Бесконечная суббота

Урса Минор (2024)

Однажды рано утром в субботу к обычному технику-авиамеханику Егору Георгиевичу Еремееву свалились на голову двое незнакомых детей то ли из будущего, то ли из параллельной реальности и заявили, что он нужен им для прохождения экзамена на постижение. В результате Егор Еремеев вместе со своей девушкой Зоей непонятным для себя образом оказались втянуты в мистические события по поиску смысла происходящего и заодно ещё двоих маленьких мальчиков, а время между мирами замкнулось в кольцо. Обложка: иллюстрация автора.

Еремеев проснулся в субботу в восемь утра как по будильнику, — с разбитой, словно с большого бодуна, головой. Всю ночь ему снилось, что он — маленькая трёхлетняя девочка, и что его нянчит монстр. Огромный, чёрный, волосатый оборотень укладывал его (её?) спать, а он капризничал и не соглашался.

— Я не хочу спать! — упрямо хныкал Еремеев. — Не хочу!

— А что хочешь? — устало спрашивал его оборотень, положив на кровать большую лобастую голову.

— Конфет! — хитро улыбался маленький Еремеев.

И его монстр обречённо вздыхал и, повозившись зачем-то в прихожей, брёл куда-то, одному ему известно куда, за конфетами. Издевательства продолжались всю"ночь", а под"утро"оба они"уснули"валетом на широкой панцирной кровати и спали почти весь"день".

В общем, проснулся Еремеев вроде бы и рано, а вроде и нет, и в не очень хорошем расположении духа.

Он спустил босые ноги с кровати, пошарил ими по полу в поисках шлёпанцев и, так ничего и не найдя, прошлёпал босиком в ванную. Горячей воды не было, поэтому, критически осмотрев в зеркале вчерашнюю щетину, он решил по случаю субботы оставить её в покое. Он кое-как умылся холодной, почти ледяной водой и уже потянулся было за полотенцем, как в прихожей раздался звонок.

Чертыхнувшись, он наспех приложился лицом к полотенцу и как был, в трусах и босиком, поплёлся открывать дверь.

Дети были маленького роста — и мальчик, и сопровождавшая его девочка.

— Здравствуйте, — укоризненно взглянув на открывшего двери босого и раздетого Еремеева, вежливо сказала девочка. — Где ваши квитанции? Мы бы хотели открыть сезон.

— Сезон на что? — не понял Еремеев.

Мальчик и девочка переглянулись.

— Вы — Еремеев Егор Георгиевич? — уточнил мальчик.

Еремеев похлопал глазами, сглотнул подкативший к горлу неприятный ком, кивнул и промычал что-то нечленораздельное: дети были самые обыкновенные — цветные пуховички, выбивающиеся из-под шапочек взмокшие прядки, мокрые грязные сапожки… Но было в них что-то ненормальное. Грозное, что ли.

— Тогда вы должны знать, что сегодня открывается сезон, — озадаченно сказал мальчик. — На постижение. Квитанции подойдут любые — всё, что угодно, подтверждающее личные данные.

— Блииин! — спохватилась девочка. — Знать-то он должен был только к вечеру, когда…

— Ох!.. Выходит, мы же сами ему…

Они снова переглянулись.

— Не ошибается только тот, кто ничего не делает, — вздохнула девочка. — Будем считать, что первый уровень у него пройден с читами.

Она нетерпеливо повела рукой, показывая мальчику: заходи, заходи, мол.

— Разрешите? — мальчик шагнул в прихожую.

Еремеев поймал себя на том, что посторонился, пропуская его, как пропускают ползущего по своим делам скорпиона, и усмехнулся нелепости такой мысли: мальчику на вид было лет пять, и на скорпиона он был похож не больше, чем сам Еремеев — на Белоснежку. Пацан как пацан.

Гости у Еремеева бывали не часто, гости с детьми — тем более, а уж про самостоятельно разгуливающих пятилетних детей и говорить нечего, — пригласить их, собственно, было некуда.

