Евгений Оневич

Федор Кудряшов, 2022

«Евгений Оневич» – это своего рода пародия на всем известный роман всем известного автора. Узнаваемые герои, узнаваемые события, узнаваемые имена делают сюжет понятным и предсказуемым, однако стиль и манера написания автора кардинально отличают повесть от оригинала. Необычное соединение былых и нынешних нравов с примесью эротических сцен и недвусмысленных намеков делают произведение неожиданным и шокирующим для неискушённого читателя. В книге присутствует нецензурная брань!

Глава вторая

О, Русь!

Ой, деревня!

1

Район, где кент наш объявился,

Полмира мог дерьмом залить,

И каждый из него стремился

Скорее лыжи насмолить.

Но прав ничьих не уважали,

Всех в крепостном ярме держали,

Хотел ты этого иль не,

И все барахтались в говне.

Господский дом лесистым склоном

Был от бореев защищён,

К зефирам тёплым обращён,

И дивный вид являл с балкона

Побитый цветоедом сад,

Где мужики вливали «чад».

2

Оневич влез в апартаменты,

Где дядя перфекционист

Ловил приятные моменты,

Устроив местный парадиз.

Зажил, не признавая власти

И не смиряя свои страсти,

Так, словно чёрт ему не брат,

На всё кладя свой аппарат.

Сосед его, женой забитый,

Из зависти донос в ГБ,

Нарисовал и — на тебе:

Примчался опер деловитый.

И начал гавкать со слюной,

Орать и прыгать, как больной.

3

Пока он тупо матерился

И топал сапогами в пол,

Оневич наш подсуетился

И подавать велел на стол.

А после баньки, трали-вали,

Где бабы голые сновали,

Открылся ключ, забил фонтан

И чёрт-те что творилось там.

Прошла инспекция отлично,

Жандарм наш то-то был хорош,

Как ёж на всех зверей похож.

И в совершенном неприличье

Положен был в свой фаэтон

И к месту службы возвращён.

4

Оневич разложил как надо

Рамсы, как истинный пацан:

И, вычислив соседа-гада,

Призвал к ответу подлеца.

Раскрасил паразиту внешность,

Поотбивал ему промежность

И по бокам так надавал,

Что кулаки поразбивал.

И, утвердив себя героем,

Орал, как в марте дикий кот,

Что всю округу через рот

Он поимеет и уроет.

Со страха местные паны

Свои обделали штаны.

5

И тут приехал Вова Ленский

И поселился, как сосед.

По ксиве — студер гетингенский,

Стихи писал, что твой поэт.

Хипарь был — волосы по плечи,

Всех изумлял культурой речи.

Прикинь, ни одного осла

Он даже на куй не послал.

За мною бы не заржавело,

Когда бы к случаю пришлось,

То слово крепкое нашлось,

Но воспитанье — вот в чём дело.

Других причин не назову,

Но Геттинген — не БГУ.

6

В деревне, где одни уроды

Имели силу, власть и вес,

Один Оневич, друг свободы,

У Вовы вызвал интерес.

Они сошлись. Эйнштейн и йети,

Кобзон и Элвис — типы эти

Не так различны, как они.

Сперва базарили все дни

И в спорах надрывали глотки.

Потом сошлись, как братья Гримм,

Над знаменателем одним,

Так водка сходится с селёдкой.

Две вещи вроде разных. Да?

А друг без друга — никуда.

7

Среди туземцев сиволапых

Был Ленский, типа, идеал.

Он девок за зады не лапал,

А только руки целовал.

И им казались так красивы

Его лесбийские порывы,

Что тёлки плавились насквозь

И раздвигали ноги врозь.

С тоски желтели, как лимоны,

Случайный встретив взор его,

Им не суливший ничего,

И исходили в панталоны.

Да, тщетно зарились халды,

Напрасны были их труды.

8

Себе на щит другую шмару

Он наколол, а их кидал.

И то сказать, такую пару

Наверно, Бог один создал.

Он с детства от неё тащился,

Когда ещё в постель мочился.

Она же, шустрая юла,

Была мила и весела.

Кругла, задаста, синеглаза,

И сиськи пыжились на мир,

Как бело-розовый зефир.

Ну, хороша была зараза.

Была в ней стать, была в ней прыть.

О чем ещё тут говорить.

9

Он ей писал стихи и прозу

Про то, как сильно уважал,

Про гименеев и про розы

Все уши девке прожужжал.

В любви, считаясь инвалидом,

Оневич слушал с грустным видом

Дурные речи пацана.

Он знал, “папировка” она.

Он знал, что Ольга вся раскиснет,

Как только первого родит,

Как старый бровар запердит,

Вся расползётся и развиснет.

Эх ты, мой юный пионер,

Куда ж ты свой прицелил хер?

10

Её сестра звалась Татьяна.

Лицом и волосом она

Была как будто от цыгана —

Тонка, как цапля, и бледна.

Под лифчик набивала вату

И жопой была узковата.

Вздыхал отец, ворчала мать

И заставляла дочку жрать.

А та не слабо и рубала:

И расстегаи, и блины

Мачанку, скварки, колдуны,

Котлеты, щи, картошку, сало.

Но вот такая, блин, фигня:

Всё было словно не в коня.

