Охота на лиса

Фиона Фабрициус

Распространение, казалось бы, неизлечимой чумы по человеческим поселениям на многочисленных планетах побудило авторитарных религиозных правителей человечества, Святость, отправить исследователей на Траву, единственное место, которое чума, похоже, не затронула, в надежде найти лекарство. Аристократические жители Травы одержимы локальным вариантом охоты на лис с использованием местной фауны. В связи с эти, для тайной миссии на Траве Иерарх Святого Престола выбирает семью Вестрайдинг-Юрарьер…

© Фиона Фабрициус, 2023

ISBN 978-5-0060-3645-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Аннотация

Странное моровое поветрие ширится по Галактике, забирая без разбору жизни людей и животных на множестве планет. В этой обстановке власть на Земле берет в свои руки фундаменталистская теократия, основанная на католической ветви христианства. Церковники отчаянно пытаются сохранить подобие общественного порядка, но если заразу сдержать не удается, то необходимо подавить по крайней мере панические слухи о ней на колониальных мирах до времени, когда, может быть, найдется лекарство. И действительно, обнаружен мир, экосистема которого, кажется, иммунна к воздействию пагубы: Трава, почти полностью покрытая прериями и колонизированная потомками европейской аристократии, которые теперь проводят свои дни в праздности и охоте с гончими на лис. Вот только и лошади, и гончие, и даже лисы — не то, чем кажутся, и вспыльчивый фанатичный земной посол с супругой угодят не в один капкан, пытаясь разобраться, кто тут охотник, а кто добыча, кто источник болезни, а кто носитель иммунитета…

***

1

ТРАВА!

Миллионы квадратных миль насколько хватает глаз; бесчисленные, гонимые ветром цунами травы, тысячи убаюканных солнцем островов, поросших растительностью, сотни волнующихся океанов, каждая рябь — отблеск алого или янтарного, изумрудного или бирюзового, разноцветные, как радуги, цвета, дрожащие над прериями в полосах и пятнах, травы — некоторые высокие, некоторые низкие, некоторые с перьями, некоторые прямые и гладкие — по мере роста создают свою собственную географию. Здесь трепещут поросшие травой холмы, где огромные плюмажи возвышаются массами высотой в десятки раз превышающей человеческий рост; травяные долины, где дёрн похож на мох, мягко стелящийся под ногами, где девушки кладут свои головы на его подушки, думая о своих возлюбленных, где мужья ложатся и предаются мыслям о своих любовницах; травяные рощи, где старики и женщины тихо сидят в конце дня, мечтая о вещах, которые могли бы быть, или возможно, когда-то были. Все они — простолюдины, конечно. Ни один аристократ не стал бы сидеть в этой дикой траве и мечтать. У аристократов для этого есть сады, если они вообще мечтают.

Трава повсюду. Рубиновые мосты, кроваво-красные нагорья, поляны цвета игристого вина. Сапфировые моря травы с тёмными островками поросли, на которых растут огромные пушистые зелёные деревья. Бесконечные серебристые луга, где огромные стада движутся косыми рядами, словно живые косилки, оставляя за собой жёсткий ёжик стерни, чтобы затем снова появиться в непроходимых дебрях серебряного цвета.

Оранжевое нагорье, пылающее на фоне малиновых закатов. Абрикосово-оранжевое сияние на рассвете. Упругие стебли поблёскивают на ветру, словно дрожащее марево звёздной пыли. Головки цветов похожи на хрупкие кружева, которые старушки достают из сундуков, дабы продемонстрировать их своим внучкам.

— Кружева, сделанные монахинями в стародавние времена.

— Кто такие монахини, бабуля?

То тут, то там, разбросанные по бескрайним вельдам, расположены деревни, окруженные стенами, чтобы сдерживать рост травы, с маленькими толстостенными домами, с прочными дверями и тяжёлыми ставнями. Крохотные поля и миниатюрные сады хранят посевы, овощи и фруктовые деревья, в то время как за околицей буйствует трава, словно огромная парящая птица размером с планету, готовая перемахнуть через стену и съесть всё это, каждое яблоко и каждую репу, а также каждую старушку у колодца вместе с её внучатами.

— Это пастернак, дитя моё. Он растёт здесь с давних времён.

— Насколько давних, бабуля?

Тут и там, широко раскинулись поместья аристократов: дом бон Дамфэльса, дом бон Мокердена и других бонов, высокие дома с соломенными крышами внутри садов с травой, среди травяных фонтанов и травяных двориков, окружённых высоченными стенами с воротами, через которые могут выезжать эти охотники и через которые они должны вернуться, — те из них, кому это суждено.

Скоро, скоро заснуют туда-сюда гончие со сморщенными мордами и свисающими ушами, разнюхивая в плетистых корнях, друг за дружкой, не спеша, чтобы выследит его, неотвратимый ночной ужас, похищающий и пожирающий молодняк. Там, позади них, на высоких скакунах, появятся всадники в своих красных плащах, бесшумные, как тени, они проедут верхом, проплывут по траве: егерь с рогом; загонщики с кнутами; полевые охотники, одни в красных плащах, иные же в чёрных, круглые шляпы-жокейки плотно сидят на их головах, глаза устремлены вперёд, на гончих — скачут, скачут.

Среди них сегодня будет Диаманте бон Дамфэльс — юная дочь бонов, Димити — она щурит глаза, чтобы держать гончих вне поле зрения, бледные руки сжимают поводья, хрупкая изящная шея, словно стебель цветка, затянута в белом охотничьем галстуке, чёрные лаковые сапоги лоснятся, бархатистое чёрное пальто по фигуре, чёрная жокейка, плотно облегающая её хорошенькую маленькую головку, — скачет, скачет, в первый раз на лисье охоте.

И где-то там, в том направлении, куда они все скачут, может быть, высоко на дереве, среди многочисленных рощиц в бескрайних прериях, притаился лис. Опасный, лютый зверь. Зверь, который уже учуял, что они идут за ним.

2

Среди бон Дамфэльсов поговаривали, что всякий раз, когда Охоту устраивала их эстансия, погода была идеальной. Семья считала это своей личной заслугой, хотя с таким же успехом это можно было бы приписать цикличной смене устроителей охоты, которая выпадал на долю бон Дамфэльсов ранней осенью. В это время года погода почти всегда была идеальной. Впрочем, также, как и ранней весной, когда чередование циклов снова возвращало Охоту в их края.

Эстансия бон Дамфэльсов носила имя Клайв в честь почитаемого предка по материнской линии. Сады Клайва считались одним из семидесяти чудес света. Охота неизменно начиналась в той части садов, что звалась «первой границей». В качестве принимающей стороны, глава бон Дамфэльсов Ставенджер выступал как «Хозяина Охоты». Перед этой первой охотой осеннего сезона — как и перед первой охотой каждой весны и осени — он выбрал из своего многочисленного разветвлённого семейства егеря, а также первого и второго загонщика. Итого три человека.

Егерю он вручил искусно изогнутый, украшенный гравировкой родовой рог бон Дамфэльсов, инструмент, способный издавать приглушённые трубные звуки с мягким серебристым оттенком. Погонщикам же были вручены хлысты — небольшие, хрупкие вещицы, которые следовало было беречь, чтобы не обломать, на самом деле они носили чисто декоративный характер, вроде медалей за доблесть, и не имели никакого практического назначения.

В этот первый день осенней охоты Диаманте бон Дамфэльс, младшая дочь Ставэнджера, стояла среди бормочущих людей, медленно прибывающих к первой границе сада. Среди неподвижных, как будто прислушивающихся к чему-то фигур участников охоты с заспанными глазами скользили служанки из близлежащей деревни, казавшиеся безногими под длинными белыми колокольчиками юбок, с волосами, спрятанными под сложными складками ярко вышитых головных уборов, с яркими подносами, с рюмками не крупнее напёрстков.

Димити жалась поближе к Эмирод и Аметист. У старших девочек были красные лацканы пальто, показывающие, что они ездили верхом уже достаточно долго, чтобы считаться полноправными членами Охоты. Воротник Димити был черным, таким же черным, как тени, залёгшие у неё под глазами.

— Лучшее, что я могу тебе сейчас посоветовать — не волнуйся, — протянула Эмирод, нервно поигрывая скулами. — Совсем скоро ты получишь свои охотничьи цвета. Просто помни, что сказал тебе учитель верховой езды.

Димити вздрогнула, увидев, как тени впереди пришли в движение. Она попыталась сдержаться, но всё же выпалила: — Эмми, мама сказала, что я не обязана…

Аметист издала короткий смешок: — Ну, конечно же, не обязана, глупышка. Никто из нас не был обязан. Даже Сильван и Шевлок.

Сильван бон Дамфэльс, услышав своё имя, повернулся и посмотрел поверх первой границы охоты на своих сестёр, его лицо мгновенно помрачнело, когда он увидел Димити среди старших девочек. Извинившись перед своими товарищами, он повернулся и быстро пересёк пятачок бледно-серого дёрна, огибая алые и янтарные фонтанные травы в его центре. — Что ты здесь делаешь? — спросил он, глядя на девушку. — Учитель верховой езды сказал маме… Ты же ещё не готова. Тебе рано!

— О, Сильван, — жеманно произнесла Аметист, мило надув губки, которые, как ей не раз говорили, были похожи на спелые вишенки. — Не будь таким суровым. Если бы это только было в твоей воле, никто, кроме тебя, никогда не ездил бы на Охоту».

Он почти зарычал на нее: — Ами, если бы это только зависело от меня, никто бы вообще никогда не ездил, включая меня самого. О чем только думает мама?

— Это было папино решение, — осторожно вставила Димити. — Он решил, что было бы неплохо, если бы я получила свои цвета. Я уже старше Ами и Эмми. Она взглянула на первую границу, туда, где среди старших Охотников стоял Ставэнджер, задумчиво наблюдавший за ней; его худощавая, даже костлявая фигура была неподвижна, большой крючковатый нос нависал над сухим тонкогубым ртом.

Сильван положил руку ей на плечо: — Ради всего святого, Дим, почему ты просто не сказал ему, что ещё не готова?

— Я не решилась, Сил. Папа спросил учителя и тот сказал ему, что я готова как никогда».

— Он же не имел в виду…

— Брось, она не так уж и плоха, — попыталась успокоить их Эмирод. — Я была намного слабее, когда…

Сильван прошипел: — Это вовсе не значит, что Дим должна…

— Может хватит уже? — По щекам Димити внезапно хлынули слёзы. — Одна половина моей семьи говорит, что мне уже пора, а другая половина, что я ещё не готова».

Сильван замер и вдруг лицо его смягчилось. Он любил её, свою маленькую Дим. Это он прозвал её Димити. Ему вспомнилось, как он, будучи тринадцатилетним мальчиком держал её, ещё младенца на руках, когда у неё были колики; он носил её на своем плече и успокаивающе похлопывал, расхаживая взад и вперед по коридорам Клайва. Он нянчился с ней, беспокоился о ней. Теперь же он, двадцативосьмилетний не меньше беспокоился об этой пятнадцатилетней девушке, видя в ней ещё младенца. — Что ты намереваешься делать? — спросил он ласково, дотрагиваясь до её взмокшего лба под полями черной жокейки. С её зачесанными назад, туго завязанными волосами она выглядела как испуганный ребёнок. — Ты ещё можешь просто уйти, Дим.

— Я голодна, хочу пить, и я жутко устала. Я хочу вернуться домой, позавтракать и заняться уроками, — сказала она сквозь стиснутые зубы, а сама подумала: — Я хочу пойти на летний бал и пофлиртовать с Джейсоном бон Хаунсером. Я хочу принять горячую ванну, а потом посидеть в саду с розовыми травами и понаблюдать за порхающими птицами.

— Ну что ж, — начал было он, но его слова оборвались звуком рога Егеря, донёсшегося из-за Ворот. Та-ва, та-ва, вполсилы, чтобы только дать сигнал всадникам, не рассердив Гончих.

— Гончие, — прошептал Сил, отворачиваясь. — Боже, Дим, теперь уже слишком поздно.

Он, засеменил прочь от них. Все разговоры вокруг них прекратились, воцарилась тишина. Лица окружающих стали безучастными и какими-то пустыми, с неподвижными глазами. Димити рассеяно оглядела всадников, готовых скакать к гончим, и внутренне вздрогнула, когда глаза её отца скользнули по ней, словно холодный ветер; он как будто совсем не видя её. Даже Эмми и Ами стали теперь какими-то далекими и чужими. Только Сильван, неотрывно смотревший на неё всё это время со своего места среди своих спутников, казалось один только и видел её, видел и переживал за неё, как делал это множество раз.

Теперь всадники расположились на первой границе в определённом порядке: бывалые охотники — на западной стороне круга, молодые — на восточной. Слуги спешно разбежались при звуке рога, отчего каскад белых цветов разлетелся по примятой ими серой траве. Димити осталась стоять совсем одна на восточном краю, глядя оттуда на дорожку, которая оканчивалась стеной эстансии, с проделанными в ней массивными воротами. «Следи за воротами», — напомнила она себе, стараясь успокоить своё трепещущие сердце. «Следи за воротами».

Ворота медленно открылись, и гончие вышли, пара за парой; уши их свисали, языки были высунуты между крепкими зубами цвета слоновой кости, хвосты возбуждённо подняты. Они следовали по «Пути гончих», широкой тропинке в низкой, узорчатой бархатистой траве, которая огибала первую границу и вела на запад через Охотничьи врата в противоположной стене в обширные пространства садов. Как только каждая пара гончих приближалась к первой границе, одна гончая шла налево, другая направо, затем они некоторое время кружили вокруг охотников двумя шеренгами, изучая их своими красными воспалёнными глазами, прежде чем снова объединиться в пары на подходе к Охотничьим вратам.

Димити непроизвольно поморщилась, казалось глаза гончих излучали жар. Она посмотрела вниз на свои стиснутые руки с побелевшими костяшками пальцев, и постаралась ни о чём не думать.

Когда последняя пара гончих воссоединилась, и охотники двинулись следом за ними, Сильван подбежал к ней и прошептал на ухо: — Ты можешь просто остаться здесь, Дим. Никто даже не оглянётся назад. Никто не узнает об этом, не вспомнит. Просто останься здесь.

Димити покачала головой с печальной улыбкой на бледных губах. Глаза её казались огромными, тёмными и полными страха, в котором она только сейчас в первый раз призналась самой себе, но она просто не могла позволить себе остаться. Тряхнув головой, Сильван отбежал и занял своё место. Медленно, неохотно, на ватных ногах она проследовала за ним. Из-за стены донесся приглушённый дёрном звук копыт. Скакуны ждали своих седоков.

С балкона своей спальни Ровена, Обермам бон Дамфэльс, встревоженно вглядывалась в удаляющуюся фигурку своей младшей дочери. Над высоким белым кружком её охотничьего галстука шея Димити выглядела такой тонкой и беззащитной. «Она — словно маленький бутончик», — подумала Ровена, вспоминая картинки с распускающимися цветами, виденными её в сказочных книгах, которые она читала в детстве. Когда-то у нее была целая книга о очаровательных добрых и ужасных злых феях, которые жили в цветах.

— Интересно, где сейчас эта книга. Пропала, наверное. Одна из тех «иностранных» вещиц, против которых вечно выступал Ставэнджер, как будто несколько безобидных сказок могли в чём-то навредить им.

— Димити выглядит такой крошечной, — сказала служанка Салла. — Такой крошечной. Плетётся там позади них всех…

Салла заботилась обо всех детях, пока те не выходили из младенчества. Димити, будучи самой младшей, оставалась для неё ребёнком дольше остальных.

— Ей столько же лет, сколько было Аметист, когда та сделала свой первый выезд. Она старше, чем была Эмми в ту пору.

Как бы Ровена ни старалась, она всё же не смогла сдержать тревоги в своём голосе: — Она уже не ребёнок, Салла.

— Но её глаза, госпожа, — пробормотала Салла. — Что она может понимать в этой Охоте. Похоже, что совсем ничего. — Конечно же, она всё понимает. — Ровена должна была верить в это — для этого и предназначались все эти тренировки; чтобы можно было быть уверенными, что сами молодые наездники понимают — всё это было вполне выполнимо при условии надлежащей подготовки.

— Она понимает, — упрямо повторила Ровена, становясь перед зеркалом и поправляя прическу на своих густых тёмных волосах. Её собственные серые глаза смотрели теперь на неё обвиняюще, но она лишь поджала губы.

— Ничегошеньки, — упрямо произнесла Салла, быстро отворачиваясь, чтобы избежать пощечины, которую могла бы отвесить ей Ровена. — Она похожа на вас, госпожа. Она совсем не создан для этого.

Ровена надоело смотреть на себя и она решила сменить позицию. — Её отец сказал, она должна!

Салла не возражала против этого, ведь в этом не было бы никакого смысла. — Она не создана для этого, так же как и вы. Вас то он не заставляет…

О, как же, как бы ни так, подумала Ровена, вспомнив все те мучения, что ей пришлось пережить. Он заставлял меня делать так много вещей, которых я не хотела. Позволял мне не ездить верхом, да, но только во время беременности. Семеро детей, которых он мне подарил, тогда когда я хотела только одного или двух. Заставлял меня скакать верхом до тех пор, пока я не состарилась. Заставлял меня приводить детей на Охоту, когда я этого не хотела. Сделал их всех такими же как он сам, кроме Сильвана. Что бы ни делал Ставэнджер, Сильван остаётся верен себе. К счастью Сил достаточно умён, чтобы скрывать свои истинные убеждения. И Димити, конечно, тоже остаётся Димити, но сможет ли она скрыть свои чувства этим утром? Сможет ли совладать с собой?

Ровена вернулась на балкон и, вытянув шею, продолжила наблюдение. Она смогла разглядеть фигуры ожидающих своих наездников животных, трясущих головами и хлещущих себя хвостами. Она услышала стук их копыт, хриплый звук их дыхания. Было слишком тихо. Всегда неестественно тихо. Всадники готовились сесть верхом. Слишком тихо. Обычно возникают разговоры, люди переговариваются, приветствуют друг друга. Должно же было быть… что-то. Что-то кроме этой тишины.

За Охотничьими вратами уже кружили гончие; скакуны нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, выгибали шеи, рыли землю копытами, и всё это в тишине, как будто во сне, где всё движется, но не издаёт ни звука. Воздух наполнился запахом сена и звериного пота. Сначала, как и положено, выступил скакун Ставэнджера, затем пошли другие, цепочкой, двинулись за егерем и за загонщиками. Первыми скакали ветераны Охоты. Димити стояла позади Эмирод и Аметист, слегка вздрагивая. Вскоре она осталась единственной, оставшейся без скакуна. И вот, как только она решила, что для неё не осталось животного, что она может проскользнуть обратно через ворота, скакун оказался перед ней, на расстоянии вытянутой руки.

Он уставился на неё, выкатив глаза, вытягивая переднюю ногу и слегка приседая, чтобы она могла опереться, схватить поводья и подпрыгнуть вверх, всё так же, как она проделывала раз за разом на тренажёре, который ничем не отличался от этого скакуна, разве что за исключением запаха и тёплого пара от его дыхания. Пальцы её ног отчаянно искали выемки между третьим и четвертым ребром, которые должны были быть там, и в конце концов нашли их далеко впереди того места, где, по её мнению, они должны были бы быть. Она просунула внутрь острые носки своих сапог со шпорами и зафиксировалась. Теперь оставалось повиснуть на поводьях, удерживая ноги напряженными, в то время как огромное существо под ней высоко поднялось и развернулось на задних ногах, чтобы проследовать за остальными на Запад. Димити не пила со вчерашнего вечера и не ела со вчерашнего полудня. Ей на мгновение захотелось, чтобы Сильван сейчас ехал рядом с ней, но он был далеко впереди. Эмирод и Аметист потерялись из виду во всей этой суматохе. Вглядевшись, она смогла разглядеть красное пальто Ставэнджера, линию его спины, прямую, как стебель полынной травы. Теперь пути назад не было. Было почти облегчением узнать, что она не может делать ровным счётом ничего, кроме того, что она сейчас делает, пока не окончится Охота. Наконец раздался звук, топот, заполнивший собой всё пространство, гулким эхом, отозвавшийся из-под земли под скачущими седоками.

Ровена закрыла уши руками, пока звук этот не затих, не растворился в тишине. Постепенно обыденные звуки возни насекомых, щебета птиц и шороха травы, которые исчезли, как только были выпущены псы, зазвучали снова.

