Мальчик Джим

Тони Эрли, 2000

В американской литературе немало произведений, в равной степени интересных для читателей всех возрастов. Их хочется перечитывать снова и снова. Дебютное произведение Тони Эрли достойно продолжает эту классическую традицию, начатую Марком Твеном в саге о Томе Сойере и Геке Финне и продолженную Харпер Ли в «Убить пересмешника» и Рэем Брэдбери в «Вине из одуванчиков». 1930-е годы – время Великой депрессии для Америки. Больше всего страдают жители американского Юга – в том числе Северной Каролины, в которой взрослеет главный герой романа Тони Эрли – Джим. Мальчик, который никогда не видел отца, умершего за неделю до его рождения, вовсе не чувствует себя одиноким в большой дружной семье, состоящей из матери и трех ее братьев. Джим, живущий в тихом городке Элисвилле, растет и сам не замечает, как потихоньку переплетается история его маленькой и неприметной пока еще жизни с историей своего времени и страны.

Книга II. Джим уезжает из дома

Океан

Джим и дядя Эл не отправлялись в путешествие до тех пор, пока после ужина жара наконец спала и вечерний воздух пообещал превратить путешествие из трудного — в полное удовольствий. Джим не знал, куда они едут, знал только, что очень далеко. Мама завернула им в вощеную бумагу дюжину бутербродов с ветчиной и приготовила бутылку с водой — целый галлон^[5]. За сиденьем грузовика лежал бумажный пакет с парой сменного белья, парой носков и чистой рубашкой для Джима. Дядя Эл заполнил два термоса горячим кофе, а в карман положил пистолет дяди Корэна. Именно пистолет был подтверждением того, что путешествие предстоит серьезное. Обычно он просто лежал в лавке, в ящичке для денег, и появлялся, как редкая и опасная птица, только когда одному из дядей нужно было застрелить змею.

Дядя Эл лишь сказал, что они едут навестить какого-то человека, чтобы выяснить что-то про собаку. Джим знал по собственному опыту, что это не настоящая цель, никакой собаки вовсе и не было, но против таинственной поездки он не возражал. Мальчик никогда раньше не выезжал из Элисвилла дальше тридцати миль ни в каком направлении и считал, что, куда бы ни завела их дорога, ему везде будет интересно посмотреть новые места.

Спустя час после отъезда из дома дорога привела их в Шелби. Для Джима это была та граница на востоке, за которой начинался новый для него мир. Он дважды уже побывал в Шелби и теперь опять видел превосходство этого города во всех отношениях. Шелби отличался от Элисвилла своими мощеными улицами, большими крашеными домами с зелеными лужайками, проглядывающими через прохладную тень старых деревьев. В центре города Джима удивило большое количество магазинов, которые, несмотря на темневшее небо, еще работали. Когда они объехали здание суда, он приметил открытые двери и полированные прилавки кафе, торгующих содовой. Представить, что он сидит в таком кафе, Джиму было так же сложно, как представить себя в доме самого короля, и он не просил дядю Эла остановиться.

Когда они опять оказались за городской чертой, среди рыжих холмов, на пути им встретитлся указатель «На Шарлотт». Как-то раз, в один из субботних дней, перед тем как мама Джима вышла замуж за его папу, дядя Зино возил ее сюда. Она тогда купила себе платье в универмаге. Ездила там на лифтах. Тогда ее чуть не сбил трамвай, цеплявшийся за провода наверху и разбрасывавший блестящие электрические искры. Историю о мамином путешествии в Шарлотт мальчик слушал не один раз.

Джим согнулся, чтобы теплый ветер, со свистом врывавшийся в открытое окно, дул ему прямо в лицо. Когда он закрывал один глаз, черная линия, проходившая по краю шоссе, исчезала за передним крылом автомобиля, как будто шина внизу скручивала ее, как веревку. Когда мальчик высовывал голову из окна и смотрел назад, он видел, как эта линия аккуратно разворачивается за ними следом, отмечая пройденный путь. По ней они смогут найти обратную дорогу.

