Печальная земля

Тимофей Костин

Крушение дирижабля внезапно забросило героев в мрачные дебри безлюдного континента. Тяжкий сон опустевших земель рождает неведомых чудовищ. Малочисленные потомки тех, кто пережил апокалипсис, оказались отброшены в Средневековье и отданы на произвол разбойников. Найдут ли герои дорогу к спасению среди руин погибшей цивилизации?

Глава первая. Подземная одиссея

Черная стена береговых деревьев нависла над головой, и онемевшие ноги задели твердое песчаное дно. Наконец-то! Постанывая от облегчения, я протащил тяжелые обмякшие тела еще немного, потом, не в силах устоять, повалился на задницу и, пихаясь ногами, спиной вперед пополз к узкому пляжику, призывно светящемуся светлой полосой песка. Все так же придерживая буксируемых девиц за подбородки, чтобы они не захлебнулись, и нелепо извиваясь, я тяжело преодолел еще пару метров. Когда дно подступило совсем близко, мне пришлось отпустить одну и парой рывков выволочь их из воды по очереди, так, что девушки оказались навзничь лежащими на песке. На большее сил не осталось.

Я замер, не веря, что плавание, наконец, завершилось. Мелодично поплескивала крохотная волна, шумно отфыркивалась и кашляла неподалеку Алиса — видимо, она тоже добралась благополучно.

— Охо-хо-хо-хо-о-о-о… — выдохнув со дна души, я позволил натруженным мышцам расслабиться. Бам. Песок под затылком оказался плотным, но неожиданно теплым по сравнению с водой. Неподвижность доставляла настолько острое, ни с чем не сравнимое наслаждение, что я помедлил пару секунд, борясь с желанием закрыть глаза и остаться так навечно.

Нет, положительно, приводнись мы еще на пятьдесят метров дальше от берега — и выплыть бы не удалось.

Увы, как бы то ни было, на отдых тратить время было нельзя. Я сел — мышцы протестующе застонали — и похлопал по мягкой щеке черноволосую отличницу, каким-то чудом сохранившую свои круглые очки.

— Приплыли, милостивая государыня. Вы как, в целом?…

К счастью, она и так уже вышла из ступора: закашлялась, завозилась, перевернувшись на бок так, что мокрая растрепанная косичка вывалялась в песке, обхватила руками голову и завсхлипывала, сотрясаясь крупной дрожью.

— Ну-ну, чего уж теперь-то реветь… — пробормотал я, но, по-хорошему, времени на утешения не имелось. Вторая утопленница не шевелилась и не подавала признаков жизни, ободранное черное концертное платье обвило стройные ножки, подобно савану, четко очертив ремешок на бедре и пустую кобуру. Спутанная вороная грива, заострившийся носик, тени от длинных ресниц на полупрозрачной коже… в памяти всплыла картина, которую я видел в Музее изящных искусств. Не хватало только равнодушного полицейского, раскуривавшего трубку над бессильно распростертым телом утопленницы. Нет, погодите…

Я перекатил неудачливую инсургентку животом себе на колено так, чтобы голова оказалась внизу. Зажурчала вытекающая изо рта вода. Ага, получилось.

Теперь — искусственное дыхание. Славен будь занудный семинар Красного Креста, который я прослушал по требованию отца перед первой археологической экспедицией, в которую он взял меня с собой!

Вернув девушку в исходное положение, я подтянул колени под себя, наклонился, набрав побольше воздуха. Мертвенно бледное личико оказалось прямо перед глазами, бледные губы раскрылись, подобно чайной розе. Не знаю, каким опытом могла похвастаться инсургентка, но мне пока еще не доводилось лезть с галльскими поцелуями к беззащитным красоткам. Как ни крути, а что-то в этом есть. В живых девушках отсутствует эта декадентски-романтичная перчинка, да и пощечину отвесить могут, в конце концов. То ли дело смирные утопленницы.

Отогнав, впрочем, неприличные мысли, я положил правую ладонь на холодный лоб с прилипшими вороными прядями, и поднес ухо к губам девушки. Стук крови в висках и собственное хриплое дыхание мешали расслышать хоть что-то. Кажется, все-таки тихо. Мои мокрые щеки гладил прохладный бриз. Мешалось ли с ним легкое дуновение ее дыхания или нет — пойди, разбери. Черт. Но перестраховаться — не недобдеть.

Я снова поймал губами нежные лепестки, зажав пальцами правой руки ее носик.

Фу-у-у-ух!

Воздух пошел легко, и левая моя рука ощутила, как приподнялась грудная клетка пострадавшей.

