Изощренное убийство

Филлис Дороти Джеймс, 1963

В подвале дорогой психотерапевтической клиники обнаружен труп жестоко убитой женщины. Многоопытный следователь Адам Дэлглиш, ведущий расследование, вскоре понимает: преступление мог совершить практически любой сотрудник клиники, за респектабельным фасадом которой скрывается лабиринт темных страстей, интриг и амбиций. Никогда еще не приходилось Дэлглишу проигрывать схватку с преступниками. Но на сей раз убийца не уступает ему ни решительностью, ни интеллектом – и кажется, обгоняет его на шаг…

Глава 2

Дэлглишу впервые представилась возможность рассмотреть секретаря комитета вблизи. Он увидел плотно сбитого, круглощекого мужчину с кротким взглядом из-под тяжелых квадратных очков, который в своем ладно скроенном твидовом костюме был больше похож на деревенского доктора или адвоката из маленького городка, чем на бюрократа. Он был полностью расслаблен и держался как человек, уверенный в своей власти, который не желал, чтобы его торопили, и всегда оставлял что-нибудь интересное про запас. А у него, подумал Дэлглиш, ум куда более тонкий, чем может показаться, если судить исключительно по внешнему виду.

Лодер сел напротив Дэлглиша, подвинул стул вперед, чтобы ему было удобнее, и, не извинившись и не спросив разрешения, достал трубку из одного кармана и начал искать кисет в другом. Кивнув в сторону сержанта Мартина, державшего раскрытый блокнот, он заговорил медленно и с легким североанглийским акцентом:

— Реджинальд Ивен Лодер. Дата рождения — 21 апреля 1905 года. Место проживания: Эссекс, Чигвелл, Мейкпис-авеню, дом 42. Род занятий: секретарь Восточно-Центрального комитета по управлению лечебными учреждениями. Ну что ж, суперинтендант, теперь скажите, что вас интересует?

— Боюсь, многое, — ответил Дэлглиш. — Прежде всего хотелось бы знать, есть ли у вас хоть какие-нибудь соображения по поводу того, кто мог убить мисс Болем?

Секретарь взял курительную трубку в рот и, опершись локтями на стол, с удовлетворением принялся созерцать раскаленную чашечку.

— Хотел бы я, чтобы они у меня действительно были. Тогда я пришел бы к вам намного раньше и рассказал обо всем без всякого страха. Но нет. Здесь я ничем не могу вам помочь.

— У мисс Болем не было врагов, насколько вам известно?

— Врагов? Знаете, суперинтендант, это слишком сильное слово. В ее окружении были люди, которым она не особенно нравилась, так же как и в моем, и, несомненно, в вашем. Но мы же не боимся, что нас могут убить. Нет, я не сказал бы, что у нее были враги. Имейте в виду, я ничего не знаю о ее личной жизни. Это не мое дело.

— Вы могли бы что-нибудь рассказать о клинике Стина и должности, которую занимала мисс Болем? Разумеется, я знаком с репутацией клиники, но был бы вам очень признателен, если бы вы нарисовали мне ясную и четкую картину того, что здесь происходит.

— Ясную и четкую картину того, что здесь происходит?

Возможно, это была лишь игра воображения, но Дэлглишу показалось, что губы секретаря на мгновение исказила судорога.

— Думаю, главный врач мог бы проинформировать вас об этом лучше, чем я, то есть с медицинской точки зрения, разумеется. Но я могу рассказать о клинике в общих чертах. Учреждение было основано в годы между Первой и Второй мировыми войнами семьей некоего Хаймана Штайна. Говорят, старик страдал от импотенции, потом прошел небольшой курс психотерапии и впоследствии стал отцом пятерых детей. Доведя его до бедности, все они начали процветать и, когда он умер, обеспечили клинику солидной финансовой поддержкой в память о нем. В конце концов, они тоже были кое-чем обязаны этому месту. Все сыновья сменили фамилию на Стин — по вполне понятной причине, как я полагаю, — и увековечили ее в названии клиники. Я часто задаюсь вопросом, что подумал бы об этом старый Хайман.

— Клиника получает много пожертвований?

— Раньше — да, но не сейчас. Организация получала пожертвования вплоть до даты вступления в силу Акта 1946 года^[7]. Раньше тоже поступали кое-какие средства, но в небольших количествах. Мало кто жаждет отписать деньги учреждению, которое подчиняется правительству. До 1948 года, как и многие другие подобные заведения, клиника отнюдь не испытывала недостатка в финансах. Сотрудники сами закупали хорошее оборудование и аппаратуру. Поэтому комитету пришлось нелегко, когда перед ним встала задача обеспечивать клинику так, как там привыкли.

— Клиникой сложно управлять? Думаю, здесь можно столкнуться с разными личностными проблемами.

— Не сложнее, чем любой маленькой организацией. Личностные проблемы возникают везде. Я бы в любом случае предпочел иметь дело с неприятным психиатром, чем с неприятным хирургом. Вот они — настоящие примадонны.

— Вам казалось, мисс Болем — хороший администратор?

— Ну… она знала свое дело. Мне не поступало никаких жалоб. Полагаю, она была резковата. В конце концов, министерские директивы не имеют силы закона, поэтому нет смысла относиться к ним так, словно их записали под диктовку всемогущего Господа Бога. Сомневаюсь, что мисс Болем могла бы пойти дальше и преступить границы дозволенного. Говорю вам: она была компетентным, последовательным и исключительно добросовестным работником. Не помню, чтобы она когда-либо отправляла нам неточный отчет.

«Бедная женщина!» — подумал Дэлглиш, потрясенный унылой обезличенностью этой официальной эпитафии. Он спросил:

— Ее здесь любили? Остальные сотрудники, например?

— Ну, знаете, суперинтендант, об этом вам лучше спросить у них. Не вижу никаких причин, по которым они могли бы ее не любить.

— Не оказывали ли на вас давления в лечебно-медицинской комиссии, чтобы вы поспособствовали ее смещению с должности в клинике?

Кроткие серые глаза потухли и потеряли всякую выразительность. На мгновение повисла пауза, затем секретарь спокойно ответил:

— Официально ко мне не поступали запросы такого рода.