— Слишком молода, — вслух размышляла Салла. — Ох, госпожа. Ровена вопреки обыкновению не отвесила пощечину своей служанке, вместо этого она повернулась к ней с глазами полными слёз. — Я знаю, — сказала она и обернулась, чтобы увидеть хвост вереницы всадников, скачущих по садовой тропинке на запад.

Ускакали, сказала она себе. Ускакали, но вернутся как прежде. Вернутся. Повторяла она снова и снова, словно молитву. Вернутся, как и прежде.

— Она вернется, — сказала Салла. — Она вернется, и я приготовлю ей горячую ванну. Затем они обе стояли неподвижно, уставившись на запад, не видя там ничего, кроме травы.

Тем же днём, в почти неиспользуемой библиотеке Клайва, дальше по широкому коридору от анфилады комнат Ровены, собрались несколько мужчин-аристократов, дабы обсудить некий вопрос, продолжающий раздражать их уже немалое время. Все участники встречи уже не могли участвовать в Охоте ввиду полученных увечий. Вторым лидером в Клайве был младший брат Ставенджэра, Фигор. Несколько лет назад, после одного из многочисленных несчастных случаев на Охоте, которые случались каждый сезон, Фигор перестал выезжать с гончими. Это позволяло ему во время охотничьих сезонов брать на себя большую часть обязанностей по управлению в эстансии, в то время как Ставенджэр был занят другими делами. Сегодня Фигор встретился с Эриком бон Хаунсером, Герольдом бон Лаупмоном и Густавом бон Смэрлоком. Густав был Обермуном бон Смэрлок, главой семьи Смэрлоков, несмотря на его инвалидность. Эрик бон Хаунсер, и Герольд бон Лаупмон были младшими братьями лидеров своих кланов, тех мужчин, что также охотились сегодня.

Четвёрка разместилась вокруг большого квадратного стола в одном из углов тускло освещенной комнаты, передавая друг другу документ, послуживший поводом для их встречи. Это был небольшой текст на бумаге, украшенной арабесками и вензелями, с указанием имён и атрибутов Святого Престола, скреплённой печатями и лентами. Документ был подписан самим Иерархом теократии. Все собравшиеся уже имели неудовольствие иметь дело с аналогичным эдиктом как в далёком, так и в недавнем прошлом.

— Святой Престол становится всё назойливее, — раздражённо произнёс Обермун из инвалидного кресла на колёсах, которое он занимал последние двадцать лет. — Чего бы они не хотели там на Терре, это не имеет к нам никакого отношения, и мы не потерпим здесь их проклятого фраграса-соглядатая. Наши люди пришли на Траву, чтобы уйти от Святого Престола — теперь же пусть сама теократия держится от нас подальше. Достаточно того, что мы позволили им продолжать раскопки города Арбай, достаточно того, что их Зелёные братья обтяпывают свои делишки у себя в песочнице на севере. Давайте же укажем им на это раз и навсегда. Ради всего святого, сейчас сезон охоты. У нас нет времени на всю эту чепуху.

Хотя Густав больше не ездил верхом, он был страстным поклонником Охоты; он наблюдал за погоней из бесшумного воздушного шара с пропеллером, когда это позволяла погода.

— Полегче, Густав, — пробормотал Фигор, массируя свою левую руку в месте соединения плоти и протеза, чувствуя пульсирующую под пальцами боль, ставшую постоянным сопровождением его существования вот уже как два года. Это делало его раздражительным, но всё же он старался не выказывать своего неудовольствия, зная, что оно исходит от тела, а не от ума. — Нам не нужно устраивать из всего этого открытое противостояние. Не нужно гладить Святой Престол против шёрстки. Не сейчас.

— Я протестую, — взревел мужчина постарше. — С каких это пор на траве заправляют фраграсы теократии? Хотя слово «фраграс» означало просто «иностранец», он использовал его в крайне оскорбительном смысле, как оно обычно и использовалось на Траве.

— Ш-ш-ш, — попытался успокоить товарища Фигор. — Не смотря на то, что у нас нет религиозной приверженности к Святому Престолу, мы должны делать хорошую мину при плохой игре ради иных важных вещей. Штаб-квартира автократии находится на Терре. Мы признаем Терру центром дипломатических отношений, хранилищем нашего культурного наследия, колыбелью человечества. Бла-бла-бла, — Он вздохнул и снова помассировав свою изувеченную руку. Густав фыркнул, но не стал перебивать Фигора, когда тот продолжил. — Многие относятся к нашей истории серьезно, Густав. Даже мы не можем игнорировать наши корни. Мы используем старый язык во время конференций; мы учим терранскому наших детей. Кроме того, не все мы пользуемся одним и тем же языком в наших эстансиасах, однако все мы считаем, что говорить по-террански между собой — признак культурных людей, не так ли? Мы всё ещё исчисляем наш возраст в годах, установленных Святым Престолом. Большинство наших продовольственных культур — земные культуры времён колонизации Травы нашими предками. Зачем открыто оскорблять автократию и всех тех, кто может с рёвом встать на её защиту, — когда нам это совсем не нужно?

— Мы не должны позволять им здесь вынюхивать и всё портить, — продолжал горячиться Густав.

Наступило минутное молчание, пока все обдумывали сказанное. Собственно говоря, портить было особо нечего, кроме Охоты, конечно. В это время года Охота была единственным важным событием на Траве. Зимой, конечно, никто никуда не ездил, а в летние месяцы было слишком жарко, чтобы путешествовать, кроме как ночью, когда и проводились летние балы.

— Святой Престол устраивает миссии то тут, то там в поисках лекарства от чумы. Не удивительно, что они хотят прислать своих исследователей к нам на Траву, единственное место, которое чума, похоже, не затронула, — Он снова потер руку, нахмурившись. — Кроме того, они там мало или вообще ничего не знают о Траве. Их можно понять. В их положении они хватаются за соломинку.

Какое-то время они обдумывали это. Это правда, что Святой Престол мало или вообще ничего не знал о Траве, кроме того немногого, что можно было вызнать у Зелёных братьев. Пришельцы с Терры приходили в город простолюдинов, им разрешалось оставаться там только до тех пор, пока не отбудет следующий корабль, им вообще не разрешалось заходить вглубь страны. Попытки создания посольства на Траве не имели успеха.

Эрик нарушил молчание. — В прошлый раз Святой Престол заявлял о том, что некто прилетел сюда с болезнью, а отбыл уже здоровым, — он неуклюже поднялся на своих искусственных ногах, мысленно проклинаю свою физическую ущербность.

— Чушь! — рявкнул Густав. — Они же не сказали кто это был и когда именно это произошло. Какой-то член экипажа, сказали они. С корабля. С какого корабля, не сказали. Это всё слухи. Может быть, этой чумы вообще не существует. Может быть, всё это предлог, чтобы начать обращать нас в свою веру, брать образцы тканей для своих проклятых банков.

Несмотря на то, что бон Сморлоки прибыли на Траву давным-давно, семейная история изобиловала рассказами о религиозной тирании, от которой они бежали.

— Нет, — сказал Фигор. — Я верю, что чума существует. Мы слышали об этом и из других источников. Что ж, они найдут лекарство от своей чумы. Дайте им время. Одно можно сказать с уверенностью в пользу Святого Престола: в конце концов она находит ответы. Так почему бы не дать им время найти ответ где-нибудь в другом месте, не говоря «нет» и не расстраивая самих себя? Мы скажем этому Иерарху, что нам не нравится, когда нас изучают, бла-бла-бла, право на культурную неприкосновенность частной жизни — ему придется с этим согласиться, поскольку это один из тех заветов автократии, что были приняты во время рассеяния. Мы дадим им понять, что мы разумные люди, готовые поговорить об этом. Почему бы им в самом деле не прислать к нам посла для обсуждения этого вопроса. — Фигор сделал широкий жест. Мы будем обсуждать его в течение нескольких лет. Как минимум…

— Пока они все там не умрут? — спросил Герольд бон Лапмон, имея в виду всех людей, происходящих не из Травы.

Фигор вздохнул. С Герольдом никогда не было полной уверенности в том, что он понимает, что происходит.

— Нет. Пока они не найдут лекарство. Что они и сделают.

Последовала продолжительная пауза. Наконец Эрик бон Хаунсер произнёс: «Преимущество этого в том, что мы будем выглядеть цивилизованными….

Густав снова фыркнул. — Кто это смотрит на нас? Кто имеет право судить нас? — он постучал по ручке своего кресла, нахмурившись; лицо его раскраснелось. С тех пор как произошел несчастный случай, прервавший карьеру Гюстава в Охоте, он стал вспыльчивым.

Фигор попытался урезонить его: — У каждого может быть своё мнение, хотим мы этого или нет. И если мы когда-нибудь захотим чего-то от Святого Престола, мы будем в выгодном положении, чтобы попросить вернуть нам нашу услугу.

Эрик нетерпеливо кивнул, видя, что Густав собирается возразить: — Может быть, мы никогда ничего не захотим, Густав. Но если всё-таки… Мы бы оказались в выгодном положении.

Пожилой мужчина вскипел: — Тогда мы будем должны быть вежливы с тем, кого они пришлют — кланяться, притворяться, что он нам ровня, какой-нибудь дурак, какой-нибудь иностранец, пришелец.

— Ну, да. Поскольку посол будет от Святого Престола, он, вероятно, будет с Терры, Густав. Ничего, мы можем потерпеть какое-то время. Это называется дипломатией.

— И у этого фраграса, вероятно, будет глупая жена и дюжина братлингов. И слуги. И секретари, и помощники. Все будут задавать вопросы.

— Разместим их где-нибудь подальше, где они не смогут много спрашивать. Отправь их в Опал Хилл. — Эрик с неcскрываемым удовольствием назвал место.

— Опаловый холм, ха! Дальше, чем у чёрта на куличках! Весь путь через болотистый лес на юго-запад. На Опал Хилл становится по-настоящему одиноко.

— Вскоре посланнику Святого Престола станет там одиноко, и он уберётся восвояси. Но это будет его решение, не наше. Согласны? Да?

Очевидно, все были согласны. Фигор подождал некоторое время, чтобы посмотреть, не передумает ли кто-нибудь и затем позвонил, чтобы принесли вино, прежде чем повести своих гостей вниз, в травяной сад. Сейчас, ранней осенью, сады были в самом расцвете сил, перистые головки семян колыхались из стороны в сторону в такт южному ветру словно танцоры. Даже нрав Густава смягчался после часа, проведённого в саду. Если подумать, на Опал Хилл тоже были очень красивые сады, молодые, но хорошо спроектированные. Искупающие свои грехи здесь, на Траве, раскапывая руины и создавая сады — те, кто называл себя Зелеными братьями, — потратили немало усилий на сады Опал Хилл. Возможно, этот человек-посол мог бы заинтересоваться садоводством. Или его жена, если у него имеется таковая. Или дюжина его братлингов.

***

Вдалеке от Клайва, среди высоких трав, Димити бон Дамфэльс изнемогала от боли в ногах и спине. Множество часов, проведённых на тренажёре должны были бы подготовить её к этому, но реальность оказалось куда жёстче её имитации на тренировках.

— Когда будет казаться, что вы больше не можете терпеть боль, — наставлял её инструктор по верховой езде, — мысленно представьте весь свой пройденный путь. Отвлеките себя. Прежде всего, не думай о самой боли.

Она обратила свой мысленный взор на проделанный ими путь. Они выехали по Тропе Зелени и Лазури, где узорчатый дёрн вдоль тропы менял свой цвет от глубокого индиго через все оттенки бирюзы и сапфира до цвета тёмно-зелёного леса к ярко-изумрудному оттенку, поднимаясь к гребню, где высокие перья аквамариновой водяной травы колыхались непрерывными волнами. За хребтом водяная трава заполняла неглубокую котловину, усеянную островками песчаной травы, и всё это создавало такую удивительно реалистичную иллюзию морской глади, что место это прозвали «Сад-Океан». Однажды Димити видела изображение настоящего океана, когда они с Ровеной ездили в город простолюдинов за импортной тканью. Она висела на стене магазина тканей — картина с изображением моря на планете Святого Престола. Она вспомнила, как сказала тогда, что изображённое водное пространство удивительно похоже на траву. Кто-то из посетителей тогда посмеялся над этим, сказав, что это трава похожа на воду. Как можно с уверенностью определить, что на что похоже? На самом деле, две этих стихии были похожи друг на друга, за исключением того, что в воде можно было утонуть.

Размышляя об этом, Димити пришла к удивительной мысли, что в траве тоже можно утонуть, при желании. Её левое колено пульсировало от боли. Огненные дорожки змеились от колена вверх к паху.

В конце Тропы Зелени и Лазури гончие бесшумно вбежали в лес Тридцати Теней, где гигантские чёрные стебли, толщиной с её тело глухо шурша далеко вверху, сталкиваясь на лёгком ветру. Здесь бархатный дёрн был посажен похожими на мох гроздьями вокруг холмов каменной травы. Отсюда всадники проследовали по тропе вверх к Рубиновому нагорью.

С высоты им открылся пейзаж цвета янтаря и персика, абрикоса и розы, с прожилками тёмно-красного цвета, прокладывающими себе путь на более светлом фоне и достигающими кульминации в зарослях стремительно растущей кровавой травы. Здесь тропа сворачивала в сторону от садов, убегала в дикие злаковые заросли вельда. Там не на что было смотреть, кроме высоких стеблей, проносящихся мимо, когда её скакун прокладывал себе путь, не было ничего слышно, кроме шелеста перистых семенных коробочек, не о чем было думать, кроме того, как защитить себя от ударов острых узких листьев, пригибая голову, чтобы удары травы приходились на мягкую шапочку-жокейку, а не прямо ей по лицу.

Тем не менее, судя по солнцу, они скакали на север. Семь оставшихся позади эстансий были отделены друг от друга по меньшей мере часом полёта по воздуху, и всё же они занимали лишь небольшую часть поверхности Травы. Что она знала о земле к северу от эстансии Дамфэлсов? Других эстансий в той местности не было. Ближайшей эстансией была вотчина бон Лопмонов, но она находилась значительно дальше к юго-востоку. Прямо на востоке располагались бон Хаунсеры. Монастырь Зёленых братьев находился к северу, но несколько восточнее эстансии бон Дамфэльсов. К северу не было ничего кроме бескрайних прерии и вытянутой неглубокой долины, где было много перелесков. «Много рощ — много лис», — вспомнилось ей. Несомненно, они ехали в сторону долины.

Она старалась не бороться с болью, не пытаться отвлечься, но просто плыть по течению. — Прежде всего, не тревожьте лошадь и не привлекайте к себе внимания собак, — так говорил учитель.

На тренажере Димити никогда не удавалось ни о чём не думать, и она была удивлена, обнаружив, насколько это было проще сделать здесь. Казалось что-то работало в её сознании, стирая мысли словно ластик. Вжик-вжик-вжик. Она хотела было раздраженно тряхнуть головой, ей не нравилось это ощущение, но вовремя вспомнила, что ей нельзя двигаться, действительно нельзя. Она принялась думать о своём новом бальном платье, мысленно рассматривая каждый волан, каждый вышитый лист и цветок, и через некоторое время неприятное чувство в ее голове стихло. — Скачи, — тихо приказала она себе. — Скачи, скачи, скачи.

Она двигалась вместе с конём, закрыв глаза, не видя ничего больше. Позвоночник пылал огнём. В горле пересохло. Ей отчаянно хотелось закричать.

Внезапно они достигли вершины длинного хребта и остановились. Ее глаза распахнулись, почти против её воли, и она посмотрела вниз, на долину перед ними. Это было похоже на Сад-Океан, за исключением того, что волны трав были янтарных и коричневых оттенков, в то время как острова состояли из настоящих деревьев, единственных видов деревьев, которые существовали на Траве. Болотные деревья росли везде где на поверхность выходили источники воды. Лисьи деревья. Пристанище зубастых дьяволов. Там они жили. Там они прятались, когда не крались среди травы, чтобы умыкнуть молодняк.

Димити увидела лица других всадников, бледные от сосредоточенности, спокойные. Димити не поверила бы, что Эмирод может быть такой тихой, если бы сама этого не видела. Мама, наверное, вообще не могла бы в это поверить. И Шевлок! Не так уж часто можно было увидеть Шевлока без импортной сигары во рту — для Шевлока годился только лучший табак; он вечно был с открытым ртом, рассказывающим кому-то что-то. За исключением тех случаев, когда отец был рядом, конечно. Когда Ставенджер был рядом, Шевлок предпочитал тихонько сидеть в углу и не привлекал к себе внимания. Это граничило с самоуничижением.

— Тихо, как в пустых земляных подвалах в середине зимы, в сезон трескучих морозов, — подумала Димити сосредоточилась на том, чтобы успокоить дыхание.

На Охоте ценилась тишина, поэтому она помалкивала и смотрела прямо перед собой. Чёрные башни деревьев вырисовывались вокруг неё, их кроны закрывали само небо, мир внезапно наполнился шумом воды и хлюпаньем копыт, скользящих по мокрым камням и илу, чей запах бил ей в ноздри. Запах сырости и плодородия. Димити тихонько открыла рот, борясь с подступающим желанием чихнуть или закашляться. По сигналу гончие бросились врассыпную, уткнувшись носами в землю. Звук их возни затих вдали. Где-то пронзительно закричал травяной пискун. Влажный рык гончей заставил её сердце участиться. Затем по ушам резанул другой звук, на полтона выше. Теперь лаяла вся стая, создавая какофонию диссонирующих звуков — аруу, аруу. Скакуны взвыли в ответ и бросились глубже в лес. Они нашли лиса, и начали преследование. Димити закрыла глаза и прикусила себе щеку, пытаясь справиться с волнением.

Гончие истошно лаяли, пока скакуны следовали за ними. Охота продолжается. Лис бегает часами от преследователей. Димити забывает, кто она и где находится. Нет ни вчера, ни завтра. Есть только вечное сейчас, наполненное звуком топчущих по дёрну лап, шелеста травы, крика лиса далеко впереди, лая гончих. Прошли часы. А может быть, несколько дней. Даже если и так, она бы всё равно теперь не смогла бы различить разницу во времени, ведь не было ничего чем можно было бы отмерить его течение. Жажда, да. Голод, да. Усталость, да. Боль, да. Всё это с самого раннего утра: жгучая жажда, гложущий голод, ломота в костях, глубоко укоренившаяся, словно болезнь. То, что у неё в голове, стирает всякое беспокойство по этому поводу. Нет никакого «раньше», нет никакого «после». Ничего, ничего. Внезапно движение под ней замедлилось и остановилось. Она неохотно вышла из мучительного оцепенения, словно вынырнула из дремотного полусна и открыла глаза.

Вот они стоят на краю уже другой рощи, затем медленно продвигаются вглубь, в сумеречную соборную тень деревьев. Высоко над ними листва начинает редеть, нехотя позволяя солнцу пронзать мрак своими длинными лучистыми копьями. Ставенджэр в пятне света на своем коне с гарпуном в руке, готовый к броску. С ветвей дерева, откуда-то сверху раздаётся яростный крик, затем рука Ставенджэра делает резкий взмах, и леска летит за выпущенным гарпуном, блеснув на солнце словно нить из чистейшего золота. Снова ужасный крик, на этот раз крик агонии.

Гончая высоко подпрыгивает, чтобы схватить леску зубами. И другие гончие тоже. Поймали! Они стаскивают лиса с дерева, всё ещё завывающего, кричащего, не умолкающего ни на мгновение. Огромная тёмная тень с блестящими глазами и внушительными клыками падает на них. Крики и завывания перемежаются со скрежетом и лязганьем зубов.

Димити снова спешно закрывает глаза, но слишком поздно, она успевает увидеть тёмную кровь, бьющуюся фонтаном среди борющихся тел, и чувствует… чувствует прилив удовольствия, такого глубокого, интимного, что заставляет её покраснеть и задержать дыхание, заставляет её бёдра трепетать, заставляет все её тело содрогнуться в такт пароксизмам накатившего экстаза.

Глаза других вокруг неё также закрыты, их тела бьёт дрожь. За исключением Сильвана. Сильван сидит верхом, выпрямив спину, не сводя глаз с кровавой суматохи перед ним, оскалив зубы в безмолвной ярости неповиновения, его лицо совершенно непроницаемо. Он может видеть Димити с того места, где он находится, видеть, как её тело бьется, но её глаза закрыты. Чтобы не видеть всего этого, он отворачивает лицо.

