Говорящие памятники. Книга II. Проклятие

Филимон Сергеев, 2019

Филимон Сергеев – писатель, поэт, артист кино и эстрады. Член Союза писателей России, Гильдии актёров кино России, член Поморского землячества в Москве. Снялся более чем в 50 фильмах. Лауреат премии Второго кинофестиваля «Золотой клык» за кинофильм «Рысь выходит на тропу» (2002). Лауреат конкурса «Звезда полей» (2004), проводимого некоммерческой организацией «Рубцовский творческий союз». Автор нескольких книг, в том числе романа «Идущий от солнца» (2013), книги рассказов и повестей «Орангутан и Ваучер» (2014). В романе «Говорящие памятники» писатель использует фантастические приемы повествования, вводит элементы необычного, порой нарушая границы реальности, попирая принятые условности, что позволяет ему наиболее ярко, выпукло показать проблемы и боли нашего времени. Предлагаем вашему вниманию вторую книгу романа. Первая книга выходила в 2016 году.

Глава вторая

Городские грешники

Как раз в эту страшную пору (как говорят в народе: «Хоть в петлю лезь», от жутких проблем, а по видео — танцы-шманцы или политическая болтовня) в покоях миллиардера появился говорящий памятник Льва Николаевича Толстого. Как всегда, с кучей предложений и с одним вопросом: долго ли ему осталось говорить и нельзя ли продолжить литературную работу в рамках подземелья? Мардахай Абрамович, несмотря на приближающийся крах Чистилища, был в хорошем расположении духа и встретил Льва Николаевича стихами.

— Анюта, готовь чай! Крепкий, как у Позднышева… Помнишь «Крейцерову сонату»?… Бальзам из морошки я сам возьму.

Миллиардер неожиданно встал в позу Пушкина, что стоит в Москве на Пушкинской площади, прочёл тихо, проникновенно, почти шёпотом:

В спальне, словно во вселенной, —

Дышат радостью слова.

Мы с тобой, мой друг, нетленны,

Как сказанья, как молва!

Мы с тобой, мой друг, бессмертны,

Мы летим, летим, летим.

С нами бури, штормы, ветры…

Мы Россию сохраним.

И живём мы не напрасно,

Дышат вечностью слова.

С нами воля, вера, сказка,

И слова, слова, слова…

— Чем полезен буду, Лев Николаевич? — поинтересовался Крупин после прочтения стихов. — Боже мой, кого я вижу, Анюта Сволочкова!.. А я думал, Вы в Эмиратах, у этого, как его, Ольмари-Кольмари?

— Джорджи Омари, владелец трёх банков в разных частях света, а также магазинов с попугаями-неразлучниками — международный президент пуха и пера…

— А мы теперь знаем, сколько Вы стоите, — оборвал Сволочкову Лев Николаевич. — Это не гастроли… Переспала с петухом, владельцем трёх банков — и будешь всю жизнь мошной трясти перед такими же петухами, попугаями-неразлучниками. А миллиард — это так… как сейчас говорят, виртуально. Сегодня он миллиард, а завтра на этот миллиард буханки хлеба не купишь.

Как ни странно, олигарх поддержал его.

— Надёжность рынка разваливается не по дням, а по часам, — сухо и зло сказал он. — Эстетика рынка та же самая, как в отловле кулаков и частнособственников в первые годы «совка». Только там хозяйство отбирали на колхозные нужды, а теперь налог. Куда? На что?… И цифра его — запредельная, а то и тюрьма за невыплату.

— Простите, Лев Николаевич, что такое мошна? — неожиданно поинтересовалась Сволочкова. — Вы часто употребляете это редкое слово.

— Но я не олигарх и не миллионер. Меня интересует диалектика души русского человека. Ваш жених Мардахай Абрамович, наш уважаемый перекупщик нравственных ценностей, больше осведомлён в этом вопросе.

Миллиардер хитро заулыбался и сделал потягушечки, как малый ребёнок.

— Ценность мошны мне пока неизвестна. Писатель имел в виду не ту мошну, которой я могу ошеломить многих олигархов.

И миллиардер опять заговорил стихами:

Олигархи, олигархи,

Вы не люди, вы — подарки.

Вы с деньгами связаны,

Как бомжи проказами.

В теле вашем нет души,

Зато много скользкой лжи.