— А неофициально?

— Время от времени, как мне кажется, в комиссии подумывали, что смена места работы могла бы благотворно повлиять на мисс Болем. Это не такая уж плохая мысль, суперинтендант! Для любого руководителя маленькой организации, а в особенности психиатрической клиники, новый опыт может оказаться весьма полезным. Но я не перевожу сотрудников с одного места на другое по прихоти лечебно-медицинской комиссии. Да никогда, Боже правый! И, как я уже говорил, официально таких запросов сделано не было. Если бы мисс Болем сама попросила о переводе, это было бы совсем другое дело. Но даже в таком случае было бы нелегко удовлетворить ее просьбу. Она была старшим администратором, а у нас не так много подобных вакансий.

Затем Дэлглиш задал вопрос о телефонном звонке мисс Болем, и Лодер подтвердил, что разговаривал с ней примерно без десяти час. Он запомнил время, потому что как раз собирался идти на ленч. Мисс Болем хотела поговорить с Лодером лично, и секретарь соединила ее с ним. Мисс Болем спросила, нельзя ли встретиться срочно.

— Вы можете точно воспроизвести ваш разговор?

— Более или менее. Она спросила: «Можно ли договориться с вами о встрече в самое ближайшее время? Думаю, здесь происходит нечто такое, о чем вы должны знать. Мне нужен ваш совет. Это началось задолго до моего появления здесь». Я ответил, что не смогу увидеться с ней днем, так как буду на встрече в комитете по финансам и общим вопросам с двух тридцати и далее, а после этого сразу поеду в объединенный консультационный комитет. Я спросил, не может ли она хотя бы намекнуть, о чем идет речь, и не может ли это подождать до понедельника. Мисс Болем заколебалась и, прежде чем она успела ответить, я сказал, что загляну в клинику по дороге домой сегодня вечером. Я знал, что по пятницам клиника работает допоздна. Мисс Болем сказала, что уладит все дела и будет одна у себя в кабинете с шести тридцати, поблагодарила меня и повесила трубку. Заседание объединенного консультационного комитета затянулось дольше, чем я ожидал — в этом комитете так всегда, — и я оказался в клинике чуть раньше семи тридцати. Но это вы уже знаете. Я все еще находился на заседании комитета, когда нашли тело, что вы, несомненно, проверите.

— Вы серьезно отнеслись к словам мисс Болем? Была ли она женщиной, способной побеспокоить вас из-за пустяков, или просьба о встрече с ее стороны действительно могла означать, что случилось нечто серьезное?

Секретарь на мгновение задумался, прежде чем ответить.

— Я воспринял все сказанное ею серьезно. Именно поэтому и приехал сюда сегодня вечером.

— И вы не имеете ни малейшего представления о причине ее волнений?

— Боюсь, что нет. Вероятно, речь должна была пойти о том, что она могла узнать после среды. Во второй половине дня в среду я видел ее на заседании административно-хозяйственной комиссии, по окончании которого она сообщила мне, что дела в клинике идут более или менее гладко. Кстати, это был последний раз, когда я ее видел. Тогда я даже подумал, что она совсем неплохо выглядит. Во всяком случае, лучше, чем выглядела некоторое время назад.

Дэлглиш поинтересовался у секретаря, что он знает, если знает вообще, о личной жизни мисс Болем.

— Мне известно очень немного. По-моему, у нее нет близких родственников и она живет одна в квартире в Кенсингтоне. Сестра Болем сможет рассказать вам о ней больше. Они кузины, и, похоже, сестра Болем ближайшая родственница убитой. Я считаю, мисс Болем располагала кое-каким личным состоянием. Вся официальная информация о ее карьере содержится в досье. Я знал мисс Болем и думаю, что свои дела она вела так же скрупулезно, как и досье всех сотрудников клиники. Оно совершенно точно находится здесь.

Не поднимаясь со стула, Лодер склонился набок, рывком выдвинул верхний ящик шкафа с документами и принялся перебирать пухлой рукой папки из манильской бумаги.

— Вот оно. Болем, Энид Констанс. Я вижу, что она пришла к нам в октябре 1949 года на должность стенографистки. Она проработала восемнадцать месяцев в Центральном управлении, потом была переведена в одну из наших клиник грудной хирургии 19 апреля 1951 года со степенью Б^[8] и подала заявление на замещение вакансии администратора в этой клинике 14 мая 1957 года. Тогда этой должности соответствовала степень Г, и ей повезло, что она ее получила. Тогда наши позиции были не особенно сильны, насколько я помню. Все административные и канцелярские должности были вновь классифицированы в 1958 году в соответствии с докладом Ноэля Холла^[9], но после некоторых разногласий с региональным советом нам удалось классифицировать эту позицию как должность старшего администратора. Все это отражено здесь. Дата рождения — 12 декабря 1922 года. Адрес: ЮЗ-8^[10], Баллантайн-мэншнз, 37а. Далее следует информация о ее налоговом идентификаторе, номер государственной медицинской страховки и записи о перенесенных заболеваниях. Мисс Болем отсутствовала по болезни всего неделю, с тех пор как пришла сюда, и это было в 1959 году, когда она слегла с гриппом. Больше здесь ничего нет. Оригинал ее заявления о приеме на работу и приказы о назначении находятся в ее основном досье в центральном управлении.

Лодер передал папку Дэлглишу, который просмотрел ее и сказал:

— Здесь говорится, что до этого она работала в Исследовательском центре Ботли. Разве не эту организацию возглавляет сэр Марк Этридж? Там изучают аэронавтику на любительском уровне. Он ведь брат доктора Этриджа, не так ли?

— По-моему, мисс Болем действительно упоминала при мне о том, что знакома с братом доктора Этриджа, когда ее назначали на эту должность. Однако имейте в виду: это могло быть не больше чем простое знакомство. В Ботли она была лишь стенографисткой. Я полагаю, это совпадение, но, в конце концов, она же должна была откуда-то прийти. Насколько я помню, именно сэр Марк дал ей рекомендацию, когда она устраивалась к нам. Разумеется, этот документ можно найти в ее досье в центральном управлении.

— Вы могли бы рассказать мне, мистер Лодер, какие кадровые перестановки планируете произвести теперь, когда она мертва?

