Учебник Российский политический процесс ХХ-ХХI вв. Власть, партии, оппозиция

Коллектив авторов

Авторы учебника исходят из того, что политический процесс в России был связан с самоутверждением разноплановых политических сил, представители которых осознавали необходимость модернизации России. Обращается внимание на то, что сам факт возникновения партий в начале и в конце XX в. отражал определенный динамизм общественно-политических подвижек, попытку реализации российского демократического транзита, в частности, прохождение стадии либерализации. Поэтому особое место уделено специфике власть-общественных отношений, в частности, возникновению партий, общественных движений, характеру формирования и логике развития различных политических программ и идеологий. Материал всех основных периодов истории России XX-XXI вв. объединен проблемой «власть и оппозиция» с идентификацией тех или иных ее вариантов, формировавшихся в ходе трансформации политической системы в целом. Значительное внимание уделено современной многопартийности, в том числе на региональном уровне. Издание предназначено для преподавателей, студентов, школьников старших классов и всех, кто интересуется проблемой взаимоотношения власти и общества в новейшей истории России.

Введение

В настоящее время профессиональная историография, осмысливая последствия недавнего историко-публицистического бума, постепенно приобретает и наращивает весьма прагматичные научные самооценки, отказываясь от поиска абсолютно истинного метода реконструкции прошлого и предлагая взглянуть на него сквозь призму не одной, как было ранее, а нескольких идеологических систем. Именно таким методологическим подходом руководствовались авторы данного учебника.

Это позволило не только углубить процесс конструирования объяснительных моделей прошлого и настоящего, но и шире взглянуть на некоторые факты и события, рассматривая интеллектуальную и политическую состязательность оценок их участников как важную составляющую российского политического процесса в целом. В данном учебнике авторы сосредоточили внимание на узловых проблемах его истории.

Прежде всего, материал структурировался таким образом, чтобы раскрыть многомерность политического процесса как главного условия, определяющего, с одной стороны, социальные функции партий и различных общественно-политических сил, особенно в «критических точках истории», с другой — появление множества альтернатив, которые реализовывались как результат сознательного выбора или отказа от него представителей властных элит и партийных лидеров.

Во-вторых, авторы стремились актуализировать изложение за счет показа уровня открытости политической линии действовавших в начале и возрождавшихся в конце ХХ в. партий, путем выявления объективных и субъективных факторов формирования их политики и выделения приоритетных направлений ее реализации на том или ином этапе. Внимание акцентировалось, в первую очередь, на рассмотрении соотношения теоретических моделей, сконструированных партийными идеологами, и социальных реалий, имевших место на каждом отрезке времени. При этом предпринимались попытки выявить характер противоречий, заложенных в данном соотношении, а именно: уточнить, оказалась ли непредсказуемой действительность, т. е. складывавшаяся конкретная ситуация; или исходные исторические установки уже в первоначальном варианте были утопичными; или допускались серьезные ошибки и непоследовательность в ходе претворения в жизнь основных теоретических концепций, интеллектуальных проектов и т. д.

В-третьих, при формировании фактологической модели отдельных глав и параграфов авторы исходили из того, что развитие политических ситуаций представляет собой сопряжение двух отправных начал — объективно-заданного и субъективно-волевого. Поэтому значительное внимание в пособии уделяется раскрытию природы политического лидерства, в частности — анализу поведенческой линии тех или иных партийных руководителей, мотиваций их поступков и предпринимавшихся действий.

Изучение содержания российского политического процесса, безусловно, предполагает показ места и роли основных политических партий России на фоне сложных процессов общественного развития страны и изменения форм государственности, что, как правило, было связано с попытками ее модернизации. Сегодня многие политологи и историки считают, что политические партии сами являлись продуктом общемирового процесса модернизации, одновременно формируясь и функционируя в специфических условиях каждой страны, будучи органически связанными с типом ее исторического развития, традициями, культурой, ментальностью [1]. В ведущих европейских странах синхронного типа развития процесс формирования партий в своей основе протекал органическим путем и занял довольно-таки длительный период. В стране же асинхронного развития, к числу которых принадлежала и Россия, модернизация носила спонтанный, скачкообразный характер и инициировалась «сверху», верховной властью, претендующей на роль единственного выразителя и защитника общегосударственных интересов. Спрессованность общества и государства была максимальной; общество не располагало необходимой автономией от властных структур, постоянно стремясь в этой связи к дистанцированию и самоорганизации.

