Море

Филмор Плэйс

Рассказы о любви, историческая, подростковая проза писателя Филмора Плэйса (Владимира Ашурко), автора нескольких поэтических и прозаических сборников, лауреата и дипломанта международных конкурсов.Книга публикуется в авторской орфографии и пунктуации Книга содержит нецензурную брань.

зонтик с деревянными спицами

Весна 1941 года выдалась поздней. Стоял конец марта, но было холодно, люди ходили в зимней одежде, и повсюду виднелись плотно слежавшиеся груды грязного серого снега. И всё же с каждым днем что-то менялось: сильнее пригревало весеннее солнце, выжимая из сосулек слезинки, ветер с треском ломал отмершие ветви деревьев, сбрасывая их на землю, на кленах и ясенях сухо шелестели выбеленные морозами прошлогодние семена, торопясь осыпаться до того, как растает снег.

…Пробудившись, Андрей несколько минут лежал в постели с открытыми глазами, прислушиваясь к перезвону синиц за окнами. На полу, на стенах, на прикроватной тумбочке с раскрытым томиком Фенимора Купера плясали солнечные зайчики. Вставать совершенно не хотелось. Он лежал в полудреме и пытался вспомнить, что же ему приснилось. Обрывки образов плясали в голове, никак не желая обретать четкую форму, расплывались всё больше и больше, пока совсем не растаяли, оставив смутное чувство неудовлетворенности, — словно во сне было какое-то послание, которое он так и не разгадал.

Но вот из черной тарелки репродуктора донеслась бодрая мелодия «Кукарачи», заворочался, просыпаясь, младший брат. Андрей отбросил одеяло и поднялся с постели. Зевая и потягиваясь, приступил к утренней гимнастике. Щуплый и невысокий для своих тринадцати, он уже заканчивал седьмой класс.

Присел пару раз, сделал несколько взмахов руками и начал отжиматься от пола, с удовольствием ощущая, как просыпаются мышцы. «Да, — думал он, выполняя упражнения, — недолго осталось. Скоро исполнится четырнадцать, а поскольку платить за обучение у нас нечем, придется идти работать на завод…»¹³ Он ещё раз отжался и пошёл умываться. Вася, которому недавно исполнилось семь лет, плотнее закутался в одеяло: в детском саду мест не было, а в школу предстояло отправиться лишь осенью.

Когда Андрей вышел на кухню, отца уже не было. Всю жизнь проработав на обувной фабрике имени Тельмана и оставшись хромым на левую ногу после очередной аварии, он бы давно поменял работу, если бы сталинское законодательство не запрещало это сделать¹⁴. А поскольку за опоздание могли отдать под суд и осудить на десять лет, выходить на работу приходилось на полчаса раньше.

Мать поставила перед Андреем эмалированную кружку молока, положила большой кусок ситного хлеба. Поев и наскоро собравшись, он выбежал из дома, распугав стайку воркующих голубей. Где-то далеко ревели заводские гудки, извещающие о начале нового рабочего дня…

Когда он вбежал в класс, звонок уже прозвенел. Сбросив пальто, пошёл, было, к своей парте, как вдруг остановился: у окна сидела новенькая. Не заметить её было невозможно: она вся словно светилась каким-то внутренним светом.

Вошла Варвара Семеновна, и начался урок, но ему было не до свойств числа «пи». То и дело Андрей поглядывал на девочку, спрашивая себя, почему он раньше её не видел. Он не спрашивал себя, отчего его заинтересовало появление какой-то девчонки, он просто смотрел и любовался.

У неё была тоненькая угловатая фигурка подростка с едва заметными бугорками грудей, нежная белая кожа, на руках покрытая лёгким темным пушком, вьющиеся по плечам густые тёмно-каштановые волосы и серо-зеленые глаза, светившиеся мягким светом. Вздернутый носик, капризные губки, руки с розовыми пальчиками — словом, обычная девчонка тринадцати лет. Но для Андрея она показалась верхом совершенства, самой лучшей, самой красивой на свете. Очарование не портил даже зуб, одиноко выглядывающий из общего ряда и слегка оттопыривавший капризную нижнюю губу. Одета она была в новенькую бордовую блузку с большими золотистыми пуговицами, светло-коричневую юбку, доходящую до щиколоток и черные лаковые ботинки. Но было в новенькой что-то ещё, выделявшее среди других девчонок, что-то такое, отчего он никак не мог перестать о ней думать.

