Фонарики в небе

Ульяна Владимировна Орлова, 2023

Мишке Жукову 12 лет, он едет отдыхать в деревню со своим приемным отцом, Юрой. Отдых в деревне-казалось бы, самая обычная жизнь. Однако во время отдыха случаются самые разные вещи. Здесь Мишка находит новых друзей, узнает о том, как его отец стал капитаном дальнего плавания, находит общий язык со своей новорожденной сестренкой… Да и у Юры дел полно: он помогает жене, печет хлеб, ловит рыбу, а потом организует плавание в Крыму с детьми из многодетных семей. Как все успеть? Когда у тебя на руках новорожденная дочка и приемный сын-подросток? Как научиться не отчаиваться и вовремя успевать на помощь? И самое главное- как стать настоящим отцом и вовремя оказать поддержку своему сыну? Эта книга для тех, кто любит жизнь. Книга о любви человека к человеку. Книга о том, что волнует каждого из нас: дружба, взаимопомощь и надежда.

Глава 3

Утро на берегу реки

1

По утрам мы с Юрой ходили на рыбалку. Брали Ольку — Юра тихонько уносил её в кухню-комнатку, бережно пеленал, клал в люльку и выносил на крыльцо, рядом с которым стояли шасси от неё. Я отвечал за удочки и завтрак: брал сумку с приготовленными с вечера снастями, вытаскивал из холодильника крынку с молоком и переливал его в термос, клал в рюкзак, туда же опускал четвертинку хлеба, успевая отрезать горбушку и сунуть её в рот.

— Сядь и позавтракай нормально! — говорил Юра, если оказывался рядом.

Я мотал головой, наливал себе в чашку молока, залпом выпивал его и — был готов.

Молоком нас снабжала старушка-соседка, которая держала корову. В то утро, когда появилась на свет наша Олька, бабушка долго стучала в дверь, а когда я открыл — очень удивилась, увидев не Наташу, а меня. Я сказал, что Наташа занята, и стал смотреть на молоко: его вид меня завораживал. Белое, с пенкой, похожей на растаявшее мороженое, с удивительным запахом… Она протянула банку мне, кивнув: «Пей на здоровьечко!» — и ушла, а я не успел даже поблагодарить её. Растерянно смотрел в окно, как бабушка, чуть сгорбившись, ковыляла к соседнему дому между картофельными грядками, потом охнул: молоко-то ещё тёплое! Решил, что лучшей благодарностью будет, если я его попробую, а на словах — поблагодарю завтра.

Попробовал я так, что от принесённого бабушкой молока осталась половина банки — я перелил его в красивый кувшин на столе, а банку помыл. Вечером мы с Юрой нажарили картошки и допили остатки, а весь следующий день… я провалялся на диванчике в кухне: ну кто же знал, что мой живот, привыкший к магазинному продукту, откажется принимать натуральное коровье молоко? Юра бегал от Наташи ко мне, попутно объясняя, что парного молока лучше не пить, а дать ему отстояться хотя бы до вечера в холодильнике, что в нём много каких-то коровьих белков, которые не все человеки могут переварить, а выросшие в цивилизации — то есть он и я — и подавно.

— Но у тебя же ж не болит! — простонал я в подушку.

— Ну ты сравни, Мишка, сколько я выпил и сколько ты… — он присел на минутку и погладил меня по спине. — На-ка чаю, я ромашку заварил. Балда, не доглядел я! — отругал он себя.

Фельдшер, Настасья Семёновна, заглянувшая посмотреть Наташу и малышку, пощупала и мой бедный живот, успокоила Юру, что всё пройдёт и пообещала принести каких-то трав. Обещание сдержала, принесла моментально, и Юра весь остаток дня поил меня горьковатой ароматной жидкостью. К вечеру мне полегчало. Я поел варёной картошки и даже заглянул к Наташе в комнату, присел на корточки и долго смотрел на мою маленькую сестрёнку.

