P.S. I Miss You. Я по тебе скучаю

Уинтер Реншоу, 2018

От автора бестселлеров «Wall Street Journal» и Amazon.com Дорогая Мелроуз! Когда я впервые встретил тебя, ты была просто незнакомой девушкой. Потом ты стала моей соседкой. А чуть позже дала понять, что станешь для меня самой большой занозой в боку, какую я когда-либо мог словить. Ты слишком громко пела в душевой и тратила на себя всю горячую воду. Ты была чертовски напориста. Ты делала мою жизнь сложной во всех отношениях. Но, как бы я ни пытался, я не могу перестать думать о тебе. Сказать по правде… я не могу перестать желать тебя. Я собирался сказать тебе это. Собирался отринуть свою гордость, все недомолвки и показать тебе ту часть моего «я», которую прежде не видел никто. Но потом было признание, меняющее всё, взрыв такой силы, что я не смог ничего изменить. Я до сих пор не понимаю, как я не предвидел этого. Саттер P.S. Я по тебе скучаю.

Глава 1

Мелроуз

Я играла девушку, выгуливающую собак, в одной из серий «Уилла и Грейс».

Хозяйку кондитерской в каком-то фильме для канала «Lifetime».

Младшую сестру Райана Гослинга в инди-короткометражке, которая так и не вышла на экраны.

Жертву № 2 в одной из серий восемнадцатого сезона «Закона и порядка».

Но сегодня у меня самая сложная роль из всех: в реалити-шоу без камеры, именуемом «Девушка, всю жизнь обожает своего лучшего друга», Мелроуз Клейборн в роли… Мелроуз Клейборн.

Остановившись перед бунгало Ника Кэмдена в Студио-Сити, я расправляю плечи, приглаживаю свои белокурые волосы и нажимаю указательным пальцем на кнопку звонка. Сердце колотится с такой силой, что мне кажется, будто оно выпадет и рухнет на пол, едва Ник откроет дверь — но я надеюсь, что бабочки, трепещущие в моем животе, успеют перехватить падающее сердце.

Он оказывает на меня такой эффект.

Каждый. Чертов. Раз.

И это о многом говорит, потому что меня не так-то легко заставить нервничать или выбить из колеи. Но мое чувство к нему с годами только крепло и, оставаясь безответным, становилось все сильнее.

Но вчера вечером, ни с того ни с сего, Ник позвонил мне — и это странно, потому что он никогда не звонит, только пишет сообщения. Он настолько не любит телефонные звонки, что на его телефоне постоянно включена вибрация, и его автоответчик переполнен голосовыми сообщениями за шесть с половиной лет.

— Мел, мне нужно поговорить с тобой завтра, — сказал он едва ли не с волнением. Но в его голосе слышался намек на улыбку, на странное веселье. — Это очень важно.

— Ник, ты пугаешь меня, — ответила я ему, гадая, не подбросил ли кто-нибудь ему в выпивку какой-нибудь наркотик, отчего Ник сейчас не в себе. — Просто скажи, раз уж позвонил.

— Я должен сказать тебе это лично. И должен спросить у тебя кое-что дико важное, — сказал он. — О боже, это просто безумие. Я невероятно нервничаю, Мел. Но я скажу тебе сразу же, как только ты приедешь сюда завтра. Я уже давно хотел тебе об этом сказать, но не мог. Не мог до сего момента. Но теперь могу. И я не могу больше ждать. Это важно, Мел. Это… о боже.

— Ник… — Я расхаживала по своей спальне, прижав левую руку ко лбу. За все время нашей дружбы — почти двадцать лет — я никогда не слышала, чтобы Ник был так взволнован. — Ты не можешь просто сказать мне сейчас?

— Приходи завтра, часа в три, — ответил он. — Об этом нужно беседовать лично.

Я еще раз звоню в дверь, потом проверяю время на телефоне. Подавив зевок, я поднимаюсь на цыпочки и пытаюсь заглянуть внутрь сквозь стеклянные боковые панели двери. Зная Ника, я могу предположить, что он передумал или выскочил за буррито, встретил кого-нибудь знакомого и увлекся разговором.

Но, с другой стороны… он так настаивал на том, что должен лично поговорить со мной в три часа об этой «дико важной» вещи. Вряд ли он мог о таком забыть.