На перемене девочки собрались вокруг нее. Кто-то спросил её имя, и с замершим сердцем Андрей услышал ответ «Наташа…». О, сколько раз потом он вспоминал этот день: класс, залитый солнечным светом, красивую девочку у окна и её тихий голос…

После уроков он впервые не торопился домой. Без конца копался в портфеле, перебирал какие-то бумажки, даже зачем-то заглянул в парту, где всё равно ничего не было, кроме засохшего огрызка. Он поднял бурную деятельность, сам того не осознавая, что истинное желание его состоит в том, чтобы оттянуть момент расставания с Наташей.

Она всё ещё сидела за партой, вытянув ноги в черных ботинках (солнечный зайчик весело играл на лакированной коже), и о чем-то болтала с девочками. Потом встала и пошла к вешалке, где взяла светло-зеленое пальто с пушистым воротником. Оставаться больше не было смысла: Андрей вскочил и выбежал из класса. Всю дорогу домой он разбрызгивал лужи, чему-то смеялся и думал о том, какой выдался удивительный день.

Минское озеро (названное впоследствии Комсомольским) копали заключенные. День за днем изможденные люди в черных бушлатах долбили мерзлую землю, накладывали в носилки и выносили наверх. Сытые, мордастые солдаты НКВД¹⁵ с автоматами и собаками сторожили «политических» от внешнего мира. Несколько раз Андрей с друзьями приходили посмотреть, как идёт строительство, но каждый раз их прогоняли охранники.

Строительство шло медленно. Поэтому в конце марта минский горком¹⁶ партии¹⁷ принял решение о проведении комсомольско-молодежных воскресников. В добровольно-принудительном порядке. Слово «добровольный» означало здесь то, что труд никак не будет оплачиваться, а слово «принудительный» — то, что явка всей молодежи от четырнадцати до двадцати семи лет строго обязательна. Контроль над проведением работ был возложен на городские комсомольские организации.

Вместе с младшим братом Васей Андрей пришел посмотреть на воскресник. Стоя на краю грязной насыпи, мальчики с любопытством смотрели по сторонам. День выдался замечательным: светило яркое весеннее солнце, чирикали взъерошенные воробьи, громкоговорители разрывались от бодрых советских песен. После трудовой недели люди принялись за работу неохотно, но свежий воздух и молодость скоро заставили забыть про усталость: в разных концах котлована зазвучали смех и звонкие голоса, работа пошла веселее.

Внимание Андрея привлекла палево-рыжая собака, переходившая от одной кучки людей к другой. Искательный взгляд собаки и пустые отвисшие сосцы говорили о том, что где-то ждут щенята, и она пришла к людям только потому, что не смогла обойтись без помощи. «Надо бы дать ей чего-нибудь», — подумал Андрей и оглядел карманы. Но при себе ничего не было.

Собака перешла к следующей группке людей, где он с замиранием сердца увидел знакомое светло-зеленое пальто с пушистым воротником. Наташа стояла рядом с высоким военным и красивой женщиной в тёмно-коричневом полушубке и бордовой шапочке. Спросив о чем-то женщину, девочка достала из кармана кусок хлеба и бросила собаке. Опасливо подкравшись, собака ухватила кусок хлеба и тут же кинулась прочь. Наташа подняла голову и встретилась взглядом с Андреем.

Они улыбнулись друг другу. Какое-то чудесное чувство всё больше и больше охватывало его, не давая спокойно устоять на месте. Хотелось подойти к ней, но что-то остановило. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, почти физически ощущая, как между ними протягиваются тонкие ниточки симпатии. Потом женщина что-то сказала Наташе, она ответила, ещё раз посмотрела на Андрея, улыбнулась и ушла, оставив в его душе смутное ощущение.