Маленькие, ухоженные фермы, очень похожие на те, среди которых вырос Джим, расположились по обе стороны от шоссе. Они походили на незнакомцев, чьи лица кого-то напоминают. Фермерские дома были некрашеные, поднимались от земли на опорах из красного кирпича. В задней части дома только одно окно освещалось тусклым светом керосиновой лампы. Черные струйки дыма кольцами выходили из труб и, исчезая в темнеющем небе, говорили о готовящейся еде. Джим знал, что люди, которые живут в этих домах, садятся сейчас за ужин и говорят о том, как прошел день. Они работали на хлопковых полях, мимо которых они с дядей Элом проезжали. Джим изучающе разглядывал фермы. Каждая из них — как аванпост перед движущейся границей.

В голову Джиму пришли сразу две мысли, и обе они вызывали изумление. Во-первых, он подумал, что «здесь живут люди», и, во-вторых, «они не знают, кто он такой». И в этот миг мир открылся для Джима, словно до этого момента он был закрыт сомкнувшимися над его головой ладонями. Мальчик почувствовал себя маленьким, почти невидимым, на открытом пространстве, среди этих людей, но при этом он понимал, что руки его не отпускают. Это было похоже на полет. Растянувшиеся на дороге полоски стучали под колесами, приговаривая в такт: «Шар — лотт, Шар — лотт, Шар — лотт». Ветер доносил густые запахи; пахло землей, удобрениями, мулами. И это несмотря на то, что они были уже далеко от тех мест, которые для Джима были источниками этих запахов. Он не заметил, как вдруг проговорил: «Вкусно пахнет», — но дядя Эл, очевидно, его не расслышал. Когда они подъехали к Кингз-Маунтин, Джим уже спал.

Громыхание текстильной фабрики в Хэстоне ненадолго прервало сладкий сон Джима. Фабрика была трехэтажной, длиннее поезда. Целый городок Элисвилл запросто мог вместиться в пространство, окруженное ее кирпичными стенами. Она расположилась с другой стороны тихого пруда зловещего вида, чьи воды без всякого предупреждения исчезали за высокой стеной дамбы. Горевшие ярким светом окна фабрики отражались с пугающей ясностью в черной воде пруда. Машины угрожающе грохотали, перекрывая успокаивающее бурчание грузовика. Джим лег и положил голову дяде Элу на колени.

— Я не хочу туда идти, — сказал он.

— Надеюсь, тебе никогда это не понадобится, — ответил дядя Эл.

Не успел Джим прогнать шум фабрики из своих снов, как дядя Эл уже потянул его за ухо.

— Джим, — позвал он, — просыпайся, Шарлотт.

Джим поднялся и попытался что-то увидеть. Грузовик плыл вдоль тихой реки, по глубокой лощине. Она была полна туманом, из-за которого трудно было что-либо разглядеть. Темными тенями по берегам реки густо росли деревья, а тусклые огни свешивались с их ветвей как поспевшие фрукты. Рядом с ними с сонным видом проплывали трамваи, и Джим надеялся, что грузовик их не разбудит. От реки веяло прохладой, как бывает после дождя на дороге в конце жаркого дня. Джиму захотелось плыть по ней до самого утра, пока туман не высохнет на солнце, и тогда он сможет все разглядеть. Ему хотелось вытащить фонарик с дерева и взять его с собой домой. Мама ничего не рассказывала ему о реке, о деревьях и о фонариках; не говорила, что по улицам Шарлотта проплывают трамваи. Откуда-то с берега реки к нему с добрым словом обратилась лошадь.

Разбудившая Джима тишина показалась громкой, как колокол. Когда он сел, то увидел дядю Эла, стоящего при свете фар, среди темноты всего остального мира. Не было слышно ни звука. Дядя Эл пил кофе и ел бутерброд с ветчиной. За ним простиралась абсолютная тьма, ночь без деревьев, гор и звезд, ничего, что отделяло бы небо от земли. Тьма слилась даже с дорогой за ними. Джим вылез из грузовика и поспешил к свету. Дядя Эл порылся в кармане и, выудив хлеб, протянул его Джиму.

— Где это мы? — спросил Джим.

— Южная Каролина, — ответил дядя Эл. — Не привык к такому, а?

— Нет, сэр.

Воздух был теплый и густой, как пальто, которое невозможно снять. Фары пестрели мошкарой; темноту сотрясало ритмичное стрекотание кузнечиков и цикад.