— Не вижу причин это скрывать. Конечно, ввиду необычных обстоятельств произошедшего мне придется посоветоваться с другими членами комитета, но я выскажусь в пользу того, чтобы административные обязанности были возложены на второго секретаря-стенографиста, миссис Босток. Если она справится, а я думаю, что справится, то станет одним из наиболее вероятных кандидатов на место заведующего административно-хозяйственной частью, но тем не менее мы также будем давать объявления об открывшейся вакансии, как делаем всегда.

Дэлглиш воздержался от комментариев, хотя слова секретаря вызвали у него интерес. Лодер очень быстро принял решение о том, кто станет преемником мисс Болем, и это могло означать только одно — он задумывался об этом и раньше. Может, обращения медицинского персонала по поводу мисс Болем и не были официальными, но они явно оказали на секретаря гораздо большее воздействие, чем он готов был признать. Дэлглиш решил вернуться к звонку, который привел мистера Лодера в клинику. Он заметил:

— Мне казалось, слова мисс Болем имеют первостепенную важность. Она сказала, что, возможно, здесь происходит нечто серьезное, о чем вам следует знать, и что это началось до ее появления здесь. Получается, она еще не была ни в чем уверена, а только имела некие подозрения и в то же время была обеспокоена не каким-то конкретным инцидентом, а чем-то, что происходит постоянно. Как, например, систематическое воровство, а не единичный случай кражи.

— Знаете, суперинтендант, даже странно, что вы упомянули о краже. Клинику действительно недавно ограбили, но это было только один раз, впервые за много лет, и я не вижу здесь никакой связи с убийством. Это произошло чуть более недели назад, в прошлый вторник, если мне не изменяет память. Калли и Нейгл, как всегда, покинули клинику позже всех, и Калли попросил Нейгла пропустить с ним стаканчик в «Куинз хед». Полагаю, вы знаете это место. Это паб в дальнем углу Бифстик-стрит. В этой истории есть пара странных моментов, причем основной вопрос в том, с чего бы Калли стал приглашать Нейгла выпить. Они никогда не казались мне друзьями. Как бы там ни было, Нейгл согласился, и они вместе сидели в «Куинз хед» примерно с семи часов. Где-то в половине восьмого один знакомый Калли заглянул туда и очень удивился, увидев Калли, так как только что проходил мимо клиники и заметил в одном из окон слабый свет, будто кто-то ходил внутри с фонариком, — так он сказал. Нейгл и Калли отправились на место посмотреть, что случилось, и обнаружили, что одно из задних полуподвальных окон разбито или, скорее, вырезано. Очень умно, надо сказать. Калли не посчитал нужным проводить поиски дальше, пока не прибыло подкрепление, и я не уверен, что должен винить его в этом. Ему шестьдесят пять, как вы помните, и он не очень крепкого здоровья. Тихо посовещавшись, они решили, что Нейгл зайдет в здание, а Калли позвонит в полицию из будки на углу. Ваши люди приехали довольно быстро, но не смогли поймать непрошеного гостя. Ему удалось ускользнуть от Нейгла в здании, и, вернувшись из телефонной будки, Калли заметил, как преступник скрылся в конюшнях.

— Я узнаю, как далеко полиция продвинулась в этом расследовании, — сказал Дэлглиш. — И я согласен, что связь между этими двумя преступлениями на первый взгляд кажется маловероятной. А много было украдено?

— Пятнадцать фунтов из ящика шкафа в кабинете социальных работников. Дверь была заперта, но преступник взломал ее. Деньги находились в конверте, подписанном зелеными чернилами. Этот конверт пришел на имя административного секретаря за неделю до этого. Никакого письма не прилагалось, была лишь записка с указанием, что деньги прислал благодарный пациент. Все остальные бумаги, лежавшие в ящике, были разорваны и разбросаны, но больше ничего не украли. Вор явно пытался открыть шкафы с документами в общем кабинете, как и ящики стола мисс Болем, но ничего другого не взял.

Дэлглиш поинтересовался, не должны ли были сотрудники клиники спрятать пятнадцать фунтов в сейф.

— Что я могу сказать, суперинтендант? Конечно, вы правы, должны были. Но возникли небольшие трудности, когда мы решали, как распорядиться деньгами. Мисс Болем позвонила мне, когда они получили конверт, и сказала, что, по ее мнению, деньги нужно немедленно перечислить на банковский счет клиники и потратить при необходимости по распоряжению административно-хозяйственной комиссии. Такой подход показался мне весьма разумным, и я так и сказал ей. Вскоре мне позвонил главврач и спросил, не может ли он распорядиться деньгами по своему усмотрению и купить новые вазы для цветов в приемную, где ожидают пациенты. Вазы, разумеется, давно были нужны, и такое применение негосударственных средств представлялось вполне резонным, поэтому я позвонил председателю комиссии и получил его одобрение. Доктор Этридж, очевидно, хотел, чтобы вазы выбрала мисс Кеттл, и попросил мисс Болем передать той наличные. Я уже уведомил мисс Болем о принятом решении, поэтому она так и сделала, ожидая, что вазы будут куплены в ближайшее время. Но что-то заставило мисс Кеттл изменить планы, и вместо того, чтобы вернуть деньги заведующей хозяйственной частью на хранение, она заперла их у себя в ящике.

— Вам известно, сколько сотрудников знали, что деньги находятся там?

— Именно об этом спрашивали полицейские. Полагаю, большинство сотрудников знали, что вазы так и не были куплены, иначе мисс Кеттл обязательно бы их показала. Они, вероятно, догадывались, что, получив наличные, она не захотела бы их возвращать, пусть даже на время. Я не знаю. Само появление этих пятнадцати фунтов было загадочным. Как бы там ни было, суперинтендант, никто из сотрудников их не крал. Калли лишь на секунду увидел вора, но был уверен, что никогда прежде не встречал этого человека. Хотя он сказал, что ему показалось, будто этот малый выглядел как джентльмен. Не спрашивайте меня, по каким критериям судил Калли, но сказал он именно так.

