Письмо из ниоткуда

Тимур Алиев

Юная дворянка Лиза Шевелёва проводит лето в родительском имении под Мыловарово. Скучая без столичных балов, первая красавица уезда даёт согласие позировать молодому художнику Андриевскому, вызвавшемуся написать её портрет на фоне живописной лужайки. Поэтому она ежедневно, в одно и то же время приходит к назначенному месту в лесу. Ни Лиза, ни её мама не подозревают, что это может стать опасным… Однажды, направляясь на очередной сеанс рисования, живописец видит с вершины холма ожидающую его на лесной дороге Лизу. Вдруг рядом с барышней, словно из-под земли, вырастает незнакомец. Девушка отшатывается от него и опрометью бросается в чащу. Неизвестный, чуть замешкавшись, устремляется за ней. Художник спешит на помощь, но спуск занимает несколько минут. Оказавшись внизу, он углубляется в лес и вскоре выскакивает к глубокому оврагу. Наклонившись над обрывом, Андриевский видит на дне неподвижно лежащую Лизу. Возле неё копошится окровавленный преследователь. В нём художник узнаёт местного богача Аполлона Опрыжкина. Как он оказался здесь? Почему преследовал девушку? Что произошло на краю оврага?

Ангелине Борисовне Зайцевой

Часть 1. Преданье старины…

Глава 1. Лизонька

Девушка-картина

Порой такими вот ясными летними вечерами, провожая садящееся за реку солнце (стены ей в этом не мешали), вдруг ощущала Лизонька Шевелёва некий странный, почти человеческий ток, который пронизывал её бесплотную душу и уносил в ту бесконечно далёкую загробную — с её точки зрения — жизнь. В иное, канувшее столетие, где она игривой шалуньей кружила по сверкающему паркету, а восхищённые мужчины не сводили с неё очарованных глаз.

Откуда тогда появился Ржевский? Кажется, из той двери… Но нет. Он бы ни за что через неё не пролез в своём наряде!

Ах да! В двадцатые годы прошлого века тут затеяли какой-то ремонт, и чудесные дворцовые двери заменили на обычные безликие. Вон изгиб прежних контуров проступает… Ещё и окна кирпичом заложили. Кому они мешали? И всё только для того, чтобы потом опять их разобрать. Зачем?

Говорят, в то странное время сюда вселилось какое-то казённое учреждение, и вся зала была разделена на многочисленные коридоры с тесными комнатёнками. Народ в них кишел, как в муравейнике, пахло канцелярским клеем, и стоял бесконечный стрекот пишущих машинок… Ей недавно рассказывал один знакомый.

Только она ничего этого не видела. Потому что ещё раньше Лизу вынули из её «окошка» и подвергли странной процедуре: тщательно натёрли со спины жидким пчелиным воском. А потом поместили в какую-то кладовку. Где она и проспала много-много лет.

Последним, что сохранилось в памяти, были чьи-то крики, треск беспорядочной стрельбы на улице, да бережные руки, которые нежно, словно прощаясь, провели старческими пальцами по её удивительному, вечно юному лицу…

А потом о ней снова вспомнили! Она проснулась от хлынувшего в глаза радостного весеннего солнца. Её умыли и опять поместили в «окошко», как она называла свою красивую раму. И повесили практически на том же месте. Только сразу Лиза этого не поняла. Настолько всё изменилось. Позже только узнала, что проспала без малого сто лет. Вот такая «спящая красавица»…

Ветер прошлого…

И сейчас она снова ощутила этот удивительный ток, что, заставляя расступиться время, отворял ей портал в далёкое, без следа ушедшее прошлое. Словно волшебный ветер подхватил иссохший листок с бульварной скамейки, да и перенёс его в восьмидесятые годы девятнадцатого века…

Вон уж показалась их усадьба, которую купил отец незадолго до её рождения — как она хороша в конце октября, да ещё, если смотреть на неё с высоты птичьего полёта!