…О, как ждал Андрей завтрашнего утра! Он прибежал в школу на пятнадцать минут раньше, и всё никак не мог усидеть на месте, вздрагивая при каждом стуке. Он то и дело подходил к окну и снова садился на место, в сотый раз обдумывая то, что скажет, и вдруг растерялся, когда она пришла. Андрей зачем-то заглянул в портфель, поправил тетрадку на парте, потом встал и с напускной решимостью подошел к ней.

— Привет, — проговорил он, присаживаясь на край стола. — Я тебя вчера видел.

— Я тебя тоже, — улыбнулась она в ответ, обнажив выступающий зуб. — Меня зовут Наташа. А тебя?

— Андрей, — пробормотал он, неожиданно краснея и опуская голову.

Они поболтали ещё немного, а потом прозвенел звонок на урок, и он медленно потопал за парту, глядя под ноги и проклиная себя за робость: «Вот дурак, — говорил он себе, — не смог даже поговорить толком…»

…Уроки русского языка и литературы были самыми интересными. Ольга Сергеевна, недавняя выпускница Ленинградского университета, старалась научить детей думать самостоятельно. К занятиям Ольга Сергеевна подходила творчески, выходя, если нужно, за рамки школьной программы. Часто на уроках литературы устраивались поэтические чтения и даже разыгрывались силами учеников небольшие спектакли, а потом всем классом обсуждали впечатления.

Сегодня Ольга Сергеевна читала «Соловьиный сад» Блока:

«Я ломаю слоистые скалы

В час отлива на илистом дне…»

Вместе со всеми Андрей заворожено слушал учительницу. Где-то на середине стихотворения он вдруг представил себя на месте главного героя, словно это он открывает заветные решетчатые двери и идёт между цветов навстречу прекрасной хозяйке, которой оказывается Наташа… Он так размечтался, что даже не заметил, как прозвенел звонок с урока и объявили перемену.

Следующим уроком была история. Алексей Зиновьевич, плешивый мужчина, кокетливо зачесывающий на лысину жидкие остатки волос, свой урок начинал одинаково: открывал газету и разражался десятиминутной политинформацией¹⁸ с критикой в адрес мирового империализма и его приспешников. Сегодняшний урок не стал исключением.

«Этот год, — вещал Алексей Зиновьевич, — партия (тут голос учителя окреп, словно слово „партия“ придало ему силы) встретила лозунгом „Увеличим количество республик в составе СССР“. Это значит, что мы должны приложить все свои силы на выполнение…» Андрей не слушал — и так было всё понятно: «Враг не дремлет, граница на замке, ударным трудом ответим на происки империалистов…»

Закончив политинформацию, историк перешел к теме урока. Тут он тоже не отличался оригинальностью: чтобы не ошибиться в политике партии Алексей Зиновьевич просто открывал учебник по истории и читал, что написано. При этом историк никогда не называл опальных имен (тех самых, которые приходилось так тщательно затушевывать после очередных процессов).

…Когда уроки закончились, Андрей подошел к Наташе.

— Ну, как тебе политинформация? — спросил Андрей, присаживаясь к ней на парту и вдруг заметив, что на левом ботинке развязался шнурок.

— Какая политинформация? — удивилась она.

— Та, что историк прочел, — улыбнулся он. — Он так всё время: меняется вместе с линией партии. Ни одной своей мысли…

— Ну, знаешь, — вспыхнула Наташа, — мой папа партийный…

— Да? — примирительно проговорил Андрей, завязывая шнурок. — Я не знал. А вы откуда приехали?

— Из Смоленска, — пояснила она. — Папа был вторым секретарем райкома, и его перевели в Красную Армию на партийное укрепление¹⁹. А ты хочешь в армию?

— Не знаю, — честно ответил он. — Я пока об этом не думал…

Они помолчали.

