Мудрая кровь

Фланнери О'Коннор, 1952

Роман, который входит в список 100 лучших книг XX века. Вернувшийся с войны Хейзел Моутс одержим идеей изгнать Бога из своего сердца. Познакомившись с циничным проповедником Асой Хоуксом и его пятнадцатилетней дочерью, он основывает новую Церковь – без распятого Христа, где хромые не ходят, слепые не видят, а мертвые лежат в могилах. Но встреча с полубезумным Енохом Эмери, в жилах которого течет «мудрая кровь», заставляет Хейзела по-настоящему «прозреть»… Трагикомическая сага об искуплении и воздаянии, лжепророках и подлинной мудрости, кризисе веры и поисках пути.

Глава 3

Следующим вечером Хейзел Моутс шел по центру города вдоль витрин магазинов, стараясь в них не заглядывать. Черное небо словно подпирали серебристые полосы, похожие на строительные леса, а позади них тысячи звезд складывались в неспешную постройку вселенной, которая завершится лишь к концу времен. Из горожан на небо никто не смотрел; для них в ночь четверга двери магазинов оставались открытыми — предоставляя лишнюю возможность зайти и присмотреть покупку. Тень плелась следом за Хейзом, временами забегая вперед или сталкиваясь с тенями прохожих; однако, предоставленная самой себе, она вновь отходила Хейзу за спину — такая тонкая, беспокойная, идущая назад.

Хейз шагал, вытянув шею, будто напав на след чего-то, что постоянно вытягивали у него из-под носа. От яркого света витрин синий костюм юноши казался пурпурным.

Через некоторое время Хейз остановился перед универмагом. У самого входа выставили карточный стол, на котором худолицый мужчина демонстрировал картофелечистку. Одетый в небольшую парусиновую шляпу и рубашку с рисунком в виде перевернутых фазанов, перепелов и бронзовых индеек, он старался говорить тихо, не перекрикивая уличного шума, — как в приватной беседе. У стола собралось несколько человек, а на самом столе стояли два ведра: пустое и полное картофельных клубней. Между ведрами худолицый сложил пирамидку из зеленых коробочек и на ее вершине оставил одну картофелечистку открытой, готовой для демонстрации. Поверх этого своеобразного алтаря худолицый указывал то на одного человека, то на другого, призывно повторяя: «Как насчет вас?» Вот он выбрал мокроволосого прыщавого парнишку и произнес:

— Ты ведь не пройдешь мимо?

Он опустил в машинку — квадратный металлический ящичек — картофельный клубень и принялся вращать красную ручку. Клубень провалился в недра машинки и через секунду выпал из нее в пустое ведро — чистый, белый.

— Мимо не пройдете!

Парнишка загоготал и обернулся на других собравшихся. У него были желтые волосы и лицо, похожее на лисью мордочку.

— Тебя как звать? — спросил продавец.

— Енох Эмери, — ответил парнишка и шмыгнул носом.

— Юноша с таким звучным именем не может не иметь столь замечательной вещи, — провозгласил худолицый, закатывая глаза и стараясь разогреть остальную публику.

Кроме парня, никто не рассмеялся. Поначалу. Затем человек напротив Хейзела Моутса издал смешок — неприятный, резкий. Это был высокий, похожий на мертвеца мужчина в черном костюме, брюнет, в темных очках. Из-за полос на скулах, словно бы нарисованных и выцветших, мужчина казался похожим на оскалившегося мандрила. Отсмеявшись, он выступил вперед, неся в одной руке чашку, а во второй белую трость — ею он ощупывал дорогу впереди себя. Вслед за мужчиной несла брошюры девушка в черном платье и глубоко натянутой на лоб черной вязаной шапочке, из-под которой выбился краешек каштановой челки. Лицо у девушки было длинное, носик — короткий и острый.

Внимание публики тут же обратилось на черную пару, отчего торговец картофелечистками немало разозлился.

— Как насчет тебя, да, тебя? — позвал он, указывая на Хейза. — Ни в одном магазине такой выгодной покупки тебя не ждет.

