История Рима от основания Города

Тит Ливий

Великий историк Тит Ливий оставил потомкам великую книгу о великом городе – Вечном городе Рим. В распоряжении Ливия был богатейший материал разной степени достоверности и художественности. Основные сведения об официальной жизни города он черпал из летописей жрецов-понтификов, а также охотно использовал многочисленные «анналы» и исторические сочинения греческих и римских авторов, дошедшие до нас по большей части в отрывках. Итогом его многолетнего труда стала книга, которая и поныне остается блестящим памятником эпохи – и читается с неослабевающим интересом.

Книга III

Выведение колонии в Антий (1). Война Фабия с эквами; ценз (2–3). Восстание эцетрийских вольсков и измена антийцев; неудача Фурия; помощь латинов и герников (4–5). Нападение эквов и вольсков на латинов и герников и движение к Риму (6). Беспомощное положение государства; умилостивление богов (7). Избиение вольсков (8). Попытка ограничить власть консулов (9). Внутренние раздоры (10–11). Занятие Капитолия изгнанниками и рабами; трибунские интриги (15–17). Помощь из Тускула (18). Протест Квинкция против трибунов (19–21). Война с вольсками (22). Захват эквами тускуланской крепости и возвращение ее (23). Суд над Вольсцием (24). Восстание эквов (25). Нападение сабинян; Цинциннат избран диктатором (26). Поражение эквов и сабинян (27–29). Новое нападение эквов и сабинян; увеличение числа народных трибунов (30). Внутренние смуты; решено издать законы (31). Выбор децемвиров (32–33). Издание законов десяти таблиц; новый выбор децемвиров (34–35). Террор (36–37). Протест сената (38–39). Прения (40–41). Военные неудачи (42). Убийство Сикция (43). Гибель Вергинии (44–48). Восстание в Риме и в лагере (49–50). Выбор военных трибунов (50–51). Переход плебеев с Авентина на Священную гору; смятение сената (52). Переговоры с плебеями (53). Децемвиры слагают власть; возвращение плебеев и избрание народных трибунов (54). Законы, обеспечивающие свободу (55). Суд над Аппием (56–57). Самоубийство Аппия; суд над Оппием и Марком Клавдием (58). Прекращение казней (59). Победа над эквами и вольсками (60–61). Победа над сабинянами; триумф консулов (62–63). Выборы новых магистратов на 306 год от основания Рима [448 г. до н. э.] (64). Вражда патрициев и плебеев (65). Нападение эквов и вольсков и победа над ними (66–70). Решение спора между арицийцами и ардеянами (71–72).

1. По взятии Антия консулами стали Тит Эмилий и Квинт Фабий [467 г.]. Это был тот Фабий, который один пережил истребление своего рода при Кремере. Эмилий же еще в первое консульство стоял за раздачу плебеям земли, вследствие этого и во второе его консульство в сторонниках раздела полей возникла надежда добиться аграрного закона, и трибуны снова принимаются за это дело, которое они неоднократно затевали вопреки консулам, рассчитывая, что они достигнут успеха, когда один консул во всяком случае будет на их стороне. И консул оставался верен себе. Напротив, владельцы земли — бóльшая часть патрициев — жаловались, что глава государства забавляется делами, приличными трибунам, и щедростью за чужой счет добивается популярности; таким образом, всю ненависть за это дело они с трибунов обратили на консула. Предстояла жестокая борьба, но Фабий разрешил спор советом, который не обидел ни той ни другой партии. «Есть, — говорил он, — много земли, отнятой у вольсков в прошлом году под личным предводительством и главным начальством^[233] Тита Квинкция; можно вывести колонии в Антий, город соседний, удобный и притом приморский; таким образом, не обижая землевладельцев, плебеи получат поля, а согласие в государстве не будет нарушено». Это мнение было принято. Триумвирами для раздачи полей^[234] он выбирает Тита Квинкция, Авла Вергиния, Публия Фурия. Отдано было приказание, чтобы желающие получить землю записывались. Но, по обыкновению, изобилие сейчас же привело к пресыщению, и записалось до того немного, что для пополнения числа прибавлены были колонисты из вольсков; остальные предпочли требовать полей, оставаясь в Риме, чем получить их в другом месте. Эквы просили мира у Фабия, который явился туда с войском, но сами нарушили его, сделав внезапное нападение на латинские поля.

2. На следующий год [466 г.] Квинт Сервилий, бывший консулом со Спурием Постумием, послан был в землю эквов и расположился лагерем в латинской области. В войске развилась повальная болезнь, и оно бездействовало. Война затянулась на третий год, когда консулами были Квинт Фабий и Тит Квинкций [465 г.]. Она была поручена Квинту Фабию вне порядка^[235], так как он победил эквов и даровал им мир. Отправившись с непоколебимой уверенностью, что слава его имени усмирит эквов, он послал на собрание этого племени послов, приказав им объявить: консул-де Квинт Фабий говорит, что он из земли эквов принес в Рим мир, а из Рима несет к эквам войну, взяв оружие в ту же десницу, которую раньше он протягивал им в знак мира. Чье вероломство и клятвопреступление виною тому, об этом теперь знают боги, которые вскоре явятся мстителями. Но, как бы то ни было, он и теперь предпочитает, чтобы эквы добровольно раскаялись, чем стали врагами. Если они повинятся, то найдут прибежище в известном им милосердии, если же им приятно нарушение клятвы, то они будут воевать не столько с неприятелями, сколько с разгневанными богами. Речь эта не только не произвела никакого впечатления, но даже послы едва не были растерзаны, и против римлян отправлено было войско на Альгид^[236]. Когда весть об этом дошла до Рима, то и другой консул двинулся из города, побуждаемый не столько грозившей опасностью, сколько возмутительностью поступка. Так два войска, предводимые консулами, приблизились к врагу, выстроившись, чтобы немедленно сразиться. Но так как оставалась лишь небольшая часть дня, то один воин с неприятельской стоянки закричал: «Это, римляне, значит пугать войной, а не вести войну: на ночь глядя вы строите войско!

Для предстоящего боя нам нужен очень длинный день. Завтра с восходом солнца вернитесь в строй, и можно будет сразиться, не бойтесь!»

Раздраженные этими словами, воины отведены были назад в лагерь до следующего дня, негодуя, что наступает длинная ночь, оттягивающая сражение. Подкрепившись пищею и сном, на следующий день с рассветом римское войско выстроилось значительно раньше врага; наконец выступили и эквы. Началась с обеих сторон ожесточенная битва, так как римляне дрались под влиянием раздражения и ненависти, а эквов вынуждало к отчаянной храбрости и крайним мерам сознание опасности, навлеченной их собственной виной, и отчаяние, что им уже больше не поверят. Но не выдержали эквы натиска римского войска и были прогнаны; вернувшись в свои пределы, ожесточенная толпа, не более прежнего склонная к миру, начала бранить вождей, что они рискнули сразиться, тогда как римляне превосходят их военным искусством; для эквов-де удобнее опустошения и набеги, и рассеянные повсюду многочисленные отряды с большей надеждой на удачу ведут войну, чем хоть и многолюдная, но одна армия.

3. Итак, оставив отряд на защиту лагеря, они выступили и столь грозно напали на римские пределы, что паника распространилась до самого города. Неожиданность еще увеличивала страх, так как меньше всего можно было бояться опустошений со стороны побежденного и почти осажденного в собственном лагере врага, а испуганные поселяне, вбегая в ворота, говорили не об опустошении и не о небольших отрядах грабителей, а, преувеличивая все под влиянием пустого страха, кричали, что близка армия, состоящая из легионов врагов, и что они несутся к городу колоннами, готовыми к нападению. Эти неверные слухи в еще более искаженном виде передавались другим. Беготня и крики призывавших к оружию очень походили на панику в захваченном врагами городе. В это время случайно вернулся в Рим с Альгида консул Квинкций. Прибытие его успокоило страх; когда волнение улеглось, он, порицая за робость перед побежденными врагами, расставил караулы у ворот. Затем созван был сенат; объявив с одобрения отцов суды закрытыми^[237] и оставив префектом в городе Квинта Сервилия, он выступил для охраны пределов, но не нашел врага в полях. Другой консул вел дело блистательно: зная, где пойдет неприятель, он напал на него, обремененного добычей и потому двигавшегося медленно, и сделал грабеж гибельным для него. Немногие враги избежали засады; вся добыча была отобрана. Так, с возвращением консула Квинкция в город, окончилось закрытие судов, продолжавшееся четыре дня.

Затем Квинкций произвел ценз^[238] и принес очистительную жертву. Говорят, что насчитано было сто четыре тысячи семьсот четырнадцать граждан, кроме сирот и вдов. В стране эквов не совершилось затем ничего достойного внимания. Они удалились в свои города, не оказав сопротивления сожжению и разграблению своего имущества. Консул, пройдя с целью опустошения несколько раз по всей неприятельской стране с войском, готовым к нападению, вернулся в Рим с огромной славой и добычей.

4. Затем консулами были Авл Постумий Альб и Спурий Фурий Фуз [464 г.]. Имя Фуриев некоторые пишут как Фузии; я напоминаю об этом, чтобы кто-нибудь это изменение имени не принял за наименование двух разных лиц. Не подлежало сомнению, что один из консулов будет вести войну с эквами. И вот они обратились за помощью к эцетрийским вольскам, и когда она была оказана с полной готовностью, — до такой степени эти народы соперничали между собою в непримиримой ненависти к римлянам! — начались усиленные приготовления к войне. Герники узнают об этом и предупреждают римлян об отпадении эцетрийской общины к эквам. Возбуждала подозрение и колония Антий, потому что по взятии города оттуда бежало большое количество народа к эквам; и действительно, во время войны с эквами это были самые свирепые воины. Когда затем эквы были разбиты и загнаны в крепости, эта шайка распалась и вернулась в Антий, она возбудила против римлян колонистов^[239], которые и сами по себе уже не отличались верностью. И когда, еще до полной организации этого дела, сенату было доложено, что готовится отпадение, то консулам дано было поручение, вызвав в Рим главных лиц колонии, допросить их, чтó там затевается. Прибыв немедленно, они представлены были консулами в сенат и на предложенные вопросы дали такие ответы, что, уходя, возбудили еще большее подозрение, чем когда пришли.

С этого времени война считалась вне сомнения. Один из консулов, Спурий Фурий, на долю которого выпало это дело, отправившись против эквов, нашел в земле герников врагов, производивших опустошение, и, не зная об их многочисленности, так как они нигде не показывались все вместе, безрассудно пустил в бой неравное по силам войско. Отраженный при первой же стычке, он удалился в лагерь. Но это не был конец опасности: и в ближайшую ночь, и в следующий день лагерь был осаждаем и штурмуем с такою силой, что нельзя было даже вестника послать оттуда в Рим. Герники сообщили о неудачной битве и об осаде консула с войском и так напугали сенаторов, что другому консулу, Спурию Постумию, было предписано озаботиться, как бы государство не понесло какого-либо ущерба, каковая форма сенатского постановления всегда считалась признаком критического положения^[240]. Признано было за лучшее, чтобы сам консул оставался в Риме вербовать всех способных носить оружие, а на помощь лагерю был послан с союзным войском Тит Квинкций, как заместитель консула^[241]. Для пополнения же армии приказано было латинам, герникам и колонистам Антия дать Квинкцию наскоро набранных воинов^[242] — так назывались тогда внезапно требуемые вспомогательные войска.

5. В течение тех дней много происходило передвижений и приступов с разных сторон, так как враги, пользуясь численным превосходством, решились всячески тревожить римские силы, рассчитывая, что их не хватит на все. Одновременно штурмовали лагерь, часть же войска отправили опустошать римские поля, а если представится удобный случай, то попробовать напасть и на сам город. Луций Валерий был оставлен на защиту города, а консул Постумий отправлен остановить опустошение страны. И нигде не сделано было никаких упущений по части бдительности или усердия: в городе были расставлены караулы, перед воротами патрули, а на стенах сторожевые посты, вместе с тем на несколько дней закрыты суды, что было неизбежно ввиду такого великого смятения. Тем временем консул Фурий, сперва спокойно переносивший осаду в лагере, сделал вылазку через задние ворота против неосторожного врага^[243], и хотя имел возможность преследовать его, но остановился, опасаясь нападения на лагерь с какой-нибудь другой стороны.

Легат Фурий, брат консула, зашел слишком далеко; увлекаемый желанием преследовать, он не заметил удаления своих и нападения врагов с тыла. Отрезанный таким образом, после многих неудачных попыток проложить себе путь к лагерю, он пал, храбро сражаясь. Равным образом консул, получив известие, что брат его окружен, вернулся в бой и, врезавшись безрассудно в гущу врагов вопреки требованию осторожности, был ранен и едва вырван окружающими; это смутило его воинов и увеличило храбрость врагов: смерть легата и рана консула воспламенила их, а затем уже никакая сила не могла сдержать их, тогда как римляне, уступая уверенностью и силами, были загнаны в лагерь и осаждены; дело дошло бы до крайней опасности, если бы не явился на выручку Тит Квинкций с чужеземными силами — войском, состоявшим из латинов и герников. Напав с тыла на эквов, обративших все свое внимание на римский лагерь и яростно показывавших голову легата, он окружил огромные полчища врагов, а вместе с тем по данному издали сигналу сделана была вылазка и из лагеря. Избиение эквов на римской земле было менее значительно, но бегство более беспорядочно. Когда они, блуждая врассыпную, гнали добычу, то Постумий сделал на них нападение в нескольких местах, где целесообразно были расположены отряды. Бежав в беспорядке, они наткнулись на победителя Квинкция, возвращавшегося с раненым консулом. Тогда консульское войско в блистательном сражении отомстило за рану консула, смерть легата и избиение когорт. Много в те дни и с той и с другой стороны было причинено и принесено потерь; соблюдая достоверность, трудно в таком древнем событии с точностью обозначить, сколько народу принимало участие в боях или пало; но Валерий Антиат решается подвести итог: римлян пало в земле герников 5800, а консул Авл Постумий убил 2400 грабителей из эквов, которые бродили по римским полям с целью производить опустошения; гораздо больший урон понесли остальные полчища, гнавшие добычу и наткнувшиеся на Квинкция, — он утверждает, что на основании точных исследований число убитых простиралось до 4230 человек^[244].

По возвращении в Рим суды были открыты. Казалось, что небо на широком пространстве пылает; являлись перед глазами или представлялись напуганному воображению и другие знамения. Для предотвращения этих ужасов назначено было трехдневное празднество, во время которого толпы мужчин и женщин наполняли храмы богов, испрашивая у них милости. Затем сенат распустил по домам когорты латинов и герников, выразив им признательность за усердную службу, тысяча же воинов антийцев, явившихся на помощь слишком поздно, уже после сражения, были отосланы почти с позором.

6. Затем созваны были комиции; консулами были выбраны Луций Эбуций и Публий Сервилий [463 г.]. В консульство они вступили в секстильские календы, с которых тогда начинался год^[245]. Время года было вообще тяжелое, а в тот год еще распространилась моровая язва в городе и по деревням, на людей и на скот; болезнь усилилась вследствие того, что из боязни опустошений были приняты в город скот и поселяне. Это скопление всякого рода живых существ стесняло и горожан, так как распространялось необычное зловоние, и поселян, которые, будучи согнаны в тесные жилища, страдали от жара и бессонницы; а взаимные услуги и просто общение вело к распространению болезни. С трудом можно было переносить эти несчастия, как вдруг послы герников приносят весть, что соединенные силы эквов и вольсков расположились лагерем на их земле и оттуда огромное войско опустошает их пределы. Уже сама малочисленность сената показывала союзникам, что государство находится в стесненном положении вследствие моровой язвы, а кроме того, им дан был печальный ответ, чтобы герники с латинами собственными силами защищали свое достояние: внезапно обрушившийся гнев богов губит Рим болезнью; если эта беда хоть сколько-нибудь ослабеет, как год назад тому, то они помогут союзникам, как это делали и в других случаях. Союзники удалились, неся домой на печальную весть еще более печальный ответ, так как им самим приходилось выдерживать войну, которую они с трудом выдержали бы даже при содействии римских сил. Но враг не особенно долго оставался в земле герников; оттуда он направляется в римские поля, опустошенные и без бедствий войны. Не встречая никого даже безоружного и проходя по местам не только незащищенным, но и необработанным, они дошли до третьего камня по дороге, ведущей от Рима в Габии.

Римский консул Эбуций умер; товарищ его Сервилий был еще жив, но подавал мало надежды на выздоровление. Поражены были болезнью бóльшая часть лиц, стоящих во главе государства, большая часть сенаторов, почти все лица призывного возраста, так что не только для похода, как того требовали тогдашние обстоятельства, но даже для караулов на месте едва хватало сил. Обязанности караульных исполняли даже сенаторы, которым позволяли года и состояние здоровья; плебейские эдилы^[246] обходили караулы и заботились о размещении их; к ним перешли высшее управление государством и верховная власть, принадлежавшая консулам.

7. Покинутое, лишенное главы и сил государство защищали боги-хранители и покровительница города Фортуна, вложив вольскам и эквам мысль быть более грабителями, чем врагами: в их сердцах не возникло надежды не только овладеть стенами Рима, но даже подойти к ним, и, увидав издали город и высокие холмы, они не захотели занять их; напротив того, по всему лагерю поднялся шум: зачем без дела тратить время в запустелых и покинутых полях среди гниющих трупов животных и людей, не получая добычи, когда можно идти в нетронутые опустошением места, в богатые тускуланские поля? И вот, внезапно схватив знамена, они перешли поперечными дорогами через лабиканские поля на Тускуланские холмы. Туда обратилась вся сила и все невзгоды войны. Между тем герники и латины, побуждаемые не только состраданием, но и стыдом, если они не задержат общего врага, двигающегося на Рим и готового к нападению, и не подадут никакой помощи осажденным союзникам, соединенными силами направляются к Риму. Не найдя там врага, они, руководясь слухами и следами, повстречали его, когда он шел с Тускуланских холмов в Альбанскую долину. Тут произошел далеко не равный бой, и верность союзников в данный момент принесла им несчастье.

Болезнь в Риме произвела не меньшее опустошение, чем оружие в рядах союзников. Остававшийся в живых единственный консул умер; умерли и другие славные мужи — авгуры Маний Валерий и Тит Вергиний Рутил и старший курион^[247] Сервий Сульпиций; сильное опустошение производила болезнь и среди малоизвестных лиц. Не находя помощи у людей, сенат направил народные молитвы к богам; отдано было приказание отправиться на молитву с женами и детьми и испрашивать милости богов. Так как каждого побуждала к этому своя беда, то, получив распоряжение со стороны властей, они наполняют все капища. Распростертые всюду матроны, отирающие своими волосами храмы, испрашивают у разгневанных небожителей милость и прекращение мора.

8. Затем пострадавшие от болезни начали мало-помалу поправляться, потому ли, что испрошена была милость богов, или потому, что уже прошло тяжелое время года. Когда умы обратились уже к заботе о государственных делах, после нескольких междуцарствий^[248] Публий Валерий Публикола, на третий день по вступлении в звание междуцаря, провозглашает консулами^[249] Луция Лукреция Триципитина и Тита Ветурия (или, быть может, Ветузия) Гемина [462 г.]. За три дня до секстильских ид^[250] они вступают в консульство, когда государство уже достаточно оправилось, так что не только могло остановить нападение, но и само сделать его. Поэтому, когда герники известили, что враги перешли в их пределы, им охотно была обещана помощь. Было собрано два войска, которые были вверены консулам. Ветурий был отправлен в землю вольсков вести наступательную войну, Триципитин же, посланный в землю союзников, чтобы остановить опустошение, не пошел дальше пределов герников. Ветурий в первой битве разбивает и обращает в бегство врагов; от Лукреция же, пока он был в земле герников, ускользнул отряд грабителей, прошедший Пренестинскими горами и оттуда спустившийся в равнину. Они опустошили поля Пренесты и Габий, а из Габий повернули на Тускуланские холмы; наведен был великий страх и на Рим — не столько по недостатку сил для отражения нападения, сколько вследствие неожиданности его.

Префектом города был Квинт Фабий. Вооружив молодежь и расставив караулы, он устранил всякую опасность и успокоил умы. Поэтому враги, награбив добычу из ближайших мест, не рискнули подступить к городу; когда же, повернув, шли назад, ослабляя бдительность по мере удаления от города, то наткнулись на консула Лукреция, который, уже разведав раньше пути, построил войско и ждал битвы. И вот подготовленные римляне нападают на пораженных неожиданностью врагов и, значительно уступая им числом, обращают в беспорядочное бегство огромные полчища и, загнав их в долину, ввиду трудности выхода оттуда, окружают их. Здесь вольское племя было почти истреблено. В некоторых летописях я нахожу известие, что в битве и во время бегства были убиты 13 470 человек, взяты в плен живыми 1750 и принесено домой 27 военных знамен; хотя в числе и допущено некоторое преувеличение, но, во всяком случае, избиение было жестокое. Победоносный консул, захватив большую добычу, вернулся на прежнюю стоянку. Затем консулы объединяют войска, сводят вместе свои ослабленные силы и вольски с эквами. В тот год это была третья битва. Такая же удача сопровождала и это сражение: враги были разбиты, а лагерь их отнят.

9. Таким образом, Римское государство вернулось к прежнему положению, и счастье в войне немедленно вызвало волнение в городе. Народным трибуном в том году был Гай Терентилий Гарса. Решив, что отсутствие консулов открывает простор для трибунских интриг, он в течение нескольких дней обвинял перед плебеями патрициев в гордости, особенно же нападал на власть консулов как чрезмерную и нетерпимую в свободном государстве. Ведь только по имени она менее ненавистна, по существу же чуть ли не ужаснее царской власти; вместо одного господина принято два, с неограниченной, не знающей меры властью: ничем не стесняемые и не удерживаемые, они применяют к плебеям все угрозы и все казни, указанные в законах. Во избежание увековечения этого произвола он собирается предложить законопроект о назначение пяти мужей для составления законов о власти консулов; какие права по отношению к себе дарует народ, теми и будет пользоваться консул, а не станет считать законом собственное желание и произвол^[251].