Димити не открывала глаза до тех пор, пока они не проделали весь обратный путь в Клайв, пока они не покинули Тёмный лес, чтобы вступить на Тропу Зелени и Лазури. К тому времени боль стала слишком сильной, чтобы можно было и дальше молча выносить её, и она тихо застонала. Один из гончих оглянулся на неё, огромный, весь в фиолетовых пятнах, с глазами, подобными пламени. На его спине была кровь, его собственная кровь или кровь лис. В этот момент она осознала, что те же самые глаза смотрели на неё снова и снова во время охоты, что те же самые глаза наблюдали за ней даже тогда, когда лис упал с дерева в середину стаи, когда она почувствовала… это.

Она опустила взгляд на свои руки, стиснувшие поводья, и больше не поднимала головы.

Когда они подъехали к Охотничьим вратам, она не смогла спешиться сама. Сильван оказался рядом с ней так быстро, что она подумала, что никто не смог заметить, насколько она слаба. Никто, кроме того самого зверя, его красные глаза поблескивали в сгущающихся сумерках. Затем он ушёл, все гончие ушли, скакуны ушли, и Егерь тихо протрубил в свой рог у ворот, возвестив: «Охота окончена. Мы вернулись. Впустите нас».

С балкона Ровена услышала приглушенный трубный сигнал. Это означало, что вернувшиеся ждали, когда о них позаботятся. Слуга открыл изнутри ворота, и усталые охотники вошли внутрь, разбредаясь кто-куда: хозяин и участники охоты в своих красных куртках, женщины в широких чёрных бриджах, похожие в них на прыгающих лягушек. Белые бриджи были теперь в пятнах пота, а первозданная чистота охотничьих галстуков была запятнана пылью с прилипшими чешуйками от высокой травы. Слуги-мужчины ожидали хозяев с кубками воды и кусочками жареного мяса на шампурах. Бани, истопленные уже как несколько часов, дымились от жара своих маленьких печей. Задыхаясь, готовая наконец закричать от страха, с которым она боролась в течение всего этого долгого дня, Ровена поискала глазами среди всадников, пока не узнала хрупкую фигурку Диаманте, опирающуюся на руку Сильвана. Слёзы хлынули рекой из её глаз. Она попыталась проглотить комок в горле; она почти потеряла голос от переживаний, будучи убеждённой, что Димити не вернулась с Охоты.

— Димити, — позвала негромко дочь Ровена, перегнувшись через перила балконной балюстрады, не желая, чтобы её подслушал Ставенджер или кто-нибудь другой из старой аристократической гвардии. Когда девушка подняла глаза, Ровена поманила её. Сильван кивнул в сторону боковой двери. Через несколько минут Димити была в покоях своей матери, и Салла приветствовала ее возгласом деланного возмущения: — Ну и грязь! О, ты такая грязный. Извазюкалась вся как травяной крот. Сними же пальто и этот галстук. Я принесу твой халат, снимай же скорее всё это грязное барахло!

— Я грязная, но зато со мной всё в порядке, Салла, — сказала девушка, бледная как луна, слабо отталкивая от себя снующие по её телу руки служанки.

— Димити?

— Мама.

— Отдай Салле свою одежду, дорогая. Давай, я помогу тебе с ботинками. Ты можешь принять ванну прямо здесь, заодно рассказываешь мне об Охоте.

Она прошла через роскошную спальню, поманив дочь за собой, открыла дверь в выложенную мозаикой ванную комнату, наполненную паром от ванные с горячей водой.

— Тебе что больно?

Димити попыталась улыбнуться в ответ, но это вышло у неё вымучено. Дрожащими руками сняла она нижнее белье, и оно осталось лежать кучей на полу в ванной. Только после того, как она оказалась по шею в горячей воде, Ровена сказала: — Расскажи мне как всё прошло.

Девушка пробормотала: — Даже и не знаю… Ничего особенного не произошло…

Вода словно бы вымывала боль из её тела. Двигаться было по-прежнему болезненно, и всё же в теплой, успокаивающей воде ломота в теле стала как будто униматься.

— Где вы были?

— Я думаю, мы были роще в Даренфельде… в долине.

Ровена кивнула, вспоминая возвышающиеся тёмные деревья, закрывающие небо, землю, покрытую мелкими цветущими мхами, шум бегущей воды под корнями.

— Так вы загнали лиса?

— Да, — Димити устало прикрыла глаза, не желая говорить больше об Охоте. Она хотела забыть об всём этом. Сквозь полуприкрытые веки она видела лицо Ровены, всё ещё вопрошающее. Вздохнув, Димити сказала: — Гончие довольно быстро напали на след, и мы помчались. Кажется, я припоминаю, что они теряли след зверя три или четыре раза, но каждый раз находили снова. Он просто бежал и бежал от нас, казалось, так продолжалось целую вечность, вот и всё. А потом гончие загнали его куда-то на север.

— Убили?

— Ставенджер сделал это. Папа… Я имею в виду Мастер, Хозяин Охоты. Ему достаточно было одного лишь броска. Я не могла видеть, где застрял гарпун, но они стащили лиса с дерева, и гончие принялись трепать его.

Димити вся залилась краской, вспоминая, что последовало дальше.

Ровена заметила румянец на лице дочери и правильно истолковала его. Стыд. Смущение Она отвернулась. Ровена пыталась подобрать слова… Это случилось и с ней тоже. Так случалось всегда. Она никогда не рассказывала об этом ни одной живой душе. До сих пор она не знала, была ли это сугубо её личная постыдная тайна или же их общая.

— Значит, на самом деле, ты не видела лиса?

— Я не смогла ничего разглядеть толком, кроме какого-то пятна на дереве. Потом в полумраке блеснули глаза и клыки, и вскоре всё было кончено. Всё произошло очень быстро, так мне показалось… Не беспокойся, мама. Со мной всё в порядке. Всё в порядке.

Ровена кивнула, вытирая подступившие слёзы.

— Мама, — тронутая слезами матери, с нежностью в голосе проговорила Димити.

— Да, Димити…

— Знаешь… Там был один странный гончий, который продолжала следить за мной всё то время, пока мы возвращались. Окрас у него такой — пурпурный в крапинку. Он неотрывно следил за мной, всё смотрел и смотрел на меня. Каждый раз, как только я опускала взгляд вниз, там был он.

— Ты же не пялилась на него сама? Скажи, что нет…

— Конечно же нет! Я же знаю все правила. Просто подумала, что это как-то странновато для гончего. Забавно как-то даже…

Ровена не знала, что ответить. Сказать ей? Или же рассказать, но не всё? А может и вовсе ничего не говорить?

— Ничего странного, дорогая. Гончие в этом смысле своеобразные создания. Иногда они наблюдают за нами. Иногда они не смотрят на нас вовсе. Иногда даже кажется, что это они забавляются с нами, а не наоборот. Ты и сама знаешь.

— Честно говоря, не совсем понимаю о чём ты…

— Ну, я в том смысле, что мы им нужны, Димити. Они не умеют карабкаться вверх, залазить на деревья, поэтому они и не смогут убить лиса, пока мы не стащим его вниз.

— Да, но ты не думала, что… На самом деле, для этого им нужен только один человек, кто-то меткий, с сильной рукой, чтобы метнуть гарпун.

— О, я думаю, что дело не только в этом. Гончие, похоже, тоже наслаждаются Охотой. Самим ритуалом.

— Знаешь, когда мы ехали обратно, чтобы отвлечься от боли, я всё думала, как это вообще всё началось. Я знаю, что традиция охоты с гончими зародилась на Терре, ещё до воцарения Святого Престола, до того, как мы ушли оттуда. Об этом было в моем учебнике истории, с картинками лошадей, собак и маленького пушистого существа — совсем не похожего на нашего лиса. Я даже не могла понять, зачем они вообще хотели его убить. Другое дело наш Фоксен; убить его — наверное, единственное, что можно сделать. Но я не понимаю, зачем делать это именно таким образом?

— Ну, мне рассказывали… В общем, один из первых поселенцев на Траве подружился с молодым скакуном-гиппеем и научился ездить на нём верхом, — ответила Ровена, — Поселенец, в свою очередь, научил верховой езде нескольких своих друзей, а скакун привёл с собой ещё нескольких себе подобных, и постепенно мы снова начали охотиться здесь, на Траве.

— А гончие?

— Не знаю точно. Мой дедушка рассказывал мне, что они просто были там, вот и всё. Как будто они знали, что они нужны нам для настоящей Охоты. Они всегда появляются в нужный день в нужном месте, точно так же, как это делают гиппеи…

— Если мы называем их гончими, хотя на самом деле они не гончие, почему мы не называем гиппеев лошадьми? — спросила Димити, устало откидываясь назад, пока голова её не погрузилась наполовину в воду.

Ровена была поражена, но не показала виду, заметив, как бы между прочим: — О, я не думаю, что гиппеям это понравилось бы, совсем нет.

— Но они же не возражают, чтобы их называли ездовыми животными, скакунами?

— Но, моя дорогая, мы никогда не называем их так в их присутствии. Ты же знаешь. Мы вообще никак не называем их, если знаем, что они могут нас услышать.

— Правда ведь, от всего этого какое-то странное чувство в голове, — сказала Димити и посмотрела на мать.

— Что? — спросила Ровена, внезапно вскакивая на ноги. — Что ты имеешь ввиду?

— На Охоте…. У меня были какие-то странные ощущения…

Ровена едва заметно нахмурилась: — Охота оказывает своего рода гипнотический эффект. В противном случае, всё это действительно было бы довольно скучным занятием.

Она положила свежее полотенце в пределах досягаемости Димити, затем вышла из комнаты, закрыв за собой дверь, чтобы не выпускать тепло из ванны.

Гончий, наблюдающий за Димити? Она прикусила губу. Ей придется поговорить об этом с Сильваном, возможно, он что-то заметил. Никто другой ничего бы не заметил, но, только не Сильван. Или, возможно, всё это только почудилось Димити. Усталость и мучительные часы, проведённые верхом могли быть причиной.

И всё же всё это было маловероятно. Гончие убили своего лиса, так что они должны были быть довольны Охотой, в хорошем настроении. Ни у кого из них не было причин наблюдать за Димити. У Димити не было причин воображать себе такое. Конечно, никто никогда ничего не говорил ей о погибшей леди Джанетте… об этой стороне вещей. Она должна поговорит об этом с Сильваном при первой же возможности, как только этот надоедливый вопрос о прибытии научной миссии с Терры будет решён, и мужчины смогут думать о чём-то другом.

***

Трава

Миллионы квадратных миль прерий, с деревнями и поместьями, с охотниками и гончими, где гуляет ветер, и колышутся стебли и пышные плюмажи травы, и где похожие на слизней пискуны кричат из корней весь день и всю ночь, за исключением тех случаев, когда что-то или кто-то вдруг утробно завоет посреди усеянной звездами темноты, после чего на некоторое время наступает ошеломляющая, жуткая тишина.

На севере, у самой границы страны коротких трав, находятся руины города Арбай, мало чем отличающегося от многих других городов, найденных среди колонизированных и заселённых миров, за исключением того, что здесь, на Траве, жители города были истреблены. Среди руин этих периодически появляются Зелёные братья, которые заняты там раскопками и изучением артефактов; они также делают копии томов, найденных в библиотеке Арбая. Говорят, что братья — это орден кающихся монахов, хотя никто больше на Траве не помнит, в чем собственно они каются. Да и нет никому до этого дела.

Немного севернее от их раскопок, в обширном сводчатом монастыре, другие Зелёные братья заняты своими садами, хозяйством, вознёй со свиньями и курами. Они взбираются на деревья. Они делают вылазки в прерии, бог знает зачем, возможно, чтобы проповедовать там гиппеям или фоксенам, кто знает? Кающаяся братия, изгнанные с Терры Святым Престолом в это далёкое, уединённое место на отшибе Ойкумены. Сами того не желая, они уже были здесь, когда прибыли аристократы с Терры и кто знает, возможно, они все ещё пребудут здесь, когда однажды аристократы уйдут с Травы или же просто исчезнут.

И, наконец, есть порт и город простолюдинов, оба они расположены в одном месте на Траве, где не так много растительности, на высоком каменном гребне, окруженном болотистым лесом. Длинное, вытянутое пятно суши, около ста квадратных миль, отданный под судоходство, склады и гидропонные фермы, каменоломни, луга, шахты и весь остальной хаос и какофонию человеческой жизни. Город для простолюдинов открыт для пришельцев из других миров: чужаки могут приходить и уходить, никого не беспокоя, могут заниматься своими непонятными и, как говорят бон Дамфэльсы, презренными делами.

В порту приземляются большие пузатые корабли, приседая на свои огненные хвосты, когда они прибывают с Позора, Семлинга и планеты, которую большинство называет Святым Престолом, Святостью пока им не напоминают, что на самом деле она называется Терра и является первым домом человечества. Все прибывшие на Траву, мужчины и женщины, торговцы, ремесленники, команды кораблей и проповедники, нуждаются в гостиницах и складах, магазинах, борделях и церквях. Детям также нужны места для игр, а учителям школы. Иногда группка таких любопытных детишек или скучающих транзитных пассажиров оставляет порт или город и проходит милю или две вниз по длинному склону к месту, где земля становится ровной на болотистом лугу. Упругая мшистая поросль дышит сыростью, которая, если они продолжают свой путь, быстро превращается в чавкающее болото. Так что большинство путников отступает в страхе, чувствуя, как глубоко проваливаются их ноги. На этом болоте растут огромные раскидистые деревья с голубыми листьями, и цветы, распускающиеся, как бледные свечи, и мотыльки с пушистыми крыльями, размером и цветом напоминающие попугаев и пахнущие ладаном; там же обитают и огромные лягушки, чьи предки давным-давно были завезены на Траву первыми поселенцами.

Дальше болото углубляется, а мшистые кочки превращаются в островки джунглей, разделенные извилистыми реками с тёмной водой, полными искривленных корней и всего, что извивается в их тине со зловещими шлепающими звуками. Деревья становятся выше, листья их имеют более насыщенный синий оттенок. Дальше царит полумрак. Чтобы отправиться вглубь этой чащи, вам понадобится лодка, мелкий ялик или плоскодонка с длинным шестом, чтобы отталкиваться или, может быть, весло, чтобы бесшумно грести в этой маслянистой на вид, тёмной воде, продвигаясь по лабиринтам сизых джунглей.

Но кому есть дело до всего этого? Есть ли какая-нибудь необходимость забредать так далеко вглубь Травы? Сверху огромные деревья выглядят как колышущееся серо-зелёное море шириной в несколько миль. Издалека они кажутся стеной, запершей город простолюдинов изнутри, не дающей вырваться наружу неугомонной энергии его торговцев и ремесленников. Джунгли служат преградой от неумолимых трав, сдерживая их напор на расстоянии. Север, юг, восток и запад — все стороны города закрыты болотистыми лесами. Нет дороги внутрь, нет дороги наружу. Глубины леса неприкосновенны и остаётся неизведанными. Среди простолюдинов в городе существует поверье, что однажды нечто появится оттуда к всеобщему удивлению или ужасу, кто знает.

***

Улицы городаСвятой Магдалины, по обыкновению, утопали в грязи. Марджори Вестрайдинг Юрарье пришлось оставить свой ховер у ворот деревни, рядом с городишком, и пробираться по грязи, которая доходила ей почти до лодыжек, когда она проходила мимо часовни и благотворительной столовой к лачуге, отведённой Беллалу Бенис и её детям. Двое законных детей публично отреклись от своей матери месяц назад, так что они были в безопасности. Теперь у Беллау остался один ребенок, Лили Энн. Беллалу, вероятно, сама поощрила своих отпрысков совершить унизительную церемонию отречения, как только оба стали достаточно взрослыми. Власть на Терре претендовала на иудео-христианское наследие, но их «почитай отца своего и мать свою» не имело никакого значения ни для нелегалов, ни для их родителей.

В лачуге Марджори поставила свой рюкзак на крыльцо и принялась счищать грязь с ботинок о край ступеньки, стряхивая липкие комья в трясину. Этому не было никакого оправдания. На мощение улиц ушло бы меньше денег, чем на укладку временных тротуаров, но Марджори была голосом меньшинства в Совете управляющих, который придерживался политики «без излишеств» в отношении своей благотворительной деятельности. Большинство членов правления принимали свои решения, даже не видя этого места или кого-либо из живущих здесь людей. Когда-то Марджори получала от своей благотворительной миссии немалое удовлетворение. До недавнего времени. Пока она не узнала столько о здешних нравах, сколько знает сейчас.

Дверь лачуги приоткрылась, показав опухшее лицо Беллалу. Кто-то снова ударил её? Навряд ли это мог быть её предполагаемый муж. В прошлом году его застрелили за незаконное детородство.

— Мэм, — поприветствовала её Беллалу.

— Доброе утро, Беллалу, — Марджори постаралась ободряюще улыбнуться. — Как там Лили?

— О, прекрасно, — оживилась женщина. — Она в полном порядке.

Лили Энн, конечно, не была в порядке. Когда Марджори вошла в неопрятную комнату, незаконнорождённая угрюмо уставилась на неё. Лицо Лилли покрывали синяки, как у её матери.

— Снова проверяешь меня.

— Пытаюсь сохранить тебе жизнь, пока корабль не улетит, Лили.

— Может быть, я предпочла бы умереть, тебе это когда-нибудь приходило в голову?

Марджори утвердительно кивнула. Она думала об этом. Возможно, большинство нелегалов предпочли бы умереть, чем отправиться на планету Покаяние, где две трети из них всё равно умрут, не дожив до тридцати. Хотя Марджори взялась за эту работу движимая искренним религиозным убеждения, что жизнь в любом случае стоит того, чтобы её прожить, это было до того, как она посмотрела определённые документальные фильмы и прочла некоторые разоблачения. Даже она больше не была уверена, что раскаяние предпочтительнее простой смерти.

— Ты же совсем не это имеешь в виду, Лили, — возразила Беллалу.

— Черт возьми, я и сама не знаю.

Марджори попыталась убедить девушку, а заодно и себя саму: — Посмотри на это с другой стороны, Лили. Ты сможешь иметь столько детей, сколько захочешь, на Покаянии.

По крайней мере, это было правдой. Прирост населения был крайне необходим на Покаянии, в то время как на Терре, наоборот был введён жёсткий демографический контроль. Младенцы, рожденные на Покаянии, получали гражданство этой планеты.

— Я хочу, чтобы ты забрала моего ребенка.

— Леди Вестрайдинг заберёт твоего ребенка, Лили. Если бы ты сделала аборт, тебя бы застрелила полиция и ты это знаешь, — вмешалась Беллалу.

Хотя сама Беллалу не была нелегалкой, её статус мало что менял. Только третий и последующие живые дети на считались незаконными. Как мать одного из них, она была лишена своих гражданских прав.

— Не хочу на Покаяние. Лучше уж пусть меня застрелят, — всхлипнула девушка.

Ни Марджори, ни Беллалу не возразили ей. Марджори поймала себя на том, что удивляется, почему она просто не позволит этому случиться. Бедный маленький зверёк. Невежественный, как цыпленок. Половина её зубов уже выпала, и она не умела ни читать, ни писать. Никому не разрешалось чему-либо учить нелегалов или оказывать им медицинскую помощь. В свой шестнадцатый день рождения Лили отвезут в порт, чтобы она присоединилась к толпе других молодых нелегалов, которым суждено было жить и умереть на далёкой планете-колонии, и если бы не недавний аборт и имплантация нелегального контрацептива, бедная маленькая Лили не смогла бы продержаться даже до депортации. Планетарный закон гласил, что любая забеременевшая нелегалка, будет застрелена вместе с нелегалом мужского пола или лишённым прав человеком, которого она считала ответственным в случившимся. Однако имевшие место претензии подобного рода, выдвинутые против некоторых уважаемых людей, инициировали некоторые изменения в законе. Теперь в Бридертауне охранниками служили только женщины. В комитете по посещениям тоже были только женщины.

— У тебя-то самой есть дети, — захныкала Лили. — Конечно, ты ведь богатенькая!

— Двое детей, — уточнила Марджори. — Только двое, Лили. Если бы у меня был третий ребенок, это было бы незаконно, как и в твоём случае. Они отняли бы у меня права, точно так же, как у твоей матери. Они заставили бы моих старших детей отречься от меня, точно так же, как твои брат и сестра поступили с Беллалу, — она произнесла все это устало, сама не веря в то, что говорит. Богатые люди не попадали в такие передряги. Никогда. Только бедняки попадали в эту ловушку: из-за невежества, религиозной слепоты, ограниченных законов, принятых людьми, которые сами же безнаказанно их и нарушали. У самой Марджори был имплант, привезенный на побережье из Анклава Гуманистов. Ещё одна вещь, о которой она не сказала своему духовнику, отцу Сандовалю. Риго она также ничего не сказала об этом, но он наверняка подозревает что-то. Вероятно, у его любовницы тоже был такой же.