Всю ночь я вертелась в постели, пытаясь догадаться, что это могло бы быть. Странно, как можно знать человека настолько долго и при этом самым прискорбным образом не понимать его.

Во времена моего детства Ник жил по соседству, и мы с ним были неразлучны с того дня, как его семья переехала в наш район. Я познакомилась с ним у ручья, где он ловил лягушек — и я едва ли не силой заставила его отпустить их на волю. К вечеру мы сообразили, что его комната расположена на втором этаже — и моя тоже, только в нашем доме, так что можно подавать сигналы через окно. А к концу недели он подарил мне портативную рацию и сказал, что я его лучший друг.

Когда нам было по десять лет, он преподнес мне «подвеску дружбы» — вроде тех, которые девочки обычно дарят другим девочкам. Он отдал мне половинку с надписью «лучший», а сам носил ту, на которой было написано «друг», но всегда прятал ее под рубашкой, чтобы никто не распускал сплетни — впрочем, кто-то стал бы их распускать.

Ника любили все.

Летом, после окончания седьмого класса, Ник резко повзрослел, и все изменилось.

Его голос стал ниже.

Его ноги сделались длиннее.

Даже черты его лица стали более четкими и выразительными.

Он словно вырос за пару месяцев, и я поняла, что смотрю на него так, как не смотрела никогда прежде. А когда ночью закрыла глаза, то обнаружила, что думаю о том, каково было бы целоваться с ним.

До того я могла прибежать в соседний двор с неаккуратно собранными в хвост волосами и спросить, не хочет ли Ник покататься на велосипеде… и буквально на следующий день я уже стала тщательно причесывать волосы и наносить на губы мятный бальзам перед каждой встречей с ним.

Я вдруг поняла, что не могу смотреть на него, не краснея при этом.

К несчастью, стремительное преображение Ника заметила не только я.

Дверь распахивается с коротким скрипом, и я даже не успеваю осознать, что происходит, когда Ник сгребает меня в охапку и кружит по крыльцу своего съемного бунгало.

— Мелли! — Он утыкается лицом мне в плечо и сжимает меня так сильно, что я не могу дышать, а бабочки у меня в животе едва не превращаются в кашу.

Я вдыхаю неизменный запах Ника, тот самый запах, который всегда вызывал у меня ощущение дома. Что-то похожее на едва заметный след табачного дыма, дешевого кондиционера для ткани и мыла «Irish Spring».

Ник вырос в Брентвуде, он был сыном успешной сценаристки и не менее успешного композитора и мог бы без труда получить все — как в материальном, так и в профессиональном плане. Связи его родителей могли бы посрамить самого Стивена Спилберга.

Но Ник всегда желал быть обычным человеком, самостоятельно зарабатывающим на жизнь, и я уважала его за это.

— Ты только глянь на себя, — говорит он, ставя меня наземь. Он продолжает держать меня за руки, окидывая меня с головы до ног взглядом своих невероятных синих глаз. — Я уже несколько месяцев тебя не видел.

Три месяца, две недели и пять дней — но кто будет считать?

В прошлый раз мы встречались на моем дне рождения, и у барной стойки было столько народа, что я за весь вечер едва смогла обменяться с ним парой фраз. Мы договорились погулять с ним в следующие выходные после того дня, но его группа умчалась выступать в Вегас, а за день до его возвращения я уехала в Ванкувер на съемки фильма.

Это было какое-то вечное невезение: жизнь постоянно разводила нас в разные стороны в самое неподходящее время.

— Как тебе нравится это жилище? — спрашивает он, ведя меня в дом. Мои легкие наполняет запах моющего средства и стирального порошка, через спинку кожаного кресла в гостиной перекинут сложенный плед.

Я хмыкаю при мысли о том, что Ник перед моим приходом занимался уборкой. В юные годы он всегда был неряхой. Хотите пример? Как-то раз я споткнулась о его кроссовки, входя в его спальню, и едва не выбила себе передний зуб, падая на неаккуратную стопку виниловых пластинок. К счастью, мое падение смягчил пустой чехол от его гитары, но на следующий день Ник купил подставку для обуви.