Дэлглишу этот инцидент показался довольно странным, и он подумал, что здесь требуется дальнейшее расследование, хотя и не увидел очевидной связи между двумя преступлениями. Нельзя было даже полностью полагаться на то, что звонок мисс Болем секретарю Лодеру с просьбой дать ей совет имел отношение к ее смерти, хотя такая вероятность существовала. Было крайне важно выяснить, если возможно, какие именно подозрения ее мучили. Он еще раз спросил мистера Лодера, не может ли он помочь ему в этом.

— Я же говорил вам, суперинтендант, я понятия не имею, что она имела в виду. Если бы подозревал что-то неладное, то не стал бы ждать, пока мне позвонит мисс Болем. Мы вовсе не настолько далеки от организаций, подконтрольных комитету, как думают некоторые, и я обычно в курсе всего, что мне следует знать. Если убийство связано с этим телефонным звонком, должно быть, в клинике происходит нечто очень серьезное. В конце концов, никто не станет убивать человека только ради того, чтобы секретарь комитета не узнал о подделке отчета о дорожных расходах или отдыхе дольше положенного срока. К тому же, насколько я знаю, ни у кого не было таких проблем.

— Вот именно, — подтвердил Дэлглиш. Он пристально посмотрел на секретаря и совершенно спокойно произнес: — Судя по всему, это было нечто такое, что могло повлечь за собой полный профессиональный крах. Вполне вероятно, сексуальные отношения с пациентом или что-то столь же недопустимое.

Выражение лица мистера Лодера нисколько не изменилось.

— Думаю, все врачи осознают, насколько это серьезно, а психиатры в особенности. Им нужно быть особенно осторожными с некоторыми психически неуравновешенными женщинами, что проходят у них лечение. Откровенно говоря, я в такое не верю. Все доктора клиники — выдающиеся специалисты, некоторые славятся безукоризненной репутацией во всем мире. Приобрести такую репутацию глупцу не под силу, а люди столь известные, как наши врачи, убийств не совершают.

— А как насчет остальных сотрудников? Возможно, они и неизвестные, но вам, вероятно, кажутся честными?

Секретарь Лодер невозмутимо ответил:

— Старшая сестра Эмброуз здесь уже двадцать лет, а сестра Болем — пять. Им я бы верил безоговорочно. Все работники канцелярии пришли с хорошими рекомендациями, как и оба дежурных — Калли и Нейгл. — Он сухо добавил: — Надо заметить, я не проверял, совершали ли они когда-либо убийства, но ни один из них никогда не производил на меня плохого впечатления. Калли, пожалуй, многовато пьет, но, в конце концов, он лишь заурядный человек, которому осталось отработать всего четыре месяца. Я сомневаюсь, чтобы он смог убить хотя бы мышь, не подняв при этом шума. Нейгл же выгодно отличается от обычных дежурных. Насколько я понимаю, он учится в академии искусств и подрабатывает здесь на карманные расходы. Он в коллективе всего два года, так что до появления мисс Болем его здесь не было. Даже если бы он соблазнил всех коллег женского пола, что маловероятно, то худшее, что могло бы ему грозить, — это увольнение. Однако его бы вряд ли это волновало, судя по тому, как дела обстоят на сегодняшний день. Понятно, что мисс Болем убили его стамеской, но кто угодно мог ее взять.

— Знаете, я все же боюсь, что это дело рук кого-то из сотрудников, — заметил Дэлглиш. — Убийца знал, где лежит идол, вырезанный Типпетом, и стамеска Нейгла. Знал, каким ключом открыть дверь архива. Знал, на каком крючке на доске в комнате отдыха дежурных висит этот ключ. Вероятно, он воспользовался одним из грубых холщовых фартуков, что хранятся в отделении творческой терапии, чтобы не испачкать одежду. И наверняка он имеет определенные познания в медицине. И что самое главное — убийца не мог покинуть клинику, совершив преступление. Дверь полуподвального этажа была закрыта, как и черный ход на первом этаже. А за главным входом следил Калли.

— У Калли болел живот. Он мог кого-нибудь пропустить.

— Неужели вы и правда считаете, что такое возможно? — спросил Дэлглиш.

Секретарь ничего не ответил.

С первого взгляда Мэрион Болем могла показаться привлекательной. Она обладала утонченной классической красотой, которую подчеркивала форменная одежда медсестры, и производила впечатление безмятежного очарования. Ее светлые волосы, разделенные на пробор над широким лбом и скрученные в пучок высоко на затылке, венчала скромная белая шапочка. Лишь после второго взгляда иллюзия начинала таять, и сестра Болем становилась не красивой, а только миловидной.

Черты лица, если их рассматривать отдельно, оказывались самыми обыкновенными: нос слегка длинноват, а губы тонковаты. В повседневной одежде, торопясь домой после работы, она была бы совсем неприметной. Именно сочетание строгой накрахмаленной униформы со светлой кожей и желтоватыми волосами завораживало и изумляло. Кроме широкого лба и острого носа, Дэлглишу не удалось найти в ней сходства с покойной кузиной. Но было что-то особенное в ее огромных серых глазах, которые на секунду встретились с его глазами, прежде чем она потупила взор и уставилась на руки, сцепленные в замок на коленях.

— Насколько я понимаю, вы ближайшая родственница мисс Болем. Должно быть, для вас это страшное потрясение.

— Да. О да, просто ужасное! Энид была моей кузиной.

— У вас одинаковые фамилии. Ваши отцы были братьями?

— Да, были. И еще наши матери были сестрами. Два брата женились на двух сестрах, так что мы были с ней действительно близкими родственницами.

— У нее не осталось других родственников?

— Только мама и я.

— Мне придется поговорить с юристом мисс Болем, я полагаю, — сказал Дэлглиш. — Но вы бы мне очень помогли, если бы рассказали все, что знаете о ее жизни. Боюсь, мне придется задать вам личные вопросы. Как правило, они не имеют отношения к преступлению, но всегда лучше знать как можно больше о каждом, кого оно как-то коснулось. Имела ли ваша сестра какой-либо другой источник дохода, помимо работы в клинике?