С опубликованием этого законопроекта патриции стали бояться, как бы в отсутствие консулов им не попасть под ярмо нового закона; но префект города Квинт Фабий созывает сенат и с таким ожесточением нападает на предложение и автора его, что даже если бы оба консула восстали против трибуна, то ничего не прибавили бы к его угрозам и запугиванию, — он говорил, что Гарса строит козни и, пользуясь удобным случаем, нападает на государство. Если бы в предыдущий год, во время эпидемий и войны, разгневанные боги послали трибуна, похожего на него, то не было бы никакого спасения. После смерти обоих консулов, когда государство страдало от болезни, при всеобщем смятении он внес бы законопроект об уничтожении консульской власти в государстве и стал бы вождем вольсков и эквов при осаде города. Да разве, наконец, он не имеет права, в случае высокомерного или жестокого поступка консула против какого-нибудь гражданина, привлечь того к ответу и обвинять перед судом тех самых людей, один из которых обижен? Не консульскую, а трибунскую власть делает он ненавистной и невыносимой, возвращая ей после успокоения и примирения с патрициями прежний преступный характер. И он не обращается к нему, Терентилию, с просьбой прекратить начатое. «Вас, — говорит Фабий, — прочие трибуны, мы просим прежде всего принять во внимание, что ваша власть установлена для охраны отдельных лиц, а не для гибели всех; вы выбраны трибунами плебеев, а не врагами патрициев. Нападение на покинутое государство нам приносит горе, а против вас возбуждает ненависть; вам следует уменьшить не права свои, а ненависть против вас. Убедите товарища, чтобы он отложил все дело до прибытия консулов. Даже эквы и вольски не воспользовались в прошлом году смертью консулов от эпидемии и не преследовали нас настойчиво и высокомерно жестокой войной».

Трибуны переговорили с Терентилием, и, когда предложение, по-видимому, было отложено, а на самом деле взято назад, немедленно были призваны консулы.

10. Лукреций вернулся с огромной добычей и с гораздо большей славой, которой он придал еще больший блеск тем, что разложил всю добычу на Марсовом поле^[252], где в течение трех дней всякий мог узнать свое и взять. Остальное, чему не нашлось хозяев, было продано. По общему мнению, консулу следовало дать триумф, но дело было отложено, так как трибун повел речь о законопроекте; этот вопрос консул признал более важным. Несколько дней он был обсуждаем в сенате и перед народом. Наконец трибун уступил обаянию консула и взял назад предложение. Тогда полководцу и войску воздана была подобающая честь: вождь праздновал триумф над вольсками и эквами, а за ним следовали его легионы. Другому консулу предоставлено было с овацией^[253] вступить в город без войск.

В следующий затем год новым консулам — то были Публий Волумний и Сервий Сульпиций — пришлось мириться с законопроектом Терентилия, предложенным всей коллегией. В том году [461 г.] казалось, что небо пылает, и было страшное землетрясение; поверили, что корова заговорила, к известию о которой в предыдущем году отнеслись с недоверием. Между прочими предзнаменованиями падали с неба, точно дождь, куски мяса, которые, как рассказывают, подхватывали птицы, летавшие среди них в огромном количестве; упавшее же мясо лежало разбросанным несколько дней, не издавая зловония. Духовные дуумвиры обратились к Книгам^[254]. Предсказывались опасности от сборища чужеземцев: может-де произойти нападение на возвышенные пункты города и отсюда возникнуть побоище. Также было дано предостережение воздерживаться от мятежей. Трибуны жаловались, что это сделано с целью помешать законопроекту; предстояла великая борьба.

Но вот, как бы для того, чтобы ежегодно повторялся обычный круг событий, герники сообщают, что вольски и эквы, несмотря на истощение, снова собирают войска; центральное управление находится в Антии, а в Эцетрах открыто собираются на совещания антийские колонисты; там руководство, а тут средства для войны. Когда это было сообщено сенату, издается распоряжение о наборе. Консулам приказано распределить руководство войной между собой, чтобы один взял на себя вольсков, а другой — эквов.

Трибуны открыто заявляли на форуме, что рассказы о войне с вольсками одна комедия и что герникам дана роль в ней. Уже даже и не доблесть угнетает свободу римского народа, а издеваются над ней, прибегая к уловкам. Так как уже невероятно, чтобы почти совершенно уничтоженные вольски и эквы сами могли поднять оружие, то выискивают новых врагов, бесчестят верную и близкую колонию. Объявляют войну невинным антийцам, а ведут ее с римскими плебеями, которых хотят поскорее вывести из города, навьючив оружием; изгнанием и удалением граждан мстят трибунам. Результат всего этого один: законопроект погиб, если они, имея дело в своих руках, находясь дома, будучи еще мирными гражданами, не примут мер, чтобы не потерять обладания городом, чтобы не наложить на себя ярма. Если есть мужество, то не будет недостатка в средствах; все трибуны единодушны. Извне ничто не грозит, нет никакой опасности; в предыдущем году боги позаботились о том, чтобы можно было безопасно защищать свободу. Так рассуждали трибуны.

11. В другой стороне форума консулы, приказав поставить перед их глазами кресла, попробовали производить набор. Туда бегут трибуны и увлекают за собой толпу. Немногие были вызваны как бы для выяснений, но тотчас же началось насилие. Кого только ликтор схватывал по приказанию консула, того трибун приказывал отпустить. Не право руководило действиями каждого, а уверенность в превосходстве; силою приходилось домогаться того, к чему кто стремился.

Как вели себя трибуны, препятствуя набору, так действовали и патриции, мешая проведению законопроекта, который был предлагаем во все дни комиций. Когда трибуны отдавали народу приказание разойтись по трибам, то начиналась драка^[255], так как патриции противились удалению их. И старейшие из них почти не принимали участия, так как нужны были не советы, а лишь безрассудство и дерзость. Сторонились часто и сами консулы, чтобы среди всеобщей сумятицы не понесло ущерба обаяние их власти.

Жил тогда некто Цезон Квинкций, юноша решительный, отличавшийся как знатностью рода, так и огромным ростом и физической силой. К этим дарам богов он сам присоединил много военных отличий и красноречие на форуме, так что не было в государстве человека более речистого и более храброго. Стоя в толпе патрициев и будучи выше всех на целую голову, он один сдерживал нападения трибунов и неистовство толпы, точно совмещал в своем голосе и силах всю мощь диктатора и консула. Под его предводительством много раз были прогоняемы с форума трибуны и разгоняемы и обращаемы в бегство плебеи; если кто выступал против него, то уходил побитым и в разорванной одежде; было ясно, что если такой образ действий будет возможен и далее, то законопроект не будет проведен.

Когда уже почти все другие трибуны были в замешательстве, то один из всей коллегии Авл Вергиний назначил Цезону срок явиться в суд по обвинению в уголовном преступлении. Это скорее ожесточило, чем устрашило суровый нрав; тем яростнее он стал сопротивляться законопроекту, раздражать плебеев и преследовать трибунов, как бы формально объявив им войну. А обвинитель позволял подсудимому неистовствовать, раздувал пламя ненависти против него и собирал материал для обвинения; тем временем он внес законопроект не столько в надежде провести его, сколько с целью увеличить безрассудство Цезона. Тут все многочисленные необдуманные слова и поступки молодежи обрушились на одного подозрительного Цезона. Как бы то ни было, но законопроекту оказывали сопротивление. И Авл Вергиний неоднократно говорил плебеям: «Понимаете ли вы уже, квириты, что нельзя одновременно и оставить в числе граждан Цезона, и получить желаемый вами закон? Впрочем, что я говорю о законе? Он стоит на дороге к свободе! Своим высокомерием он превосходит всех Тарквиниев. Ждите, пока станет консулом или диктатором тот, который, будучи частным лицом, как вы видите, царствует благодаря своей силе и дерзости». Многие соглашались, жалуясь, что они побиты, и даже настаивали, чтобы трибун довел дело до конца.

12. И уже близок был день суда, и ясно было, что, по убеждению большинства, с вопросом об осуждении Цезона тесно связан вопрос о свободе. Тут, наконец, поневоле, вызывая еще большее отвращение, он стал заискивать расположения отдельных лиц. Его сопровождали близкие люди, стоящие во главе государства. Тит Квинкций Капитолин, бывший три раза консулом, указывая на многочисленные военные отличия свои и своего рода, утверждал, что ни в роде Квинкциев, ни вообще в Римском государстве не было человека столь талантливого и притом так рано обнаружившего доблесть. В первый раз Цезон служил воином в его армии и не раз сражался против врагов на его глазах. Спурий Фурий говорил, что подсудимый, будучи послан Квинкцием Капитолином, помог ему в критическую минуту; по его мнению, никто в отдельности не содействовал более благоприятному исходу дела. Консул предшествующего года Луций Лукреций, чьи славные деяния были свежи, уделял часть своей славы Цезону, упоминал о битвах, говорил о его отменных подвигах и в походах, и в сражениях, настойчиво советовал удержать лучше в числе своих граждан, а не делать чужим этого талантливого юношу, наделенного всеми дарами природы и счастья, который станет важной опорой могущества всякого государства, в какое бы он ни пришел. Дурные его качества, горячность и дерзость, все больше исчезают с возрастом, желательное же — рассудительность — увеличивается со дня на день. Так как пороки старятся, а доблесть крепчает, то пусть они позволят такому способному мужу дожить до старости в государстве.

Находившийся тут же отец его, Луций Квинкций, по прозванию Цинциннат, не стал повторять перечень его заслуг, чтобы не усилить негодования, а просил снисхождения к заблуждениям молодости, умолял подарить сына отцу, не оскорбившему никого ни словом, ни делом. Но одни или из почтения к Цинциннату, или из страха перед его сыном как бы не слушали просьб, а другие, жалуясь на побои, нанесенные им и их близким, давали суровые ответы и тем наперед показывали, каков будет их приговор.

13. Кроме всеобщей ненависти, к подсудимому предъявлено было одно тяжкое обвинение, свидетелем по которому был Марк Вольсций Фиктор, бывший за несколько лет перед тем народным трибуном. Он говорил, что немного спустя после морового поветрия он наткнулся на юношей, бесчинствовавших на Субуре^[256]. Там произошла драка, и его старший брат, еще не совсем оправившийся от болезни, упал от удара кулаком, нанесенного ему Цезоном; еле живого, его на руках отнесли домой, где он и умер, по убеждению многих, именно от этого удара; между тем консулы предшествующих лет не позволили ему преследовать виновного судебным порядком. Эти громкие заявления Вольсция до того возбудили народ, что Цезон едва не сделался жертвою нападения толпы.

Вергиний приказывает схватить его и заключить в оковы. Патриции встречают насилие насилием. Тит Квинкций кричит, что нельзя до приговора, без разбирательства подвергать оскорблениям того, кто привлечен по уголовному делу и над кем скоро будет суд. Трибун заявляет, что он не будет казнить его ранее приговора, но до дня суда хочет содержать его в тюрьме, чтобы римский народ имел возможность наказать убийцу. Призванные на помощь другие трибуны, предложив среднюю меру, исполнили свой долг защитников: запретив заключать подсудимого в оковы, они объявили, что он должен явиться на суд, а в случае неявки представить народу денежное обеспечение. Возникало сомнение относительно суммы обеспечения; решение этого вопроса передается сенату. Пока происходило совещание сенаторов, подсудимого держали на форуме. Решено было представить поручителей; каждого из них обязали взносом в три тысячи медных ассов; а сколько их представить, должны были решить трибуны. Они определили десятерых. Этим поручителям обвинитель выдал подсудимого на поруки^[257]. То был первый случай представления поручителей казне. Отпущенный с форума, он в следующую же ночь удалился в изгнание к этрускам. Хотя в день суда и выставляли в объяснение его неявки выселение его в изгнание, тем не менее под председательством Вергиния происходили комиции^[258]; но призванные на помощь товарищи его распустили собрание. Деньги были взысканы с отца так сурово, что, продав все имущество, он некоторое время жил за Тибром в отдаленной хижине, точно изгнанник.

14. Судебное разбирательство по этому делу и опубликование законопроекта держали государство в напряженном состоянии; внешних войн не было. Трибуны, точно одержав победу, считали законопроект уже почти проведенным, патриции были напуганы изгнанием Цезона и, поскольку это касалось знатнейших из них, отступились от участия в государственных делах; но молодежь, преимущественно составлявшая компанию Цезона, еще более озлобилась на плебеев и не потеряла присутствия духа. Но особенно полезным в этой борьбе оказалось для них то, что они несколько сдерживали свою стремительность. Как только после изгнания Цезона зашла речь о законопроекте и трибуны, попытавшись удалить их, подали повод, они, в сопровождении целой армии клиентов, сделали дружное нападение на трибунов. Никто не ушел домой оттуда, снискав единолично бóльшую славу или вызвав большее ожесточение^[259]: плебеи жаловались, что вместо одного Цезона их стала тысяча.

В следующие дни, когда трибуны не заводили речи о законопроекте, они были кротки и спокойны, как никто другой: любезно приветствовали плебеев, заговаривали с ними, приглашали к себе в дома, помогали им на форуме, самим трибунам предоставляли созывать собрания для всяких других целей, не оказывая помехи. Ни в общественной, ни в частной жизни не обнаруживали суровости, если только не заходила речь о законопроекте; во всех других случаях молодежь угождала народу. И трибуны не только спокойно исполнили все свои дела, но даже были выбраны на следующий год. Не произнося ни одного грубого слова, не говоря уже о насилии, они мало-помалу приручили плебеев кротким и ласковым обхождением. При помощи таких уловок они в течение целого года задерживали проведение законопроекта.

15. Консулы Гай Клавдий, сын Аппия, и Публий Валерий Публикола приняли государство успокоенным. Новый год [460 г.] не принес ничего нового; одна часть граждан была озабочена проведением законопроекта, другую тревожила необходимость принять его. Чем сильнее младшие патриции старались заручиться расположением плебеев, тем ожесточеннее трибуны своими обвинениями внушали народу подозрение против них: уже составлен заговор, Цезон в Риме; подготовлен план умерщвления трибунов и избиения плебеев; старейшие патриции поручили младшим принять меры к устранению из государства власти трибунов и восстановлению порядка, существовавшего до удаления на Священную гору.

В то же время со стороны вольсков и эквов боялись войны, почти привычной и чуть ли не из года в год повторяющейся, а между тем неожиданно разразилась другая, более близкая и небывалая беда. Изгнанники^[260] и рабы, числом до 2500, предводимые сабинянином Аппием Гердонием, заняли ночью Капитолий и Крепость. Немедленно в Крепости были перебиты все, не желавшие принять участие в заговоре и вместе с ними взяться за оружие, другие, пользуясь суматохой, стремглав в страхе бежали на форум. И слышны были попеременно крики: «К оружию!», «Враг в городе!» Консулы боялись и дать оружие плебеям^[261], и оставлять их безоружными, так как не знали, какая беда столь неожиданно обрушилась на город — со стороны ли внешнего или внутреннего врага, есть ли то следствие ненависти плебеев или коварства рабов. Они старались успокоить волнение, а, успокаивая, иной раз сильнее возбуждали его: нельзя ведь было, опираясь на власть, управлять испуганной и оробевшей толпой. Тем не менее раздают оружие не всем, а столько, чтобы иметь на всякий случай достаточно сильный отряд против неизвестного врага. Расставляя караулы во всех местах города, открытых для нападения, они провели остаток ночи в тревоге и неведении, кто такие враги и сколько их. С рассветом открылось, что за война и кто вождь ее. Аппий Гердоний звал с Капитолия рабов, обещая свободу; он-де взял на себя защиту всех несчастных, возвращение в отечество несправедливо удаленных изгнанников и освобождение рабов от тяжкого ига. Он предпочитает сделать это с соизволения народа римского, если же на такой исход дела не будет надежды, то он поднимет вольсков и эквов и вообще испробует самые крайние средства.

16. Дело становилось все более и более ясным для сенаторов и консулов. Но не одни эти известия устрашали их; они боялись, что участниками этого плана окажутся вейяне и сабиняне и что, в то время как столько врагов находится в городе, явятся, согласно уговору, сабинские и этрусские войска, а затем подойдут и вечные враги, вольски и эквы, не для опустошения пределов, как прежде, а к самому городу, пользуясь тем, что часть его взята. Представлялось много разнообразных оснований бояться; но особенный ужас наводили рабы: опасались, как бы не оказался у каждого дома такой враг, которому рискованно было верить, но вместе с тем опасно было недоверием вызвать большее озлобление его. Очевидно было, что трудно будет спасти государство даже при согласии граждан. Так как поднимались волны других бедствий и грозили потопить государство, то никто не боялся трибунов или плебеев: полагали, что это зло укротимо, что остановленное страхом опасности извне, оно покоится и поднимается только тогда, когда нет никакой другой беды. На самом же деле оно чуть ли не одно больше всего грозило потрясенному государству. Безумие трибунов было так велико, что они утверждали, будто не враги, а пустой призрак врагов, друзья и клиенты патрициев засели на Капитолии, чтобы отвлечь умы плебеев от заботы о законопроекте; если он пройдет и они поймут, что затеяли шум напрасно, то эти враги уйдут тише, чем пришли.

Затем трибуны остановили вооружение народа, и под их председательством происходит собрание для проведения законопроекта. А тем временем под председательством консулов происходит заседание сената, так как со стороны трибунов обнаруживалась другая, более грозная опасность, чем та, которая возникла с появлением врага в ночную пору.

17. Когда было возвещено, что народ складывает оружие и покидает посты, Публий Валерий выбежал из курии — товарищ его не распускал сенат, — а оттуда на ораторскую кафедру^[262] к трибунам. «Что это такое, трибуны? — вскричал он. — Под личным предводительством и верховным начальством Аппия Гердония вы собираетесь разрушить государство? Он, который не повлиял на рабов, был настолько счастлив, что соблазнил вас?! Когда враг у вас над головой, вам угодно оставить оружие и проводить законопроекты?» Затем, обращая речь к толпе, он продолжал: «Если вы, квириты, нисколько не заботитесь ни о городе, ни о себе, то побойтесь ваших богов, которые в плену у врагов. Юпитер Всеблагой Всемогущий, Юнона Царица и Минерва, и прочие боги и богини в осаде. Лагерь рабов окружает пенаты вашего государства. Ужели вы признаете это положение государства нормальным? Столько врагов находится не только в стенах, но и в Крепости, над форумом и курией, а между тем на форуме происходят комиции, в курии — заседание сената; точно как будто у нас царит глубокий мир, сенаторы высказывают мнения, а другие — квириты — подают голоса. Не приличнее ли было бы всем патрициям и плебеям, консулам, трибунам, всем богам и людям с оружием в руках спешить на помощь, бежать на Капитолий, освобождать и умиротворять священнейшее жилище Юпитера Всеблагого Всемогущего? Отец Ромул! Ты вложи в своих потомков свой дух, силою которого ты некогда вернул Крепость, захваченную при помощи золота теми же самыми сабинянами; вели идти той же дорогой, которой шел ты и предводимое тобою твое войско. Вот я, консул, первый пойду за тобой и по твоим стопам, если только смертный может следовать за богом». Закончил он речь заявлением, что он берет оружие и призывает к оружию всех квиритов. Если кто будет мешать, то он, забыв о консульской власти, о власти трибунов и законах, гарантирующих их неприкосновенность, будет считать врагом всякого, кто бы он ни был, где бы он ни находился, на Капитолии или на форуме. Так как трибуны запрещают поднять оружие против Аппия Гердония, то пусть прикажут поднять его против консула Публия Валерия; он не побоится поступить с трибунами так, как не побоялся поступить с царями глава его рода.

Очевидно было, что собираются прибегнуть к величайшему насилию и что усобица в Риме будет зрелищем для врагов. Однако провести законопроект не удалось, но и консул не мог отправиться на Капитолий. Ночь положила конец начавшейся борьбе. Трибуны, боясь вооруженной силы консулов, к ночи отступили. Затем, по удалении виновников мятежа, патриции стали обходить плебеев и, вмешиваясь в кучки народа, заводили разговоры, соответствующее обстоятельствам, упрашивали подумать, в какое критическое положение ставят они государство: не между патрициями и плебеями идет борьба, а Крепость, храмы богов, общественные и частные пенаты предаются врагам. Пока на форуме принимались такие меры для подавления мятежа, консулы удалились осмотреть ворота и стены, опасаясь движения со стороны вейян или сабинян.

18. В ту же ночь и в Тускул дошло известие о захвате Крепости и занятии Капитолия и вообще о смутах в городе. Там диктатором тогда был Луций Мамилий. Немедленно созвав сенат и приведя вестников, он настаивает, что нечего ждать прибытия из Рима послов с просьбой о помощи — этого требует и крайнее критическое положение, и боги — покровители союзов, и верность договорам. Никогда боги не представят такого удобного случая оказать услугу такому сильному и такому близкому государству. Решают подать помощь: собирают молодежь, раздают оружие. Приближение их на рассвете к Риму издали походило на приближение врагов; думали, что подступают эквы или вольски; затем, когда прошел ложный страх, они были впущены в город и стройно вступили на форум.

Там уже Публий Валерий, оставив товарища для охраны ворот, строил войско. Авторитет этого мужа произвел свое действие, так как он уверял, что, по возвращении Капитолия и умиротворении города, он не будет мешать собраниям плебеев, если они позволят уяснить ему, какое коварство скрыто в предложении трибунов; он помнит о своих предках, помнит о своем прозвище, в силу которого забота о благополучии народа, как бы по наследству, передана ему от отцов. Следуя за этим вождем, они направляются на Капитолийский холм, несмотря на крики трибунов, напрасно звавших назад. Присоединяется и тускуланское войско. Союзники и граждане состязались, кому из них будет принадлежать честь возвращения Крепости. Оба вождя ободряют своих воинов. Враги пришли в смятение и надеялись только на местоположение; пользуясь их испугом, римляне и союзники направляют на них свои знамена. И уже они ворвались в преддверие храма, как Публий Валерий, поощрявший, стоя в первом ряду, к битве, был убит. Бывший консул Публий Волумний видел, как он пал. Поручив своим прикрыть тело, сам он выбегает в первый ряд на место консула. В пылу битвы воины не заметили этого важного обстоятельства; они прежде победили, чем узнали, что сражаются без вождя.

Многие изгнанники кровью своей осквернили храм, многие были захвачены живыми. Аппий Гердоний был убит. Таким образом был возвращен Капитолий. Пленники были казнены каждый соответственно своему положению, был ли он свободным, или рабом; тускуланцам выражена благодарность; Капитолий был очищен и вновь освящен^[263]. Рассказывают, что плебеи бросали в дом консула монеты по четверти асса на устройство более торжественных похорон^[264].

19. По восстановлении мира трибуны стали настойчиво требовать от сенаторов, чтобы они исполнили обещание Публия Валерия, от Гая Клавдия — чтобы он освободил манов товарища^[265] от обвинения в обмане и позволил поднять дело о законопроекте. Но консул заявил, что он не допустит обсуждения законопроекта, пока не выберет товарища на место убитого. Эти споры продолжались вплоть до комиций для дополнительных выборов. В декабре, благодаря усиленным стараниям сенаторов, консулом был выбран отец Цезона Луций Квинкций Цинциннат, который немедленно должен был вступить в должность. Плебеи были в унынии, так как консулом являлся человек, раздраженный против них и в то же время сильный расположением патрициев, собственной доблестью, своими тремя сыновьями; из них ни один по мужеству не уступал Цезону, а по умению, в случае надобности, быть предусмотрительными и умеренными, они стояли выше его.