Заглянув в обе двери — и в комнату, и на кухню — мальчик пару секунд помялся и как был, в курточке и сапожках прошёл на кухню.

— Ну, тоже проходи, что ли, — сказал Еремеев оставшейся за порогом девочке, втайне надеясь, что никто из соседей не наблюдает за ним в выходящий на общую площадку дверной глазок. — Чего уж там.

Девочка вошла, огляделась, сняла пуховичок и аккуратно положила его на тумбу для обуви — выше ей было не дотянуться.

— Мы пришли к вам, потому что нам тоже нужен архат, — сказала она.

— Кто? — не понял Еремеев.

Слово было знакомое, от него веяло чем-то эзотерическим, и, услышь он его от кого-нибудь из приятелей или, на худой конец, от Зайки, он бы не только не удивился, но и припомнил, что оно значит, но тут голова его попросту отказалась соображать.

— Соберитесь, — строго сказала девочка. — Вы же умеете. У вас… — она замялась. — У нас… У нас есть полчаса.

И печально посмотрела на него снизу вверх.

— Но я никуда не собирался, — выпучил от такой наглости глаза Еремеев.

Ком, стоявший у него в горле, предательски дрогнул, и голос вышел испуганным, писклявым и ненастоящим. Чёрт побери, подумал он, мне ещё сумасшедших детей не хватало. С утра в субботу.

— Вы не подумайте ничего такого, — обиделась девочка. — На самом деле с нами вам тоже будет намного легче, по крайней мере, в первое время.

Еремеев прокашлялся. Щемящий ком чуть опустился, и теперь стало давить слегка пониже, — где-то в районе грудной клетки: он боялся и, более того, боялся себе в этом признаться.

— Вы вообще кто такие? — возмутился он, и возмущение это тоже вышло сдавленным, сбивающимся на фальцет и тоже ненастоящим. — Почему без старших?

— Я — старший! — крикнул из кухни мальчик.

Ну, можно сказать и так, пожала плечами девочка.

— Мы — асессоры, — сказала она. — Можете считать, что всё это — конечный результат первичного поиска соответствия.

Асессоры, архаты, какие-то невнятные поиски… Мысль о собственном безумии показалась Еремееву куда менее привлекательной, чем недавняя идея о безумии незваных гостей.

— Мне бы позавтракать… — жалобно сказал он.

***

Плотная снежная туча накрывала полгорода — она висла над городской администрацией, речкой, мостом к цирку и ведущей вверх, в Калинино, старой ржавой моноколейкой. Ветер гнал по сухому мёрзлому асфальту тонкие ледяные струйки позёмки, трепал растяжки с рекламой и закрадывался за воротник.

— Я так ничего и не понял, — Еремеев шагал, зябко кутаясь в синюю стёганку, карманы которой были оттопырены целой кипой прошло — и позапрошлогодних счетов, штрафов и квитанций налоговых сборов. — Куда мы, зачем мы, и как вам вообще удалось вытащить меня из дома.

— Вы, главное, не переживайте, — с готовностью откликнулась девочка. — Постижение редко приходит сразу. Обычно это непростой затяжной процесс. И, если помните, мы едем к Зое, потому что она не берёт телефон.

Он так и не понял, зачем утром позвонил ей — то ли рассчитывая на помощь, то ли просто для того, чтобы пожаловаться. А Зайка не взяла телефон. Бывало, конечно, что и раньше не брала. И не раз. Но если учесть, что накануне она весь послеработний вечер просидела у подруги, страдающей от неудачной любви, и вернулась домой вся в слезах, соплях и претензиях к тем пятидесяти процентам их пары, которые представлял собой Еремеев, о чём и не замедлила тогда же, вечером, сообщить ему, обалдевшему от такой неожиданной причастности, то сегодняшняя тишина в трубке была странной и неестественной.

Дом Зайки, пристроившийся на отшибе — на пересечении Подлесной и Космонавтов, был по-субботнему тих и неприветлив. В окнах её, выходящих в безлюдный двор, тоже было темно и пусто. Всё то время, пока Еремеев топтался у двери парадной, вспоминая код и этаж, дети терпеливо стояли в сторонке и подошли только тогда, когда замок щёлкнул.

