Говорящие памятники. Книга II. Проклятие

Филимон Сергеев, 2019

Филимон Сергеев – писатель, поэт, артист кино и эстрады. Член Союза писателей России, Гильдии актёров кино России, член Поморского землячества в Москве. Снялся более чем в 50 фильмах. Лауреат премии Второго кинофестиваля «Золотой клык» за кинофильм «Рысь выходит на тропу» (2002). Лауреат конкурса «Звезда полей» (2004), проводимого некоммерческой организацией «Рубцовский творческий союз». Автор нескольких книг, в том числе романа «Идущий от солнца» (2013), книги рассказов и повестей «Орангутан и Ваучер» (2014). В романе «Говорящие памятники» писатель использует фантастические приемы повествования, вводит элементы необычного, порой нарушая границы реальности, попирая принятые условности, что позволяет ему наиболее ярко, выпукло показать проблемы и боли нашего времени. Предлагаем вашему вниманию вторую книгу романа. Первая книга выходила в 2016 году.

Глава третья

Гиппократ и его удивительный разум

Серебряный Гиппократ — фигура с маленький человеческий рост, имеющая нарядную шляпу и сильно истоптанные туфли, — появился очень скоро. Гиппократ плохо говорил по-русски, но доходчиво.

— Моё почтение, мастер. Я нахожу Ваше лицо не совсем здоровым, — сразу начал он.

— О здоровье подумать некогда, — приветливо улыбаясь, с низким поклоном, ответил хозяин. — Только болен не я, а Лев Николаевич. Он бредит в припадке. Я в растерянности… С ним такое впервые.

— Бред, бывающий вместе со смехом менее опасен, — тихо и вкрадчиво сказал Гиппократ. — Но бред серьёзный более опасен.

— Чертей баламутит писатель наш…

— Бороться с чертями — опасно. А не бороться ещё опаснее. Весь мир заполонят. Может, гомопродукты остановят прирост, — играя в мудрость, рассуждал олигарх. — Нахрапистый чёрт страшнее самого профессионального дьявола, сидящего в тёплом кабинете. Он непредсказуем и готов ободрать Землю как липку.

Хозяин с жалостью смотрел на бронзовое безжизненное лицо великого писателя, и, поняв, что он невменяем, предложил Гиппократу сесть за стол рядом с отяжелевшим русским классиком на деревянную лавку.

— Почту за честь, — сухо сказал Гиппократ.

— Врач-философ; ведь нет большой разницы между мудростью и медициной. Ваши слова, странствующий целитель?

— Да. Оно так и есть. Человек — не просто животное, постигающее земную юдоль. Его разум сознательно связан с космосом. Он такой же бесконечно озарённый, постигающий в движении всё на свете, как и космос, как Вселенная. Только философ может отважиться на такое постижение. Врач помогает ему понять этот странный очаровательный мир, и без философии здесь невозможно.

— Тогда скажите мне, философ, почему технический прогресс кое-как шевелится, а псевдонравственность, изощрённая проституция, аморальное поведение растут с большой скоростью, и рожать скоро будет опасно.

— Вы что, за этим позвали меня? — нахмурился Гиппократ.

— Нет, нет, уважаемый философ. Этот вопрос волнует меня лично, потому что я собираюсь жениться. Хватит разбойничать и целовать сексуалок! Можете не отвечать!

— Нет, я отвечу, хотя бы в порядке уважения к Вам. Не Господь подарил мне вторую жизнь, а Вы — великий мастер преобразования человеческой души. Благодаря Вам, я готовлю ещё один труд. Вероятно, он будет называться «Влияние строительного камня и цветных металлов на разум говорящих памятников». Но запомните, мастер, древнюю истину: «Сколько звёзд на небе, столько обманов таит женское сердце». Любовь может переродить человека, но сосчитать звёзды она не в силах. А теперь к делу. Что произошло с классиком до припадка?