Надо сказать, ладонь ощутила далеко не только это легкое движение — понимаете, сперва ей нужно было найти подходящее место, а это оказалось не так-то просто. Мягкие холмики, едва прикрытые тонким промокшим шелком, заставили ладонь стыдливо двинуться туда-сюда. Рельеф, рельеф… где же здесь равнина? Под шелком нащупались более плотные чашечки. Так, это будет мешать.

Я просунул руку вниз, между лопаток пациентки, где глубокий вырез здорово облегчал задачу, пошарил под тонким шелком. Ага, вот здесь. Щелк, тонкий крючок отцепился без сопротивления, будто понимая его неуместность.

Уф. Спокойно, спокойно. Долой некрофильские мысли.

Глубокий вдох и новый выдох в неподвижные губы. Потом еще и еще. Перед глазами замелькали звездочки, и я мотнул головой, чтобы отогнать дурноту. Так, теперь непрямой массаж сердца. Выпрямившись, я положил вторую ладонь поверх первой — старавшейся, как видим, все не зря — и начал ритмично и быстро толкать податливую грудную клетку. Раз, два, три… десять… пятнадцать… тридцать. Ого, как прыгает!

Набрать воздуха. Выдохнуть раз. Другой. Выпрямиться, сложить руки. Раз, два, три…

На следующий раз, прежде чем проделать очередной цикл искусственного дыхания, я опять приблизил ухо и прислушался. Так, слабый, уже различимый шелест, неясный хрип. Отлично! Еще пару раз! Оставив непрямой массаж, я дул и дул, пока кашель и судорожно дернувшееся под моей рукой тело не подтвердили — чудо все же случилось. Жива. Хотя кто знает, может быть, вначале я просто не уловил слабого дыхания, и все мои героические спасательские танцы были вовсе и не нужны.

Инсургентка пошевелилась, согнула ногу — мокрый шелк сладострастно медленно соскользнул с гладкого колена — и уперлась дрожащей тонкой рукой мне в грудь, будто защищаясь. Ресницы дрогнули, открыв мутный пока еще взор. Глаза сфокусировались на моем лице и внезапно расширились. Девушка еще раз сильно вздрогнула. Тонкие пальцы второй руки пошарили по груди, что-то ища, потом первая с неожиданной силой уперлась в мокрую ткань моего мундира. На этот раз осмысленно.

— П-пусти… не трогай меня!..

Вот и вся благодарность.

— Позволь спросить, Золтик, что это ты делаешь? — раздался за спиной слегка охрипший, но знакомый голос, полный ехидной укоризны. — Боже мой!.. Опять тискаешь девушек?! Где же дворянская честь?… Где совесть?! Раздел пятый, статья двадцать пять гражданского кодекса — сексуальные домогательства при отягчающих! Тебе что, мало одну меня облапать?!

— Вы решили отомстить, господин Немирович? — звучным голосом поддержала ее принцесса. — Конечно, она чуть вас не убила, но благородный человек не должен так поступать.

Алиса, естественно, не могла пропустить такой замечательный момент для скандала. Оглянувшись, я увидел не только ее, перегнувшуюся мне через плечо, чтобы ничего не пропустить, но и Грегорику, с ледяным выражением лица выжимавшую наполовину обрезанный подол бального платья в шаге позади. На заднем плане неподвижно застыла телохранительница — ту, похоже, пикантная ситуация ничуть не заинтересовала.

— Объясни-ка это! — рыжая нахалка по-прокурорски вытянула руку, указывая на изящный кружевной бюстгальтер, валяющийся у меня на коленях. Черт, это улика.

— Подсудимый невиновен, — с достоинством ответил я, быстро убрав руку с груди инсургентки. — Проверял функцию дыхания, всего-навсего. Может быть, вы и удивитесь, дорогие леди, но людям случается захлебнуться в воде, а плавать наша разбойница не умеет, как я убедился. Несправедливые подозрения больно ранят мое отзывчивое сердце.

«Разбойница», явно борясь с головокружением, все же приподнялась, оперлась на локоть и прикоснулась кончиками пальцев к припухшим губам — ну, простите, леди, я старался, как умел, ведомый исключительно благими намерениями. Потом она увидела деталь своего туалета и тоже вперилась в меня яростным взглядом.

— Я бы поверила, если бы своими глазами не видела, как беззастенчиво ты ее лапал! «Отзывчивое сердце», ха! — сверкнула глазами Алиса. Черт, ей пыль в глаза не пустишь, знает меня, как облупленного. — Я бы скорее согласилась утонуть, чем еще раз беспомощной попасть в твои грязные лапы. Думаешь, забыла, как ты шесть лет назад делал вид, что вытаскиваешь занозы, похотливец?!

