Зеркало Елены Троянской

У. Уилер, 2013

Лондон, начало 1900-х. Молодой многообещающий египтолог Гай Флитгейл разыскивает внезапно исчезнувшего коллегу: доктора Купера. Безуспешные поиски приводят его в салон ясновидящей. Там он неожиданно получает приглашение на спиритический сеанс. Что связывает доктора Купера с предсказательницей, мадам Зулейкой? И почему в ночь после сеанса предсказательницу убили?

Глава 4. Два письма Гаю Флитгейлу

Гай Флитгейл в тяжелых раздумьях сидел в своей гостиной — одной из двух комнат, которые на протяжении последних лет он снимал в скромном учительском квартале на Дорси-лейн — и бесцельно перекладывал газеты. Он всё ещё был в халате, несмотря на время ланча. Сегодня он не собирался выходить, и вообще пребывал в дурном настроении. Около полудня квартирная хозяйка, миссис Грин, ворча, подала овощной суп (довольно жидкий и безвкусный), деликатный кусочек ростбифа и пудинг, не возбуждавший аппетита.

И еда, и сама комната были одинаково посредственного качества, но, учитывая скромные доходы Флитгейла, приходилось мириться с некоторыми неудобствами. Сам Гай не слишком обременял себя заботами о быте, и Флоренс, разумеется, была недовольна.

Конечно, после свадьбы придётся найти что-нибудь более соответствующее положению (и, в основном, положению Флоренс), но Флитгейл старательно гнал от себя эти мысли. Флоренс происходила из семьи буржуа: Её отец, Ноэль Папати, был совладельцем небольшой фабрики галантерейных товаров и автором популярной торговой марки «Шнурки Папати». Семья была вполне состоятельной и, конечно, родители желали бы видеть будущее дорогой Фло обеспеченным. Флоренс была девушкой прогрессивно мыслящей, но всё же и она ожидала от роли супруги профессора Лондонского Университета (кем видела Гая в обозримом будущем) чего-то большего, чем две паршивые комнатёнки на Дорси-лейн и пустой суп на ланч. Несомненно, семейство Папати могло бы обеспечить им безбедное существование, но Гай не желал об этом даже слышать. В конце концов, Флитгейлу придётся попросить новые курсы в колледже, или даже читать публичные лекции. Это будет отнимать драгоценное время от занятий наукой.

Но занятия наукой требовали денег, и немалых.

Итак, первой причиной дурного настроения молодого человека было письмо, пришедшее вечерней почтой. Лондонское Королевское Азиатское Общество любезно сообщало доктору Флитгейлу, что не считает целесообразным финансировать его археологические работы в Нубии в следующем сезоне.

Последние пять лет жизни Флитгейла были отданы этой земле: Величественным развалинам царских гробниц в красных песках. Под стенами коптских церквей, в холмах Судана, лежали бесчисленные сокровища древнего народа, соперников великих фараонов. Под сокровищами Гай имел в виду не только изумительные изделия из золота и драгоценных камней, но и каменные стелы и папирусы, покрытые загадочной, полупонятной нубийской письменностью. Древние письмена захватили его воображение с тех пор, как он, ещё мальчишкой, случайно попал на лекцию великого Генри Раулинсона; с тех самых пор чтение древних текстов стало его страстью. Разбирая и складывая вновь таинственные знаки, он погружался в прекрасный далёкий мир, и — будь то опись с торгового судна, текст о целительном действии растений, царский указ, или грамматические упражнения, оттиснутые на глиняной табличке неуверенной ученической рукой — всё это говорило Флитгейлу больше, чем печатные колонки «Times». И к этим ученическим табличкам, частью полустёртым, частью — расколотым, он испытывал особое родственное чувство, поскольку и сам, как ученик, с трудом пробирался сквозь премудрости древнего письма. Вновь прикоснуться к этим вечным словам, оживить мёртвые языки, услышать их живой говор — вот чего Флитгейл желал более всего на свете.

Но он прекрасно отдавал себе отчёт в том, что у Королевского Общества были основания отказать ему в удовольствии вернуться в Нубию. Во-первых, участок, на котором были разрешены раскопки Общества, был уже практически исчерпан. В течение последних двух лет Флитгейл неоднократно писал в Отдел Египетских Древностей с просьбами разрешить работы на смежном участке, который обещал быть очень и очень богатым на находки, но каждый раз получал вежливый отказ.

А во-вторых, неприятнейший инцидент, имевший место в последний сезон работ, хотя и не бросил тени подозрения на самого Флитгейла, но серьёзно испортил настроение Азиатского Общества. Дело касалось злосчастного доктора Купера.