Как только он вступил в должность, то в своих постоянных речах он не с такой настойчивостью сдерживал плебеев, как порицал сенат, говоря, что вследствие вялости его трибуны стали уже бессменными и, пользуясь своим красноречием и предъявляя обвинения, распоряжаются не как в государстве римского народа, а как в заброшенном доме. Вместе с сыном его Цезоном изгнаны из города Рима и находятся в ссылке доблесть, постоянство, все высокие качества, отличавшие молодежь в мирное и военное время. Болтуны, мятежники, сеятели раздоров, делаясь при помощи самых грустных происков по два и по три раза трибунами, они пользуются царским произволом.

«Разве этот вот Авл Вергиний, — говорил он, — за то, что не был на Капитолии, меньше заслужил казнь, чем Аппий Гердоний? Клянусь Геркулесом! Гораздо больше, если оценивать дела по справедливости. Гердоний уже тем одним, что объявлял себя врагом, почти заставил вас взяться за оружие; этот же, утверждая, что нет войны, отнял у вас оружие и беззащитными поставил вас перед вашими рабами и изгнанниками. И вы — я не желаю тревожить мира усопших Гая Клавдия и Публия Валерия — решились двинуть знамена на Капитолийский холм прежде, чем удалить с форума этих врагов? Стыдно перед богами и людьми! Когда враг был в Крепости и на Капитолии, когда вождь изгнанников и рабов, осквернив все святое, поселился в храме Юпитера Всеблагого Всемогущего, в Тускуле прежде, чем в Риме, взялись за оружие. Неизвестно было, Луций ли Мамилий, вождь тускуланский, или консулы Публий Валерий и Гай Клавдий освободят римскую твердыню, и мы, прежде не позволявшие латинам брать оружие даже для защиты самих себя, когда в их пределах был враг, были бы в плену и разорены, если бы они самовольно не взялись за оружие. Итак, трибуны, предавать безоружных плебеев врагу, чтобы он убил их, значит помогать им? Конечно, если бы какой-нибудь самый последний из ваших плебеев, которых вы отторгли от остального народа, сделав как бы свое отечество и государство в государстве, — если бы кто-то из них заявил вам, что его дом осажден вооруженными рабами, то вы считали бы обязательным помочь ему; а Юпитер Всеблагой Всемогущий, окруженный вооруженными изгнанниками и рабами, не заслуживал уже помощи от людей? И эти люди требуют, чтобы их считали неприкосновенными, когда для них сами боги не священны и не неприкосновенны? Но вы, подавляемые преступлениями против богов и людей, заявляете, что проведете в этом году законопроект. В таком случае, то есть если вам удастся это, клянусь Геркулесом, плохую услугу оказали государству в тот день, когда меня избрали консулом, гораздо хуже, чем когда погиб консул Публий Валерий».

«Прежде всего, квириты, — закончил он, — я с товарищем намерен вести войска против вольсков и эквов. Вследствие какого-то рока боги милостивее к нам, когда мы воюем, чем когда мы живем и мире. Лучше догадываться, когда беда уже миновала, чем на деле испытать, какой бы опасности подверглись мы, если бы эти народы узнали, что Капитолий осажден изгнанниками».

20. Речь консула подействовала на плебеев; патриции ободрились и считали порядок в государстве восстановленным. Другой консул, будучи более энергичным помощником, чем инициатором, охотно предоставил товарищу почин в столь важном деле, а для себя избрал только участие в исполнении консульских обязанностей. Тогда трибуны, издеваясь над его словами как праздными, настойчиво спрашивали, как это консулы выведут войско, когда им никто не позволит производить набор, Квинкций отвечал: «Да нам вовсе и не нужно производить набор, так как, когда Публий Валерий раздавал плебеям оружие для отнятия Капитолия, все поклялись собраться по приказанию консула и не расходиться без его воли. Итак, мы повелеваем всем, принесшим эту присягу, завтра явиться вооруженными к Регилльскому озеру». Тогда трибуны начали подтрунивать и хотели освободить народ от присяги: Квинкций-де был частным лицом, когда давалась присяга. Но тогда не дошли еще до того пренебрежения к богам, которым одержим наш век, и никто путем толкования не приспособлял себе присягу и законы, напротив, свои нравы все сообразовали с ними. И вот трибуны, не имея надежды помешать делу, стали думать о том, чтобы отсрочить сбор войска, тем более что распространился слух о приказании, отданном и авгурам, явиться к Регилльскому озеру и обозначить место, где бы, произведя ауспиции, можно было говорить с народом^[266], с целью отменить там, на комициях, все решения, которые будут приняты в Риме под влиянием трибунов; там-де все выскажутся за то, чего захотят консулы; ведь право апелляции к народу прекращается на расстоянии более тысячи шагов^[267] от города, и трибуны, явившись туда, окажутся, наравне с остальной толпой квиритов, в подчинении у консулов. Это внушало опасения; но особенно волновало умы неоднократное заявление Квинкция, что он не будет председательствовать в комициях для избрания консула: не таков недуг государства, чтобы его можно было спасти обычными средствами; для государства нужен диктатор, чтобы покусившийся на нарушение общественного спокойствия знал, что против диктатуры не существует апелляции.

21. На Капитолии происходило заседание сената; туда явились трибуны с взволнованными плебеями. Толпа громко взывала о защите то к консулам, то к сенаторам, но консул только тогда отказался от своего мнения, когда трибуны дали обещание подчиниться решениям сената. Когда затем последовал доклад консула о требованиях трибунов и плебеев, то состоялись сенатские постановления, что трибуны не должны в тот год вносить законопроект, а консулы — выводить войско из города; вместе с тем сенат признает на будущее время несогласным с интересами государства продление должностей и вторичное избрание тех же лиц трибунами.

Консулы повиновались сенату; трибуны, несмотря на протесты консулов, выбраны были вновь. Равным образом и сенаторы, чтобы не уступать ни в каком отношении плебеям, тоже хотели снова выбрать в консулы Луция Квинкция. Но больше ни разу в том году консул не держал такой энергичной речи. «Дивиться ли мне, сенаторы, — сказал он, — что ваш авторитет перед плебеями является призрачным? Вы ослабляете его; так как плебеи нарушили сенатское постановление относительно продления должностей, то и вы хотите нарушить его, чтобы не уступить безрассудству толпы. Точно будто бы могущество в государстве измеряется степенью непостоянства и своеволия! Ведь конечно о большем легкомыслии и ничтожестве свидетельствует нарушение собственных постановлений, чем чужих. Подражайте, сенаторы, бессмысленной толпе; лучше вам, которые должны бы служить примером для нее, заблуждаться, глядя на других, чем другим поступать правильно, глядя на вас; но только я не хочу подражать трибунам и не допущу назначения меня консулом вопреки сенатскому постановлению. Тебя же, Гай Клавдий, я тоже прошу удержать римский народ от такого произвола; будь уверен, что я приму такое твое действие не за желание помешать моему возвышению, а за стремление усилить славу роняемой почетной должности и ослабить ненависть, которая грозила бы мне в случае продления моей власти». Затем сообща они издают распоряжение, чтобы никто не избирал Луция Квинтия в консулы и что поданные за него голоса не будут ими приняты во внимание.

22. В консулы были выбраны Квинт Фабий Вибулан (в третий раз) и Луций Корнелий Малугинский. В тот год [459 г.] произведен был ценз; приносить же торжественную очистительную жертву боялись, потому что был взят Капитолий и убит консул^[268].

В начале года, в консульство Квинта Фабия и Луция Корнелия, сразу начались смуты. Трибуны подстрекали плебеев, а между тем латины и герники сообщали, что вольски и сабиняне затевают огромную войну, что войско вольсков находится уже в Антии. Было много оснований бояться, что отпадет и самая колония; со стороны трибунов едва удалось добиться, чтобы они позволили сперва справиться с этой войной^[269]. Затем консулы разделили сферы деятельности: Фабию было поручено вести легионы на Антий, Корнелию — оставаться для защиты Рима из опасения, чтобы какая-нибудь часть врагов, по обычаю эквов, не явилась опустошать поля. Герникам и латинам приказано было, согласно договору, выставить воинов; таким образом, две трети войска состояли из союзников, а треть — из граждан. После того как союзники явились к назначенному дню, консул разбил лагерь за Капенскими воротами. Произведя затем смотр войск, он двинулся к Антию и остановился недалеко от города и от стоянки врагов. Пока вольски, не решаясь вступить в битву из-за неприбытия войска эквов, спокойно принимали меры по защите себя за валом, Фабий на следующий день выстроил вокруг неприятельского лагеря не смешанный строй из союзников и граждан, а три отдельных строя из трех народов; сам с римскими легионами стал в середине. Затем приказал наблюдать за сигналом, чтобы союзники одновременно начали дело и отступили, когда протрубят отбой. За первой шеренгой каждого отряда он помещает и соответствующие отряды конницы. Сделав таким образом нападение в трех пунктах, он окружает лагерь и, наступая со всех сторон, прогоняет с вала не выдержавших натиска вольсков. Пройдя затем через укрепления, он выгоняет из лагеря оробевшую и сбившуюся в одну сторону толпу. Когда враги бежали оттуда в беспорядке, всадники, остававшиеся зрителями этой битвы, так как им трудно было перейти вал, нагнав их на открытой равнине, приняли участие в победе, избивая перепуганных врагов. И в лагере, и вне укреплений происходила большая резня бежавших, но еще больше была добыча, так как враги едва имели возможность унести с собой оружие. И войско было бы уничтожено, если бы бегущие не скрылись в лесу.

23. Пока эти события происходили под Антием, эквы, послав вперед отборных молодцов, внезапно ночью захватили тускуланскую крепость; с остальными силами они расположились недалеко от стен Тускула, чтобы разделить силы врага. Известие об этом быстро достигло Рима, а оттуда — лагеря в Антии и произвело на римлян такое же впечатление, как если бы сообщено было о взятии Капитолия, — так недавно оказана была услуга тускуланцами, и все были убеждены, что само сходство опасности делает обязательным за оказанную помощь отплатить тем же. Фабий, бросив все другие дела, поспешно свозит добычу из лагеря в Антий; оставив там небольшой гарнизон, он спешит ускоренным маршем в Тускул. Воинам запрещено было брать с собой что-нибудь, кроме оружия и приготовленной пищи, сколько было под руками; провиант консул Корнелий подвозит из Рима.

Война около Тускула длилась несколько месяцев. С одной частью войска консул осаждал лагерь эквов, другую дал тускуланцам для возвращения крепости. Штурмовать его было невозможно; наконец голод вынудил врагов выйти оттуда. Доведенные до крайности, безоружные и нагие, они были прогнаны тускуланцами под ярмом. Когда они в позорном бегстве стремились домой, римский консул настиг их у Альгида и перебил всех до одного. Приведя назад войско, победитель располагается лагерем у Колумена — таково название этого места. И другой консул двинулся от Рима, когда, по удалении врага, миновала уже опасность для римских стен. Таким образом, вступив с двумя армиями во вражеские пределы, консулы производят страшное опустошение — один в землях вольсков, другой — в землях эквов.

У большинства писателей я нахожу известие, что в том же году отложились антийцы, что консул Луций Корнелий вел эту войну и взял город. Но я не смею утверждать этого наверняка, так как у более древних писателей нет никакого упоминания об этом.

24. По окончании этой войны патрициев страшит домашняя распря с трибунами. Последние громко заявляют, что войско коварно держат вне отечества, что этот обман имеет целью помешать проведению законопроекта, что они, тем не менее, доведут до конца начатое дело. Однако Луций Лукреций, префект города, добился отсрочки замышляемых трибунами дебатов до прибытия консулов.

Появилось еще новое основание для волнения. Квесторы Авл Корнелий и Квинт Сервилий привлекли к суду^[270] Марка Вольсция за то, что он несомненно был ложным свидетелем против Цезона. Ибо из многих показаний вытекало, что брат Вольсция, с тех пор как заболел, не только не показывался никогда на форуме, но даже и не вставал с постели и, проболев много месяцев, умер и что в то время, к которому свидетель относил преступление, Цезона не было в Риме, так как товарищи его по службе удостоверяли, что он постоянно был с ними в войске и не пользовался никаким отпуском. Многие частные лица предлагали ему доказать третейским судом противное^[271]. Так как он не решался идти на третейский суд, то все эти вполне согласные одно с другим обстоятельства так же мало позволяли сомневаться в осуждении Вольсция, как в свое время в осуждении Цезона на основании его показаний. Помехой служили трибуны, которые заявляли, что не позволят квесторам собрать комиции по делу подсудимого, если не состоятся предварительно комиции относительно законопроекта. Так оба дела затянулись до прибытия консулов.

Когда они с триумфом вступили в город в сопровождении победоносного войска, большая часть считала трибунов напуганными, так как относительно законопроекта они хранили молчание. А между тем они, ввиду окончания года, домогаясь в четвертый раз трибунства, перенесли борьбу со споров о законопроекте на выборные комиции. И хотя консулы ратовали против продления трибунства нисколько не меньше, чем если бы был опубликован законопроект об умалении их власти, победа, однако, оказалась за трибунами.

В том же году эквам, согласно их просьбе, дарован был мир. Ценз, начатый в предыдущем году, был закончен; рассказывают, что принесенная при этом очистительная жертва была десятой от основания города. Насчитано было сто семнадцать тысяч триста девятнадцать граждан.

Гражданская и военная слава консулов того года была велика, так как и вне отечества они установили мир, и дома государственная жизнь шла если не в полном согласии, то, во всяком случае, с меньшей враждой, чем прежде.

25. Последовавшие затем консулы Луций Минуций и Гай Навтий [458 г.] приняли два дела, оставшихся от предыдущего года. Так же, как прежде, консулы мешали проведению законопроекта, а трибуны — суду над Вольсцием; но новые квесторы были более сильны и пользовались бóльшим авторитетом. С Марком Валерием, сыном Мания, внуком Волеза, квестором был Тит Квинкций Капитолин, бывший три раза консулом. Не имея возможности вернуть роду Квинкциев Цезона, а государству — лучшего юношу, он преследовал справедливой и законной враждой лжесвидетеля, лишившего невинного человека возможности защищаться. Так как Вергиний больше всех трибунов настаивал на обсуждении законопроекта, то консулам дан был двухмесячный срок для изучения его, с тем условием, что голосование будет допущено после того, как они объяснят народу, какое в предлагаемом законопроекте скрыто коварство. За назначением этого срока в городе наступило успокоение.

Но эквы ненадолго дали отдых: нарушив договор, заключенный с римлянами в прошлом году, они передали власть Гракху Клелию; он был тогда первым лицом среди эквов. Под предводительством Гракха они произвели вражеское опустошение в лабиканских, а затем и в тускуланских полях и с огромной добычей расположились лагерем на Альгиде. В этот лагерь явились из Рима послами Квинт Фабий, Публий Волумний и Авл Постумий жаловаться на обиды и требовать, согласно договору, удовлетворения. Вождь эквов приказывает им изложить требования римского сената дубу; а он-де тем временем займется другими делами. Огромный дуб этот возвышался над палаткой, и в тени его было прохладное место. Тогда один из послов, уходя, сказал: «И этот священный дуб, и все боги да услышат, что вы нарушили договор; да внемлют они теперь нашим жалобам и да помогут оружию, когда мы будем преследовать в недалеком будущем одновременное нарушение законов божеских и человеческих». Когда послы вернулись в Рим, сенат приказал одному консулу вести войско против Гракха на Альгид, а другому поручил опустошать пределы эквов. Трибуны по обыкновению начали мешать набору и, быть может, до конца мешали бы, но неожиданно явилась новая опасность.

26. Огромные силы сабинян, производя ужасный разгром, подступили почти к самым стенам города: поля были страшно опустошены, на город наведен страх. Тогда плебеи, смилостивившись, взялись за оружие: несмотря на протесты трибунов, набрано было две больших армии. Одну повел Навтий против сабинян и, расположившись лагерем у Эрета, с малыми отрядами, нападая преимущественно в ночное время, произвел такое опустошение в сабинских полях, что сравнительно с ними римские пределы казались почти нетронутыми. Минуций в исполнении возложенного на него поручения не обнаружил такой же силы духа и не имел такого же счастья; расположившись недалеко от врага, не потерпев никакого значительного поражения, он робко держался в лагере. Заметив это, враги, став дерзкими при виде страха противника, как это обыкновенно бывает, напали ночью на лагерь; но так как открытое нападение не имело успеха, то на следующий день они обложили его окопами. Однако, прежде чем они успели заградить все выходы, пять всадников, пробравшись через неприятельские посты, принесли в Рим известие, что консул и армия в осаде. Ничего не могло случиться так нежданно-негаданно. Распространились такой страх и такое смятение, точно враги осаждали не лагерь, а город. Приглашен был консул Навтий; но так как на него мало было надежды и решено было выбрать диктатора, который бы поддержал потрясенное государство, то с общего согласия выбран был Луций Квинкций Цинциннат.

Нижеследующее должны внимательно выслушать те, которые презирают все людские блага, кроме богатств, и думают, что нет места ни почету, ни доблести там, где нет изобилия в сокровищах. Луций Квинкций, единственная надежда Римского государства, обрабатывал за Тибром, против того места, где теперь находится верфь, поле в четыре югера^[272], именуемое Квинкциевым лугом. Там, когда он усердно рыл канаву заступом или пахал — во всяком случае занят был полевыми работами, это известно точно, — послы, обменявшись с ним взаимными приветствиями, попросили его, на благо ему и государству, выслушать в тоге^[273] поручение сената; спрашивая с удивлением, все ли благополучно, он приказывает жене своей Рацилии поскорее подать из хижины тогу. Когда, отерши пыль и пот и одевшись в тогу, он выступил вперед, послы, принося поздравление, приветствуют его диктатором, призывают в город, объясняют, какая паника в войске. Для Квинкция был приготовлен по распоряжению властей корабль, и, когда он переправился, его встретили три сына, затем остальные близкие и друзья и, наконец, бóльшая часть сенаторов. В сопровождении этой толпы, в предшествии ликторов он отведен был в свой дом. И плебеи сбежались в большом количестве; но они далеко не с такой радостью смотрели на Квинкция, считая и власть эту чрезмерной, и мужа этого еще более крутым, чем сама власть. И в ту ночь ограничились тем, что расставили караулы в городе.

27. На следующий день, выйдя до рассвета на форум, диктатор назначает начальником конницы Луция Тарквиция, человека хотя и принадлежавшего к патрицианскому роду, но по бедности служившего в пехоте^[274]; тем не менее по военной доблести он считался далеко превосходящим всю римскую молодежь. С начальником конницы он является в собрание, объявляет суды закрытыми, приказывает по всему городу запереть лавки, запрещает всем заниматься какими бы то ни было частными делами. Затем всем, находящимся в воинском возрасте, велит явиться до захода солнца на Марсово поле, вооружившись, запасшись готовой пищей на пять дней и взяв по двенадцать кольев; кто по преклонности лет не годен был для службы, тому он приказывает варить пищу для соседа-воина, пока тот будет готовить оружие и искать колья. Таким образом, юноши поспешно разошлись собирать колья; брали, где кому было ближе — никто не встречал противодействия; и все аккуратно явились согласно распоряжению диктатора. Построив затем строй, одинаково пригодный для марша и для сражения, если бы того потребовали обстоятельства, сам диктатор ведет легионы, а начальник конницы — всадников. В обоих отрядах сказаны были одобрительные речи, каких требовали обстоятельства: пусть прибавят шагу; надо спешить, чтобы за ночь добраться до врага; консул и войско римское в осаде, они заперты уже третий день; неизвестно, что принесет каждая ночь или день; часто в одну минуту решаются величайшие дела. И воины, угождая вождям, кричали также друг другу: «Спеши, знаменосец, не отставай, воин!» В полночь они достигают Альгида и останавливаются, заметив, что враг уже близко.

28. Тут диктатор, объехав и осмотрев, насколько позволяла ночь, протяжение и форму лагеря, распорядился, чтобы военные трибуны приказали воинам сбросить свое снаряжение в одно место и вернуться в ряды только с оружием и кольями. Приказание было исполнено. Затем в том же порядке, в каком были на пути, он располагает все войско вокруг лагеря врагов в одну шеренгу и приказывает по данному сигналу всем закричать, а затем каждому рыть перед собою канаву и насыпать вал. За распоряжением последовал сигнал. Воины выполняют приказание. Крик раздается вокруг врагов; он достигает и за пределы неприятельского лагеря и слышится в лагере консула. Это вызывает на одной стороне панику, на другой — радость. Римляне, поздравляя друг друга, что слышны крики сограждан и что близка помощь, также наводят страх на врага с караульных постов. Консул говорит, что дело откладывать нельзя; крик этот обозначает не только приближение помощи, но и начало дела; несомненно, что с наружной стороны лагерь врагов уже осажден. Поэтому он приказывает воинам взяться за оружие и следовать за ним. Ночью началось сражение; криком они дают знать легионам диктатора, что и на их стороне началось дело. Эквы уже готовились помешать окапывать их лагерь, как запертый враг начал битву; поэтому, обратившись от окружающих на напавших с внутренней стороны из опасения вылазки через их лагерь, они дали возможность осождающим беспрепятственно заниматься всю ночь укреплениями; а консул дрался до рассвета. К восходу солнца диктатор уже окружил врагов валом и они едва выдерживали бой с одним войском. Затем войско Квинкция, по окончании работы взявшись тотчас за оружие, бросилось на вал. Тут предстояла новая битва, а прежняя между тем нимало не ослабевала. Тогда, теснимые опасностью с двух сторон, они от сражения переходят к мольбам, упрашивая и диктатора, и консула, чтобы они не пользовались победою для избиения их, чтобы позволили им без оружия уйти оттуда. Консул отослал их к диктатору; тот в раздражении присоединяет позорное условие: приказывает привести к нему связанными вождя Гракха Клелия и других знатных лиц и удалиться из города Корбиона, заявив, что кровь эквов не нужна ему; они могут уйти, но они будут прогнаны под ярмо, с целью вынудить у них, наконец, признание, что они подчинены и побеждены. Ярмо делается из трех копий, из которых два втыкаются в землю, а одно перекидывается сверху и привязывается. Под такое-то ярмо диктатор и прогнал эквов.