Вставая, она разгладила складки на своих брюках. — Я принесла тебе кое-какую одежду, чтобы ты могла надеть её на корабль, — сказала она заплаканной девушке. — И кое-что ещё, что тебе понадобится на Покаянии.

Она протянула пакет Беллалу. — Лили понадобятся эти вещи, Беллалу. Пожалуйста, не позволяй ей обменять их на эйфорий.

Несмотря на все усилия не допустить их распространения, торговцы эйфориаками сумели сделать хороший бизнес в больнице Святой Магдалины.

— Дай сюда, — захныкала Лили.

— Позже, — сказала мать, пряча подарок. — Позже, дорогая. Я отдам их тебе позже.

Покончив с семейкой Беллалу Марджори испытала что-то наподобие облегчения. Она вновь очутилась на грязной улице. Влажный воздух казался липким. Она не испытывала ни малейшего желания продолжать, но она запланировала на сегодня посещение ещё с полдюжины лачуг. Она так мало могла сделать. Еда для голодных детей. Немного антисептиков и болеутоляющих. Местная провинция была населена в основном Освящёнными, а это означало, что здешние законы запрещали как контрацепцию, так и аборты. Прибавьте к этому жёсткие лимиты на рождаемость, не более чем двое живых детей на одну мать и что вы получите? Город Святой Магдалины. Бридертаун. Благотворительный фонд, созданный богатыми старокатоликами для приюта несчастных и неразумных, которые следовали либо своим наклонностям, либо своей религии. Как глава комитета по патронажу, Марджори посетила это место больше, чем кто-либо. Остальные не спешили захаживать сюда.

Всё это только усиливало её сомнения. Женщины, занимающие должность до неё, исполняли свои обязанности чисто номинально: они нанимали других, чтобы они посещали бедняг вместо них. Почему же она настояла на том, чтобы делать это сама?

— Ты строишь из себя святую, — усмехался Риго. — Быть олимпийской чемпионкой тебе уже недостаточно? Быть моей женой недостаточно? Теперь ты должна стать святой Марджори, жертвующей собой ради бедноты?

Тогда это задело её, хотя на самом деле это было неправдой. Золотая медаль была взята задолго до того, как они поженились. Правдивый ответ на его вопрос был бы таким: золотой медали ей явно было мало. К тому же это было давно. Теперь ей нужно было что-то сопоставимое, что-то уникальное, какое-то совершенно новое достижение. Одно время она думала, что этим может быть её семья, её дети, но, похоже, всё было совсем не так…

Итак, она попробовала благотворительность, но это тоже не сработало. Стиснув зубы, она решительно шагнула в грязь и направилась к следующей лачуге. Когда через несколько часов она вернулась в свой ховер, она чувствовала себя усталой, грязной и глубоко погруженной в депрессию. Одну из «её» девочек на той неделе казнил демографический патруль. Двое детей в одной семье умирали, вероятно, от чего-то заразного, чего можно было бы избежать, если бы нелегалам разрешили прививки, чего не приходилось ожидать. Тысячу лет назад население Бридертауна можно было бы переправить в Австралию. Несколько сотен лет назад им, возможно, разрешили бы эмигрировать на дикие планеты-колонии. Но Святой Престол вмешивался и угрожала всякий раз, когда люди пытались расселиться по иным мирам, отчего настоящей колонизации по факту не было. Некуда было отправить лишних людей, кроме планеты Покаяние, если они проживут достаточно долго, чтобы добраться туда. Но это могло оказаться не лучшей альтернативой.

Теперь, Марджори была почти уверена, что продолжать было бессмысленно. Пока правил Святой Престол, не было законного способа сделать что-то существенное. Каждую неделю появлялась новая девушка, беременная или готовая забеременеть, снова и снова, и так без конца. Даже если Марджори потратит все свои деньги, всю свою кровь, всё равно это не принесёт ощутимой и долговременной пользы. Какая у них будет жизнь на Покаянии, у тех, кто туда попал? Погрязшие в неведении и обидах, наверное, они умрут там молодыми…

Марджори стиснула зубы, запрещая себе заплакать. Конечно, она могла уйти. Были десятки оправданий, которые она могла бы преподнести правлению, и все они были бы приемлемы для обоих сторон. Но она сама взяла на себя эту обязанность, и было бы, конечно же, грешно вот так просто всё бросить…

Она яростно тряхнула головой, отчего летательный аппарат завернул дугу и ушёл в головокружительный крен. Рёв предупредительной сирены из консоли привёл её в чувство. Машина свернула с ховервея и приземлилась в поместье. Проследовав мимо конюшен, Марджори махнула рукой старшему конюху, мысленно молясь, чтобы Риго не был дома, чтобы он не устроил ей допрос, где она была и что делала. Она была слишком усталой и подавленной, чтобы спорить с ним. Что же, в своём намерении совершить красивый поступок, поступить благородно она потерпела фиаско, вот и всё. Что тут было обсуждать с Риго?

Возможно, Риго был прав с самого начала. Возможно, она действительно хотела стать святой. Даже если и так, то что?

На лице Марджори проступила кривая усмешка. По крайней мере, на этот раз ей не придется объясняться перед Риго. Его не будет дома до вечера. Родриго Юрарье, истовый старокатолик, безупречный сын церкви, должен был совершить немыслимое. Он был вынужден ответить на призыв Святого Престола и отправиться на Святость.

***

Сотня золотых ангелов стоят на шпилях башни теократии, расправив крылья, воздев к небесам трубы, освещённые внутренним огнем, заставляющим их сиять, пылать словно тысяча солнц. Кристаллические башни Святости возвышаются друг над другом, излучая захватывающее дух сияние на фоне тьмы пустого неба. По словам церковных патриархов, и днём, и ночью они являются маяками, проводниками для душ великой диаспоры человечества, рассредоточенных по ближайшим мирам, в тёмных водах глубокого космоса.

Они также являются путеводными звёздами для туристических кораблей, которые целым роем зависают в пятидесяти километрах от них; все смотровые площадки забиты зеваками. Корабли не подпускают ближе, во избежание нештатных ситуаций, но туристы всё же могут разглядеть огромных ангелов на вершинах башен и прочитать слова, горящие в зеркалах на высоченных стенах: Святость. Единство. Бессмертие.

Сам Святой Престол доступен для обозрения только избранным: Иерофантам, служителям, послушникам. Для всех иных Святость являет себя лишь издалека, на линии горизонта, видимая, но далекая и неприступная. Для мужчин — мирян посещение штаб-квартиры Святого Престола строго регламентировано — сначала нужно получить соответствующие документы. Женщинам же вообще вход заказан. Затем, имея на руках все необходимые разрешения и допуски, нужно проследовать к охраняемому пропускному пункту. Если охранники будут удовлетворены, они позволят сесть в транспортное средство, которое доставит посетителя через тихие туннели в приёмную, находящуюся на значительном расстоянии от священного сердца теократии. Этим сердцем являются подземные покои самого Иерарха, расположенные намного ниже башен с ангельскими шпилями. Иерофанты высших степеней занимают апартаменты поблизости. Над ними располагаются машины, потом часовни, и уже потом приёмная. В нижних комнатах башен обитает свита духовенства среднего уровня. Чем выше уровень здания, тем ниже в табеле о рангах он находится, по крайней мере, таково расхожее мнение. Чем выше, тем дольше спускаться оттуда к часовням и туннелям, где свершается ритуальная деятельность Святого Престола. Чем выше человек живёт, тем меньше он ценится. На самом верху, у самых облаков, размещаются простецы — новообращённые, у которых слишком мало ума, чтобы быть годными для чего-либо серьёзного.

Именно там, на самом верхнем этаже самой высокой башни, Риллиби Перезвон проводит свои свободные часы, сидя на корточках в мнимой медитации в укутанной облаками тишине, или же растянувшись на своём узком одиноком ложи во время наступления тусклых, заполненных прерывистым сном ночей. Утром он встаёт, умывается, надевает свои мягкие домашние тапки, чистый, неброского цвета костюм с узким капюшоном и припудривает лицо. Во время утренних процедур он краем глаза наблюдает, как птицы выстраиваются в длинные V-образные ряды, направляясь на юг, в тёплые земли, к дому Риллиби. За сверкающими башнями начинается арктическая тундра, где царят лёд и многовековой холод.

Но внутри башен температура поддерживается неизменной. В тихие коридоры не проникает ни шум дождя, ни шорох падающего снега. Здесь ничего не растёт. Если бы Риллиби серьезно заболел, его бы увезли, и другой служка занял бы его комнату, выполнял бы его работу. Никому нет дела до того, что один ушёл, а другой пришёл. В Святом Престоле на слуху только два имени: Иерарха Карлоса Юрарье и начальника отдела миссий Сендера О'Нила.

Иногда он смотрит на соседнюю башню, пытаясь разглядеть сквозь сверкающую поверхность кого-то ещё.

«Я Риллиби Перезвон», — шепчет он себе под нос. «Родился среди кактусов пустыни. Друг птиц и ящериц». В его памяти всплывают образы птиц, ящериц, ряды уток над головой, плоские кукурузные лепёшки, приготовленные на раскаленной сковороде, вкус острых бобов, память о Мириам, Джошуа, Певчей птице, какими они были когда-то, давным-давно. «Ещё два года», — шепчет он себе под нос. «Два года».

Ещё два года срока его службы. Не то чтобы он был заложен своими родителями, как сыновья Освящённых или обещан в обмен на то, чтобы его мать получила разрешение родить сына. Только среди Освященных женщины должны были приносить своих сыновей в залог, отдавая их на службу в Святость. Семья Риллиби не принадлежала к ним. Нет, Риллиби призвали, усыновили, назначили на эту службу, потому что просто так было угодно Святому Престолу.

Ещё два года, говорит себе Риллиби. А если он не может продержаться так долго? Иногда он задает себе этот вопрос, опасаясь ответа. Что происходит с теми, кто не может отслужить свой срок?

— Чёрт, — сказал попугай когда-то давным-давно, рассмешив Мириам. — Проклятие. Дерьмо.

— Чёрт, — шепчет теперь Риллиби.

— Пошлите мне освобождение, дайте мне умереть, — шепчет Риллиби, протягивая руки к светящимся шестикрылым серафимам на башнях.

Ничего не происходит. Ангелы, сколько их не проси об этом, не могу никого сразить.

Каждый день он выходит из своего отсека и идёт к жёлобу. Какое-то время он стоит там, глядя на него, задаваясь вопросом, хватит ли у него смелости прыгнуть вниз. Он нашёл для себя приемлемую альтернативу. Внутри бездонных колодцев желобов есть толстые металлические скобообразные перекладины, установленные там, чтобы люди могли взбираться по ним, когда нужно произвести чистку или ремонт. Тысяча футов вниз. Тысяча футов вверх. Риллиби спускается и поднимется по ним каждый день. Для этого ему приходится вставать пораньше.

После его ждёт столовая, в которую он ходит вот уже десять лет, каждый день с тех пор как ему исполнилось двенадцать. Столовая. Вечно полная вонючими испарениями от неудобоваримых блюд. Он не остается, чтобы поесть.

Он поднимается дальше, затем спускается в дежурный зал, отыскивая свой номер среди тысячи других на освещённом табло. RC-15-18809. Канцелярские обязанности в офисе Иерарха. Обязанность гида. Третий уровень минус, комната 409, 1000 часов.

Работа для Иерарха. Странно, что они назначили сопровождать Иерарха кого-то столь молодого и безответственного, как Риллиби. Или нет?

Пора идти в Снабжение. Пора подняться на уровень выше, в магазин и купить что-нибудь похожее на настоящую еду. Пора пойти в библиотеку и выбрать что-нибудь для отдыха. Он боится идти туда, где есть люди. Лучше идти туда, где почти никто не ходит. Ещё один спуск на уровень часовен, неторопливая прогулка по коридору, комариный визг динамиков над каждым алтарем. Выбрав наугад часовню, Риллиби входит и садится, надев наушники, которые замедляют комариный визг до понятной скорости речи. Поёт тпротяжный бас. «Артемус Джонс. Фаворелла Бископ. Дженис Питторни». Риллиби снимает наушники и вместо этого смотрит на алтарь.

Каждый день за алтарем сидит старейшина, ожидая, пока анонимный послушник представит список новорождённых. Старейшина кивает головой, и послушник начинает: «В мире планеты Семлинг, девочка, рождённая Мартой от Генри Спайка, которую назвали Алевией Спайк. На Победе, мальчик, родившийся у Брауна Бриттла и Хард Лост Блю, которого назвали Броком, Нарушителем Тишины. На покаянии, сын Домала и Сьюзан Красмер, которого назвали Домал Винсенте II.

Каждому такому разуму старейшина низко кланяется, произнося слова, ставшие бессмысленными из-за чрезмерного употребления, слова, которые никто из них в башнях больше не слышит. «Святость. Единство. Бессмертие.» Смысл не имеет значения. Простое произнесение этих слов открывает заветную дверь. Простое слоговое бормотание заносит эти имена в списки человечества. Имена помещаются в файлы, а образцы клеток в банки тканей, и то и другое занимает бессмертное место в священной истории — для маленькой морщинистой Алевии, кричащего младенца Брока и сонливого Домала.

Риллиби один или два раза спускался в банк, в его кудахтающие глубины во исполнении служебных обязанностей. Генеалогические машины там, внизу, стрекочут, присваивают номера и маркируют генетическую информацию в образцах клеток, информацию, которая послужит, если представится случай, для воскрешения тела Алевии, или Брока, или Дома, или любого другого человеческого существа, посредством клон-машин. Клонируют только тело, конечно. Никто ещё не нашёл способа записать память или личность. Что же, лучше тело, чем ничего, говорят Освящённые, отдавая образцы своих тканей. Если тело живет, оно будет накапливать память, и со временем появится новое творение, возможно мало чем отличающееся от старого. Кто сказал, что новая Алевия не будет с чувством дежавю вновь переживать свою прежнюю жизнь? Кто знает, может однажды Домал посмотрит в зеркало и увидит там призрак прежнего себя?

В глубинах Святого Престола хранятся имена каждого мужчины и женщины, когда-либо живших за всю историю человечества. Те же, для кого не удалось найти письменных свидетельств в истории, были вычислены гудящими машинами, их данные были экстраполированы на начало времён времен, когда ещё не было человечества как такового. Неважно, что никто из живущих не может говорить на языке Homo habilis; машины знают имена тех, кто на нём говорил. В их списках есть Адам, спустившийся с дерева, и Ева, почесывающая свою задницу рукой с оттопыренным большим пальцем. Там же находятся и их генотипы, вычисленные машинами и имеющие соответствующие последовательности ДНК. Каждый человек, когда-либо живший, находится там, в Святости/Единстве/Бессмертии — С/Е/Б

И всё это, каждая машина, каждая запись, каждый образец, всё это неусыпно охраняется. Повсюду снуют охранники, наблюдают, подмечают, докладывают. Наблюдают за теми, кто может не соответствовать идеалу С/Е/Б. Следят за послушниками, которые впадают в безумие. Шпионят за (Ветхими), членами секты, уставшими от беспокойной жизни и желающими тотального конца, окончательного уничтожения Святого Престола, Терры, сотни миров, самой жизни — конца всех тех мужчин и женщин, чьи имена заключены в вечном списке.

Каждый день в каждой из тысячи часовен части этого списка читаются машинами, читаются вслух, от рассвета к закату, от заката к рассвету. Когда список прочитан полностью, машины начинают заново. Комариному жужжанию чтения нет конца, поскольку оно воспроизводит в звуке всё человечество от проотца Адама до маленького Домала, снова и снова…

Риллиби сидит, уставившись на старейшину-клирика, вполуха слушающего имена, произносимым его помощником. Риллиби снова подносит механизм к уху: «Вайолет Уилберфорс. Ник Эн Чинг. Хербард Гастон». Все, кто когда-либо жил, но не он сам, Риллиби Перезвон. Он никогда не слышал своего имени в этом монотонном жужжании механического голоса. Возможно, его не зачислят в список, пока он не окончит двенадцать лет своей службы и не уйдёт отсюда. Наушники покрыты пылью. Давно уже никто не приходил сюда послушать молебен-именослов.

Клирик с помощником уходят.

Через некоторое время Риллиби явится на дежурство в комнату 409, уровень три минус. А пока он будет сидеть здесь очень тихо, в одиночестве, произнося вслух «Риллиби Перезвон», в этом пустом аду, где никто не называет его собственного имени.

***

Когда Риго Юрарье вышел из транспортной капсулы в приёмной глубоко под землей, он не очень удивился, испытав неприятное смешанное чувство, нечто похожее на суеверное отторжение, неприязнь отчего его кожа покрылась мурашками. Он вовсе не хотел приезжать сюда, но дядя Карлос прислал сообщение, в котором прямо-таки умолял его спешно приехать. Дядя Карлос был белой вороной в семье, скелетом в исповедальне, если можно так выразиться. Дядя-отступник, давно отрекшийся от старокатолической религии своего рождения, стал теперь Иерархом всего этого… этого. Риго огляделся вокруг. Этого улья. Это нечестивого муравейника. За пределами стеклянной комнаты, в которой он стоял, сновали одинаково одетые, напудренные фигуры, словно орда безымянных насекомых.

Риго категорически не желал приезжать сюда, даже с миссией милосердия, как назвал это дядя Карлос в своём послании. Миссии милосердия — это дельце впору Марджори, а не ему, Риго; он ни капли ни сочувствовал ей. Бесполезно всё это. Нельзя спасти людей, которые слишком глупы, чтобы спасти себя самих; то же самое относилось и к Святому Престолу. Затем, как ни странно, отец Сандовал призвал Риго ответить на просьбу дядюшки. Несомненно, у святого отца были свои причины. Вероятно, ему понадобились какие-то данные; он хотел знать всё о Святилище, как оно выглядит, что там происходит. М-да, старокатолическому духовенству разрешалось совершать экскурсии на планету Святость примерно так же часто, как дьяволу помогать на мессе.

Далее последовала долгая прогулка по разветвленным коридорам в сопровождении разодетого напудренного проводника; миновали часовня за часовней, все они были пусты, все они гудели от пронзительного произнесения бесконечных списков имён.

Было бы лучше, подумал Риго, если бы они просто позволили одной машине тихо и вечно повторять имена. Можно было бы вполне обойтись без этого комариного звона в ушах, от которого начинала побаливать голова. Его собственное имя несомненно было где-то там, в этом шуме. Его собственное, Марджори и их детей. Избежать этого было невозможно, даже несмотря на то, что их семьи официально подали соответствующие «формы об освобождении», заявив тем самым, что они исповедуют другую веру и не желают быть внесёнными в список Святого Престола, не хотят, чтобы их дети были внесены в этот список, не верили в механическое бессмертие и не тщили себя надеждой на физическое воскрешение посредством клонирования, лучшее из того, что могла предложить Святость. Несмотря на страстные выпады отца против высокомерия Святого Престола и его притязаний, несмотря на истерику матери и кроткое негодование отца Сандовала, теократия всё равно поступила бы так, как ей заблагорассудится. Все знали, что формы об освобождении были фикцией; их регистрация была сигналом для одного из миссионеров выследить освобожденных и любой ценой получить от них образцы генетического материала. Подойдёт любая людная улица или пешеходная дорожка, чтобы подкрасться к своей жертве. Быстрый укол и образцы у них в кармане. Они были как крысы, эти миссионеры, тайная гвардия, приносящая сюда имена и образцы тканей, чтобы сделать их частью этого… этого.

Святость/Единство/Бессмертие. Слова эти были со всех сторон от него, выгравированы на полу, вставлены в стены, отлиты на поверхностях дверных ручек. Там, где не было места для слов, начальные буквы испещряли каждую поверхность: С/Е/Б.

«Кощунство, извращение», — бормотал себе под нос Риго, цитируя отца Сандовала. Он старался делать более короткие шаги, чтобы не наступить на пятки своему проводнику, с каждым шагом жалея, что поддался на уговоры и прилетел сюда.

Сопровождающий в капюшоне остановился, быстро взглянул на Риго, как будто проверяя, правильно ли он одет, затем постучал в глубоко утопленную дверь, прежде чем открыть ее и жестом пригласил Риго войти. Это была маленькая безликая комната с тремя креслами. Послушник в капюшоне вошёл и уселся в одно из них. Воздух в комнате стоял затхлый, словно бы на старом чердаке.

В другом кресле, поставленном у приоткрытой двери, скорчился старик, словно живой труп с тусклыми, глубоко запавшими глазами. Его перевязанные руки тряслись, а голос дрожал.

— Риго?