Хейз посмотрел на слепца и девушку.

— Эй! — позвал Енох Эмери, потянувшись мимо женщины и толкая Хейза в плечо. — С тобой говорят! С тобой.

Еноху пришлось толкнуть Хейза дважды, прежде чем тот обратил наконец внимание на продавца.

— Купи одну из этих штучек и отнеси домой женушке!

— Нет у меня жены, — пробормотал Хейз, вновь отворачиваясь и глядя на слепца с девушкой.

— Зато есть любимая мать-старушка?

— Нет.

— Фу-ты ну-ты, — произнес худолицый, складывая ладони чашечкой и обращаясь к публике. — Значит, ему нужна такая штучка для себя, чтобы не остаться совсем одному.

Енох Эмери от смеха согнулся пополам и хлопнул себя по коленкам. Хейзел Моутс как будто ничего не слышал.

— Первому, кто купит у меня картофелечистку, я бесплатно отдам полдюжины очищенных клубней, — заявил худолицый. — Ну, поспешите! Всего полтора доллара за машинку, которая в любом другом месте стоила бы все три!

Енох Эмери принялся рыться в карманах.

— Вы еще благословите тот день, когда повстречали меня, — посулил худолицый. — Вы его не забудете. Никто из тех, кто приобрел у меня такую машинку, не забудет сегодняшний день!

Слепец осторожно выступил вперед, бормоча:

— Помогите слепому проповеднику. Если не желаете покаяться, так хотя бы подайте пять центов. Я распоряжусь ими не хуже вас. Помогите слепому безработному проповеднику. Разве не лучше, когда священник просит подаяния? Ну же, подайте пять центов, если не желаете каяться.

У стола и без того собралось не много народу, а заслышав слепца, люди начали расходиться. Продавец машинок, сверкая глазами, перегнулся через стол.

— Эй, ты! — закричал он слепцу. — Ты что себе позволяешь? Распугал покупателей!

Слепой священник не обратил на него внимания. Продолжая звенеть кружкой, он шел себе дальше; девушка раздавала брошюры. Пройдя мимо Еноха Эмери, священник приблизился к Хейзу и чуть не ударил его по ноге тростью. Наклонившись к лицу проповедника, Хейз заметил, что полосы на лице — не рисунок, а шрамы.

— Какого черта! — продолжал орать продавец машинок. — Я собрал этих людей, так что не встревай!

Девушка протянула брошюру Хейзу, и тот схватил бумаги, на лицевой стороне которых надпись гласила: «Иисус взывает к тебе».

— Да кто ты такой, черт возьми?! — не унимался худолицый.

Девочка подошла к нему и протянула бумаги. Глянув на них и скривившись, продавец картофелечисток резко вышел из-за стола. На ходу он опрокинул ведро с картошкой.

— Проклятые фанатики! — заорал он, оглядываясь и ища взглядом слепца.

Постепенно собирался народ, желая поглазеть из-за чего сыр-бор.

— Чертовы коммунисты! Понаехали! — вопил продавец. — Это я толпу собрал!.. — Он резко умолк, заметив, что у стола и правда собралась куча народу.

— Люди, люди, — сменил тон худолицый, — не толпитесь, по одному, на всех хватит. Полдюжины клубней первому, кто купит у меня картофелечистку. — Он вернулся на место и спокойно стал показывать коробочки с машинками. — Подходите, не толкайтесь — на всех хватит.

Полученную от девушки брошюру Хейз открывать не стал. Он лишь взглянул на обложку последний раз и разорвал бумаги пополам. Затем сложил половинки и порвал снова. Рвал брошюру до тех пор, пока от нее не осталась пригоршня конфетти. Уронив их на землю, Хейз обернулся и увидел, что девушка стоит не далее как в трех футах от него. Стоит и смотрит, раскрыв рот, блестящими глазками, похожими на два осколка бутылочного стекла. На боку у девушки висела джутовая сумка. Хейз, сердито глядя на спутницу слепого, в ответ принялся вытирать липкие руки о штанины брюк.

