Небо – моя обитель

Торнтон Уайлдер, 1935

Одно из знаковых в философском отношении англоязычных произведений первой половины ХХ века. Этот роман критики и литературоведы по сей день сравнивают с «Дон Кихотом» Сервантеса. Забавная и щемяще-печальная притча о странствиях и приключениях «современного святого» – коммивояжера-книготорговца Джорджа Марвина Браша в американской глубинке времен Великой депрессии. Браш наивен и простодушен. Он чист душой и поистине «не ведает зла». Однако мир, в котором он совершает свое то ли путешествие, то ли паломничество в поисках «души Америки», вовсе не предназначен для святых. Понять этот мир, принять и простить будет нелегко…

Т. Уайлдер. Женщина с Андроса

Печатается с разрешения The Wilder Family LLC и литературного агентства The Barbara Hogenson Agency, Inc.;

© The Wilder Family LLC, 1935

© Перевод. Ю.А. Здоровов, 2009

© ООО Издательство «АСТ МОСКВА», 2009

Если Вы хотите узнать больше о Торнтоне Уайлдере, его жизни и творчестве, пожалуйста, посетите сайт: www.ThorntonWilderSociety.org.

Глава I

Джордж Марвин Браш пытается спасти несколько душ в штатах Техас и Оклахома. Доремус Блоджетт и Марджи Маккой. Мысли, пришедшие на ум в день двадцатитрехлетия. Браш забирает свои сбережения из банка. Уголовное досье Браша; второе заключение в тюрьму

Однажды утром в конце лета 1930 года хозяин и некоторые гости отеля «Юнион» в Кресткрего, штат Техас, с неудовольствием обнаружили, что кто-то написал библейские изречения на промокашке, лежавшей в холле на письменном столе. Два дня спустя точно такое же неудовольствие испытали постояльцы гостиницы Маккарти в Аскепо того же штата, а хозяин театра «Жемчужина», расположенного неподалеку, с удивлением заметил, что афиша на его двери испачкана и изорвана. Тем же вечером молодой человек, проходивший мимо церкви Иоанна Крестителя, увидел объявление о библейской викторине, заплатил за вход пятнадцать центов и, пристроившись у стены, выиграл первый приз, особо отличившись в знании генеалогического древа царя Давида. Вечером следующего дня пассажиров пульмановского вагона для некурящих, идущего в Форт-Уорт, поразил молодой человек в пижаме, преклонивший колени для молитвы около своей полки. Он был настолько поглощен этим занятием, что даже не заметил, как ему на плечо упали сверху журналы «Уэстерн магазин» и «Скрин фичерс». На следующее утро молодая дама вышла после завтрака в тамбур спокойно выкурить сигарету, а вернувшись на свое место, увидела в углу вагонной рамы визитную карточку: Джордж Марвин Браш, представитель педагогического издательства Колкинса, имеющего отделения в Нью-Йорке, Бостоне и Чикаго и выпускающего «Арифметику» и «Алгебру» Колкинса, а также другие прекрасные учебники для школ и колледжей. По верхнему полю карандашом было аккуратно добавлено следующее: Курящей женщине нельзя быть матерью. Молодая дама едва заметно покраснела, разорвала карточку на мелкие кусочки и притворилась, что спит. Через несколько минут она села и обвела купе устало-презрительным взглядом. Никто из пассажиров, похоже, не был способен на такую выходку, а уж молодого человека крепкого телосложения, не отрывавшего от нее серьезных глаз, никак нельзя было заподозрить ни в чем подобном.

Молодой человек взял свой портфель и с чувством исполненного долга перешел в вагон для курящих. Там было нелегко найти свободное место. Стояла жара, и пассажиры, сняв пиджаки и расстегнув воротники сорочек, сидели, развалившись, в голубой табачной дымке. В нескольких местах играли в карты, а в дальнем углу нервный молодой человек пел нескончаемую балладу, то прищелкивая пальцами, то притопывая себе в такт. Вокруг него собралась кучка людей, дружно подтягивавших припев. В вагоне установилась дружеская атмосфера, из одного конца в другой неслись шутливые реплики. Браш изучающе обвел пассажиров взглядом и выбрал себе место около высокого мужчины с желто-коричневым лицом, который был без пиджака.

— Садись, приятель, — сказал мужчина. — Не раскачивай вагон. Садись и дай прикурить.