— Я ему рассказал, что в Берлине, в кафе по международным связям, собирается Бессмертный полк миллионеров. А напротив, в этом же здании и в этот же день, съезжаются сексуалки со всего мира. У них форум под названием «Секс — бессмертен». Лев Николаевич загрустил, задумался и начал высказываться про городских грешников и переодетых чертей. А ведь сначала жениться советовал, чтобы многожёнство и флирт акробатическо-постельный прекратить. Сволочкову в пример ставил. Стихи читал:

Пока тяга есть и зверь бежит,

Глухарь к кополе спешит.

А потом олигарх с грустью посмотрел на беспомощного классика

Памятник сидел за широким столом, опустив голову, и обеими руками прижимал её к поверхности стола.

— Вес говорящего изваяния? — поинтересовался врач.

— Полтонны… и говорить ему… всего-навсего до нового затмения Солнца.

— Негусто, — сказал Гиппократ. — А мне сколько осталось? Простите, мастер, за любопытство.

— Вы из павильона дорогих металлов?

— Да, да, не цветных, а именно дорогих, ценных. Доступ к нам только по электронике.

— У Вас особый режим. Надо смотреть таблицу. По-моему, ещё лет пять. Что будем делать с памятником писателю?

— Лечить. Чего не излечивает лекарство, излечивает железо. А чего железо не излечивает, излечивает огонь. А чего огонь не излечивает, то должно считаться неизлечимым.

Мардахай Абрамович глянул на камин и вспомнил про железную кувалду.

— Какое у тебя лекарство от припадка? Не кувалда ли железная?

— Погодите, мастер, — наступила неловкая пауза. — Что сначала было на свете? Ну, ну…

— Мне сейчас не до этого… беда за бедой…

— Слово…

— Да, да, слово… слова, слова…

— С них и начнём. Вы же изобретатель изысканных слов…

— Да, да, но я не мастер слов. Я работаю с памятниками.

— Вы — поэт. Об этом мне Михаил Васильевич Ломоносов сообщил во время процедуры. Не прибедняйтесь. Давайте словом попробуем лечить, добрым, приятным словом, а потом видно будет, каким лекарством пользоваться.

Хозяин растерялся ещё больше.

— Но я не писатель, уважаемый Гиппократ. Я не прибедняюсь. Так, для души соединяю мысли и слова… Как поэт. Я не мастер. Меня вдохновили памятники, и я научил их говорить. Но я не профессионал в построении слов.

— Вы думаете, я профессионал? Да, я не спорю — лечит болезни врач, но излечивает природа.

— А клятву Гиппократа кто придумал?

— Не смешите, Мардахай Абрамович! Клятву я перевёл на греческий язык, странствуя по Египту как бродячий актёр-врач. Она помогает мне нести службу.

Хозяин ещё больше растерялся.

— Ищите подходящие слова, уважаемый, не ленитесь, — твёрдо сказал Гиппократ и, встав, предложил Мардахаю Абрамовичу присесть рядом с классиком.

Сволочкова делала вокруг стола, за которым сидел обморочный Лев Николаевич, неторопливые круги, предлагая крепкий индийский чай со сливками.

Миллиардер вспотел. Он робко подсел к писателю, задумался, вероятно подыскивая подходящие слова, но слов не находилось, и он кусал губы, чесал затылок: «Зачем я рассказал злую историю про бессмертный полк миллионеров и про этот маразматический форум дам с громким названием “Секс бессмертен”. Получилось, что блудники — бессмертные морфинисты» — размышлял он. — Ерунда какая-то получилась».

Между тем бронзовый Лев Николаевич Толстой с невнятного шёпота перешёл на затяжной храп и руки с головы убрал, переместив их под голову. В спальне стало тихо, но храп был очень громким и непредсказуемым. Он в любую секунду мог оборваться.

— Лев Николаевич, это я, Мардахай Абрамович! Вы слышите меня? Это я, Мардахай… — робко начал шептать хозяин прямо в уши писателю. Пальцы рук классика зашевелились, скользнули по столу и коснулись стоявшей на краю стола стеклянной пепельницы.