— Да. Энид была довольно хорошо обеспечена. Дядя Сидни оставил ее матери около двадцати пяти тысяч фунтов, и все это перешло Энид. Я не знаю, какая сумма осталась от этих денег, но, думаю, кузина получала около тысячи фунтов в год, помимо своей зарплаты здесь. Она продолжала жить в квартире тетушки в Баллантайн-мэншнз, и она… она всегда была очень добра к нам.

— В каком смысле, мисс Болем? Она давала вам деньги?

— О нет! Этого Энид никогда бы не сделала. Она дарила нам подарки. Тридцать фунтов на Рождество и пятьдесят на летний отдых. У мамы рассеянный склероз, и мы не могли ездить в обычную гостиницу.

— И что же произойдет с деньгами мисс Болем сейчас?

Она подняла свои серые глаза и посмотрела на него без тени смущения. Потом просто ответила:

— Они перейдут к нам с мамой. Ведь Энид больше некому было их оставить. Кузина всегда говорила, что деньги достанутся нам, если она умрет первой. Но конечно, было маловероятно, что она может умереть первой, во всяком случае, раньше мамы.

И в самом деле было маловероятно, что при естественном развитии событий миссис Болем могла бы унаследовать двадцать пять тысяч фунтов или то, что от них осталось, подумал Дэлглиш. Вот наиболее очевидный мотив, столь понятный, столь удобный, столь любимый всеми государственными обвинителями. Каждый присяжный мог понять, какой соблазн таят в себе деньги. Неужели сестра Болем не осознавала, насколько существенна информация, которой она делилась с ним непринужденно и откровенно? Неужели невинность могла быть столь наивной или вина столь самонадеянной?

Совершенно неожиданно он спросил:

— Ваша кузина была популярна, мисс Болем?

— У Энид было мало друзей. Не помню, чтобы она когда-либо говорила, что у нее широкий круг общения. Она бы этого не хотела. У нее была активная церковная жизнь, а еще и гайды^[11]. Она, правда, была очень тихим человеком.

— Но ни о каких ее недоброжелателях вам неизвестно?

— О нет! Не было никаких недоброжелателей. Энид все уважали.

Это она произнесла еле слышно. Дэлглиш сказал:

— Тогда складывается впечатление, что это было непредумышленное и ничем не мотивированное убийство. Логично предположить, что его совершил кто-то из пациентов. Но такое маловероятно, да и все вы настаиваете на этом.

— Нет! Это не мог быть кто-то из пациентов! Я уверена, ни один из них не способен совершить такое. У них нет склонности к насилию.

— И даже у мистера Типпета?

— Но это не мог быть мистер Типпет. Он в больнице.

— Мне так и сказали. Сколько сотрудников клиники знали о том, что мистер Типпет не придет сюда в эту пятницу?

— Не могу сказать. Нейгл знал, потому что ответил на звонок, а потом сообщил обо всем Энид и старшей сестре. Старшая сестра сказала мне. Понимаете, я обычно стараюсь присматривать за Типпетом, когда работаю с пациентами отделения ЛСД-терапии по пятницам. Конечно, я не могу оставить пациента больше чем на секунду, но периодически выглядываю за дверь, чтобы проверить, все ли в порядке с Типпетом. Сегодня в этом не было необходимости. Бедный Типпет, он так любит творческую терапию! Миссис Баумгартен на больничном уже шесть месяцев, но мы не могли помешать Типпету приходить сюда. Он и мухи не обидит. Подло предполагать, что Типпет может иметь отношение к убийству. Подло! — В ее голосе появились нотки гнева. Дэлглиш сказал как можно мягче:

— Но никто ничего такого не предполагает. Если Типпет в больнице, а я нисколько не сомневаюсь, что это подтвердится, то он просто не мог оказаться здесь.

— Но кто-то же положил вырезанную им фигурку на тело! Если бы Типпет находился здесь, подозрение сразу пало бы на него, и он был бы страшно смущен и расстроен. Подло было так поступать. Действительно подло! — Она замолчала, едва сдерживая подступившие слезы.

Дэлглиш заметил, как она нервно сжимает пальцы, держа руки на коленях. Он тихо произнес:

— Думаю, не стоит так беспокоиться о мистере Типпете. Я хотел бы, чтобы вы хорошо подумали и рассказали мне обо всем, что произошло в клинике с того момента, как вы заступили на дежурство сегодня вечером. Не важно, что происходило с другими, меня интересует только то, что делали вы.

Сестра Болем ясно помнила все, что делала, и, поколебавшись лишь одно мгновение, изложила подробно и последовательно, что происходило с ней вечером.

Обычно по вечерам в пятницу ее обязанности состояли в том, чтобы «курировать» любого пациента, проходящего лечение лизергиновой кислотой. Она объяснила, что это метод избавления от глубоко укоренившихся комплексов, состоящий в том, чтобы пациент смог вспомнить и рассказать о проблемах, которые подавлялись в его подсознании и стали причиной его болезни. Когда сестра Болем заговорила о лечении, ее нервозность исчезла, и она, казалось, забыла о том, что разговаривает с человеком, далеким от психиатрии. Дэлглиш не перебивал ее.

— Это удивительное лекарство, и доктор Бейгли часто его использует. Оно называется диэтиламид лизергиновой кислоты, и, по-моему, его открыл какой-то немец в 1942 году. Мы даем препарат пациентам для приема внутрь, обычная доза составляет двадцать пять сотых миллиграмма. Его выпускают в ампулах по одному миллиграмму, он смешивается с дистиллированной водой в количестве от пятнадцати до тридцати кубиков. Пациентам рекомендуется не завтракать в день лечения. Первичный эффект после применения заметен уже через полчаса, более острые субъективные реакции наблюдаются в промежуток от одного до полутора часов после приема. Именно тогда доктор Бейгли и спускается вниз, чтобы наблюдать за пациентом. Действие препарата может длиться до четырех часов, и все это время пациент возбужден, беспокоен и практически лишен связи с реальностью. Разумеется, пациенты никогда не остаются без присмотра, и полуподвальным кабинетом мы пользуемся потому, что это уединенное и тихое место, где шум не беспокоит никого. Как правило, мы проводим ЛСД-терапию по пятницам — днем и вечером, и я всегда «курирую» пациента.