29. По взятии неприятельского лагеря, наполненного всяким добром — враги отпущены были нагими, — всю добычу он отдал только своим воинам; а консульскому войску и самому консулу он с упреком сказал: «Вы не получите, воины, части добычи с того врага, которому вы сами чуть не стали добычей; и ты, Луций Минуций, пока приобретешь дух, достойный консула, будешь командовать этими легионами в качестве легата». При таких обстоятельствах Минуций отказывается от консульства^[275] и, повинуясь приказанию, остается у войска. Но в это время люди с такой готовностью преклонялись перед высшей властью, что это войско, более помня о благодеянии, чем о бесчестии, назначило диктатору золотой венок в фунт весом, а когда он уходил, приветствовало его именем защитника.

В Риме сенат, собравшийся под председательством городского префекта Квинта Фабия, приказал Квинкцию с триумфом вступить в город в том порядке, в каком он шел. Перед колесницей вели вождей врагов, несли воинские знамена, а за нею следовало нагруженное добычей войско. Говорят, что были накрыты столы с яствами перед всеми домами и пирующие провожали колесницу триумфальными стихами^[276] и обычными шутками, как бы гуляя с собутыльниками.

В тот день с общего одобрения было даровано право гражданства тускуланцу Луцию Мамилию^[277]. Диктатор тотчас сложил бы власть, если бы его не задержали комиции по делу лжесвидетеля Марка Вольсция. Страх перед диктатором остановил сопротивление трибунов. Осужденный Вольсций удалился в изгнание в Ланувий. Квинкций, получивший диктатуру на шесть месяцев, сложил ее на шестнадцатый день. В эти дни консул Навий дал блестящую битву сабинянам у Эрета; и этому поражению предшествовало опустошение полей. Фабий послан был на место Минуция на Альгид. В конце года трибуны завели речь о законопроекте; но, ввиду отсутствия двух армий, сенаторы настояли на том, чтобы не делалось никаких предложений народу; плебеи, однако, одержали верх в том, что избрали в пятый раз тех же трибунов. Рассказывают, что на Капитолии показались волки, но были прогнаны собаками; вследствие этого предзнаменования на Капитолии принесена была очистительная жертва. Такие события произошли в этом году.

30. Далее консулами были Квинт Минуций и Марк Гораций Пульвилл. В начале года [457 г.], пользуясь внешним миром, дома вызывали смуты те же трибуны, тот же законопроект; и дело пошло бы дальше — так сильно было раздражение умов, — если бы, точно нарочито, не пришло известие, что в Корбионе истреблен гарнизон при ночном нападении эквов. Консулы созывают сенат; им дается приказание произвести наскоро набор и отправиться с войском на Альгид. Это распоряжение, прекратив спор о законопроекте, вызвало новое препирательство из-за набора, и протест трибунов начинал уже одолевать власть консулов, как нагрянула новая беда: сабинское войско явилось для грабежа в римские поля, а оттуда двигалось к городу. Страх перед этой бедой заставил трибунов допустить набор, но под условием, чтобы с этого времени выбираемо было десять плебейских трибунов, так как над ними издевались пять лет и в них оказалось мало помощи плебеям. Крайность вынудила сенаторов согласиться на это; но они добились только того ограничения, чтобы после того не были избираемы те же самые трибуны. Немедленно собраны были комиции для избрания трибунов, чтобы после войны и это обещание, как многие другие, не оказалось ложным. На тридцать шестом году со времени избрания первых трибунов было выбрано их десять — по два из каждого разряда — и было выговорено, чтобы этот порядок остался и на будущее время. Затем, после окончания набора, Минуций отправился против сабинян, но не нашел врага. После того как эквы, перебив гарнизон в Корбионе, взяли уже и Ортону, Гораций дал битву на Альгиде, истребил много народу и прогнал врага не только с Альгида, но и из Корбиона и Ортоны. А Корбион он даже разрушил за предательство гарнизона.

31. Затем консулами сделались Марк Валерий и Спурий Вергиний [456 г.]. Внутри и вне государства господствовал мир; но граждане страдали от дороговизны съестных припасов, происшедшей вследствие проливных дождей. Был проведен законопроект о раздаче плебеям участков на Авентинском холме^[278]. Вновь избраны были те же народные трибуны. На следующий год [455 г.], в консульство Тита Ромилия и Гая Ветурия, во всех своих речах они постоянно говорили о законопроекте: им-де стыдно, что число их напрасно увеличено, если в течение двух лет их службы дело остается так же без движения, как оно оставалось в предыдущее пятилетие. Когда всецело заняты были этим делом, из Тускула явились перепуганные гонцы с известием, что эквы находятся в тускуланской области. Недавняя услуга, оказанная этим народом, заставила стыдиться медлить с подачей помощи. Оба консула, отправившись с войском, находят врага на обычном месте — на Альгиде. Там произошла битва. Более 7000 врагов было убито, другие обращены в бегство, приобретена огромная добыча, которую консулы, вследствие оскудения казны, продали. Но эта мера вызвала негодование в армии и в то же время дала трибунам предлог к обвинению консулов перед плебеями.

Поэтому-то, как только они сложили власть, в консульство Спурия Тарпея и Авла Атерния, Ромилий был привлечен к суду Гаем Кальвием Цицероном, народным трибуном, а Ветурий — Луцием Алиеном, плебейским эдилом. Оба, к большому огорчению патрициев, были осуждены: Ромилий к уплате десяти тысяч медных ассов, а Ветурий — пятнадцати тысяч. Но несчастье, постигшее предшественников, не остановило новых консулов; они говорили, что осудить можно и их, но провести законопроект не в состоянии будут ни плебеи, ни трибуны. Тогда, оставив законопроект, сделавшийся уже старой песней, трибуны повели дело с сенатом мягче, говоря, что пора, наконец, положить конец спорам; если плебейские законопроекты не нравятся, то пусть позволять выбрать законодателей сообща — из плебеев и патрициев, которые бы внесли предложения, полезные тем и другим, и уравняли бы свободу. Сенаторы не отвергали предложения, но заявляли, что законодателями должны быть только патриции. Так как все согласны были относительно необходимости законов и расходились только относительно того, кому предлагать их, то отправлены были в Афины послы — Спурий Постумий Альб, Авл Манлий и Публий Сульпиций Камерин; им приказано было списать знаменитые законы Солона^[279] и ознакомиться с учреждениями, обычаями и правом других греческих государств.

32. За отсутствием внешних войн год этот прошел спокойно, а следующий [453 г.], когда консулами были Публий Куриаций и Секст Квинтилий, был еще спокойнее, так как трибуны все время хранили молчание, сперва в ожидании отправившегося в Афины посольства и иноземных законов, а затем вследствие появления двух ужасных бедствий — голода и моровой язвы, истреблявшей и людей, и скот. Поля опустели, в городе постоянно происходили похороны, многие знатные дома были в трауре. Умер фламин Квирина Сервий Корнелий, авгур Гай Гораций Пульвилл; на место его тем охотнее авгуры избрали Гая Ветурия, что тот был осужден плебеями. Умерли консул Квинктилий, четыре народных трибуна. Многочисленные бедствия омрачили этот год, внешние враги были спокойны.

Затем консулами были Гай Менений и Публий Сестий Капитолин. И в этом году [452 г.] не было внешней войны, но возникли внутренние смуты. Уже послы вернулись с аттическими законами. Тем настойчивее требовали трибуны, чтобы наконец было приступлено к составлению законов. Решают избрать децемвиров без права апелляции на них и не назначать на тот год никаких других магистратов. Долго спорили о том, должны ли быть избираемы и плебеи; наконец патрициям была сделана уступка, с тем только условием, чтобы не был отменяем Ицилиев закон об Авентине и другие законы, объявленные неприкосновенными^[280].

33. В 302 году от основания Рима [451 г.] снова меняется форма правления, так как власть от консулов перешла к децемвирам, как раньше от царей к консулам. Но эта перемена не имела важного значения, так как продолжалась недолго. Восторг, проявившийся при установлении этой должности, привел к чрезвычайному развитию ее; тем скорее пало это учреждение, и потребовали, чтобы имя и власть консулов снова были переданы двум.

Децемвирами были избраны Аппий Клавдий, Тит Генуций, Публий Сестий, Луций Ветурий, Гай Юлий, Авл Манлий, Публий Сульпиций, Публий Куриаций, Тит Ромилий, Спурий Постумий. Клавдию и Генуцию, которые были выбраны консулами на тот год, вместо одной почести была дарована другая, а равно Сестию, одному из консулов предшествовавшего года, так как он против воли товарища докладывал сенату об этом деле. Ближайшие три были присоединены к ним как бывшие в качестве послов в Афинах, с одной стороны, чтобы почтить их за столь далекое путешествие, с другой стороны, в том предположении, что они, как люди, познакомившиеся с иноземными законами, будут полезны при составлении нового кодекса. Остальные послужили для заполнения требуемого числа мест. Говорят, кроме того, что при дальнейшем голосовании избраны были люди зрелого возраста, чтобы с меньшим ожесточением сопротивлялись предложениям товарищей. Главенство в коллегии принадлежало Аппию, так как он пользовался расположением плебеев; и он до того изменил свой образ мыслей, что из сурового и ожесточенного преследователя плебеев сразу стал поклонником их и усердно искал народного расположения.

Раз в десять дней каждый по очереди творил суд народу. И в тот день руководивший судом имел себе двенадцать ликторов; в распоряжении остальных девяти товарищей было по одному курьеру. И несмотря на замечательное согласие, господствовавшее между ними — оно вредит порой частным лицам, — они были в высшей степени справедливы к остальным. На одном примере достаточно доказать их умеренность. Хотя на них не было апелляций, но когда в доме патриция Публия Сестия был вырыт труп и принесен в собрание, по этому столь же очевидному, сколь и ужасному делу децемвир Гай Юлий привлек Сестия к суду и выступил обвинителем его перед народом, будучи сам по закону судьею его; он пожертвовал своим правом, чтобы это умаление его власти увеличило свободу народа.

34. В то время как все — знатные и незнатные — одинаково пользовались этим быстрым и нелицеприятным судом, точно по решению оракула, децемвиры заботились и о составлении законов; среди напряженного ожидания народа, выставив десять таблиц, они пригласили всех на собрание и предложили идти и читать законы на благо, счастье и благополучие государства, их самих и детей их. Они-де, насколько могут предусмотреть десять человек, уравняли права всех, знатных и незнатных; но ум и советь всех имеет большее значение. Пусть каждый обсудит каждый пункт, пусть посоветуются между собою, а затем изложат перед всеми, где и какие есть излишки или недостатки; тогда римский народ будет иметь законы, не предложенные другими и только принятые с общего согласия, а как бы предложенные им самим. Когда, согласно мнению народа, высказанному по поводу каждой статьи, законы десяти таблиц были признаны достаточно исправленными, то они были проведены в центуриатных комициях; и по настоящее время, среди массы нагроможденных один на другой законов, они остаются источником всего уголовного и гражданского права. Затем распространяется молва, что недостает двух таблиц, с прибавлением которых может быть завершен сборник всего римского права. Приближался день комиций, и ожидание этой прибавки породило желание снова выбрать децемвиров. Уже и плебеи, помимо того, что ненавидели имя консулов столь же сильно, как имя царей, не искали защиты у трибунов, так как децемвиры в ответ на протесты уступали друг другу.

35. А после того как объявлены были комиции для выборов децемвиров через три нундины^[281], то честолюбие разгоралось так сильно, что даже знатнейшие лица в государстве ловили людей, униженно выпрашивая у плебеев, несмотря на вражду с ними, должность, на которую усиленно нападали. Причиной этого явления было, вероятно, опасение, чтобы, за устранением их, такая сильная власть не попала в руки недостойных. Препятствия к достижению этой должности разжигали Аппия Клавдия, который, несмотря на свою молодость, уже занимал такие высокие посты. Трудно было разобрать, децемвир он или кандидат; порой он более походил на ищущего власти, чем на обладающего ею: он обвинял оптиматов, восхвалял самых ничтожных и низких кандидатов, сам среди бывших трибунов, Дуиллиев и Ицилиев, носился по форуму, через них распространял выгодное о себе мнение среди плебеев, пока наконец и товарищи, до того времени чрезвычайно преданные ему, не обратили на него внимание, недоумевая, чего это он замышляет. Очевидно, все это неискренно; разумеется, обходительность в столь гордом человеке не пройдет даром: кто так умаляет сам себя и сближается с частными лицами, тот не спешит покинуть власть, но ищет средств к продлению ее. Не решаясь открыто выступить против его увлечения, они берутся успокоить его стремительность угодливостью. Так как он моложе всех, то на него единогласно возлагают обязанность председательствовать в комициях. Это была уловка, чтобы он не мог избрать себя, чего никто никогда не делал, кроме народных трибунов, да и у них это считалось за дурной пример.

Объявив, что он, конечно, будет председательствовать в комициях, что послужит ко благу, он воспользовался как удобным случаем тем, что должно было служить помехой: лишив путем компромисса^[282] должности двух Квинкциев, Капитолина и Цинцинната, и дядю своего Гая Клавдия, твердо стоявшего за дело знати, и других граждан того же ранга, он проводит в децемвиры людей, далеко не равных им по своему прошлому, и прежде всего себя; такой образ действий его благонамеренные граждане встретили неодобрением, так как никто не думал, что он дерзнет поступить так. Вместе с ним были выбраны Марк Корнелий Малугинский. Марк Сергий, Луций Минуций, Квинт Фабий Вибулан, Квинт Петилий, Тит Антоний Меренда, Цезон Дуиллий, Спурий Опий Корницин и Маний Рабулей.

36. На этом кончилось притворство Аппия; с этого времени он начал уже жить соответственно своему характеру и еще до вступления во власть учить своих новых товарищей действовать, как он. Ежедневно они собирались без свидетелей. Утвердившись здесь тайно от других в решениях, рассчитанных на установление тирании, они перестали уже скрывать гордость, редко допускали к себе, были неразговорчивы; так дело шло до майских ид. Майские иды были в то время обычным сроком вступления в должность.

И вот, вступив в должность, они ознаменовали первый день управления тем, что навели страшную панику. Ибо в то время, как у первых децемвиров был обычай одному иметь пучки и это царское отличие имел каждый поочередно, вдруг они все выступили, имея по двенадцать пучков. Сто двадцать ликторов наполнили форум, неся не только пучки, но и секиры; толковали так, что секиры отнять нельзя, так как децемвиры выбраны без права апелляции на их решения.

Походило на то, будто в Риме десять царей, и это усилило ужас не только простых людей, но и знатнейших из патрициев, так как они полагали, что ждут только повода начать резню, что в случае, если кто в сенате или в народном собрании проронит слово, напоминающее о свободе, немедленно пустят в ход розги и секиры для устрашения и остальных. Ибо, кроме того, что с уничтожением права апелляции не было никакой надежды на народное собрание, путем взаимного соглашения они уничтожили право обжалования товарищей, между тем как первые децемвиры допускали поправку своих решений посредством обращения к товарищу и некоторые дела, подсудные им, предоставляли решению народа.

Некоторое время они наводили страх одинаково на всех; но мало-помалу всецело начали обращать его на плебеев; патрициев оставляли в покое, а с людьми низкого происхождения стали поступать произвольно и жестоко. Как люди, у которых пристрастие заступает место справедливости, они исключительно обращали внимание на лица, а не на дела. Судебные решения составляли дома, а на форуме только объявляли. Если кто обращался к товарищу, то уходил от него с раскаянием, что не остался доволен решением первого. Распространился даже слух, неизвестно кем пущенный, что они не только согласились в настоящее время поступать несправедливо, но даже тайно заключили между собою клятвенный договор не собирать комиций и, оставаясь бессменными децемвирами, удерживать раз захваченную власть.

37. Тогда плебеи стали обращать свои взоры на патрициев и оттуда ждать проблеска свободы, хотя, боясь попасть к ним в рабство, сами же довели государство до такого положения. Знатнейшие сенаторы, думали они, ненавидят децемвиров, ненавидят и плебеев; они не одобряют того, что делается, но вместе с тем считают, что это случилось с ними поделом; они не желают помогать тем, которые, жадно стремясь к свободе, попали в рабство; они желают даже умножения обид, чтобы безотрадное настоящее сделало наконец желательным избрание двух консулов и вообще восстановление прежнего порядка вещей.

Уже прошла бóльшая часть года [449 г.] и прибавлены были две таблицы законов к двум прошлогодним, и если бы и эти законы были проведены в центуриатных комициях, то не было бы уже никакого основания нуждаться государству в этой должности. Ожидали, скоро ли будут объявлены комиции для избрания консулов. Одно волновало плебеев: как им восстановить утраченную трибунскую власть, этот оплот свободы. А между тем о комициях и слуху не было. И децемвиры, которые прежде окружали себя бывшими трибунами, считая это приятным народу, теперь приблизили к себе патрицианских юношей. Толпы последних окружали трибуналы. Они преследовали плебеев и грабили их имущество, так как успех был на стороне сильного, чего бы он ни пожелал. И уже не оказывали пощады и спине: одних секли, других казнили, и чтобы жестокость не была напрасной, за казнью хозяина следовала раздача его имущества. Подкупленная такими наградами знатная молодежь не только не противилась несправедливостям, но открыто предпочитала свой личный произвол общей свободе.

38. Наступили майские иды. Так как на место старых магистратов не было выбрано никаких новых, то децемвиры стали частными лицами, сохраняя ту же решимость удерживать власть и не слагая внешних знаков своего звания. Очевидно было, что это несомненная царская власть. Оплакивают свободу, утраченную навеки: не выступает и не виднеется в будущем никакого защитника ее. И мало того, что сами римляне пали духом: они стали предметом презрения для соседей, возмущавшихся зависимостью от народа, который сам не пользуется свободой.

Большой отряд сабинян сделал нападение на римские поля; опустошив обширное пространство, угнав безнаказанно много людей и скота, эта повсюду блуждавшая толпа располагается лагерем у Эрета, надеясь на римские раздоры, которые, по их мнению, должны были помешать набору. И не одни вестники, но и бежавшие поселяне вызвали панику в городе. Децемвиры, чувствуя себя одинокими вследствие ненависти патрициев и плебеев, совещаются, что делать. А судьба посылает и другую грозу: эквы с другой стороны располагаются лагерем на Альгиде и, производя оттуда набеги, опустошают тускуланские поля. Это известие приносят тускуланские послы, прося помощи.

Ужас побудил децемвиров, ввиду опасности войны, угрожавшей городу с двух сторон, обратиться за советом к сенату. Они приказывают пригласить сенаторов в курии, хорошо понимая, какой взрыв негодования ожидает их; вся ответственность за опустошение полей и грозящие опасности будет взвалена на них, и вместе с тем будет сделана попытка лишить их власти; и она будет успешна, если они не окажут единодушного сопротивления и, воспользовавшись властью со всей строгостью по отношению к немногим, наиболее яростным, не сдержат попыток остальных. На форуме раздался голос глашатая, призывавшего сенаторов в курию к децемвирам, и так как они уже давно оставили обычай совещаться с сенатом, то это обстоятельство, как нечто новое, обратило на себя внимание плебеев, удивлявшихся, что это заставило их прибегнуть к мере, сделавшейся вследствие продолжительного промежутка необычной: врагов и войну следует благодарить, что возвращаются к некоторым порядкам свободного государства.

Плебеи озираются кругом, ища по всему форуму сенаторов, и редко кое-где видят их; смотрят затем на курию и пустоту, окружающую децемвиров, которую и сами они объясняли единодушною ненавистью к их власти, и плебеи толковали, что отцы не собираются, так как частные лица не имеют права созывать сенат. Найдется уже вождь у желающих вернуть свободу, если плебеи станут заодно с сенатом, и как сенаторы, несмотря на приглашение, не идут в сенат, так плебеи откажутся от набора. Такие разговоры шли среди плебеев. Из сенаторов почти никого не было на форуме, немного их было и в городе. Негодуя на положение дел, они удалились в деревни и, потеряв руководящую роль в общем деле, жили своими личными интересами, полагая, что, отстранившись от сообщества и встречи с тиранами, они не участвуют в неправде. Когда приглашенные не собирались, то разосланы были по домам служители взять залоги^[283] и разузнать, намеренно ли они отказываются явиться. Докладывают, что сенаторы в деревнях. Это было децемвирам приятнее, если бы им доложили, что они, находясь на лицо, отказываются повиноваться их распоряжению. Приказывают всех их вызвать и на следующий день назначают сенатское заседание; собрание оказалось гораздо более многочисленным, чем они надеялись. Ввиду этого плебеи решили, что патриции предали свободу, так как сенат, как будто законно созываемый, повинуется тем, которые сложили уже власть, которые, следовательно, уже частные лица, если они не прибегнут к насилию.

39. Но до нас дошло известие, что сенаторы, высказывая мнения, не обнаружили того послушания, с каким пришли в курию. Рассказывают, что после доклада Аппия Клавдия, прежде чем по порядку были опрошены мнения, Луций Валерий Потит потребовал разрешения говорить о положении государства и на грозное сопротивление децемвиров заявил, что он выйдет к плебеям; это было началом волнения. Не с меньшим ожесточением вступил в прения Марк Гораций Барбат, называя их десятью Тарквиниями и напоминая, что под предводительством Валериев и Горациев изгнаны цари. И не имя «царь» озлобило тогда людей: можно же называть так Юпитера, Ромула, основателя Рима, и последовавших за ним царей, сохранено оно как обычное и в священнодействиях; но возненавидели тогда гордость и жестокость царя. Если в свое время не признали возможным выносить этих качеств в царе и царском сыне, то кто станет терпеть их в стольких частных лицах? Как бы запрещая свободно говорить в курии, они не вызвали голоса и вне курии! И он не видит основания, почему он как частное лицо имеет меньше права созвать народное собрание, чем они собирать сенат. Если хотят, то пусть на опыте убедятся, насколько скорбное чувство защитников своей свободы сильнее страсти удержать беззаконное господство! Они делают доклад о сабинской войне, точно у римского народа есть какая-нибудь более важная война, чем с теми, которые, будучи выбраны для предложения законов, не оставили в государстве никаких законов, которые уничтожили комиции, ежегодно выбираемых должностных лиц, очередь в управлении, это единственное условие равенства свободы, которые, будучи частными лицами, имеют пучки и царскую власть. По изгнании царей существовали патрицианские магистраты, затем, после удаления плебеев, были выбраны плебейские. Он спрашивает их, к которой категории принадлежат они. Плебейских? А какую меру провели они при посредстве народа? Патрицианских? Они-то, которые уже чуть не целый год не собирали сената, а теперь собрали, но не позволяют говорить о положении государства? Пусть они не слишком надеются на страх перед иноземным врагом: народ считает более тяжелым то, что уже терпит, чем то, что грозит.