— Дядя? — неуверенно произнёс Риго. Он не видел старика с десяток другой лет. — Дядя Карлос?

Тряска перешла с рук на голову, и Риго воспринял это как кивок. Слабая старческая рука указала на пустое кресло, и Риго сел. Неожиданно для себя, он почувствовал жалость. Послушник на другом стуле готовился делать заметки, уже настроив своего клирика — устройство для записи и расшифровки.

— Мой мальчик, — раздался шёпот. — Мы просим вас кое-что сделать. Отправиться в путешествие. Пожить в одном месте в течении некоторого времени. Это важно. Это семейное дело, Риго. — Старик тяжело откинулся на спинку стула, слабо покашливая.

— Дядя! — Будь я проклят, если назову его Иерархом. — Вы же знаете, что мы не в числе Освящённых…

— Я не прошу вас сделать это ради Святого Престола, Риго. Прошу ради семьи. Ради вашей же семьи. Всех семьей. Я умираю. Но я не важен… Мы все умираем… — Иерарха сотряс пароксизм кашля.

— Нет сил объяснять, — пробормотал старик, закрыв глаза, — О'Нил объяснит тебе. Отведи его к О'Нилу, — обратился он к своему помощнику, затем снова повернулся к своему племяннику. — Пожалуйста, Риго.

— Но дядя! — начал было Риго.

Иерарх смерил Риго тяжёлым взглядом: — Я знаю, что ты не веришь в Святой Престол. Но ты веришь в Бога, Риго. Пожалуйста, Риго. Вы должны отправиться туда. Ты, твоя жена и твои дети. Все вы, Риго. Сделайте это ради всего человечества. Ты сможешь найти, что нам нужно благодаря лошадям… — Он вновь начал надсадно кашлять.

На этот раз кашель не прекращался, и в комнату вошли несколько слуг, чтобы унести властного старика прочь. Риго остался сидеть там, уставившись на напудренную физиономию служки напротив него. Послушник перекинул ремень священнослужителя через плечо и жестом пригласил Риго следовать за ним. Он повёл его по извилистому коридору, откуда они попали в коридор пошире.

— Как тебя зовут? — спросил Риго.

Голос послушника был глухим: — Мы не имеем права…

— Меня это не волнует. Как тебя зовут?

— Риллиби Перезвон, — слова послушника мягко падали в тишину, как капли дождя в пруд.

— Он умирает?

Минутная пауза. Затем тихо, как будто ему было трудно говорить послушник ответил: — Шепчутся, что так оно и есть».

— Что с ним?»

— Все говорят… чума, — сказал послушник и отвернулся, тяжело дыша. Это слово было трудно произнести. Это означало конец времён. Это означало, что двух лет ему может оказаться недостаточно, чтобы выбраться из этого места.

— Чума! — вырвалось из горла Риго, словно хрип.

Это означало только одно. Коварный медленно убивающий вирус, заставляющий тело пожирать само себя изнутри. Отец Сандовал настоял на том, чтобы Риго посмотрел запрещённый документальный фильм, снятый другим священником, ныне покойным, на станции помощи, где лечили жертв чумы и проводили обряды, которые могли бы их утешить. На кроватях лежали люди, некоторые из них все ещё были живы. Риго задохнулся от вони, пытаясь заглушить гортанный, мучительный кашель. Куб передавал не только картинку и звук, но также и запахи. Риго видел изуродованные тела, глаза, запавшие так глубоко, что лица казались похожими на черепа скелетов.

— Чума, — пробормотал Риго. Ходили слухи, что вирус перемещался с планеты на планету, десятилетиями пребывая в спячке, для того, чтобы, наконец, лавинообразно проявиться в одном мире за другим, не давая ни малейшего намека на свое происхождение, сводя на нет все попытки его остановить. Ходили слухи, что наука была способна изолировать моровую язву, но совершенно не могла остановить эту чудовищную пагубу, как только вирус вторгался в организм человека. Об этом судачили уже более двадцати лет.

— Если это о действительно так, то число жертв должно исчисляться миллиардами, — внутренне содрогнулся Риго. — Если мы не получим лекарство в ближайшее время, мы все умрём. Все мы.

Послушник повернулся и уставился на него испуганными глазами. — Я не должен был ничего вам говорить, сэр. Пожалуйста, не говори им, что я это сделал. Вот комнаты начальника отдела миссий, сэр. Если у вас есть вопросы, вы должны задать их начальнику отдела. Вы должны спросить Сендера О'Нила.

Родриго Юрарье остановился перед дверью, опустив глаза, с нахмуренными бровями.

Послушник откланялся и удалился, растворившись в бесчисленных коридорах Святости.

***

— Такое чувство, что я попала в царство вечной зимы, — со вздохом заметила Марджори Вестрайдинг Юрарье, глядя на угловатые черты продолговатого тяжёлого лица своего провожатого, обермуна Джеррила бон Хаунсера.

— Когда наступит лето, — сказал мужчина на терранском языке с сильным акцентом, который он использовал в качестве дипломатической речи, — вам также с непривычки покажется, что оно длится целую вечность. Впрочем, это касается всех времён года у нас на Траве. На самом деле, уже пришла весна.

Из окна главного дома, расположенного на небольшом возвышении, расстилающийся пейзаж казался безбрежным океаном в пастельных тонах серого и бледно-золотого; сухие травы колыхались, словно расходящиеся по водной глади волны. Лишь изредка виднелись разбросанные островки искривлённых деревьев с такими густыми ветвями на их вершинах, что издалека они казались чернильными пятнами на фоне затянутого облаками неба.

— Как вы определили, что сейчас весна? — спросила она, отворачиваясь от окна к своему спутнику.

Они стояли в огромном пустом холодном зале будущего посольства; слова их отзывались гулким эхом, отражаясь от толстых стен и высокого сводчатого потолка, покрытого узорами цвета слоновой кости. Высокие стеклянные двери вели сквозь прозрачные арки на террасу с балюстрадой; гладко отполированные полы отражали их движения, словно подёрнутый дымкой лёд. Хотя это была одна из главных приёмных эстансии, она не нуждалась ни в мебели, ни в портьерах, открывая смотрящему ошеломляющую пустоту своего пространства, как и дюжина других комнат, которые они посетили, таких же просторных и зябких, как эта.

Эстансия, хотя и содержалась добросовестно, некоторое время оставалась незанятой, и у Марджори, леди Вестрайдинг, возникло странное ощущение, что сам дом предпочитает именно такой образ жизни. Лишняя мебель была бы инородным элементом здесь. Они приспособились обходиться без неё. Отказавшись от ковров и занавесок в пользу этой холодной простоты, они в итоге остались довольны.

Обермун продолжил их разговор, произнеся, указав жестом: — Посмотрите на траву вдоль лестницы на террасу. Какого она цвета? Что вы видите?

Она посмотрела куда он показывал, с трудом разглядев, что аметистовая тень, которую она там увидела, была не просто эффектом от игры света. — Пурпурный? — спросила она. — Фиолетовая трава?

— Мы называем этот сорт «плащом королей», — сказал мужчина. — В этом мире есть сотни трав разных форм и размеров и невероятного множества цветов. У нас нет цветов в том смысле, в каком это понимают на Святости, ну да мы и не нуждаемся в этом.

Он использовал слово «Святость», как и большинство тех, с кем они столкнулись на Траве, как синоним Терры. Как и прежде, она хотела поправить его, но не сделала этого. Время, когда Святой Престол располагался на Терре, прошло много поколений назад, но нельзя было отрицать его вездесущность и фактическое всемогущество на планете — родине человечества.

— Я читала о Травяных Садах Клайва в одном из Снипопианских отчётах, — пробормотала она, не упомянув, что это было почти единственный источник, в котором она смогла хоть что-то прочитать о Траве. Святость ничего не знала. Терра не располагала информацией. Дипломатических контактов не было. Прошло почти два терранских года с тех пор, как как старый дядя Родриго — теперь уже покойный — умолял их прилететь сюда. Наконец аристократы на Траве заявили, что разрешат прибытие посольства. Теперь они должны наверстать упущенное время.

Она продолжила: — Я так полагаю, Травяные сады Клайва находятся в эстансии Дамфэльсов?

Её собеседник кивнул в ответ.

— Видите ли, Дамфэльсы, — сказал он, нарочито вежливо — Ставенджер и Ровена бон Дамфэльс были бы рады приветствовать вас, но сейчас они в трауре.

— Неужели? — произнесла Марджори спокойным тоном.

— Да. Недавно они потеряли дочь, — сказал он с выражением смущения на лице. — В первую весеннюю Охоту. Несчастный случай.

— Сочувствую их горю.

Она сделала паузу на мгновение, позволив своему лицу должным образом изобразить сострадание. Что она могла сказать? Будет ли её любопытство неуместным? Несчастный случай на охоте?

После достаточно долгой паузы, так и не дождавшись, когда же обермун продолжит, она решила заговорить первой, вернувшись к их недавнему объекту разговора: — Что значит фраза «когда низ Плаща Королей становится фиолетовым?»

— Видите ли, через несколько дней цвет травы будет наполовину выше её стеблей, и вы начнёте видеть румянец садов — розовые и янтарные, бирюзовые и изумрудные соцветия. Эта эстансия была названа Опаловым Холмом из-за особой игры цвета, которая бывает в здешних краях каждую весну. Эти сады молоды, но хорошо обустроенные. Плоское место внизу лестницы — это то, что мы называем Первой Границей. Во всех травяных садах есть такая вот закрытая плоская площадка с низким газоном. Это место, с которого начинаются все прогулки по саду. Отсюда тропы ведут от проспекта к проспекту. Через неделю ветер стихнет. Мы вступили в пору Весеннего сбора. К концу периода…

— Периода?

— Периода в шестьдесят дней. Это произвольная цифра, выбранная первыми поселенцами на Траве. Когда год длится более двух тысяч дней, более короткие промежутки времени имеют меньшее значение. Период равен шестидесяти дням, десять периодов составляют сбор, четыре периода — по одному на каждый сезон — составляют год. Мы отдаём дань нашему терранскому происхождению, разделив каждый период на четыре недели по пятнадцать дней, но это не имеет никакого религиозного значения.

Она понимающе кивнула, рискнув предположить: «Здесь нет дня Субботы».

— Никаких планетарных религиозных праздников. Это не означает, что у нас вовсе нет религии, просто вопросы веры были безвозвратно исключены из гражданского поля. Наши предки, хотя и получали выгоду от своего благородного происхождения по крови, происходили из разных культур. Они хотели избежать конфликтов в таких вопросах.

— Что же, нам предстоит многому научиться, — заметила Марджори, — Власти Святости почти ничего не рассказали нам о Траве.

— Простите, но терранцы почти ничего не знают о Траве. В прошлом они не проявляли особого интереса.

Опять эта путаница между Террой, планетой, и Святостью, религиозной империей. Она кивнула, принимая его упрек. В любом случае, это, вероятно, было правдой. Терранцам было наплевать на Траву. Также как было наплевать на Семлинг, на Жемчужные Врата, на Позор, Раскаяние, на любую из сотен заселённых людьми планет, дрейфующих в космическом океане и таких далёких от Святого Престола. Терра была слишком озабочена сокращением собственного населения и восстановлением своей экологии, фактически разрушенной требованиями ненасытного человечества. Святость расположилась у северной границы, контролируя жизнь своих адептов везде, где могла, в то время как все остальные на Терре продолжали пытаться выжить. Лишь раз в год Святой Престол показательно принимал у себя посетителей с других планет, с флагами и речами.

Святость — это не Терра. Терра была домом. Святой Престол — нет. Марджори захотелось сказать это вслух, но она сдержалась.

— Покажете мне ваши конюшни? — спросила она. — Я полагаю, наших земных лошадей погрузили в криосон и доставили сюда. Их уже пробудили?

Вопрос о лошадях заставил обермуна бон Хаунсера смутиться. Он замялся. В уголках его рта залегли еле заметные складки, что не преминула заметить наблюдательная Марджори. Она, имевшая золотые медали в выездке, конкуре и соревнованиях на выносливость, привыкла чутко считывать такие подергивания кожи. Такими знаками обычно общались между собой лошади.

— Нет. Ещё нет. В ближайшие дни, — Джеррил сделал паузу, подыскивая слова. — Видите ли, нас заранее не уведомили о прибытии животных…

— Это что проблема? Кто-то из Семлинга сказал мне, что в эстансии есть конюшни.

Её голос прозвучал резче, чем ей хотелось бы. Марджори боролась с подступающим раздражением от возмущения. Бедняжки! Остались лежать в этом холодном, кошмарном ничто криосна.

— Нет, конюшен здесь нет, — сказал обермун. — Поблизости есть несколько укрытий, которыми пользовались гиппеи. Само собой разумеется, до того, как это место было построено нами.

Она уже взяла себя в руки. Не стоило выходить из себя. Она может оказаться в невыгодном положении.

— Почему само собой разумеется? А эти гиппеи? Должно быть эти местные животные похожи на лошадь. Неужели они так отличаются от наших скакунов, что те не смогут занять их стойла.

— гиппеи не занимают стойла, — ответил ей обермун с плохо скрываемой дрожью в голосе. — Укрытие возле Опалового холма сейчас не используется гиппеями и, я полагаю, оно вполне могло бы послужить домом для ваших лошадей. Однако на момент вашего приезда у нас не было подходящего транспорта для перевозки крупных животных, — Он попытался улыбнуться. — Пожалуйста, простите нас, леди Марджори. Я уверен, что мы решим проблему в течение дня или двух.

— Что же, — Марджори решила немного изменить русло беседы. — Мы с нетерпением ждём возможности отправиться на нашу первую охоту, — сказала она, но затем, увидев смятение своего спутника, поправилась, — Только как наблюдатели, разумеется.

На лице мужчины появилось выражение откровенной паники. Глаза его округлились, ноздри затрепетали. Господи, сейчас то, что она сказала не так?

— Конечно, — сказал он. — Думаю, воздушный шар, для первого раза, пока вы не познакомитесь с нашими обычаями поближе, будет вполне уместным транспортом для вас. Поверьте, с высоты вам будет очень удобно наблюдать за происходящим.

— Как сочтёте нужным, — твердо сказала она. Его лицо прояснилось: — Мы очень ценим ваше общество, леди Марджори.

Она заставила себя улыбнуться, скрывая кричащее внутри неё нетерпение. — Мы полностью в ваших руках. Что же, давайте теперь перейдем к вопросу о титулах, обермун бон Хаунсер.

Мужчина нахмурился. — Боюсь, я не совсем понимаю.

Марджори решила, что пришло время высказаться о разнице между Святостью и Террой: — У нас дома, на планете Терра, среди тех, кто когда-то называл себя Святыми, а теперь носят имя Освящённые, ко мне обращались бы просто как к матроне Юрарьер. Мужской пол — это либо Мальчик, либо Муж. Женская половина — либо Девушка, либо Невеста, либо Матрона. Оба пола прилагают некоторые усилия, чтобы как можно раньше вступить в брак и потерять титулы детства. Мы — то есть наша семья — не относимся к числу Освящённых. Я не рассматриваю ни один из женских титулов Святого Престола как относящийся ко мне. Однако же, я землянка, терранианка. В доме моего детства, районе под названием Малая Британия, я Марджори, леди Вестрайдинг, старшая дочь моего отца-вдовца. Обращение «леди Марджори» было бы правильным, только если бы я была младшей дочерью. Кроме того, я имею честь быть Мастером охоты Вестрайдинга. Эта должность была предложена мне, я полагаю, из-за моей удачи на Олимпийских играх.

Её собеседник выглядел заинтересованным: — Олимпийские игры?

— Земное соревнование в различных спортивных навыках, включая верховую езду, — с мягкой улыбкой сказала она. Если было много такого, чего земляне не знали о Траве, то было также много таких вещей, которых жители Травы не знали о Терре. — Я также участвовала в так называемых прыжках в высоту, при котором лошадь не может видеть, что находится за барьером, находящимся высоко над её головой. Но, я вижу, у вас здесь ничего подобного нет. Я была, что называется, золотым медалистом на соревнованиях. Родриго тоже был медалистом. Вот как мы встретились.

Она улыбнулась, легко пожав плечами. Очевидно, бедняга не имел ни малейшего представления обо всём этом.

— Итак, меня могли бы называть леди Вестрайдинг, или мадам Юрарьер, или Мастер, хотя последнее уместно только на охотничьем поле. Возможно, здесь, на Траве, есть какой-то титул, присваиваемый послам или их женам? Мне хотелось бы знать, какое обращение будет считаться приемлемым.

— Я думаю, что для посла и его жены у нет никакого особого титула, мадам Юрарье, — задумчиво произнес обермун. — Супружеские титулы не являются обычными, за исключением отношений между лидерами семей, то есть в семьях с приставкой «бон». В каждой семье есть один обермун и одна обермам, почти всегда муж и жена, хотя это могут быть мать и сын. В настоящее время существует семь аристократических семей, довольно крупных: Хаунсеры, Дамфэльсы, Маукердены, Лаупмоны, Смэрлоки, Биндерсены и Танлиги; и эти семьи используют предлог «бон» перед своими именами. Когда ребёнок появляется в результате связи между членами этих семей, ему присваивается фамилия либо отцом, либо матерью, в зависимости от того, частью какой семьи будет ребенок, и впоследствии он продолжает носить это имя независимо от того, женат он позже или нет.

— Ах, — сказала Марджори, — Значит, при встрече с женщиной или ребёнком я не буду знать…

— Вы не сможете судить об этих отношениях. Не по имени, леди Вестрайдинг. Мы — поселяне, народ, рассеянный по небольшой части нашего мира. Давным-давно мы бежали от гнёта Святого Престола и тесноты Терры, и не хотели больше допускать ни того, ни другого на Траве. Хотя некоторые эстансии были утеряны, мы никогда не добавляли еще одну эстансию к первоначальному числу — за исключением эстансии Опал Хилла, Опалового Холма, конечно, но мы её не строили. Мы знаем друг друга, дедов и бабок друг друга еще со времён переселения сюда. Мы знаем, кто с кем поддерживал связь, и какой ребенок от кого появился на свет. Мне кажется уместным, чтобы вас звали Марджори Вестрайдинг или же леди Вестрайдинг. Это ставит вас на должный уровень в вашем собственном праве. Что касается того, чтобы узнать, кто все остальные… вам понадобится кто-то, кто в курсе всех дел. Возможно, я мог бы порекомендовать вам кого-нибудь в качестве секретаря, возможно, какого-нибудь побочного члена семьи…

— Побочного? Она вопросительно подняла бровь, слегка поежившись от холода в комнате.

Он мгновенно проявил заботу.

— Вам холодно. Не вернуться ли нам на зимние квартиры? Хотя весна уже близка, в ближайшие несколько недель всё равно вам будет комфортно только внизу.

Они покинули высокую, холодную комнату и длинные, промозглые коридоры, чтобы спуститься по длинному лестничному пролету в зимние апартаменты, в другие комнаты, где стены были теплыми, обитыми травяной тканью, с уютным светом от камина и ламп и мягкими, яркими креслами. Марджори со вздохом облегчения опустилась в одно из них. — Вы упомянули о том, чтобы я наняла в качестве секретаря «побочного члена семьи».

— Я имел ввиду кого-то, воспитанного боном, но только с одной стороны. Возможно, с именем, но без приставки «бон».

— Хм. Является ли это таким уж большим препятствием, отсутствие титула бон? — Она улыбнулась, чтобы показать, что сказала это как бы в шутку. Тем не менее, её собеседник ответил ей с таким натянутым видом, как будто старался всем своим видом показать ей, что здесь нет повода для смеха.

— Это означает, что у кого-то есть один родитель, имеющий простое происхождение. Такой человек не смог бы жить в эстансии, кроме как в качестве прислуги, и не стал бы посещать летние балы. Тот, у кого нет приставки «бон» к имени, не может быть допущен к Охоте.

— Интересно, — сказала себе Марджори, задаваясь вопросом, будет ли считаться, что достопочтенный лорд Родриго Юрарье и его жена достаточно хороши, чтобы принять участие в охоте или посещать летние балы. Возможно, это и было причиной всей этой истории с Охотой и задержкой с их лошадьми. Возможно, статус всей их миссии был в некоторой степени под вопросом.

Вслух же она произнесла: — Обермун бон Хаунсер, я чрезвычайно благодарна за вашу доброту. Завтра я отправлю моего сына Энтони в порт на одном из флайеров, которые вы так заботливо предоставили. Возможно, вы попросите кого-нибудь встретить его там, чтобы помочь ему с лошадьми. Может быть, можно раздобыть какой-нибудь прицеп или грузовик с провизией?