— Меня зовут Джордж Марвин Браш, — сказал молодой человек, схватив собеседника за руку и искренне глядя ему в глаза слегка затуманенным взором. — Рад познакомиться с вами. Я коммивояжер, торгую книгами. Родился в Мичигане, а сейчас еду в Веллингтон, штат Оклахома.

— Вот и прекрасно, — сказал мужчина. — Вот и прекрасно, только не надувайся, сынок, отдыхай. Мы не в полицейском участке.

Браш слегка покраснел и произнес с ноткой назидательности:

— Я предпочитаю выкладывать карты на стол с самого начала.

— Ты что, приятель, не слышал? — спросил мужчина, бросив на собеседника равнодушно-любопытный взгляд. — Отдыхай. Дай прикурить.

— Не курю, — сказал Браш.

Беседа коснулась погоды, урожая, политики и экономического положения страны. Наконец Браш произнес:

— Брат, можно мне поговорить с вами о самом важном в нашей жизни?

Мужчина медленно вытянулся во весь свой рост и провел рукой по длинному желтому лицу.

— Если ты о страховке, то я ими сыт по горло, — сказал он. — Если о нефтяных скважинах, то мне на них и смотреть тошно, а если о религии, то я уже спасен.

Браш был готов к такому повороту событий. В колледже им читали курс «Как начинать с незнакомцем беседу о “Спасении”» (два с половиной семестра), за которым следовал курс «Аргументация в религиозных спорах» (полтора семестра). В лекциях приводились основные аргументы проповедника и возможные ответы оппонента. Один из ответов в том как раз и состоял, что оппонент уже спасен. Это утверждение может быть либо (1) истинным, либо (2) ложным. В обоих случаях проповедник должен произнести то, что в реальной жизни Браш и произнес:

— Превосходно. Для меня нет большего удовольствия, чем беседовать о серьезных предметах с верующим.

— Я спасен, — продолжал высокий мужчина. — Бог дал мне мозги, чтобы я не корчил из себя идиота на людях. И не совал нос в чужие дела. Так что заткни пасть, златоуст, и проваливай, если не хочешь, чтобы я вырвал твой поганый язык.

Авторы теоретических курсов предусмотрели и такой поворот событий.

— Вы сердитесь, брат, — сказал Браш, — потому что недовольны собственной жизнью.

— Послушай, — сказал мужчина серьезно. — Слушай, что я тебе скажу. Предупреждаю, ты пожалеешь, если еще хоть раз пикнешь об этом. Потом не говори, что я тебя не предупреждал.

— Я не хочу надоедать вам, брат, — сказал Браш. — Но если я и замолчу, не думайте, что меня напугали ваши угрозы.

— Я предупреждал тебя, — сказал мужчина тихо. Он наклонился, взял портфель, лежавший около ног Браша, и выбросил его в открытое окно. — А теперь ищи его, приятель, и в следующий раз знай, к кому приставать.

Браш встал и вымученно улыбнулся.

— Брат, — сказал он, — вам повезло, что я противник насилия. Я мог бы расплющить вас о стенку вагона. Я мог бы запросто сломать вам шею. В нашем колледже не было никого сильнее меня. Но я вас не трону. Вы насквозь прогнили от виски и сигарет.

— Ха, ха, ха! — расхохотался мужчина.

— Вам повезло, что я противник насилия, — механически повторил Браш, глядя на лицо мужчины, на его желтую морщинистую шею и голубое пятнышко, оставшееся на воротнике от пуговицы.

Теперь уж за ними наблюдал весь вагон. Мужчина с желто-коричневым лицом положил руку на спинку сиденья, как бы приглашая соседей повеселиться вместе с ним.

— Чокнутый, — сказал он.

Послышались угрожающие голоса: «Пошел вон. Гони его».

Браш заорал в лицо мужчине:

— Вы отравлены… Это любой легко заметит… Вы умираете. О душе надо подумать.

— Ха, ха, ха! — отозвался мужчина.

Шум в вагоне вырос до всеобщего гвалта. Браш по проходу добрался до туалета. Его била дрожь. Держась руками о стенку туалета, он уткнулся в нее лбом. Ему казалось, что его вот-вот вырвет, и он все время еле слышно повторял: «Он насквозь прогнил от виски и сигарет». Потом прополоскал горло холодной водой и, успокоившись, вернулся в вагон для некурящих. Не поднимая глаз, он дошел до своего прежнего места, сел, обхватив голову руками, и уставился в пол.

— Я не должен ненавидеть людей.