40. Таковы были громкие заявления Горация, и в то время как децемвиры не знали, в какой мере им дóлжно сердиться или уступать, и не видели, чем все это кончится, выступил Гай Клавдий, дядя децемвира Аппия; речь его была более похожа на мольбу, чем на упреки, так как он заклинал его именем своего брата и его родителя более помнить о родном ему союзе с гражданами, чем о беззаконно заключенном договоре с товарищами. Просит он об этом гораздо больше ради него самого, чем ради государства; государство ведь добьется своего права и помимо их воли, если нельзя будет иначе. Но ожесточенный спор почти всегда ведет к сильному раздражению; его-то исхода он и боится.

Хотя децемвиры и не дозволяли высказываться о чем-нибудь другом, кроме предмета их доклада, но прервать Клавдия они постыдились. Итак, он высказался до конца, заявив в заключение, что, по его мнению, не может состояться сенатское постановление. Все понимали это в том смысле, что Клавдий считает децемвиров частными лицами; и многие бывшие консулы кратко выразили свое согласие с ним. Мнение других, которые требовали, чтобы сенаторы собрались для назначения междуцаря, было на первый взгляд суровее, но имело гораздо меньше силы; ибо сам факт подачи мнения служил признанием лиц, председательствовавших в сенате, все же за магистратов, тогда как советовавший не делать никакого постановления считал их за частных лиц.

Когда таким образом положение децемвиров было уже поколеблено, Луций Корнелий Малугинский, брат децемвира Марка Корнелия, которому нарочито было предоставлено говорить последним из бывших консулов, притворяясь озабоченным войною, начал защищать брата и его товарищей, выражая изумление, как это случилось, что если не исключительно люди, искавшие децемвирата, то, по крайней мере, преимущественно они нападают на него; или почему это в течение стольких месяцев, когда царил мир, никто не возбуждал вопроса, законные ли магистраты стоят во главе государства, а теперь только, когда враг почти у ворот города, затевают гражданские смуты. Разве по чему иному, а не вследствие убеждения, что в смутное время цель действий будет менее заметна? Впрочем, считая неправильным предрешать столь важное дело, когда все озабочены более серьезными обстоятельствами, он полагает, что заявление Валерия и Горация о сдаче должности децемвирами до майских ид должно поступить на обсуждение сената после окончания угрожающих теперь войн, когда государство будет успокоено. И уже теперь Аппий Клавдий должен знать, что ему предстоит дать отчет относительно комиций для избрания децемвиров, в которых он председательствовал, будучи сам децемвиром, — выбраны ли они были на один год или пока проведут недостающие законы. В настоящую минуту следует оставить в стороне все, кроме войны; если они думают, что слух о ней распространен ложно, и не только вестники, но и тускуланские послы говорят неправду, то надо отправить соглядатаев, которые, разузнав, сделали бы более точное донесение; если же вестникам и послам верят, то следует как можно скорее произвести набор, децемвирам отправиться с войском, кто куда пожелает, и ничего другого не делать ранее.

41. Младшие сенаторы старались дать перевес этому мнению; но вот снова выступившие еще с бóльшим ожесточением Валерий и Гораций стали громко требовать позволения говорить о положении государства; если приверженцы децемвиров не позволят сделать этого в сенате, то они станут говорить к народу; частные лица ведь не могут помешать им ни в курии, ни в народном собрании, и они не отступят перед их призрачными пучками. Тогда Аппий, полагая, что дело уже клонится к победе над властью, если стремительность противников не будет остановлена равной решительностью, сказал: «Лучше будет говорить только о том, о чем мы спрашиваем!» Когда же Валерий заявил, что он не замолчит перед частным лицом, то тот приказал ликтору подойти к нему^[284]. Когда Валерий с порога курии уже взывал о помощи к квиритам, Луций Корнелий, обняв Аппия и заботясь не о том, чьей участью притворялся заинтересованным^[285], разнял споривших. Благодаря Корнелию Валерий получил позволение высказать, что он хотел, но свобода не пошла дальше слов, и децемвиры достигли своей цели. Бывшие консулы и старейшие сенаторы, руководимые ненавистью к трибунской власти, о которой, думали они, народ гораздо более тоскует, чем о власти консулов, также склонялись к тому, чтобы децемвиры потом добровольно отреклись от власти, предпочитая такой исход новому бунту плебеев, который может быть вызван ненавистью к ним; если дело будет окончено мирно и управление возвращено консулам без народного волнения, то плебеи могут забыть о трибунах или занявшись войнами, или видя, что консулы умеренно пользуются своей властью.

Без сопротивления со стороны сенаторов объявляется набор. Ввиду того, что на власть децемвиров не было права апелляции, молодежь отзывается на вызов. Когда легионы были набраны, децемвиры распределяют между собой, кому идти на войну, кому иметь главное начальство над войском. Главными между децемвирами были Квинт Фабий и Аппий Клавдий. Очевидно было, что внутренняя борьба будет значительнее внешней. Свирепого Аппия признали более годным для подавления движения в городе, Фабия же — не столько постоянным в хорошем, сколько опытным в дурном. Этот муж, выдававшийся когда-то и в мирное и в военное время, так переменился под влиянием товарищей по децемвирату, что предпочитал походить на Аппия, чем на себя. Ему поручена была война с сабинянами вместе с Манием Рабулеем и Квинтом Петилием. Марк Корнелий отправлен на Альгид вместе с Луцием Минуцием, Титом Антонием, Цезоном Дуиллием и Марком Сергием. Спурия Оппия они назначили помощников Аппию Клавдию по охране города, распределив при этом власть между децемвирами поровну.

42. На войне дела шли не лучше, чем дома. Вожди были виноваты только в том, что вызвали раздражение граждан; вся остальная беда происходила от воинов, которые, позоря и децемвиров, и себя, давали себя побеждать, чтобы под личным предводительством и главным начальством децемвиров не совершено было какого-нибудь удачного дела. Войска были разбиты и сабинянами у Эрета, и эквами на Альгиде. Бежавшие в тиши ночи из-под Эрета стали поближе к Риму: на возвышенном месте между Фиденами и Крустумерией они укрепили лагерь; преследуемые неприятелем и нигде не вступая с ним в бой при одинаковых условиях, они защищали себя естественностью места и валом, а не доблестью и оружием. Больший позор и еще большее поражение было на Альгиде: там был потерян лагерь, и, лишившись всего имущества, воины удалились в Тускул, рассчитывая на честность и сострадание друзей, и эта надежда не обманула их. В Рим пришли такие страшные известия, что, забыв о ненависти к децемвирам, сенаторы постановили расставить караулы в городе, приказали всем, которые по возрасту своему способны были взяться за оружие, охранять стены и расположиться патрулями перед воротами. В Тускул же решили послать оружие и подкрепление и отправить децемвирам приказ: выйдя из тускуланской крепости, держать воинов в лагере, другой лагерь — от Фиден перенести в сабинскую землю и, начав наступательную войну, удержать врагов от намерения осадить город.

43. К поражениям, понесенным от врагов, децемвиры присоединили два страшных преступления — одно в войске, другое — дома. В земле сабинян высмотреть место для лагеря посылают Луция Сикция^[286], который, ненавидя децемвиров, в тайных разговорах распространял среди воинов воспоминания о выборе трибунов и удалении плебеев. Воинам, спутникам его в этой экспедиции, дают поручение напасть на него в подходящем месте и убить его. Убийство совершено было не безнаказанно: около него погибли несколько изменников, когда этот богатырь, храбрость которого равнялась его силе, защищался, будучи окружен. Остальные приносят известие в лагерь, что Сикций попал в засаду; храбро сражаясь, он пал, и вместе с ним погибли несколько воинов. Сперва этому известию поверили; но отправившаяся затем с разрешения децемвиров когорта для погребения павших, увидав, что ни один труп там не ограблен, что Сикций с оружием лежит посередине и тела всех обращены в его сторону, вместе с тем нет ни одного трупа врага, нет и следов удалявшихся, принесли тело, говоря, что он несомненно убит своими. Негодование охватило лагерь; воины хотели было немедленно нести Сикция в Рим, но децемвиры поспешили устроить ему на казенный счет похороны с воинскими почестями. Велика была печаль воинов при его погребении, репутация же децемвиров в армии стала очень дурна.

44. Следующее преступление, вызванное сладострастием, совершилось в городе; исход его был так же позорен, как исход того преступления (позор и смерть Лукреции), которое привело Тарквиниев к изгнанию из города и лишило их царства; так что не только конец, но и причина потери власти у децемвиров была такая же, как у царей.

Аппию Клавдию страстно захотелось опозорить плебейскую девушку. Отец ее, Луций Вергиний, занимал на Альгиде почетное место^[287] и был человек отменной репутации в гражданских и военных делах. Так же воспитана была жена его, так же воспитывались и дети. Дочь была просватана за бывшего трибуна Луция Ицилия, мужа решительного, доблесть которого в защите дела плебеев была испытана. Эту взрослую девушку замечательной красоты Аппий, пылая любовью, пытался соблазнить подарками и обещаниями; но, видя ее неприступное целомудрие, он задумал прибегнуть к жестокому насилию. Своему клиенту Марку Клавдию он поручает объявить девушку своей рабыней и, в случае требования предварительного решения вопроса относительно свободы, не уступать^[288], рассчитывая, что ввиду отсутствия отца неправда сойдет. Когда девушка шла на форум — там в палатках помещались начальные школы^[289], — прислужник похоти децемвира положил на нее руку, называя ее дочерью своей рабыни и рабыней, и приказал следовать за ним, стращая увести насильно, если она не послушается. Когда оробевшая девушка стояла в оцепенении, на крик кормилицы, взывавшей к гражданам о помощи, сбегается народ. Называют пользующиеся народными симпатиями имена Вергиния — отца и Ицилия — жениха. Расположение к ним склоняет на сторону девушки знакомых, а возмутительность поступка — целую толпу. Она была уже ограждена от насилия, но объявивший ее рабыней сказал, что возбуждать толпу нет никакой надобности: он действует законным образом, а не путем насилия. Он зовет девушку в суд. Защищавшие девушку советовали ей следовать; таким образом дошли до трибунала Аппия. Истец рассказывает перед судьей известную уже ему сказку, так как он сам придумал содержание ее: девушка-де родилась в его доме, затем была украдена, перенесена в дом Вергиния и подкинута ему. Это он заявляет на основании доноса и докажет, если судьей будет даже сам Вергиний, который еще больше других потерпел от этого обмана; а пока что она как служанка должна следовать за господином. Защитники девушки заявляют, что Вергиний находится в отлучке на службе государству, что если его известить, то через два дня он явится, что незаконно заочно вести тяжбу о детях, а потому требуют от Аппия отложить рассмотрение дела до прибытия отца, решить вопрос об освобождении на основании им самим проведенного закона и не допускать взрослую девушку рисковать своей репутацией еще до потери свободы.

45. Аппий предпослал своему решению замечание, что тот самый закон, на который ссылаются в своем требовании друзья Вергиния, доказывает, до какой степени он стоит за свободу. Но закон этот только в том случае будет твердым оплотом свободы, если не будет изменяться ни в каком случае, ни для какого лица. Право это установлено для тех людей, для которых требуют свободы, так как каждый гражданин может пользоваться законом; но относительно лица, находящегося во власти отца, господин должен только ему, и никому другому, уступить свои права. Итак, он решает призвать отца, а тем временем не лишать господина права увести девушку, пообещав представить ее по прибытии лица, именуемого отцом ее. На это несправедливое решение послышался ропот в толпе, но никто не решался один выступить против него; в это время являются Публий Нумиторий, дед девицы, и жених ее Ицилий. Толпа расступилась в надежде, что вмешательство Ицилия может оказать Аппию наибольшее сопротивление; но ликтор объявляет, что приговор состоялся, и пытается удалить Ицилия, несмотря на его протесты. Такая жестокая несправедливость раздражила бы и кроткого человека. «Оружием тебе придется удалить меня отсюда, Аппий, — сказал он, — чтобы я умолчал о том, что ты хочешь скрыть. Я женюсь на этой девушке и хочу, чтобы моя невеста была целомудренна. Поэтому зови сюда всех ликторов и товарищей своих; прикажи им приготовить розги и секиры; невеста Ицилия не останется вне дома отца ее. Если вы лишили нас защиты трибунов и права апелляции к римскому народу, этих двух оплотов свободы, то этим еще не дано вашему сладострастию царской власти над нашими детьми и женами. Изливайте вашу ярость на наших спинах и наших шеях; но пусть хоть целомудрие будет в безопасности. Если оно подвергнется насилию, то я буду умолять заступиться за невесту присутствующих здесь квиритов, Вергиний за единственную дочь — воинов, а все — богов и людей, и ты, не убив нас, никогда не приведешь в исполнение этого приговора. Я требую, Аппий, хорошенько подумай, куда идешь ты! Вергиний, когда явится сюда, увидит, как поступить ему со своей дочерью; но пусть он знает одно: если он уступит требованиям Марка Клавдия, то ему придется искать партии для своей дочери. Я же, требуя свободы для своей невесты, скорее умру, чем нарушу слово».

46. Толпа была возбуждена, и было очевидно, что предстоит борьба. Ликторы окружили Ицилия; однако дело не пошло дальше угроз; Аппий говорил, что не Вергинию защищает Ицилий, а, будучи беспокойным человеком, все еще нося в себе дух трибуна, ищет случая затеять мятеж. В этот день он не даст ему повода к тому; но да будет ему ведомо, что эта уступка делается не его дерзости, а отсутствующему Вергинию, имени отца и свободе, — дела этого он сегодня разбирать не будет и решения не постановит. Марка Клавдия он попросит отказаться от своего права и требовать себе девушку в следующий день; если же отец завтра не явится, то он объявляет Ицилию и ему подобным, что ни законодатель не откажется от своего закона, ни децемвир — от решительности. И чтобы обуздать виновников мятежа, ему вовсе не понадобится сзывать ликторов своих товарищей — с него хватит и его собственных.

Когда нарушение права было отсрочено и защитники девушки удалились на совещание, то решено было прежде всего, чтобы брат Ицилия и сын Нумитория, проворные юноши, отправились оттуда прямо к воротам и с возможной скоростью призвали Вергиния из лагеря, сообщив ему, что спасение девушки зависит от того, своевременно ли он явится на следующий день защитить ее от несправедливости. Получив приказания, они отправляются и, пришпорив коней, приносят весть отцу. А Ициллий, в ответ на настояние истца предъявить требование на девушку и представить поручителей, говорил, что он об этом именно и хлопочет, а на самом деле тянул дело, чтобы посланные в лагерь выиграли время для дороги. Отовсюду из толпы граждане начали поднимать руки и изъявлять готовность быть поручителями. Растроганный до слез, он сказал: «Благодарю вас; завтра я воспользуюсь вашей помощью, а теперь поручителей довольно». Так Вергиния была отпущена на поруки родственников.

Аппий, помедлив некоторое время, чтобы не подумали, что он ради одного этого дела пришел сюда, удалился домой, когда никто не приходил к нему, так как все бросили другие дела и озабочены были одним; дома он написал товарищам в лагерь, чтобы они не давали отпуска Вергинию и даже заключили его под стражу. Бесчестный приказ, как и следовало, оказался слишком поздним: получив отпуск, Вергиний уже отправился в первую стражу^[290], а на следующий день рано утром напрасно было получено письмо о задержании его.

47. А в городе на рассвете, когда граждане в напряженном ожидании стояли на форуме, Вергиний в траурной одежде, с большой толпой готовых защищать его привел на форум дочь в изношенной одежде в сопровождении нескольких матрон. Здесь он стал обходить граждан, пожимая им руки, не только умоляя помочь ему из милости, но требуя этого, как должного: он-де ежедневно находился в строю, защищая их детей и жен, и нет другого человека, который может указать более отважных и решительных подвигов на войне; какая польза, если, несмотря на то что город цел, детям, однако, приходится терпеть того, чего боятся, как самого ужасного, если он взят? Говоря так, как будто в народном собрании, он обходил граждан. В том же роде говорил и Ицилий. Тихие слезы сопровождавших женщин производили более сильное впечатление, чем все речи. Оставаясь бесчувственным ко всему этому, — такое сильное безумие скорее, чем любовь, омрачило его разум! — Аппий входит на трибунал и после краткой жалобы истца, что вчера вследствие происков не решено было его дело, заговорил сам, не дав ему изложить свое требование и Вергинию ответить.

Быть может, древние писатели верно передали речь, которую он предпослал своему постановлению, но так как при такой гнусности приговора я не считаю ни одной из них правдоподобной, то я решил передать только несомненно известное: он постановил решение, по которому Вергиния была признана рабыней. Сперва все оцепенели от удивления перед столь страшным приговором; поэтому некоторое время все хранили молчание. Затем, когда Марк Клавдий двинулся в толпу матрон, чтобы взять девушку, и был встречен жалобными рыданиями женщин, Вергиний, простирая к Аппию руки, сказал: «С Ицилием, Аппий, а не с тобой обручил я дочь и воспитал, чтобы выдать ее замуж, а не отдать на позор. Вы хотите по обычаю животных и диких зверей без разбору вступать в сожительство? Потерпят ли это присутствующее, я не знаю, но я надеюсь, что те, у кого есть оружие, не допустят этого». Когда претендент был отогнан от толпы женщин и защитников, окружавших девушку, глашатай потребовал молчания.

48. Децемвир, обезумев от страсти, заявляет, что не из вчерашней только брани Ицилия и неистовства Вергиния, о которых может засвидетельствовать весь римский народ, но также из точных показаний ему известно, что всю ночь в городе происходили сборища с целью поднять восстание. Ввиду этого, хорошо зная о предстоящей схватке, он явился на форум с вооруженными людьми не для того, чтобы оскорблять мирных граждан, но чтобы обуздать нарушителей общественного спокойствия, как того требует величие его власти. «Поэтому лучше будет не бунтовать, — сказал он, — иди, ликтор, удали толпу и расчисти дорогу, чтобы господин мог взять свою рабыню».

Когда он с раздражением прокричал эти слова, толпа сама собой раздвинулась и девушка осталась покинутой на жертву обидчику. Тогда Вергиний, не видя ниоткуда никакой помощи, сказал: «Прежде всего, Аппий, прости огорченного отца, если я как-нибудь слишком резко отозвался о тебе; затем позволь здесь, в присутствии девушки, расспросить кормилицу, как было это дело, чтобы я спокойно мог уйти отсюда, если окажется, что я неправильно назывался отцом». Получив разрешение, он отвел девушку и кормилицу к лавкам, расположенным около часовни Венеры Очистительницы^[291], именуемым теперь Новыми, и, выхватив у мясника нож, воскликнул: «Только так, дочь моя, я могу требовать твоей свободы!» Затем он пронзил грудь девушки и, обратившись к трибуналу, сказал: «Кровь эта да падет, Аппий, на тебя и на твою голову!»

Когда при виде этого страшного дела поднялся шум, раздраженный Аппий приказывает схватить Вергиния, но он всюду, где ни шел, пролагал себе путь мечом и, защищаемый также сопровождавшей его толпой, добрался до ворот. Ицилий и Нумиторий, подняв бездыханное тело, показывают его народу; жалуются на преступность Аппия, несчастную красоту девушки, безвыходное положение отца. Сопровождающие матроны взывают: на то ли должны мы родить детей? Такова ли награда за целомудрие? Такие речи подсказывают женщинам их скорбное чувство, которое они выражают тем сильнее, чем менее владеют собою. Мужчины, и прежде всех Ицилий, говорили только о том, что уничтожена власть трибунов и право апелляции к народу и вообще выражали негодование на положение дел в государстве.

49. Толпу возбуждает, с одной стороны, страшное преступление, с другой — надежда, воспользовавшись случаем, вернуть свободу. Аппий сперва приказывает позвать Ицилия, затем, ввиду отказа его, схватить; наконец, так как служителей не допускали, то он сам направляется к нему через толпу с горстью патрицианских юношей и велит заключить его в оковы. Около Ицилия не только уже образовалась толпа, но явились и вожди ее, Луций Валерий и Марк Гораций, которые, прогнав ликтора, говорили, что они защищают Ицилия от частного человека, если Аппий хочет действовать законным путем; если же он попытается действовать силой, то и тут они померятся с ним. Так начинается жестокая драка. Ликтор децемвира нападает на Валерия и Горация, но толпа ломает его пучки. Аппий является в собрание, но Валерий и Гораций следуют за ним. Их народ слушает, а децемвиру не дает говорить. Валерий, как бы опираясь на власть, уже приказывает ликторам оставить частного человека, а Аппий, забыв гордость и боясь за жизнь свою, незаметно для врагов, с закутанной головой, убежал в ближайший к форуму дом.

Спурий Оппий с другой стороны ворвался на форум на помощь товарищу. Видит, что сила одолела власть. Слыша со всех сторон советы и соглашаясь со всеми, он обнаруживает свое смятение; наконец отдает приказание созвать сенат. Мысль, что действия децемвиров не нравятся большей части сенаторов, успокоила толпу, надеявшуюся, что сенат покончит с их властью. Сенат решил, что плебеев раздражать не следует, но особенно надо принять меры, чтобы прибытие Вергиния в лагерь не подняло военного бунта.

50. Поэтому посланы были в лагерь находившиеся в то время на горе Вецилийской^[292] младшие сенаторы с приказанием децемвирам принять все меры, чтобы не допустить воинов до мятежа. Между тем Вергиний поднял там более сильное волнение, чем в Риме: видели его окруженным толпою почти в четыреста человек; все они последовали за ним из города под впечатлением возмутительного дела; кроме того, внимание всего лагеря было также обращено на обнаженный меч и брызги крови, покрывавшие его самого. Да и появление того в разных местах лагеря значительно увеличивало размеры толпы граждан сравнительно с тем, какова она была на самом деле. На вопрос, в чем дело, слезы долго не давали ему отвечать; наконец, когда уже собралась толпа и молчание сменило шум, он изложил по порядку все, как было. Затем, простирая руки к товарищам, он просил их не возлагать на него вину Аппия и не отворачиваться от него как детоубийцы; жизнь дочери была бы ему дороже его жизни, если бы она могла оставаться свободной и целомудренной; но, видя, что ее под предлогом рабства влекут для позора, он решил, что лучше гибнуть детям от смерти, чем от бесчестия, и, желая быть сострадательным, впал в кажущуюся жестокость. Он не пережил бы дочери, если бы не надеялся при помощи товарищей отомстить за смерть ее. И у них есть дочери, сестры и жены, и похоть Аппия Клавдия не угасла вместе с его дочерью, но безнаказанность увеличит только его необузданность. Чужое несчастье дает им пример остерегаться подобной же несправедливости. Что касается до него, то судьба похитила у него жену, а дочь, не имея долее возможности оставаться целомудренной, погибла горестной, но честной смертью. В его доме уже нет места для похоти Аппия, а от иных его жестокостей он сумеет защитить себя с таким же мужеством, с каким защитил дочь; прочие должны подумать о себе и своих детях.