Доктор Купер ещё в Лондоне предложил Гаю свою бескорыстную помощь в проведении раскопок в Нубии. Флитгейл, не имея никакого представления о деятельности нежданного помощника, поинтересовался его публикациями в журналах. Он обнаружил несколько довольно слабых статеек по египетской археологии, Трое, Уре, кельтам и римским памятникам Британии. Такая неразборчивость слегка покоробила Флитгейла, но, впрочем, по здравому размышлению, Гай ничего предосудительного в такой широте интересов не нашёл. Один из коллег Флитгейла отрекомендовал Купера как энтузиаста, но человека не слишком компетентного ни в одной из областей своих пространных интересов. Зато доктор был человеком обеспеченным и никогда не отказывался присовокупить свои средства к общему бюджету экспедиции.

А это бывало весьма кстати.

Так или иначе, Купер нагнал экспедицию Флитгейла уже в Судане, и с большим воодушевлением присоединился к раскопкам. Знания его, действительно, время от времени заставляли Гая диву даваться — доктор казался скорее восторженным дилетантом, чем профессиональным археологом; по крайней мере участок, который сперва был выделен ему для руководства расчисткой фундамента храма, был скоро под благовидным предлогом передан ассистенту Флитгейла, молодому шведу Торсону. Впрочем, это не испортило отношений в отряде, поскольку Купер продолжил работать в камеральной лаборатории, где, наконец, открылись его подлинные таланты.

Купер был невероятно чувствителен к вещам. Он оказался прекрасным реставратором. В его руках предметы возрастом в четыре тысячи лет буквально воскресали, раскрывали свою красоту и подлинную ценность. К тому же Купер взялся вести документацию по находкам: Все эти бесконечные описания и списки; эта работа, не слишком увлекательная, казалось, тоже приносила ему неожиданное удовлетворение.

Идиллия кончилась внезапным исчезновением Купера. Вернее, его срочным отъездом. Около недели доктор жаловался на головокружение, боли в желудке, тошноту и прочие недомогания. Он сильно похудел и осунулся, чем вызвал у Гая серьёзные опасения. Зная о коварстве местных болезней, Флитгейл начал настаивать на срочной эвакуации коллеги в Хартум, где он мог бы получить врачебную помощь. Гай отлучился из лагеря всего на день, чтобы договориться в близлежащей деревне о повозке, которая могла бы перевести бедолагу в госпиталь. Но, когда вернулся, обнаружил, что ни доктора Купера, ни его вещей уже в лагере не было. Люди, весь день проработавшие на раскопе, ничего не видели. В лагере оставалось несколько человек, заменившие хворавшего Купера в камеральной палатке, но они почти весь день не выходили из своего шатра, спасаясь от палящего зноя, и тоже не смогли сказать ничего вразумительного.

Было решено, что Купер воспользовался любезностью английских военных, которые часто посещали лагерь с экскурсиями из расположенного неподалёку гарнизона, и был отвезён ими в военный госпиталь. Правда, это предполагало хоть какую-нибудь записку или сообщение от Купера, и Флитгейл тщетно ждал письма и безрезультатно наводил справки в гарнизоне.

Но доктор Купер как в воду канул.

Самое же неприятное заключалось в том, что вместе (а может, всё же, и не вместе, но примерно одновременно) с доктором из ящиков, уже упакованных к отправке в Англию, пропали некоторые находки. Это обнаружилось уже в Лондоне. Семь прекрасных изделий, среди которых были те, что составляли, пожалуй, крупнейшие удачи сезона: золотая подвеска в виде головки барана с уреем между крутых, искусно гравированных рогов, прекрасный нубийский шлем, покрытый тонкой золотой насечкой, и сильно повреждённое египетское зеркальце на ручке в виде анха, знака вечной жизни. Конечно, они могли быть украдены местными феллахами, которые нанимались для черной работы, но Флитгейл был почти уверен, что предпринял все меры против воровства.

К особой своей досаде, Флитгейл уже успел похвастаться одной из находок в письме своему коллеге в Лондон, и там с нетерпением ожидали появления артефакта. Гаю пришлось придумывать гнусную по своей школярской лживости историю про собственную ошибку, тем более что по счастью Купер, видимо, не успел внести вещи в опись находок.

Разумеется, Флитгейлу попеняли за невнимательность и некоторое время встречали в профессиональных кругах плохо скрываемыми усмешками. Но публикация материалов, даже без злополучных находок, произвела на учёное сообщество такое благоприятное впечатление, что об инциденте вскоре перестали вспоминать.