— А земля здесь хорошая, нечего сказать. Чувствуешь, как она пахнет?

— Да, сэр.

— Я всегда любил запах земли. Хорошую землю я могу отличить по одному запаху. Запахи трав я тоже различаю. Ты знал, что я различаю запахи трав?

— Нет, сэр.

— Травы, долгоносиков, кузнечиков. Все, что угодно. Я могу все узнать по запаху.

— Да, сэр.

— И все-таки мне бы хотелось проснуться. Вот чего мне сейчас хочется.

Дядя Эл снял шляпу и закричал на всю Южную Каролину:

— О, боже! Как бы я хотел проснуться!

Они подождали, но им не ответило даже эхо. Бог спал, была середина ночи. Джим хихикнул.

Дядя Эл опять надел шляпу. Сделал еще один глоток кофе и быстро обернулся к Джиму.

— Ты бы хотел, чтобы у тебя был папа? — спросил он.

Слова укололи Джима, будто они обладали плотью и кровью.

— Мой папа умер, — сказал он.

— Я понимаю, Джим, — ответил Дядя Эл. — Твой папа был хорошим человеком, все бы хотели, чтобы он сейчас был жив. Я имел в виду другое: хотел ли ты когда-нибудь, чтобы у тебя был кто-то еще, как отец?

Никто раньше не задавал Джиму такого вопроса. Мама не позволила бы задавать такой вопрос. Он немного поразмыслил.

— Нет, — в конце концов ответил он. — У меня уже есть три папы.

Дядя Эл внимательно посмотрел на Джима и ничего не ответил. Джим подумал, что он, может, сказал что-нибудь не то, и добавил:

— Ты, дядя Зино и дядя Корэн.

Тишина. Дядя Эл не отвечал. Он даже не постарался изменить выражение лица и не отводил взгляд от Джима. Джим проглотил слюну.

— Знаешь, парень, — сказал дядя Эл, — определенно, в Южной Каролине полно всяких жуков.

Засмеялся он неожиданно — одиночный, резкий звук, похожий на лай.

— Кое-что хочу я тебе сказать, Джим, — заметил он. — Мне не важно, что там говорят. Ты — прав. Ешь же свой хлеб, пока я тебе хвост не накрутил.

Просыпался Джим медленно, поднимаясь под ласковую шумную колыбельную прямо к звезде. Только сейчас он понял, что уже смотрел на нее какое-то время. Гудел мотор грузовика, теплый воздух врывался через окно, скользил по щеке мальчика и со свистом вырывался обратно. Дядя Эл дошел до середины истории, начало которой Джим уже знал. Джим закрыл глаза и стал слушать с того места, где сейчас рассказывал дядя Эл:

–…поэтому Зино сделал так, как попросила Сисси, и не написал Эймосу Глассу. Письмо он отправил ему только после того, как мы похоронили Джима и родился ты. В нем Зино не велел Глассу приезжать, так как Сисси горевала, и со здоровьем у нее было плохо, и она не хотела его видеть. Но Эймос, который, вероятно, никогда в жизни не делал того, о чем его просили, однажды в полдень, после обеда, появился в лавке. Он нанял Робли Джентайна, чтобы тот привез его с горы.

— В тот день мы все трое были в лавке: в то лето не было особенно много работы на ферме. И вот тут входит, ковыляя, Эймос, старый как библейский Мафусаил, вместо посоха у него черенок от старой мотыги, и заявляет: «Я Эймос Гласс. Ведите меня к мальчику».

— Зино говорит ему: «Эймос, я написал вам в письме, что Сисси не хочет, чтобы вы видели мальчика». А Эймос в ответ: «Я не собираюсь повторять два раза!»

