Дом в Порубежье

Уильям Хоуп Ходжсон

В глуши Западной Ирландии, на самом краю бездонной пропасти, возвышаются руины причудливого старинного особняка. Какую мрачную тайну скрывает дневник старого отшельника, найденный в этом доме на границе миров?.. Солнце погасло, и ныне о днях света рассказывают легенды. Остатки человечества укрываются от порождений кошмаров в колоссальной металлической пирамиде, но конец их близок – слишком уж беспросветна ночь, окутавшая земли и души. И в эту тьму уходит одинокий воин – уходит на поиски той, которую он любил когда-то прежде… или полюбит когда-то в будущем… Моряк, культурист, фотограф, военный, писатель и поэт, один из самых ярких и самобытных авторов ранней фантастики, оказавший наибольшее влияние на творчество Г. Ф. Лавкрафта, высоко ценимый К. Э. Смитом, К. С. Льюисом, А. Дерлетом и Л. Картером и многими другими мастерами – все это Уильям Хоуп Ходжсон!

Глава Х

Время ждать

Солнце уже грело и ярко светило, наверху было просто чудесно по сравнению с угрюмым темным подвалом, и, несколько приободрившись, я направился на башню, чтобы выяснить, что же все-таки творится в Садах. Однако вокруг царило полное спокойствие, и через несколько минут я спустился в комнату Мэри.

Я постучал, услышал ответ и отпер дверь. Сестра моя покойно сидела на постели и как бы ждала. Она явно пришла в себя и не попыталась отодвинуться при моем приближении; все же я видел, как она тревожно вглядывается в мое лицо, словно бы не вполне доверяя и опасаясь подвоха.

На мой вопрос, как она себя чувствует, сестра отвечала вполне здраво: она была голодна и хотела бы спуститься вниз, чтобы приготовить нам завтрак, если я не возражаю. Я недолго подумал, не опасно ли выпускать ее. И наконец сказал ей, что не против, но с условием — если она не будет выходить из дома и открывать двери. Как только речь зашла о дверях, прежний испуг вдруг тенью пробежал по ее лицу; однако она ничего не сказала и, заверив меня в послушании, безмолвно покинула комнату.

Я направился к противоположной стене — к Рыжику. Он проснулся, когда я пришел, но лишь коротко тявкнул в знак внимания и подергал хвостом. Когда я принялся гладить его, пес попытался подняться, но сразу же повалился на бок, взвыв от боли.

Я поговорил с ним, велел лежать спокойно. Псу было легче, и я испытывал огромное облегчение также и оттого, что доброе сердце сестры не позволило ей забыть про собаку даже в том расстройстве, в котором она пребывала. Чуть погодя я оставил пса и отправился вниз — в кабинет.

Вскоре туда пришла Мэри — с блюдом, на котором расставлен был горячий завтрак. Когда она входила в комнату, я заметил, как взгляд сестры обратился к подпоркам, поддерживавшим входную дверь; губы ее напряглись, она слегка побледнела, но этим и ограничилось. Поставив блюдо возле моего локтя, она уже направилась к выходу, когда я окликнул ее.

— Мэри, не унывай! — сказал я. — Дела идут лучше. Я не видел этих тварей около дома со вчерашнего вечера.

Сестра глядела на меня, словно бы недоумевая. А потом в глазах ее засветился огонек понимания… и страха, но она ничего не сказала, ограничившись неразборчивым восклицанием. Я не стал продолжать: ясно было, что дальнейшие напоминания о Свинорылах могут излишне потрясти ее нервы.

Покончив с завтраком, я поднялся в башню и провел там большую часть дня, внимательно оглядывая Сады. Раз или два я спускался на первый этаж, поглядеть как там сестра. Каждый раз я заставал ее спокойной и кроткой. В последний раз она даже обратилась ко мне; речь шла о каком-то домашнем деле, требовавшем моего внимания. И хотя говорила она с невероятной застенчивостью, я был рад вновь слышать голос Мэри. Это были первые произнесенные ею слова с того самого ужасного момента, когда я остановил ее попытки открыть заднюю дверь, чтобы выйти из дома — прямо в лапы карауливших снаружи. Мне хотелось бы выяснить, помнит ли она об этом, понимает ли, какой участи избежала, однако я не стал расспрашивать сестру, полагая, что пока лучше оставить ее в покое.

Новую ночь — после двух, прошедших без сна, — я провел в постели, а утром, поднявшись, сразу же обошел дом. Все было в порядке, и я отправился на башню, чтобы поглядеть на Сады. Оказалось, что и там царило полное спокойствие.

Встретив Мэри за завтраком, я с огромной радостью убедился, что она полностью пришла в себя. Сестра поприветствовала меня как обычно, говорила разумно и спокойно, старательно избегая любых упоминаний о том, что происходило с нами последние два дня. Я вовсе не был против и только старался случайно не повернуть разговор к недавним событиям.

Прямо с утра я вновь заглянул к Рыжику. Пес быстро поправлялся и через день или два должен был оказаться на ногах. Прежде чем выйти из-за стола, я порадовался его выздоровлению. Из последовавшего за этими словами короткого разговора я понял, что сестра по-прежнему полагает, что рану псу нанес придуманный мной дикий кот. Мне было чуточку стыдно за подобный обман, но — тем не менее — так было лучше: упоминание о рыси не испугало Мэри. Однако я не сомневался в том, что сестра должна была обо всем догадаться, когда чудовища осадили наш дом.

День я провел наблюдая за садом, по большей части из башни, но Свинорылов не видал и не слыхал. Несколько раз мне уже начинало казаться, что твари оставили нас; в предыдущие дни я гнал из головы подобные мысли, но теперь забрезжили основания для надежды. Чудищ я не видел уже три дня, но не торопился, ибо нам следовало соблюдать предельную осторожность. Нетрудно было предположить, что наставший вокруг покой для того именно и предназначен, чтобы выманить меня из дома — быть может, прямо в их лапы. Подобная перспектива могла бы сделать подозрительным даже самого беспечного человека.

Так же тихо прошли четвертый, пятый и шестой дни; я не пытался покинуть дом.

На шестой день, к радости моей, Рыжик поднялся на ноги и, невзирая на слабость, составлял мне компанию целый день.