Украинские сказки

Сборник

Украинская сказка живет не в ограниченном, а в широком, поистине космическом пространстве, если под космосом понимать не только Вселенную, но и — гармонию, противостоящую хаосу — именно так трактовали слово «космос» древние. Имеется в виду не только небывалая сила героев, их волшебные возможности, общение с силами природы, с Солнцем, Луной, Ветром, но и само по себе множество волшебных сказок о животных и о природе, которых в Украине бытует как нигде более у славян.

Ох

Раньше было всё не так, как сейчас, в давние времена разные чудеса в мире происходили, да и мир не такой был, как сейчас. Теперь этого не осталось ничего… Рассказать хочу вам сказку о лесном царе Охе, о том, каким он был.

Давно это было, не на моей памяти, а наверно, когда еще ни родителей, ни дедов наших в помине не было, жили-были бедный мужик и жена его, и был у них только один сын, но и он не такой, как подобает: таким уродился ленивцем, не приведи господь! За холодную воду взяться не может, только лишь на печи сидеть да просо пересыпать. Ему, наверно, уже двадцать лет, а он ещё без штанов сидит на печи и никогда не слезает: если подадут еды, поест, а если не подадут, и без того обойдётся. Ну, отец да мать и горюют:

— Сыночек, что ж нам поделать с тобой, ты же ни к чему не пригож! У других вон дети своим родителям в подмогу, а ты лишь даром хлеб переводить можешь!

Но ему ничего: сидит и дальше просо пересыпает. Другой ребёнок, как пойдёт пятый год, родителям уже помогает; но этот вырастает такой детина, до самого потолка уж, а все ещё без штанов сидит, да и делать не может ничего.

Горевали-горевали мать его да отец, а после мать и промолвила:

— Что же ты, старик, надумал чего с ним делать? Видишь, какой сын уже вымахал, а такой дурак — не может ничего делать. Взял бы да хотя бы внаймы его отдал, гляди, хоть чужие люди сына чему дельному обучат?

Подумали, да отдали к портному учиться. Пробыл тот три дня там и сбежал; залез на печь — и снова стал просо пересыпать. Тогда подрал да выругал хорошенько его отец, а после отдал к сапожнику на обученье. Но он сбежал и оттуда. Побил отец его снова и направил на обученье к кузнецу. Там тоже пробыл не долго — сбежал. Что же делать с сыном отцу?

— Отведу, — сказал, — его, эдакого, в чужое царство: куда бы там внаймы не отдал, может, не убежит.

Решил повести его.

Шли-шли они, долго и коротко ли, зашли в лес, да такой дремучий, что было лишь небо и землю видно. Вошли в лес, немного устали; глядят — у дорожки притаился пенек обгорелый, — тут старик и говорит:

— Утомился я, присяду, отдохну немного.

Лишь начал он на пенек усаживаться, и вымолвилось у него:

— Ох! Что же я так заморился! — и тут вдруг из пенька вылезает маленький дедушка, сморщенный весь, и с бородой зеленой до колен.

— Что же тебе, — молвит, — человече, понадобилось от меня?

Подивился старик: откуда могло такое диво явиться? И говорил ему:

— Я тебя что, звал? Отвяжись!

— А как же не звать, — отвечает дедушка, — коли звал!

— И кем же ты будешь? — спросил старик.

— Я — Ох — царь лесной. Ты меня, зачем позвал?

— Ну, чур тебя, не собирался тебя звать!

Старик возмутился.

— Нет уж, позвал: сказал же: «Ох!»

— Уморился я это, — говорит старик, — тогда и сказал так.

— Куда путь держишь? — спросил Ох.

— Да куда глаза глядят! — старик ответил. — Взялся вести дурака своего внаймы, чтобы хоть чужие люди научили его уму-разуму. У себя же, куда ни отдам, он сбегает отовсюду.

— Так мне отдай, — сказал Ох, — я уж его научу. Но только с одним условием: когда год пробудет у меня, ты приди за ним, ежели его признаешь, то возьмёшь, если нет — еще один год будет служить.

— Идёт, — сказал обрадованный предложением старик.

