Чумовая попаданка в невесту

Ульяна Гринь, 2018

Раз в Крещенский вечерок девушки гадали… Правда, перед этим отмечали день рождения и немного выпили в милой компании. Всё было отлично, пока я не упала в обморок перед гадальным зеркалом, а очнулась в тереме на постели из соболиных мехов. Да ещё и узнала, что пора собираться в путь, чтобы не опоздать на смотрины невест для наследника Белокаменного княжества. Наследник, кстати, всем хорош и весьма пригож, но шепчутся, что есть у него один изъян с юных лет. Но я-то ни хрена не боюсь! Ни изъянов, ни конкуренток. Поборюсь за первое место – вдруг оно мне надо? А если нет – посмотрим, как домой вернуться…

Глава 5. Ой да во зелёном во бору…

Обоз остановился на привал, когда солнце поднялось над горизонтом на две ладони. Я машинально высчитала, вытянув пальцы, что сейчас часов девять утра. Папа научил когда-то давно, в детстве. Как сказал Яромир, мы преодолели уже полпути. Осталась одна ночь, и мы в Белокаменной. Дружинники разбили лагерь на удивление быстро — все работали так слаженно, что я аж загляделась на этот танец. Раз, два, вот уже и шатёр над санями, костёр большой зажжён, снег вытоплен, вода булькает в котелке, а лошади гуртом пасутся у деревьев. У каждой на шее холщовый мешок, в котором с шелестом пересыпается овёс.

Мы вышли размять ноги на прогалину у леса. Как всё-таки трудно сидеть целую ночь! Даже ноги не вытянуть как следует, а особенно мне — обожаю спать на животе, раскинув руки в стороны. Даже Матюша ворчит каждый раз: я то в ухо ему заеду, то толкаю с подушки, то пятками брыкнусь. Интересно, скучает ли он по мне? Думает ли о своей Янке?

Я надеялась, что всё же скучает и думает. Иначе как жить, как думать о возвращении? При мыслях о Матвее мне взгрустнулось. А Прошка заметила, спросила:

— Что стряслось, Богданушка? Молви мне всё о твоих горестях!

Я вздохнула. Да, надо бы рассказать ей всё, причём с самого начала, но как знать, подходящий ли сейчас момент? Вдруг я ошиблась в девчонке, и она побежит к Яромиру, растреплет всё, а уж дядя меня просто прирежет на месте. Кинжальчик у него знатный, видела — на поясе висит в ножнах. Конечно, я умею защищаться. Папа настоял, чтобы брала курсы самообороны. Но одно дело — два-три гопника, а другое — мужик с мечом и кинжалом, который с детства, небось, ими машет.

Нет, надо осторожнее, не с такого наскоку. Сначала поспрашивать, а уже потом рассказывать.

— Прошка, а какие ещё камни существуют?

— Уфти! Про то ли печалишься?

— Печалюсь, что почти всё забыла, — покачала головой я, глядя в весёлые голубые глаза, блестящие из-под пухового платка. — Ты мне рассказывай, я буду потихоньку вспоминать.

— Ну, — серьёзно протянула девчонка, потуже завязывая платок под подбородком, — камни, они на всяк заговор разные. Я не все знаю. Самые что ни на есть нужные: лунный с солнечным, потом материнский — для баб первое дело такой камушек носить, он ить на себя и болезнь примет, и чадо в утробе сберегёт. А ещё есть чадо-оберег, как узнает баба, что тяжела стала, так и вешает на шею. А потом на дитёнка, как появится на свет.

— О как! Получается, никто и не болеет? — удивилась я, притопывая валенками снег.

Прошка махнула рукой:

— Да ну-у-у! Конечно, болеют! Не у всех есть на что купить камни. У тебя-то запас в сундучках, а ежели какая баба из крестьянок, так у ней один камень на всю семью, и тот вынимает только, ежели кто тяжко занедужит.

— Подожди, а зачем мне столько камней? Может, их раздать всем нуждающимся?

Прошка глянула на меня недоверчиво, а потом захохотала от души, напугав лошадей и ближайшего к нам дружинника. Хлопая по подолу шубы красными варежками, она простонала:

— Ой, боярышня, какая ж ты потешная, когда хош меня насмешить! Ой, а я спервоначалу поверила ведь! Ой, не могу! Ой, животик надорву!

— Тьфу на тебя, — обидевшись, я отошла к ближайшей ёлке, принялась обдирать иголки у ни в чём не повинного дерева. Прошка живо догнала, тронула за рукав:

— Ну, не сердися, Богданушка! Тебя эти дни никак не понять… Сама-то себя понимаешь ты?