Ваш конёк — продажный мир —

Бонус, ваучер и пир…

— Свою мошонку, которая пока не подводит, я хорошо знаю. А вот её мошну… Посмотрим…

— Да, Вам жениховство необходимо. Пока тяга есть и зверь бежит… «Глухарь к кополе спешит», — зарделся от сладкого чувства любви великий писатель. — Вы же, Мардахай Абрамович, не блудник, не наркоман, и способны на духовную, а не на чувственную любовь. Хватит баловать себя артистическими потехами!!! Так ведь? С одной, с другой, с третьей переспишь, — и глаза разбегутся, и мошонка ваша, которая пока не подводит, вмиг растеряется. Физический акт закончится, а дальше что?! Гитлер капут! Как Вы считаете, Мардахай Абрамович? Может, многожёнство после свадьбы прекратится, и общий язык с примадонной появится? Может, она мечта Ваша, она ведь не на панели родилась, и краснощёкий Тарзан, который умел любую гориллу оплодотворить, ей не пара. Вы вглядитесь в её глаза! В них что, буква «Д» стоит? Деньги? Или одна сладость женских чувств. Они гармоничны и прекрасны, как Ваша история с памятниками. Давайте, давайте, дорогой друг, пора женихаться!

Олигарх чуть-чуть нахмурился, тревожно задумался.

— Вы что, Лев Николаевич, пришли, чтобы на свадьбе тамадой быть? — тихо спросил он.

— Я был бы счастлив, Мардахай Абрамович. У меня даже подарок есть, и для Вас, и для мадам Сволочковой.

Олигарх весело рассмеялся, а Анюта несколько раз хихикнула.

— У нас в России браку уделяют особое внимание. И брак по вызову считается дурным тоном. Хотя…

Брак — это сказочная лесть,

Как надо спать, молиться, есть…

Он превращает жизнь в полёт,

В которой главное — приплод.

И так далее…

Олигарх вдруг расхохотался ещё громче, а Сволочкова развела руками.

— Анюта! Анютушка, иди ко мне, я богатею от смеха! Душа рвётся от недоразумения. Первая дочь моя — Зела-пионерка — великий трансформер! А сейчас кто будет?

— А сейчас… — Сволочкова сделала неожиданный пируэт, потом — канкан и закружилась в диком танце Шемаханской царицы.

— Только бы не «Баблогрыз»!.. — орал что есть мочи подземельный миллиардер. — Собственными руками удушу! Только бы не бизнес-предатель. Мошенник, дворцовый шут…

— Это Вы кого имеете в виду? — поинтересовался писатель.

— Всех! Всех! Всех! Всех производителей ваучеров и глупых ценных бумаг, которые и не горят, и не гниют, и пытаются править миром. Мавродито — современный Штирлиц — до сей поры процветает! Приветы шлёт русским дуракам. Теперь из Африки. А мы и рады. «Будем драться до победы. У нас Бессмертный полк!» А мне на днях старый олигарх позвонил, сверху, конечно. — Крупин ткнул пальцем вверх. — Он ещё до перестройки олигархом был. Европа, говорит, у вас учится. И вдруг приглашает меня в Берлин, в кафе по международным связям. «Приезжай, говорит, у нас тут свой Бессмертный полк заслуженных миллионеров; сидр, виски и водка, конечно. Европейский секс тоже бессмертен. Он рядом, напротив, в этом же здании и в этот же день сексуалки со всего мира собирают свой женский форум под названием “Секс бессмертен!” Приезжай».

В спальне олигарха наступило долгое и мучительное молчание. Где-то в глубине подземелья задрожал и разнёсся по всему Чистилищу тяжёлый, изнуряющий вздох каолиновой вазы.

«Неужели Авдотья Кирилловна всё слышит? — подумал олигарх. — Может, голос у меня, как у Высоцкого? Может, в подземелье акустика не как наверху?»