— А кто тебе велел плюхаться попой на мой любимый кактус?… — завопил я, потрясенный несправедливостью до глубины души. — Мало того, что погубила Мамиларию симплекс, которую я собирался запустить в космос, так еще и застеснялась показаться доктору! Если бы не моя находчивость и та свечка, так бы и ходила сейчас, как дикобразиха!!!

— Ты бы посмотрел на свою рожу, когда капал горячим воском! Глаза сальные, ноздри раздуваются, слюни капают… я чуть с ума не сошла от стыда! — мгновенно покраснев, завизжала Алиса. — Наверняка нарочно кинул кактус в кресло! А потом я три дня сидеть не могла, не говоря уж про психологическую драму!

— «Травму», наверное?… А дело в том, что у кого-то юбки слишком короткие. Нет, я в целом не против, но как у тебя теперь хватает совести мне гадости говорить? Это своему благодетелю-то? Я ведь тогда не только коллекционного кактуса лишился, но и «Кодак» ты мне раскокала! Пришлось объектив менять. Вот это называется драма, неблагодарная ты хрюшка!

— Вот!!! И еще запирается! Зачем тебе фотокамера потребовалась, скажи на милость?! Извращенец! Вуайерист!..

— Вуайеристы из-за угла подглядывают, а я честно, прямо и благородно. Да ты же сама пришла! Рыдала и просила спасти! Должен я был сохранить на память этот волшебный момент или как?!

Нашу привычную перепалку прервал приступ кашля. Инсургентка села на песке и уже протянула руку, чтобы отобрать у меня свой бюстгальтер, но вдруг зашлась рвущими душу мокрыми спазмами — слышно было, как клокочет у нее в легких. Потом она согнулась, и ее бурно вырвало озерной водой.

Покачав головой, я поднялся на ноги. Качнулся, упершись руками в колени и пережидая приступ головокружения, выпрямился и, небрежно перебросив бюстгальтер через плечо, как аксельбант, осмотрелся. Потом обратился к Алисе, которая, кажется, намеревалась ругаться и дальше, но внезапно отвлеклась на инсургентку, которой явно было нехорошо.

— В общем, оставь инсинуации. Не прогуливала бы лекций, узнала бы много интересного — и про искусственное дыхание тоже. Потерпевшая нахлебалась воды, и если бы не мои грязные лапы, все могло повернуться куда как хуже.

— Сам себя не похвалишь… — несмотря на мою очевидную правоту, огрызнулась Алиса. Но градус обличительности уже упал. Еще больше его снизила рассудительная реплика Грегорики, которая с присущей ей быстротой разобралась в ситуации:

— Давайте сойдемся на том, что намерения господина Немировича были благородными. По преимуществу, — это она специально выделила голосом. — Особенно, если не отвлекаться на детали. Алиса, я понимаю ваши чувства, но, наверное, и в самом деле несправедливо обвинять человека, который только что спас двух девушек, не умеющих плавать. Притом, что одна из них едва не взорвала его десять минут назад. Думается, маэстрина Ротарь должна быть ему благодарна… как и госпожа Госпич, конечно.

Очкастая девица, которая сжалась, сидя на песке, обняв себя за плечи и умело делая вид, что ее здесь вовсе нет, торопливо кивнула и пролепетала:

— К-к-крайне вам признательна… г-господин Н-немирович… — кажется, она попыталась выполнить книксен, забыв о том, что сидит, совсем смешалась и покраснела так, что слезы выступили на глазах.

— Не стоит благодарности, — махнул я рукой в ответ, едва скрывая удовлетворение.

Кажется, соскочил с крючка. Виват принцессе! Это же надо, какая объективность — нет, положительно кровь императоров преисполнена справедливости и величия.

Неожиданно из-за спины Грегорики раздался еще один голос — ровный и холодный.

— Глупо позволять благородству перевесить здравый смысл.

А-а, горничная-телохранительница. Принцесса звала ее Хильдой, но интересно, каково, все же, ее полное имя? За всеми этими драками, беготней и стрельбой я так и не успел спросить. Да вряд ли бы она и ответила.

Грегорика, тем временем, повернулась к ней, и лицо ее приняло строгое выражение.

— Я согласна с тем, что госпожа Ротарь — заговорщица и преступница. Но ее руки так и не обагрились кровью, и у нас нет права ее судить. Все, что мы можем, это предать ее в руки правосудия… когда появится возможность.