— Полагаю, если по пятницам в полуподвале слышался какой-то шум, например, крики, то большинство сотрудников думали, что всему виной пациенты отделения ЛСД-терапии?

На лице мисс Болем отразилось сомнение.

— Наверное, это возможно. Конечно, такие пациенты могут быть очень шумными. Сегодня, например, моя пациентка была возбуждена больше, чем обычно, вот почему я постоянно находилась при ней. Обычно, как только самое трудное для пациента остается позади, я на какое-то время удаляюсь в комнату, примыкающую к кабинету, и сортирую постиранное белье. Конечно, я оставляю дверь между помещениями открытой, чтобы следить за пациентом.

Дэлглиш поинтересовался, что именно произошло в течение вечера.

— Значит, так. Лечение началось сразу после трех тридцати, и доктор Бейгли на минутку заглянул в кабинет после четырех, чтобы проверить, все ли нормально. Я оставалась с пациенткой до четырех тридцати, когда пришла миссис Шортхаус и сказала, что чай готов. Старшая сестра спустилась вниз, а я пошла наверх в комнату медсестер и выпила чаю. Сюда я вернулась без четверти пять и в пять позвонила доктору Бейгли. Он пробыл с пациенткой примерно три четверти часа. Потом он ушел, чтобы продолжать прием пациентов отделения ЭШТ. Я осталась с пациенткой. Она была такой беспокойной, что я решила не заниматься бельем до позднего вечера. Примерно без двадцати семь в дверь постучал Питер Нейгл и попросил дать ему белье. Я сказала, что оно еще не рассортировано, он, похоже, немного удивился, но ничего не ответил. Через некоторое время мне показалось, что я услышала крик. Сначала я не обратила на это внимания, так как звук донесся издали и я предположила, что это просто дети играют на площади. Потом я подумала, надо все-таки проверить, не случилось ли что-нибудь, и пошла к двери. Тогда я увидела, как доктор Бейгли и доктор Штайнер со старшей сестрой и доктором Ингрэм спускаются в полуподвал. Старшая сестра сказала мне, что ничего не произошло, и велела вернуться к пациенту. Я так и сделала.

— Вы ни разу не отлучались из кабинета, после того как доктор Бейгли покинул вас где-то без четверти шесть?

— Нет! В этом не было необходимости. Если бы мне надо было посетить туалет или что-то вроде этого, — сестра Болем слегка покраснела, — то я бы позвонила старшей сестре и попросила подменить меня.

— Вы вообще не звонили из кабинета на протяжении вечера?

— Я звонила только в кабинет ЭШТ в пять часов, чтобы позвать доктора Бейгли.

— Вы точно уверены, что не звонили мисс Болем?

— Энид? Нет! У меня не было никаких причин связываться с Энид. Она… понимаете, мы мало общаемся в клинике. Как видите, я подчиняюсь старшей сестре Эмброуз, а Энид не отвечала за младший медперсонал.

— Но вы часто встречались за пределами клиники?

— Нет, я не это имела в виду. Я была у кузины дома раз или два, чтобы забрать чек на Рождество и еще летом, но мне всегда сложно оставить маму. Кроме того, у Энид была своя жизнь. И потом, она ведь намного старше меня. Я не очень хорошо ее знала… — Ее речь оборвалась, и Дэлглиш увидел, что она плачет. Пытаясь нащупать под фартуком, в кармане халата, носовой платок, она всхлипнула: — Это так ужасно! Бедная Энид! Еще положить на нее этого идола, чтобы посмеяться над ней и придать ей такой вид, будто она убаюкивает младенца!

Дэлглиш полагал, что сестра Мэрион Болем не видела тело, о чем и сказал ей.

— Я действительно его не видела! Доктор Этридж и старшая сестра не пустили меня к ней. Но всем нам сообщили, что случилось.

Мисс Болем и в самом деле выглядела так, будто убаюкивает младенца. Но Дэлглиша удивило то, что это сказал человек, не видевший тела. Должно быть, главный врач очень наглядно описал представшее перед ним зрелище.

Сестра Болем наконец нашла платок и достала его из кармана. Вместе с ним она вытащила пару тонких хирургических перчаток. Они упали к ногам Дэлглиша. Подобрав их, он спросил:

— Я думал, вы тут не пользуетесь хирургическими перчатками.

Казалось, столь неожиданный интерес с его стороны нисколько не удивил сестру Болем. С поразительным самообладанием сдерживая рыдания, она ответила:

— Мы используем их не так уж часто, но всегда держим про запас несколько пар. В клинике давно перешли на одноразовые перчатки, но несколько пар старого образца у нас осталось. Это одна из них. Мы используем их при уборке от случая к случаю.

— Спасибо, — поблагодарил ее Дэлглиш. — Я оставлю эту пару себе, если вы не против. И я думаю, что сегодня мне больше не придется вас беспокоить.

Сестра Болем пробормотала что-то неразборчивое, вполне вероятно, это было «спасибо» и, почти пятясь, вышла из комнаты.

Для медперсонала, ожидавшего в кабинете на первом этаже своей очереди ответить на вопросы Дэлглиша, время тянулось бесконечно медленно. Фредерика Саксон принесла какие-то бумаги из своего кабинета на третьем этаже и решала тест по определению уровня интеллекта. Этому предшествовали бурные дискуссии по поводу того, стоит ли ей идти наверх одной, но мисс Саксон решительно заявила, что не собирается терять время, сидя здесь и грызя ногти, до тех пор пока полиция не соизволит вызвать ее в кабинет, и что не прячет убийцу где-нибудь наверху, и что не намеревается уничтожить улики, и что нисколько не возражает, если любой из коллег пожелает пойти с ней и во всем этом удостовериться. В ответ на столь ужасающую прямолинейность послышалось как возмущенное, так и одобрительное бормотание, но миссис Босток вдруг объявила, что хотела бы захватить книгу из медицинской библиотеки, и обе женщины вышли из комнаты и вместе вернулись. Калли недолго покрутился поблизости, стремясь получить статус больного, и в конце концов его отпустили домой лечить живот. Единственной пациенткой, оставшейся в клинике, была миссис Кинг, которой задали несколько вопросов и позволили удалиться в сопровождении ожидавшего ее супруга. Мистер Бердж также покинул клинику, громко выражая возмущение по поводу раннего окончания приема и душевной травмы, нанесенной ему всеми этими событиями.