По рукам ударили да горилки распили; побрёл довольный старик домой, а Ох повел его сынка к себе.

Вот ведет Ох его, да прямиком… на тот свет: под землёй зелёная хатка, камышом крытая; и все в ней такое же зеленое: зелены стены, зелены лавки, зелены даже дети и жена Оховы — ну прямо всё-всё. И работницы Оховы, словно рута, все изумрудны…

— Ну, присаживайся, — сказал Ох своему новому работнику, — да поешь чуток.

Подали ему мавки поесть, но и еда вся зелена. Тот поел.

— Ну вот, — молвит Ох, — если взялся работать на меня, то дровец надобно для меня нарубить и в хату принесть.

Побрёл работник. Рубил или не рубил, а прилег на дрова и заснул. Пришёл Ох, а работник спит. Тогда взял он его, и велел своим работникам дров наносить, а после связанного на эти дрова кинул и подпалил их. Вот и спалил работника! Потом Ох развеял по воздуху пепел, но один уголёк выпал. Окропил уголёк Ох живой водой — и тут ожил работничек и стал слегка умнее да проворнее. Снова было велено дров нарубить. Но тот снова уснул. Ох тогда поджег дрова, сжёг работничка опять, пепел по воздуху развеял, а уголек водою живой окропил — опять ожил работничек и таким красивым сделался, что лучше не сыщешь! Но и в третий раз был спален он и окроплён водою живой — тогда получился из парубка ленивого настолько проворный и красивый казак — ни придумать, ни загадать, лишь в сказке рассказывать.

Прослужил парубок у Оха целый год. Прошёл год, прибыл отец за сыном. Подошёл в лесу к тому пеньку, уселся и сказал:

— Ох!

Ох вылезает из пенька, и молвит:

— Здравствуй, человече!

— Здравствуй, Ох!

— А зачем ты пришёл? — спрашивает.

— Прибыл, — отвечает, — за сыном.

— Тогда пойдем, если узнаешь — возьмёшь его с собой, а если нет — тогда ещё год у меня служить станет.

Отправился старик за Охом. Подошли к его хатке. Ох выносит мерку проса, высыпает — и сбегаются петухи — видимо-невидимо.

— Ну, признавай, — говорил Ох, — где же твой сынок?

Глядел старик — а все петухи одинаковые: прямо один в один, не признал.

— Ну, — сказал Ох, — иди домой, если не признал. А твой сын еще один год служить у меня будет.

Побрёл старик домой.

А как прошёл второй год, пришёл снова опять старик в лес к Оху. Подходит к пеньку:

— Ох! — сказал.

Ох и вылезает к нему.

— Пойдём, — говорит, — узнавать будешь! — И отводит его к овчарне, а там смотрит — баранов полно и все один на одного похожи. Глядел-глядел старик, но так и не признал.

— Ежели так, то иди домой: а твой сын еще год служить у меня будет.

Побрёл старик, пригорюнившись.

Как прошёл третий год, старик отправился к Оху. Шёл-шёл, и деда встретил, а тот белый весь, словно кипень, и одежда на нем такая же белая.

— Ну здравствуй, человече!

— Здорово, дед!

— Куда это тебя несет?

— Отправился, — молвит, — к Оху за сыном своим.

— Как же так?

— Ну, так и так, — рассказал старик.

Вот и рассказал старик белому деду, что отдал своего сына Оху и с какими условиями.

— Эх! — сказал дед. — Плохо дело твоё! Долго он будет его держать…

— Ну, я, — говорил старик, — сам смотрю, что моё дело плохо, только не знаю, что ж теперь поделать. А может вы, подскажете, как сына моего спасти?

— Подскажу, — сказал дед.

— Так рассказывайте мне, миленький: стану до конца веку за вас богу молить! Все же, каким бы сын ни был, но родной мой, кровинка мне.

— Ну слушай, — говорил дед. — Когда дойдёшь к Оху, выпустит она много голубей и станет зерном их кормить. Ты ни одного не возьмёшь, а только того голубя, что есть не будет, а только сидеть будет под деревом и перышки чистить: будет это твой сын!