— Хочешь, я принесу твое пальто? — неожиданно для самого себя проговорил он.

— Принеси, — улыбнулась она.

Андрей и не заметил, как жизнь приобрела новый смысл. Каждое утро он просыпался с мыслями о Наташе, думал о том, какое счастье выпало знать её, любоваться движениями, слушать звук её голоса, дышать одним воздухом…

Наступил апрель. Заметно потеплело, небо заволокло тучами, посыпались мелкие весенние дожди. На освободившейся ото льда реке появились утки, из-под земли показались первые листики травы. Готовясь к новой весне, на деревьях набухли почки, а на голых ветвях кленов и ясеней распустились нежные зелёные цветы, которые скромно сияли в сером апрельском небе.

Вместе с Яшей Андрей пришел на товарную станцию, посмотреть уходящие на запад тяжело груженые эшелоны с хмурыми солдатами в зеленых и черных бушлатах, поезда с военной техникой и боеприпасами. Один бесконечный состав был даже нагружен новенькими поблескивающими рельсами и остро пахнущими креозотом шпалами.

— А это зачем? — удивился Андрей.

— Наступать будут, — ответил Яша, провожая взглядом вагоны, — вот и понадобятся, чтобы дорогу ремонтировать.

Они замолчали. Говорить было не о чем, всё и так было ясно: близилась война.

Подошла Наташа. Одеваться она любила ярко и со вкусом, в выборе одежды отличаясь каким-то особенным изяществом. Кроме того, она придумывала необычные детали, совершенно преображающие наряд: то придет с ярким пурпурным бантом в волосах, то с платочком вокруг шеи. Словно наперекор весенней слякоти, сегодня она была в блестящих белых сапожках.

Приход Наташи не был неожиданностью: они договорились с Андреем пойти в кино.

— Ну, что, пойдем? — спросила девочка и топнула ножкой. Её совершенно не интересовали все эти груженые составы.

— Пойдем, — тут же откликнулся Андрей. — Ты с нами? — повернулся он к Яше.

— Нет, — помотал головой тот. — Мне домой надо. Мама просила хлеба купить…

— Ну, ладно, пока…

Они прошли мимо Московского базара, вышли на Суражскую улицу, свернули на Московскую и медленно пошли в сторону Дома правительства. Черный распушенный кот увязался, было, за ними, но передумал и скрылся в ближайшей подворотне. Было удивительно здорово идти вдвоем с Наташей тихими минскими улочками. Всё время хотелось взять девочку за руку, но он никак не решался на это.

Вышли к Дому правительства.

— В «Спартак»? — Андрей посмотрел на Наташу.

— А что там показывают? — остановилась она.

— «Если завтра война», — Собираясь на встречу, он специально изучил киноафиши.

— А что в «Чырвонай зорке»?

— Какой-то китайский фильм, — задумался он, припоминая название. — Что-то про любовь…

— Пойдём? — спросила Наташа, вложив горячую ладошку ему в руку.

— Пойдём, — согласился он.

Все сильнее пригревало солнце, тут и там пробивалась молодая трава, на деревьях распускались чистенькие, словно только что вымытые, листочки.

…После уроков он подошел к Наташе.

— Хочешь, я тебя провожу?

— Конечно, — кивнула она. — Принесёшь пальто?

Одевшись, друзья вышли на улицу. Стоял светлый весенний день. По небу плыли лёгкие белые облака, то и дело проливаясь тем мелким дождем, который в народе называют «цыганским», — когда набегающие тучки не в силах закрыть солнце, и капли дождя падают на землю вместе с солнечными лучами. В ветвях каштанов звонко перекрикивались галки, на душе было свежо и легко. Казалось, весь мир пел восторженную песню солнцу и новой весне, пробуждающей землю.

Они медленно шли в сторону площади Свободы, выбирая тихие улочки. И вот Андрей решился:

— Знаешь, — почти неслышно сказал он, опустив голову, — ты мне нравишься. С самого первого дня.