Поэтому развитие политического процесса в начале ХХ в. в России не могло не иметь определенных особенностей [2]. Так, в качестве специфических черт процесса возникновения партий сегодня выделяются наиболее часто следующие моменты: невысокая политическая культура с архаическими оттенками, предопределившими заметный налет иллюзорности и утопичности программных установок поведения; отсутствие устойчивой социальной базы, в силу чего они скорее сформировались как производное не социальных связей, а духовного настроя общества, складываясь на базе того или иного комплекса идей; их особая оппозиционность, направленная не только на систему власти, но и на отношения друг к другу; их слабая способность к компромиссу и склонность к политическому радикализму; персонификация элит, когда имидж партий определялся авторитетом узкого круга популярных политиков, озвучивших программные положения своих организаций и стремившихся к их идеологическому размежеванию; наконец, достаточно «запоздалое» их возникновение.

Целенаправленное изучение политического процесса также предполагает обязательный анализ партийных систем, их структурирования, характера функциональной заданности. Это тем более необходимо, если учесть, что с политической точки зрения партийные системы являются «вторым важнейшим каналом осуществления власти». Однако на сегодня, как отмечают авторы, данная проблема является недостаточно разработанной в концептуальном отношении. В учебнике она рассматривается, прежде всего, путем фокусирования внимания на формировании партийных систем в ходе противоборства двух ведущих сил (реформаторов и консерваторов), отождествляемых с борьбой между политическими лидерами и различными ветвями государственной власти. Одновременно для России с ее специфическими циклами развития было характерно постоянное присовокупление к вышеназванным политическим силам третьей — революционной (экстремистской). Тем более что за весь ХХ в. политический процесс так и не выработал не только механизма, но и достаточно действенных средств своевременного воздействия общества на власть с целью подталкивания ее к органичным реформам и разрешению возникавших социальных проблем. И даже проводя реформы «сверху», власть чаще всего действовала как сила маргинальная, не умевшая корректировать их ход в соответствии с импульсами, шедшими «снизу», и не улавливавшая своевременно настроения критической массы социальных коллизий.

Само возникновение партий было вызвано попыткой самоутверждения политических сил, представители которых осознавали необходимость модернизации, либерализации и последующей демократизации России. Представителями революционного крыла последнее отождествлялось с ее социализацией. Отличительной особенностью российской многопартийности стало ее формирование в русле противоречивых изменений в системе социальных отношений и в государственном устройстве России. В этом плане российская многопартийность начала ХХ в. не создавалась целенаправленно, а складывалась спонтанно как результат деятельности политически активного элемента, в первую очередь из представителей интеллигенции. И все-таки сам факт возникновения партий отражал определенный динамизм политического процесса в России в начале века. Российские партии разрабатывали и утверждали свои программы, определяли и корректировали стратегические и тактические установки.

Можно спорить о том, сложилась или не сложилась в тех условиях традиция конституционализма и парламентаризма в России, могли ли стать сами партии решающим фактором ее демократизации, но, видимо, вряд ли правомерно отрицать наличие таких попыток у большинства из них, как, впрочем, и стремления к блокированию по отдельным вопросам политической тактики.

В этой связи важным представляется вопрос об определении существовавшего в России типа партийной системы. В настоящее время исследователи выделяют несколько типов, в первую очередь отличавшихся друг от друга количеством втянутых в орбиту функционирования партий, например, однопартийная система с партией-гегемоном или преобладающей партией, многопартийная система ограниченного плюрализма, система поляризованного плюрализма, атомизированная партийная система. Последние две рассматриваются в качестве партийных систем переходного характера [3].

Типизировать возникшую в годы первой русской революции систему партий можно лишь с известной долей условности. Ведь речь идет о ее становлении в условиях авторитарного режима, когда некоторое осознание недопустимости перехода от политической конфронтации к решению проблем насильственным путем ощущалось не только в либеральных и радикальных, но и в правительственных кругах. Однако самодержавная власть оказывалась не в состоянии не только контролировать, но и вовремя осознавать происходившие процессы. Еще менее режим планировал расстаться с неограниченной властью, хотя и вынужден был легализовать образовавшиеся партии и пойти на существенные изменения в государственном строе, допустив создание нового представительного законодательного органа — Государственную думу.