Так взывал Вергиний, и толпа дружно отвечала ему, что она отомстит за его несчастье и защитит свою свободу. Смешавшиеся с толпой воинов граждане высказывали те же жалобы и заявляли, что видеть это было гораздо возмутительнее, чем слышать, и вместе с тем сообщали, что в Риме зло уже почти уничтожено; прибывшие вновь из города утверждали, что Аппий едва живой удалился в изгнание; все это привело к тому, что раздался призыв к оружию; схватив знамена, толпа двинулась к Риму. Децемвиры, потрясенные тем, что видели, и слухами о происшедшем в Риме, разбегаются по разным концам лагеря, чтобы подавить движение. Где они действовали кротко, там им не отвечали; но если кто прибегал к власти, то тем отвечали, что против них есть сила и оружие. Стройно направляются воины к городу и занимают Авентин, склоняя попадавшихся навстречу плебеев вернуть свободу и выбрать народных трибунов. Других речей, указывавших на ожесточение, не было слышно. Под председательством Спурия Оппия происходит заседание сената. Решено было не принимать никаких суровых мер, так как они сами подали повод к мятежу. Отправляют послами трех бывших консулов, Спурия Тарпея, Гая Юлия и Публия Сульпиция, спросить от имени сената, по чьему приказанию они оставили лагерь, или ради чего они заняли с оружием в руках Авентин и силою захватили родную землю, бросив войну с врагами. Отвечать было что, но не было человека, который бы отвечал, так как определенного вождя еще не оказалось, а отдельные лица не решались возбуждать против себя ненависть. Толпа заявила одно: чтобы им выслали Луция Валерия и Марка Горация; им они дадут ответ.

51. Когда послы были отпущены, Вергиний напоминает воинам, что в не особенно важном деле обнаружилось колебание, потому что у толпы не было руководителя; поэтому ответ дан был хотя и целесообразный, но более основанный на случайном согласии, чем на общем решении. Он предлагает избрать десять руководителей общего дела и соответственно их воинскому званию наименовать их военными трибунами. Когда ему самому первому предложена была эта почетная должность, он ответил: «Это суждение обо мне оставьте до того времени, когда и ваше, и мое положение улучшится; то обстоятельство, что моя дочь не отомщена, отравляет мне удовольствие, сопряженное с почетной должностью, и нехорошо, чтобы при смутном положении государства руководителями вашими являлись лица, наиболее заинтересованные. Если я могу принести какую пользу, то я принесу ее, хотя и останусь частным лицом». Таким образом, они выбирают десять военных трибунов.

Не было спокойно войско и в сабинской земле. И там, по совету Ицилия и Нумитория, отложились от децемвиров, так как умы столько же были взволнованы воспоминанием об убийстве Сикция, сколько новым рассказом о таком гнусном желании опозорить девушку. Ицилий, услыхав об избрании на Авентин военных трибунов и опасаясь, как бы городские комиции, следуя примеру военных, не избрали тех же лиц в народные трибуны, перед отправлением в город озаботился, чтобы и его войско избрало столько же трибунов с такой же властью; так хорошо он понимал, как надо действовать с народом, и так добивался он звания трибуна! Через Коллинские ворота вступили они со знаменами в город и стройно прошли посередине города на Авентин. Соединившись тут с другим войском, они поручили двадцати военным трибунам выбрать двух, которые бы руководили всем делом. Избраны были Марк Оппий и Секст Манилий.

Озабоченные положением государства, сенаторы, несмотря на ежедневные собрания, проводили время больше в препирательствах, чем в совещаниях. Децемвирам ставили в упрек убийство Сикция, похотливость Аппия, военное бесчестие. Высказывались за отправление на Авентин Валерия и Горация. Те соглашались идти только под тем условием, если децемвиры сложат знаки своей должности, срок которой истек уже с концом прошедшего года. Децемвиры, жалуясь, что им мешают пользоваться их властью, говорили, что они не сложат ее, пока не проведут законов, ради чего они и избраны.

52. Плебеи, извещенные бывшим народным трибуном Марком Дуиллием, что беспрерывные споры мешают прийти к какому-нибудь решению, переходят с Авентина на Священную гору. Они верили Дуиллию, что сенаторы только тогда призадумаются, когда увидят, что город покинут; Священная гора напомнит им о стойкости плебеев, они поймут, как мало можно надеяться на восстановление согласии в государстве, если не будет восстановлена трибунская власть. Отправившись по Номентанской дороге, которая ныне зовется Фикулейской, они расположились лагерем на Священной горе, ничего не трогая и таким образом подражая скромности своих отцов. За войском последовали плебеи, и никто из тех, которым возраст позволял идти, не отказывался. Их сопровождали жены и дети, жалобно спрашивая, на кого их покидают в этом городе, где не свято ни целомудрие, ни свобода.

Когда необычная малолюдность в Риме производила тяжелое впечатление пустыни и на форуме не было никого, кроме немногих стариков, а собиравшиеся в курии сенаторы видели совсем покинутый форум, уже не одни Гораций и Валерий кричали: «Чего вы еще ждете, сенаторы? Если децемвиры не полагают конца своему упорству, то неужели вы готовы допустить всеобщее разрушение и истребление? И что это за власть, децемвиры, за которую вы так крепко держитесь? Вы собираетесь творить суд над кровлями и стенами? Не стыдно ли вам, что на форуме чуть ли не больше видно ваших ликторов, чем иных, мирных граждан? Что станете вы делать, если враги подойдут к городу? Что, если плебеи, видя наше равнодушие к их удалению, вскоре явятся с оружием в руках? Или вы хотите сложить свою власть только тогда, когда город погибнет? Ведь мы должны или потерять плебеев, или назначить народных трибунов. Скорее мы можем обойтись без патрицианских магистратов, чем они без плебейских. Не зная и не испытав этой власти, они исторгли ее у наших отцов; а теперь, вкусив сладость ее, они, конечно, не захотят лишиться ее, особенно ввиду того, что мы не знаем меры в пользовании властью, освобождая их таким образом от необходимости искать защиты? Слыша отовсюду такие речи и уступая единогласному мнению сенаторов, децемвиры заявили, что, ввиду такого решения, они подчинятся власти сената. Они просят лишь об одном, чтобы их оградили от народного негодования, и убеждают не показывать плебеям их кровь и не приучать их, таким образом, казнить патрициев.

53. Тогда отправлены были Валерий и Гораций, чтобы вернуть плебеев на условиях, какие они признают нужными, и устроить соглашение, озаботившись вместе с тем ограждением децемвиров от нападения раздраженной толпы. С большой радостью плебеи встретили их в лагере, так как считали их и на основании начала движения, и на основании результата его несомненными освободителями. За это при прибытии им выражена была благодарность. От лица всех говорил Ицилий. Когда зашла речь об условиях, то на вопрос послов, чего хотят плебеи, он же, на основании соглашения, состоявшегося еще до прибытия послов, предъявил требования, свидетельствовавшие, что они более полагаются на их справедливость, чем на силу оружия. Плебеи требовали восстановления власти трибунов и права апелляции к народу, каковыми средствами защиты они пользовались до избрания децемвиров; вместе с тем они настаивали, чтобы не подвергался преследованиям никто из лиц, побудивших воинов и плебеев удалиться и требовать этим путем обратно свободу. Жестоко было лишь требование казни децемвиров: они считали правильным, чтобы те были выданы, и грозились сжечь их живыми. Послы на это отвечали: «Спокойно обдуманные требования ваши были до того справедливы, что вам следовало предложить желаемое даже без вашей просьбы: вы требуете средств защищать свободу, а не произвола нападать на других. Но раздражение ваше заслуживает скорее извинения, чем поощрения, так как, возмущенные жестокостью, вы впадаете в жестокость же и, не добившись еще свободы для себя, хотите уже быть господами над своими противниками. Ужели в нашем государстве никогда не прекратятся казни, совершаемые или патрициями над римскими плебеями, или плебеями над патрициями? Вам нужен щит, а не меч. Довольно принижен тот, кто сравнялся в правах с другими гражданами и, не подвергаясь обидам, лишен возможности и сам наносить их. Впрочем, если когда-нибудь вы захотите заставить бояться себя, то, получив обратно своих магистратов и законы, а вместе с тем право произносить приговоры над жизнью и имуществом нашим, тогда уже вы будете постановлять решения, соответствующие каждому отдельному случаю. Теперь же следует удовольствоваться возвращением свободы».

54. Когда все предоставляли послам действовать по их усмотрению, они объявили, что, окончив переговоры, немедленно возвратятся. Отправившись, они изложили сенату требования плебеев; тогда все децемвиры, не слыша, сверх ожидания, ничего о казни их, были согласны на все условия; только Аппий, человек сурового характера и ненавистный более всех других, измеряя вражду к нему других по мере собственной ненависти, сказал: «Я хорошо знаю, какая судьба ждет меня. Я вижу, что нападение на нас отстрочено до того времени, пока противникам будет передано оружие. Кровь должна быть принесена в жертву ненависти. Тем не менее и я немедленно слагаю звание децемвира». Состоялось сенатское постановление, чтобы децемвиры немедленно сложили свои полномочия, чтобы Квинт Фурий, верховный понтифик, избрал народных трибунов и чтобы никто не подвергался преследованию за удаление воинов и плебеев.

Постановив эти решения, сенаторы разошлись, а децемвиры явились в народное собрание и сложили свои полномочия к величайшей радости народа.

Известие об этом сообщено было плебеям. Все остававшиеся в городе последовали за послами. К ним вышла навстречу из лагеря другая радостная толпа. Поздравляют друг друга с восстановлением свободы и согласия в государстве. Послы перед собранием держали такую речь: «Да послужит сие на благо, счастье и благополучие вам и государству, возвращайтесь в отечество к своим пенатам, женам и детям; но принесите с собой в город ту же скромность, какую вы сохраняли здесь, не тронув ничьего поля, несмотря на крайнюю нужду в средствах для продовольствия такой массы народа. Идите же на Авентин, откуда вы ушли; там, на этом счастливом месте, где вы положили начало восстановления своей свободы, вы выберете народных трибунов. Там будет верховный понтифик, который будет председательствовать в комициях». Велика была радость и единодушно выражалось одобрение. Затем они хватают знамена и, отправившись в Рим, выражают восторг наперебой с встречающими. Вооруженные тихо идут через город на Авентин.

Здесь под председательством верховного понтифика немедленно состоялись комиции, и были избраны народные трибуны: прежде всех — Луций Вергиний, затем — Луций Ицилий и Публий Нумиторий, дядя Вергиния — все советовавшие удалиться, потом — Гай Сициний, потомок того Сициния, который, по преданию, был выбран на Священной горе первым народным трибуном, и Марк Дуиллий, знаменитый своим трибунатом, предшествовавшим избранию децемвиров, не покинувший плебеев и в борьбе с ними. Затем, не столько по заслугам, сколько в надежде на них, были выбраны Марк Титиний, Марк Помпоний, Гай Апроний, Аппий Виллий, Гай Оппий. Вступив в трибунат, Луций Ицилий немедленно внес предложение, и народ согласился с ним, чтобы никто не был преследуем за измену децемвирам. Вслед за тем Марк Дуиллий провел предложение об избрании консулов с правом апелляции на их решения. Все эти постановления сделаны были собранием плебеев на Фламиниевом лугу, именуемом теперь Фламиниевым цирком^[293].

55. Затем междуцарь произвел выборы консулов; избранные Луций Валерий и Марк Гораций немедленно вступили в должность. Их приятное народу управление хотя и не сопровождалось обидами по отношению к патрициям, но все же возбуждало недовольство последних, ибо всякую меру, служившую к ограждению свободы плебеев, они считали умалением своего могущества. Прежде всего, ввиду того, что представлялось спорным, обязательны ли для патрициев решения плебеев, они провели в центуриатных комициях закон, в силу которого решения трибутных комиции должны были быть обязательны для всего народа. Этот закон открыл трибунам широкую возможность вредить своими предложениями. Затем другой консульский закон о праве апелляции, этом единственном в своем роде средстве защищать свободу, уничтоженный децемвирами, они не только восстанавливают, но и закрепляют на будущее время, санкционируя новый закон, чтобы не были выбираемы магистраты без права апелляции на них, а кто внесет такое предложение, то чтобы того можно было убить и чтобы это убийство не считалось уголовным преступлением. Обеспечив достаточно плебеев и правом апелляции, и защитой трибунов, они восстановили и почти уже забытую неприкосновенность самих трибунов, возобновив после долгого промежутка некоторые церемонии; достигли они этого столько же религиозным путем^[294], сколько установив закон, в силу которого оскорбивший народного трибуна, эдила или судью из коллегии десяти считался посвященным Юпитеру, а его имущество продавалось у храма Цереры, Либера и Либеры^[295]. Законоведы объясняют, что на основании этого закона никто не признается неприкосновенным, а только кто причинит вред кому-нибудь из упомянутых лиц, голова того посвящается Юпитеру; итак, высшие магистраты подвергают аресту эдила; хотя этот факт и представляется противозаконным — так как вред причиняется лицу, которому в силу этого закона нельзя причинять его, — но он служит доказательством того, что эдил не признается неприкосновенным^[296]; напротив, трибуны неприкосновенны на основании древней клятвы, произнесенной плебеями при самом избрании их^[297]. Некоторые объясняли, что тот же самый Горациев закон ограждает и консулов, и преторов, избираемых при одних и тех же ауспициях, как и консулы, ибо консул именуется судьею^[298]. Но это толкование опровергается тем, что в то время было еще обычай именовать консула не судьею, а претором. Таковы были законы, предложенные консулами Валерием и Горацием.

Они же постановили препровождать плебейским эдилам сенатские решения в храм Цереры^[299], тогда как прежде они были утаиваемы и подделываемы по произволу консулов. Затем народный трибун Га й Дуиллий вошел к плебеям с предложением, которое они и утвердили, чтобы всякий, оставивший плебеев без трибунов и избравший магистрата без права апелляции, подвергался наказанию розгами и казни. Все эти законы были проведены хотя и против воли патрициев, но все-таки без противодействия с их стороны, так как отдельные лица еще не подвергались нападениям.

56. Когда власть трибунов и свобода плебеев были обеспечены, тогда трибуны, решив, что уже безопасно и благовременно преследовать отдельных лиц, избрали первым обвинителем Вергиния, а обвиняемым Аппия. Когда Вергиний назначил Аппию день явки в суд и он явился на форум в сопровождении патрицианских юношей, сразу при виде его и его пособников ожило у всех воспоминание о его гнусной власти. Тогда Вергиний сказал: «Красноречие изобретено для темных дел; ввиду этого и я не стану терять времени, обвиняя перед вами человека, от жестокости которого вы сами защищались оружием, и ему не позволю к прочим своим преступлениям присоединить еще бессовестную защиту себя. Итак, я прощаю тебе, Аппий Клавдий, все те безбожные и преступные дела, которые ты в течение двух лет дерзко совершал одно за другим; но если по одному пункту обвинения ты не докажешь перед судьею, что ты не постановил, вопреки законам, решения против свободы и в пользу рабства, то я прикажу заключить тебя в оковы».

Аппий не мог надеяться ни на защиту трибунов, ни на суд народа; тем не менее он и обратился к трибунам и, арестованный курьером без всякого сопротивления с их стороны, воскликнул: «Я апеллирую!» Услыхав это слово, служившее прочной гарантией свободы, из уст человека, недавно постановившего решение против свободы, все смолкли. Поднимается глухой ропот, что есть же, наконец, боги, которые обращают внимание на человеческие дела, что хоть и поздно, но все-таки тяжкая кара настигнет гордость и жестокость; апеллирует уничтожавший право апелляции, умоляет народ о защите отнявший все права у народа, лишают права свободы и увлекают в темницу того, который осудил свободное лицо на рабство; и среди этого ропота в народном собрании слышен был голос самого Аппия, взывавшего о помощи к римскому народу. Он напоминал о гражданских и военных заслугах предков его по отношению к государству, о своем несчастном усердии по отношению к римским плебеям, из-за которого, ради уравнения прав посредством законов, он сложил консульство к величайшему неудовольствию патрициев, напоминает и о своих законах, при существовании которых предложивший их заключается в оковы. Впрочем, свои личные заслуги и свою виновность он узнает тогда, когда получит возможность защищаться; теперь на основании общего права граждан, он, римский гражданин, привлеченный к суду, требует позволения говорить, позволения испытать суд римского народа. Он не настолько боится ненависти, чтобы вовсе не надеяться на справедливость и сострадание своих сограждан. Итак, если его без суда ведут в темницу, то он снова обращается к помощи народных трибунов и просит не подражать тем, кого они ненавидят. А если трибуны сознаются, что они связаны таким же договором относительно уничтожения обращения к ним, в заключении какого они обвиняли децемвиров, то он апеллирует к народу, взывает к законам об апелляции, изданным в этом самом году и консулами, и трибунами. Кто же будет апеллировать, если этого не позволяют еще не осужденному, до выслушивания дела? Для какого плебея и вообще человека низкого происхождения будет охрана в законах, если ее нет для Аппия Клавдия? Он на себе убедится, укрепили ли новые законы государство или свободу и право обращения к трибунам и право апелляции к народу против несправедливости должностных лиц написано ли только напоказ и останется мертвой буквой или дано на самом деле.

57. На это Вергиний возражал, что один Аппий Клавдий непричастен законам, гражданскому и общечеловеческому праву. Пусть граждане взглянут на трибунал, это убежище для всякого рода злодеяний, где этот бессменный децемвир, враг имущества, неприкосновенности и жизни граждан, угрожавший всем розгами и секирой, презирающий богов и людей, сопровождаемый палачами, а не ликторами, обратившись от грабежа и убийства к прелюбодеянию, на глазах римского народа подарил своему клиенту, служителю своего ложа, свободнорожденную девушку, точно военнопленную, вырвав ее из объятий отца; где своим жестоким постановлением и преступным решением он вооружил десницу родителя против дочери; где пораженный не столько убийством, сколько помехою прелюбодеянию, он приказал свести в тюрьму жениха и деда, несших бездыханное тело девушки. Тюрьма, которую он обыкновенно называл домом римских плебеев, выстроена и для него. Поэтому сколько бы раз Аппий ни апеллировал, столько же раз он предлагал ему третейского судью и готов потерять залог, если он не постановил решения против свободы в пользу рабства. Если же он не идет к судье, то он, Вергиний, приказывает свести его как осужденного в тюрьму. И он брошен был в темницу, хотя и без всяких протестов, но при сильном возбуждении плебеев, которые, видя наказание такого важного лица, уже сами считали свою свободу чрезмерной. Трибун отсрочил день суда.

Тем временем от латинов и герников явились послы с поздравлением по случаю примирения патрициев и плебеев и принесли за это на Капитолий в дар Юпитеру Всеблагому Всемогущему золотой венок небольшого веса, так как вообще богатства тогда не были велики и святыням поклонялись с большим благочестием, чем великолепием. От них же узнали, что эквы и вольски усиленно готовятся к войне. Ввиду этого консулам приказано было разделить сферы деятельности. На долю Горация достались сабиняне, на долю Валерия — эквы. Когда объявлен был набор для этих войн, то, при усердии плебеев, явились записаться не только молодые люди, но и большая часть добровольцев из отслуживших свой срок, а потому, вследствие присоединения ветеранов, войско это было сильно не только своей многочисленностью, но и качеством воинов. Прежде чем двинуться из города, консулы опубликовали законы децемвиров, именуемые законами Двенадцати таблиц, вырезав их на медных досках. Некоторые писатели сообщают, что это исполнено было эдилами по приказанию трибунов.

58. Гай Клавдий, возмущавшийся злодеяниями децемвиров, особенно же раздраженный надменностью племянника, удалился в древнее свое отечество Регилл; теперь этот старец, вернувшись, чтобы спасти от опасности того, от чьих пороков бежал, в траурной одежде, в сопровождении родственников и клиентов, останавливал на форуме каждого и просил не клеймить позором род Клавдиев, чтобы никто не признал их заслужившими тюремное заключение и оковы. Муж, изображение которого должно было бы пользоваться среди потомства большим почетом, законодатель и основатель римского права, валяется скованным среди ночных воров и разбойников! Пусть устранят на время гнев, подумают и взвесят дело; лучше помиловать одного за просьбы стольких Клавдиев, чем из-за ненависти к одному оставить без внимания просьбы многих. Сам он заботится об интересах рода и имени и не мирится с тем, которому хочет помочь в беде. Свобода возвращена доблестью; кротость может укрепить мир сословий.

Некоторые были растроганы не столько делом человека, за которого он хлопотал, сколько его родственною привязанностью. Но Вергиний просил скорее пожалеть его и дочь и слушать просьбы не рода Клавдиев, которые видят свое призвание в неограниченной власти над плебеями, а родственников Вергинии, трех трибунов, которые, будучи выбраны для защиты плебеев, теперь сами взывают к плебеям о помощи и защите. Их слезы были признаны более справедливыми. Итак, потеряв надежду, до наступления дня, назначенного для суда, Аппий наложил на себя руки.

Вслед за тем Публий Нумиторий напал на Спурия Оппия, почти столь же ненавистного, так как он был в городе, когда товарищ его решил несправедливо дело. Но бóльшую ненависть против Оппия возбудила несправедливость, которую он совершил, а не та, которой он не остановил: выставлен был свидетелем воин, прослуживший двадцать семь лет и восемь раз получавший награды один от всей центурии; предъявляя все их народу, он, разорвав одежду, показал спину, истерзанную розгами; при этом он предоставлял подсудимому, хотя он и частное лицо, опять наказать его, если он сумеет назвать хоть одну его вину. Оппий был отведен в тюрьму и покончил там с собой до дня суда. Имущество Клавдия и Оппия трибуны конфисковали. Товарищи их удалились в изгнание; имущество их было конфисковано. И Марк Клавдий, требовавший Вергинию в рабство, привлечен был к суду и осужден; но Вергиний освободил его от казни, и он удалился в изгнание в Тибур. Тень Вергинии, более счастливой после смерти, чем при жизни, пройдя для свершения мщения по стольким домам, наконец успокоилась, покарав всех виновных.

59. Великий страх объял патрициев, и уже трибуны являли собою некоторое подобье децемвиров, но народный трибун Марк Дуиллий, вовремя поставив предел чрезмерной власти, заявил: «Довольно свободы нашей и казней противников; в течение настоящего года я не позволю больше никого привлекать к суду и заключать в тюрьму. Нечего вспоминать старые, уже забытые грехи, когда новые искуплены казнью децемвиров, а беспрерывная забота обоих консулов об охране вашей свободы служит ручательством, что не будет допущено ничего, где оказалась бы надобность в силе трибунов».