— Блудники, морфинисты, курильщики, — он вдруг что есть мочи стиснул пепельницу, она хрустнула, и окурки полетели во все стороны. Как только писатель приподнял голову и глянул по сторонам, Мардахай тут же что-то вспомнил:

Мир соткан, соткан из любви

И потому неувядаем —

сразу завопил он нечеловеческим голосом.

Любовь есть в Солнце и в крови,

В дыханье звёзд и в розах мая,

Везде полёт её души, которая, как мир, нетленна,

И потому её богема плюёт на злата барыши.

Бронзовый Лев Николаевич неожиданно прислушался к стихам.

Ей всё равно, какая власть, какая вера, жизнь какая,

— продолжал декламировать вспотевший олигарх.

Любовь не может низко пасть,

Любовь падения не знает.

— Лев Николаевич, что с Вами?

— Я… я… я приустал немного, мне больно внутри, что-то словно оборвалось. Но стихи твои прекрасны. А дальше помнишь?

Любовь идёт повсюду в бой,

Через проклятья и усмешки,

И всюду ищет путь святой

Необъяснимый, поднебесный.

— Браво, Мардахай Абрамович! Что-то стряслось со мной, и я уснул, а теперь, видишь, проснулся. Любовь наверняка существует и нам без неё никак. А эти сексуалки-вертихвостки в модных джерси и в дымчатых локонах пусть зарубят себе на одном месте, что без любви мы никто и никуда. Я против секса! Я за любовь.

Мардахай Абрамович и Анюта Сволочкова внимательно слушали классика, не пропуская ни одного звука. Они хорошо знали, что такое сексомоторное наслаждение и как на косачином току пользовались природной взаимностью, и обоюдное, чувственное внимание было у них на первом месте. В эротических движениях они рассматривали друг друга, как будто видели впервые, и любовались каждым искренним словом, сказанным во время сладкого наслаждения, а также в перерывах между длинными удовольствиями. Но что такое нравственное духовное наслаждение, о котором всё время твердил Лев Николаевич Толстой, им было неизвестно. Татьяна Ларина, Наташа Ростова, Машенька из повести Толстого «Свадебное счастье», Нина Заречная в «Чайке» А. Чехова — всё это были несказанно духовные и красивые люди. Но в жизни они их не встречали, а в Чистилище тем более. Этот факт волновал и олигарха, и Сволочкову. Неужели так фантастически изменились люди с той, совсем недалёкой, поры позапрошлого века? Может, деньги были другими? Может, совесть и страх перед Богом заставляли надеяться и верить? Может, отвернувшись от милосердия и влияния Божественных земных сил, малограмотные большевики и местечковые чиновники нарушили тот царственный дореволюционный уклад жизни, который угнетал их. И пошло, и поехало! Ненависть друг к другу, гражданская война. Тут уж — раздолье сексу и мимолётным половым связям не было конца и края.

«Фильм „Чапаев” — замечательный фильм, но где сцены, как Анка-пулемётчица, наслаждаясь новой грядущей жизнью и приходом забубённой власти, ненасытно отдаётся Чапаеву? — рассуждал олигарх. — А Петька помогает ему в период разработки Чапаевым стратегических планов и востребованного отдыха главнокомандующего. Петька тоже спит с Анкой. И это с приходом другой бездуховной власти вполне закономерно, естественно. Потому что малограмотный человек — это страшное животное, убивающее и поедающее всё вокруг. Благо есть приспособление и оружие для исполнения желаний. Вот откуд а взялись эти ужасные безрассудные люди в дикой погоне за деньгами, властью! Вот почему заезженные слова „культура”, „искусство” не меняют своей структуры! Потому что в истине ничего не меняется. Деньги и власть, а культура, искусство есть — хорошо, нет — ещё лучше. Но в дореволюционной России культура была, конечно, не для бедных людей. Но бедные тоже приглядывались к богатым и кое-чему учились у них (в основном, как беречь и тратить деньги, как экономить). В с е гд а помнить — Плюшкин в наше трудное и дорогое время — уважаемый человек!! Посмотрите на новых орлов-коррупционеров, спросите у них, что такое любовь? Без секса никуда!!! Вино, ресторан, полупризрачная просторная, как неувядаемая Красная площадь, постель и желание талантливых, продвинутых детей и много-много денег. Современные ястребы быстро летят! Но куда? Вот ответ на вопрос, почему так сильно изменились люди. Они не знают, куда летят. И немалая часть летит к личному обогащению. Вот и всё. Больше их ничего не интересует.