Час спустя поезд прибыл в Веллингтон. Браш снял номер в гостинице, нанял машину и съездил за портфелем. Потом весь день обзванивал деканов местного колледжа. Выйдя после обеда из столовой, он подошел к письменному столу в холле, аккуратно написал на промокашке несколько библейских изречений и рано лег спать.

На следующий день ему исполнялось двадцать три года.

* * *

Встав ни свет ни заря, он до завтрака отправился на прогулку. В руке он держал черновой список пожеланий самому себе на ближайший год, а также реестр своих достоинств и недостатков. В холле он заметил, что на письменный стол положили новую промокательную бумагу. Он подошел к столу, вынул авторучку и несколько мгновений постоял в нерешительности. Потом, не садясь за стол, аккуратно вывел по верхнему краю: «Ты, Боже, видишь меня». Негр, сидевший на полу и драивший плевательницы, медленно поднял на него глаза и сказал со сдержанной злобой:

— Вам бы лучше не писать на промокашке. Мистер Джиббз ужасно расстроится. Он уже ее сегодня один раз поменял, он очень расстроится.

— Кому от этого вред? — спокойно спросил Браш, возвращая авторучку в карман.

— Людям не нравится. Мистер Блоджетт, он живет у нас, злился почем зря.

— Ну что ж, передай мистеру Блоджетту, что я хочу с ним побеседовать. С удовольствием познакомлюсь с мистером Блоджеттом, — ответил Браш, наливая себе из бачка стакан охлажденной воды.

В этот момент в холл вошел хозяин гостиницы с двумя постояльцами — мужчиной и женщиной. Мужчина был невысокий и толстый, на его красном лице выразительно двигались темные кустистые брови. Он подошел к столу и взял лист почтовой бумаги.

— Посмотрите-ка, — неожиданно закричал он, указывая на промокашку. — Вы только посмотрите. Уже второй раз. Боже, у меня от этого голова начинает болеть.

— Нет на них управы, мистер Блоджетт, — грустно сказал хозяин гостиницы. — В прошлом году у нас остановился парень…

— Хотел бы я встретить этого типа. Я бы ему выложил все, что о нем думаю.

Хозяин что-то зашептал мистеру Блоджетту на ухо, указывая большим пальцем на Браша.

Блоджетт присвистнул.

— Вот те на! — сказал он.

Женщина громко вмешалась:

— Вечно ты, Рем, связываешься с сумасшедшими. Когда-нибудь допрыгаешься. Пойдем завтракать и оставь его в покое.

— В дороге надо время от времени развлекаться, сестра, — сказал Блоджетт. — У тебя будет такая возможность. Сейчас увидишь.

Когда Браш направился к выходу, Блоджетт протянул руку.

— Слушай, парень, — сказал он тихо, подняв одну бровь, — где ты устраиваешь свои собрания?

— Я не устраиваю собраний, — ответил Браш, пожимая протянутую руку и глядя пытливо в его глаза. — Если не ошибаюсь, вас зовут Блоджетт. А меня — Джордж Браш. Джордж Марвин Браш. Я коммивояжер, торгую учебниками. Рад познакомиться с вами, мистер Блоджетт.

— Да, сэр, я тоже, — сказал Блоджетт. — Доремус Блоджетт, фирма «Вечный трикотаж». Значит, вы коммивояжер?

— Да.

— А что это вы промокашки пачкаете? Молодой и здоровый мужчина — смекаете?

— Рад поговорить на эту тему, — сказал Браш.

— Вот и замечательно. Послушайте, Браш. Вы же разумный человек. Мы боялись, что вы один из этих фанатиков — смекаете? Браш, я хочу вас представить самой красивой девушке в мире, моей кузине, миссис Марджи Маккой.

— Рад познакомиться с вами, — сказал Браш.

У миссис Маккой было большое, пухлое, обильно напудренное лицо. Оно венчалось копной оранжево-каштаново-черных волос. На представление она никак не отреагировала.

— Как мужчина мужчине, — продолжал Блоджетт, — скажите мне все же, зачем вы пишете на промокашках? Ну, я понимаю, если бы вы были проповедником. Им за это платят.

— Когда я нахожу прекрасную мысль, мистер Блоджетт, мне хочется поделиться ею с другими.

— Оставь его, Рем, оставь его, — сказала миссис Маккой, призывая своего кузена в столовую кивками и хмурыми взглядами в нужном направлении.

— Мне это не по душе, — продолжал ее кузен неожиданно воинственным тоном.

— Если вам это не по душе, — продолжал Браш, — то только потому, что вы, как сами знаете, живете неправильно.