— Второй этаж, — сам не зная зачем, сказал Еремеев.

Зайка ждала их в дверях, сонная и растрёпанная.

— Ого! — зевнула она. — Это что у тебя за эскорт? Только не говори, что твои.

— Издеваешься, — констатировал Еремеев. — А зря, между прочим, потому что они теперь отчасти и твои. Эти славные ребята собрались открывать сезон. У меня.

И развёл руками.

— Какой сезон? — снова зевнула Зайка. — На карусели, что ли, в местном ЦПКиО? — и посторонилась, пропуская их вовнутрь. — Так его только недавно закрыли.

— Сезон на постижение, — поджав губки, серьёзно сказала девочка и оглянулась на мальчика. — И оно карусели, конечно, не исключает, но в них и не нуждается.

— Странные какие-то у тебя дети, Горыч, — прошептала Зайка Еремееву на ухо прямо у них над головами. — Ты их не в Сколково случайно украл?

— Я их не крал, — обиделся Еремеев. — Но подозреваю, что почти купил.

И показал торчащие из кармана корешки разноцветных квитанций.

***

Ванная у Зайки была крошечная, вся увешанная полотенцами и запотевшая. Еремеева затащили вовнутрь чуть ли не насильно и заперли изнутри дверь.

— Ты чего?! — зашипела на него Зайка. — Дети не могут быть сами по себе! Родители, опекуны — кто-нибудь обязательно где-нибудь должен быть! Да за киднеппинг вообще положена статья!

Она глубоко вдохнула, шумно выдохнула прямо в опешившего Еремеева и уже спокойнее прошептала:

— Их надо отдать.

— Надо, — с готовностью согласился Еремеев. — Я что, против? А кому?

— Как"кому"?! — снова зашипела Зайка. — У нас что, сегодня утром полицию отменили?!

— Бог с тобой! — почти натурально изумился Еремеев. — Кто же её отменит?

Зайка возмущённо фыркнула, отодвинула его с дороги и вышла из ванной, на прощание покрутив у виска пальцем.

Дети по-прежнему стояли в прихожей.

— Ну, чего стоим? — вздохнула она. — Чай?

***

Отделение полиции было сразу за лесопарком.

Дорожка шла от автобусной остановки вглубь, мимо закрытого небольшого кафе, вдоль голой до синевы берёзовой рощи, между тощими кустами облетевшего на зиму барбариса.

— А знаешь…

Еремеев обернулся к шагающей рядом Зайке и внезапно замер на полуслове: за худосочными голыми берёзками громоздилось что-то огромное и почти нереальное. Оно было серым, мохнатым, спина его горбилась выше самых высоких берёз, между стволов которых прямо на Еремеева смотрел порядочных размеров внимательный шафрановый глаз.

— О, чёрт! — зажмурился Еремеев. — Я сплю. Господи, ущипни меня и дай проснуться!

— Горыч?..

Зайка обернулась, и глядящий на них глаз моргнул, поплыл куда-то в сторону, и там же, между деревьев, показался второй — такой же. Исполинская голова качнулась вверх, ушла выше деревьев и уже оттуда глянула на них снова: с интересом и даже почти с сочувствием.

Визга у Зайки не получилось: в тот самый момент, когда он уже готов был родиться, Еремеев по-быстрому обнял её за дёрнувшиеся было плечи, зажал ей рукой рот и прошептал в самое ухо:

— Тсс! Тихо, тихо, Зайка. Вспугнёшь.

Дети молчали. Оба.

Существо выгнуло над рощицей длинную драконью шею и шумно вдохнуло, принюхиваясь. Еремеев отпустил свой"захват", ещё раз показал"тсс!"и поймал себя на мысли о том, что завизжать теперь хочется ему самому.

Существо пахло лесом, мокрым снегом и тиной.

— Смотрите, какие странные звери водятся в ваших местах, — тихо сказал мальчик и поднял вверх сперва бровь, а затем и большой пальчик.