Лев Толстой готов безжалостно наказывать за такой бардак, за такую пошлую безнравственность. И правильно! Они могут нарожать столько жутких уродов, что не только в России им не хватит места, но и в Китае, в Америке. Двойное общение. С двумя сразу. Но лучше с двумя, но не сразу, а в разных местах в один день. Этот половой животный нетерпёж перебрался к нам с Запада и стал гордостью многих ненормальных мужчин. Но это прежде всего распущенность и незнание законов природы. Чем больше думаешь о любимой женщине, тем она милее и краше, и весь мир преображается. И как, каким образом и где произойдёт отправление, думать грех. Это в руках Всевышнего. Хочешь так, а получится всё иначе. Главное — она рядом, любящая и стремящаяся к твоей душе, к твоему сердцу. А всё остальное пусть прилагается в одной или другой форме. Перестройке более тридцати лет. Где истинные поэты?! Где писатели?! Где художники?! Где киномастера без политики? Не те, что собирают деньги на издание новых проектов, и творчество их на этом заканчивается, а истинные, чтобы вдохновляли, звали к новым переменам, к новым задачам, подвигам. Жаль Высоцкого, жаль Рубцова, жаль Шукшина (поэта в своих рассказах), Есенина жаль, Маяковского, Шолохова, Твардовского, жаль и многих других создателей новой культуры на явном страшном бескультурье. Новая поросль, новое дыхание набирало тогда силы: братья Васильевы, фильмы „Чапаев”, „Волочаевские дни”. Сергей Эйзенштейн, принявший страшною кровью сделанную революцию, — „Александр Невский”, „Иван Грозный”… Была цель, было направление, основанное на славянофильстве. Всеволод Пудовкин — „Головня”, фильмы о несгибаемом мужестве, беспринципной, безжалостной, жестокой борьбе за светлую цельную Россию — „Мать”, „Суворов”, „Минин и Пожарский”, „Чингисхан”, „Броненосец Потёмкин”. Сейчас всё подчинено шаткому западно-американскому бизнесу, его резкой хватке, что выгодно и доходно сейчас, а что нет. Все корпорации, все холдинги, всё производство — по западным меркам, покрою. Всё оттуда: реклама, бонусы, якобы бесплатные подарки за редкую покупку, беспроигрышная лотерея, тендеры, шоу красавиц, эстрадное шоу. Гостиницы на западный манер: шаньги с картошкой из Китая, с фортеклюквой, с фортечерникой, с фортебрусникой и т. д. А где Россия?! Где Ваньки-встаньки — на все руки мастера?!! Нет! Надо жениться и начать новую жизнь. Где-нибудь в Сибири, на отшибе. Подальше от этих бескультурных людей».

Олигарх тряхнул головой, вытер пот со лба, снял халат, ночную рубашку.

— Анюта, дай мне новую одежду и принеси более праздничный халат. Я вспотел. Лев Николаевич, разговор будет очень серьёзный… Хотя после этих сексуалок, бессмертного полка миллионеров трудно говорить более серьёзно… Но Вы за любовь, а?

— За любовь, только за любовь!.. И за Ваши прекрасные стихи о ней. Надеюсь, Вы всегда их помните?

— Ещё бы!

Есть у любви глубокий смысл —

Она расчёту неподвластна.