— Боюсь, что, здесь мы оказываемся в несколько затруднительном положении, леди Вестрайдин. Наша культура не допускает следов транспортных средств на траве. Ваши животные должны быть доставлены сюда по воздуху. Никто не ездит у нас по траве. Мы передвигаемся по воздуху. И как можно тише. За исключением портового района и городка простолюдинов, конечно. Поскольку он окружен лесом, дороги там вполне уместны.

— Как интересно, — пробормотала Марджори. «Как бы там ни было, уверена, что вы справитесь с этим безупречно. Затем, если вы будете так любезны порекомендовать одного или двух человек, которые знают, как всё делается на Траве, возможно, я смогу начать обставлять резиденцию и знакомиться с нашими соседями.

Обермун поклонился. — Конечно, леди Вестрайдинг, конечно. Мы реквизируем грузовой автомобиль у простолюдинов. А через неделю мы организуем для вас наблюдение за Охотой в эстансии бон Дамфэльсов. Это даст вам возможность встретиться и познакомиться со многими из ваших хозяев.

Он снова поклонился, вышел за дверь и поднялся по лестнице, чтобы выйти через пустой дом. Она слышала, как его голос эхом отдавался там, когда он поприветствовал другого бона и ушёл с ним.

— Хозяева, — заметила Марджори вслух. — Не соседи.

Интересно, имел ли он в виду именно то, что подразумевало это различие, осознавал ли он разницу?

— Ну, и что же это было? — мужской голос раздался у неё за спиной, из коридора. Риго.

— Это был обермун бон Хаунсера, объяснявший мне, что наших лошадей ещё не оживили, — сказала она, поворачиваясь лицом к мужу. Он, худощавый и не менее аристократичный, чем только что вышедший мужчина, был одет во все черное, за исключением высокого воротника в красно-фиолетовую полоску, который идентифицировал его как посла, неприкосновенного, человека, чьё тело и имущество не подлежали конфискации или судебному преследованию под страхом возмездия со стороны Святого Престола — организации, находящейся слишком далеко и слишком отвлечённой внутренними событиями, парализованной ужасом, не способной вообще предпринять какие-либо ответные действия. На лице Риго читалось раздражение. Марджори словно бы заново увидела мужа: угрюмый рот, широкие губы; чёрные глаза, затенённые тяжелыми бровями, имели усталый вид от недосыпания. Когда он был таким, темнота, казалось, следовала за ним, наполовину скрывая его образ от неё. Она искала что — то, что могло бы заинтересовать его, что-то, что развеяло бы его мрачное настроение: — Знаешь, Риго, мне было бы не безынтересно знать, обладаем ли мы с детьми дипломатическим иммунитетом на этой планете.

— С чего такие мысли? — глаза Родриго гневно сверкнули, в голосе чувствовалось неприкрытое раздражение. Характер у него был сложный.

— Женщины здесь не берут имена своих мужей, и, судя по тому, что сказал мне обермун, я сомневаюсь, что на них также распространяется статус мужа.

Родриго лишь хмыкнул в ответ: — Я поручу Асмиру Танлигу проверить это.

— Асмиру?

— Один из моих людей на Траве. Я нанял двоих этим утром, после того как мне удалось избавиться от этого Хаунсера. — Он сопроводил свои слова щелчком пальцев, будто избавляясь от чего-то липкого.

— Этот Танлиг, которого ты нанял, — он что один из бонов?

— О чём ты? Конечно же нет. Он — незаконнорожденный сын какого-то бона.

— Побочный член семьи, — воскликнула она, довольная собой.

— Я также нанял человек по имени Механика.

Это озадачило её: — Ты нанял механика? Но зачем он нам?

— Да нет же! Его зовут Механик — аналог нашей земной фамилии Смит. Его имя Себастиан Механик, и он не связан кровными узами с аристократами, о чём ему стоило некоторых усилий сказать мне.

Родриго тяжело опустился в кресло и потер свой затылок.

— После криосна я чувствовать себя так, как будто был болел несколько недель кряду.

— Вряд ли эти слуги улучшат нашу репутацию среди местных, — сказала Марджори.

— Запомни, боны ничего не должны знать об этом. Если мы хотим успешно завершить нашу миссию здесь, нам понадобится доступ ко всем слоям общества. Себастиан — это мое связующее звено с простыми людьми. Он знает достаточно, чтобы не привлекать к себе внимания аристократов. Я вышел на этих людей без ведома бона Хаунсера. Мне о них рассказал один человек с планеты Семлинг. Кстати, я уже задавал им вопрос насчёт пагубы.

— И? — она ждала, затаив дыхание.

— Они говорят — «нет».

— Ах, — выпалила Марджори, переводя дыхание. Выходит, надежда была. — Выходит, здесь нет чумы!

— Во всяком случае, нет никакой необъяснимой болезни, о которой они бы знали.

— Но они могут попросту не знать…

— У них обоих есть родственники в городе простолюдинов. Я думаю, они бы слышали о какой-нибудь странной болезни, если бы она была. Но это только начало. Аристократы контролируют девяносто девять процентов поверхности планеты — наверняка здесь могут происходить вещи, о которых простолюдины просто не знают.

Она вздохнула, на неё внезапно навалились усталость и чувство голода. — У тебя есть какие-нибудь идеи, где может быть Энтони?

— Если он там, где я ему сказал быть, он со Стеллой наверху, на летних квартирах. Боюсь, нам придется обставить наши апартаменты предельно быстро. Асмир сказал мне, что в городе простолюдинов есть район ремесленников. Место, которое называется, как ни странно, Нью Роуд[2]. Господь знает, где была та дорога, в честь которой оно получило своё название.

— На Терре, скорее всего.

— Или в любом из полусотни других миров. Что ж, не имеет значения, где она была, главное, чтобы мы знали, где находится эта.

— Риго, у меня такое чувство, что все, что мы делаем, будет измеряться и взвешиваться бонами. Я думаю, что наши бедные лошади не были оживлены, потому что боны не до сих пор не были уверены, примут они их или нет, здесь, на Траве. У них есть свои собственные создания для езды.

— гиппеи, кажется.

— Именно. Создания, которых никогда не держат в стойлах, так мне сказал обермун.

— Тогда где, черт возьми, они их держат?

— У меня есть серьезное сомнение относительно того, «стоят» ли они вообще где-то. Хотя. Он упомянул, что они могут жить в чём-то, что они называют укрытием, но не конюшнями. Почему бы нам не забрать Энтони и Стеллу и не отправиться исследовать их вместе?

***

Места, предназначенные для гиппеев, представляли собой похожие на пещеры залы с колоннами, вырытые в склоне холма и облицованные камнем. Резервуар с водой в задней части помещения отбрасывал танцующие блики на низкий сводчатый потолок. Полдюжины высоких вертикальных щелей в склоне холма служили входами.

— Мы могли бы поместить сюда всех наших жеребцов и кобыл с их жеребятами за следующие сто лет, — задумчиво заметила Стелла, откусывая большой кусок от яблока, которое она принесла с собой. — И всё же это место чертовски неудобно для устройства конюшни.

Стелла, со своими черными волосами, глазами и горячим нравом, походила на своего отца. Как и он, она двигалась порывисто, как будто подгоняемая внутренним ветром. Она крикнула, затем прислушалась к эху собственного голоса, когда оно с грохотом возвратилось в темноту между монументальными колоннами. «Атууу», издала она охотничий клич, — так мог бы крикнуть человек, увидевший лису. — Трава отстой! — воскликнула она вновь, и эхо вернуло ей: — стой, стой, стой.

Энтони ничего не сказал, но с тревогой огляделся вокруг. Он тщательно продумал свою роль благовоспитанного сына посла, и ежечасно молился о том, чтобы ему хватило мужества продолжать играть её. Он был похож на Марджори, являя противоположность своей сестре. У него были пшеничного цвета волосы его матери и карие глаза, её белая кожа, её стройное, как молодое деревце, тело, её спокойный, уравновешенный темперамент. Как и она, он считался красивым, им восхищались даже самые посторонние люди. В девятнадцать лет он был почти одного роста со своим отцом, хотя ещё не достиг его мужской комплекции.

Юноша, — подумала его мать, любуясь им. Всего лишь мальчик, — подумал про себя его отец, желая, чтобы Тони был постарше, чтобы он мог объяснить ему, зачем они пришли на Траву, постарше, чтобы он мог больше помогать ему.

Марджори деловито осмотрела пространство «конюшен». — Мы можем отгородить эту часть пещеры, — предложила она. — Сделаем полдюжины хороших изолированных стойл вдоль этой стороны с отверстием снаружи в каждом из них и соорудите там небольшой загон. Позже, когда наступит зима…

Она в смятении запнулась, вспомнив, какими, по слухам, были здешние зимы, и задалась вопросом, что же они будут делать с лошадьми, когда наступят холода.

— Наша миссия здесь продлится так долго? насторожился Энтони, услышав слова матери.

Его отец покачал головой: — Мы не знаем, Тони.

— Как хоть выглядят эти гиппеи? — размышляла вслух Марджори, разглядывая тёмные углы огромного низкого помещения. — Это место похоже на какую-то огромную тёмную нору, на зал барсучьего собрания.

— Зал барсучьего собрания? — рассмеялась её дочь. Скажешь тоже, мам.

Она тряхнула волосами, рассыпанными по плечам, и они заструились по её спине, словно чёрный шёлк. Её тело семнадцатилетней девушки все еще выглядело по-детски хрупким; её будущая красота только начинала распускаться. Стелла не хотела прилетать на Траву. Родители настояли на этом, но не смогли сказать ей причину. Она чувствовала себя уязвлённой.

Они покинули пещеры, и пошли вдоль белеющей аллеи завезённых когда-то с Терры деревьев по направлению к своей нынешней резиденции.

— Здесь слишком много странного. Даже цвета вещей не те, — недовольно произнесла Стелла.

И это была сущая правда. Небо должно было быть голубым, но оно таковым не являлось. Прерия должна была быть цвета сухой травы, но они видели перед собой бледно-лиловые и сапфировые травяные россыпи, как будто озарённые лунным светом.

— Просто мы здесь чужие, — сказал Тони, пытаясь утешить её. Он тоже кое-что оставил позади. Девушка, которая была важна для него. Друзья, в которых он нуждался. Планы на образование и жизнь. Он хотел, чтобы его жертва была принесена ради чего-то, по какой-то причине, а не просто для того, чтобы какое-то время просуществовать в этом холодном чужом пространстве среди переливов странных цветов.

— Мы поедем на охоту, — твердо сказал Риго. — К тому времени наши лошади уже полностью восстановятся от криосна.

— Нет, — сказала Марджори, качая головой. — Очевидно, мы не должны этого делать.

— Не говори глупостей, — одёрнул её муж, как он часто делал, не подумав, и сразу же почувствовал в ответ плохо скрываемое раздражение на её лице.

— Риго, мой дорогой, ты же не думаешь, что это была моя идея отказать от прямого участия в Охоте верхом, — она издала язвительный смешок. — Обермуна бон Хаунсер чуть не хватил удар, когда я просто предложила присоединиться к их Охоте.

— Чёрт возьми, Марджори. Почему меня послали сюда? Почему они настояли на твоём присутствии? Не считая твоих навыков в верховой езде?

Он свирепо посмотрел на жену. Стелла уставилась на него, слегка хихикая, наслаждаясь этим диссонансом. Тони издал неприятные негромкие звуки в горле, как он делал, когда оказывался втянутым в какой-то кажущийся конфликт между ними.

— Я была уверена, что есть какая-то важная причина, ради чего мы здесь. Ну хоть какая-то? — криво усмехнулась Стелла, невольно отвлекая враждебность своего отца по отношению к Марджори и навлекая её на себя.

— Даже не сомневайся! Иначе мы бы вряд ли были сейчас здесь, — сердито отрезал он. Мы с матерью, также, как и вы, предпочли бы остаться дома, на Терре и жить своей жизнью.

Родриго зло хлестнул кнутом, сбивая семенную коробочку с высокой травы. — Марджори, что это всё значит, они что совсем запретили нам ездить верхом?

Марджори ответила тихим, но ровным голосом, стараясь успокоить их всех: — Я не знаю, почему мы не можем принять непосредственное участие в Охоте, но обермун бон Хаунсер ясно дал мне понять, что мы не должны этого делать. В конце концов, мы не боны. К тому же, по сути, ни в Святом Престоле, ни на Терре ничего не знают о Траве.

Риго хотел было возразить ей что-то, но внезапно в пространство прорезал душераздирающий звук, похожий на крик.

— Что это было, чёрт возьми? — выдохнул замерший на месте Риго.

Насторожившись, они ждали, приготовившись к возможному бегству. Ничего. Крик больше не повторился.

***

Эль Диа Октаво пробудился от дурного сна, обнаружив, что ноги его не касаются земли. Он попытался брыкаться, но это вышло у него как-то слабо. В горле пересохло. Чей-то голос приглушённо донёсся сквозь болезненную пелену: — Ослабь канат, недоумок, и опусти его на землю.

Копыта коснулись твердой поверхности, и жеребец, весь дрожа, опустил голову. Он чувствовал людской запах. Они были где-то рядом, но ему не удалось поднять непривычно ослабшую шею и посмотреть. Тогда он раздул ноздри, пробуя воздух. Чья-то рука пробежала по его боку, по шее. Знакомая рука, но не хозяйская. Это был тот парень, что больше всего походил на Неё, — не та девушка, что была так похожа на Него.

— Шшш, шшш, — произнёс Тони. — Хороший мальчик. Просто постойте так немного. Скоро придёшь в себя. Шшш, шшш.

Эль Диа зафыркал, ища ласки, и рука тут же легла на его шею.

— Шшш.

Сон рассеивался. Он послушно поднялся по пандусу на что-то движущееся, а затем снова заснул. Когда эта штука перестала двигаться, он проснулся достаточно, чтобы снова спуститься по пандусу, и она была там. Хозяйка.

— Она! — радостно заржал Миллефьёри. — Хорошо! Она!

Эль Диа согласно тряхнул гривой, издав какой-то горловой звук, волоча ноги, пытаясь последовать за Ней. Запахи были какими-то неправильными; звуки были знакомыми, но вот с запахами было что-то неладное. Когда он был внутри стойла и лежал там на траве, там тоже пахло не так, как надо.

Снаружи послышался шум — это кричал другой жеребец, создавая резкий шум в чутких ушах. Эль Диа Октаво недовольно заржал на него, и кобылы тоже. Через мгновение Дон Кихот затих, издав напоследок страдальческий звук.

Затем Она пришла, похлопывая, поглаживая, разговаривая с ними, пока задавала им воду, совсем как Тони: — Шшш.

Он пил жадно. Через некоторое время он снова заснул, без сновидений, растворяясь в запахе незнакомого сена.

— Странно, — пробормотала Марджори.

— Они казались такими испуганными, — сказал Тони. — Всё это время они казались напуганными до смерти, но настолько вялыми, что ничего не могли с этим поделать.

— Заешь, когда я впервые попала сюда, мне снились плохие сны. Я всё время просыпалась в страхе.

— Я тоже, — Тони поёжился. — Не буду вдаваться в подробности, но у меня были настоящие кошмары.

— Возможно, это такой эффект от криосна, обусловленный местными условиями, — задумчиво произнесла Марджори.

Они вышли из конюшни и направились обратно в дом, обернувшись раз или два, чтобы убедиться, что с лошадьми все в порядке, и обоим показалось странным, что животные разделяют их дурные сны. Марджори поклялась себе, что найдёт время провести с ними следующих нескольких дней, пока её лошадки не придут в себя окончательно.

Однако тут же возникли непредвиденные обстоятельства. Среди них было прибытие ремесленников из НьюРоуда. Они прошлись по летним комнатам Опал Хилла, составляя списки необходимого.

— Вы хотите, чтобы дизайн был выполнен в местной манере, не так ли? — спросил представитель этой делегации на торговом языке. Это был коренастый лысый мужчина с лягушачьими мешками вокруг глаз и обаятельной улыбкой. Его звали Роальд Фью. — Вы же не хотите ничего такого, от чего у бонов полезут глаза на лоб, верно?

— Верно, — согласилась Марджори. — Почему же летние апартаменты не были обставлены мебелью раньше, до прибытия нашей дипломатической миссии?

— Потому что к тому времени, когда он был построен, наступала осень.

— Могу ли я рассчитывать на то, что вы приведете резиденцию в божеский вид? — спросила она. — Мой муж любит теплые цвета, все оттенки красного и янтарного. Я же синий, цвет морской волны.

— Я сделаю всё возможное, мадам, и могу ли я сказать, что вы проявили благоразумие, предоставив это нам. Мы в Нью Роуд работаем слаженно, — сказал ремесленник, поджав губы, когда записывал её пожелания.

Он бросил Марджори острый взгляд: — Я скажу вам кое-что, сугубо между нами. Вы и ваша семья время от времени можете приходить через лес на территорию простолюдинов. «Город Простолюдинов», говорят аристократы, но мы называет его общим городом — Коммонсом, имея в виду, что он для всех нас. Зимой здесь становится чертовски одиноко. Возможно, вы даже решите, что хотели бы жить в Коммонсе зимой, если пробудете здесь так долго. У вас тоже есть животные, и они будут лучше себя чувствовать у нас, чем здесь. Мы устроили зимовку для животных. Есть сараи для сена, которые мы наполняем каждое лето, и коровники вдоль наших собственных жилых кварталов. Все деревни оставляются жителями на зиму; они переезжают в город. Среди аристократов никто бы не узнал, сделал ты это или нет. Вы, случайно, не говорите на языке Травы?

— Я думала, жители Травы говорят на терранском или торговом языке, — ответила Марджори. — Обермун бон Хаунсер говорил со мной на дипломатическом терранском.

— Они будут говорить на дипло, а некоторые из них даже опустятся до того, чтобы говорить на торговом языке, а затем в следующий раз они повернутся к вам спиной и притворятся, что вообще вас не понимают, — сказал он с недоброй ухмылкой. — Вы продвинетесь в отношениях с ними дальше, если будешь знать язык Травы. Насколько я понимаю, это мешанина языков, на которых они все говорили, когда прибыли сюда, но с тех пор всё изменилось. Каждая семья говорит на своей разновидности этого языка, своего рода семейном диалекте, но и вы сможете понять смысл, если знаете язык. Вы преуспеете в вашей миссии, если они не будут знать, что вы говорите на нём, пока вы не заговорите довольно хорошо. Я могу прислать вам учителя.

— Отлично! — согласилась Марджори, воодушевляясь и испытывая симпатию к своему новому знакомцу. — Пришлите мне учителя, мистер Фью.

— Я пришлю вам человека через два дня, миледи. И зовите меня просто Роальд, как и все остальные.

***

В дополнение к просторным помещениям для гостей и прислуги в главном доме, в распоряжении членов посольства в Опал Хилле имелись три небольших отдельных особняка. Получив первый выбор, верная помощница Риго Андреа Чапелсайд выбрала ближайший маленький домик, чтобы быть всегда под рукой в случае необходимости. Её сестра Шарлотта будет жить там вместе с ней. Отец Сандовал и его компаньон-священник отец Джеймс заняли самую большую из отдельно стоящих резиденций, намереваясь использовать часть её как библиотеку и школу для Стеллы и Тони, а самую большую комнату — как часовню для себя и посольства. Таким образом, Эжени Ле Февр достался самый маленький дом. В нем были летняя кухня, гостиная и спальня над землей и несколько уютных зимних комнат внизу. Каждый из домов был соединен туннелем, который вёл к большому дому. Из каждого открывался отдельный вид на сады.

Когда Роальд Фью закончил свои дела с Марджори, он опросил всех остальных вновь прибывших жителей Опал Хилла, чтобы получить от них инструкции по обустройству летних спален и гостиных. Мужчины в большом доме хотели, чтобы все было как можно более простым, и одну комнату они хотели оставить нетронутой, за исключением нескольких маленьких сидений с табуретками для коленопреклонения и подобия алтаря. Хрупкий на вид молодой человек нарисовал картинку.

— Они религиозны, — подумал Роальд. — Хотя и не одеваются как Освящённые. У них такие забавные маленькие воротнички.

— Я надеюсь, это не доставит вам слишком много хлопот, — сказал старший из них стальным голосом.

— Ни чуть, — сказал Роальд с обаятельной улыбкой. — Но я хотел полюбопытствовать, каков титул у вас и другого джентльмена. Я знаю, что вы в некотором роде религиозные люди.

Джентльмен в возрасте кивнул: — Мы старые католики. Я отец Сандовал, а мой спутник — отец Джеймс. Мать отца Джеймса — сестра его превосходительства Родриго Юрарье. Нас обычно называют отцами, если вас это не смутит.