Блоджетт перешел на крик:

— Вы, вонючие реформаторы, думаете, что все люди…

В этот момент миссис Маккой встала между двумя мужчинами.

— Давай сначала позавтракаем, ради всего святого. Перестань. Перестань сейчас же. Всегда лезешь в драку. Забыл, что сказал доктор? Сохранять спокойствие.

— Я не дерусь ни с кем, миссис Маккой. Пусть он скажет все, что хочет.

Блоджетт снова заговорил, уже спокойнее:

— Я бы ничего не сказал, если бы речь шла о проповеднике, но что меня бесит больше всего… Черт возьми, всему свое место.

— Ах, перестань и пойдем выпьем кофе, — сказала миссис Маккой, добавив шепотом: — Он чокнутый. Оставь его.

— Слушай, а почему ты не проповедник? Почему ты не в церкви, где тебе самое место? — спросил Блоджетт.

— На то есть своя причина, — ответил Браш, уставившись не мигая на стену за Блоджеттом.

— Что, денег не хватило?

— Нет, дело не в этом… У меня чисто личная причина.

— Замолчи сейчас же! — заорал Блоджетт. — Я ничего не хочу слышать о чужих личных делах. Я только говорю, что, на мой взгляд, у тебя гораздо больше личных причин быть церковником.

Браш мрачно смотрел на него.

— Я не боюсь в этом признаться, — сказал он. — Я совершил нечто такое… Я совершил нечто такое, что священник совершить не может.

— А-а, понял, — сказал Блоджетт заговорщицки. — Ну… тогда совсем другое дело.

— Что он сказал? — спросила миссис Маккой.

— Он сказал… что сделал что-то такое, что священник сделать не может. — Затем, повернувшись к Брашу, Блоджетт спросил, понизив голос: — А что это было?

— Я не могу сказать это в присутствии дамы, — ответил Браш.

Блоджетт поднял брови и сочувственно присвистнул.

— Черт-те что! Значит, с женщиной спутался, точно?

— Да.

Блоджетт поцокал языком.

— Ты должен жениться на бедняжке.

Браш посмотрел на него внимательно.

— Разумеется, я хочу жениться на ней. Только я не могу найти ее.

— Пошли отсюда, — заорала неожиданно Марджи Маккой. — Я схожу с ума. Оставь его, Рем. Он тронутый. Чокнутый. — И она быстро ушла в столовую.

Блоджетт напустил на себя такой серьезно-задумчивый вид, словно говорил с Наполеоном.

— Ужас какой! Как это случилось?

— Мне бы не хотелось говорить об этом, — ответил Браш.

Блоджетт задал несколько вопросов о дорогах и деловой жизни Техаса. Потом предложил:

— Может, зайдешь к нам в номер вечерком? Поболтаем?

— С удовольствием, но я сейчас уезжаю в Оклахома-Сити.

— Ну и что? Мы сами завтра будем там. Где ты собираешься остановиться?

Выяснилось, что и Браш и Блоджетт собираются жить в гостинице «Макгроу-хаус», и встреча была назначена на следующий вечер.

— Порядок! Около восьми, идет? Приходи к нам в номер, пропустим по стаканчику.

— Я не пью, но с удовольствием побеседую.

— Не пьешь?

— Нет.

— Конечно, понимаю, спиртное — вне закона, — заметил Блоджетт великодушно.

— Спиртное подрывает нервную систему и понижает потенцию, — добавил Браш.

— Ты прав, черт тебя побери. Прав. Как-нибудь обязательно брошу. Чертовски прав. Но ты не против, если мы с малышкой пропустим по стаканчику в твоем присутствии?

— Нет.

В дверях появилась миссис Маккой.

— Иди сюда, Рем, — заорала она. — Иди сюда. Он же может застрелить тебя или еще чего сделать.

— Что значит застрелить, Мардж? Он в порядке. Мировой парень. — Он шлепнул Браша по спине, а затем, понизив голос, добавил доверительно: — Не обижайся, ладно? Малышка всегда такая с незнакомыми людьми.

Блоджетт дружески подмигнул и последовал за своей кузиной на завтрак.