Еремеев прокашлялся: нынешнее помешательство очень напоминало приснившийся ему накануне ночью сон.

— Хотите узнать, откуда берутся драконы? — дёрнула его за рукав девочка.

Еремеев ошалело посмотрел на неё, потом — на Зайку.

— Я…

— Х-Т-Т-Т-Т!! — раскатисто выдохнул дракон, скосил огромный, похожий на лошадиный, глаз и шагнул к ним через рощицу.

Зайка обмякла, и он еле успел подхватить её.

— Это стражи между мирами, — сказала девочка.

— Ага, а Змей Горыныч — сиамские близнецы… — почти на автомате согласился Еремеев, крепко держа Зайку. Вверху, высоко над его головой, медленно проплывала свалявшаяся, похожая на овечью, густая серая шерсть.

Брюхо дракона колыхалось, как низко идущие облака, а когда оно закончилось, небо над головой получилось уже вечерним — густого багрового цвета.

— Это возмутительно… — сказал Еремеев.

Парк был на месте, но воздух в нём оказался летним и горячим. Таким горячим, что Еремееву, и так взмокшему от ужаса, стало совсем дурно. Он разжал пальцы, отпуская Зайку, и собрался плавно осесть рядом.

Мальчик с девочкой испуганно переглянулись.

— Ох! — ахнула девочка.

— Если вам станет плохо, здесь появятся совсем не те люди, и всё пойдёт по-другому, — поспешно зашептал мальчик. — Вставайте.

Еремеев помотал головой, пытаясь справиться с головокружением. Берёзовой рощи больше не было, вместо неё в нескольких метрах от них топорщился худосочный тощий подлесок. Из подлеска выбежал маленький, по колено Еремееву, сердитый человечек в красном трико. Волосы у человечка были спутаны и торчали во все стороны, как у давно нечёсаного рыжего пуделя.

— Вы кто такие?! — замахал руками человечек. — Вон! Вон отсюда!

— Квитанцию! Квитанцию, чёрт бы вас побрал! — снова зашептал мальчик. Не дожидаясь ответа, он проворно сунул ладошку в карман к Еремееву, достал первое, что попалось под руку, и поспешно сунул человечку квитанцию. Очумевший Еремеев открыл было рот, но слов у него не было, и поэтому с минуту он молча с открытым ртом наблюдал, как гномик, сморщив узкий лоб со сросшимися над переносицей рыжими бровями, читает вслух по буквам его фамилию.

— Е-РЕ-МЕ-ЕВ.

Девочка дёрнула мальчика за рукав, зашептала что-то ему на ухо, но мальчик только отмахнулся от неё.

— Врать неправильно, это очень портит карму. Понимаете, — сказал он гномику, — нам нельзя уходить. Это архат.

И вздохнул.

***

— Что значит"пытался быть писателем"? — карлик в сером строго посмотрел на него поверх очков.

Глаза карлика за толстыми линзами были большими и выпученными, а передние зубы напоминали зубы большого старого грызуна, и Еремеев подумал, что похож сейчас на Алису, сидящую перед престарелым безумным кроликом. Получилось смешно.

Всё так же глядя поверх очков, человек-кролик в сером укоризненно покачал головой.

— Смех без причины…

— Признак хорошего настроения, — закончил за него низкий бархатный голос.

Стена напротив Еремеева дрогнула, и прямо сквозь неё в комнатку, где они сидели, туго втиснулось странное, можно даже сказать уродливое существо. Сказать, что он не имело ничего общего с человеком, — это не сказать ничего. У него было длинное,"тракторное", как у гусеницы шелкопряда-переростка, туловище и огромное количество ходильных ножек. Передняя часть существа была приподнята над полом метра на полтора, а то и больше, потому что, когда"гусеница"вползла в комнатушку полностью и огляделась, её маленькая чёрная головка зависла чуть выше Еремеевского лица. Какое-то время головка эта качалась из стороны в сторону, оценивая увиденное, как головка озадаченной кобры, потом мельком взглянула на съёжившуюся между детьми Зайку, на лежащую у неё на коленях синюю Еремеевскую стёганку, и повернулась к сидящему за столом человечку в сером.