Впервые в истории страны, официально признав факт существования партий, царский Манифест 17 октября заложил на 12 лет методологию действий власти по отношению к ним. Суть этой методологии, возведенной последующими действиями правительства в ранг политики, можно определить следующим образом: всякая оппозиция — в целом нежелательное, а когда это возможно, и недопустимое явление, но, если возникает необходимость считаться с нею, предпочтительнее навязывать ей правила игры «сверху», меняя их в зависимости от соотношения сил в политической палитре.

Созывом первой Государственной думы открылась первая страница истории российского парламентаризма, которая пришлась на период революционного возбуждения масс. Думой «надежд» называли современники первое в стране подобие парламента. Естественно, каждая политическая сила связывала с ней свои прогнозы, которые, как показал опыт, были весьма различны: одни партии смотрели на Думу как на трибуну для заявления о своих политических лозунгах, другие — как орудие реализации своих программных задач; беспартийные депутаты — большинство из которых представляло интересы крестьянства — пытались через Думу решить аграрный вопрос. В сознании значительной части населения присутствовала вера в возможность «мира царя с Думой».

В структуре происходивших политических подвижек находилось место почти всем: самобытникам и националистам, западникам и славянофилам, либералам и консерваторам, революционным и либеральным народникам, эсерам, анархистам, социал-демократам, тем, кто регламентировал свою деятельность как партийное самообразование и тем, кому еще предстояло подойти к осознанию своей самодостаточности. Однако действительные механизмы взаимодействия власти с политическими партиями не были созданы, более того, правительство пыталось не замечать выступления их активных лидеров в Думе, партийная протосистема искусственно отдалялась от настоящей политики и была предельно атомизирована. Атомизированный характер партийной системы особенно проявлялся, с одной стороны, в ее изолированности от властных отношений и социально-экономических процессов, с другой — в слабой зависимости партий друг от друга; т. е. партийная система находилась по существу в нефункционирующем состоянии в силу недостаточной устойчивости, малоизвестности политической репутации у большинства партий, и особенно в связи со специфическими условиями функционирования в рамках авторитарного режима. Партии по существу не играли заметной роли в формировании политической элиты общества и его политических институтов. И хотя в первой Государственной думе из 478 депутатов 182 человека были представители одной партии — кадетов, а председателем ее был избран кадет С. А. Муромцев, но даже со столь внушительной фракцией правительство не считалось, игнорируя их требования амнистии политическим заключенным, «ответственного министерства», ликвидации «земельного голода» крестьян, а спустя 72 дня и вовсе прекратив работу первого представительного органа.

Дальнейшая корректировка условий функционирования российских партий и степени их включенности в политический процесс опять-таки осуществлялась власть предержащими, определявшими вектор движения политической системы в том усеченном пространстве, которое ей было отведено. Но не считаться с новыми политическими реалиями правительство уже не могло.

Опыт первых двух Дум показал самодержавию условия работоспособности «общероссийского представительства» — это успокоение страны и устойчивое правительственное большинство. Данное условие работоспособности Думы обеспечивал соответствующий избирательный закон, обнародованный 3 июня 1907 г. и предусматривавший сословные выборы. Естественно, в III Думе преобладали те партии, которые твердо встали на путь сотрудничества с правительством. Руководящее положение заняли октябристы, которым удалось провести в III Думу 154 депутата, т. е. на 112 больше, чем в предыдущую. Эта партия, представлявшая правое крыло либералов, обладая реальной экономической силой, была не склонна оставлять в неприкосновенности самодержавие. Октябристы требовали «делового» контроля над хозяйственной политикой и финансами.

Кадеты — левое крыло либералов — поплатились за свою излишнюю оппозиционность в революционные годы потерей значительного числа депутатских мандатов. Если в I Думе они имели 182 места, во II — 98, в III — только 54 места. А вместе с примыкавшими к ним фракциями прогрессистов и национальных либералов имели 108 членов. Резко сократилось представительство трудовиков (со 104 во II Думе до 14 — в III) и социал-демократов (с 65 до 19).