— Я тебя видела, — сказала девушка и поспешила отойти к слепцу, который стоял сейчас у карточного стола. Оттуда она снова обернулась и посмотрела на Хейза. Почти вся толпа к тому времени рассосалась.

Продавец картофелечисток перегнулся через стол к слепому проповеднику и спросил:

— Эй, понял, а? Понял, как в чужие дела вмешиваться?

— Гляньте, — сказал Енох Эмери. — У меня всего доллар шестнадцать, но я…

— Ага! — воскликнул худолицый. — Будешь знать, как срывать торговлю. Я продал восемь машинок. Продал…

— Дайте мне одну, — попросила девушка, указав на коробочки.

— Деньги, — ответил худолицый.

Достав завязанный узелком платочек, девушка извлекла из него две пятидесятицентовые монеты и протянула их продавцу.

— Дайте мне одну машинку, — повторила она.

Продавец взглянул на мелочь и скривил рот.

— Доллар с половиной, сестренка.

Быстро убрав руку, девушка обернулась на Хейзела Моутса, словно тот окликнул ее. Секунду глядела на него, затем последовала за уходящим слепцом. Хейз глядел ей вслед.

— Слушай, — произнес Енох Эмери, — у меня доллар и шестнадцать центов. Хочу себе такую…

— Оставь, — ответил продавец, убирая со стола ведра. — Тут тебе не распродажа.

Хейз смотрел в спину слепому проповеднику, теребя карман, словно не решаясь: опустить в него руку или нет. Наконец он вынул два доллара, бросил их на стол продавцу и, схватив коробочку с картофелечисткой, побежал вниз по улице. Через секунду его нагнал Енох Эмери.

— Ого, да у тебя куча денег, — запыхавшись, произнес он.

Девушка тем временем нагнала слепого священника и взяла его под локоть. Эти двое обогнали Хейза примерно на квартал. Хейз замедлил шаг и, обернувшись, заметил Еноха Эмери. На Енохе был желтоватый костюм, розовая рубашка и галстук цвета зеленого горошка. Парень улыбался и вообще походил на дружелюбного непоседливого пса.

— Ты здесь давно? — спросил Енох.

— Два дня, — пробормотал Хейз.

— А я два месяца. Работаю на город. А ты где?

— Я вообще не работаю.

— Плохо, — протянул Енох и прыгнул чуть вперед, чтобы поравняться с Хейзом. — Мне восемнадцать, я тут всего два месяца и уже работаю на город.

— Молодец, — ответил Хейз и, сдвинув шляпу на бок — в ту сторону, с которой шел Енох, — ускорил шаг. Слепец впереди принялся фальшиво кланяться направо и налево.

— Я что-то не расслышал твоего имени, — напомнил Енох, и Хейз представился.

— Ты, с виду, за теми деревенщинами топаешь, — заметил Енох. — Сильно веруешь?

— Нет.

— Ну и я нет, не особо. Я четыре недели ходил в Родмилльскую библейскую академию для мальчиков. Меня туда определила одна мадама. Забрала у папани и отправила в библейскую академию. Она из социальной службы была. Господи, четыре недели… думал, я стану блажным.

Хейз дошел до конца квартала, Енох не отставал. Когда Хейз уже собрался перейти через улицу, Енох завопил:

— Ты что, огней не видишь? Надо ждать!

Регулировщик засвистел в свисток, и рядом затормозила машина. Хейз пошел через дорогу, не сводя глаз со слепого, который достиг середины квартала. К Хейзу, не прекращая свистеть, приблизился регулировщик и остановил его. У полицейского было худое лицо и овальные желтые глаза.

— Ты знаешь, чего ради над дорогой повесили вон ту штуку? — спросил он, указывая на светофор.

— Я ее не заметил, — признался Хейз.

Полицейский молча посмотрел на него. Рядом остановилось несколько прохожих, и коп скосил на них взгляд.

— Может, ты думал, что красный свет — для белых, а зеленый — для черномазых?

— Да, так и подумал. Можно идти?