Однако, Флитгейл чувствовал себя глубоко уязвлённым и тщетно искал доктора Купера. Его подозрения по поводу странного коллеги росли с каждой неудачной попыткой найти его. Последнее усилие найти загадочно пропавшего Купера при помощи магии внесло в историю ещё большую туманность. Воспоминания о вчерашнем сеансе спиритизма отдавались в мозгу Флитгейла тупой болью. Две встречи с мисс Ивой не оставляли ему надежды ни на что: ни на обнаружение Купера и пропавших вещей, ни на возвращение в Нубию, ни на душевный покой. Как, всё же, странно было то, что он получил отказ Общества на следующий же день после сеанса! Или это редкостное совпадение, или — подтверждение способностей мисс Ивы. Всё же в глубине души Флитгейл верил, что она знает правду, и от этого душный ком подступал к горлу, и беспричинный страх охватывал Гая. К тому же он должен был признаться — тогда, на сеансе, ему было просто страшно.

Так что отказ Азиатского Общества и воспоминания о сеансе уже могли бы привести Гая Флитгейла в самое отвратительное расположение духа.

Но то, что случилось сегодня утром, и, на первый взгляд, могло бы исправить настроение джентльмена, окончательно вогнало его в ипохондрию. Гай взял письмо в плотном дорогом конверте, в который раз внимательно всмотрелся в размашистые и уверенные, хотя и немного неровные буквы адреса и собственного имени. Кем бы мог быть автор этого письма?

Его мысли прервал весёлый щебет на лестнице, перемежавшийся старческим брюзжанием. По лестнице бойко поднималась Флоренс Папати, сопровождаемая миссис Грин.

— Хорошо, хорошо, я обязательно скажу ему… — беззаботно произнесла Флоренс, уже открывая дверь в гостиную, и обращаясь к миссис Грин с комической серьёзностью, — скажу прямо сейчас.

Она вошла, прикрыла дверь и радостно объявила:

— Гай, дорогой, если ты не перестанешь курить в постели, миссис Грин будет вынуждена взимать с тебя дополнительную плату за испорченные простыни. Здравствуй, любовь моя! Боже мой, ты ещё в халате! И вид у тебя какой-то мрачный. Что случилось? А что это за письмо?

Флоренс говорила, снимала шляпку, тормошила Гая и сияла такой свежей естественностью и радостью, что, казалось, в комнату заглянуло солнце.

— Ты получил письмо? Что-то ужасное? Ты мне ничего не рассказываешь, милый, это дурно с твоей стороны, я волнуюсь.

Она, наконец, немного утихомирилась и присела на подлокотник кресла рядом с Гаем.

— Здравствуй, дорогая. Да вот, довольно странное письмо. Пытаюсь понять — от кого бы оно могло быть?

— Я могу прочитать? — Фло с нетерпением выхватила письмо из руки жениха, цокнула языком, оценивая респектабельный конверт и дорогую бумагу, и погрузилась в чтение.

Через минуту она воскликнула, складывая лист:

— Боже мой, какая удача, Гай! Ты только подумай! Не понимаю — почему ты такой хмурый! Это прекрасно! Я, кажется, уже знаю, что тебе следует сказать этому господину…

— Погоди, Фло! — досадливо поморщился Гай. — Ты что, не понимаешь — что предлагает мне этот человек?

— Как раз прекрасно понимаю! — нетерпеливо возразила Флоренс, взмахнула листом, чтобы расправить его, и прочитала вслух:

«Достопочтенный доктор Флитгейл!

Будучи наслышан о Ваших научных изысканиях, талантах исследователя и репутации одного из лучших специалистов в области археологии древних народов, я желал бы обратиться к вам с предложением о небезынтересном для вас и взаимовыгодном сотрудничестве частного характера. Полагаю, что моё предложение заинтересует вас как специалиста, и как человека трезвомыслящего.

Для обсуждения деталей моего предложения, я имею честь пригласить вас сегодня вечером в ресторан «Микадо» к семи часам пополудни.

I.»

— Ну, и что же тебя не устраивает, дорогой? «Взаимовыгодное сотрудничество» — разве это плохо звучит?

— Это звучит отвратительно, Фло! Неужели ты не понимаешь — что имеется в виду? Какой-нибудь состоятельный коллекционер, любитель модных древностей, хочет нанять меня для пополнения своей коллекции!

— И что в этом дурного, Гай? Неужели все твои исследования не обращены как раз к тому, чтобы люди могли украсить свою жизнь этими восхитительными милыми вещицами?! А, может быть, он согласится финансировать твои раскопки, и ты сможешь сделать какое-нибудь потрясающее открытие, о котором заговорит весь мир!