— У к-к-крапивы в этом году п-почему-то чернеют листья, м-монсеньёр, — заикаясь, пролепетал тот и испуганно задвигал кадыком.

— Зато чертополох вымахал выше моего роста, — заметила"сороконожка". Вид у неё при этом был не то инфернальный, не то ярмарочный, балаганный. Она неторопливо просеменила к столу и взяла в висящие на груди"ручки"лежавшую перед человечком квитанцию.

Еремеев провёл рукой по лицу, стирая выступивший на лбу пот.

— Ну, что ж, господин Еремеев, — сказало существо. — Пройдёмте.

— Подождите, подождите! — дёрнулся Еремеев в сторону зажмурившейся Зайки. — Я не один.

Существо озадаченно огляделось.

— Еремеев? Один.

Оно открыло входную дверь, приглашая его на выход. Мальчик с девочкой переглянулись, мальчик кивнул Еремееву: идите, идите, и Еремеев пошёл.

***

— Вы вообще понимаете, во что ввязываетесь?

"Гусеница"семенила впереди него, И Еремееву было хорошо видно, как на её спине под пергаментной бурой кожицей ходят тугие мышцы. Если это всё ещё и был сон, то такой реалистичный, которых ему видеть ещё не приходилось.

— Нет, — честно сказал он. — Во что?

— Бесстрашие — замечательная вещь. Если не пересекается с членовредительством.

Гусеница замешкалась, принюхалась к чему-то и толкнула незаметную дверь.

— Входите.

Помещение за дверью было точно такое же, как и предыдущее — маленькое, с низким потрескавшимся потолком и забранным решёткой окном. У окна точно так же стоял обычный письменный стол, а в одном из углов на маленькой табуретке сидела особа в сером. Очки с толстыми стёклами, крупные передние зубы и эта серость делали её настолько похожей на предыдущего безумного кролика, что Еремеев даже подумал, а не вернулись ли они каким-то неведомым путём обратно. На коленях у неё лежала большая стопка бумаги, и она с таким остервенением что-то строчила, что Еремеев не удержался.

— Бог в помощь, — выдал он. И смущённо кашлянул.

"Гусеница"хмыкнула, протиснулась между письменным столом и стеной и не очень похоже изобразила сидящего за столом конторского служащего.

— Садитесь, — кивнула она Еремееву.

Еремеев огляделся и сел на стоящую у окна скамью. За окном протарахтело нечто, напоминающее электричку, только сплошное, круглобокое и с ажурным сетчатым гребнем по всей длине.

— Видите ли, потребность в существах, понимающих происходящее, всегда велика.

— Я понимаю, — сказал Еремеев.

— Это более, чем славно, — согласилась"гусеница". Она постучала по столу костяшками хитиновых пальцев. — Потому что у нас тут возникла небольшая проблемка, связанная с непониманием.

Еремеев облизал пересохшие губы.

— Да не волнуйтесь вы так, — "гусеница"вытянулась вверх и через стол наклонилась прямо к его лицу. — Сразу вас никто не сожрёт.

И широко улыбнулась беззубым ртом.

Сидящая в углу кроликоподобная особа вскинула голову, захихикала и бросилась протирать очки, а за окном ещё раз протарахтело нечто, теперь уже в обратном направлении.

— Шикарное место, — сказал Еремеев, брезгливо отклоняясь назад от хитиновой головы"гусеницы"и выглядывая в окно. — Но шумное.

Конечно, никакой железной дороги там не было, была всё та же худосочная закатная роща и протоптанная через неё широкая грунтовая дорога, воздух над которой дрожал и плавился от жары.

— Шумное, — согласилась"сороконожка". Глазки её мигнули. — Как и всякое перепутье.

Она подтянулась, тяжело перелезла прямо через стол и доверительно устроилась рядом с Еремеевым на скамье. Еремеев, никогда до этого брезгливостью не страдавший, инстинктивно подвинулся и оттянул ворот рубашки, пытаясь справиться с дурнотой.