Холмистые луга, за ними хозяйственные постройки, цветник с фонтаном перед двухэтажным родительским домом, стоящим на краю разросшегося парка.

Тронутый ряской пруд с горбатым мостиком, за которым парк незаметно переходит в настоящий лес.

В лесу исчезает протянувшаяся через всё именье извилистая тенистая дорога.

А далее, чуть левее, тот роковой овраг, у которого оборвалась короткая Лизонькина жизнь. Но не об этом сейчас…

«Дворянских грёз заветные аллеи…»

Ах, ведь она помнит юного Бальмонта! Забавный такой был мальчуган: она встречала его на детских праздниках, куда приводила сестрёнку.

Господи, да кого она только не помнит?!

Например, тот неуклюжий, страшно непоседливый кавалер, ухаживающий на балу за всеми барышнями подряд и без умолку трещавший о том, что в каждой из них он видит черты героини своего нового романа.

Граф Т. к тому времени уже много чего написал. А Лиза, барышня начитанная, решительно вступила с ним в полемику относительно его литературных героев. Кажется, три мазурки напролёт проспорили! Она сразу поняла, что с чердаком у графа уже тогда было явно не всё в порядке!

А случилось это в Москве. Той самой зимой, когда её впервые вывели в свет.

На зиму они всегда переезжали в Москву. И снимали флигель в Мёртвом переулке.

Встреча со Светлейшей Княгиней

А в Санкт-Петербурге Лиза была только один раз. Но разве такое забудешь?

Её мать, бывшая фрейлина Светлейшей Княгини Юрьевской, попросила аудиенции у своей прежней патронессы.

Лиза помнит, в каком волнении мама готовилась к визиту во дворец. И вот, когда в ожидании её возвращения, Лиза тихо грустила у окна, в комнату влетела взволнованная гувернантка с перепуганными глазами. Оказывается, Екатерина Михайловна пожелала видеть дочь своей фрейлины. Причём немедленно!

Взволнованная девочка бросилась к шифоньеру, где хранились все её немногочисленные наряды, но мадам сообщила: велено ехать прямо в том, что надето сейчас…

Когда Лиза переступила порог кабинета Светлейшей Княгини, у неё на мгновение перехватило дух от неописуемой роскоши окружающего убранства.

В дальнем конце комнаты, одетая в глубокий траур, сидела Она.

— Подойди ко мне, милое дитя! — ласково позвала её вдова покойного императора по-французски.

Лиза повиновалась: решительно подошла и, сама не понимая почему, упала на колени.

Пальцы, украшенные драгоценными перстнями, нежно вплелись в её золотые волосы. Остатки выдержки совсем покинули Лизу, и она разрыдалась, уткнувшись в подол чёрного траурного платья.

А мама, тайно наблюдавшая за происходящим из соседней комнаты, едва не расплакалась вместе с ней. Оказывается, Екатерина Михайловна захотела оценить, как выпутается девочка из столь неожиданной для неё ситуации…

Они проговорили более часа. Лиза рассказывала, как помогает гувернантке воспитывать младшую сестру, а Светлейшая Княгиня, качая головой, с притворной озабоченностью повторяла, что она «наверное, очень строгий воспитатель…»

Та зима пролетела в разноцветной, сверкающей мишуре. Балы текли непрерывной чередой, сливаясь в единое целое. Лиза полюбила их, а они полюбили её, и юная провинциалка уже чувствовала, нет, знала, что является одной из самых ярких «снежинок» того зимнего московского сезона.

Провинциальная жизнь в «Соловьином»

Ближе к лету семья возвращалась в родную усадьбу, затерянную в глубине Мыловаровского уезда.

Светская жизнь продолжалась и там, но, конечно, куда более спокойная и размеренная.

Балы в провинции отличались от московских примерно так же, как отличается от столичной и сама провинциальная жизнь. Да и происходили они не более раза в неделю.