Выйдя из гостиницы, Браш пошел прочь от центра, держась в тени тополей. Он с завистью вслушивался в звуки обыденной жизни, которые неслись из домов справа и слева от него. Хозяйки, высунувшись из окон, вытряхивали коврики и гремели в кухне посудой. Дети кричали пронзительно, каждая фраза начиналась и кончалась жалобным «ма». Одни мужчины по утреннему холодку выкашивали лужайки перед домами, другие открывали двери гаражей и с гордостью оглядывали свои машины. За городом Браш свернул с дороги на тропинку, петлявшую среди густой травы. Миновав кучи мусора и заброшенную лесопильню, он вышел к чистому ручью, быстрые воды которого, казалось, несли в пруд спутанные гривы донной травы. Браш лег на берегу пруда лицом вниз и воззрился на воду. Мимо, меняясь местами, проплыли две водяные змеи. На середине пруда черепаха с двумя детенышами на панцире взбиралась на гнилую доску. За ней последовало еще несколько тварей; устроившись на доске, они чуть втянули головы внутрь и закрыли глаза. Птичьи крики обещали жаркий день.

Браш пришел поразмышлять. Это был его двадцать третий день рождения, а дни рождения были для него событиями торжественными. Ровно два года назад в такой же день он выбрался из раскачивающегося гамака на крыльце отцовского дома, прошел через весь Ладингтон, что в штате Мичиган, и предложил руку и сердце вдове, которая была на десять лет старше его. Вдова ему отказала, но он на всю жизнь запомнил и радостное возбуждение, связанное с этим поступком, и взгляд вдовы, которая вытирала передником мокрые руки, пока ее дети ползали по полу, пытаясь развязать шнурки его ботинок. Год спустя он провел весь вечер в публичной библиотеке города Эбайлина, штат Техас, за чтением статьи о Наполеоне в «Британской энциклопедии». Закончив читать, он вынул из кармана карандаш, написал на полях: «Я тоже великий человек, но только в добрых делах», — и поставил свои инициалы. Лоб его покрылся испариной.

И теперь, в день своего двадцатитрехлетия, у пруда неподалеку от Веллингтона, штат Оклахома, он готовился с самоанализу и самооценке. В то утро он принял превосходнейшие решения. Грядущий год будет великим. Никогда не забыть ему торжественности того часа, к концу которого он, правда так и не позавтракав, заснул.

Одно из решений, принятое у пруда в Веллингтоне, привело Браша в полдень того же дня в Армину: он проехал сорок миль, чтобы взять из местного банка все свои хранившиеся там сбережения. Банк представлял собой одну большую комнату, высокую и хорошо освещенную, с выгородкой посередине, сделанной из мрамора и сверкающих стальных решеток. Недалеко от входа в маленьком пенальчике сидел президент и предавался отчаянию. Если не произойдет чуда, его банку оставалось жить не больше недели. Банки лопались как мыльные пузыри по всем соседним штатам, и даже этот банк, всегда казавшийся ему вечным, вскоре должен будет закрыть двери.

Браш бросил взгляд на президента, но, поборов в себе желание поговорить с ним, направился к окошечку, вынул свою чековую книжку и вырвал из нее листочек. Наклонившись к окошку, он сказал кассиру:

— Я закрываю счет. Я забираю все, кроме процентов.

— Простите?

— Я забираю деньги, — повторил он так громко, будто кассир был глухим, — но проценты оставляю.

Кассир растерянно поморгал, а потом принялся перекладывать деньги. Наконец он сказал тихим голосом:

— Не думаю, что мы сможем сохранить ваш счет на столь малую сумму.

— Вы не поняли. Процентную прибыль я оставляю не на счете. Она мне не нужна. Я возвращаю ее банку. Я не верю в проценты с капитала.

Кассир начал беспомощно озираться по сторонам. Он отсчитал обе суммы и протянул их через решетку, бормоча себе под нос:

–…банк…не место швыряться деньгами.

Браш взял пятьсот долларов, а остальные отодвинул от себя. Очень громко, так, что его было слышно по всему залу, сказал:

— Я не верю в проценты с капитала.

Кассир подбежал к президенту и зашептал ему на ухо. Президент вскочил на ноги в таком волнении, будто ему сказали, что в хранилище проник вор. Он поспешил к выходу и успел остановить там Браша:

— Мистер Браш.

— Да.

— Могу я поговорить с вами, мистер Браш? Зайдемте на минуточку ко мне.

— Разумеется, — сказал Браш и последовал за президентом через низкие воротца в его пенальчик.

У мистера Саутуика была большая баранья голова, к которой он постоянно и суетливо прилаживал очки или пенсне на черной сатиновой ленте. Профессиональное достоинство президента подчеркивалось громадным животом, затянутым в синюю саржу и подпоясанным золотой цепью. Браш и кассир сели по разные стороны от этого монумента, взволнованно глядя друг на друга.