— Знаете… — печально наблюдая за его манёврами, вздохнула"сороконожка". — Всё до безобразия просто. Сегодня утром юный понтифик пропал при весьма странных обстоятельствах.

— Сегодня вообще было странное утро, — заметил Еремеев.

— Странное, — согласилась"сороконожка". — И мы хотим помощи.

— От меня?

— От кого-нибудь, кто окажется в состоянии. Мальчика надо найти, пока с ним ничего не случилось.

Мания величия, подумал Еремеев, вызванная галлюцинациями, или галлюцинации, вызванные манией величия, так что первым официальным учреждением по"возвращении"как пить дать будет психоневрологический диспансер.

— Меня зовут, когда требуется установить подлинность свидетельств, — развела лапками"гусеница". — И она была установлена. Младший сын короля традиционно назначается главным духовным лицом. Три дня назад у короля родился сын, и к нему, как к младшему, перешли все права и обязанности его старшего брата. А сегодня утром он пропал. Такое в истории случается не впервые. Но в этот раз есть… Есть определённые сложности. Старшему брату пропавшего понтифика всего три года, и он не мог организовать похищение младшего в силу своего малолетства. Кроме того, старший сын короля тоже пропал. А страна без понтифика может впасть в мятежи и междоусобицы.

"Гусеница"вздохнула.

— Три дня назад, в тот день, когда младший из пропавших детей родился, королю был явлен странный знак. Он видел сон о грядущих переменах, и перемены эти впечатывались фиолетовыми письменами, как синяками, на телах обоих его сыновей.

— Неприятный сон, — заметил Еремеев.

— Королям вообще редко снятся приятные сны.

— А до рождения своего старшего сына понтификом был сам король, — не столько спросил, сколько констатировал факт Еремеев.

На улице за окном снова что-то вспыхнуло, прогрохотало, и испуганно вытаращившийся в окно Еремеев успел заметить промелькнувшую за решёткой большую белую тень.

— Король, — грустно согласилась"сороконожка", прислушалась к чему-то неслышимому и заёрзала. — Знаете, тут вот выяснилось, что мне необходимо покинуть вас. Дела. Они сами расскажут вам всё остальное.

— Мир всё рассказывает сам, — тихо, словно пугаясь звука собственного голоса, сказало сидящее в углу существо, когда они остались одни, и поправило пальцем сползшие на кончик носа очки. — Если к нему хорошо присмотреться.

И неловко улыбнулось, точь-в-точь большой запуганный кролик.

— А что это за… мир? — вкрадчиво спросил Еремеев.

— Как что за мир? — удивилось существо. — Земля, конечно.

***

Второй коридор, по которому его вели, был так же угрюм, как и первый. Серый потрескавшийся потолок был таким же тёмным и низким, — таким низким, что забранные ржавыми решётками светильники время от времени касались пустой, как барабан, Еремеевской головы.

— Они будут ждать вас на месте, — торопливо шептало существо в сером, пока сам Еремеев беззвучно чертыхался, перебирая всю ненормативную лексику, когда-либо бывшую у него в обиходе. Выходило так, что то ли арсенал его был не так уж велик, то ли дорога была слишком долгой, — способы, которыми он чертыхался, уже пошли по пятому кругу, когда коридор впереди внезапно раздвинулся, сперва посветлел, а потом вывел в ночь, на воздух и превратился в открытую сводчатую анфиладу.

— Ну, вот мы почти и пришли, — облегчённо вздохнула провожатая. — Никуда не уходите, пожалуйста. Они скоро придут.

Ночь была точь-в-точь земная — с шорохами, шелестом и даже треском цикад. Еремеев озадаченно потоптался, оглядываясь, и, в конце концов, сел на широкий каменный парапет. Думать ему не хотелось совершенно, — он просто сидел и смотрел на сплошь усыпанное маленькими колючими звёздами небо.

К тому моменту, когда в тёмном конце анфилады послышались голоса, должно быть, прошло что-то около получаса, потому что он даже успел продрогнуть. По анфиладе шли двое — высокий и чуть пониже.