Искушённой Лизе было забавно наблюдать, как местная знать во всём пытается копировать манеры блистательных столиц. Да куда там! Как говорится: «Труба пониже, дымок пожиже».

Как-то на балу в Петербурге князь Голицин, присев за ломберный столик, небрежно проиграл в карты собственную жену, урождённую княгиню N. Вот был скандалище! За ним последовал развод и не менее скандальная свадьба княгини с графским кредитором, московским богачом Разумовским…

А что Мыловарово? Местные помещики нередко «сражались» в азартные игры… на щелчки! А если и садились поиграть на денежку, то совсем «по маленькой». Чисто для интереса.

Ну а уж о здешних кавалерах, после того успеха, каким она пользовалась в Москве, и думать как-то не хотелось.

Поручик Ржевский

Впрочем, иногда даже в тихом мыловаровском омуте вдруг появлялись незаурядные личности. И сказать откровенно, даже весьма.

Вот ведь правду говорят: «Где только эти черти не водятся?!» Каким ветром занесло в их сонное царство гусарского поручика Ржевского теперь уж и не вспомнить. Кажется, он просто увязался с компанией офицеров из расквартированного неподалёку гусарского полка.

А завтра — черт возьми! — как зюзя натянуся,

На тройке ухарской стрелою полечу;

Проспавшись до Твери, в Твери опять напьюся,

И пьяный в Петербург на пьянство прискачу!

Строки гусарского поэта Дениса Давыдова написаны как будто про него!

И тут, как нарочно, в дворянском собрании объявляют бал-маскарад. А впрочем, скорее всего, шельма как раз на него и метил! «Господи, неужели это случилось не вчера?»

Бал был в разгаре. Объявили уже седьмой тур вальса. Приближалась кульминация вечера: к мазурке ожидали незнакомых господ офицеров. Барышни шептались, что военные явятся, вопреки всем правилам, в сапогах со шпорами. И собираются воплотить в жизнь зажигательные пушкинские строки:

Мазурка раздалась. Бывало,

Когда гремел мазурки гром,

В огромной зале все дрожало,

Паркет трещал под каблуком!

То есть они будут исполнять мазурку «в старом гусарском стиле»: с высоченными прыжками и тройным ударом каблука о каблук в полёте.

Ах, берегись, паркет! И ведь кавалеры должны надеть ещё и маскарадные костюмы!

Что-то будет?

Да уж… Это было даже не «что-то», а «нечто»! Лиза, наивно полагавшая: уж её-то удивить давно ничем невозможно, была ошеломлена. А что тогда говорить об остальных местных кисейных барышнях?

Появление гусар

Стихли последние звуки вальса, когда распахнулись расписанные золотом белоснежные двустворчатые двери (предмет особой гордости владельца особняка, фабриканта Опрыжкина), и на пороге возникли четыре кавалера.

У троих из них лица скрывали изящные венецианские полумаски. Один гусар был в костюме кастильского гранда с роскошным гофрированным воротником, называемым гранголой. Второй — в романтическом наряде корсара с болтающимися на широченном поясе кинжалами. Третий, в широкополой шляпе, с платком на шее и кнутом за поясом, изображал полудикого американского пастуха.

Зато четвёртый… Четвёртый «костюм» представлял собой нечто совершенно невообразимое! Незнакомец был одет… русской печкой!

С боков «печки» торчали покрытые рыжим пухом здоровенные веснушчатые лапы (другого слова и не подберёшь!), вылезавшие из рукавов гусарского мундира.

Вообще-то, строжайшее правило бального этикета предписывает, ни при каких обстоятельствах не появляться на балу без перчаток! Но кто устанавливал кодексы для заявившейся на бал русской печки?

Однако самое пикантное помещалось у «печки» ниже пояса! Спереди в картонной стенке было вырезано солидное полукруглое отверстие, прикрытое чем-то вроде крышки, также сделанной из картона. Для внесения окончательной ясности отверстие было подписано: «Затоп».