— Я знаю, — ответила Наташа, поворачиваясь к нему. — Девочки всегда чувствуют, когда на них обращают внимание.

Андрею стало трудно дышать, от радости кружилась голова. Они медленно прошли площадь Свободы, по улице Бакунина спустились к реке. На деревянном мосту через Свислочь Наташа остановилась, чтобы посмотреть реку, очистившуюся ото льда. Мимо них в сторону площади Парижской Коммуны прогрохотал трамвай. А он вдруг вспомнил…

…Однажды он уже провожал Наташу домой. Правда, тогда было всё по-другому: толком даже не понимая, для чего это делает, Андрей просто пошёл следом за ней, стараясь держаться в тени деревьев. Он проводил её до подъезда (Наташа жила в большом доме красного комсостава²⁰ на улице Максима Горького, расположенном в бывшем здании духовной семинарии), и, стоя внизу, определил её этаж и расположение квартиры. Потом поднялся наверх и замер перед дверью.

Неведомое чувство разгоралось в душе. При мысли о том, что этой двери только что касалась Наташина рука, хотелось упасть на колени. Понимая, как нелепо должно это выглядеть со стороны, но всё же не в силах противиться, он опустился на колени и тихонько коснулся губами дверной ручки. «Только что, — думал Андрей, — Наташина рука прикасалась к этому металлу. Может быть, даже частички её кожи остались здесь…» Откуда ему было знать, что Наташина квартира располагалась напротив, а он целовал дверную ручку комполка²¹ Н.?..

Они прошли мимо разросшихся кустов сирени в сквере Второй городской больницы. Теперь кусты были усыпаны маленькими светло-зелёными листочками. Наташа свернула на улицу Максима Горького. Восторг разливался в душе Андрея. «Может быть, это и есть любовь?..» — размышлял он, удивляясь, как чудесным образом преображается мир, когда они вместе. Казалось, даже покосившиеся дома Троицкого предместья глядели на них тепло и доброжелательно.

Вышли на площадь Парижской Коммуны, которую родители Андрея продолжали по-старинке называть Троицкой. На фундаменте разрушенного Троицкого собора серой громадой нависало над площадью приземистое здание театра оперы и балета.

— Знаешь, — сказала Наташа, показывая на театр, — здесь работает моя мама. Она балерина.

Потом они простились. Девочка помахала рукой и ушла. Андрей немного постоял, глядя ей вслед, и отправился обратно. И тут, проходя Замковой горой, он вспомнил легенду о потерянной улице, будто где-то в Замчище есть место, ступив на которое, следующий шаг сделаешь в ином мире. И теперь, оставляя в стороне улочки, где он когда-то пытался найти вход в Прекрасную Страну, подумал, что ни за что не хотел бы уйти без Наташи.

Он и не заметил, как наступил май. Каждый день провожал Наташу домой, всё больше изумляясь тому, как день ото дня хорошеет она. Сердце Андрея таяло от счастья…

Они снова шли мимо Второй больницы. В больничном сквере распустилась сирень, открывая крестики молочно-белых, пурпурных и сиреневых цветов и распространяя вокруг горьковато-сладкий аромат. Андрей остановился и, обломав несколько веток, протянул цветы Наташе.

— Спасибо, — улыбнулась она и прижала цветы к лицу, вдыхая аромат. — Зайдем ко мне?

— А можно? — заробел он.

— Конечно, — ответила Наташа и зачем-то поправила волосы. — Пойдем!

Они прошли мимо Троицкого предместья, ещё немного по улице Горького, и вот уже свернули в Наташин двор. Андрей всё ещё робел и опомнился только тогда, когда очутился в Наташиной квартире. Разувшись, девочка прошла в гостиную. Андрей сбросил ботинки и прошёл следом.

— Садись, — махнула Наташа рукой в сторону дивана.