Такая умеренность трибуна освободила патрициев от страха, но вместе с тем усилила ненависть против консулов, так как-де они до того всецело преданы были плебеям, что плебейский чиновник скорее патрицианского позаботился о благе и свободе патрициев, и враги прежде пресытились казнями их, чем увидали возможность сопротивления их произволу со стороны консулов. Многие утверждали, что отцы были слишком уступчивы, утвердив предложенные консулами законопроекты, и не подлежало сомнению, что под влиянием смутного положения государства они покорились обстоятельствам.

60. Упорядочив дела в городе и обеспечив положение плебеев, консулы разошлись для исполнения своих поручений. Валерий, двинувшись против успевших уже соединиться на Альгиде эквов и вольсков, намеренно затягивал войну; и если бы он сразу вверился случайностям сражения, то, вероятно, борьба стоила бы больших потерь, принимая во внимание тогдашнее настроение римлян и врагов, вызванное несчастными предприятиями децемвиров. Расположившись лагерем в тысячи шагов от неприятеля, он не выходил из него. Враги, построившись, начали наполнять пространство, лежавшее между двумя лагерями, и когда вызывали на бой, то никто из римлян не отвечал им. Наконец, когда эквам и вольскам надоело стоять и напрасно ждать битвы, они ушли грабить — часть в землю герников, часть — в землю латинов, решив, что победа почти уступлена им; оставленных войск было достаточно для охраны лагеря, а не для битвы. Заметив это, консул, в свою очередь, наводит на неприятелей страх и, выстроив войско, сам вызывает их на битву. Сознавая недостаток сил, неприятели отказывались от сражения; это сразу увеличило бодрость римлян, и они считали побежденными напуганных врагов, остававшихся в лагере. Простояв целый день готовыми к битве, они к ночи отступили. Римляне, полные надежд, укреплялись; враги же, бывшие в совершенно ином настроении, в страхе рассылают во все стороны вестников с целью вернуть назад грабителей. Те, которые были в ближайших местах, прискакали обратно; ушедших же дальше не нашли.

С рассветом римляне выступили из лагеря, решив напасть на вал, если не будет возможности сразиться. И когда солнце было уже высоко, а между тем враг не двигался, консул приказывает нести вперед знамена; это движение неприятеля вызвало негодование в эквах и вольсках, что их победоносные войска защищаются валом, а не доблестью и оружием. Поэтому и они вытребовали у вождей сигнала к битве. И уже некоторые отряды выступили из лагеря, а остальные в порядке, строй за строем, занимали каждый свои места, как римский консул, не дав всем неприятельским силам выстроиться, двинулся на них; когда последовало нападение, они еще не все были выведены, а вышедшие не успели развернуть своих рядов; оробевшая толпа колыхалась в разные стороны, воины озирались друг на друга и на своих товарищей; крик и стремительность римлян усилили их смятение. Враги сперва отступали; когда же собрались с духом и вожди со всех сторон начали упрекать их, как это они отступают перед побежденными, битва возгорелась вновь.

61. С другой стороны, консул напоминал римлянам, что сегодня они в первый раз свободные сражаются за свободный Рим. Для себя они одержат победу, а не для того, чтобы, победив, стать добычей децемвиров. Предводительствует не Аппий, а консул Валерий, потомок освободителей римского народа и сам освободитель. Они должны показать, что в предыдущих сражениях победе мешали вожди, а не воины. Позорно, если больше храбрости окажется в борьбе против граждан, чем против врагов, и домашнее иго страшнее иноземного. Целомудрие одной Вергинии подвергалось опасности в мирное время, один гражданин Аппий обнаружил опасную похотливость; но если военное счастье поколеблется, то дети всех граждан подвергнутся опасности со стороны стольких тысяч врагов. Не хочется предрекать, что город, основанный при столь счастливых предзнаменованиях, постигнет беда, которой не потерпел бы ни Юпитер, ни родоначальник Рима Марс. Он напоминал об Авентине и о Священной горе, прося, не опозорив государства, вернуться туда, где они несколько месяцев тому назад приобрели свободу, и показать, что дух римских воинов по изгнании децемвиров остался таким же, каким он был до избрания их, и уравнение прав посредством законов не уменьшило доблести римского народа. Сказав такую речь среди рядов пехотинцев, он скачет затем к всадникам.

«Ну, молодцы, превзойдите пехоту доблестью, как вы превосходите ее своим почетным положением. При первой стычке пехотинцы заставили дрогнуть врага, а вы, пустив коней, прогоните его с поля битвы. Они не выдержат вашего натиска, да и теперь они не столько сопротивляются, сколько медлят». Всадники пришпоривают коней и устремляются на врага, приведенного в замешательство уже в битве с пехотинцами; прорвав ряды его, они достигают арьергарда, причем некоторые, пользуясь свободным местом, делают обходное движение, отрезают от лагеря большинство уже бегущих отовсюду неприятелей и отгоняют их, проезжая назад и вперед. Пехота, сам консул и все вообще вооруженные силы устремляются в лагерь и, захватив его после ожесточенной резни, получают очень большую добычу.

Весть об этой битве, дошедшая не только в город, но и в сабинскую землю к другому войску, в городе вызвала радость, а в лагере воспламенила дух воинов желанием соперничать в славе. Уже Гораций, испытывая своих воинов в набегах и небольших стычках, приучил их больше полагаться на себя и забыть о поражении, понесенном под предводительством децемвиров; и эти незначительные стычки содействовали всеобщему подъему духа. А сабиняне, ободренные удачами предыдущего года, беспрестанно подзадоривали и приставали с вопросами: зачем тратить время, производя набеги, как разбойники, в небольшом числе и поспешно удаляясь назад, и разделять на многочисленные и небольшие стычки решение войны? Не лучше ли сойтись для окончательного боя и предоставить судьбе решить дело разом?

62. Не одно мужество, разгоравшееся само собою, но и негодование воспламеняло римлян; другое войско, думали они, уже победоносно вернется в город, а над ними все еще издевается враг, если не теперь, то когда же они будут в силах помериться с неприятелем? Услыхав такие разговоры в лагере среди воинов, консул созвал собрание и сказал: «Я полагаю, воины, вы слышали о случившемся на Альгиде. Войско держало себя так, как прилично войску свободного народа. Предусмотрительностью товарища и доблестью воинов приобретена победа. Что касается до меня, то у меня будет столько рассудительности и мужества, сколько дадите вы. Без ущерба можно тянуть войну, но можно и скоро покончить ее. Если придется тянуть ее, то принятым мною способом я добьюсь того, что ваша надежда и доблесть будут расти со дня на день; если же вы уже достаточно мужественны и хотите решить дело, то закричите здесь так, как вы закричали бы в строю, и тем покажите вашу волю и вашу доблесть». Когда воины с величайшей радостью закричали, то консул объявил: «Да послужит сие на благо, я послушаюсь вас и завтра выведу войско в битву!» Остальная часть дня была занята приготовлением оружия.

На следующий день, увидав, что римское войско строится, сабиняне, и сами уже давно желавшие сразиться, выступили. Сражение соответствовало уверенности в себе обоих войск, из которых одно ободряла старинная и постоянная слава, а другое — недавно одержанная победа, составлявшая для него новость. Сабиняне для подкрепления своих сил прибегли еще к хитрости: растянув свой строй вровень с римским, они оставили вне строя 2000 человек для нападения на левый фланг римлян во время самой битвы. Когда они, сделав нападение сбоку, стали приводить в замешательство почти окруженный фланг, около 600 всадников двух легионов спрыгивают с коней и выбегают в первый ряд перед отступающими уже товарищами; одновременно они становятся против врага и воспламеняют мужество пехотинцев, сперва подвергаясь одинаковой с ними опасности, а затем возбуждая в них чувство стыда. Стыдно было, что всадники принимают участие и в обычной им, и в чуждой битве, а пехотинцы не могут сравняться со спешившимися всадниками.

63. И вот они вступают в покинутый ими бой и возвращаются на прежнее место; в минуту битва не только возобновилась, но даже дрогнул фланг сабинян. Всадники, прикрытые рядами пехотинцев, вернулись к своим коням. Затем они ускакали на другую сторону возвестить своим о победе; вместе с тем они делают нападение на врагов, уже напуганных поражением более сильного фланга. Всадники отличились в этой битве более всех других. Ничто не ускользало от внимания консула: он хвалил храбрых, порицал, если где видел битву ослабевающей. Пристыженные немедленно совершали подвиги мужества, и стыд возбуждал одних столько же, сколько других похвалы. Снова все римляне с воинственным криком дружно ударили со всех сторон на врага, и затем уже их натиска нельзя было выдержать. Рассеявшиеся повсюду по полям сабиняне оставили лагерь в добычу врагу. Здесь римляне вернули свое имущество, отнятое при опустошении полей, а не имущество союзников, как то было на Альгиде.

За двойную победу в двух разных сражениях сенат злонамеренно назначил молебствие на один день^[300] в знак признания заслуг консулов. Народ же без всякого приказания и на следующий день отправился большой толпой молиться. Но эта народная молитва, не сопровождавшаяся никаким церемониалом, была чуть ли не торжественнее вследствие усердия молившихся. Консулы по уговору подошли к городу в течение двух дней один за другим и позвали сенат на Марсово поле. Старейшие из отцов роптали, что консулы говорили о своих подвигах, здесь, среди воинов, с явным намерением застращать их сенат. Ввиду этого, во избежание обвинений, консулы пригласили сенат оттуда на Фламиниев луг, где теперь находится храм Аполлона, — уже тогда это место было посвященно Аполлону^[301]. Так как сенаторы с замечательным единодушием отказывали консулам в триумфе, то народный трибун Луций Ицилий внес это предложение к народу, хотя многие выступали с протестами, особенно же Гай Клавдий, говоривший, что, консулы хотят праздновать триумф над сенаторами, а не над врагами и требуют не почести за доблесть, а благодарности за частную услугу, оказанную трибуну. Никогда до того народ не решал дела о триумфе^[302], всегда сенат обсуждал и давал это отличие; даже цари не умаляли значения высшего сословия; трибуны не должны всюду распространять свою власть, уничтожая тем всякие общественные совещания. Только при этом условии государство останется свободным и законы равными, если всякое сословие сохранит свои права, свое значение.

Хотя в том же смысле много говорили и другие старейшие отцы, однако все трибы приняли это предложение. Тогда в первый раз триумф был отпразднован по решению народа, без утверждения отцов.

64. Эта победа трибунов и плебеев чуть не привела к вредному своеволию: трибуны согласились между собою относительно их вторичного избрания, а чтобы скрыть свое властолюбие, они решили продлить и власть консулов. Причиной они выставляли соглашение сенаторов, которые презрительным отношением к консулам пошатнули права народных трибунов. Так как законы еще не окрепли, то что может случиться, если патриции, избрав консулов своего лагеря, нападут на новых трибунов? Не всегда ведь консулами будут Валерий и Гораций, которые ставят свое могущество ниже свободы плебеев.

Благодаря счастливой случайности, председательство в комициях выпало на долю Марка Дуиллия, мужа разумного, предвидевшего, что продление власти грозит взрывом негодования. Он заявлял, что не допустит кандидатуры ни одного из старых трибунов, и товарищи его настаивали, чтобы он или допустил свободную подачу голосов по трибам, или передал председательство в комициях товарищам, которые будут направлять их на основании законов, а не на основании воли патрициев. Во время этого спора Дуиллий призвал консулов к трибунским скамьям и спросил их, каковы их намерения относительно консульских комиций; и когда они отвечали, что хотят избрать новых консулов, то с этими популярными представителями непопулярного мнения он вступил в собрание. Здесь консулы были поставлены перед народом и спрошены, как они поступят, если римский народ, помня, что при их помощи дома он вернул свободу, помня и о их воинских подвигах, изберет их вновь консулами? Они остались верны своему мнению; тогда, похвалив консулов за то, что они настойчиво не хотят быть похожими на децемвиров, Дуиллий открыл комиции. Когда пять народных трибунов были выбраны, а остальные кандидаты, ввиду старания девяти трибунов, открыто искавших власти, не получали большинства голосов триб^[303], то он распустил собрание и не созывал его более для выборов. Он говорил, что закон исполнен, так как, не определяя числа, он требует только сохранения трибуната и повелевает, чтобы избранные сами избрали себе товарищей; при этом он прочитал формулу предложения, гласившую так: «Я предложу десять народных трибунов; если вы сегодня изберете менее десяти народных трибунов, то выбранные ими в товарищи должны считаться столь же законными трибунами, как избранные вами сегодня». До конца упорно отказываясь признать пятнадцать народных трибунов в государстве, Дуиллий сломил страстное желание товарищей и сложил свою власть, одинаково угодив и патрициям, и плебеям.

65. Новые народные трибуны при выборе товарищей исполнили желание сенаторов, приняв в свою коллегию даже двух патрициев, бывших консулов, — Спурия Тарпея и Авла Атерния^[304]. Консулами былие выбраны Спурий Герминий и Тит Вергиний Целимонтан [448 г.], не склонявшиеся особенно ни на сторону патрициев, ни на сторону плебеев; внутри и вне государства при них был мир. Народный трибун Луций Требоний, негодуя на патрициев за то, что они, по его словам, перехитрили его при дополнительном избрании трибунов, а товарищи предали, внес предложение, чтобы руководящий плебеями при избрании народных трибунов продолжал это дело до тех пор, пока не будут выбраны десять народных трибунов; и весь свой трибунат он провел в преследовании патрициев, вследствие чего ему даже дано было прозвище Суровый.

Выбранные затем в консулы Марк Геганий Мацерин и Гай Юлий [447 г.] остановили нападки трибунов на знатную молодежь, не преследуя их власти и не нарушая достоинства патрициев. Мешая набору, назначенному для войны против вольсков и эквов, они не допустили плебеев до мятежа, утверждая, что если в городе мир, то и вне его все спокойно, а вследствие гражданских несогласий внешние враги поднимают головы. Забота о внешнем мире привела и к внутреннему согласию. Но одно сословие всегда мешало сдержанности другого: когда плебеи были спокойны, то молодые патриции начинали обижать их. Когда трибуны выступали на защиту униженных, то сперва это мало помогало, а потом и сами они стали подвергаться оскорблениям, особенно в последние месяцы, так как обиды наносили общества сильных людей, да и вообще сила всякой власти обыкновенно значительно ослабевает под конец года. И уже плебеи стали говорить, что только тогда на трибунат можно полагаться, если трибуны будут похожи на Ицилия; в последние же два года они имели трибунов только по имени. Напротив, старейшие патриции, хотя и признавали, что их молодежь чересчур увлекается, однако предпочитали, уж если необходимо переступать пределы законного, то чтобы больше смелости было на стороне их, а не противников.

Так трудно, охраняя свободу, соблюсти меру, так как всякий, притворяясь стремящимся к равноправности, возвышается до унижения другого, и не желая бояться, люди делают самих себя предметом страха, отстраняя же обиду от себя, наносят ее другим, как будто необходимо или делать, или терпеть неправду.

66. Затем выбраны были консулами Тит Квинкций Капитолин (в четвертый раз) и Агриппа Фурий [446 г.]; они не застали ни внутреннего мятежа, ни внешней войны, но предстояло и то и другое. Уже нельзя было долее сдерживать несогласия в среде граждан, так как и трибуны, и плебеи были возбуждены против патрициев, в дни же, назначенные для суда над кем-нибудь из знатных, собрания всегда расстраивались вследствие новых беспорядков. При первых известиях об этом, точно по данному сигналу, эквы и вольски взялись за оружие; к тому же вожди, жадные до добычи, убедили их, что набор, назначенный два года тому назад, не мог состояться, так как плебеи уже отказываются повиноваться; оттого-то против них не было послано войско. Своеволие уничтожает воинскую дисциплину, и уже не все считают Рим общим отечеством. Все раздражение и вражду против внешних врагов они обратили на себя. Представляется случай напасть на волков, ослепленных яростью против своих. Соединив войска, они сперва опустошали латинские поля; затем, не встречая там никакого сопротивления, к торжеству виновников войны, они, с целью грабежа, подступили под самые стены Рима со стороны Эсквилинских ворот, производя нагло опустошения полей в виду города. Когда они безнаказанно в порядке удалились отсюда к Корбиону, гоня перед собою награбленный скот, консул Квинкций созвал народное собрание.

67. Здесь, по свидетельству писателей, он говорил так: «Квириты! Хотя я не сознаю за собой никакой вины, но выступаю перед вами под гнетом величайшего стыда. Знаете вы, передано будет и потомству, что в четвертое консульство Тита Квинкция эквы и вольски, едва равные по силам только герникам, безнаказанно с оружием в руках подступили под стены Рима. Хотя уже давно мы так живем и государство наше находится в таком положении, что нельзя ждать ничего хорошего, однако если бы я знал, что этому именно году грозит такой позор, то я, не имея иной возможности уклониться от почетной должности, избежал бы ее или удалившись в изгнание, или наложив на себя руки. Так значит, если бы то оружие, которое было у наших ворот, было в руках мужей, то Рим мог быть взят в мое консульство! Довольно имел я почестей, довольно и предовольно жил я! Мне следовало умереть, когда я был в третий раз консулом! Кого же, наконец, презирают эти трусливейшие враги? Нас, консулов, или вас, квириты? Если виноваты мы, то отнимите власть у недостойных ее, а если этого мало, то покарайте еще нас; если же вы виноваты, то вашего греха, квириты, пусть не карают ни боги ни люди; вы сами только покайтесь в нем. Не вашу трусость презирают они и не на свои силы они надеются! Эти люди, столько раз разбитые и обращенные в бегство, потерявшие лагерь, наказанные отнятием земли, посланные под ярмо, знают и себя, и вас. Подъем их духа вызвали раздоры сословий и язва этого города — спор патрициев с плебеями. Так как мы не знаем меры власти, а вы — меры свободы, вы ненавидите патрицианских магистратов, а мы — плебейских. Заклинаю вас богами, чего хотите вы? Вы пожелали народных трибунов; чтобы не нарушать согласия, мы уступили. Вы пожелали децемвиров — мы допустили избрание их. Нам надоели децемвиры — мы заставили их сложить власть. Так как ваше раздражение против них не успокаивалось, даже когда они стали частными людьми, мы допустили казнь и изгнание знатнейших и почетнейших лиц. Вы пожелали снова избрать народных трибунов — и избрали; пожелали сделать консулами людей вашей партии; признавая это обидным для патрициев, мы, однако, были свидетелями и того, что патрицианская должность была принесена в дар плебеям. Мы переносили и переносим защитников ваших трибунов, апелляцию к народу, навязывание патрициям постановлений плебеев, умаление наших прав под именем уравнения законов. Где же будет конец раздорам? Можно ли будет когда-нибудь иметь один город, считать это отечество общим? Мы, побежденные, равнодушнее сохраняем спокойствие, чем вы, победители. Довольно ли с вас вашего страха перед вами? Против нас вы занимаете Авентин, против нас — Священную гору; мы видели, что враг едва не завладел Эсквилинским холмом и никто не отразил врагов вольсков, поднимавшихся на вал; против нас вы мужественны, против нас у вас есть оружие.

68. Осадив курию, наведя страх на форум, наполнив тюрьму первыми людьми в государстве, с той же яростью выходите за Эсквилинские ворота или, если вы и на это не дерзаете, со стен посмотрите, что ваши поля опустошены мечом и огнем, скот угнан, повсюду дымятся сожженные дома. А ведь общее дело из-за этого еще в худшем положениии: поля горят, город в осаде, военная слава принадлежит врагам. Что же дальше? Ваше личное имущество в каком состоянии? Уже скоро каждый получит с полей весть об убытках. Чем, наконец, дома вы восполните их? Трибуны вернут и восстановят вам потерянное? Они наговорят вам слов и речей, сколько хотите, изыщут, сколько хотите, обвинений против знатнейших лиц, нагромоздят законопроекты одни на другие, созовут собрания; но из этих собраний никто из вас никогда не приходил домой богаче. Кто принес жене и детям что-нибудь, кроме ненависти, оскорбления, вражды, государственной и частной? От нее вы должны ограждать себя не своей доблестью и невинностью, а чужой помощью. А когда вы служили под предводительством нас, консулов, а не трибунов, и в лагере, а не на форуме, когда ваш крик в строю наводил страх на врагов, а не в народном собрании на патрициев, то, клянусь Геркулесом, вы с триумфом возвращались домой к пенатам, набрав добычу, отняв у врага землю, обогатившись, прославив государство и себя; теперь же вы позволяете врагу удалиться, обременив себя вашим имуществом! Оставайтесь постоянно в собраниях, живите на форуме; необходимость военной службы, от которой вы бежите, последует за вами. Вам тяжело было идти на эквов и вольсков; теперь война у ворот: не отразите врага оттуда, он проникнет за стены, поднимется в Крепость и на Капитолий, будет преследовать вас в ваших жилищах. Два года тому назад сенат приказал произвести набор и вести войско на Альгид; а мы сидим без дела дома, бранимся между собою, как бабы, радуясь настоящему миру и не видя, что от бездеятельности в короткое время вырастет война в разных местах. Я знаю, что есть речи более приятные; но если бы даже мой ум не приказывал мне, то нужда заставляет говорить вам правду, а не приятное. Я желал бы быть угодным вам, квириты; но гораздо больше я желаю вашего благополучия, что бы вы обо мне ни думали. Так уж устроила природа, что говорящий перед толпою в своих интересах приятнее, чем тот ум, которого имеет в виду только общее благо; разве, может быть, вы думаете, что эти общественные льстецы, эти народолюбцы, не позволяющие вам ни взять оружия, ни жить в мире, разжигают и раздражают вас в ваших интересах? Приведенные в волнение, вы или даете им почести, или приносите им какую-нибудь иную выгоду; видя свое полное ничтожество при согласии сословий, они предпочитают быть лучше вождями в дурном деле, чем ни в каком, вождями смут и мятежей. В случае, если все это может наконец надоесть вам и от этих новых обычаев вы захотите вернуться к обычаям отцов и вашим прежним, то я не отказываюсь ни от какой казни, если в несколько дней я не лишу лагеря этих опустошителей наших полей, рассеяв и обратив их в бегство, и эту грозную войну, поразившую теперь вас, не перенесу от наших ворот и стен к их городам».