11

Уж к Ольге засылали сватов,

А эта бычилась одна,

Была дика и волковата,

И все сидела у окна.

Да книжки разные читала,

Да тонким пальчиком писала

На потных стёклах вензеля.

Хорошее занятье для

Девицы, коей надо замуж.

Мамаша грызла удила,

Никак внушить ей не могла:

“Захомутай кадра, а там уж,

Коль изгаляться невтерпёж,

Продолжишь этот выпендрёж”.

12

Maman сама в большом и в малом

На бок кидала всех и вся.

Где передком своим бывалым,

А где под умную кося.

Такая фра, что бога ради!

Принцесса спереди и сзади.

Не баба — зверь, лови-хватай,

Как Александра Коллонтай.

Оторва баба, и к тому же —

Таким халдам всегда везёт,

Без мыла всюду проползёт —

Имела комнатного мужа.

Он был чудилой из чудил

И на ушах за ней ходил.

13

Он снял её у гренадёра,

Который с бабою любой

Один справлялся лучше хора.

И в свой удел увёз с собой.

Она с тоски там ошалела

Так, что со стен известку ела

И завывала ретиво,

Как Пугачёва в Рождество.

Утешить муж её старался,

Но бабу было не унять,

Развода требовала лядь,

Как он пред ней ни пресмыкался.

Но, наконец, и он устал,

Арапник со стены достал.

14

Тогда она угомонилась.

Не то, чтоб тараканом в щель

Покорно, тихонько забилась,

Нет, избрала другую цель:

Хозяйством занялась шалава.

С утра налево и направо

Лупила дворню по мордам,

И все спасались по углам,

Когда, взъярясь и завывая,

Она, как ведьма с помелом,

На уши ставила весь дом,

Носясь, как жаба боевая.

И всё трещало и рвалось,

И всё валилось вкривь и вкось.

15

А мужу было всё до фени,

Он на неё махнул рукой.

Сквозь жизнь, пройдя по всем ступеням,

Он оценил в конце покой.

Он брал с Суворовым Очаков

И к Сен-Готарду с ним причапал.

Мужик был храбрый, с головой,

Простецкий, добрый, деловой,

Всю жизнь проживший по ранжиру

В походах, схватках и боях.

И дома, и в чужих краях

Служил и не бесился с жиру.

Конкретный был борец за мир,

Хотя был чином бригадир.

16

Тогда комбриг не то, что ныне.

Война гонялась за войной

При матушке Екатерине,

И Дмитрий Ларькин — наш герой —

От этой жизни не сидячей

Изодран был, как пёс бродячий,

И еле ноги волочил,

Когда на дембель соскочил.

Но как венец своим победам

Двух девок сделал под конец.

Супруг счастливый и отец

Уснул навеки за обедом.

И там за Летою рекой,

Как Мастер заслужил покой.

17

Домой вернувшись, Вова Ленский —

Лишь дым отечества нюхнул —

И на погосте деревенском

Над камнем Ларькина вздохнул.

Держа в руке стакан “чернила”,

— Чудило, — молвил он уныло, —

Стилягой ты ругал меня,

А сам не мог дождаться дня,

Когда с твоею Ольгой вместе,

Как курочка и петушок,

Разворошив её пушок,

Мы сядем на одном насесте.

Ну вот, пришла к тому пора,

А ты не видишь ни хера.

18

И папе с мамой на могилки,

Ведь был он круглый сирота,

Полил немного из бутылки.

Да, смерть зараза ещё та.

Следит за каждым алчным глазом,

Как крокодил за водолазом.

И целится косая тать,

С какого бока тебя взять.

И ведь возьмёт, не отмахаться

Всё, что ты в жизни заимел,

А что оставит нам взамен?

Темно под небом, друг Горацьо.

Не въехать нашим мудрецам

В то, что там снится мертвецам.

19

Недаром, как к родному дому,

С младых ногтей, почти с пелён

Дорогу к кладбищу любому

Мы без ошибки узнаём.

Неважно, что на том погосте

Не парятся родные кости,

И не твоя ещё пока

В столярке сушится доска.

Но так влечёт к себе, пленяя,

Его уют, его покой.

Интим особенный такой,

Что тайна гроба роковая,

Как ностальгический магнит,

Не так пугает, как манит.

20

— Ну, разболтался. — Так ведь, точно,

Об этом думаете вы?

Пора, пора уж ставить точку

В конце второй моей главы.

Я, отдохнув, продолжу повесть,

Как наши кореша, рассорясь,

Базар затеяли и крик,

Как Ленский получил кирдык,

Как сняла Таня генерала,

Как Ольга прапора нашла,

Пока наш кент крутил вола,

Суя свой член куда попало.

И хоть по жизни не был плох,

А спёкся, как последний лох.

21

Иной, возможно, критик рьяный,

Присев на белого коня:

— Ужель та самая Татьяна? —

Покатит бочку на меня.

И станет наезжать упрямо:

«Ужель отец, неужто мама,

Неужто Ольга такова?

И эти грубые слова…»

Для вас, влюблённых в трафареты,

Имею я простой ответ:

«Я вам не ксерокс, я — поэт,

Я дал конкретные портреты

И выдал версию свою».

Базар закончили. Адью!