Сзади примерно на том же уровне, располагалось другое аналогичное отверстие, также прикрытое картонкой. Подпись возле неё гласила: «Отдушка». Но этим пояснения не заканчивались. На «груди» и «спине» крупными кривыми буквами было выведено предупреждение: «Не открывайте печку, в ней угар!»

Над всем этим сооружением из «шеи — трубы» торчала рыжая вихрастая голова с покрытым веснушками лицом и рыжими же усищами. Маска отсутствовала. Живые, наглые глаза с интересом скользили по зале, равнодушно пропуская мужчин и бесцеремонно рассматривая барышень.

Они цинично оценивали формы, бесстыдно проникали под маскарадные костюмы (в ряде случаев это сопровождалось одобрительным цоканьем), и выражали нескрываемую готовность исполнить какой-нибудь кунштюк…

Излишне говорить, что все незнакомцы были в сапогах с бряцающими, сверкающими шпорами.

Девицы заинтриговано переглядывались: кто же из них кто? Слов нет: трое, дивно, как хороши! Все точно на подбор: стройны, эффектны, элегантны. Одно слово — гусары!

Вообще-то, будь это обычный бал, а не бал-маскарад, Лиза не сомневалась бы в своём превосходстве. Притом что хорошеньких девушек и в этом обществе хватало.

Безумство старых карнавалов

Но маскарадные балы имели свою особенность. Так уж, наверное, повелось со времён древнеримских Сатурний — первых маскарадов, длившихся неделями, на которых отменялись все табели о рангах. Обычная для тех игрищ картина: хозяин прислуживает своему рабу.

Нечто подобное творилось и позже, на венецианских маскарадах, где царил полнейший декаданс: разгул и беспорядочный разврат (Лиза сама читала об этом в книге, тайком взятой ею из усадебной библиотеки.)

Маски и костюмы стирали привычные условности: неважным становилось положение в обществе, снижались обычные правила приличий, маски уравнивали красавиц и дурнушек. Наступало царство свободы и всеобщей раскованности. Точнее, их иллюзии.

Конечно, российская провинция XIX века — это вам не античный Рим и не средневековая Венеция. Даже сравнивать нечего. Но магия карнавала, пусть не в столь безумной форме, завораживала и здесь…

«Печка» и её «трубочисты»

— Господа, да у вас здесь темно, как у эфиопа где? — неожиданно раскатился по залу явно нетрезвый, но густой и звучный баритон.

— Разр-р-решите представиться: «Р-рус-ская печь собственной пер-рсоной! А это — мои…тр-руб-бо-чи-сты!» — с хитрой ухмылкой заявило рыжее чудище и шутовским жестом указало на своих спутников.

Пребывавший до этого в угаре беззаботного веселья зал разом погрузился в звенящую тишину, которую нарушило внезапное: «Ах!», с последующим грохотом опрокинутого стула. Это брякнулась в обморок грузная супруга местного предводителя дворянства. К ней уже бежали с платочками сразу несколько услужливых кавалеров.

— Не выпить ли нам шампанского, господа? — попытался разрядить обстановку, слегка опешивший от такого представления, хозяин дома — фабрикант — мыловар Опрыжкин.

Это оказалось удачной идеей. «Печная команда» приняла предложение с бурным энтузиазмом, и вскоре уже гусарская компания, влившись шумной струёй в общее веселье, добавила ему немало специфического колорита.

Кое-что из бального кодекса

Тем временем приближалась долгожданная мазурка. Её, как известно, танцуют одновременно четыре пары.

Некоторые барышни, надеясь быть приглашёнными, уже остановились на ком-то из вновь прибывших и отчаянно кокетничали глазками, пытаясь привлечь внимание избранных кавалеров. Гусары же намётанным взглядом изучали окружающий их «цветник», в котором, право, можно было и заблудиться.