Она оказалась невероятно крохотной! Носик торчал, будто на него нажали пальцем, она смешно морщила его и иногда чихала. Из-под пелёнки высовывались тонкие тёмные волосики. А бровей у неё и не было — лишь намёк, что когда-то будут эти брови. Иногда она чуть хмурилась и постанывала, а иногда — улыбалась, прямо во сне! У меня на душе потеплело, и я тоже улыбнулся. Надо же! Такая кроха, а умеет поднимать настроение!

— Как мы её назовём? — спросил я у Наташи, которая тоже любовалась малышкой.

— Сашенька, Пелагея, Оля… Выбирай, — ответила она вполголоса.

Я подумал.

— Оля, наверное. У Юры ведь старшего брата Олегом звали… Будет немножко похоже.

Наташа чуть улыбнулась.

— Мне тоже нравится Оля… Да и память равноапостольной Ольги через неделю…

— Это которая первая на Руси приняла Крещение?

Она кивнула.

— Первая из князей… Миш, как твой живот? Как вы вчера добрались? — спросила она шёпотом.

— Живот — хорошо. Добрались — тоже.

— Партизаны вы с Юркой, — снова улыбнулась она. — Ни один ничего не рассказывает.

Я покачал головой. Раз Юра не рассказывает — значит, не надо.

— Как ты тут одна без нас справлялась?

Важно получилось с моей стороны. Она тихонько засмеялась и взлохматила мои волосы. И тут я понял, что ужасно соскучился по Наташе! Что вот этого вот мне не хватало для полного счастья. Чтоб она так улыбалась и легко лохматила меня. Всего-то навсего. Ерунда какая! А жизнь как-то сразу приобрела новые оттенки… Не, нам с Юрой замечательно было вдвоём! А сейчас… Как бы это объяснить? Лето, солнышко, тепло, ты гуляешь… И вдруг — лёгкий ветерок, тёплый такой, будто обнимает тебя… И ты, как маленький, скачешь от радости, потому что — лето! Или вот идёшь ты домой, радуешься, что возвращаешься именно домой, что хорошо погулял и жизнь — она, вообще-то, прекрасна… И тут видишь свет в твоём окошке и на душе сразу — радуга. Потому что тебя ждут, ты нужен! Один штрих, маленькое движение, и… жизнь — как чудо.

— Чего задумался? — спросила Наташа.

Я мотнул головой. Малышка закряхтела. Сморщила носик-кнопку.

— Кушать хочет, — шепнула Наташа. И я тихонько ушёл.

Хотел лечь: сил после целого дня страданий оставалось мало, хватило ровно на то, чтоб поесть и поболтать с Наташей. Упасть бы где-нибудь, хоть на коврике. Я донёс себя до дивана. И обнаружил, что на нём уже спит Юра.

И куда мне теперь? С минуту я стоял, прислонившись к стене и глядя, как забавно он уснул: подложив ладони под голову, и приоткрыв рот, и подогнув колени — маловат диванчик оказался. На столе стояли маслёнка, стакан молока и две тарелки: моя, почти пустая, и, очевидно, Юрина — с картошкой. Вилка лежала рядом, интересная такая — с белой пластмассовой ручкой и длинными зубцами. Чистая вилка…

Я ещё раз посмотрел на Юру. Вчера полдня он ездил за вещами и подгузниками для малышки, покупал еду и что-то ещё по списку, который написала Наташа; оставшиеся полдня стирал, а ночью, вероятно, поспать ему тоже не удалось: проснувшись от детского плача, я слышал в комнате его шаги и негромкий голос. Он что-то спрашивал у Наташи, а может, качал малышку — не знаю… А сегодня — лечил меня, гладил пелёнки, разбирал наши вещи, готовил обед, снова ездил в магазин…

Когда я это всё понял, когда вспомнил, что до этого он всю ночь рулил, — почувствовал, как краска заливает мне щёки. Олух несчастный! Стою тут и посмеиваюсь и даже не догадываюсь, что надо одеяло принести!