Вот именно — когда появится. И если. Пока же, по общей логике, мы и сами практически преступники. Сомневаюсь, что принц Яков так легко забудет брошенное ему в лицо обвинение — он ведь немедленно ответил контробвинением. Конечно, с нашей точки зрения оно выглядело идиотским, но бог знает, что еще он выдумает, чтобы выкрутиться. Было очевидно, что недооценивать его не следует.

Что же касается пленницы, то горничная, кажется, не разделяла точку зрения хозяйки. Не дрогнув ни единым мускулом лица, он коротко ответила.

— Ненужная обуза, госпожа.

— Предлагаешь бросить ее обратно в озеро? — в голос Грегорики вернулся холодок. Ох, она же не выше меня ростом, как получается, что я смотрю на нее примерно с уровня колена? Счастлив, что не я ее оппонент. Сидевшая у наших ног инсургентка попыталась подавить очередной приступ кашля, угрюмо подняв глаза на принцессу, решающую ее судьбу. Впрочем, решение не заставило себя ждать.

Горничная, хотя и без особой охоты, склонила голову, повинуясь хозяйке.

— Как пожелаете, госпожа.

— Я сказала, чего желаю.

Еще бы — об эту скалу разобьется любой прибой. Принцесса явно не привыкла к возражениям.

Алиса, с опаской следившая за спором, решила, что пора вмешаться:

— Знаете, что-то холодно становится. Давайте разведем огонь, что ли?

В самом деле, прилипшая к телу мокрая одежда уже заставила и меня постукивать зубами, что же говорить про девушек. Самое время погреться. Вот только милая Алиса забыла про один нюанс, о котором я не преминул напомнить:

— Лично я не балуюсь табаком. Может быть, кто-то другой из нас не чужд вредной привычки?

Взгляды, которыми меня прожгли, принесли бы больше пользы, если бы помогли высушить промокший мундир.

— Т-ты в компании приличных дам из высшего общества, Золтик, — прошипела Алиса. Похоже, она уже поняла, что все не так просто, и досадовала на свою ошибку. — Представляешь кого-то из нас с папиросой?

— Упаси боже. Простите за несправедливые и чудовищные подозрения.

— То-то же. Хотя, конечно… — она злобно зыркнула в сторону инсургентки, — … некоторых можно представить и не только с папиросой, а с дымящейся бомбой, и с чем угодно неприличным.

Робко подала голос госпожа Госпич:

–…У н-нас н-нет спичек?

В дрожащем голосе звучало поистине детское разочарование. Не хотелось расстраивать ее и дальше, но я развел руками:

— Увы. Ни спичек, ни зажигалок. Боюсь, даже кресала с огнивом не найдется. Да и странно было бы, раз мы только-только низверглись с дирижабля, где с огнем, как помните, было весьма строго.

Алиса задумалась, а потом просияла:

— Стой, а п-помнишь, как туземцы добывают огонь? Кремнем постукать о кремень, чтобы искры?…

— У тебя есть кремень? Или, может быть, быстренько найдешь? Я вижу вокруг только гранит, а с него в плане искропроизводства толку мало.

В самом деле, привыкшие к темноте глаза позволили разглядеть сосновый бор, протянувшийся вдоль берега, на который нам посчастливилось выбраться. Невысокие скалы, обрывающиеся в озеро, являли собой замшелый, потрескавшийся гранит, и стучать по ним было совершенно бесполезно.

— А еще, погоди, если деревяшечки потереть друг об друга? — неуверенно предложила Алиса. — Вот индейцы же добывают огонь трением…

— Белому человеку сие искусство практически недоступно, — отрезал я. — Хотя попробуй, потри деревяшки, заодно и согреешься.

— Лучше я этой деревяшкой буду стучать тебе по башке, — огрызнулась она. — Вдруг ты придумаешь что-нибудь, вместо того, чтобы ехидничать. Заодно и согреюсь.

— Прошу, — я изящно поклонился, подставляя загривок. — Буду эротично стонать и попискивать.

Судя по хмуро сдвинувшимся бровям замерзшей, как и все остальные, Грегорики, воображаемая картинка ее не развеселила. Она заявила, почти не выдавая дрожи в голосе:

— Оставим шутки и п-подумаем позитивно. Какими вообще ресурсами мы обладаем?

— У меня есть у-увеличительное стекло, — подняла руку, как и подобает примерной ученице, очкастая зубрила.

— Вот только до утра мы околеем, как пить дать, — пробурчал я, шаря по карманам. Увы, там не нашлось ничего полезного, кроме универсального ножика-инструмента и тяжело оттягивавшего внутренний карман дневника. Вот, кстати, и пригодилась его герметичность. Знать бы заранее, сунул бы между страниц пару спичек. Увы — на бал ведь собирался, не в экспедицию.