Отблагодарил старик дедка и побрёл. Пришёл к пеньку.

— Ох! — промолвил.

Ох и вылезает к нему и отводит старика в лесное царство. Высыпает Ох пшеницы, созывает голубей. Слетелись их, да так много, боже мой! И все похожи один на одного.

— Ну, признавай, — сказал Ох, — своего сына. Если узнаешь — твоим будет, а если нет — то моим!

Тут все голуби стали клевать пшеницу, а только один сел под деревом, нахохлился и стал перья чистить. Старик говорил:

— Вот это будет мой сын!

— Надо же, угадал! Забирай, если так.

Ох превратил голубя в такого гарного парубка, что лучше на свете и не сыскать. Очень обрадовался отец, обнял сына, поцеловал, оба обрадовались.

— Пойдем, сыночек, домой.

Вот и побрели.

Шли по дороге, беседовали. Отец расспрашивал, как же сыну в Оховом царстве жилось. Сын рассказывал, а отец жаловался, как бедствует, сын слушал. Потом отец и сказал:

— Как же нам теперь, сыну, быть? Я ж бедняк, ты бедняк. Три года ты служил, а так ничего и не заработал!

— Не горюй, отец, все устроим. Начнут, — сказал, — панычи в лесу на лис охоту; вот тогда обращусь я борзой собакой да лису схвачу, тогда захотят панычи купить меня, а вы за меня триста рублей возьмите, только продайте без цепочки: тогда станут у нас деньги, да и разживемся.

Шли они, шли; смотрят — собаки на опушке леса за лисой гоняются: никак не убежать лисе, а борзой никак не нагнать её. Враз обратился сын в борзую собаку, догоняет лису и ловит. Выскакивают из лесу панычи:

— Твоя собака?

— Ну, моя!

— Отличная борзая! Продавай ее нам.

— Покупайте.

— Чего хочешь за неё?

— Триста рублей хочу, но берите без цепочки.

— Сдалась твоя цепочка нам, у неё золочёная будет. Забирай сто!

— Нет.

— Ладно, забирай деньги, отдавай собаку.

Посчитали деньги, забрали борзую и начали снова за лисой гнаться. А она возьми, да погони лису прямо в лес: обратилась назад в парубка, и вернулся он обратно к отцу.

Шли они, шли, тут отец и сказал:

— Что ж нам, сынок, грошей этих? Разве что хозяйством обзавестись немного и хату подновить…

— Не печалься, отец, еще придут. Теперь, — сказал, — станут панычи с соколом на перепела охотиться. Тогда обращусь я в сокола, и захотят у вас меня купить, вы и продаёте меня за триста рублей, но без колпачка.

Шли они по полю, смотрят — спускают панычи сокола. Сокол погнался, а перепел убежал: сокол догнать не может, перепел — убежать. Оборачивается сын соколом, сразу наседает на перепела. Заметили это панычи и говорят.

— Твой это сокол?

— Мой.

— А продашь нам?

— Покупайте.

— Чего просишь?

— Если дадите за него триста рублей, забирайте, но без колпачка.

— У него парчовый будет.

Согласились, купили за триста рублей сокола у старика. Тогда спустили панычи на перепела сокола, а он как полетит — в самый лес, там обратился в парубка и снова к отцу вернулся.

— Вот теперь мы немного разжились, — сказал старик.

— Подождите, отец, еще прибавится. Когда будем идти мимо ярмарки, я обернусь в коня, а вы меня им продавайте. За тыщу рублей можете отдать, но только без уздечки.

Подошли к местечку, где ярмарка была здоровая или что-то похожее. Оборачивается сын в коня, но в такого, словно змея, не подступишься — страшно! Отвел отец коня этого за уздечку, а тот как стал гарцевать, копытами землю бить. Сошлись купцы, стали торговаться.

— За тыщу отдам, — сказал, — но без уздечки забирайте.

— Сдалась твоя уздечка нам! Будет у него серебряная!

Пятьсот предлагают.

— Нет!

Тут мимо цыган проходил, одним глазом не видит.

— Что просишь за коня, старик?

— Тыщу, но уздечка моя.