— Нравится, — отвечаю я, осматривая его бунгало. В прошлый раз, когда я видела его, он жил в какой-то квартире в Толука-Лейк с четырьмя соседями. А до того сожительствовал с какой-то инстаграм-моделью по имени Кейденс Сент-Килда, но эти отношения оказались короткими, поскольку девушка желала заполучить его целиком и полностью, а этого Ник не мог дать никому — и я знала об этом. — Когда ты переехал сюда?

— В прошлом месяце, — отвечает он. — Взял в субаренду у кузена нашего барабанщика.

Звяканье кастрюль и сковородок на кухне свидетельствует о том, что мы не одни, но меня это не удивляет. У Ника всегда были соседи. Он отчаянный экстраверт. Он не может оставаться один дольше, чем на пять минут, но в этом нет ни назойливости, ни навязчивости. Скорее это проявление некой харизмы, вечной жизни на вечеринке и готовности хорошо провести время.

Я вслед за Ником прохожу в гостиную, и он указывает мне на центральную подушку кожаного дивана коньячного цвета. Потом начинает расхаживать по небольшой комнате, энергично потирая ладони.

— Ник, — со смехом говорю я, — ты ведешь себя как сумасшедший… ты это знаешь, да?

Его взгляд останавливается на мне, он на несколько секунд прекращает расхаживать.

— Я адски нервничаю.

— Тебе не нужно нервничать, когда ты рядом со мной. Никогда.

— Это другое. — Он снова останавливается на пару секунд. — Это то, о чем я никогда прежде тебе не говорил.

«О боже».

Мое сердце трепещет, и некая давно погребенная надежда прокладывает себе путь наружу, заставляя мои губы растянуться в улыбке — но я подавляю эту улыбку.

Я ни за что не признала бы этого вслух, но минувшей ночью изрядная часть моей души поверила в то, что Ник затеял это все ради того, чтобы сказать: он питает ко мне некие чувства и хочет встречаться со мной.

Это абсурдная идея, знаю.

Подобные вещи не происходят ни с того ни с сего.

Я не наивна, и я не идиотка. Я знаю, как малы шансы на то, что мой лучший друг, не видящий меня по многу месяцев, неожиданно воспылает ко мне любовью. Эти шансы, честно сказать, стремятся к нулю, и я пыталась придумать другие объяснения, однако в них не было смысла, потому что Ник в моем присутствии никогда не нервничал.

По какой бы то ни было причине.

Что еще могло заставить его нервничать рядом со мной, как не сердечное признание?

Скрестив ноги и сев прямо, я говорю:

— Давай уже, колись. У меня не так много времени.

Он прикрывает нос и рот сложенными ладонями, резко выдыхает, а когда отводит руки от лица, я вижу на его лице странную, какую-то пьяную улыбку.

Глаза его блестят, словно у девушки-подростка, получившей пропуск за кулисы на концерте Гарри Стайлса.

Ник пытается что-то сказать, но не может.

О боже…

Он действительно…

Он действительно пытается признаться мне…

— Мелроуз, — говорит он, делая глубокий вдох и падая передо мной на колени. Он берет меня за руки и, честное слово, на миг у меня плывет в глазах. — Ты помнишь, как в детстве мы всё-всё рассказывали друг другу?

— Да…

— Есть кое-что, чего я никогда не говорил тебе, — продолжает он, глядя мне в глаза. — Наверное… наверное, я боялся высказать это вслух. Я боялся, что это — то, чего я так хотел, больше, чем хотел чего-либо еще в своей жизни… что оно не сбудется. Мне казалось, что, признавшись в этом, я все испорчу. Поэтому я держал это при себе, но больше не могу. Это слишком важно. Оно гложет меня изнутри, и гложет уже не первый год. Но теперь пора. Я должен сказать это тебе.

Он несет чушь.

Ник никогда не нес чушь.

Он сжимает мои ладони дрожащими руками, потом поднимается и садится на диван рядом со мной. Обхватив мое лицо ладонями, он тепло улыбается, но эта улыбка вскоре сменяется тревогой.

— Это безумие, Мелроуз. Я поверить не могу, что собираюсь сказать тебе это.

Мои губы приоткрываются, я едва не выпаливаю что-то вроде «я тоже любила тебя с самого детства…» — но я прикусываю язык и жду, пока он выскажется первым.