— М-м-м… м-м-м… вы решили взять свои сбережения, мистер Браш? — спросил президент мягко, словно речь шла о каком-то интимном гигиеническом вопросе.

— Да, мистер Саутуик, — ответил Браш, прочитав имя президента на табличке, стоящей на столе.

–…и оставить проценты в банке?

— Да.

— Что бы вы хотели, чтобы мы с ними сделали?

— Я не вправе диктовать. Деньги не мои. Я их не заработал.

— Но это ваши деньги, мистер Браш… Я прошу прощения… ваши деньги заработали их.

— Я не думаю, что деньги имеют право зарабатывать деньги.

Мистер Саутуик сглотнул. Затем с тем же выражением, с каким он однажды объяснял своей дочери, что земля круглая, сказал:

— Но деньги, которые вы поместили в наш банк… эти деньги зарабатывали деньги для нас. Проценты есть не что иное, как прибыль, которую мы делим с вами.

— Я не верю в такую прибыль.

Мистер Саутуик накренил свой стул и задал еще один вопрос:

— М-м-м… м-м-м… Могу я спросить у вас, почему вы выбрали именно это время, чтобы снять деньги со счета?

— С удовольствием отвечу на этот вопрос, мистер Саутуик. Видите ли, в последнее время я много размышлял о деньгах и банках. Я еще не до конца продумал всю проблему — придется отложить это до моего отпуска в ноябре, — но я по крайней мере понял, что накопление денег — не для меня. До сих пор я считал, что какую-то сумму — допустим, пятьсот долларов — можно отложить на случай старости, операции аппендикса, неожиданной женитьбы, короче, как люди говорят, на черный день! Но теперь я вижу, что ошибался. Я принял обет, мистер Саутуик; я принял обет Добровольной Бедности.

— Чего, простите? — переспросил мистер Саутуик, выкатив глаза.

— Добровольной Бедности, как Ганди. Вообще-то я более или менее всегда следовал этому принципу. Главное — не откладывать денег, нигде. Понимаете?

Мистер Саутуик вытер лоб.

— Когда я получал очередную зарплату, — продолжал Браш чистосердечно, — я тут же избавлялся от оставшихся с прошлого месяца денег, но в глубине души я всегда знал, что это не совсем честно. По отношению к самому себе — я-то ведь знал, что в вашем банке у меня лежат пятьсот долларов. Но с этого момента, мистер Саутуик, я более не нуждаюсь в банках. То, что я хранил деньги у вас, — явный признак страха.

— Страха! — вскричал мистер Саутуик и так хлопнул по колокольчику, лежащему на столе, что он свалился на пол.

— Да, — сказал Браш, голос которого повышался вместе с уверенностью в правоте своего дела. — Никто из хранящих деньги в банке не может быть счастлив. Люди прячут деньги в вашем банке только потому, что боятся черного дня. Они боятся, как говорится, самого худшего. Мистер Саутуик, вы верите в Бога?

Мистер Саутуик был старостой Первой пресвитерианской церкви и в течение последних двадцати лет хранителем красной бархатной сумы для сбора пожертвований, но, услышав вопрос, он дернулся, словно его с силой ударили под ребра. К нему подошел служащий банка.

— Идите на перекресток и срочно приведите мистера Гогарти, — хрипло приказал президент. — Ступайте.

— Тогда вы понимаете, о чем я говорю, — продолжал Браш. Его голос теперь был слышен по всему залу. Служащие банка и клиенты побросали свои дела и внимательно прислушивались. — У хорошего человека нет черных дней. Ему нечего бояться. Откладывать деньги — значит бояться, а один страх порождает другой, тот, в свою очередь, — третий. Ни один вкладчик банка не может быть счастлив. Я удивляюсь, как ваши клиенты, мистер Саутуик, могут вообще спать по ночам. Они, видимо, лежат без сна и со страхом думают, что будет с ними, когда они состарятся, заболеют или когда лопнет банк…

— Прекратите! Прекратите сейчас же! — закричал мистер Саутуик, побагровев. В зал вошел полицейский. — Арестуйте этого человека, мистер Гогарти. Он нарушает порядок. Уведите его отсюда немедленно.

Браш повернулся к полицейскому.

— К вашим услугам, — сказал он. — Что я такого сделал? Я ничего не сделал. Я все расскажу судье. Я повторю каждому то, что говорил здесь.

— Пошли. Не дергайся.