Сил прибавилось. Я заглянул в маленькую комнатку за печкой и обнаружил там кровать, накрытую красивым розовым покрывалом: снаружи оно было атласное, а внутри — хлопковое, я снял его и очень осторожно укрыл Юру. Он даже не шевельнулся. Потом запер входную дверь на крючок, отыскал в рюкзаке мою книжку, накрыл миской картошку, выключил везде свет и улёгся на кровать в той комнатке. Да, ещё заглянул к Наташе и принёс ей бутылку с водой и шоколадку — она попросила.

Забыл рассказать о домике, в котором мы обосновались. Это был самый настоящий деревенский домик с печкой. Она, эта печка — большая, солидная, — стояла в центре таким образом, что каждая её стена была частью какой-нибудь комнаты. Комнат было три, даже четыре, не очень большие, а одна — совсем маленькая: в ней помещались только кровать, тумбочка с зеркалом и два стула. Во всех комнатах были окна, прикрытые белыми занавесками и шторами. Убранство домика было нехитрое: в одной, крайней, комнате — большая кровать, стулья и бак с мёдом, в другой — в ней разместилась Наташа с малышкой — угловой диван, большой шкаф, стол и кресло-качалка, в третьей — в неё выходило печное окошко, устье, — односпальная кровать, несколько стульев, комод с телефоном и раковина с водой, про четвёртую я уже рассказал. На полу везде были коврики. Кухня и ванная были устроены в сенях за дверью, той самой, которую я всё не решался открыть, когда мы приехали. В кухне - стол, старинный шкаф со стеклянными дверцами и небольшой диван. А за столом стояли новые кухонные шкафчики, отгораживающие газовую плиту и ванну с туалетом.

Юра объяснил мне, что так раньше строили дома: печь была в середине для того, чтобы обогревать дом. А туалет в доме — недавнее изобретение, на улице был ещё один туалет, без удобств. И водопровода тоже раньше не было, и стиральной машинки… Как люди без них обходились — для меня осталось загадкой.

Через пару дней жизнь наладилась. Юра выспался, съездил в город, раздобыл там муки и решил попробовать испечь хлеб в деревенской печке, под чутким Наташиным руководством. Наташа стала понемногу хозяйничать. Оля перестала плакать по ночам и теперь хорошо спала даже днём — наверное, от маминого молока. Вообще она много спала и подолгу, а просыпаясь, немножко смотрела на всех вокруг, ела и снова — на боковую. Сплюха такая оказалась моя маленькая сестрёнка! Наташа объяснила мне, что это нормально, что, когда она наберётся сил, — будет больше «гулять». Но я пока в это слабо верил.

Печка — белая, солидная, она словно воплотилась из детской сказки. Прежде чем печь в ней хлеб, нужно было её заранее растопить. Юра решил это сделать вечером. Он принёс из сарайчика берёзовых поленьев и сложил их возле печи. И пошёл спрашивать у Наташи, в каком именно отверстии нужно разводить огонь. Отверстий было три: маленькое, квадратное — на левой стороне печки, внизу, а другое — большое, полукруглое — на уровне моей груди; под ним же располагалось ещё одно, занавешенное белой салфеткой. В большом я бы и сам поместился. Помните: «Печка-матушка, спрячь меня…»? Теперь я понимаю, почему Маша решила там спрятаться от гусей-лебедей… Именно в нём, как оказалось, можно печь хлеб, готовить еду, и именно в нём мы развели огонь. Но прежде этого Юра отодвинул заслонку, которая была вверху — над отверстием слева.

— Это зачем?

— Там идёт труба. Через неё будет поступать кислород для огня и выходить углекислый и угарный газы.

— То есть там печка соединяется с трубой, которая на крыше?

— Вроде того.

После наших долгих стараний печка ожила. Загудел огонь. А я уселся на стул возле неё и всё смотрел, смотрел, и так мне было уютно и хорошо! Несмотря на то, что возле печи остались следы нашей деятельности — дрова, бумага, щепки.

— Юр, она как будто поёт, да? — спросил я

Юра сгрёб щепки в совок, выпрямился.

— Поёт… — задумчиво ответил он и улыбнулся, глядя на рыжевато-красное пламя. — Один мудрец сказал, что на свете есть три вещи, на которые можно смотреть бесконечно: как течёт вода, как горит огонь и как работают другие…

— Четыре, — поправила его проходившая мимо Наташа с малышкой: — Как работает робот-пылесос.