Наиболее решительные из начинающих кокеток сами уже завязывали светские разговоры с импозантными визитёрами. Но Лиза в этих играх уьия не принимала.

Во-первых, она привыкла, чтобы знаки внимания оказывались ей. Во-вторых, толкаться среди нищих на паперти в надежде на подачку от «их милостей» — что может быть унизительней? Да и вообще, она в Москве и Санкт-Петербурге не таких соколов видала! Что бы подумала о ней Светлейшая Екатерина Михайловна, заметив «милое дитя» в подобной роли?

Эти благоразумные размышления были прерваны раз уже слышанным раскатистым баритоном: «Судар-рыня, а р-разр-решите вас на мазур-рочку?» Так и есть: перед ней во всей своей красе стояла «печка»!

На обычном балу подобная ситуация была бы в принципе невозможна — молодые люди записывались в очередь на танцы к Лизе заранее и помечались ею в специальной бальной книжечке, чтобы никого не забыть. Се ля ви: удел дурнушек в одиночестве томиться возле стен, ожидая милосердного кавалера. У Лизы с ними всегда был перебор.

И отказывать кавалерам ей тоже доводилось, причём не раз и не два. Хватало в Москве таких желающих: ангажировать девушку более чем на три танца. Что, как известно, позволительно только родственникам и жениху. В противном случае — пятно на девичьей репутации, пересуды, сплетни и т. д.

Так что в подобных ситуациях следовало не просто отказать нахалу (ведь прекрасно знает правила, а всё равно лезет!), но подпустив в голос подчёркнутого холода или, напротив, с обворожительной улыбкой посоветовать обратить внимание и на других дам.

Но если уж ты отказала кому-то — остальным отказывай тоже! Пойти после отказа танцевать с другим считалось кокетством самого дурного толка.

Или такой конфуз: забыла, что обещала танец одному, поэтому дала согласие другому. (Вот для чего нужна бальная книжечка!) Тогда только один вариант: отказать обоим.

И во всех этих щекотливых ситуациях барышню выручает универсальная фраза: «Ах, извините сударь, я устала!» И всё. Таковы правила игры-с.

Но вот что самое удивительное: все эти моменты Лиза не только знала назубок, но чувствовала их, как говорят музыканты, «кончиками пальцев». Чувствовать-то чувствовала, а танцевать с пьяной «Печкой» пошла. А почему пошла? Легко спросить!

Вон сама уже сто пятьдесят лет, без малого, ломает голову над этим каверзным вопросом, а правильный ответ пришёл лишь недавно. Точнее сказать, она и раньше, конечно, догадывалась, но твёрдо признаться себе в мотивах столь странного поступка решилась только в последнее время.

Может быть, картины тоже взрослеют? И даже стареют? Лиза вздохнула, а потом усмехнулась: «Живым бы её заботы!»

Между тем ответ оказался прост, как пареная репа: очень уж заинтриговало её это прикрытое картонкой отверстие с надписью «Затоп».

— Чем именно? Лиза (ах, если бы она могла краснеть!) предпочитала не углубляться в столь щекотливую тему даже сейчас: «Просто женское любопытство!»

Мазурка!

А потом началась мазурка. И гусары, успев уже на балу изрядно дозаправиться шампанским, не подкачали! Были и полёты с отчаянным звоном сверкающих шпор, и чудное кружение умелых танцовщиц в диковинных карнавальных костюмах.

У господ гусар губа оказалась «не дура»: видя всех девушек первый раз в жизни, выбрали самых грациозных — ни с одной не ошиблись!

Когда же, всласть отскакав, отдубасив несчастный паркет и вдоволь побряцав шпорами, гусары встали «во фрунт», а разодетые кто во что барышни — на Лизе, например, был нежно-лиловый восточный костюм с шальварами — пошли описывать круги возле ряженных героев (включая, разумеется, и «печку»), некоторые дамы даже забыли поднести перчатки к открытым от восхищения ртам.