— Вам нет нужды пихать меня, — сказал Браш. — Я сам с радостью пойду.

Его отвели в тюрьму.

— Меня зовут Джордж Марвин Браш, — сказал он, хватая руку начальника тюрьмы.

— Убери свою грязную лапу, — сказал начальник тюрьмы. — Джерри, сними у него отпечатки пальцев.

Браша привели в другую комнату, где снимали отпечатки пальцев и фотографировали.

— Меня зовут Джордж Марвин Браш, — сказал он, протягивая фотографу руку.

— Как дела? — спросил фотограф. — Рад познакомиться. Меня зовут Бохардас.

— Простите, не расслышал, — вежливо сказал Браш.

— Бохардас… Джерри Бохардас.

Джерри Бохардас был добродушный отставной полицейский, несколько сонный и медлительный. Седая прядь волос спадала ему на глаз.

— Будьте добры, встаньте рядом вот с этим стеклянным столом, — сказал он. — Хороша погодка сегодня.

— Прекрасная, — сказал Браш. — На улице превосходно.

— А теперь, мистер Браш, прижмите вашу ладонь вот к этому листу бумаги, пожалуйста. Ладненько. Очень хорошо. Очень. — Понизив голос, он добавил доверительно: — Не переживайте, мистер Браш. Это пустая формальность. Ничего серьезного. Эти отпечатки посылают в Вашингтон, где хранится еще восемьдесят пять тысяч таких же — некоторые сняты с шерифов и мэров, сэр, вот так-то! Не удивлюсь, если и парочка сенаторов туда попала. А теперь другую руку, дружище. Вот и ладненько. Так вы что, в первый раз?

— Да, — сказал Браш. — В другом городе, где меня арестовали, отпечатки пальцев никого не интересовали.

— Может, у них аппарата нет, — ответил Бохардас, самодовольно постучав костяшками пальцев по стеклянному столу. — Мы заплатили две тыщи долларов за эту штуковину — высший класс!

Браш внимательно осмотрел получившиеся отпечатки.

— Вот этот большой палец получился нечетко, мистер Бохардас, — сказал он. — Давайте лучше переделаем.

— Нет, все четко. У вас прекрасный большой палец. Видите спирали?

— Да.

— Лучше спиралей я в жизни не видел! Кое-кто говорит, что по ним можно все узнать о характере человека.

— Неужели?

— Говорят. А теперь давайте сделаем фотоснимок. Будьте добры, встаньте так, чтобы ваша голова оказалась вот в этой раме. Ладненько… А с отпечатками пальцев забавная штука получается, — продолжал Бохардас, прилаживая табличку с цифрами на груди Браша. — Если бы их был триллион триллионов, то все равно двух одинаковых не нашлось бы.

— Какая прелесть! — откликнулся Браш, перейдя на благоговейный шепот. Бохардас скрылся под черным куском материи. — Может, мне улыбнуться? — предложил Браш.

— Нет, — ответил Бохардас, появляясь из-под покрывала и возясь с объективом. — Здесь улыбок на фотографиях не требуется.

— Я думаю, мистер Бохардас, что вы за свою жизнь повидали немало преступников?

— Я? Разумеется. Я описывал по методу Бертильона^[1] убийцу собственных родителей, отравителей жен и тех, кто плевал на американский флаг. Вы не поверите! Чего я только не насмотрелся. А теперь мы вас снимем в профиль, мистер Браун. Ладненько. — Он подошел к Брашу, повернул его голову и деликатно поинтересовался: — Могу я спросить, что вы такого, по их мнению, сделали, мистер Браун?

— Я ничего не сделал. Только сказал президенту банка, что банки аморальны, и меня за это арестовали.

— Это же надо. Повыше подбородок, мистер Браун.

— Меня зовут не Браун, а Браш — Джордж Марвин Браш.

— Ах, извините… Хотя что такое имя?.. Так, теперь, я думаю, у нас получатся прекрасные снимки.

— А вы не продаете эти фотографии, мистер Бохардас?

— Думаю, это запрещено. Да и охотников на эти фотографии, видимо, не найдется.

— А я бы не отказался купить несколько штук. Более двух лет не фотографировался. Матери надо послать.

Бохардас злобно уставился на Браша.

— Нет ничего остроумного в насмешках над моей работой, мистер Браун, мне это не нравится. За пятнадцать лет никто не позволял себе здесь издевок, даже убийцы.

— Уверяю вас, мистер Бохардас, — сказал Браш, краснея, — я и не думал насмехаться над вами! Я заметил, что вы хорошо фотографируете, вот и все.