— И тогда мы встаем все втроем, и Корэн так свободно открывает ящик с выручкой, потому что мы не знаем, что за этим всем последует, и просто потому, что мы не хотим, чтобы нас еще притесняли на нашей собственной территории, и не только Эймос Гласс, да и кто угодно. Но тут Робли Джентайн, он брат отца твоего папы, поднимается на одну ступеньку и заявляет: «Ребята, постойте, я тут вне игры», — и тут Эймос быстро соображает, на чьей стороне преимущество. Нас-то было трое, а он один — и старый к тому же. Так что он смотрит на нас с минуту, этими его голубыми глазами, и видно, как сам дьявол с ним заодно, но вдруг, совсем неожиданно, Эймос начинает плакать… Вот так просто начинает рыдать прямо посреди магазина и приговаривает: «Моего Джимми больше нет… Моего Джимми больше нет. Пожалуйста, дайте мне посмотреть на мальчика. Пожалуйста, дайте посмотреть на мальчика…»

— И мы не знали тогда, что нам делать. Мы знали, что Сисси убьет нас, если мы приведем в дом Эймоса Гласса, но, с другой стороны, у старика был такой несчастный вид, что сердце разрывалось… И тогда мы попросили Эймоса не падать духом, а подождать минутку, пока мы вернемся и все обсудим… Корэн вспомнил, что Сисси спит — она долгое время после этого много спала днем, и мы решили, что, может, ничего плохого не случится, если мы просто разрешим Эймосу посмотреть через окно.

— И тогда мы привели Эймоса к Зино, взяли у него на крыльце стул. Мы заглянули в окно в комнате Сисси, чтобы убедиться, что она спит. Потом мы все вчетвером — я, Зино, Корэн и Робли Джентайн — поставили Эймоса Гласса на этот стул и держали его, а он смотрел в окно и видел, как ты лежал в кровати рядом с твоей мамой… Это был тот самый единственный раз, когда Эймос тебя видел, и мы слышали, как он шептал: «Джимми, Джимми…»

И Джим улыбнулся, и стал уплывать из рассказа, слушая, как слова уходят все дальше и дальше и опять погружаясь в сон.

Первые яркие солнечные лучи нового дня застали их в опустевшей сельской лавке возле Флоренс. Маленькое, повидавшее виды строение жалось прямо к шоссе, укрываясь под старым дубом, распростершим над ним свои ветви. Одинокая ворона, сидевшая на вершине дерева, улетела, стоило им подъехать на парковку, как будто стремилась сообщить кому-то, что они приехали. Дядя Эл поставил грузовик в тень дерева. Мотор, когда его выключили, тяжело вздохнул в утренней тишине.

Лавка примостилась среди широких полей, заросших репейником, осокой и невысоким можжевельником. Джим знал, появление можжевельника означает, что на земле много лет подряд выращивали хлопок. Теперь земля стала неплодородной, неспособной давать урожай, фермеры, ее обрабатывавшие, ушли, а лавка, в которой они торговали, закрылась. Его дяди никогда не сажали хлопок на одной земле два года подряд и не одобряли фермеров, которые такое допускали.

Дядя Эл снял шляпу и положил ее рядом с собой на сиденье.

— Я собираюсь ненадолго уснуть, — сказал он. — Ты можешь здесь за всем присмотреть, пока я не проснусь?

— Да, сэр.

— В твоих интересах не допустить, чтобы кто-нибудь сюда проник. Если кто-нибудь меня захватит сонного, отвечать придется тебе.

Джим выбрался из грузовика на то место, откуда легче было наблюдать за происходящим. Дверцу грузовика он оставил открытой на всякий случай: вдруг придется быстро запрыгивать обратно. Казалось, что дуб, под которым мальчик стоял, являлся центром хлопковых полей: синяя чаша неба сходилась именно над ним, из-за чего это место обретало особую значимость. Невдалеке к востоку темная линия кустов тянулась вдоль ручья, и не было ни одного предмета, способного привлечь взгляд. Старое строение слегка наклонялось в сторону дуба, будто многое для него зависело от его соседства.

На крыльце лавки Джим обнаружил термометр с рекламой «Ред-Рок Колы», приколоченный, словно записка, в центре двери. Он серьезно его изучил; уже сейчас он показывал восемьдесят пять градусов по Фаренгейту. «Жарко будет», — произнес Джим исключительно для того, чтобы как-то себя приободрить. Насколько он знал, будь то бродяги, грабители или призраки — все они прячутся внутри зданий. Это все из-за депрессии. Мама говорит, что это она делает людей подлыми. Джим встал на цыпочки у единственного в помещении окна, набрал полные легкие, что придало ему мужества, и заглянул через стекло. Внутри был прилавок, сделанный из грубых досок, и несколько покосившегося вида полок. И больше ничего. Пока все идет хорошо, подумал Джим.