— Я-то понимаю. Почему камни? Они ценные? Как золото?

Мне хотелось вникнуть. Зачем? А чтоб было. Задержаться здесь придётся наверняка, а поэтому лучше знать всякие традиции и фичи. Камни меня интересовали особенно — тётка Анфиса дала в секрете три мешочка с ними. Один велела подарить княгине, второй княжичу, а третий, самый увесистый, главному советнику князей, воеводе тысяцкому. Только камни, никакого металла. Неужели золото и серебро были не в почёте на Руси?

— Золото? — снова прыснула смехом Прошка, но взяла себя в руки и продолжила серьёзно: — Золото, боярышня, только оправа для камней. Само собой оно хуже железа — гнётся да ломается легко. Камни же добыть — опасная затея! Приисков мало, да и там страшные чудовища стерегут своё богатство! Вырвать камни из их лап могут только самые умелые и храбрые охотники… А бывает, камни с неба падают…

— Метеориты, что ли?

— Звёзды, боярышня, — удивлённо поправила меня Прошка. — Звёздные и есть самые ценные: лунный, солнечный да ещё небесный. Такой камень на триста вёрст в округе есть только у княгини, да и она его с шеи не сымает даже в бане! Бают, он силу даёт великую — мысли читать прямо из головы!

А вот это уже интересно. Княгини надо опасаться. Если вся эта сила камней — правда, то старая вредная правительница и потенциальная свекровь может меня разоблачить! Мне казалось, что это просто сказки, но ведь перенесло меня сюда каким-то образом? Лучше уж перебдеть, чем недобдеть.

— Боярышня!

К нам подошёл один из младших дружинников, отвесил поклон до пояса и сказал:

— Пожалуйте к костерку, похлёбка готова.

— М-м-м, покушать я сейчас совсем не против! — встрепенувшись, почувствовала, как живот подводит. Ещё бы, спали мы ночью мало, как поспишь в трясучих санях… Да и привычка сказывалась — кофе бы попить, как всегда утром, так кофе нет. Значит, надо покушать.

Вокруг огня и котелка на деревянной перекладине уже собрались сопровождающие обоз. Сидели на сложенных в охапки тонких брёвнах, видимо, тут же, у леса, и срубленных наспех. Яромир со своими дружинниками устроились отдельно, хотя и с благодарностью воспользовались общим костром. Они ели запечённые в золе корнеплоды. Картошку, что ли? Нет, вряд ли! Ведь картошку завёз в Россию Пётр Первый, а до него, я думаю, ещё дожить надо… Репу? Или брюкву? Блин, почему я не учила историю посерьёзнее?! Почему к Яндексу не обращалась с самыми важными вопросами? Не сидела бы сейчас как дура и не гадала бы, а знала точно. Спросить стрёмно, начнут снова смотреть, как на умалишённую…

Прошка подала мне глиняную плошку с… супом? В водичке с жирком плавали кусочки овощей, пока неизвестно каких, а маленькая тощенькая девочка лет десяти споро покрошила туда краюшку хлеба. Получив от неё же ложку — круглую, деревянную и даже не окрашенную, я спросила у своей наперсницы:

— А это что за ребёнок? Откуда она взялась?

— Эт меньшая, — отмахнулась Прошка. — С дружиной едет. Пошто едет — ведать не ведаю.

— Эй, девочка, — позвала я ребёнка. — Иди сюда. Тебя как зовут?

Она глянула на меня исподлобья и бросилась прочь, к лошадям. Что за пуганые тут дети? Странно даже. И почему её взяли в такую долгую и тяжёлую поездку?

Детей я любила всегда. Правда, издалека. Своих заводить смысла не было, пока мы с Матвеем перекантовывались на съёмной квартире. Но хотела позже, после свадьбы. Девочку и мальчика. А дети вообще, не мои, клиентов в кафе, обычно были милыми, слегка капризными, но общительными. Теперь же девчушка задела мою гордость, что ли. Чего сбежала? Разве я ей сказала что-нибудь плохое?

— Прошка, чего это она?

— Уж прости её, боярышня, — испуганно ответила та. — Дикарка, что с неё взять! Вроде одного из дружинников сестра.

— А которого?

— Федо-о-от! — кликнула Прошка звонко. От саней отделился парень в кожаной кольчуге (наши реконструкторы даже не умеют делать такие!) и подошёл к костру:

— Чего надобно?

— Боярышня наша спрашивает, чья то меньшая, что суп сготовила?

Парень смутился, зыркнул на меня. Ага, тот самый, что меня к воротам не пускал, а потом скакал заключающим в обозе. Ответил нехотя:

— Ну, моя она… Сеструха меньшая. Что не так сделала?