Наверно, оттого прекрасна

Судьба влюблённого и жизнь.

Но как же подл любовный мир,

Где всё расчётливо, продажно

И обольстительно-отважно,

Пока звон золота и пир.

Но как ничтожен мир игры,

Где нет любви, где только маски,

Распад прикрыт румяной краской

И шмотками из мишуры.

Только тут олигарх обратил внимание на стоящего в дверях спальни Гиппократа.

— Господин Гиппократ, спасибо Вам, — он поднялся из-за стола босиком, в одних трусах с двойным люрексом. — Вы так легко справились с проблемой.

— Рад стараться! Если сон облегчает страдания, — болезнь несмертельна. И потом — жизнь коротка, путь искусства долог, удобный случай скоропроходящ, опыт обманчив, суждение трудно. Поэтому не только врач должен употреблять в дело всё, что необходимо, но и больной, и окружающие, и все внешние обстоятельства должны способствовать врачу и его деятельности.

— Браво! Не я мастер, а Вы, господин Гиппократ! Браво, и ещё раз браво! Когда будет очень плохо моей душе, когда я буду стонать и мучиться, я научу Вас говорить со вселенной, как с маленьким ребёнком, а иногда — ставить его в угол, чтобы не делал больших неприятностей. Первая неприятность в том, что она, именно она, вселенная, создала человека! Зачем?! Чтобы люди воевали за каждый клочок земли, скажете Вы. Да?

— Нет, я так не скажу. Я скажу: чтобы люди портили себя, своё здоровье, жили в страданиях…

— Хорошо, пусть будет так. Ибо Бог говорит нам, что наша жизнь пребывает в вечности. Но зачем им земля, если здоровья нет?! И мораль превратилась в аморальную гадость… Они, как свиньи, будут рыться в земле, пока не найдут в ней что-нибудь для продажи. Так как производить что-то они не хотят. Это им скучно, безрадостно… На этой продаже они построят цивилизацию. Как я построил «Чистилище». Но в моей подземке есть мудрость, благодаря которой мы живы. А там — он пальцем ткнул наверх — другие законы, другие порядки, и каждый думает, как обойти, как приструнить себе подобного… Это плохо… Это маразм…

И, не найдя больше слов, хозяин перешёл на стихи:

И опять растёт желанье —

Как подставить, обмануть…

Нет на это оправданья?!

Выбрали мы жуткий путь.

И в краю, где жизни птица

Разрывает небеса,

Может, снова нам приснится

Правда истины — гроза!

Надо верить, верить, верить…

Светлый образ должен жить.

Сердце прячет лицемерье

И простор безумной лжи.

Он тяжело вздохнул и продолжил:

Вновь люди в диких облаченьях

Ползут ко власти без ума.

Их каждый офис — смертная тюрьма:

Паденье духа, совести паденье.

Удел их — деньги, секс и торжество

Над теми, кто всё это не имеет.

А честь, любовь — дурное баловство —

Пособие для школьников, музеев.

Сволочкова принесла красивый персидский халат и новую белую рубашку с манишкой. Хозяин отложил рубашку, надел халат и стал похож на персидского шаха.

— Летом у нас с Анютой Евсеевной Сволочковой венчание и свадьба, — сказал он. — Далеко — на Соловецких островах. Приглашаем Вас. Там много озёр, лодок. Анюта — мастер спорта по гребле.

— Как-как? Повторите ещё раз. Я плоховато слышу, — насторожился врач.

— Там тысячи озёр, лодок. Анюта — мастер спорта по гребле…

— Теперь понятно… Я подумал превратно… Неужели, думаю, ещё один вид спорта появился, не по гребле, а по е…

— А-а-а! Вы хоть из металла, но страстная натура. Для памятников это большая редкость.

— Ну и разговоры у вас, господа, — неожиданно встрял классик.