— Знаете, он получает от этого удовольствие, это же видно, — доверительно сообщала миссис Шортхаус собравшимся в кабинете сотрудникам. — Следователю с трудом удалось отправить его восвояси, я вам говорю.

Казалось, миссис Шортхаус может много чего еще им рассказать. Она получила разрешение делать кофе и сандвичи в маленькой кухне на первом этаже в задней части здания, благодаря чему у нее появился предлог постоянно сновать туда и обратно по коридору. Сандвичи приносились практически по одному. Чашки забирались для мытья строго по отдельности. Это хождение туда-сюда давало ей возможность передавать самые свежие новости с места развития событий остальным сотрудникам, которые всякий раз ожидали ее с плохо скрываемым волнением и тревогой. Миссис Шортхаус явно не была тем эмиссаром, которого они избрали бы по собственной воле, но сейчас любая информация, кто бы ее ни добыл и ни рассказал, помогала справиться с бременем неизвестности, а миссис Шортхаус, конечно, оказалась весьма компетентной в полицейском делопроизводстве.

— Несколько полицейских сейчас обыскивают здание, и одного своего человека они поставили у двери. Само собой, они никого не нашли. Что ж, этому есть разумное объяснение! Мы знаем, что он не мог выбраться из здания. Или попасть внутрь, если уж на то пошло. Я сказала сержанту: «Сегодня я уже убрала всю клинику, как положено, так что скажите ребятам, чтобы не топтали здесь своими ботинками…» Сейчас расскажу кое-что странное. Ищут отпечатки в полуподвальном лифте. И еще замеряют его.

Фредерика Саксон подняла голову, словно желая что-то сказать, но промолчала и вернулась к своему занятию. Полуподвальный лифт площадью около четырех квадратных футов, управляемый канатным шкивом, использовался для транспортировки пищи из полуподвальной кухни в столовую на втором этаже, когда клиника еще была частным домом. Лифт так и не демонтировали. Иногда с его помощью медицинская документация доставлялась из полуподвального архива в кабинеты на втором и третьем этажах, но большую часть времени он стоял без дела. Никто не комментировал возможных причин, по которым полиция решила проверить лифт на отпечатки.

Миссис Шортхаус унесла две чашки, чтобы помыть. Через пять минут она вернулась.

— Мистер Лодер в общем кабинете, звонит председателю, чтобы рассказать об убийстве, я полагаю. В комитете по управлению лечебными учреждениями теперь будет о чем посудачить, это уж точно. Старшая сестра с одним полицейским проверяет по списку наличие всего белья и одежды. Похоже, пропал холщовый фартук из отделения творческой терапии. Ах да, еще кое-что. Выключают отопление. Хотят и котельную прочесать, как я полагаю. Очень мило со стороны полиции, должна сказать. Здесь будет чертовски холодно в понедельник.

И еще приехал похоронный автобус. «Скорую помощь» не вызывают, сами понимаете, ведь жертва мертва. Вероятно, вы слышали, как он приехал. Думаю, если немного раздвинуть занавески, то можно будет увидеть, как ее заносят внутрь.

Однако никому не хотелось отодвигать занавески, и когда за дверью послышались тихие, осторожные шаги носильщиков, никто не проронил ни слова. Фредерика Саксон отложила карандаш и склонила голову, словно читая молитву. Когда парадная дверь закрылась, по комнате тихим свистом разнесся вздох облегчения. На мгновение воцарилась тишина, и автобус уехал. Миссис Шортхаус была единственной, кто заговорил:

— Несчастная бедняжка! Знаете, я была уверена, что она продержится здесь максимум еще полгода. Как бы там ни было, никогда не думала, что она умрет раньше.

Дженнифер Придди сидела в стороне от остальных на краю кушетки для пациентов. Ее беседа со следователем оказалась неожиданно легкой. Правда, она сама толком не понимала, чего ожидала, но уж точно не встречи с таким мягким, тактичным человеком с приятным голосом. Он не повторял раз за разом слова сочувствия по поводу потрясения, которое она испытала, обнаружив тело. Он не улыбался ей. Не пытался держаться покровительственно или изображать понимание. Глядя на него, она думала, что он заинтересован лишь в том, чтобы как можно быстрее установить истину, и ожидал этого от остальных. Она поняла, что будет трудно солгать ему, и даже не пыталась сделать это. Было несложно вспомнить обо всем, что случилось. Суперинтендант подробно расспросил ее о минутах, что она провела в подвале с Питером. Этого следовало ожидать. Естественно, полицейский задумывался, не мог ли Питер убить мисс Болем после того, как вернулся после отправки почты, и до того, как она присоединилась к нему. Что ж, это было невозможно. Она спустилась вслед за ним почти сразу же, и мисс Шортхаус могла это подтвердить. Вероятно, злоумышленнику не потребовалось много времени, чтобы убить Энид — она попыталась отогнать прочь мысли об этом непредсказуемом, зверском, просчитанном акте насилия, — но как бы быстро все ни произошло, Питер не успел бы этого сделать.

Мисс Придди подумала о Питере. За размышлениями о нем проходила большая часть тех редких часов, что она проводила в уединении. Сегодня, однако, привычные милые грезы подернулись беспокойством. Рассердится ли он из-за того, что она так себя повела? Она со стыдом вспомнила, как издала жуткий крик через пару секунд после обнаружения тела и бросилась в объятия Питера. Разумеется, он отнесся к ней с добротой, проявил заботу, но он ведь всегда был добр и заботлив, когда не работал, и помнил о том, что она находится рядом. Она знала, что Питер ненавидит суету, а любое проявление любви его раздражает. Мисс Придди уже давно научилась мириться с тем, что их любовь — а она не сомневалась, что это любовь, — нужно принимать на его условиях. После нескольких минут, что они провели вместе в комнате медсестер, когда обнаружили тело мисс Болем, она перемолвилась с ним всего парой слов. Она терялась в догадках, не зная, что он чувствует сейчас. Дженнифер была уверена только в одном: она не сможет позировать ему сегодня вечером. И дело было даже не в том, что она испытывала стыд или чувство вины: Питер давно излечил ее от этих тяжких недугов, которые обычно идут рука об руку. Он, естественно, ожидает, что она придет в его маленькую квартирку, как они и договорились. В конце концов, у нее есть надежное алиби, а ее родители, несомненно, поверят в то, что она задержалась на вечерних занятиях. Питер не увидит веских причин, по которым они должны менять планы. Но она не могла согласиться на встречу! Не сегодня! И больше всего ее пугало даже не позирование, а то, что за этим последует. Она не сможет отвергнуть его. Она не захочет его отвергать. А сегодня, когда умерла Энид, она чувствовала, что не вынесет прикосновения к своему телу.