— Э, это дорого, старик, забирай пятьсот и отдавай с уздечкой!

— Нет, не годится, — отвечал отец.

— Тогда шестьсот забирай!

И стал цыган торговаться, но отец ни копейки не уступил.

— Ну, забирай, батя, только уздечка моя.

— Нет уж, со мной останется!

— Дорогой человек, такого не видано, чтобы без уздечки коня продавали? Как же я его возьму-то?

— Бери, как знаешь, но уздечка моя! — отвечал старик.

— Ну, старик, я тебе ещё пять рублей бери, но только с уздечкой.

Раздумал старик: «Стоит-то уздечка эта гривны три, а тут цыган пять рублей хочет дать», — вот и отдал.

Горилки распили. Забрал старик деньги и домой отправился, а цыган тем временем сел на коня и поскакал. Но не цыганом он был: это Ох в цыгана обернулся.

Нес конь Оха между макушками деревьев и облаком. Как спускаются к лесу, подъезжают к Оху. Ставит Ох коня в стойло, и идёт в хату.

— Не уйдёт всё же от меня, вражий сын, — сказал жене.

Как подошёл полдень, берет Ох за уздечку коня и отводит к реке на водопой.

Приводит к реке, а тут конь наклоняется напиться, оборачивается окунем и уплывает. Ох, не раздумывая, оборачивается щукой и стал за ним гнаться. Ещё чуть-чуть, и догонит, а окунь разворачивает плавники, машет хвостом, и не схватить его щуке. Вот догнала его щука и молвит:

— Окунек! Поворачивайся головой, будем с тобой беседовать!

— Если ты, кумушка, беседовать желаешь, я и так могу услышать!

Нырнул поглубже и уплыл от щуки. Догоняет снова щука его и молвит:

— Окунек! Повернись ко мне головой, будем с тобой беседовать!

Тут окунек расправляет плавники:

— Если ты, кумушка, беседовать желаешь, я и так могу услышать!

Долго так гоняли щука с окунем, а поймать его она так и не могла.

Тут подплыл окунь к бережку, где царевна белье полоскала. Обернулся окунь в гранатовый перстень в прекрасной золотой оправе, увидала это царевна, вытащила его из воды. Принесла домой, хвалится:

— Смотри, батюшка, какой я прекрасный перстенек нашла!

Полюбовался отец, а царевна решить не может, на какой палец одеть его: так он красив!

Скоро царю доложили, что прибыл купец. (А ведь это Ох в купца обернулся.) Выходит царь:

— Что ж тебе, старичок, надобно?

— Да вот ехал я, — молвит Ох, — по синему морю, вез на корабле на родные земли к своему царю перстенёк гранатовый, и упал он в воду. Не сыскал ли кто из ваших?

— Сыскали, — отвечал царь, — дочка моя отыскала.

Позвали дочку. Тут стал Ох просить, чтобы та отдала перстень, говорил, что не жить ему на белом свете, если не привезёт его! А она отдавать не хочет! Тут царь вмешивается:

— Отдавай, — сказал, — дочка, не то будет беда из-за нас старику!

Ох снова просить стал:

— Возьмите, что хотите, но перстень верните.

— Ну, если так, — сказала царевна, — то пусть не будет он ни тебе, ни мне! — и бросает перстень наземь… и рассыпается перстень пшеном по целому дворцу. Ох, не раздумывая, оборачивается петухом и стал это пшено клевать. И клевал, пока всё не склевал; только одно зернышко покатилось под ногу царевне, и осталось незамеченным. Когда поклевал, из окна улетел.

Тут из того пшенного зернышка обратился парубок, да такой гарный, что царевна, как увидала, сразу влюбилась, — попросила отец и мать, чтобы выдавали за парубка замуж.

— Я, — говорила, — ни за кем не буду такой счастливой, лишь за ним!

Долго ещё не хотел царь отдавать дочь за обычного парубка, но потом всё ж согласился; благословил их, обвенчал и такую свадьбу сыграл, что весь свет там побывал.

Ну, и я там был, мед да горилку пил; во рту не бывало, а на бороду попало, вот потому она и побелела…