— Ты же помнишь мою группу, верно? — спрашивает он, подразумевая свою первую группу, «Melrose Nights», которую он собрал в старшей школе и назвал в мою честь.

Я киваю, и сердце мое падает. Нет… летит вниз.

— И что насчет этого? — спрашиваю я, моргая, чтобы скрыть жгучий стыд во взгляде.

— Мел, я всегда мечтал сделать ее успешной, — говорит он. — В смысле, коммерчески успешной.

Я поднимаю брови. Для меня это новость.

Он всегда был сторонником любительской сцены и противником больших музыкальных корпораций, которые контролировали каждую песню, исполнявшуюся в Америке по радио.

— Правда? — Я склоняю голову, уткнувшись подбородком в грудь. — Ведь ты всегда говорил…

— Я знаю, что именно я всегда говорил, — обрывает он меня. — Но чем больше я об этом размышлял, тем сильнее мне казалось… я просто хочу, чтобы мои песни услышало как можно больше народа. И дело даже не в том, чтобы стать знаменитым и заработать деньги, ты же знаешь, я за всем этим не гонюсь. Я просто хочу, чтобы люди знали мои песни. Вот и все.

Я сглатываю комок в горле и смотрю на камин в углу, над которым на полке валяется пустая смятая банка из-под «Old Milwaukee» — любимого напитка Ника, — а рядом с ней притулилось что-то вроде скомканного кружевного лифчика.

Видимо, когда Ник убирался, он кое о чем забыл…

— Ладно, так что ты пытаешься сказать мне? — спрашиваю я, прищурившись.

— Мы подписали контракт… — Губы его растягиваются так широко, что выражение лица становится совершенно безумным. — …И мало того, мы отправляемся в тур вместе с «Maroon 5».

Я изо всех сил пытаюсь сдержать глубокое недоверие и не дать этому чувству отразиться на моем лице, но что-то подсказывает мне, что моя попытка тщетна. Ник всматривается в меня, ловит мой взгляд, и его безумная улыбка угасает.

— Ты же ненавидишь «Maroon 5», — замечаю я.

— Я когда-то ненавидел «Maroon 5», — поправляет он. — Как бы то ни было, у них буквально в последнюю минуту полетели кувырком все планы, поэтому они ухватились за нас. Мы отбываем на следующей неделе.

— На следующей неделе? И надолго?

— На полгода. — Он стискивает намозоленные о струны гитары ладони. — Полгода в поездке с одним из самых крупных музыкальных коллективов в Северной Америке!

Он так громко произносит последнюю фразу, словно сам не может во все это поверить.

Как и я.

— Ух ты, Ник… это… это круто. Ты был прав. Это очень важные новости, — говорю я. Мне кажется, что все во мне медленно замирает. Мой голос. Мое сердце. Моя надежда. — Я рада за тебя.

Я обнимаю его, вдыхаю его запах и крепко сжимаю руки. Внутри у меня все ноет и завязывается в узел. Это не поддающееся описанию чувство, которое охватывает тебя, когда ты понимаешь, что что-то вот-вот изменится и жизнь уже никогда не будет прежней.

Но я сказала правду. Я рада за него. Я понятия не имела, что он хотел именно этого, но теперь, когда он поделился со мной такими известиями, я действительно за него рада. Он мой лучший друг, самый давний мой друг, и я хочу лишь, чтобы он был счастлив.

И кроме того, он заслуживает этого.

Ник безумно талантлив.

Он пишет музыку.

Сочиняет стихи.

Поет.

Играет.

Работает музыкальным продюсером.

Сводит треки.

Все это у него получается естественно. И если он так и останется в тени, на любительской сцене, это окажет дурную услугу не только ему, но и всему остальному миру.

— Я понимаю, что это круто, Ник, но мне интересно… почему ты не мог сказать мне это все по телефону? — спрашиваю я. — Зачем заставлять меня ехать сюда, чтобы ты мог сообщить мне это лично?

Ник откидывается назад, всматривается в мое лицо и проводит ладонью по подбородку, покрытому едва заметной щетиной.

— Потому что я должен попросить тебя об одной услуге…

Приподняв бровь, я отвечаю ему таким же пристальным взглядом. Он никогда не просил меня ни об одном одолжении — с тех самых пор, как мы познакомились (не считая ряда случаев в средней школе, когда он хотел, чтобы я вместо него поговорила с девушками или за обедом утащила для него лишнюю порцию «итальянского льда»^[1]).