Полицейский отпустил Хейза, уперев затем руки в бока. Отступив на шаг, он посоветовал:

— Передай своим дружкам: светофор иначе устроен. Красный свет значит «стой», а зеленый — «иди». Для всех он работает одинаково: для мужчин, женщин, белых и черномазых. Так и передай дружкам-деревенщинам, чтобы в городе не терялись.

Прохожие захохотали.

— Я присмотрю за ним, — сказал Енох, приближаясь к копу. — Мой друг здесь всего два дня. Я присмотрю за ним.

— Ты сам давно в городе? — спросил полицейский.

— Я тут родился и вырос. Толкингем мой родной город. Я присмотрю за приятелем для вас… Эй, ты куда? Погоди! — Протолкавшись через толпу, он нагнал Хейза. — Я же спас тебя.

— Буду должен, — ответил Хейз.

— Да ладно, — отмахнулся Енох. — Может, заглянем в аптеку, возьмем по содовой? Пока рано, клубы закрыты.

— Не нравятся мне аптеки. Прощай.

— Будет тебе. Я все равно с тобой прогуляюсь, составлю компанию. — Он проследил за взглядом Хейза. — Я бы на твоем месте с деревенщинами не якшался. Особенно в такое время суток, да еще с фанатиками. С меня Иисуса хватит. Та мадама из социальной службы, забравшая меня у папани, целыми днями молилась. Мы с папаней жили при лесопилке, с ней переезжали. Когда приехали в Бунвилль, появилась та службистка. — Енох схватил Хейза за рукав пиджака. — Мне в Толкингеме не нравится, на улицах много народу, — признался он. — Так и норовят сбить тебя с ног… Ну да ладно, пришла, значит, эта мадама, и я ей, похоже, глянулся. Мне тогда всего двенадцать исполнилось, и я хорошо пел гимны, которым научился у одного черномазого. Глянулся я, значит, мадаме, и она забрала меня в Бунвилль, жить с ней. Дом у нее кирпичный был, но она целыми днями молилась.

Тут в Еноха врезался невысокий мужчина в выцветшем комбинезоне.

— Смотри, куда прешь! — прорычал Енох.

Коротышка угрожающе поднял руку и по-собачьи оскалился.

— Это кто здесь вякает? — огрызнулся он.

— Видал? — заметил Енох Хейзу. — Все только и хотят, что сбить тебя с ног. Никогда еще такого враждебного места не видел. Тот же дом кирпичный. Я в нем с мадамой два месяца прожил, потом пришла осень, и она отправила меня в Родмилль. Я подумал: ну вот, облегчение. С мадамой ужиться не получалось. Она не старая была, лет сорока, зато страшная.

В коричневых очках, волосы такие жиденькие, что твоя подливка из свинины, по голове размазанная. Я обрадовался, думал, в академии проще. Я ведь однажды сбежал от службистки, она меня вернула и сказала, будто бы имеет на меня бумаги, по которым запросто может отправить меня в колонию, если не буду послушным. Вот я и радовался, что в академию отбываю. Ты в академии не учился, ни разу?

Хейз как будто не слышал вопроса.

— Ну, скажу тебе, обманулся я, — продолжил Енох. — Боже правый, какое там облегчение! Прошло четыре недели, и я убег, и мадама вернула меня к себе. Я знал, черт возьми, что она так поступит, и все равно убег из академии. — Енох с минуту помолчал. — Знаешь, как мне удалось бежать от службистки?

Секунду спустя Енох сам ответил:

— Я ее напугал вусмерть. Стал учиться и учиться, даже молился, просил Иисуса, чтобы он показал, как уйти от мадамы, не убив ее и не загремев в колонию. Потом в одно утро я проснулся и при свете дня вошел без портков к ней в спальню. Сдернул с мадамы одеяло, и у нее случился сердечный приступ. Затем я вернулся к папане, и больше мы этой шкуры не видели. Ты только зубами скрипишь, — заметил Енох, приглядевшись к Хейзу. — Не смеешься. Поди, ты из бедных вышел?

Хейз свернул на боковую улочку. Слепец и девушка дошли до угла, на квартал впереди.