За лавкой он нашел выцветший череп маленького зверька. Никаких свидетельств о том, кто его убил, обнаружить не удалось, и Джим решил, что виновницей, скорее всего, была змея. Джим подцепил череп концом палки, потыкал палкой в траве возле лавки, но змея ушла незамеченной от его преследования. Дважды он слышал, как по шоссе приближались машины, и оба раза он подбегал и прятался за грузовиком в полной готовности разбудить дядю Эла. Но оба раза машины проезжали, не сбавляя скорости. Джим следил за машинами, пока те не скрывались из виду, желая убедиться, что водители не хотят его провести.

Во Флоренсе дядя Эл спросил, как проехать к плантации мистера Харви Хартселла. У мистера Хартселла был табун бельгийских ломовых лошадей на продажу. Объявление об их продаже дядя Эл нашел в фермерской газете. Дяди всегда использовали мулов при обработке земли, но недавно у дяди Эла появилось желание приобрести хороший табун лошадей. Он сказал, что устал целыми днями разговаривать с мулами. Эти животные, по словам дяди Эла, не всегда говорят правду. Лошади, конечно, не такие сообразительные, но по крайней мере можно верить тому, что они говорят.

Владения мистера Харви Хартселла найти было нетрудно. Они располагались в конце длинной грунтовой дороги, которая приводила путешественников прямо к его плантации. Дом был из красного кирпича, с высокими белыми колоннами и ведущими к верандам лестницами. Располагался он в конце длинной белой дороги из дробленого ракушечника. Дорогу затеняли ореховые деревья, чьи длинные ветви соединялись наверху, образуя прохладный зеленый тоннель, вдоль которого и ехал дядя Эл. Внезапно Джим почувствовал, что он стыдится своего комбинезона, и этой потной полосы на соломенной шляпе дяди Эла, и тех бутербродов с ветчиной, которые они только что съели. Очевидно, плантация мистера Харви Хартселла была не их местом. Дядя Эл долго стучал в высокую двустворчатую дверь дома. Джим был рад, что им никто не открыл.

Вернувшись на главную дорогу, дядя Эл развернул грузовик и поехал к группе располагавшихся поблизости бытовок и фермерских построек. Бытовки, которые они проезжали по пути к главному помещению, казались наглухо запертыми, хотя на крыльце одного из них спала собака, а во дворике другого висело на веревке выстиранное белье. Дядя Эл остановился подле старого грузовика, припаркованного в тени сарая. Он позвал, но ответа не последовало. Однако когда они зашли за сарай, то обнаружили там старика, опиравшегося на беленые ворота загона. В самом загоне лежали две мертвые лошади. На каждой из них сидело по неподвижно застывшему грифу, казалось, птицы ждали одобрения старика. Джим заткнул нос и не разжимал пальцы. Отвратительные красные головы грифов казались свирепыми и уродливыми.

— Привет! — проговорил дядя Эл, глядя на лошадей.

— Привет! — ответил старик.

— Вы — мистер Харви Хартселл?

Старик рассмеялся, будто услышал не вопрос, а нечто очень смешное. Он подмигнул Джиму. Потом спросил:

— Как по-твоему, я похож на Харви Хартселла?

Старик был совсем беззубый. Каждый раз, когда он говорил, щеки у него впадали. Джим не сомневался, что Харви Хартселл не мог быть беззубым.

— Я не знаю, как выглядит Харви Хартселл, — ответил дядя Эл, — но не считаю это поводом для шуток.

Джим внимательно посмотрел на дядю Эла. Он никогда не слышал, чтобы кто-то из его дядей резко отвечал незнакомцам.

Старик, однако, казалось, ничего не заметил. Он заложил большие пальцы под мышки и захлопал руками как крыльями.

— Харви Хартселл выглядит как закоренелый преступник, — сказал старик. — Он вот здесь застрелил этих лошадей, чтобы они не достались банку. Он расстрелял всех животных прямо на месте, и они его забрали под стражу.

— О, боже! — проговорил дядя Эл.