На первых же заседаниях Думы сложилось большинство правых и октябристов, составлявших 2/3 от всей Думы (300 членов), хотя между ними и существовали противоречия. Октябристы настаивали на расширении прав земского и городского «самоуправления» и признавали «конституцию» 17 октября, правые по этим вопросам занимали противоположную позицию. Это вынуждало октябристов в ряде вопросов искать союзников в лице кадетов. Так сложилось второе, октябристско-кадетское большинство, составлявшее немногим менее 3/5 состава Думы (262 человека). Существование двух блоков — правооктябристского и октябристско-кадетского — позволяло правительству и его новому премьеру П. А. Столыпину проводить политику лавирования (он сам это понимал и назвал проведением «равнодействующей линии»).

Важная роль, которую играла в общественно-политической жизни третьеиюньской России стабильно функционировавшая Государственная дума, способствовала укреплению партийной системы. В ее недрах зародились новые партии: националистов и прогрессистов, достаточно активно действовали основные партийные фракции. Как следствие, произошла кристаллизация партийного кокуса, т. е. собственных внутренних партийных элит; усилилась возможность межпартийного взаимодействия в новых условиях, когда основным стимулом партийно-политических перегруппировок стала не теоретически понимаемая общность программных установок, а прагматизм и политический расчет (аграрная, военная, судебная, органов местного самоуправления и другие реформы). Именно отсюда — и возникновение достаточно крупных политических блоков.

Таким образом, можно считать, что в эти годы партийная система России соструктурировалась настолько, что, преодолев состояние атомизированности, начала приобретать признаки поляризованного плюрализма, связанного прежде всего с определенной степенью ее стабильности. Вместе с тем и это является отличительной особенностью такой системы, происходило сосуществование двух, формально взаимоисключающих («правой» и «левой») оппозиций правящему режиму, готовых на антисистемные действия, т. е. отличавшихся своеобразным типом политического поведения, выражавшимся в призывах к действиям, направленным на подрыв или насильственное свержение существующего строя. Одновременно имела место предельная поляризация мнений и преобладание центробежных тенденций над центростремительными и, как следствие, предельно ограниченные возможности для политического маневрирования. Не случайно П. А. Столыпину так и не удалось довести реформы до конца, постоянно наталкиваясь на сопротивление и справа, и слева, а III Государственная дума так и не смогла стать инструментом реформирования страны. С уходом с политической сцены Столыпина авторитарный режим окончательно вступил в полосу стагнации, а затем и собственного саморазрушения в феврале 1917 г.

Переход России от авторитарного режима к демократии оказался весьма болезненным. Россия на короткое время стала самой свободной страной в мире. Последнее признавал и лидер большевиков — Ленин. После февральской революции начался процесс перерастания поляризованной партийной системы в многопартийную систему с ограниченным плюрализмом. Процесс этот проявился не только в сокращении числа реально действовавших партий, но и главным образом — хотя бы во временном усилении роли центризма в политической жизни страны в целом и во внутренней жизни ведущих партий путем сдвига идейных позиций к центру политического спектра и полному устранению из него крайне правых сил. Проявлением этого процесса стала также попытка создания общего пространства «гражданского согласия» через формирование правительственных коалиций и отработку базисных принципов общественного устройства.

Однако демократическая альтернатива, в течение восьми месяцев 1917 г. успевшая трансформироваться из либерально-демократической в радикально-демократическую, не осуществилась. Слишком тяжелым наследием для новой России оказалась мировая война, а также многолетний острейший кризис системы, не преодоленный падением самодержавия, а в чем-то даже усиленный этим актом. Резкое усиление радикализма, а порой и прямого озлобления масс, соединенного с пережитками традиционного общинно-уравнительного массового сознания, сделало нереальной либерально-демократическую альтернативу, связанную с формированием стабильного политического режима и гражданского общества.