— Был у меня однажды такой памятник, — продолжил рассуждать хозяин. — Ну и навозился я с ним, как с ребёнком. Только он начал говорить — и сразу: «Фи-фи, фи-фи, фи-фи…» Я сначала не понял, что ему надо. Но когда он сказал мне: «Милый друг, я вспомнил мадемуазель Фифи»… Это был самый болтливый памятник, скорее, шикарный бюст из бронзы.

— Я знал его, — глаза классика загорелись, хандра спала. — В конце девятнадцатого века он сошёл с ума. Если бы он этого не сделал, ему бы помогли или заставили.

Олигарх внезапно снял халат, надел рубашку с манишкой, пристально посмотрел на Льва Николаевича Толстого.

— Вы считаете, что человека можно заставить сойти с ума? — удивился олигарх.

— Запросто! Отними у него заслуги, которыми он радовал и восхищал людей всю жизнь, лиши его этой работы, лиши дохода от этой работы, и посмотришь, что от него останется. Тяжкий сплин. Безумная немощь человека, потерявшего смысл жизни. Звали его Ги де Мопоссан. И очень жаль, что он сейчас молчит! Мардахай Абрамович, любезнейший из любезных создателей прекрасных скульптур, бюстов, неужели нельзя помочь бедному страдальцу? Почему он молчит?

— Погодите, господа, переживать за француза. В нашем болоте не всё благополучно, и даже очень неблагополучно. Практика подсказывает, что слова многих мудрых памятников мы сможем слышать только до следующего солнечного затмения…

— Я Вас не понял, — перебил Лев Николаевич.

— Объяснять долго и бесполезно. Но Вы всё-таки гигант. И Ваша проза под названием «Крейцерова соната» потрясла меня. В общем, после наступающего солнечного затмения, уважаемый Лев Николаевич, Вы будете обычным бронзовым памятником, и мы поставим Вас опять в столовую к Авдотье Кирилловне, к Вашей сердечной подруге.

— Почему? — удивился писатель.

— После затмения Ваша ДНК и её белковая плазма потеряют связь с космосом, а чтобы возобновить работу, потребуются годы.

— Вот те на!.. — помрачнел классик. — А я хотел попросить у Вас литературной работы.

— Все хотят творческой работы. Особенно мумии. Я уж не говорю о великих памятниках, но все хотят быть президентами. По-настоящему работать никто не хочет. Даже великие творцы нашей истории желают больше отдыхать и наслаждаться любимыми женщинами, а женщины — мужчинами. Вы слышали, наша уважаемая мумия из центрального кордебалета Ксения Девчак, не знаю, надолго ли, покидает прославленный кордебалет и уходит наверх, — он опять показал пальцем в небеса. — Вот какие у нас мумии, палец в рот не клади. В каждой хорошо «упакованной» крошке своя изюминка, свой драйв. И как Вы думаете, чем она будет там… — он опять ткнул пальцем в потолок, — заниматься?

— Не знаю, я редко бывал наверху. Там сейчас свистопляска! И каждый хватается за денежную выгоду. Обратите внимание, не производственную, не моральную, касающуюся диалектики русской души, именно денежную. Вероятно, человек перестал верить многим духовным, материальным процессам и, как разбойник, упёрся в деньги. Только что он станет делать с ними, если буханка хлеба будет стоить миллиард, а каждая улыбка грабилы-прохиндея будет требовать большого вознаграждения, иначе он все награбленные «баксы» вывезет из России и рассуёт по всем земным и межпланетным офшорам.

— Но Вы меня сильно огорчили, мастер.

— Не огорчайтесь. Вы думаете, я не переживаю за Вас? Работа продолжается, но…

— Что ж, тогда надо торопиться. — Лев Николаевич поднялся с лавки.

— Погодите. Я, конечно, рискую, но на свадьбе Вы необходимы. Цыгане, русский фольклор — всё это должно быть. Но главное — тамада. Это Вы. Прочь уныние, классик! До скорой встречи! — олигарх опять надел персидский халат, пожал писателю руку, проводил до дверей.