— Кажись, догоним их в конце концов, — произнес Енох. — Ты в городе много людей знаешь?

— Нет, — ответил Хейз.

— И не узнаешь. В этом городе друзей завести трудно. Я тут два месяца, а все ни с кем не сдружился. Все так и норовят затоптать меня. Смотрю, с деньжатами у тебя порядок? У меня вообще ни гроша. Были бы деньжата, уж я бы нашел, куда их потратить.

Слепец и девушка остановились на углу и свернули налево.

— Догоняем, — сказал Енох. — Если не будем осторожны, то угодим на встречу фанатиков и будем распевать гимны с этой девкой и ее папашей.

В конце следующего квартала располагалось крупное здание с колоннами и куполом. К нему-то слепец и шел. Повсюду вокруг здания, через дорогу от него и по всей улице вверх и вниз стояли припаркованные автомобили.

— Это не кинотеатр, — заметил Енох.

Слепец с девушкой поднялись по ступеням ко входу, по бокам от которого восседали на пьедесталах каменные львы.

— И не церковь, — сказал Енох.

Хейз замер у крыльца, пытаясь придать своему лицу некое выражение. Наконец он надвинул шляпу на лоб и шагнул навстречу двоим, присевшим у каменного льва. Остановился перед слепцом и попробовал заглянуть за темные стекла очков. Девушка вытаращилась на Хейза.

Проповедник слегка поджал губы.

— Твое дыхание смердит грехом, — произнес он.

Хейз отшатнулся.

— Зачем ты меня преследуешь?

— И вовсе я вас не преследую.

— А она сказала, что преследуешь, — возразил слепец, ткнув большим пальцем в сторону девушки.

— Не преследую, — гнул свое Хейз. Сжав в руках коробочку с картофелечисткой, он посмотрел на девушку, на ровные края вязаной шапочки. Девушка коротко улыбнулась и тут же постаралась придать лицу прежнее выражение, будто почуяв дурное.

— Я и не думал вас преследовать, — повторил Хейз. — Я шел за ней.

И Хейз протянул девушке картофелечистку. Спутница слепого проповедника хотела уже схватить подарок, но передумала.

— Не надо мне ее. На что она мне? Забирай. Не надо!

— Быстро возьми, — одернул девушку слепец. — Спрячь в сумку и заткнись, пока я тебе не врезал.

Хейз вновь протянул девушке подарок.

— Не возьму, — пробормотала она.

— Я сказал: возьмешь, — повторил слепец. — Он не шел за тобой.

Наконец девушка сдалась: приняла коробочку и, сунув ее в сумку, произнесла:

— Она не моя. Себе не возьму.

— Я шел за девушкой сказать: зря глазки строила и нисколько меня не очаровала, — заявил Хейз, глядя на проповедника.

— О чем ты?! — закричала девушка. — Не пялилась я на тебя. Я лишь смотрела, как ты рвешь брошюру. Он разорвал наши бумаги на мелкие кусочки, — сказала она, толкая проповедника в плечо. — Разорвал и просыпал на землю, как соль, и утер руки о штаны.

— Он шел за мной, — произнес слепец. — За тобой никто не пойдет. В голосе этого юноши я слышу тягу к Христу.

— Боже, — пробормотал Хейз. — Боже ж ты мой.

Он присел на ступеньку возле девушки и положил руку рядом с ее ногой. (Девушка была в кедах и черных хлопковых чулках.)

— Слышишь, как этот малый поминает Бога всуе, — сказала девушка. — Он не за тобой шел, папа.

Слепец резко рассмеялся.

— Послушай, юноша, — обратился он к Хейзу. — От Христа не сбежишь. Христос — Он есть.

— Я про Него кучу всего знаю, — вмешался Енох. — Меня службистка определила в Родмилльскую библейскую академию. Хотите узнать о Христе — спросите меня. — Он забрался на каменную зверюгу и сидел на ней, свесив скрещенные ноги по одну сторону статуи.

— Я много повидал, — произнес Хейз, — и могу поверить во что угодно. Я прошел полмира.