Роальд одобрительно кивнул обоим джентльменам, уходя.

Самый маленький дом был самым отдаленным и последним в его списке. Именно там, в пустом летнем квартале, он встретился с Эжени. Он пробыл с ней недолго, прежде чем узнал о ней все. Все, подумал он про себя, что ему нужно было знать.

— Розовый, — сказала она. — Нежно-розовый. И все тёплые розовые оттенки, как будто в сердцевине цветка. Я так скучаю по цветам. Занавески, чтобы отгородиться от ночи и вида этой ужасной травы. Мягкие занавески, которые развеваются на ветру. Широкие диваны с подушками.

Она пошевелила руками, как бы рисуя в податливом воздухе то, что хотела увидеть. На ней было шелковое платье, которое струилось за ней по воздуху, развеваясь в такт её движениям, как будто её овевал лёгкий ветерок. У нее была копна светло-каштановых волосы, уложенная в высокую причёску; крошечные завитки спадали на лоб и затылок. Глубокая синева её глаз была невинной, не потревоженной излишними мыслями.

Роальд Фью тихо вздохнул. Эта дама была похожа на маленькую фарфоровую женщину, которую его жена держала дома на столе. Бедная леди Вестрайдинг. Очевидно, что в пастели лорда Родриго теперь была эта розовая леди, в то время как его жена, холодная блондинка осталась совсем одна.

Когда Роальд вернулся домой, его жена Кинни ждала его с ужином, готовым к подаче на стол. С тех пор как Мартамей вышла замуж за Алверда Би и переехала на другой конец города, Роальд и Кинни время от времени оставались одни — то есть, когда никому из детей не нужна была няня или кров после ссоры с супругом. Ссоры с супругами, на что Роальд позаботился указать каждому из своих детей, были так же неизбежны, как зима, но не представляли угрозы для жизни. В настоящее время никто из его детей не ссорился со своими женами или мужьями, и ни один из внуков не был дома, так что он и Кинни были одни.

— Я приготовила гуся с капустой, — Кинни поспешила обрадовать своего мужа.

Роальд облизнул губы. Весенний гусь с капустой был одним из его любимых блюд, и Кинни умела готовить его, как никто другой. Гусь с капустой обычно означал какой-то праздник.

— Итак, что же такого особенного произошло? он спросил её.

— Мартамей беременна».

— Замечательно!

Кинни улыбнулась, отправляя вилкой кусочек капусты в свой румяный рот: — Итак, расскажи-ка мне всё о новых людях.

Он рассказал ей о после, о Марджори и о другой леди в гнёздышке её мужа, которое скоро станет розовым.

— Аааа, — протянула Кинни понимающе, наморщив нос.

***

Преподаватель языка для Марджори прибыл ровно через два дня. Он представился как Персан Поллют. Он сидел рядом с ней в помещении, которое впоследствии станет кабинетом Марджори, прямо у большого окна, согретый оранжевым солнцем, в то время как мастера приходили и уходили вместе с ящиками и картонными коробками, инструментами и лестницами. Наблюдая за рабочими, Марджори высказалась о странностях необходимости разделения зимних и летних помещений друг от друга.

— Зима такая длинная, что устаёшь думать о ней, — философски изрёк Персан, глядя на неё, приподняв свои длинные брови. Он был молод, но в нём читался опыт. Персан проявил благоразумие, не афишируя цель своего присутствия. Он снял комнату в соседней деревне и объявил, что приехал туда, чтобы вырезать несколько панелей для «личного кабинета её светлости». Теперь, непринужденно расположившись в этом кабинете, он продолжил свое объяснение. — Мы устаем стылым воздухом, который враждебен нам. Мы уходим под землю, как гиппеи, и ждём весны. Иногда я всерьёз жалею, что мы, люди не можем впадать в спячку, как они.

«Чем же, чёрт возьми, вы занимаетесь всю зиму? — воскликнула Марджори, снова подумав о том, что же они будут делать с лошадьми зимой.

«В Коммонсе общин мы наносим друг другу визиты, коротаем время за играми, а также проводим зимние фестивали драматургии, написания стихов и тому подобного. Люди поют, танцуют и обучают своих животных разным трюкам. У нас есть зимний университет, где большинство из нас изучает то, чему мы никогда бы не научились, если бы не зима. Иногда мы привозим профессоров из других миров на холодное время года. Вы обнаружите, что мы, простолюдины образованнее бонов, хотя и не даём им об этом знать. Под Коммонсом так много туннелей, складских помещений и конференц-залов, что это всё равно, что жить в муравейнике. Мы приходим и уходим, то сюда, то туда, даже не оглядываясь на улицу, где ветер пробирает до костей, а холодный туман висит над всем, скрывая своих ледяных призраков.

— Но боны остаются в своих эстансиях?

— Там у них нет наших ресурсов, поэтому они проводят время с меньшей пользой. В городе у нас несколько тысяч людей, на которых можно опереться, зимой их больше, чем проживает там сейчас. С приходом зимы деревни превращаются в места общего пользования. Порт остается открытым круглый год, так что посетители есть даже в холодное время года. В отеле также устроены зимние апартаменты с туннелями, ведущими в порт. В эстансии же может быть всего сто человек, может быть, полторы сотни. Оттого они там сильно устают друг от друга.

На мгновение воцарилось молчание, затем Марджори осторожно спросила: — Есть ли у вас какие-нибудь благотворительные организации на Траве?

— Благотворительные организации, мэм?»

— Для помощи людям, — сказала она, пожав плечами. — Помощь вдовам и сиротам?

Он покачал головой, глядя на нее: — Ну, есть вдовы, это верно, и иногда кто-то может осиротеть, я полагаю, хотя почему они должны нуждаться в благотворительности, выше моего понимания. Мы, простолюдины, заботимся о себе сами, но это не благотворительность, это просто здравый смысл. Это то, чем вы занимались там, откуда вы пришли?

Она кивнула с серьёзным видом. — Я думаю, у меня что будет много свободного времени. Зимы везде кажутся очень долгими.

— О, здесь они поистине долгие. У аристократов у нас на Траве есть поговорка: «Prin g’los’dem aujnet haudermach». То есть «зимняя близость отделяется весной». Дайте подумать, может быть, вы бы сказал так: «Зимние связи заканчиваются весной». — Он подумал ещё немного, поводя бровями. — Нет, возможно, землянин скорее сказал бы «браки»: «Весна ослабляет зимние браки».

— Да, мы бы, наверное, сказали «браки», — помрачнев, согласилась она. — Как ты выучился говорить на дипло?»

— Мы все в Коммонсе говорим на нём. В порту очень оживленно. Грузы поступают, грузы вывозятся. У нас больше брокеров, чем вы могли бы предположить. Мы заказываем вещи с других планет. Мы продаём наши товары. Нам нужно отправлять сообщения. Мы говорим на дипломатическом и торговом, а также на полудюжине других языков. Язык Травы очень тяжеловесен. Это язык, изобретенный аристократами. Он как секретный код, я научу вас ему, но не ожидайте, что он будет удобен для общения с внешними мирами.

— Понятно. Спасибо, что просветили меня. Вы зарабатываете на жизнь преподаванием языка Травы?

— О, клянусь чудесными мигерарами гиппеев, нет, леди. Кого бы я мог этому научить? Все здесь знают это наречье аристократов. Химе Поллут, резчик по дереву, — друг мастера Роальда Фью, а я сын Поллута. Поэтому Роальд порекомендовал меня вам.

Она не смогла сдержать смех: — Значит, ты резчик по дереву?

Его глаза стали мягкими и мечтательными. «Ну, по большей части, да. Я сделаю несколько панелей для вашего кабинета, леди, поскольку у вас должна быть какая-то причина для моего присутствия здесь.

— Но что мне делать, когда обермун бон Хаунсер порекомендует мне секретаря?

Персан подумал и сказал: — Скажите ему, что вам нужно время всё хорошенько обдумать. За пределами Коммонса никто не передвигается по траве быстро. Так что пусть обермун подождет.

Она сообщила обо этом разговоре Риго и отправила обермуну ответ, предложенный Персаном.

Так прошло несколько дней, прежде чем у Марджори появилось время прокатиться верхом. Энтони и Риго несколько раз выходили из дома, и даже Стелла неохотно совершала короткие прогулки. На следующий день после отъезда мастеров Марджори отправилась на прогулку с Риго и Энтони. Стелла отклонила их приглашение, ясно дав понять, что ей ничего не нравится на этой планете. Утро выдалось ясным и тёплым. Пешком они спустились по извилистой тропинке к недавно построенным конюшням.

Работники конюшни сделали то, что им было сказано: они скосили траву определённых сортов и наполнили ею кормушки, вычистили недавно построенные стойла и в небольших количествах предоставили выращенное зерно трёх или четырёх сортов, чтобы понаблюдать, какие из них придутся по вкусу лошадям. Они с удивлением наблюдали, как земляне оседлали трёх лошадей, задавая вопросы на торговом языке без смущения или застенчивости: «Для чего это?», «Зачем вы это делаете?»

— Разве боны не ездят верхом? — спросил Тони. — Вы разве раньше не видели седла?

Двое мужчин и одна женщина переглянулись. Воцарилась тишина… Наконец женщина сказала, почти шепотом: — гиппеи не… не позволили бы седло. Вместо этого всадники носят особую подкладку.

Так, так, так, сказала себе Марджори. Это что-то особенное. Она поймала взгляд Тони и слегка покачала головой как раз в тот момент, когда её сын собирался сказать что-то вроде: «с каких это пор лошадь решает, что ей позволять».

— Наши лошади находят сёдла более удобными, чем наши костлявые задницы, — шутливым тоном сказала Марджори. — Возможно, гиппеи устроены по-другому.

Это, казалось, сгладило ситуацию, и простолюдины снова вернулись к своей работе.

— Трудно срезать мятлик, — сказал один из них. — Но лошадям он нравится больше всего.

— Чем вы его срезаете? — спросила Марджори. Они показали ей серпы из некачественной стали. — Я дам вам инструменты получше. Она открыла седельную сумку и дала им лазерные ножи. — Будьте осторожны, — сказала она, показывая, как ими пользоваться. — Ими можно оттяпать руку или ногу. Сперва убедись, что никто не стоит на пути лазерного лезвия.

Святость позволила им взять с собой только шесть животных. Учитывая, как долго может продлиться их пребывание на Траве, они решили привезти племенное поголовье. Ввиду этого Марджори решила оставить своего любимого скакуна, гнедого мерина Релианта, дома. Вместо этого она оседлала Эль Диа Октаво, берберийского жеребца, обученного бывшим наездником из знаменитого конного завода Липицы. Риго сидел верхом на Дон Кихоте, арабском скакуне. Тони ехал верхом на Миллефьёори, одной из чистокровных кобыл. Три кобылы были чистокровными, а одна, ирландской породы, была тягловым животным, привезённым с собой из-за размера. Таким образом, если бы они застряли на этой планете на целый местный год или больше, по крайней мере, у них было бы развлечение в виде собственного племенного завода.

Тони провёл их по низкому склону, который привел их к естественной арене почти круглой формы, которую он использовал для тренировки лошадей, ровному месту с низкой, янтарной травой. Оказавшись там, они приступили к тренингу: ходьба, рысь, собранный галоп, рысь, снова ходьба, сначала в одном направлении, затем в другом, увеличивая темп, рысь, галоп, изредка останавливаясь, чтобы спешиться и осмотреть лошадей.

— Даже не запыхались, — сказал Риго. — Им становится лучше с каждым днем.

В его голосе звучал энтузиазм, и Марджори поняла, что он что-то замышляет. Что бы это могло быть? Что-то, чем можно удивить туземцев? Он продолжал болтать о лошадях: — Удивительно, как быстро они пришли в себя.

— Как и мы сами, — сказала Марджори. — День или два мы чувствовали себя здесь несчастными, но потом пришли в чувство. Они не потеряли свой мышечный тонус. Давайте подождём еще несколько минут, а затем отведём их обратно. Завтра попробуем позаниматься подольше.

Она села верхом, снова войдя в знакомый ритм. Полупроход, круг, снова полупроход.

Что-то на линии хребта привлекло ее внимание, тёмная тень в ярком свете весеннего солнца. Она озадаченно подняла глаза, увидев там фигуры, вырисовывающиеся на фоне света, но ей мешало солнце, так что она не смогла их чётко разглядеть. Лошади? Контуры выгнутых шей и округлых бёдер, и только. Она не могла сказать, насколько они были велики или как далеко.

Эль Диа Октаво остановился, уставившись туда же, куда смотрела Марджори, издав горловой тревожный звук, кожа на его плечах задрожала, как от нападения жалящих насекомых.

— Ш-ш-ш, — сказала она, похлопывая его по шее. Что-то там, наверху, обеспокоило его. Она снова уставилась на ослепительное солнце, пытаясь разглядеть фигуры получше. Облако сдвинулось к солнцу, но как раз перед тем, как свет померк, тёмные силуэты исчезли с гребня холма.

Наблюдатели, казалось, предпочитали оставаться незамеченными. Она подтолкнула Октаво вперед, желая добраться до гребня и посмотреть, куда они ушли, кем бы они ни были.

Жеребец задрожал, как будто от боли. Он издал снова горловой звук. Только её ноги, крепко обхватившие его, и рука на его шее удерживали его от побега. Казалось, он едва мог стоять, не в силах двинуться вперёд.

Она больше не уговаривала его продолжить движение, а сосредоточилась только на том, чтобы успокоить его. — Шшш, — снова произнесла она. — Всё в порядке, успокойся.

Затем, внезапно на неё нахлынула волна беспричинного ужаса, отчего внутри у неё всё затрепетало. Краем сознания она поняла, что заупрямившийся скакун чувствует сейчас тоже, что и она сама.

***

Утро Охоты застало всех полными странных тревог, которые они не хотели показывать, и уж тем более делиться. Марджори, не спавшая большую часть ночи, встала рано, чтобы пройти по туннелю, соединяющему дом и часовню и посетить заутреннюю; вернувшись, она обнаружила Риго в столовой. Он, напустил на себя спокойный вид, но его напряжение просвечивало изнутри. Он ощущал себя жокеем перед заездом, чувствуя лёгкое щекотание в животе. Волнение Тони, было заметно по тому, с каким рвением он приветствовал родителей, когда вошёл в комнату, склонившись над матерью и слегка прижавшись к ней. Стелла появилась с надменным видом, выражавшим презрение ко всему миру и к Траве в частности.

— Что может быть нелепее, — произнесла она капризно. — Я имею в виду, наше присутствие на охоте, но не в седле. Я всё подумываю не пойти. Почему они не…

— Шшш, — сказала её мать. — Мы обещали друг другу, что не будем пока ни у кого ничего спрашивать. Мы ещё недостаточно информированы. Ешь свой завтрак.

Вздохнув, Марджори нащупала молитвенник в кармане и решила предоставила всём воле Всевышнего.

Они действительно съели свой завтрак, все вместе, с жадностью. Марджори провела рукой по поясу, отметив, что он кажется свободным. Несмотря на то, что она здесь ела без ограничений, казалось, что она всё еще теряет в весе.

Аэрокар, оказался роскошным летательным аппаратом, спроектированный для вертикального подъема. Оказавшись внутри с обермуном бон Хаунсером в качестве гида, они опустились на сиденья с мягкими подушками. Им подали чашки, наполненные местным горячим напитком, который назывался кофе, хотя и не был похож на земной кофе, в то время как молчаливый (и явно не бон) водитель плавно направил жужжащее летательное средство в неизвестном направлении. Они полетели на северо-восток, когда обермун указал на заметные ориентиры. — Багровый хребет, — сказал он, указывая на длинный холм, выделяющийся тёмно-розовым пятном на местности. — Через неделю или две он станет кроваво-красным. Справа от вас находятся Соболиные холмы. Смею заметить, что вы одни из тех очень немногих пришельцев, которые когда-либо видели что-либо на нашей планете, кроме города простолюдинов вокруг порта.

— Кстати говоря, обермун, я задавался вопросом о городе простолюдинов, — сказал Риго. — На картах он показан как значительная территория, около пятидесяти миль в длину и двух или трех миль в ширину, полностью окружённая лесом. Я так понимаю, что она полностью отдана торговле или сельскому хозяйству. Когда мы прибыли, я увидел дороги в самом городе и вокруг него, хотя на остальной планете их нет. Как странно.

— Как я ранее объяснял вашей жене, посол, вокруг города простолюдинов нет пастбищ. Когда мы говорим о городе, мы имеем в виду всю местность, всё вплоть до края болота. Здесь, на Траве, в стороне болот, есть деревья, как вы можете увидеть, если посмотрите налево. Это портовый лес, поднимающийся снизу. Совершенно иной рельеф, чем на остальной территории планеты, не так ли? Не имеет значения, есть ли дороги в городе простолюдинов, потому как у них там нет травы, которую можно повредить, кроме того, они изолированы там болотом. — Обермун бон Хаунсер указал вниз на вздымающуюся зелень, окруженную городским беспорядком. Он говорил о городе простолюдинов с заметным презрением, а о дорогах так, как будто они были нежелательным элементом, неизбежным злом.

Стелла хотела было выпалить что-то в ответ, но вовремя сдержалась, увидев неодобрительный взгляд отца.

— Так вы предпочитаете, чтобы они никуда не выходили за пределы своего города? — спросил Энтони, как бы между прочим. — Отчего так?

Обермун заметно покраснел. Очевидно, он сказал что-то спонтанное и незапланированное, о чем теперь сожалел.

— Простолюдины сами не желают покидать город. Я имел в виду дороги, мой мальчик. Разумеется, я не могу ожидать, что вы поймёте, какой ужас мы, местные испытываем, когда нам приходится портить траву. Как вы понимаете, мы не боимся собирать её или использовать в хозяйственных нуждах, но оставлять на ней следы, словно шрамы вызывает у нас отвращение. На Траве нет дорог, за исключением узких тропинок, соединяющих каждую эстансию с её собственной деревней, и даже об этом мы бесконечно сожалеем.

— Значит, всякое сообщение между эстансиями осуществляется по воздуху?

— Любая перевозка людей или материалов, да. Система узлы связи обеспечивает информационный обмен. Информация, введенная на вашем узле в Опал Хилл, может быть направлена конкретным получателям или же использоваться для переписки с кем-либо ещё. Система узлов связывает между собой все эстансии, включая город простолюдинов. Однако все поездки, все поставки импортных или экспортных материалов осуществляются исключительно воздушным транспортом.

— Импорт и экспорт? Состоящий из чего? — вступила в разговор Стелла.

Обермун хмыкнул.

— Ну, импорт — это в основном промышленные товары и некоторые предметы роскоши, такие как вина и ткани. По большей части экспорт — это, ожидаемо, различные продукты из травы. Мы экспортирует зерно, семена и растительные волокна. Простолюдины, которые занимаются подобными делами, рассказывали мне, что высокие травы пользуются большим спросом для изготовления мебели. Торговцы сравнивают наше сырьё с земным бамбуком. Существует некоторый экспорт семян, как в виде зерна, так и для посадки в других мирах. Мне сказали, что некоторые виды трав вполне себе процветают на других планетах. Некоторые из них, те, которые растут только здесь, дают ценные фармацевтические продукты. Некоторые из них очень декоративны, как вы, без сомнения, заметили. Все это делается по лицензии различных фирм простолюдинов. У нас, бонов, нет ни времени, ни желания принимать непосредственное участие в бизнесе. Я не думаю, что это очень прибыльно, но этого достаточно, чтобы поддержать нас и их город.

Риго, вспомнив огромные склады и процветающее судоходство, которые он видел в порту, но воздержался от каких-либо комментариев. — Правильно ли я понимаю, что ваши травы никак не связаны с земными видами трав? Это всё аборигенные виды? Не завезённые?

— Да. Они отличаются на генетическом уровне. Почти все виды трав уже были здесь, когда мы прибыли. Зелёные Братья скрестили несколько из них, чтобы получить определенные цвета или эффекты. Вы, должно быть, слышали о Зелёных Братьях? Их прислали сюда давным-давно, чтобы они раскопали руины города Арбай, и они занялись садоводством как своего рода хобби.

Марджори обрадовалась смене темы.

— Как интересно. Я и не знала, что на Траве есть руины какого-то древнего города.

— О, да. На севере. Братья копались там очень долго. Мне сказали, что он похож на большинство подобных городов, плоский и широкий, что затрудняет его обнаружение. Я сам его не видел. — Бон был явно равнодушен к теме раскопок.