Большевики сумели решительно оседлать революционно-анархическую стихию для захвата власти и осуществления своей идеологической доктрины. Страна на долгие годы была обречена на существование авторитарного, а со временем и тоталитарного режима, хотя, безусловно, данные десятилетия не стали периодом всеобщего смирения и послушания. Идейный плюрализм, воплощавший традиции русской общественной мысли предыдущего столетия, не мог получить политического выражения в рамках сложившейся в СССР системы. Попытки внесистемного оппонирования властям приводили к конфликту системы и человека, в котором человек неизбежно становился жертвой. Впрочем, чтобы стать жертвой достаточно было лишь подозрения в нелояльности системе, малейшего намека на неверность «генеральной линии», идеологии правящей партии или вождю лично. Люди мыслящие и творческие неминуемо нарушали границы дозволенного, выбивались из общего строя. Система облекала их в образ «врагов народа» и противопоставляла мобилизованным рефлексирующим массам строителей коммунизма.

Вместе с тем система тоже нуждалась в них — людях беспокойных и ищущих, торопящих прогресс, обеспечивающих военную и идеологическую конкурентоспособность государства на международной арене. Эти люди находили себе применение в сферах, где творчество было профессиональной функцией, задачей, — составляли так называемую творческую и научно-техническую интеллигенцию. Сталин локализовал и поставил под контроль их деятельность, заперев в «шарашки» и «творческие союзы». Но уже «оттепель» 50–60-х годов XX в. породила уникальное общественное явление: дискуссии «физиков» и «лириков» — идейное и эмоциональное состязание молодежи в творчестве, которое разрушало тоталитарность и догматизм и неизбежно имело политические последствия.

Во второй половине 60-х годов ХХ в. система скорее инстинктивно, чем сознательно, «подморозила» страну. Однако в силу целого ряда факторов эти заморозки имели неожиданные последствия: система оказалась способна контролировать скорее формы, нежели содержание общественной (и не только общественной) жизни в стране.

Во-первых, открытая критика сталинизма и разрушение машины массовых репрессий, освобождение политзаключенных и их частичная реабилитация в период «оттепели» имели важным последствием пробуждение политической активности вне партийных и прочих «общественных» структур. Расстрел новочеркасских рабочих в 1962 г. и бульдозерная атака на художественную выставку не могли остановить этот процесс. Нарождавшееся диссидентское движение можно было замолчать, загнать в подполье, окрестив антисоветским, но нельзя было представить его участников врагами народа, и было бесполезно и даже рискованно искать у народа поддержки в их травле. Более того, общество стало главным потребителем продукции диссидентского «самиздата»: произведений М. Булгакова, И. Бродского, А. Солженицына… Идеологи диссидентства — А. Д. Сахаров, А. И. Солженицын и Р. И. Медведев — продолжили традиции русской общественной мысли в поисках ответов на вопросы об исторической судьбе и путях развития России в рамках соответствующих парадигм: либерально-западнической, почвеннической и социалистической. Разгром диссидентского движения в конце 70-х годов ХХ в. не перечеркнул его опыт и значение как предтечи современной многопартийности. Тактика и идеологические разработки были приняты на вооружение неформальным движением.

Во-вторых, «оттепель» 50–60-х годов ХХ в. породила прецеденты массового нонконформизма, более того, нонконформизм стал своего рода модой двух последующих десятилетий, меняясь лишь в формах проявления и причудливо преломляясь в поведении и культуре различных социальных слоев. «Физики» и «лирики» не исчезли, а составили поколение шестидесятников — поколение, аккумулировавшее, но не реализовавшее огромную энергию. Молодежь 70-х, хотя и была «охвачена» системой многочисленных «самодеятельных» общественных организаций, но все больше тяготела к андеграунду, охотно впитывая «тлетворное влияние Запада». Этому способствовала информационная революция. С одной стороны, советское информационное пространство объективно перестало быть закрытым. Западные радиостанции стали альтернативным источником информации для советских людей, что уже в середине 70-х годов ХХ в. нашло подтверждение в устном народном творчестве: «Есть обычай на Руси — ночью слушать Би-Би-Си». С другой стороны, в стране формировалась и получила широкое распространение альтернативная, неформальная, деидеологизированная культура. Барды, шансон и рок не конкурировали с министерством культуры и творческими союзами в борьбе за умы и сердца граждан, поскольку были востребованы и порождены самим обществом. Гонения на авторов и исполнителей приводили к ещё большей популяризации их творчества и бумерангом били по Системе, вели ко всё большей потере доверия к властям со стороны граждан. Миллионы советских людей стали сопричастны своеобразной культурной оппозиции Системе.

