Ночной ангел

Фламме

Счастье как чудо. Какое оно? Да и и есть ли оно на самом деле?.. Может быть счастье – это только ожидание чуда, его предвкушение? Об этом рассказы 3-го сборника рассказов Ляман Багировой.

Март. Бирюза

День начинался светло-серым, словно неведомый божественный художник в минуту тоски или творческого наития выбросил все краски и оставил только одну — серую с легким жемчужным оттенком. Легчайшими серыми были абрисы домов, веточки деревьев, влажный асфальт и отовсюду тянуло неуловимым запахом который только намечал весну. И приятно было стоять на влажной террасе и дышать голым холодком весны, и знать, что начался уже могучий гон жизни в земле, заскорузлых стволах, холодном и нежном цветении миндаля.

Художница любила эти рассветные часы последних дней февраля и начала марта. Она вспомнила слова своего педагога в художественной академии, чудаковатого, вечно прихорашивающегося старика, влюбленного в творчество Левитана: «Если вы хотите научиться рисовать — изучайте книги по рисованию и слушайте лекции, а если хотите научиться писать — вбирайте в себя мартовские утра. Пейте их как вино, смакуйте, вдыхайте каждой клеточкой, запоминайте каждую черточку, мельчайший переход цвета. И вникните, вникните в их воздушность, жемчужность, невесомость, ибо они неповторимы. Не-пов-то-ри-мы!!! Запомните это! Кто постигнет чудо мартовского утра, тот будет писать все. И, да осенит вас легкая кисть Левитана!»

Старик-профессор любил выражаться возвышенно и туманно и студенты подсмеивались над ним и называли — «Левитанистый наш». Но художница запомнила этот завет, и он не обманул ее. Она встречала его в разных городах и весях, но неизменным в это время оставались подъем в пять утра и «Песня жаворонка» Чайковского — старая запись на диске.

Каждый март раскрывался по особенному. Иногда светло-серый свет разбавляли тончайшие ноты зеленого, в другой раз — розового, сиреневого, янтарно-желтого. Но эти цвета были робкими, словно божественный художник сомневался, не утяжелят ли они его любимый нежно-серый, не нарушат ли его акварельную хрупкость.

Поэтому сегодня, выйдя на террасу, она ахнула. Никогда еще так властно, даже нахально, не вторгалась в женственную симфонию серого яркая небесная бирюза, и маленькие дрозды, словно сговорясь, устремили в нее свою ликующую трель.

Художница машинально потрогала бирюзовые бусы на шее. С ними она не расставалась: ей привез их будущий муж из командировки в Шираз и утверждал (по словам торговца!), что это знаменитая персепольская бирюза из древнего великого города, разрушенного Александром Македонским.

В то, что бирюза чудом выжила после похода Александа, верилось с трудом, но все же в словах — «персепольская бирюза» было что-то магическое. Художница прикасалась к прохладной лазури с бронзовыми прожилками и ей казалось, что это окаменевший отблеск знаменитого пожара Персеполя, устроенного Таис Афинской.

«Бирюза — камень и цвет счастья, — вспомнилось ей давно прочитанное. — Она приносит счастье в любви и предохраняет от падения с коня».

Художница усмехнулась. На коня ей садиться не приходилось, а счастье в любви состоялось, но было совсем недолгим. Да и может ли искристое счастье быть долгим? Муж был альпинистом, самозабвенно любил горы — они притягивали его своей разноликостью; морем он восхищался, но считал его однообразным, а горы были страстью. И песня «Лучше гор могут быть только горы» будто была написана для него. Снова и снова штурмовал он бирюзовые вершины и однажды шагнул в бирюзовую синь чужих глаз, потому что лучше гор могут быть только горы, На Которых Еще Не Бывал.

На память о нем остался маленький дом с террасой, увитой синим вьюнком и цветком со смешным названием «сердечко Жаннеты», бирюзовые бусы и несколько фотографий мужа в свитере, с трубкой и бородой а-ля Хемингуэй.

Несколько заполошных романов после мужа принесли ей яркое, мимолетное счастье. В каждом живом существе, если оно чувствует любовь и заботу о нем, возникает нечто, чего оно не сознает, но, что хоть на мгновение осеняет его душу, и на языке людей называется признательностью. И она думала о своей жизни с тихой нежностью, с той изысканной, деликатной благодарностью, которая отличает искренние светлые чувства. Не столь важно, кто или что оставляет зарубки на твоем сердце, главное, чтобы его собственный отзвук был чистым и верным.

Конец ознакомительного фрагмента.