Марджори снова пришлось сменить тему: — Скажите, будет ли у нас сегодня возможность встретиться с кем-нибудь из членов вашей семьи, обермун?

— Моей? — бон Хаунсер даже вздрогнул от удивления. — Нет, нет. Охота все еще у бон Дамфэльсов. Всё это время она будет у бон Дамфэльсов, прежде чем перейдёт к бон Маккёрденсам.

— О, — сказала удивлённая Марджори. — Но, вы сказали, что бон Дамфэльсы в трауре.

— Конечно, — произнёс бон Хаунсер. — Но это не может помешать Охоте.

Риго бросил на жену предостерегающий взгляд, но та притворилась, что не заметила, продолжала расспрашивать. — Другие дома поскачут с бон Дамфэльсами?

— Два или три дома обычно охотятся вместе. Сегодня бон Дамфэльсы будут охотиться с бон Лапмонами и бон Хаунсерами.

— Но не ваша семья.

— Моя жена и дети, нет. Женщины и младшие дети обычно выезжают только на домашнюю охоту, — бон Хаунсер стиснул челюсть. Видимо, она снова случайно затронула щекотливую тему.

Марджори вздохнула про себя. Какие темы вообще были приемлемы в этом обществе?

— Мы приземлимся вот там! — указал рукой Обермун.

— Неужели мы так скоро прибыли в Клайв?

— О, нет. Вы бы не смогли прилететь в Клайв на этом флаере, леди Марджори. Он издаёт слишком много шума. Это бы не понравилось Гончим. Нет, мы отправимся отсюда на воздушном шаре. Воздушные шары-вагоны практически бесшумны. И сравнительно медленные, так что вы сможете увидеть всё происходящее.

Далее, они продолжили свой путешествие в роскошном салоне воздушного шара-аэростата с пропеллером, с окнами по бокам и снизу.

Когда они бесшумно приземлиться на лужайке Клайва, их приветствовали Ставенджер и Ровена, обермун и обермам бон Дамфэльс. Оба были одеты в чёрное. Одежду обермуна дополняла небольшая фиолетовая накидка. Леди Ровена была облачена в вуаль того же цвета.

— Траурная одежда, очевидно, — подумала Марджори.

Гостям были предложены вина. Марджори пробормотала несколько слов сочувствия в связи с трауром их хозяев. Ставенджер, казалось, не услышал, что она сказала. Ровена с глубоко запавшими глазами в тёмных кругах, казалось, была где-то далеко, погруженная в своё горе. Или, возможно, словесные соболезнования были здесь не в ходу. Наблюдая за поведением окружающих, Марджори постепенно пришла к выводу, что её догадки были верны. Хотя бон Дамфэльсы носили траур, казалось, никто не обращал на это никакого внимания.

Затем их представили другим членам семьи — двум дочерям, двум сыновьям, чьи имена были произнесены как-то невнятно, так что Марджори не была уверена, что правильно расслышала их. Это была красивая семья. Дети бон Дамфэльсов казались отстраненными и рассеянными, отвечали только на прямые вопросы, и то не всегда.

Стелла пыталась флиртовала, но только один сын бон Дамфэльсов ответил на её уловки несколькими скупыми словами и сдержанной полуулыбкой. Все остальные казались красивыми безжизненными манекенами. Постепенно девушка замолчала, смущенная и рассерженная их безразличием.

Последовал удар гонга. Все дамы, кроме Ровены, извинились и внезапно ушли.

— Они пошли переодеться для охоты. Если вы проследуете со мной, — произнесла обермам почти шёпотом, — вы сможете наблюдать за всем с балкона, пока Охота стартует.

Тони и Марджори последовали за ней первыми, бросая друг на друга вопросительные взгляды. Всё происходящее казалось крайне странным. Ни одно произнесённое слово, ни один жест присутствующих не передавали никаких эмоций, которым они могли бы переживать. Риго и Стелла шли позади них, с подчёркнуто недовольными лицами обозревая окружающий их пейзаж.

Их разместили на высоком балконе и принесли еду и питьё. Некоторое время они молча смотрели на пустую «первую границу», потягивая напитки и стыдливо откусывая от предложенных им закусок, бросая косые взгляды на отсутствующее лицо Ровены.

Через некоторое время служанки в длинных белых юбках вышли к первой границе, неся подносы с небольшими дымящимися бокалами. Охотники начали просачиваться внутрь этой области. На первый взгляд участники, казалось, были одеты по знакомой моде, но в общем образе выделялись широкие брюки со специальной подкладкой, похожие на дутые штаны для верховой езды, отчего ноги наездников показались Марджори гротескно кривыми. Каждый охотник взял себе бокал с дымящейся белёсой жидкостью и молча выпил. Мало кто из них проронил хотя бы слово; те немногие, кто сдержанно разговаривал, были из числа молодёжи. Когда раздался негромкий трубный сигнал, охотники повернулись к восточным воротам; те медленно открылись. Гончие появились в поле зрения, и от удивления Марджори не смогла удержаться от вздоха. Она повернулась к Ровене но внезапно увидела в её устремлённом в пространство взгляде неприкрытую ненависть. Марджори смущённо отвела взгляд.

— Боже мой, — выдохнул Риго в благоговейном страхе.

Гончие были размером с земных лошадей, мускулистые, чем-то похожие на львов, с широкими треугольными головами и загнутыми назад губами, демонстрирующими зазубренные выступы зубов или скорее костяных пластин. Травоядные, подумал было Риго. И всё же в передней части этих челюстей были клыки. Плотоядные? Всеядные? У них были пятнистые шкуры. Было не разглядеть была ли у этих созданий шерсть, если да, то она должна была быть очень короткой. Гончие не издавали никаких звуков. С их языков на дорожку капала слюна, в то время как они вставали парами, затем разделялись, чтобы обойти ожидающих всадников, снова соединялись в пары и направлялись к другим воротам у западной стороны двора. — Пойдёмте, — сказала Ровена своим безучастным голосом. — Мы должны пройти по коридору, чтобы увидеть, как отбудет Охота.

Они молча последовали за ней по длинному коридору на другой балкон, который выходил на сад за стеной. То, что они там увидели, ошеломило их. Они стояли, вцепившись в перила перед собой, не веря тому, что видели.

— гиппеи, — произнесла про себя Марджори, содрогнувшись от накатившей волны ужаса. Почему она решила, что они будут похожи на лошадей? Какой наивной она была! Неужели никто в «Святом Престоле не предпринял никаких усилий, чтобы… Нет. Конечно, они этого не сделали. Даже если бы они попытались, у них не было времени.

— гиппеи, — подумал Риго, чувствуя как выступает пот у него на спине. — Иерарх. Бедный дядя. Бедный умирающий старик, он просто не знал.

Риго ухватился за перила обеими руками, собравшись с силами. Рядом с ним тяжело дышала Стелла, наклонившись вперёд. Краем глаза он увидел, как Марджори положила свою руку поверх руки Тони и сжала её.

Под ними бесшумно гарцевали монстры, в два раза больше гончих, их длинные шеи выгибались почти по-лошадиному, на этих шеях были костяные шипы длиной с руку, с острыми, как ножи краями; самые длинные красовались на голове и посередине шеи, те, что покороче — в нижней части шеи и на плечах. Глаза скакунов были горящими красными шарами. Их спины были покрыты твердой, блестящей шкурой с огромными мозолистыми образованиями.

Ставенджер бон Дамфэльс готовился взобраться на Гиппея. Завидев это, Марджори еле сдержала возглас. Животное наполовину присело, вытянув левую переднюю ногу, Ставенджер наступил на неё левой ногой, одновременно поднимая левую руку, чтобы бросить кольцо вверх, через самый нижний из выступающих шипов. Держа левую руку на кольце, вблизи позвоночника огромной твари, он резко подтянулся и прыгнул, высоко подняв правую ногу, чтобы через долю секунды скользнуть по огромной спине. Он устроился сразу за чудовищными плечами, широко раздвинув руки, отчего стали видны тонкие ремешки, которые туго стягивали кольцо вокруг костяного лезвия шипа. Ставенджер сделал быстрое движение, обматывая ремни вокруг пальцев, сжимая их.

— Поводья, — словно сквозь туман подумала Марджори. — Нет, не поводья.

Ремни, очевидно, были всего лишь чем-то, за что можно было держаться, местом, куда можно было положить руки. Не было никакого способа, которым их можно было бы использовать для управления огромным «конём». Нельзя было ухватиться за острый как бритва костяной вырост, не отрезав себе пальцы. Нельзя было наклониться вперёд, не проткнув себя насквозь. Наезднику приходилось всё время откидываясь назад в напряжённой позе; удерживать такое положение должно быть было очень мучительно. Иначе… иначе человек был бы насажен на эти шипы.

Вдоль могучих ребер животного виднелся ряд глубоких борозд, в которые Ставенджер засунул длинные заостренные носки своих ботинок. Его живот был всего в нескольких дюймах от острых как бритва лезвий-выростов. За спиной Ставенджер был перекинут футляр, похожий на узкий удлиненный колчан. Когда Гипей повернулся, встав на дыбы, наездник не предпринимал никаких попыток заговорить с животным или же каким-либо образом направить его. Похоже гиппей просто понёс человека на своей спине в известном только ему направлении. Другой Гипей приблизился к ждущему его всаднику и, тот, в свою очередь, сел на него верхом.

Марджори вся похолодела, но тут же встряхнулась, заставляя себя заговорить. Она не позволит этим… этим, кем бы они ни были, заставить её замолчать.

— Извините меня, — сказала Марджори достаточно громко, чтобы нарушить их молчание, — у этих ездовых животных есть копыта? Я не могу разглядеть отсюда.

— Три, — пробормотала Ровена так тихо, что они едва могли её расслышать. Потом громче: — Да есть. Три. По три острых копыта на каждой ноге. Или, если быть точным, три треугольных пальца, каждый на манер копыта. Плюс два рудиментарных больших пальца, повыше, на каждой ноге.

— А у гончих?

— Тоже. За исключением того, что их копыта мягче. Они больше похоже на подушечки. Это делает их ноги очень устойчивыми.

Почти все охотники уже были верхом.

— Пойдёмте, — снова сказала Ровена всё тем же бесстрастным голосом. — Транспорт ждёт вас.

Она скользила перед ними, как будто не касаясь земли, её широкие юбки парили над полированными мраморными полами, как безутешный воздушный шар, наполненный вместо летучего газа её горем. Она не смотрела на них, не произносила их имён. Её взгляд был обращён к чему-то внутри неё. Когда они подошли к вагону аэростата, Ровена без слов отвернулась и поплыла обратно тем же путём, которым они пришли.

Возле вагона ждал Эрик бон Хаунсер. — Мой брат присоединился к охоте, — объяснил он. — Поскольку я больше не езжу верхом, я вызвался сопровождать вас. Возможно, у вас возникнут вопросы, на которые я смогу ответить.

Он несколько неуклюже зашагал на своих ногах-протезах, затем остановился у двери вагона-аэростата и кивком предложил Марджори войти внутрь первой.

Они плавно поднялись и теперь бесшумно парили над Охотой, наблюдая, как целые мили проносятся под копытами скакунов и широко расставленными ногами гончих. С воздуха животные казались всего лишь пятнами, наложенными на текстуру травы, пятнами, которые пульсировали, становясь длиннее и короче по мере того, как ноги вытягивались или собирались для следующего прыжка; гиппеи и Гончие отличались друг от друга только присутствием всадников, сами всадники превратились в наросты, бородавки на пульсирующих линиях. Охотники вошли в рощу, скрывшись из виду для наблюдавших за ними с воздуха. Через некоторое время крошечные точки появились снова и побежали к другой роще. С таким же успехом можно было бы наблюдать за муравьями или рыбами в ручье, или за рябью на воде, производимой ветром. В движении зверей не было ничего индивидуального. Только красные пятна говорили о человеческом участии в этом медитативном процессе. Со стороны можно было бы подумать, что они одиноки в своих поисках. Но вот трава заколыхалась впереди лошадей, хотя наблюдатели всё ещё не могли видеть, какую добычу преследовала Охота.

Марджори попыталась оценить, с какой скоростью бегут животные под ними. Она подумала, что они движутся не так быстро, как лошади, хотя лошади, возможно, и вовсе не смогли бы продраться сквозь высокую, густую траву, как это делали животные внизу. Она потратила некоторое время, прикидывая, смогут ли её лошади обогнать гиппеев — решив, что они смогли бы сделать это на равнине. Наконец они добрались до последней рощицы и зависли над ней. Высоко на кроне невидимый Лис заполз на одну из веток, пронзительно крича в небо. Ветви задрожали. Затем Марджори смогла различить какую-то метнувшуюся тень, что-то огромное и неукротимое, покрытое не то мехом, не то чешуей, с клыками и когтями. Дерево сотрясалось, округа оглашалась дикими криками, непонятно кому принадлежавшими.

— Лис, — прошептал Энтони срывающимся голосом. — Боже, эта тварь размером с нескольких тигров.

Марджори жестом призвала его к молчанию. Внутри она содрогалась от отвращения и ужаса; она не знала, что делали люди внизу, но это была явно не верховая езда.

— А что, если они захотят, чтобы мы присоединились к этой их охоте? — внезапно обожгла её мысль. — По крайней мере, один из нас. Я полагаю, что для этого есть специальные учителя. Должны ли мы непременно сделать это, чтобы они стали нас уважать?

— Прокатиться на чём-то подобном! — лихорадочно размышлял Риго. — Что же, они не будут считать меня мужчиной, пока я этого не сделаю, но эти местные аристократы попытаются не пустить меня в их круг. Как мне добиться этого? К нам относятся как к простым туристам. Но я этого не потерплю! Чёртов Святой Престол! Чёртов дядя Карлос! Чертов Сендер О'Нил!

— Иерарх, ваш дядя, предложил вас для этой миссии. Ваша семья — лучшие кандидаты, которые у нас есть, — сказал ему тогда Сендер О'Нил.

— Лучшие кандидаты, которые у вас есть для чего? — спросил Риго. — И почему, черт возьми, нас это должно волновать?

— Ввиду вашего происхождения и непревзойдённых навыков в верховой езде, у вас есть большие шансы быть принятыми аристократами на Траве. Что касается того, почему… — мужчина нервно облизнул губы и прошептал — Чума.

Родриго молчал. По крайней мере, разговор с послушником подготовил его к этому. Он был зол, но не удивлён.

— Вы подходите. Так говорят машины. Каждая компьютерная модель подтверждает это. Потому что надежды нет. Никакой надежды на излечение, — Сендер О'Нил продолжал говорить шёпотом. — Никаких средств профилактики. У нас есть вирус, но мы не нашли никакого способа заставить нашу иммунную систему вырабатывать антитела. Мы даже не знаем, откуда он возник. У нас ничего нет. Уровень смертности составляет сто процентов! Твоя семья умрёт. Моя. Все мы. Это конец человеческой расы.

Риго, потрясенный до глубины души, спросил: — Почему вы думаете, что на Траве есть решение?

— Согласно нашим разведданным, на Траве вообще нет чумы.

— Возможно, они скрывают это, как это делаете вы здесь.

Сендер, бледный и потный, замотал головой: — Маловероятно. У них, там на Траве, нет должной структуры, чтобы скрыть это. Кроме того, я не могу раскрывать все наши источники… Аристократы, которые заправляют там, не дадут разрешения учёным или исследователям посетить планету. О, да, мы могли бы послать наших людей в портовый город, известный также как Город простолюдинов. Он открыт для посетителей. Но такой вещи, как иммиграция, там не существует. Они лишь получат разрешение на посещение, но только до тех пор, пока не прибудет следующий корабль. Мы уже пытались проделать такое несколько раз. Безуспешно. Наши люди ничего не могут выяснить, не покидая порт. Дальше их не пустят. Святой Престол не имеет власти на этой планете.

Риго был обескуражен. — Я отказываюсь верить, что вас нет там никакой миссии…

— Единственный контакт Святого Престола с Травой осуществляется через монашеский лагерь на руинах Арбая. — О'Нил вытер лоб, на котором блестел пот. — Зелёные братья. Они названы так из-за мантий, которые они носят. Их, должно быть, больше тысячи, но они практически не контактируют с аристократами. Более ста лет назад Иерарх приказал им наладить контакт с жителями Травы, но на самом деле и по сей день никакой точки соприкосновения между ними не найдено.

— Что сделали братья для того, чтобы наладить связь с аристократами?

— Они занялись садоводством, — О'Нил нервно рассмеялся. — Садоводством! Они стали специалистами в этом. О, они прославились. Но это все равно не даёт им войти в контакт с повседневной жизнью остальной части планеты, этого недостаточно для того, чтобы чему-то научиться. И да, проклятые аристократы не дают нам хода!

— Даже когда вы рассказали им…

— Мы пытались донести до них, что происходит во внешних мирах, но им, похоже, всё равно. Они не пострадали от пагубы. Это сепаратисты, больше озабоченные сохранением привилегий своего ранга. Вот почему они постоянно отказывали в разрешении на строительство храма или миссии. Десять поколений на Траве только сделали их общество более изоляционистским, более… более странными, как будто у них в головах возведены железные стены! Они отказываются быть изученными. Они отказываются быть обращенными в веру. Они отказываются, чтобы их навещали! За исключением, может быть, кого-то вроде вас…

— Но у Святого Престола есть межзвёздный флот.

Сендер О'Нил глубоко вздохнул: — Мы рассматривали такую возможность. Если мы высадим там солдат, распространение чумы больше нельзя будет держать в секрете. Мы не можем даже рассматривать такой вариант, пока не узнаем наверняка, что именно происходит на Траве. Пожалуйста! Что бы вы о нас ни думали, отдайте должное нашему уму! Мы всё смоделировали на компьютере. Наши лучшие люди делали это снова и снова. Новости о чуме вкупе с применением силы на одном из миров станут катастрофическими! Вы слышали о Ветхих?

— Какая-то секта сторонников конца света, не так ли?

— Вернее сказать, конца вселенной. Но да, они страстно желают конца света, человеческого мира. Они называют себя Мучениками Последних Дней. Они верят, что пришло время положить конец всему человечеству. Они верят в загробную жизнь, которая начнется только тогда, когда закончится эта, для всех. Недавно мы узнали, что Ветхие «помогают» распространению чумы.

— Но как?

— Переносят заражённых материалы из одного мира в другой. Как древние анархисты, разрушающие устой старого мира, чтобы дать путь новому…

— Но какое это имеет отношение к…

— Сейчас все имеющиеся ресурсы Святого Престола направлены на отслеживание и уничтожение Ветхих. Но они плодятся быстрее, чем это можно себе вообразить. Если бы они прослышали… если бы они только узнали, что у человечества есть шанс, что Трава… Они разрушат любой ничтожный шанс на спасение. Нет, что бы мы ни предприняли, это должно быть скрыто, сделано тихо, не привлекая внимания. Согласно прогнозу компьютеров, у нас есть пять-семь лет для манёвра. После этого чума, возможно, зайдёт так далеко, что… В общем, на Траве подтвердили, что примут посла.

— Так они там ездят верхом? — спросил Риго Сендера, пытаясь отогнать от себя картины всеобщей гибели и разрушения, которые роились в его сознании. — Они взяли с собой на Траву лошадей, гончих и лис?

— Нет. Они используют местные виды. — О'Нил нервно облизнул свои пухлые губы и отвёл глаза.

«Местные виды», вспомнил его слова Риго, сидя в воздушном шаре, зависшем над рощей огромных деревьев. Он не мог видеть происходящее ясно. И вот в поле зрения появилось существо, именуемое местными «Лисом». Он уставился вниз, на мгновение забыв о необходимости скрывать свои чувства, и повторил фразу О'Нила. «Местный вид». Он произнес это вслух, неосознанно. Когда Эрик бон Хаунсер вопросительно посмотрел на него, он выпалил, сам того не желая: — Боюсь, оно совершенно не похоже на наших земных лис.

Огромное, аморфное существо с трудом стащили с кроны гигантского дерева, в то время как бон Хаунсер описывал им происходящее. Он говорил почти небрежно, тщательно игнорируя их реакцию.

***

Они вернулись в Клайв раньше всадников и были встречены леди Ровеной, хотя и без особого энтузиазма с её стороны. Она проводила их в большую залу с видом на первый этаж, где представила их группе беременных женщин, детей и пожилых мужчин, которые ели, пили и играли в игры за расставленными столами. К ним присоединился Эрик бон Хаунсер. Очень скоро за западными воротами протрубил рог, и всадники начали стекаться внутрь. Большинство сразу же отправились мыться и переодеваться, но несколько человек вошли в залу, явно проголодавшись.

Конец ознакомительного фрагмента.