— Тогда, может быть, вспомните, какие еще бывают способы добыть огонь? — теперь в голосе принцессы вместе с дрожью почувствовалось и легкое раздражение. А вот я бы на ее месте не спешил злиться — хотя бы из-за вопиющего гардеробного неравенства. Невесомый шелк вечерних платьев уже должен был начать подсыхать, в то время как толстое сукно моего мундира противно и тяжело облепило плечи и ноги, и греть хозяина решительно не собиралось. Правда, если говорить о том, как именно облепляют тело различные ткани в мокром виде… хм… шелк имеет ряд несомненных преимуществ. Я с большим трудом отвел глаза от высокой груди принцессы и заговорил деловым тоном.

— Почти все методы огнедобычи требуют либо солнца, либо специальных устройств, которых у нас нет. То же трение дерева по дереву — это только кажется просто. На самом деле нужна твердая высушенная палка, на которую сгодится не каждая порода, веревочный лук и хороший трут…

— Есть сталь.

Телохранительница положила руку на рукоять короткой шпаги, блестящее владение которой недавно продемонстрировала.

— Умница, Брунгильда!.. — удовлетворенно, как будто задача уже была решена, воскликнула принцесса. Жаль было ее разочаровывать, но…

–…Но стучать шпагой по граниту бессмысленно, только клинок тупить. Впрочем, не позволите ли… — я протянул руку, указывая на кобуру, которая отчетливо рисовалась на крутом бедре высокой телохранительницы. На балу кобуру успешно маскировала короткая, но пышная юбка из плиссированного черного газа, но теперь облепившая тело мокрая ткань с готовностью демонстрировала как оружие, так и прямой стан валькирии с крутыми изгибами бедер.

Брунгильда — ах, какое подходящее имя! Ей бы крылатый шлем и серебряную кольчугу, а уж статью телохранительница способна затмить любую оперную или театральную примадонну. В синематографе ее бы с руками оторвали. Тем более, что получится огромная экономия на каскадерах — прекрасная и спортивная Брунгильда не затруднится выполнить все опасные трюки самостоятельно. Интересно, давно она служит императорскому дому?

Бросив взгляд на принцессу — та легонько кивнула — телохранительница недрогнувшей рукой приподняла край юбки и вытащила автоматический пистолет. Нет, естественно, ей и в голову не пришло смущаться тем, что практически незнакомый парень разглядывает ее белье. Посмотреть, кстати, было на что. Тонкие черные чулки, долженствующие, по идее, удерживаться за волнующий глаз кружевной поясок, здесь соединялись тоненькими подвязками с надетым под юбку вопиюще-дисгармонирующим широким и утилитарным кожаным ремнем с латунной пряжкой. Висевшая на нем черная кобура с открытым верхом удерживалась снизу дополнительным ремешком, охватывающим сильное бедро. Взгляд невольно скользнул выше, к треугольным кусочкам ткани, прикрывавшим все остальное… оп, кино закончилось, юбка вернулась на место. Над ухом презрительно фыркнули. Приняв тяжелое вороненое оружие с тонким стволом и деревянными щечками рукояти, я с уважением осмотрел и его.

— Прекрасная у вас машинка, милая Брунгильда. Первый раз держу такую модель.

— «Парабеллум», — отрывисто ответила она. — Из гардариканских.

— Патроны в рукояти, как я понимаю?

— Да. Магазин снизу.

Действительно, в отличие от знакомых мне пистолетов с постоянным магазином, расположенным перед спусковой скобой, здесь все было решено более остроумно и компактно. Нажав на круглую кнопку, я вынул обойму… нет, постойте, вместо узкой полосы металла, удерживающей только донца гильз, здесь имелась плоская коробочка с пружиной, подпирающей заключенные внутрь нее патроны, и подающей их в патронник, когда нужно. Телохранительница назвала ее магазином, наверное, так правильнее.

Легкие щелчки — и мне в ладонь выпала пара латунных патронов, поблескивающих гладкой оболочкой пуль.

— Ага! Слушай, Золтик, ты — голова! Стрельнуть и поджечь что-нибудь! Только, наверное, надо бы сначала хворосту набрать? — восторженно воскликнула Алиса.

— Хворосту обязательно надо, но вот все остальное не так просто. Выстрелом даже сухую траву не подпалишь, ее лишь разбросает расширяющимися пороховыми газами. Придется действовать похитрее. Брунгильда, вы готовы пожертвовать пару патронов? Оружие может еще понадобиться, но и без костра нам не выжить холодной ночью.