— Боже мой, о чём ты говоришь, Флоренс! — отчаянно воскликнул Гай. — И потом, зачем это «I.»? Что за шутки? К чему эта таинственность?

— Ах, милый, люди богатые могут себе позволить чудачества! Ну же, что ты дуешься? Дорогой, мои родители готовы смириться с тем, что ты, прямо скажем, небогат; но они никогда не смирятся с тем, что ты никому не известен. То есть я понимаю, что ты очень хорошо известен в образованном и научном обществе, но слава тебя обходит стороной, мой милый, и это ужасно несправедливо!

— О, Флоренс, мне кажется, что ты смеёшься надо мной.

— Ничуть не смеюсь, — с обидой ответила Фло, поднимаясь с подлокотника и прохаживаясь по привычке по небольшой гостиной, — это мне порой кажется, что ты смеёшься и совершенно не любишь меня. Я верю в тебя и знаю, что ты великий археолог! Но, согласись, немного денег не мешали ещё никакому великому учёному! Не понимаю, неужели от тебя убудет, если ты поможешь этому славному господину приобрести пару-тройку древних вещиц? Ты сможешь продолжить свою работу, не беспокоясь о хлебе насущном, и — Гай! — тогда мы наконец-то поженимся! Ах, неужели ты этого не хочешь?

Флоренс казалась действительно расстроенной, а в голосе её было слышно настоящее отчаяние.

— Фло, как ты можешь так говорить! Разумеется, я мечтаю о том, чтобы мы поженились, — заверил Гай, правда, не слишком убедительно.

— Ну, хорошо, милый; если ты так настроен против этого господина, ты ведь в любом случае можешь просто встретиться с ним и немного поговорить.

— Ну, конечно, могу, — безнадёжно ответил Флитгейл.

— Милый, ты такой чудный! Обещай мне, что пойдёшь в «Микадо» и просто поговоришь с ним! И, ради бога, не соглашайся на какие-нибудь гроши. В конце концов ты — серьёзный учёный, и тебе скоро предложат кафедру. Надень смокинг, умоляю тебя, — ты в нём выглядишь очень респектабельно.

Флоренс моментально забыла о своих сетованиях и вновь приобрела энергичную жизнерадостность. Гай же с отчаянием понял, что у него не остаётся никакого выхода, кроме как надеть смокинг и идти на встречу с заранее антипатичным анонимом, скрывшимся за инициалом «I».

* * *

Указанное заведение располагалось в Найтсбридж, районе фешенебельном, дорогом и праздном; там, подле Японской деревни, находился ресторан, дорогой и обставленный в восточном духе, в котором собирался лондонский бомонд. Флитгейл, который не имел обыкновения посещать подобные заведения, чувствовал себя не в своей тарелке. Войдя под тяжёлые бархатные занавеси, роскошно драпировавшие бамбуковые воротца в залу, Гай остановился в нерешительности, с сомнением разглядывая щегольскую публику, веселившуюся за столами. Меж столиков порхали официантки в цветастых халатах, а на небольшой сцене в глубине зала шеренга девиц в японских париках под заунывную музыку вертели яркими бумажными зонтиками. Метрдотель, слава богу, одетый партикулярно, словно из-под земли вынырнул перед Флитгейлом и посмотрел на него с интересом.

— Меня, вероятно, ждут. Моё имя — Гай Флитгейл.

— О! Доктор Флитгейл. Прошу сюда, — метрдотель сделал широкий жест в глубину заведения и любезно склонил напомаженную голову. — Для вас заказан прекрасный столик, прошу, прошу сюда.

Столик был прекрасен тем, что располагался в укромном углу, в своего роде отдельном кабинете; оттуда, впрочем, открывался хороший вид на сцену и на публику. «Полагаю, Фло бы здесь понравилось», — не без насмешки подумал Гай, располагаясь в кабинете. Меню и винная карта не оставляли ему ни малейшего шанса на ужин: цены в «Микадо» были и впрямь императорские.

Флитгейл попросил чашечку кофе и стал с нетерпением ждать богатого анонима. Но время шло, чередовались номера на сцене, бумажные зонтики сменились пёстрыми веерами, затем появились самураи, разыгравшие драматическую сцену, потом вышла дива в кимоно и исполнила что-то трогательное из Масканьи, но I всё не было. Около десяти часов вечера Гай расплатился за кофе (этих денег хватило бы на отличный ужин где-нибудь в окрестностях Дорси-лейн) и отправился домой, крайне раздосадованный.

В последнее время с ним стало происходить слишком много странных вещей. Это не на шутку тревожило археолога.