Когда она вернулась в общий кабинет после беседы со следователем, к ней подсел доктор Штайнер и проявил доброту и участие. Доктор Штайнер всегда был добрым. Было легко критиковать его за бездействие и смеяться над его странными пациентами, но он действительно переживал за людей, в то время как доктор Бейгли, который так много работал и изматывал себя бесконечными приемами, на самом деле людей не любил, а только хотел этому научиться. Дженни сама толком не понимала, почему была в этом уверена. Ведь раньше она никогда об этом не думала. Сегодня вечером, однако, когда первый шок после обнаружения тела прошел, ее мысли были неестественно ясными. И не только мысли. Все ее ощущения странным образом обострились. Осязаемые предметы вокруг нее: ситец, покрывающий кушетку, красное одеяло, сложенное у ее изножья, разнообразные насыщенные оттенки зеленого и золотого, которыми переливались хризантемы на письменном столе, — все казалось ей более четким, ярким и более реальным, чем обычно. Она видела, как изогнулась рука мисс Саксон, которую та положила на стол и обвила вокруг книги, и как поблескивают маленькие волоски на ее предплечье в свете настольной лампы. Дженнифер стало интересно, всегда ли Питер видит бурлящую вокруг него жизнь с такой удивительной отчетливостью, так, будто ты только что родился в незнакомом мире, который еще пестрит чистыми яркими красками дней сотворения. Наверное, именно так воспринимает окружающее художник.

«Наверное, это влияние бренди», — подумала Дженнифер и рассмеялась. Тут она вспомнила, как полчаса назад услышала недовольное бормотание старшей сестры Эмброуз: «Чем этот Нейгл напоил Придди? Бедная девчушка почти пьяна». Но она не была пьяна и на самом деле слабо верила в то, что виной такому настроению было именно бренди.

Доктор Штайнер придвинул стул ближе к ней и на одно мгновение положил руку ей на плечо. Без долгих размышлений мисс Придди сказала:

— Она была добра ко мне, а я ее не любила.

Она уже не испытывала ни сожаления, ни чувства вины по поводу случившегося. Это была лишь констатация факта.

— Вы не должны об этом беспокоиться, — мягко сказал он и погладил ее по колену.

Она не возражала против поглаживания. Питер сказал бы: «Похотливый старый козел! Скажи, чтобы убрал свои лапы». Однако Питер был бы не прав. Дженни знала, что поступок — проявление доброты. В какой-то момент ей захотелось склонить голову к его голове, чтобы дать ему знать — она все понимает. У него были маленькие и удивительно чистые для мужчины руки, совсем не такие, как руки Питера с длинными, костлявыми пальцами, заляпанными краской. Она заметила, как курчавые волосы выбиваются из-под манжет рубашки доктора, увидела черную поросль на запястье. На мизинце у Штайнера была золотая печатка, тяжелая, как кастет.

— Ваши чувства вполне естественны, — произнес он. — Когда кто-то умирает, мы всегда думаем, что могли бы быть добрее к этому человеку и лучше к нему относиться. С этим ничего не поделаешь. Не следует притворяться, когда речь идет о чувствах. Если мы сможем их понять, то со временем научимся принимать их и жить с ними.

Но Дженнифер Придди уже его не слушала, потому что дверь тихо открылась и в комнату вошел Питер Нейгл.

Заскучав на стойке дежурных и устав от обмена банальными фразами с необщительным полицейским, которого там оставили, Нейгл решил сменить обстановку и отправился в общий кабинет. Хотя формально его уже опросили, ему еще не позволили покинуть клинику. Секретарь Лодер явно ожидал, что он останется здесь до тех пор, пока здание можно будет запереть на ночь, а в понедельник утром вновь появится, чтобы открыть его. Судя по тому, как развивались события, можно было заключить, что ему придется проторчать в клинике по крайней мере еще пару часов. А ведь утром он планировал пораньше вернуться домой и поработать над картиной. Теперь не было никакого смысла думать об этом. Возможно, уже перевалит за полночь, когда все как-то разрешится и ему позволят уйти. Но даже если они с Дженни смогут поехать вместе в Пимлико, она не будет позировать ему сегодня вечером. Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы догадаться об этом. Она не устремилась к нему, когда он вошел в помещение, и он был благодарен ей хотя бы за эту сдержанность. Однако она бросила на него свой застенчивый, неопределенный взгляд, не то заговорщический, не то полный мольбы. Так она просила его о понимании и выражала сожаление.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

7

Под Актом 1946 года имеется в виду акт учреждения Национальной службы здравоохранения, который вступил в силу 5 июля 1948 г., что стало фактической датой образования НСЗ. До учреждения НСЗ медицина в Великобритании была платной. Клиники существовали главным образом за счет пожертвований.

8

В британской системе здравоохранения зарплата сотрудникам медицинских учреждений выплачивается исходя из присвоенной им степени. Каждой степени соответствует определенная буква, в настоящее время степеней девять, причем с каждой последующей буквой уровень заработной платы и требования к сотруднику повышаются.

9

Имеется в виду доклад Ноэля Холла по структуре классификации административных и канцелярских служащих в учреждениях здравоохранения, изданный в 1958 г.

10

ЮЗ-8 — юго-западный почтовый округ Лондона (включает южный Ламбет и Воксхолл). Всего в Лондоне 8 основных почтовых округов, каждый обозначается в соответствии с географическим положением.

11

Герл-гайды — организация девушек и женщин, аналогичная движению бойскаутов.