— Все мне теперь говорят, лучше, мол, тебе не тереться вокруг этого места, где мистер Хартселл живет, но я отвечаю, что это теперь совсем не его место. Разве не так? И что он мне теперь за это может сделать? — Подобная мысль, казалось, была приятна старику. Он поставил ногу на нижнюю балку ворот, будто сам был здесь хозяином. — Раньше я работал на мистера Харви Хартселла, но он обманывал меня, не все выплачивал. А когда я ему на это указывал, прогонял меня. А теперь он в тюрьме.

Джим почувствовал, что он на стороне мистера Харви Хартселла, даже несмотря на то, что тот застрелил лошадей, из-за которых дядя Эл проделал весь этот путь.

— Эти лошади его, — продолжал старик, — бельгийские были.

— Бельгийские, — повторил дядя Эл.

Он нагнулся вперед, перелез через ворота и медленно прошел по загону. Один из грифов захлопал своими огромными крыльями, поднялся в воздух и тяжело полетел над полями. Другой гриф лишь только поднял крылья и зашипел на дядю Эла. Через его перья просвечивало солнце. Джим мог бы согласиться, что крылья были красивы, не будь над ними похожей на голову ящерицы головы грифа. Дядя Эл остановился, вытащил из кармана пистолет и направил его на птицу.

— Ох! — вздохнул старик, — пора идти! — Вцепившись в свою шляпу, он шаркающей негибкой походкой заторопился к углу сарая.

Джим отпустил нос и заткнул пальцами уши. Секунду спустя, получше поразмыслив, он снова зажал пальцами нос. Выстрел оказался не таким громким, как мальчик ожидал; на жаре он прозвучал глухо, нераскатисто. Гриф аккуратно свернул крылья на место и сонно свалился с лошади. Тонкая пелена мух на миг поднялась над лошадью легкой вуалью, которая, как показалось Джиму, сохранила форму лошади, — но тут же опустилась обратно. Дядя Эл вернул пистолет в карман и прошел туда, где лежали лошади. Только увидев дядю Эла рядом с лошадьми, Джим понял, насколько они большие. Это были огромные животные, больше любого мула, которого он когда-либо видел. Казалось, что, если бы дядя Эл смог уговорить их подняться и надеть на них сбрую, они смогли бы весь сарай потянуть за собой. Дядя Эл долго смотрел на мертвых лошадей, не обращая никакого внимания на зловонный запах.

Вместо того чтобы повернуть обратно в Элисвилл, дядя Эл из Флоренса поехал в Миртл-Бич. Он сказал, что никогда не видел океан, и подумал, почему бы теперь не посмотреть. Такое поведение для дяди Эла было необычным, так как дома его ждала работа. Но Джима это изменение планов вполне устраивало: он ведь тоже никогда не видел океан.

Шоссе, на которое они вскоре выехали, вело вниз, в прибрежную низину. По обе стороны дороги во многих местах стояла темная вода. Из нее торчали корявые серые деревья, и мох длинными змеями свисал с их веток. Болота осушали черными речками, чьи воды, казалось, застыли без движения, задыхаясь от коряг. Им долго пришлось ехать по этим местам, и Джим был рад, что они не останавливались. Когда дорога выходила из болота, к ней подступали небольшие селения с полуразвалившимися хижинами. Во дворах бегали цыплята и маленькие, грязные дети. Своры собак всевозможных цветов и размеров свирепо вылетали из-под крыльца и играючи преследовали грузовик, щелкая зубами у его шин. Около каждого такого поселения имелись широкие плантации хлопка или табака. Рабочие в соломенных шляпах или ярких головных повязках, подняв головы от рядов посадок, рассматривали проезжавший мимо необычный грузовик. Время от времени попадались утопающие в деревьях большие белые дома; они стояли гораздо дальше от дороги. Джим подумал, уж не скупил ли банк и эти места. Тогда их обитателям придется разбежаться по сараям и пастбищам, убивая на своем пути все, что попадется на глаза. Впервые с того момента, как они покинули Элисвилл, Джим почувствовал, что его тянет домой. Хорошо, что он не живет в Южной Каролине, подумал он.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

5

Галлон воды в Америке равен 3,79 литра.