— Я тоже, — добавил Енох.

— Не так уж ты и далеко зашел, раз следуешь за мной, — ответил Хейзу слепец и внезапно накрыл ему ладонью лицо. Слегка растерявшись, Хейз отбил его руку.

— Прекратите, — слабым голосом велел он. — Вы обо мне ничего не знаете.

— Папаня мой выглядит Христос Христом, — заметил Енох со спины льва. — У него волосы до плеч, правда, шрам есть на подбородке… а маманю я не знаю.

— Тебя пометил проповедник, — хихикнув, сказал слепец. — Ты шел за мной, желая снять отметку или поставить новую?

— Послушай, — сказала девушка и положила руку на плечо Хейзу, — боль уймет лишь Иисус.

Хейз, глубоко надвинувший на глаза шляпу, никак не ожидал от нее таких слов и такого жеста.

— Послушай, — снова, уже громче, заговорила девушка. — Жила одна пара, убившая ребенка. Этот ребенок был уродлив, и мать его не любила. Дитя несло Христа в своем сердце, а у матери не имелось ничего, кроме милого лица да полюбовника. Она отослала дитя прочь, но оно вернулось. Женщина снова отослала его прочь, и дитя вновь возвратилось. Сколько бы мать ни прогоняла ребенка, он всегда находил ее с полюбовником. Тогда они задушили чадо шелковым чулком и повесили в трубе дымохода. Правда, оно не оставило мать. Христос наградил дитя красотой, и оно являлось матери всюду, куда бы та ни взглянула. Она возлежала с полюбовником, и дитя глядело на них сквозь кирпичную кладку, сияя во тьме ночи.

— Господи Иисусе… — пробормотал Хейз.

— У матери была только внешность, — громче протараторила девушка. — Ее мало. Мало, любезный.

— Я слышу их шаги. Выходят, — заговорил слепец. — Доставай брошюры. Они выходят.

— Мало, мало, — повторяла девушка.

— Что будем делать? — спросил Енох. — Что в этом доме?

— Будем раздавать программки, — ответил слепец. — Моей пастве.

Девочка достала из сумки и вручила Еноху две стопки перетянутых шпагатом брошюр.

— Ты со вторым парнем ступай на ту сторону улицы и раздавай программы, — велел слепец дочери. — А мы с моим преследователем остаемся здесь.

— Нечего ему наши брошюры лапать. Он их только рвать горазд.

— Делай, что велено.

Секунду девушка стояла хмурясь, затем обратилась к Еноху Эмери:

— Ты! Если идешь — пошли.

Енох спрыгнул со спины льва и последовал за девушкой на другую сторону улицы.

Хейз шагнул было вниз по ступеням, и слепец вдруг схватил его за руку.

— Покайся! — прошептал он. — Поднимись на последнюю ступень крыльца и кайся в грехах, раздавай бумаги.

Он сунул Хейзу в руки стопку брошюр.

Хейз дернулся и тем ближе притянул к себе слепого проповедника.

— Послушайте, я не грешнее вашего.

— Ты блудил и богохульствовал. Что еще?

— Это просто ваши слова. Если я и грешил, то еще до того, как совершил хоть один проступок. Я чист. — Он попытался расцепить пальцы слепого священника, но тот лишь крепче обхватил запястье Хейза. — Я не верю в грех. Отпустите!

— Иисус тебя любит, — ровным, насмешливым тоном напомнил слепец. — Он тебя любит, Он любит тебя…

— Глупости, Христа нет и не было! — воскликнул Хейз, высвобождая руку.

— Ступай к дверям и раздавай бумаги…

— Я возьму их, поднимусь и зашвырну в кусты! Будь вы зрячим, увидели бы!

— Я более зряч, нежели ты! — смеясь, прокричал слепец. — Имеешь глаза, да не видишь, имеешь уши, да не слышишь. Однако со временем придется прозреть.

— Были б вы зрячи — смотрели бы! — сказал Хейз и помчался вверх по ступеням.