Кунштюк

И вот тут-то, после мазурки, когда экстравагантный «кавалер» галантно проводил даму к её месту и даже заботливо предложил стакан воды (оказывается, хорошие манеры этому чудищу тоже не были чужды), Лиза, неожиданно для себя, взяла, да и выдала:

— Сударь, а то, что на вас написано: «Не открывайте печку, в ней угар!», означает, что вы на самом деле можете весь вечер плясать как угорелый?

На мгновение ей показалось, что «рыжие усищи» пришли в некоторое замешательство, но уже в следующую секунду она услышала бодрый ответ:

— А вы, сударыня, и сами можете проверить, коль угореть не боитесь!

«Детское озорство. Наивность. Привычка верить старшим на слово. Закружившаяся от мазурки голова», — за полтора века Лиза пришла к твёрдому убеждению, что никаких иных побудительных мотивов не было и быть не могло: ей в тот момент действительно представилось, как внутри «печки» весело потрескивают в огне сосновые дрова! В общем, она подняла крышку…

Представшее её любопытному взору, по силе впечатления Лиза ставила на второе место в своей жизни после визита ко двору Светлейшей Княгини Екатерины Михайловны.

Не то, что дров, внутри «печки» и штанов-то не было! Из предметов туалета там ВООБЩЕ НИЧЕГО НЕ БЫЛО. Зато она увидела ТАКОЕ…

Точной оценки, за полным отсутствием опыта, Лиза, конечно, дать не могла. Но интуитивно почувствовала, что ЭТОТ ПРЕДМЕТ имеет явно выдающиеся размеры. Она ахнула и, побагровев, наверное, до самых кончиков ушей, бросилась куда-то бежать, закрыв лицо руками в бальных перчатках.

Что потом началось… Разумеется, всё собрание обратилась в их сторону. А поручик Ржевский (как его звали, Лиза узнала уже потом) выбежал на середину залы и, сделав, точно «на бис», подряд несколько прыжков из мазурки с тройным ударом шпор, пропел: «Не открывайте, там угар! Не открыв-а-а-йте, там угар!»

Тут к нему подскочил один из его «трубочистов» и поднял крышку «Затопа», выставив дыру на всеобщее обозрение. Из разных концов залы послышались слабые «ахи» и приглушённые, но довольно-таки отчётливые девичьи хихиканья.

Одни требовали вызвать полицию. Другие (и таковых было немало) заходились в истерическом хохоте. А один из присутствовавших на балу студентов подкрался к поручику сзади и… отворил «отдушку»!

Вниманию девиц, их мамаш и прочих членов благородного собрания предстали заросшие рыжей шерстью (как, впрочем, и остальные части этого тела) мясистые ягодицы поручика.

Потом стали подбегать и открывать крышки все кому не лень. Причём «затоп» пользовался куда большим спросом, чем «отдушка». Кто-то при этом плевался. Кто-то ржал.

Наконец, приехала полиция и стали поручика выводить. Ржевский покидал «поле брани» в окружении свиты с видом триумфатора, распевая во всё горло вполне приличным баритоном, ставшее теперь уже знаменитым: «Не открыв-а-а-а-й-те, там угар!»

После бала…

Клоуны уехали, а «цирк» ещё только начинался… Конфуз на балу, многократно усиленный молвою, лёг несмываемым пятном на Лизину репутацию.

Ханжествующие матроны с их старосветскими подагрическими мужьями, получив удачную возможность излить накопившуюся неприязнь к Лизиному семейству, воспользовались ею сполна. Давно клокотавшая ненависть к «понаехавшим» богатым чужакам, наконец, нашла долгожданный выход.

Шутка ли сказать, семейство Шевелёвых посмело не только заявиться невесть откуда на их затянутое ряской провинциальное болото. Бессовестным пришельцам ещё и хватило наглости вывести в местный свет, без того скудный до женихов, красавицу-дочь — этакую «столичную штучку»!

Конец ознакомительного фрагмента.