— Помнишь, я сказал, что взял это жилье в субаренду у одного чувака, — продолжает он. — Я плачу полторы тысячи в месяц — половину полной арендной платы. Плюс коммуналка. Ты же знаешь, какой я скряга, верно? Я просто не хочу выбрасывать эти деньги на ветер в те полгода, пока меня не будет, и не хочу вешать на Саттера свою половину квартплаты, это было бы просто нечестно.

— На Саттера? — переспрашиваю я.

— Саттер Олкотт — мой сосед, — поясняет Ник. — Хороший парень. Электрик, у него своя компания. Он тебе понравится. Конечно, я знаю, что ты живешь в гостевом доме своей бабушки, но ты единственная из моих знакомых, кто не связан арендой жилья, так что я подумал… мо-о-ожет быть, ты захочешь помочь мне в эти несколько месяцев? В качестве дружеской услуги. А за это я… ну, не знаю, сделаю что-нибудь для тебя. Что ты хочешь? Хочешь билет на концерт «Maroon 5» с пропуском за кулисы? Хочешь познакомиться с Адамом?

— Ты уже перешел на «ты» с Адамом Левином? — спрашиваю я, склонив голову набок. Ник ухмыляется.

— Пока что нет. Но перейду.

— Не знаю… — Я делаю долгий, медленный вдох. — А как же Мёрфи?

— У нас есть огражденный двор, — отвечает Ник, указывая в заднюю часть дома. — Ему там понравится.

— А твой сосед? Будет ли ему по душе жить в одном доме с посторонней девушкой?

— Конечно.

— И ты уверен, что он не маньяк? — Я понижаю голос и подаюсь вперед.

Ник давится слюной.

— Э-э… да. Он не маньяк. Сердцеед, да, безусловно. Но не маньяк, ни в коем случае.

Наши глаза встречаются, и я молча прикидываю: оставить ли все как есть или согласиться оказать эту небольшую услугу.

Моя соседка-кузина Марица недавно переехала к своему парню, Исайе, так что в гостевом домике моей бабушки сейчас живу только я с Мёрфи. Иногда там бывает слишком тихо. И одиноко. Бабушка в последнее время полюбила путешествовать. То она дома, а спустя неделю уже летит на двенадцать дней на Бали вместе со своей лучшей подругой Констанс или кем-нибудь из клана Кеннеди.

Смена обстановки, возможно, будет к лучшему…

— Я сделаю что угодно, Мел. Все, что захочешь. — Он складывает ладони, выпячивает нижнюю губу и смотрит на меня, подняв брови.

Придурок.

— Умоляющее выражение лица тебе не идет, чтоб ты знал, — замечаю я.

— Ладно, ладно, но что тебе мешает сказать «да»? — Он складывает руки на коленях. Я пытаюсь ответить, но не знаю, что сказать.

— Вот видишь? — говорит Ник. — У тебя даже нет веской причины для того, чтобы отказать мне.

Он прав.

Я не могу сослаться на местоположение его дома — оно вполне удобно для меня. Я не могу сослаться на своего пса. Я не могу сослаться на слишком высокую арендную плату, потому что именно полторы тысячи в месяц бабушка берет с меня за проживание в ее гостевом домике. В семействе Клейборн не принято делать такие вещи бесплатно.

Но, помимо всего этого, я знаю, что Ник сделал бы это для меня, если бы мне понадобилось.

Пожав плечами, я смотрю ему в лицо и улыбаюсь.

— Отлично.

Секунду спустя он снова сгребает меня в объятия, крепко сжимает и начинает подпрыгивать на месте, словно обрадованный ребенок. Одним-единственным словом я раскрыла ту сторону личности Ника, о существовании которой даже не подозревала.

— Я обожаю тебя, Мел, — говорит он, стискивая меня в объятиях еще крепче. — Я тебя ужасно люблю.

Я ожидала услышать эти слова сегодня… правда, совсем не в таком контексте.

Примечания

1

Итальянский лед — холодный десерт, который готовится путем замораживания смеси сиропа и фруктового пюре определенного типа.