Из дверей зала уже вышла толпа народу, и кто-то даже успел преодолеть половину спуска по крыльцу. Хейз, растопырив локти, словно острые крылья, протолкался к дверям, но тут ему навстречу хлынул новый поток людей, и юношу отбросило в самое начало пути. Хейз снова принялся пробивать себе путь, пока кто-то не крикнул:

— Да пропустите этого идиота!

И люди расступились, давая дорогу. Хейз взбежал на самый верх и, отойдя в сторону, тяжело дыша, огляделся.

— Я не шел за ним! — прокричал он. — Никогда и ни за что не пошел бы за слепым дураком. Господи Иисусе!

Хейз стоял у здания, держа стопку брошюр за нить шпагата. К нему приблизился полный мужчина, желающий закурить сигару, и Хейз толкнул его в плечо.

— Взгляните туда, — произнес Хейз. — Видите того слепца? Он раздает брошюры и просит милостыню. Боже мой! И ребенка за собой таскает. Девочку, наряженную в женские тряпки, вынужденную раздавать брошюры. Господи!

— Фанатиков везде хватает, — ответил полный мужчина и продолжил свой путь.

— Иисусе, — произнес Хейз и наклонился к старушке в ожерелье из деревянных бусин. — Лучше вам перейти на другую сторону улицы, мадам. Тут, у крыльца, вас поджидает дурак, раздающий брошюры.

Толпа уже напирала сзади на старушку, однако та остановилась и посмотрела на Хейза ясными крохотными глазками. Хейз шагнул было к ней, но толпа понесла старушку дальше, и пришлось вернуться на место.

— Сладчайший Иисус Христос распят, — сказал Хейз. — Имею сказать вам, люди. Может, вы полагаете себя нечистыми, ибо не веруете, но вы чисты. Это имею сказать вам. Все вы, люди, как один чисты, но скажу вам: не потому, что Христос распят. Правду молвят, Христа распяли, но умер он не за вас. Внемлите: я сам проповедник и проповедую истину, — продолжил Хейз, но толпа двигалась мимо него очень быстро, как живой поток, распадающийся внизу на ручейки в каналах темных улиц. — Разве не ведомо мне, что есть, а чего нет?! Разве лишен я глаз в глазницах? Ужели я слеп? Внемлите, — кричал Хейз, — ибо я создам новую церковь, Церковь Истины Христову Без Христа. Примкните ко мне, от вас я не потребую ничего. Церкви моей пока еще нет, но она скоро воздвигнется.

Те немногие, кто задержался, глянули на Хейза раз или два. Брошенные листы бумаги разлетелись по улице; слепой проповедник по-прежнему сидел на крыльце, Енох Эмери балансировал на голове льва напротив, а рядом стояла дочь проповедника и смотрела на Хейза.

— Не нужен мне Иисус Христос, — сказал Хейз. — На что он, когда у меня есть Леора Уоттс!

Хейз спустился к слепцу, и тот рассмеялся. Развернувшись, Хейз пошел на другую сторону улицы. Он уже почти перешел дорогу, когда его настиг голос слепца — встав посреди улицы, проповедник кричал:

— Хоукс, Хоукс! Если захочешь найти меня — ищи Асу Хоукса!

Его чуть не сбила машина — водитель вовремя успел объехать слепца.

— Покайся! — прокричал Аса Хоукс и, рассмеявшись, побежал вслед за Хейзом, словно намереваясь схватить его. Хейз отвернулся и, вжав голову в плечи, поспешил прочь. Он не оборачивался, пока не услышал еще шаги за спиной.

— Ну вот мы от них и отделались, — запыхавшись, произнес Енох Эмери. — Теперь пошли повеселимся?

— Послушай, — грубо ответил Хейз, — у меня есть дело. На тебя я насмотрелся.

И он ускорил шаг.

Енох едва поспевал следом.

— Я в городе уже два месяца и никого не знаю. Местные жители не очень-то приветливы. У меня комната, и я живу в ней совсем один. Папаня сказал, что надо переезжать сюда. Я не хотел, меня заставили. И я тебя вроде где-то видел. Ты не из Стоквилля будешь?