Она молча кивнула. Прекрасно, я не рассчитывал на столь быстрое согласие.

— Хорошо. Собирайте пока сушняк, а я… пойду-ка еще разок искупаюсь.

Целомудренно удалившись в сторону пляжа, я скинул мундирный сюртук и брюки и, оставшись в одних трусах, поежился, хлопнул на животе одинокого комара и неохотно побрел в воду, сопровождаемый озадаченными взглядами девушек. Хорошо хоть, что трусы черные, а не в горошек — вот сраму-то было бы.

Вода была холодной, но тем активнее я работал руками и ногами. Ярдах в пятидесяти от берега на темной воде светлело пятно — надувшийся, как вялая медуза, шелковый купол грузового парашюта никак не желал тонуть. Подплыв, я осторожно, чтобы не запутаться в стропах, пошарил внизу. Вытянув за длинную стропу на поверхность подвесную систему, я отцепил металлический цилиндрик, прикрепленный к лямке, и скорее поплыл обратно, стуча зубами от холода. Неплохо было бы и сам купол вытащить, но это оставалось свыше человеческих сил — чтобы буксировать его или свернуть и извлечь намокшую и отяжелевшую ткань из воды, требовалась лодка, не меньше.

Шорох и треск, донесшиеся до моих ушей, показывали, что невольные спутницы не сидели, сложа руки. Напротив, они с радостью ухватились за предложение, поскольку ждать и мерзнуть оказалось куда хуже, чем собирать сухие сосновые ветки, в изобилии усеивавшие мягкий ковер изо мха и палой хвои. На ограниченной толстыми прямыми сосновыми стволами полянке, в которую переходил пляж, осталась только певица-инсургентка, продолжавшая кашлять и хрипеть. Алиса, принцесса со своей телохранительницей и даже очкастая отличница бродили в потемках поодаль, шурша валежником, натыкаясь на ветки и ойкая.

Теперь все зависело от того, насколько качественными маячками обозначает свои грузы федеральная почтовая служба. Если фонарь недостаточно герметичен или в нем сели батарейки — дело плохо.

Выстукивая зубами дробь, я выжал не успевшие, естественно, подсохнуть брюки и рубашку, с трудом натянул их и уселся на корточки над собранной горкой сучьев. Сучья были хорошие — сосновые, высушенные солнцем и прокаленные до звона. Но необходимой растопки пока не наблюдалось. Хотя нет, Брунгильда подошла и высыпала охапку ломких еловых веточек — видно, не чужда лесной жизни, знает, что без них костер не разжечь. Я благодарно кивнул.

— Помельче поломать и сложить кучкой… апчхи! А я попробую устроить пирозажигалку.

Фонарик с готовностью зажегся, ослепив привыкшие к темноте глаза. Великолепно. Осталось отвинтить крышку с линзой и добраться до лампочки. Вытерев мокрые пальцы о шершавый ствол ближайшей сосны, я принялся бороться с тугой резьбой, прижимавшей резиновую мембрану.

— О счастье! Тут даже вкручена запасная лампочка. Выходит, у нас две попытки.

— Д-думаешь, с одного р-раза не выйдет? — озабоченно поинтересовалась Алиса, постукивая зубами. — Л-л-лампочку же много раз м-можно в-в-включать.

— Стекло придется выкрошить, а нихромовая нить накаливания на воздухе мигом перегорает, стоит подать электричество. Так что будет одна-единственная вспышка. Порох тоже сгорает моментально, а его у нас с гулькин нос…

Вывинтив миниатюрную лампочку, я взял ее за цоколь и аккуратно сжал стеклянную колбу маленькими пассатижами из набора моего незаменимого инструмента, вставив между концов сучок, чтобы не повредить нить. Коротко хрустнуло, и стекло лопнуло, рассыпавшись мелкими осколками. Поднеся лампочку к глазам, я облегченно перевел дыхание — нить накаливания осталась целой.

Устроившись на четвереньках и сложив из толстых сучков подходящее основание, напоминающее редкий сруб, я просунул туда фонарик, уложив его на бок так, чтобы торчащая на проволочных рожках нихромовая нить почти вплотную прилегала к подложенному снизу плоскому куску сосновой коры. Осталось покачать и вытащить пули из двух пистолетных патронов и высыпать порох туда же. Кучка оказалась совсем небольшой. Присыпав порохом нить накаливания, я еще раз вытер руки и начал осторожно выкладывать над пороховой пирамидкой крохотную поленницу из ломаных стеблей сухой травы, перемежаемых тончайшими еловыми веточками. Когда внутренность сруба оказалась заполненной, я удовлетворенно отряхнул ладони и огляделся.