Бохардас обиженно замолчал и, когда Браша уводили, не ответил на его «до свидания». В кабинете начальника тюрьмы, куда ввели Браша, шел оживленный разговор между шефом полиции, мистером Саутуиком и другими отцами города. Браш сразу же направился к мистеру Саутуику.

— Я так и не могу понять, что плохого вы нашли в моих словах. Я не могу приносить извинения, мистер Саутуик, за ошибки, которые не сознаю. Допускаю, что вам не понравилось мое нелестное мнение о банковском деле, но за это меня нельзя сажать в тюрьму, и мнение свое на этот счет я менять не стану. Во всяком случае, я прошу честного суда, на котором все за полчаса выяснится. Смею надеяться, что зал суда будет заполнен до отказа — во времена депрессии как можно больше людей должны знать, что думал о деньгах Ганди.

Шеф полиции подошел к нему с угрожающим видом.

— Перестаньте молоть вздор! — сказал он. — Сейчас же прекратите. Что это с вами! — Он повернулся к своим собеседникам. — Джерри считает, что у него не все дома. Может, послать его в Монктаун на психиатрическую экспертизу? Как ты считаешь, парень? Что с тобой? Рехнулся?

— Нет, — закричал Браш, — и мне это уже надоело. Вы сами прекрасно видите, что я не сумасшедший. Давайте проверим по любому из старых тестов: на запоминание дат, на знание истории, Библии. Я — американский гражданин в здравом уме и памяти, и любой, кто еще посмеет обозвать меня сумасшедшим, ответит за это, хотя я и противник насилия. Я сказал мистеру Саутуику, что его банк, как и любой другой, — шаткое вместилище страха и трусости…

— Ладно, заткнись, хватит, — сказал шеф полиции. — Слушай внимательно, Браш, если через час ты не уберешься из этого города, мы оденем тебя в смирительную рубашку и отправим на полгода куда-нибудь подальше для проверки душевного здоровья. Дошло?

— Я бы с удовольствием прошел проверку, — сказал Браш, — но я не могу тратить на это полгода.

— Гогарти, — сказал шеф полиции, — проводи его до вокзала.

Гогарти был высокий мужчина с большой костистой нижней челюстью и бледно-голубыми глазами.

— Чтоб без шума, парень, понял? — предупредил Гогарти.

— Зачем мне шуметь? — отозвался Браш.

Когда они прошли в молчании несколько кварталов, Гогарти остановился, повернулся к Брашу и, ткнув указательным пальцем в лацкан его пиджака, доверительно спросил:

— Послушай, парень, откуда ты узнал, что «Мариана сейвингз» затрещал по швам? Тебе кто сказал?

— Я имел в виду не только этот банк. Я имел в виду все банки.

Ответ не удовлетворил Гогарти. Погрузившись в свои мысли, он продолжал поглядывать на Браша поверх очков. Потом отвернулся и посмотрел вдаль.

— Кажется, у банка собралось много народу, — сказал он. Неожиданно лицо его приняло решительное выражение. — Не отставай, парень, — сказал он и бросился в дом, около которого они стояли. В доме женщина мыла посуду. — Миссис Коулз, — сказал Гогарти сурово, — как констебль этого города, я вынужден воспользоваться вашим телефоном.

— О чем речь, мистер Гогарти! — взволнованно сказала миссис Коулз.

— И я должен вас просить выйти на крыльцо, пока я буду говорить.

Миссис Коулз послушно вышла. Когда Гогарти соединили с абонентом, он сказал в трубку:

— Одевайся, Мери. Делай, что я тебе велю. Иди в город и сними с нашего счета все деньги до последнего цента. Шевелись. У тебя всего полчаса. И никому ни слова.

Гогарти с Брашем ушли, что позволило миссис Коулз вернуться к своим занятиям. Снова оглядев улицу, констебль решил, что здесь он нужнее, и отпустил Браша на вокзал одного.

* * *

Придя домой, мистер Саутуик лег на постель в затемненной комнате. Когда он время от времени стонал, к постели на цыпочках приближалась жена, меняла мокрое полотенце у него на лбу и шептала:

— Ш-ш-ш, Тимоти! Не стоит беспокоиться, дорогой. Поспи немного. Ш-ш-ш!

Примечания

1

Существовавший в начале XX века метод судебной идентификации людей французского юриста А. Бертильона (1853 — 1914), вытесненный впоследствии дактилоскопией.