Кроме того, особенностью данного периода стала персонификация ответственности руководителя за принимаемые им решения как политического, так и социально-экономического характера. Характерной чертой явилось привлечение общества в качестве контролирующей (1960–1984 гг.) и направляющей (1985–1990 гг.) силы в формировании основных форм и способов реализации государственных реформ.

В-третьих, наряду с информационно-культурным сложился и другой андеграунд — социально-экономический. Имеется в виду не столько теневая экономика, значительно выросшая в 1970-е гг., сколько система горизонтальных межличностных связей, ставшая реальной альтернативой официальной, формализованной системе распределения благ. Неформальные отношения были мотивированными и устойчивыми. Причем, постепенно и эти горизонтальные связи локально структурировались: например, в стране резко выросло число любительских клубов и ассоциаций, не идеологизированных и объединявших граждан, имевших общие интересы, далекие от интересов государства, и осознавших необходимость организации для их действенной защиты.

Именно эти структуры, наряду с молодежными и правозащитными неформальными кружками, группами и клубами, стали первым источником партогенеза в конце 1980-х гг. Их приход в политику, спровоцированный призывом М. С. Горбачева к общественной поддержке перестройки, и на волне гласности и демократизации был столь массовым и масштабным, что для обозначения данного явления понадобился специальный термин — «неформальное движение».

Неформальное движение было откровенно протестным и антиноменклатурным. Взгляды большинства активистов представляли собой гремучую смесь устремлений к социальной справедливости и к свободе в либеральной версии. Не случайно первые протопартийные структуры, выросшие в 1987–1990 гг. преимущественно на базе неформального движения, имели откровенно антикоммунистический («Демократический Союз» и Демократическая партия) или социалистический характер (например, Социал-демократическая Ассоциация), порой сочетая одно с другим.

Общественные инициативы на рубеже 1980–1990-х гг. развивались в разнообразных формах: во-первых, в виде добровольческих организаций, обществ и структур, таких как комитеты матерей, ветеранов, клубов по интересам и т. п.; во-вторых, в качестве инициативы отдельных граждан, что выражалось, прежде всего, в письмах и обращениях с предложениями политического и социально-экономического реформирования, жалобах на местные партийные, государственные и хозяйственные органы и т. д.; в-третьих, в форме разнообразных народных комиссий и комитетов, созданных при местных органах власти.

С развитием кризиса внутри КПСС одним из его знаковых симптомов стало появление дискуссионных клубов, в которых объединились коммунисты, выступавшие за обновление партии и партийной идеологии. Взаимный интерес неформалов и участников дискуссионных клубов друг к другу привел к их идейному и организационному сближению, в результате которого, с одной стороны, произошла идейная радикализация и активизация партклубов, а с другой — неформальные структуры вышли на качественно новый уровень, опираясь на знания, компетентность и опыт коммунистов-обновленцев. Именно под влиянием партклубов и в результате слияния с ними неформальное движение трансформировалось в «Демократическое» с отслоением ряда течений иной идеологической ориентации: почвенной (национал-традиционалистской) и неосоциалистической.

Политическое оформление идейного раскола в рядах КПСС произошло в период между XIX партийной конференцией и XXVII съездом в процессе работы над проектами новой программы партии. Именно тогда оформилась «Демократическая платформа в КПСС», на базе которой в 1990 г., после открытого столкновения с консерваторами и Горбачевым на XXVII съезде КПСС, была основана Республиканская партия, изначально стоявшая на социал-либеральных позициях. Параллельно в стране шло оформление неокоммунистических организаций, имевших как столичное, так и региональное происхождение. Крупнейшей и, как оказалось, наиболее перспективной организацией общенационального уровня стала выделившаяся в составе КПСС Коммунистическая партия РСФСР (с 1992 г. — КПРФ).

Таким образом, кризис и последующий распад КПСС стал вторым источником партогенеза в России на рубеже 1980 — 1990-х гг., а новорожденная российская многопартийность конца ХХ в. представляла собой уникальное историческое явление. Рождение партий не обуславливалось никакими законами, а было результатом живого творчества элит. Структуризация партий, их идейно-политическое самоопределение и позиционирование, гибкость и степень активности во многом зависели от политической конъюнктуры и решений собственных лидеров. Эти обстоятельства, а также отсутствие правил взаимодействия и законных возможностей полноценного участия в политическом процессе — главные причины пресловутой неполноценности партий в 1990–1993 гг.