69. Редко когда речь популярного трибуна была приятнее плебеям, чем эта речь суровейшего консула. Даже молодежь, которая при таком критическом положении считала отказ от военной службы самым сильным средством против патрициев, желала оружия и войны. И прибежавшие поселяне, и ограбленные на полях и израненные, рассказы которых были ужаснее их вида, усилили раздражение во всем городе. Когда собрался сенат, то там все обратились к Квинкцию, смотрели на него как на единственного защитника величия Рима, а знатнейшие отцы признавали его речь достойною власти консула, достойною стольких прежних консульств, достойною всей его жизни, обильной почестями, которые он часто получал и еще чаще заслуживал. Другие консулы или льстили плебеям, изменяя патрициям, или, сурово защищая права этого сословия, своими попытками укротить раздражали еще более толпу; Тит Квинкций сказал речь, не забывая о значении патрициев, о примирении сословий и прежде всего о современном положении дел. Просили его и товарища его усердно взяться за государственные дела; просили трибунов, чтобы они единодушно с консулами позволили отразить войну от городских стен и внушили плебеям повиновение сенату ввиду такого критического положения: поля опустошены, город почти осажден; общее отечество взывает к трибунам и умоляет их о помощи. С общего согласия назначается и производится набор. Консулы заявили в народном собрании, что некогда заниматься разбором законности причин неявки; завтра на рассвете все молодые люди должны явиться на Марсово поле; расследованием причин неявки они займутся по окончании войны, и если признают их незаконными, то будут считать такого дезертиром. Вся молодежь на следующий день была налицо. Каждая когорта избрала себе центурионов и была вверена начальству двух сенаторов. Все это, как рассказывают, было сделано так быстро, что в тот самый день знамена были вынуты квесторами из казначейства^[305] и вынесены на Марсово поле, еще до полудня подняты оттуда, и вновь набранное войско, сопровождаемое немногими когортами добровольно явившихся старых воинов, остановилось у десятого камня. На следующий день показались враги, и около Корбиона был расположен лагерь близ неприятельского лагеря. На третий день не замедлили сразиться, так как римлян побуждало раздражение, а врагов сознание вины — они так часто производили восстания! — и отчаяние.

70. Хотя в римском войске было два консула с одинаковой властью, но высшее начальство с согласия Агриппы было в руках его товарища, что в важных делах весьма полезно; который тем не менее, будучи поставлен выше, на уступчивость отвечал вежливостью, сообщая ему свои планы, делясь с ним славою и вообще равняя с собой неравного. В строю Квинкций командовал правым флангом, Агриппа — левым; центр был вручен легату Спурию Постумию, а другого легата, Публия Сульпиция, они делают начальником конницы. На правом фланге пехота дралась отлично, несмотря на энергическое сопротивление вольсков. Публий Сульпиций с конницей прорвался сквозь центр врага. Имея возможность тем же путем вернуться к своим, прежде чем неприятели соберут приведенные в замешательство ряды, он предпочел атаковать тыл их; это нападение на тыл вмиг рассеяло бы неприятелей, так как им угрожала опасность с двух сторон, если бы конница вольсков и эквов не задержала римлян на некоторое время, завязав с ними конное сражение. Видя, что медлить некогда, Сульпиций закричал, что они будут окружены и отрезаны от своих, если, напрягши все свои силы, не окончат боя с конницей; и мало обратить их только в бегство; надо истребить лошадей и людей, чтобы никто оттуда не вернулся в строй и не возобновил битвы; враги не могут сопротивляться им, так как перед ними отступил сплошной строй пехоты. Его словам повиновались. Одним ударом они рассеяли всю конницу, многих сбросили с коней и пронзили копьями как самих, так и лошадей. Так кончилась конная битва. Напав затем на пехоту, они посылают вестников о случившемся к консулам, перед которыми враг также уже колебался. Это известие ободрило побеждавших римлян и поразило отступавших эквов. Победа началась с центра, где всадники привели в беспорядок ряды, затем консул Квинкций погнал левый фланг; труднее всего было на правом фланге. Здесь Агриппа, полный юношеских сил, видя, что везде битва идет удачнее, чем у него, схватывая знамена у знаменосцев, сам шел с ними на врага или даже бросал их в густую толпу неприятеля; боясь этого бесчестия^[306], воины ударили на врага. Таким образом, победа была равна во всех пунктах. Тогда пришло известие от Квинкция, что он победил и уже угрожает неприятельскому лагерю; но он не хочет врываться туда, прежде чем не узнает, что и левый фланг победил; если товарищ уже рассеял врага, то пусть соединится с ним, чтобы все войско вместе овладело добычей. Победитель Агриппа при взаимных приветствиях подошел к победителю-товарищу и к лагерю врага. Рассеяв быстро немногих защитников, без боя врываются они в укрепление и возвращаются с войском, овладевшим огромной добычей, вернувши и все свое, что было потеряно при опустошении полей. Я не нахожу известия о том, чтобы или сами они требовали триумфа, или он был предложен им сенатом; не передают и того, почему пренебрегли или не надеялись получить этого отличия. Насколько я могу догадываться о событии, отделенном столь большим промежутком времени, так как консулам Валерию и Горацию, приобретшим, кроме победы над вольсками и эквами, еще славу окончания войны с сабинянами, сенат отказал в триумфе, то эти консулы посовестились за половинное дело просить триумфа, чтобы, в случае получения его, не подумали, что больше обращают внимания на лица, чем на заслуги.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

233

…под личным предводительством и главным начальством… — В выражении ductu etauspiciis первая часть указывает на личное командование, вторая — на верховное руководство, с которым связано было право производить гадания по полету птиц относительно того или другого предприятия. В императорское время, когда император был главнокомандующим всех войск государства, все войны велись под его ауспициями, а следовательно, и честь за все победы принадлежала ему, хотя он и не был в войске.

234

Триумвирами для раздачи полей… — Триумвиры — чрезвычайные чиновники, которые избирались в трибутных комициях под председательством консула и должны были организовать новую колонию; по крайней мере, такой порядок существовал в позднейшее время.

235

…поручена вне порядка… — Обыкновенно консулы решали по жребию или путем соглашения, кому чем заведовать; теперь в первый раз этот порядок нарушается, и сенат определяет круг деятельности консулов.

236

…и против римлян отправлено было войско на Альгид. — Альгид — горный хребет, замыкающий на северо-востоке Альбанскую долину и составлявший границу эквов; отсюда частью одни, частью в союзе с вольсками и сабинянами они долго держали в страхе Рим; это видно и из рассказа, хотя они старались приукрасить действительность, выдумывая разные удачные битвы.

237

…объявив с одобрения отцов суды закрытыми… — Закрытие судов и прекращение всякой общественной деятельности объявлялось с одобрения сената в случаях опасности, угрожавшей государству, или траура.

238

Затем Квинкций произвел ценз… — Первый ценз, упоминаемый Титом Ливием после Сервия; так как цензоров еще нет, то его производят консулы.

239

…возбудила против римлян колонистов… — Выражение Тита Ливия неточно: он говорит здесь лишь о прежних обитателях Антия, а не о последних колонистах.

240

…каковая форма сенатского постановления всегда считалась признаком критического положения. — Сенатское постановление такого рода называлось постановлением о крайних мерах (ultimum senatus consultum) и давало неограниченную власть высшим должностным лицам, чаще всего консулам, а иногда и другим магистратам.

241

…на помощь лагерю был послан с союзным войском Тит Квинкций как заместитель консула. — Посылаемый заместитель (pro consule; позже proconsul) имел лишь военную власть, которой мог пользоваться только вне города; обыкновенно это делалось, когда ни одного консула не было в городе. Это первый случай назначения заместителя консула.

242

…приказано было латинам, герникам и колонистам Антия дать Квинкцию наскоро набранных воинов… — Так как в Риме набираются все способные носить оружие, то и от союзников требуются резервы.

243

…сделал вылазку через задние ворота против неосторожного врага… — Так как задние ворота (porta decumana) находились на стороне лагеря, наиболее удаленной от неприятеля, то он и не ждал нападения оттуда; в этом смысле он назван «неосторожным».

244

…Валерий Антиат… утверждает, что на основании точных исследований число убитых простиралось до 4230 человек. — Валерий Антиат (I в. до н. э.) — римский историк-анналист. Славился преувеличениями; достоверность приводимых им сведений, и особенно цифр, вызывала большие сомнения. Тит Ливий, избегающий обыкновенно называть точные цифры, с недоверием относился к вычислениям Валерия Антиата, внесшего много неверных известий в свою «Римскую историю», где были описаны события с основания Рима до времени Суллы, по крайней мере, в 75 книгах.

245

В консульство они вступили в секстильские календы, с которых тогда начинался год. — Год служебный начинался 1 августа, тогда как год гражданский — 1 марта.

246

…плебейские эдилы… — Плебейских эдилов (эдилы, первоначально — помощники трибунов) Тит Ливий упоминает здесь в первый раз, ставя их непосредственно за консулами.

247

…и старший курион… — Каждая из тридцати курий имела свои священнодействия, который совершал так называемый курион (curio); во главе стоял старший (или главный) курион (curiomaximus), объявлявший об общих праздниках курий. Это первое упоминание о таком курионе.

248

…после нескольких междуцарствий… — Был обычай, чтобы первый междуцарь не производил выборов. Междуцарь (интеррекс) выбирался сенаторами для проведения выборов в случае гибели обоих консулов. Каждый междуцарь оставался в должности пять дней, затем назначался преемник. — Примеч. ред.

249

…провозглашает консулами… — Точнее следовало бы сказать: «провозглашает (как председатель собрания), что народ избрал в консулы…»

250

За три дня до секстильских ид… — Т. е. 1 августа. Римский календарь был лунным, а дни считались по нонам, идам и календам. Нонами назывались шесть дней месяцев марта, мая, июня и октября, со 2 по 7 число, а в другие месяцы — со 2 по 5. По окончании нон начинались иды, которые продолжались восемь дней, т. е. в месяцах марте, мае, июне и октябре до 15 числа, а в другие месяцы — до 13. После ид следовали календы, которые продолжались до 1 числа следующего месяца включительно. Римляне говорили не: «Такой-то день месяца», но: «Такой-то день до нон (или ид, или календ) такого то месяца». — Примеч. ред.

251

… какие права по отношению к себе дарует народ, теми и будет пользоваться консул, а не станет считать законом собственное желание и произвол. — За отсутствием писаных законов и ввиду того, что законы знали лишь патриции (преимущественно жрецы), консулы имели полную возможность произвольно толковать законы и теснить плебеев в пользу патрициев. Начинающаяся борьба, вызванная не нищетой, а желанием защитить себя от высокомерия знати, длилась почти сто лет.

252

…придал еще больший блеск тем, что разложил всю добычу на Марсовом поле… — Так как он собирался требовать триумф, то остался вне города; там же происходило и обсуждение предложения трибуна.

253

…с овацией… — Овация — малый триумф, который предоставлялся победившему полководцу, если не хватало оснований для триумфа. В то время как триумфатор въезжал в город на позолоченной колеснице, запряженной четверкой белых коней, в облачении Юпитера, с лавровым венком на голове, сопровождаемый кликами «Ио, триумф!», — полководец, удостоенный овации, вступал в город пешком или верхом на коне и был одет в тогу-претексту, с миртовым венком на голове; при овации полководец приносил в жертву овцу, тогда как триумфатор закалывал при жертвоприношении быка.

254

…обратились к Книгам. — Речь о Сивиллиных книгах, которые представляли собой собрание предсказаний в стихотворной форме. К ним обращались за советом в случае особенных знамений, для которых не было указано умилостивительных жертв в книгах понтификов. Сивиллины книги находились в ведении двух мужей (дуумвиров по священным делам), позже десяти (децемвиров), но они заглядывали в книги лишь по распоряжению сената.

255

Когда трибуны отдавали народу приказание разойтись по трибам, то начиналась драка… — По прочтении предложения председательствующий чиновник приглашал присутствующих для подачи голосов разойтись по трибам, для которых на Комиции были особые места. Исполнению распоряжения мешали молодые патриции.

256

…на Субуре. — Субура — шумная улица Рима, лежала между холмами Эсквилин, Виминал и Квиринал. Позже это была из наиболее заселенных улиц, которая пользовалась дурной репутацией.

257

Этим поручителям обвинитель выдал подсудимого на поруки. — И в позднейшее время желавший добровольно удалиться в изгнание выставлял поручителей, оставляя им в обеспечение свое имущество.

258

…тем не менее под председательством Вергиния происходили комиции… — По-видимому, Вергиний хотел настоять на смертной казни, но в этом ему помешали товарищи.

259

…снискав единолично бульшую славу или вызвав большее ожесточение… — Как это было с Цезоном, который выделялся из всех патрициев.

260

Изгнанники… — Очевидно, во время гражданских споров не одни Цезон и Кориолан вынуждены были покинуть Рим.

261

…дать оружие плебеям… — Обыкновенно граждане сами заботились о своем вооружении, и лишь в крайних случаях им раздавали оружие из казенных складов.

262

…на ораторскую кафедру… — Речь о том месте, откуда говорили к народу; оно называлось позже «ростра» (rostra). Место это должно было быть освящено и выбрано на основании гадания авгура.

263

…Капитолий был очищен и вновь освящен. — Новое освящение было необходимо, так как храм был осквернен убийством.

264

…на устройство более торжественных похорон. — Намек на так называемое погребение на общественный счет; но здесь оно совершается не по постановлению сената и не на средства казны, а на добровольные пожертвования граждан, вызванные, помимо заслуг умершего, его бедностью.

265

…освободил манов товарища… — Маны — боги загробного мира, связанные с душой умершего. — Примеч. ред.

266

…распространился слух о приказании, отданном и авгурам, явиться к Регилльскому озеру и обозначить место, где бы, произведя ауспиции, можно было говорить с народом… — Собрание всего народа, созванное для принятия какого-нибудь решения, могло состояться только в том случае, если произведены ауспиции утром того же дня и на том месте, где оно должно происходить. Ауспиции же могли производиться лишь на месте, обозначенном и освященном авгурами для наблюдения за небесными знамениями. В городе и поблизости от него такие места были определены раз и навсегда; настоящий же случай исключительный, а потому templum должен быть освящен авгуром.

267

…ведь право апелляции к народу прекращается на расстоянии более тысячи шагов… — Право обжалования действий должностных лиц за пределами города было предоставлено римлянам только во II веке до н. э.

268

…потому что был взят Капитолий и убит консул. — Эти несчастья могли быть истолкованы как помеха религиозному торжеству.

269

…чтобы они позволили сперва справиться с этой войной. — Т. е. отложив на время войны обсуждение законопроекта.

270

Квесторы Авл Корнелий и Квинт Сервилий привлекли к суду… — Квесторы, бывшие первоначально заместителями, в случае надобности являлись ежегодно избираемыми должностными лицами, производящими следствие и созывающими комиции для суда над преступником.

271

Многие частные лица предлагали ему доказать третейским судом противное. — Спорящие стороны представляли известную сумму, которую третейский судья присуждал правому; этот приговор представлял собою как бы предварительное решение дела на суде народном; отказываясь от него, Вольсций тем самым показывал, что он неправ.

272

…в четыре югера… — Югер (jugerum) — римская земельная мера; представлял собой прямоугольную площадку 240 футов длиной и 120 футов шириной. — Примеч. ред.

273

…в тоге… — Тога — официальная одежда римлянина. — Примеч. ред.

274

…человека хотя и принадлежавшего к патрицианскому роду, но по бедности служившего в пехоте… — Патриции служили обыкновенно в коннице.

275

При таких обстоятельствах Минуций отказывается от консульства… — Ввиду своей высшей власти диктатор принуждает консула сложить свои полномочия.

276

…триумфальными стихами… — Речь идет не о гимне, составленном специально для триумфа, а о стихах серьезного содержания, которые обыкновенно пелись при триумфе вместе с шутливыми стихами.

277

…было даровано право гражданства тускуланцу Луцию Мамилию. — Первый пример дарования права римского гражданства иноземцу за заслуги перед государством.

278

Был проведен законопроект о раздаче плебеям участков на Авентинском холме. — Так как Авентин был еще мало заселен, внесли закон, чтобы остающуюся свободной землю отдать плебеям. Желая отвлечь плебеев от Терентилиева законопроекта, патриции согласились на эту уступку.

279

…знаменитые законы Солона… — Солон (ок. 640 — ок. 560 до н. э.) — афинский политический деятель, поэт и законодатель. В 594–593 годах до н. э. Солон провел ряд реформ. Он отменил поземельную задолженность, ликвидировал долговое рабство, крестьян, проданных за долги в рабство за границу, велел разыскать и выкупить на государственный счет. Также он разделил всех граждан на четыре разряда в зависимости от дохода, определявшегося в продуктовых мерах. Высшей законодательной властью в Афинах стало народное собрание, однако был создан особый Совет четырехсот для предварительного обсуждения законов. — Примеч. ред.

280

…наконец патрициям была сделана уступка, с тем только условием, чтобы не был отменяем Ицилиев закон об Авентине и другие законы, объявленные неприкосновенными. — Таковы законы об учреждении трибуната (II, 33) и о числе трибунов (III, 30); Тит Ливий присоединяет сюда и закон Ицилиев, так как этот закон, ввиду его важности для плебеев, был утвержден центуриатными комициями.

281

…через три нундины… — Нундинами назывался последний (9-й, по нашему 8-й, римляне считают и тот день, от которого начинается счет, так что их неделя имела 9 дней, т. е. 7 дней рабочих между двумя нундинами) день недели, когда поселяне, свободные от полевых работ, приходили в город за покупками; в эти дни обыкновенно объявляли о времени комиций и о делах, подлежащих решению на них.

282

…путем компромисса… — Т. е. вступив в соглашение с другими кандидатами относительно передачи друг другу голосов центурии (или триб). Этим путем достигалась подтасовка голосов, и прием этот считался преступным.

283

…разосланы были по домам служители взять залоги… — Не явившегося без законного основания в сенат приглашающий магистрат мог оштрафовать и в обеспечение взыскания штрафа взять залог.

284

…тот приказал ликтору подойти к нему. — Аппий имел в виду арестовать Валерия в сенате, что случалось весьма редко.

285

…заботясь не о том, чьей участью притворялся заинтересованным… — Т. е. заботясь на самом деле об Аппии, а не о Валерии.

286

…посылают Луция Сикция… — Луций Сикций Дентат (ок. 514 — ок. 450 до н. э.) — легендарный древнеримский ветеран, герой плебса, прозванный за исключительную храбрость римским Ахиллом. — Примеч. ред.

287

…занимал на Альгиде почетное место… — Он был старшим центурионом.

288

Своему клиенту Марку Клавдию он поручает объявить девушку своей рабыней и, в случае требования предварительного решения вопроса относительно свободы, не уступать… — Тот, который объявлял своим рабом человека, считавшегося до того времени свободным, клал на него руку и требовал его как свою собственность. Существовал и обратный процесс. В случае возникновения спора власть должна присудить временное (до решения процесса) обладание спорной вещью или лицом тому, в чьей власти оно состояло. Получивший такой приговор давал противной стороне поручителей за спорное лицо; в данном случае выставить поручителей должен был Марк Клавдий; но Аппий Клавдий советует ему отказаться идти в суд, так как-де в настоящем деле нет тех условий, при которых необходимо предварительное решение.

289

…девушка шла на форум — там в палатках помещались начальные школы… — На форуме разбивались временные палатки специально для обучения детей грамоте и счислению. Посещение девушками школ редко упоминается древними писателями. В том, что Вергилия выше названа взрослой, а между тем она лишь учится грамоте, нет ничего удивительного: ей могло быть лет двенадцать.

290

…в первую стражу… — Т. е. с 6 до 9 часов вечера. Ночные караулы в римском лагере, продолжавшиеся с 6 часов вечера до 6 часов утра, делились на четыре стражи (смены), по три часа каждая.

291

…к лавкам, расположенным около часовни Венеры Очистительницы… — Лавки эти, как видно из этого места, находились в северо-восточном углу форума; тут находилась часовня Венеры, почитаемой под именем Cloacina — «Очистительница».

292

…на горе Вецилийской… — Гд е находилась эта гора, неизвестно; полагают, что так называлась одна из вершин Альгида.

293

…на Фламиниевом лугу, именуемом теперь Фламиниевым цирком. — Фламиниев луг был расположен между Крепостью и Тибром, где впоследствии консул Гай Фламиний (павший в битве при Тразименском озере) построил Фламиниев цирк.

294

…религиозным путем… — Плебеи давали клятвенное обещание мстить за всякое оскорбление трибунов.

295

…у храма Цереры, Либера и Либеры. — В честь этих богов, особенно почитавшихся плебеями в силу того, что они были покровителями земледелия, возвели храм у подножия Авентина. Этот храм был освящен в 493 году до н. э.

296

…но он служит доказательством того, что эдил не признается неприкосновенным… — По свидетельству Катона, эдилы были неприкосновенны; в позднейшее время они не состояли уже в такой тесной связи с трибунами и причислялись к magistratus minores, а потому их могли арестовать «старшими магистратами». К этому времени и относится упомянутое воззрение юристов.

297

…при самом избрании их. — При первом удалении на Священную гору.

298

…ибо консул именуется судьею. — Это толкование закона принадлежало аристократической партии, желавшей и консулов поставить под ту же гарантию, под которой находились трибуны. Когда явилось имя «судья», неизвестно; имя же «консул» впервые появляется после децемвиров вместо древнейшего «претор».

299

…постановили препровождать плебейским эдилам сенатские решения в храм Цереры… — В храме Цереры находился архив плебеев, состоявший под надзором плебейских эдилов; таким образом, без ведома (и без согласия) трибунов нельзя было провести ни одного постановления в сенате. Важность доставки в плебейский архив копий с решений сената состояла еще и в том, что в то время для признания плебисцита состоявшимся требовалось утверждение сената.

300

За двойную победу в двух разных сражениях сенат злонамеренно назначил молебствие на один день… — Следовало назначить по крайней мере по одному дню за каждого.

301

…где теперь находится храм Аполлона, — уже тогда это место было посвященно Аполлону. — Очевидно, здесь уже было здание, если могло состояться сенатское заседание. И в позднейшее время в этом храме Аполлона (или в храме Беллоны) возвратившиеся из похода вожди давали сенату отчет о своих действиях.

302

Никогда до того народ не решал дела о триумфе… — Позже это делалось, или же рядом с сенатским постановлением упоминается решение народа. Собственно сенатское постановление нужно было лишь для того, чтобы сопряженные с триумфом издержки отнести на казенный счет; без того триумфатор должен был нести их сам.

303

…не получали большинства голосов триб… — При выборах считались трибы после предварительного счета отдельных голосов в каждой трибе.

304

…приняв в свою коллегию даже двух патрициев, бывших консулов, — Спурия Тарпея и Авла Атерния. — Консулы 454 года до н. э. Из этого места видно, что и патриции могли получать трибунат, но не путем народного избрания (per rogationem), а путем дополнительного выбора членов коллегии (per cooptationem).

305

…знамена были вынуты квесторами из казначейства… — Казначейство (aerarium) находилось при храме Сатурна в нижней части Капитолия; там хранились знамена, священные предметы и разные драгоценности. Здесь впервые квесторы упоминаются как хранители казначейства.

306

…боясь этого бесчестия… — Т. е. опасаясь, что брошенные в ряды неприятелей знамена останутся у них.