Он опустился на краешек дивана и огляделся. Напротив было наполовину завешенное окно, через которое виднелись верхушки деревьев на площади Парижской Коммуны. Перед окном располагался письменный стол с чернильным прибором и стул с резной спинкой. Справа от стола находился ещё один стул, а слева стояла небольшая этажерка, заваленная книгами. Наверху этажерки скучал патефон, пластинки занимали одну из полок.

Зашла Наташа, переодетая в пурпурный домашний халатик. В руках у неё была красивая ваза из синего стекла, куда девочка поставила букет сирени. У Андрея даже дух захватило от того, какой красивой была Наташа. Он тайком оглядел себя и, заметив дырку на правом носке, спрятал ноги под диван.

— Заведи патефон, — попросила девочка, подходя к этажерке.

Он встал и подошел к патефону. Пока он накручивал пружину, Наташа выбирала пластинку. Наконец, пластинка была найдена, и девочка опустила иглу.

— Это фокстрот «Риорита» в исполнении оркестра Эдди Рознера, — пояснила Наташа. — Маме из Польши привезли.

Они присели на диван, слушая музыку. Помолчали. Андрею хотелось взять её за руку, почувствовать тонкие пальчики в ладонях, но он ничего не делал. Они просто сидели, долго сидели рядом, мечтая о чем-то запредельном…

И вдруг Наташа сама взяла его правую руку и положила себе на колено. Андрей замер в каком-то сладостном оцепенении. Было удивительно покойно и хорошо, вдруг показалось, что он очутился в прекрасном, сказочном сне, и только сердце стучало, стучало, как сумасшедшее…

Когда музыка закончилась, и Наташа встала, чтобы переменить пластинку, он тоже поднялся.

— Куда ты? — удивилась она.

— Наверно, мне пора.

— Посиди ещё, — махнула рукой Наташа.

Андрей опустился на диван. Подумав, переместился на пол. Здесь было как-то спокойнее, да и вид отсюда был лучше: в окне ярко синело вечернее небо, а под столом обнаружился забытый воланчик от бадминтона. У Андрея запершило в горле, он словно встретил старого знакомого. Захотелось заплакать. Наклонившись вперед, дотянулся до воланчика и бережно, словно опасаясь причинить боль, вытащил из-под стола.

Комнату заполнили звуки «Кукарачи». С альбомом в руках подошла девочка:

— Хочешь посмотреть мои фотографии?

— Конечно, — проговорил Андрей, подавая Наташе воланчик.

— Спасибо.

Девочка взяла воланчик и бросила на диван. Потом присела рядом с Андреем (её колени оказались на уровне его плеч) и протянула альбом с фотографиями.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

13

С лета 1940 года сталинские законы обязывали всех подростков, достигших четырнадцати лет, переводить на платное обучение. Те же подростки, у которых не было средств заплатить за обучение, приписывались к заводам или к профессионально-техническим училищам при заводах («поработал-поучился»).

14

Начиная с 1940 года все рабочие приписывались к своим заводам. Уволиться с завода, к которому приписан, можно было только в трех случаях: в случае мобилизации, выхода на пенсию или смерти.

15

Народный комиссариат внутренних дел СССР. Кроме органов внутренних дел с 1934 по 1943 год в состав НКВД входили также органы государственной безопасности и службы охраны концлагерей.

16

«Горком» — городской комитет.

17

После предательского разгрома бывших союзников по революции и гражданской войне, в Советском Союзе осталась только одна партия — всесоюзная коммунистическая партия большевиков.

18

«Политинформация» (политическая информация) — короткое выступление, имеющее своей целью внедрить в сознание слушателей определенные идеологические установки.

19

Осенью 1940 года в связи с подготовкой к войне политбюро (высший партийный руководящий орган) приняло решение о переаттестации партийных работников и направлении их в ряды действующей Красной Армии. При этом воинские части пополнялись и другими офицерами — для того, чтобы после объявления мобилизации обученных офицеров перевести во вновь созданные соединения. Переаттестация партийных работников началась с осени 1940 года и продолжалась вплоть до июня 1941 года.

20

Комсостав — командный состав Красной Армии.

21

Комполка — командир полка.