Юра засмеялся, выпрямился и подошёл к Наташе. Взял у неё Ольку. А я вскочил, схватил веник.

— Ой, Мишка, это я случайно про мудреца вспомнил, — спохватился Юра. — Я сам подмету. Ты давай-ка лучше чаю согрей. Попьём и будем ложиться.

В деревне спать хорошо. Особенно когда потрескивают в печке дрова. Кругом тишина, только маленькая Олька кряхтит за стенкой… И больше никаких звуков: ни шума машин, ни соседей. Словно мы одни в целом мире… Воздух, свежий, прохладный, чуть колышет занавески на окне. В этот раз я, как обычно, заснул быстро. Но под утро мне стало жарковато, да вдобавок какой-то одинокий петух стал продирать горло. Кричал он хрипло, надрывно, словно никак ему не нравился его голос. Сон пропал.

— Сходи водички попей, — проворчал я и уселся на кровати.

За окном было уже светло. Кто-то ходил в соседней комнате: поскрипывали половицы. Удивительно, но петух замолчал. Услышал, что ли, мой совет? Во даёт! Я надел штаны и рубашку и выбрался из своей комнатки.

Возле печки копошился Юра.

— Ты чего соскочил? — удивился он.

— Жарко.

— Ну да, есть немного: перестарались вчера, — он был в майке, лохматый, взъерошенный.

От наших «стараний» остались чёрные, подмигивающие красными огоньками головёшки. Юра кочергой разбросал их по поду — так называется низ печи — и пошёл месить тесто. Чтоб оно быстрее взошло — поставил его на печку: там было тепло, даже горячо. Я вспомнил, как читал в книгах, что в старину на печке даже спали. Ещё бы! Зимой — так вообще хорошо, наверное, не замёрзнешь! У нас, правда, лежачок был не очень большим, но я бы поместился. Юра взял в углу моей комнаты веник с длинной ручкой, сунул его в печь и, собрав все угольки в кучу, сгрёб их под трубу. В печи стало пусто.

— И как ты собираешься там печь? Без огня? — я подошёл к печи вплотную и тут же отодвинулся: дыхнуло на меня жаром.

Юра задвинул устье большим заслоном и пошёл катать колобки. Я пару раз видел, как забавно он это делает — легко, быстро, не нажимая, а словно бы поглаживая, — и получается из рыхлого, вздутого теста ровный, гладенький шарик. На этот раз он сделал два и стал искать лопату.

— Зачем?

— Хлеб сажать. Это ведь не в духовку досочкой. И вынимать как? Сам видел, что горячо.

— Откуда ты про всё знаешь?

— Наташа рассказала. И в интернете смотрел, давно ещё. Мужик-пекарь выкладывал. Хорошее видео, спасибо ему.

Лопату — деревянную, с длинной ручкой — Юра нашёл на кухне. Поставил в уголок. Потом позвал меня пить чай. Пока мы пили чай, пришла бабушка с молоком, мы отдали ей банку с конфетами. Юра с Наташей не возвращали банки пустыми. Обычно клали в них какие-нибудь сладости… Потом мы начистили картошки — на обед. А потом Юра взял лопату, присыпал её мукой, ладонью сдвинул со стола подошедший хлебушек — большой, с мелкими серыми трещинками, проступавшими сквозь муку. Открыл заслон и отправил хлеб вглубь печки. Также поступил и со вторым:

— С Богом!

Задвинул заслон, оставив маленькую щёлочку, вытер лоб, поставил лопату в уголок и стал загружать стиральную машинку.

— Дела… — пробормотал я.

Дома за духовкой нужно было всё время поглядывать, убавлять температуру, прикрывать хлеб листом, чтоб сильно корка не чернела. А здесь регулятора температуры нет — сколько градусов не узнаешь, но и следить не нужно. Прошло около получаса, и Юра снова взял лопату и осторожно вынул оттуда два каравая — потемневших, кругленьких, ароматных.

Конец ознакомительного фрагмента.