— Я в полной растерянности, — шёпотом говорил тот, что пониже, и этот приглушённый шёпот, подхваченный холодным ночным сквозняком, разносился далеко по галерее под пустыми тёмными сводами. — Это же дети! И один из них настолько мал, что…

— Он понтифик, он и должен быть мал, — возразил высокий. — Иначе все пути попросту будут для него закрыты.

— Но я никогда прежде не слышал о новорождённых понтификах, самостоятельно бродяжничающих через Рубеж…

— Границы всегда условны, — высокий махнул рукой, опустил голову, а когда снова поднял её, встретился глазами с сидящим на парапете Еремеевым.

Расстояние до них Еремеев оценил метров в двадцать и, пока оно стремительно сокращалось, счёл более благоразумным тихо сползти с парапета на пол.

Оба человека оказались если и старше Еремеева, то совсем ненамного. Высокий — зеленоглазый и абсолютно седой — вскинул вверх белую тонкую руку, и костлявый палец с перстнем упёрся Еремееву в грудь.

— Ты кто такой?!

— Еремеев! — доложился Еремеев, чувствуя себя новобранцем, и непонятно зачем добавил: — Архат.

— Чёрт побери! — сказал своему спутнику высокий. — Твой народ безнаказанно шляется почти у самых порталов!

— Не безнаказанно, а свободно, — возразил второй и печально посмотрел на Еремеева. — Архат?

— Так точно! — отчаянно согласился тот.

— Откуда ты?

Еремеев замялся.

— А между прочим, я видел во сне и его тоже, — не дожидаясь ответа, сказал печальный высокому.

***

Неожиданно для самого себя Еремеев вошёл в раж. Новое помещение, куда его привели, было большим, просторным, по-королевски шикарным и сильно смахивало на задрапированное чёрным шёлком месторождение турмалина.

— Неудачный дизайн, — храбро выдал Еремеев, осматриваясь. — Судя по помещению, тот, кто здесь обитает, страдает целым набором стойких психических расстройств.

— Ты бы поаккуратнее, — хмыкнул печальный, и по его губам скользнула тень улыбки. — Уши, которые есть у этих психопатических стен, ведут в весьма непредсказуемые места.

Некоторое время он, прищурившись, пристально смотрел на Еремеева, и тот, всё ещё в кураже, набрал воздуха и что есть сил гаркнул под сводчатый потолок:

— И это всё?!!

— Всё, всё, всё! — звонко согласилось эхо, и по тёмным шёлковым углам прокатился шелестящий смех, тихий, чуть слышный, словно смеялось не живое существо, а сам застоявшийся по углам воздух.

Печальный развёл руками: вот как-то так.

— Реальность — весьма занятная штука, — сказал он вслух. — И чем дольше ею пользуешься, тем занятнее она кажется.

Долговязый молчал.

— Дети-то пропали чьи? — спросил Еремеев.

— Мои, — сказал печальный. — И, что интересно, что я чувствую, что они живы, но ни на Рубеже, ни в ближайших его окрестностях их нет.

Он снова печально вздохнул, а затем, словно вспомнив что-то, громко хлопнул в ладоши, и в ответ на этот хлопок в темноте поднялся далёкий шум и послышался сдавленный Зайкин голос:

— Эй! Полегче! Полегче!

— Зоя! — встрепенулся Еремеев. — Я здесь!

Зайка шагнула в сводчатый турмалиновый зал из ниоткуда, — так, как шагают на землю с быстро вращающейся карусели: оступилась и чуть не упала, и Еремеев бросился к ней.

— А дети где? — вдвоём в один голос начали было они и одновременно умолкли, вцепившись друг в друга.

— Ты знаешь, Нон, — глядя на них, задумчиво сказал печальный. — Меня не покидает ощущение неправильности.

— Неправильности чего? — не понял высокий.

— Ну, всего этого. Словно вот идёт дождь, а капли летят не сверху вниз, а наоборот.