Классик плохо знал, что такое секс. И если бы умные люди внимательно читали Толстого, они бы не посмели так извратить любовь и сделать её забавой, якобы полезной для здоровья, и назвать сексом. «А ведь эта забава, может, она вовсе не забава, и вовсе не полезна, — размышлял писатель. — И отправление спермы, лишь бы избавиться от неё и получить сиюминутное удовольствие, — великий, разрушающий жизнь человека грех. Человек, познавший нескольких женщин для своего удовольствия, уже ненормальный, испорченный. И если это в один день, — это ужасно. Он может воздерживаться, но потом чистосердечного, братского отношения к женщине у него уже никогда не будет. Он может щупать и гладить её тело, словно механическую куклу, но той искренней, чистосердечной нежности к ней уже нет. Она потеряна с другими королевами. Секс — это разврат: пьяный, спортивный, наркотический, субтильный, но разврат. Почему талантливые люди в основном из деревень? Там разврата меньше, и он неоплачиваемый (денег нет). И каждый развратник, так же, как и вор или мошенник, известен всей деревне. Ему деваться некуда, всё на виду и он едет в город. Любой город — это скопище бандитов, жуликов, наркоманов, воров, проституток женского и мужского пола… Нет такого порока, который не был бы властителем, а теперь и суперолигархом, создающим в городе свой уклад жизни, свои законы. В городе мы не знаем друг друга. Город — это плохо: мало общения; смотрим на внешность и делаем свои выводы — крутит человек «Солнышко» на турнике, а ему уже под шестьдесят, значит, хороший, продвинутый. «Боится людей, живёт себе на уме», что-то всё время скрывает, прячется от людей, как от диких зверей. «Солнышко», конечно, не крутит, боится, про всех всё знает, учит всех жить, — от такого подальше. В городе люди не вникают друг в друга, мастерски скрывают своё истинное поведение, прячутся «от греха подальше», потому что они сами — грешники-разрушители. Грешники, создающие земную цивилизацию не одно тысячелетие, и всё не получается лишить их жалованья, они и часа за так не проработают. Сбегут. Деньги для них больше и дороже самой возвышенной, сердечной любви. Они и в городе появились, чтобы что-то схватить, выщипать, набить собственные карманы чем угодно, лишь бы властвовать, диктовать и потешаться над такими же грешниками, которые чаще ходят в театры, в кино, в церковь, в развлекательные клубы и знают больше их о душе русского человека. Они тоже городские грешники. Но знают многие прелести города, где можно за один день оказаться раздетым до трусов, голодным, никому не нужным бомжом, без документов, избитым до неузнаваемости и в конце концов разрезанным на отдельные органы свободного рынка».

Это обстоятельство сильно смущало Льва Николаевича Толстого. Он вдруг перекрестился и представил, как Марию Александровну, Сергея Михайловича, Наташу Ростову, Анну Каренину, Вронского режут на части, и ему стало плохо.

— Что с Вами, Лев Николаевич?!

Памятник вдруг лихорадочно затрясло.

— Что с Вами? — повторил олигарх.

— У-у-у, — зловеще простонала двухметровая бронза. — Мария Александровна! Бог с тобой. Я на фронте такой мерзости не видел и не знал! Это не грешники… Это переодетые черти режут скальпелями наши раненые души. Мне больно, стыдно за них! Россия, ты слышишь, как хрустят кости, как рвутся нервы истинно русских людей?!

— Он бредит, — прошептала Сволочкова.

— А ты что слушаешь?! Беги за Гиппократом! — Мардахай Абрамович задумался и вдруг понял причину, столь сильно потрясшую писателя.

«Животный мир, в котором мы проживаем сейчас, не для тонкого художника, изучающего диалектику души русского человека, — подумал он. — Сейчас процветают силовики. Хватают всех подряд, кто против безумного, жестоко облагаемого рынка. Штрафы дикие, непомерные. Растут с каждым кварталом!»

— Это не грешники… Это переодетые черти режут наши души, — опять простонала бронза. — Народ, собери силы и бей их кто как может! Кто словом, кто кулаком…

Припадки и бредовое состояние были редким явлением для памятников. Если они говорили, значит дышали, и их беспокоили те же самые проблемы, что и людей. Только гранитная, бронзовая или серебряная оболочка сковывала их души. Неговорящие и не мучились никакими проблемами. Они ждали инициативы мастера.

Хозяин был в растерянности. «Если открыть рот всем памятникам, — размышлял он, — то получится ерунда! Сергей Есенин закричит, что земля продаётся не тем людям. В деревнях нет песен, радости, взаимного понимания. Ржаная водка стала „палёнкой”. Весь разум и дыхание луговых покосов только в телевизоре. Василий Шукшин назовёт русский капитализм преступлением, Владимир Высоцкий скажет: „За что боролись, на то и напоролись!”, а Василий Белов перестройку окрестит „Бедой”»…