— Убежала почему-то, — я пожала плечами, улыбнувшись, чтобы он не хмурился. — Испугалась, что ли?

Он снова глянул на меня, но теперь как-то странно. Словно напряжённо размышлял о чём-то, а потом нерешительно проговорил:

— Так ведь… боярышня… вы сами велели… чтоб на глаза не попадалась!

— Я?

Ох, не я, конечно, а Богданушка, дай ей бог счастья и здоровья, заразе такой… Придётся выпутываться.

— Я… ну возможно. Неважно. Позови её. Скажи, что я не сержусь, что не собираюсь ругаться и всё такое.

Федот покрутил головой, но кликнул:

— Меньшака! Подь сюды!

— Что за имя такое? — тихонько спросила я Прошку. Та махнула рукой, между двумя ложками похлёбки ответила:

— Так младших детей в семье зовут.

— Ну правильно. Как кошек называют Кошка… — проворчала я. Нет, ну серьёзно! Пренебрежение какое-то средневековое!

Девчонка подошла, спрятавшись за брата и выглядывая одним глазом и половиной впалой щёчки. Я поманила её:

— Ну, чего ты? Иди сюда, никто тебя не обидит.

Робкими шажками она приблизилась, встала, чтобы не заслонить жар костра, и спрятала взгляд. Одета она была в длинное платье, потрёпанное по подолу, а сверху носила жакет на меху без рукавов. Ничего себе! Наверное, холодно так разгуливать по морозу! Чем они тут все думают? На ногах широкие лапти поверх замотанных вокруг ног портянок, тьфу ты, онучей, даже валенок не дали ребёнку! Платок замызганный, по самые бровки натянутый, по щёки укутывал голову. И косы не видно, а ведь все девушки косу по спине выпускали, все, кого я видела в городище. Мне стало так противно, что ребёнок живёт вот так между взрослых, а никто не позаботится о нём. Московские нищие никогда не вызывали приступов жалости, потому что я знала, что это просто уловка — их показушная бедность и сирость. Тут совсем другое. Небось, Богданушке было неприятно видеть рядом такое забитое, никому не нужное существо, она и отослала подальше от себя…

— Садись, ребёнок, — я похлопала по бревнышку рядом с собой. — Садись, ты кушать хочешь? Суп ела?

Девчонка вскинула на меня полные непонимания и страха глаза, и я в который раз обложила матом Богданушку, правда, молча, про себя. Пришлось встать, взять девчонку за руку и посадить чуть ли не силой на тёплое место. И Прошку подтолкнуть:

— Дай ребёнку поесть!

Та аж зенки выпучила от удивления, но послушно потянулась за плошкой, налила черпаком суп, протянула девчонке, которая схватила и принялась жадно хлебать, то и дело поглядывая то на меня, то на брата. Я спросила в перерыве между двумя ложками:

— Как тебя зовут? И сколько тебе лет?

Девчушка только головой мотнула и бросила растерянный взгляд на Федота. Тот пояснил, перебирая пальцами по ножнам кинжала:

— Не говорит она с малолетства. Крестили Феодосией, а так Меньшакой кличем. Лет… Не знаю я точно. Последыш, мамку родами сгубила. То ли десять, то ли двенадцать годков прошло уж.

Я только и смогла, что брови поднять и окинуть его самым своим злым взглядом. Вот люди! Вот так времена! А о нравах вообще лучше промолчать. Неудивительно, что ребёнок не говорит, если её все обвиняют в смерти матери… А брат ещё и с собой таскает в качестве прислуги! Интересно, сколько ласковых слов Феодосия получила в жизни по сравнению с тычками и окриками?

— Вы так не смотрите, боярышня, — сурово откликнулся Федот. — Так-то мы о ней заботимся, я вот в Борки взял, а дома она одна девчонка на четверых братьев и отца, с утра до вечера крутилась у печки да за скотиной. Ну а что ещё делать с ней? Бесполезная, даже замуж не выдать.

— А где она ехала? Во вторых санях?

— Со мной на лошади.

— Блин, совсем с ума посходили! Так и замёрзнуть недолго! Замёрзнет и отвалится по дороге, а ты и не заметишь!

— Так ить… Держится она.

Федот выглядел удивлённым и растерянным. Наверное, думал, с чего это Богданушка так резко поменяла отношение к замарашке, и что можно от этого ожидать. Но мне было всё равно, если честно. Феодосия вызвала острый приступ жалости и желание сделать хоть что-то, что в моих силах. Ну, одеть, накормить, согреть… А там посмотрим. Она не глупая — по глазам видно, проворная девочка, не ленивая. Пусть со мной пока потусуется, а по приезду в Борки сдам её тётке Анфисе, пусть найдёт работу по силам. Всё лучше, чем прислуживать дружинникам или убиваться по хозяйству, обихаживая братьев и отца, которые её не любят.