— Если они летят наоборот, значит, так правильно. Просто твоё величество где-то что-то упустило и не выучило подходящее правило, — хмыкнул Нон. — А людей надо определить на ночлег.

На ночлег их с Зайкой определили в небольшой гостевой комнатке где-то в глубине тёмного сада, почти под открытым небом, и проснулся Еремеев от бубнивших у него над самым ухом голосов:

— Сплюнь, Нон. Жизнь такая штука, что в ней может случиться всё, что угодно.

— А что плеваться? Всё, что могло случиться, уже случилось…

— Если утром не открывать глаза, то можно жить, — сказал им Еремеев, втайне надеясь проснуться дома, и открыл глаза.

В комнатке никого не было, кроме Зайки. При свете дня комнатка оказалась чем-то вроде увешанной аппаратурой детской, и Еремееву, собственно, ничего не смыслящему ни в радиоэлектронике, ни в звукозаписи, существенно полегчало: недавние"голоса"обрели в его голове хоть какое-то зримое объяснение.

— Я слышала детский плач, — заявила Зайка. — Причём на два голоса. Причём почти всю ночь.

— Странно, — сказал Еремеев, оглядывая с подушки вывешенные под потолком гирлянды из микрофонов и усилителей. — Не находишь?

— Нахожу! — вспылила вдруг Зайка. — Что ты корчишь из себя идиота?! Я вообще всё это нахожу странным: и этого дракона-мериноса, и эту жирную гусеницу, ползающую сквозь стены и разговаривающую по-человечески, и детей, рыдающих всю ночь и мешающих спать!

Она плюхнулась на кровать, закрыла лицо руками, и голос её дрогнул, наполняясь слезами.

— Ты просто не выспалась, Заинька, — заискивающе начал было Еремеев…

— Ну, конечно, — согласилась Зайка. — Как я сама не догадалась? Знаешь, Горыч, что мне нравится в тебе больше всего? Ты пуленепробиваемый.

— За мной, как за каменной стеной?

— Ну, почти, — из-под ладоней снова согласилась Зайка. — Когда за, когда перед.

В дверь постучали. Еремеев развёл руками, показывая, что уж здесь-то он точно ни при чём, и пошёл открывать. Человечек, стоявший за дверью, едва ли доставал ему до пояса.

— Вас ждёт его величество, — сказал человечек и шмыгнул носом. Нос у него был большой, красный и опухший.

Еремеев снова развёл в сторону Зайки руками и пошёл обуваться.

На этот раз их с Зайкой вели исключительно садом — зелёным, густым, заросшим тёмными деревьями и сладко пахнущими цветами. Куртки, свою и Зайкину, Еремеев по случаю жары нёс в руках.

— Между прочим, сегодня воскресенье, — прошептал он, шагая по тропинке и глядя то на провожатого, то на деловито снующих среди цветов жёлтых ос. — Если я не ошибаюсь, и время везде идёт с одинаковой скоростью, то на завтра у меня всё реальнее вырисовывается прогул.

— Нашёл о чём думать! — так же шёпотом фыркнула Зайка. — Думай лучше о том, что вырисовывается в ближайшие полчаса!

И, словно в ответ на её слова, за деревьями проступил зáмок.

Ворота открыл Нон. Он молча посторонился, пропуская Еремеева с Зайкой вовнутрь, а коротышке махнул рукой — мол, давай, прочь. Внутри было прохладно и сумрачно, даже почти темно, и в темноте откуда-то слышались приглушённые голоса.

— Ты оперируешь малым, и поэтому тебе кажется, что ты знаешь много! — голос принадлежал печальному его величеству с анфилады, но сегодня был не печальным, а, скорее, злым и раздражённым. Чувствовалось, что вчерашний знакомец не на шутку раздосадован. — Это всё только потому, что тебе не с чем сравнивать своё незнание! Чёрт побери! Ты понимаешь, что ты пришёл с Рубежа и не принёс никаких вестей?!

— Но их нет! — оправдывался второй голос, и звук этого голоса был похож на шелест ветра в ломких сухих камышах. — Рубеж чист, как стол…

Конец ознакомительного фрагмента.