Сосредоточенность огнепоклонника-костростроителя помешала заметить, какой напряженной стала атмосфера. Все девушки собрались вокруг, и, вытянув шеи и едва не стукаясь лбами, заглядывали мне через плечо. Я чувствовал колено Алисы с одной стороны, и дыхание принцессы с другой: забыв обо всем, даже почти перестав дрожать и щелкать зубами, они зачарованно уставились на потенциальный костер. Нет, ну нельзя же это просто так вот оставить!

— О-о-о-о, долог и труден был путь человека к согревающему огню, — протяжным речитативом завел я, молитвенно вытянув руки к темным небесам и покачиваясь, как камлающий шаман. — Нескончаемые времена лишь громовые молнии и огненные горы хранили тайну божественного пламени. Жестоко страдали холодными ночами древние люди, бунтовали их желудки от сырой пищи, а рык подбирающихся во тьме кровожадных диких зверей поселял страх в дрожащих сердцах. Но нашелся герой, рекший: «Пойду и добуду у богов секрет рукотворного огня, ибо сострадание к вам, родичи, кипит в моем сердце, да и отвагой и смекалкой я не обижен. Хватит мне молодецкой силушки, чтобы померяться со стариком-громовержцем и отобрать у него первозданное пламя. Только знайте, родичи, могущественный огонь рождается из малой и хрупкой искры, которую может загасить даже крылышко мотылька. До̀лжно беречь эту искру от разбойного ветра и лелеять, кормить душистыми сухими травами. Однако страшусь я, что могучего моего дыхания слишком много станет для того, чтобы сохранить искру и раздуть в первый, юный и свежий язычок огня. Как бы мне с моей молодецкою силой не погубить всего дела, задув нечаянно драгоценное пламя. А чтоб не случилось так, родичи, надобно послать со мной самых первых красавиц племени, девиц с дыханием нежным, как утренний ветерок — только они окружат искру заботой и выпестуют, подобно новорожденному дитяти». Задумались древние люди и вопросили: «А не хватит ли тебе, герой-молодец, одной красавицы, чтобы нянчить огонь? Потому как мало у нас в племени пригожих девиц, жалко нам всех отдавать тебе одному». Но тверд был герой, и не сбить было его с избранного пути. «Пожалейте поперву себя, родичи, ибо жадность оставит вас прозябать в холоде, голоде и темноте. Случись так, что не хватит трепетного дыхания одной красавицы, что станет тогда с человеческим родом? Сгинет и пропадет в вечной тьме, и лишь волки споют похоронную песнь ему. Потому не жмитесь и подавайте скорее девиц-красавиц, да самых пригожих»…

–…Ладно, ладно, сказочник, все понятно, — проворчала Алиса. — Когда дуть? Сразу как вспыхнет или попозже?

— Умница ты моя, — похвалил я, продолжая обкладывать сруб подходящими ветками. — Короче, система такая: равномерно распределяемся вокруг, выжидаем пару секунд, потом нежно и трепетно дуем. Главное — чтобы воздух поступал в очаг горения снизу, поэтому дуть надо фактически с уровня земли. Все ясно?

Девушки нестройно подтвердили и торопливо распределились вокруг потенциальной огненной колыбели. Выполнение задачи, естественно, потребовало от них принять позы, поистине ласкающие мужской взгляд. Поскольку укладываться ничком на сырой мох ни одной из моих невольных спутниц не захотелось, им пришлось устроиться на четвереньках, высоко задрав обтянутые мокрыми платьями и юбками попки и прильнув грудью к земле. Если бы у них были кошачьи хвостики, то они бы сейчас дружно торчали в зенит. Лица были серьезны и исполнены понимания важности предстоящей задачи. Даже беспрерывно кашляющая черноволосая певичка попыталась присоединиться, но я остановил ее.

— Не стоит, не стоит, мадемуазель инсургентка. Поддувать надо осторожно, а вы еще кашлянете и испортите все дело. Отдыхайте пока в сторонке.

Она попыталась было что-то сказать — уж не знаю, обругать меня или извиниться, по выражению мелового лица понять было невозможно — но послушалась. Все остальные девицы ждали в полной боеготовности.

Полюбовавшись, сколько позволяла совесть, я одобрительно кивнул:

— Да-да, вот именно так. Замерли, воздух не колышем.