Протянув руку, я убрала прядки волос с чумазого личика, и девочка вздрогнула, словно я её ударила. Замерла, как дикий зверёк, которого поймали и тискают дети. Ещё немного, и мёртвой бы притворилась. Ничего, привыкнет. Уж я-то не позволю её обижать.

— Феодосия — это слишком длинно, — задумчиво произнесла. — Феня, Фенечка, так лучше.

И усмехнулась. Фенечка — как раз бесполезная симпатичная штучка. А девочка бросила на меня быстрый взгляд и кивнула. Согласилась, значит.

После супа мне захотелось в туалет. Спрашивать было не у кого — Прошка куда-то слиняла. Повертев головой, я увидела свою наперсницу в весёлом флирте с дружинниками. Вот оторва! Ладно, пусть развлекается, а с кем — это не моё дело. Схожу в лесочек. Правда, ёлки тут росли как-то реденько, надо забраться чуть вглубь бора, чтобы подальше от людей. Не знаю, собираются они подсматривать или нет, но терпеть не могу, когда кто-то знает о том, что я пошла писать. Это уже мамино воспитание. Я даже Матвея стеснялась в первое время, когда с ним начала встречаться…

Лес был тихим и неживым. Будто его заморозили нарочно, чтобы не мешал. Ни ветка не шелохнётся, ни птица не вскрикнет. Я шагала с трудом, выбирая кочки, где было меньше снега, и стараясь не попасть в глубокий сугроб. Время от времени оборачивалась, видна ли наша стоянка. И наконец, решила, что отошла достаточно далеко. Выбрала место под молодой сосенкой, которая тянулась между двумя разлапистыми ёлками, принялась подбирать полы шубы, путаясь и вполголоса ругаясь на идиотскую моду, потом присела осторожно, чтобы снова не попасть голой жопой в сугроб… Тихое журчание нарушило благоговейную тишину леса, и показалось на миг, что ёлки неодобрительно покосились на меня. А потом…

Потом случилось то, чего я ну никак не могла ожидать. С громким визгом, от которого уши заложило и чуть не порвало барабанные перепонки, на меня налетело нечто мохнатое, растрёпанное, злобное. Когти шкрябнули по рукаву шубы, которым я закрылась машинально, вцепились в него, начали рвать… Я почувствовала неприятный незнакомый запах и даже подумала мельком, уж не я ли отложила кирпичей! И только потом осознала, что на меня напали. Дикое животное с когтями на лапах, с крыльями и со странной мордой, похожей на кошачью, посередине которой вместо носа торчал загнутый клюв!

Я заорала от неожиданности и страха, и, конечно, жопа не избежала прямого попадания в снег. Приземлилась удачно, но ударилась спиной о сосну, что-то где-то треснуло, но за визгом птицо-кошки и моими воплями «Иди нах…! Иди нах…!» было непонятно, что именно. Я уже не думала ни о чём, только бы лицо защитить! Хороша я буду, располосованная этими мини-ножиками на смотринах! Да и вообще, всякую гадость занесёт, а тут даже дезинфицировать нечем!

Я отбивалась от твари руками, ногами, шаря по снегу в поисках ветки или чего-нибудь повесомее, но ничего не находила. А кото-птица своими воплями призвала себе подобных, и вот уже не пара, а сразу три когтистых лап и тяжёлых крыльев атаковали меня со всех сторон. Я точно сдохну в этом лесу, неизвестно на какой планете, в каких времени и вселенной! Чтоб ещё раз соблазнилась придурошным гаданием! Чтоб ещё раз бухала в незнакомой компании! Нет, другого раза у меня не будет…

Когти в волосах, в обоих рукавах шубы… Я слабела в неравной борьбе и даже орать перестала, но помощь всё-таки подоспела.

Вжик, вжик, вжик! Противные чавкающие звуки вслед за свистом железа — и меня рывком подняли за шиворот. Запутавшиеся в волосах лапы больно дёрнули кожу, когда Яромир отодрал их и отбросил вместе с обезглавленным туловищем. Три тушки валялись на снегу вокруг сосны, из них вытекала толчками тёмная голубоватая кровь и почти сразу застывала на морозе. Это зрелище заворожило меня. А потом голова закружилась, желудок сжался, выталкивая недавно съеденный суп, и я весьма элегантно блеванула на дядюшкины кожаные сапоги. После этого в мои несчастные мозги весело впрыгнула спасительная темнота и, хихикая над дурочкой, выключила свет…