— Нет.

— Мелси?

— Нет.

— Наша лесопилка работала как-то возле Мелси, и твое лицо мне знакомо…

Дальше, до самой центральной улицы, они шли молча. Народу им почти не встретилось.

— Прощай, — сказал Хейз.

— Мне в ту же сторону, — мрачно произнес Енох. Слева стоял кинотеатр, у которого как раз меняли электрическую вывеску. — Если б не связались с теми деревенщинами, увидели бы шоу, — проворчал Енох и пошел дальше подле Хейза, бормоча что-то жалостливое.

В один момент он попытался схватить Хейза за рукав и задержать, но Хейз вырвался.

— Меня папаня сюда отправил, — надломившимся голосом повторил Енох. Обернувшись, Хейз увидел, что он плачет: сморщенное влажное лицо парня приобрело розовато-пурпурный оттенок. — Мне ж всего восемнадцать годков, — прохныкал Енох. — Я тут никого не знаю, пойти не к кому. Злые все. Папаня удрал с какой-то бабой, а меня сюда отправил. Баба та надолго не задержится, глазом моргнуть не успеет, как папаня ее отошьет. Ты ж мой первый знакомый. Я тебя где-то видел, точно. Точно видел тебя где-то.

Хейз, сделав невыразительное лицо, смотрел прямо перед собой, а Енох, пуская сопли, продолжал что-то мямлить. Они прошли мимо церкви, отеля, антикварной лавки и наконец оказались на улице, где стоял дом миссис Уоттс.

— Если тебе нужна баба, то нечего гоняться за малявками вроде той, которой ты подарил чистилку, — сказал Енох. — Я слышал, здесь неподалеку есть домик, где можно поразвлечься. Я тебе деньги потом верну, через неделю.

— У меня своя дорога. Моя дверь третья отсюда, и у меня есть женщина. Есть женщина, понял? К ней и иду, в гости. Ты мне не нужен.

— Деньги я верну, через неделю, — повторил Енох. — Я работаю в зоопарке, сторожем. Платят по неделям.

— Отстань, — велел Хейз.

— Люди в этом городе злые. Ты не местный, но ты злой.

Хейз не ответил и пошел дальше, глубоко втянув голову в плечи, словно бы на улице стоял холод.

— У тебя никого нет, — напомнил Енох. — Нет у тебя бабы, я же знаю. Сразу, как увидел тебя, понял: у тебя, кроме Иисуса, никого нет. Я тебя раньше видел и вспомнил.

— Мне сюда, — ответил Хейз и, не глядя на Еноха, свернул на дорожку к крыльцу миссис Уоттс.

Енох остановился.

— Да, о да! — прокричал он и утер сопли рукавом. — Иди себе, ступай, но глянь-ка, посмотри.

Похлопав себя по карману, Енох подбежал и схватил Хейза за рукав пиджака. Потряс у него перед носом картофелечисткой.

— Девка отдала ее мне. Отдала, и все, ничего не поделаешь. Потом сказала, где они живут, и попросила привести тебя. Не тебя попросила меня привести, а меня — привести тебя. Ты еще мотался за ними… — Его глаза, омытые слезами, заблестели, губы искривились в зловещей ухмылке. — Ведешь себя, будто кровь твоя мудрее остальных. Все не так. Моя мудрее, не твоя.

Хейз не ответил. Он стоял, такой маленький на середине крыльца. Швырнул стопку брошюр в Еноха — бумаги ударили парня в грудь, и тот, раскрыв рот, пошатнулся. Какое-то время смотрел в то место, куда ударила стопка, затем побежал вниз по улице.

Хейз вошел в дом.

Прошлой ночью он впервые переспал с женщиной, и первый раз вышел не совсем удачный. Кончив, Хейз повалился на миссис Уоттс, словно нечто исторгнутое морем на берег. Миссис Уоттс наградила его нелестными эпитетами, которые Хейз то и дело вспоминал в течение дня. Ему было неловко возвращаться к ней. Что она скажет?

Конец ознакомительного фрагмента.