Вместе с тем именно в эти годы в целом сложилась самобытная модель партийно-политического спектра, включающая четыре сектора согласно идейно-политической идентификации российских партий: социалистический, либеральный, консервативный и традиционалистский, что позволяет говорить об идеологической преемственности современной российской многопартийности.

На рубеже 1980–1990-х гг. влияние на общество партийных и идеологических органов значительно снижается и постепенно прекращается. Новым проявлением участия общества во взаимоотношениях с государственным руководством разного уровня стало протестное движение. Экономические требования, выдвигаемые как отдельными жителями России, так и представителями общественных организаций в рассматриваемый период, явились основой для требований политических.

Опыт формирования многопартийной системы в 1994 — 2017 гг. свидетельствует о том, что партии пока не стали полноценным политическим институтом — самостоятельным участником политического процесса. Тому есть как объективные, так и субъективные причины. Но как минимум три обстоятельства актуализируют изучение современной многопартийности и позволяют говорить о будущем российских партий без пессимизма.

Во-первых, это включенность России в мировое информационное, экономическое и политическое пространство, открытость, при которой, как убеждает международный опыт, даже попытка выстраивания авторитарной модели власти результативна лишь в форме вертикального социального контракта, предполагающего сохранение и развитие структур гражданского общества, идеологического плюрализма и многопартийности. Правда в данной модели политической системы партии имеют, скорее, инструментальное назначение, но это не лишает их исторической перспективы.

Во-вторых, современные российские партии воплощают и продолжают традиции идейных поисков, присущие русской общественной мысли двух предшествующих веков. Независимо от возможностей политической конкуренции партии продолжают выполнять идеологическую функцию. Причем на первый план выходит не глубокая и систематическая программная деятельность, продукты которой, к сожалению, вызывают интерес лишь у специалистов, а выработка и представление вниманию общества вариативных решений, основанных на иных идеологических подходах, публичная оценка деятельности властей, инициирование содержательных дискуссий по злободневным вопросам, ведение просветительской деятельности. Последнее особенно актуально ввиду того, что участие в деятельности партий остается открытым каналом политической самореализации для российской молодежи, альтернативой которому являются, к сожалению, лишь радикальные движения и организации.

В-третьих, специфика расстановки политических сил в России начала ХХI в., как и начала ХХ-го, заключается в противостоянии власти и оппозиции. Особенность современной многопартийности заключается в устойчивости противостояния так называемой «партии власти» и всех остальных политических сил — от политических партий до многочисленных общественных движений формального и неформального характера. Характерно, что оппозиция в России, по сути, вновь оказалась вне сферы принятия решений и процесса выработки стратегии и тактики развития страны. Каковы причины этого? Что готовы предложить политические партии и общественные организации и почему их потенциал остается почти не востребованным в современной России? Это вопросы, решение которых является одной из важнейших задач, стоящих перед российскими учеными-гуманитариями на современном этапе [4]. В какой-то степени они затрагиваются в последних главах данного учебного пособия.

Примечание

1. Шелохаев В. В. Многопартийность в России: общее и современное // Россия в новое время: единство и многообразие в историческом развитии. — М., 2000. — С. 117.

2. Власть и оппозиция. Российский политический процесс ХХ столетия. — М., 1995; История политических партий России / под ред. А. И. Зевелева. — М., 1994; Политические партии России в контексте ее истории. — Ростов-на-Дону: Феникс, 1998; Политические партии России: история и современность. — М.: РОССПЭН, 2000.

3. Заславский С. Е. Российская модель партийной системы // Вестник Моск. ун-та. Сер. 12. Социально-полит. исследования. — 1994. — № 4; Салмин А. М. Партийная система в России в 1989–1993 гг.: опыт становления. — М., 1994.

4. Фролов А. А. Общество и российская федеральная власть в 1990-е годы // Современный научный вестник. — 2017. — № 6. — Т. 1. — С. 105–107.