С театральной задержкой поднеся палец к кнопке, я нажал. Щелкнул тумблер, коротко зашипело, и из кострового сруба вырвался язычок пламени. Сухая трава стремительно занялась от пороховой вспышки, затрещала, поджигая еловые веточки. Девушки старательно принялись дуть, жмурясь и хватая воздух полуоткрытыми губами, в то время как я, подавшись назад и удовлетворенно сложив натруженные руки на груди, наслаждался зрелищем и дирижировал:

— Прекрасно, прекрасно. Но только еще нежнее, как бы это сказать… трепетно. Как бы на ушко возлюбленному, вот так: ф-ф-уу, ф-ф-уу. Отлично! Разгорается, вы видели? Теперь следующий этап, подаем воздух сильнее. Тут уже надо работать страстно. Нет-нет, Алиса, кто же так пучит щеки? Некрасиво и неэффективно. Надо действовать грудью, вдыхать глубоко, выдыхать чувственно… Да-да, ваше высочество, так держать, у вас профессионально получается… Ай!..

Увлекшись, я не заметил, как Брунгильда выпрямилась, нависла надо мной и, не говоря худого слова, отвесила пинка. Нога была словно каменная.

Что же, жаловаться мне, в общем-то, не пристало. Поэтому я лишь вымученно ухмыльнулся, почесав в затылке под удивленными взорами остальных раскрасневшихся огнепоклонниц.

— В чем дело, Брунгильда? — поинтересовалась принцесса, переводя дух и вытирая копоть с нежных щек, пылающих дивным румянцем. Высокая грудь ее вздымалась так, что, казалось, готова была вырваться из тесных объятий украшенного стразами корсета. — За что ты стукнула господина Немировича?

Та помолчала, выразительно глянув на меня и приподняв бровь. Но в итоге лишь отрезала:

— Уже горит, госпожа.

Какое счастье, что для суровой молчаливой воительницы труднее связать пару слов, выстраивая обвинительное заключение в похотливости и коварстве, чем немедленно покарать охальника физически и великодушно спустить остальное на тормозах. Слава, слава немногословию!

Правда, принцесса, похоже, все-таки догадалась, в чем было дело, судя по тому, как одернула слишком коротко обрезанный подол бывшего бального платья и прожгла меня взглядом. Однако педалировать тоже не стала, глядя, как деловито я вытащил фонарик и принялся перекрывать запальный сруб толстыми сухими сучьями. Прошло всего несколько минут, и пламя победно заревело, слепя глаза оранжевыми языками и распространяя волны благословенного тепла.

По бокам полянки лежала пара начавших трухлявиться сосновых стволов, и я подтащил их поближе, расположив в виде каре. Но девушки, не обращая на них внимания, собрались вокруг костра, протягивая к нему руки и подставляя бока. Воткнув пару палок подальше от пламени, чтобы не сжечь, я пристроил там промокшие туфли и развернул на руках мундирный сюртук. Толстое сукно тут же закурилось сизым паром. Тонкие шелка девичьих нарядов сохли быстрее, но только с обращенной к огню стороны. Решение лежало на поверхности, но прекрасным спутницам, кажется, что-то мешало.

Алиса, помахивая курящимся паром подолом короткого платья, раздраженно зыркнула на меня и поинтересовалась:

— Ну?…

— Что «ну»?

— Сколько ты будешь тут сидеть?

— Э-э-э… до рассвета минимум. Сюртук, понимаешь, и наполовину не просох, брюки, опять же…

— Дурак! Сгинь с глаз моих! Дай девушкам посушиться спокойно!

— Неужели мешаю? Тепло заслоняю или что?

— Мешаешь, да еще как!

— Вообще-то, это несправедливо. Я уже красовался тут в трусах, а вы…

В этот момент Брунгильда поднялась на ноги и, вжикнув крохотной молнией, начала флегматично снимать свой обалденный черно-бело-кружевной наряд горничной. Полюбоваться я, увы, не успел — над ухом свистнула запущенная Алисой сосновая шишка, и мне пришлось ретироваться в темноту.

Тоскливо вздохнув, я вышел на берег и постоял, пока ослепленные костром глаза заново привыкали к темноте. Над озерной гладью стелился легкий туман, едва слышно плескала о песок и камни волна, вели свои заунывные рулады какие-то ночные сверчки или цикады. Интересно, как они называются здесь, на севере? Где-то поодаль ухнул филин. Повертев головой, я определил направление на неясный гул, что слышал еще с воды. Скорее всего — порог или мощная шивера. Гудело примерно на три часа, если смотреть с берега на озеро. Очевидно, где-то правее из водоема вытекала протока.

Щеки еще горели от жара костра, и хотелось пить. Я зашел босиком в холодную воду, напился с ладони. Тут пришла новая мысль. Из окончательно развинченного фонаря получится узкий и высокий алюминиевый стакан. Так можно и воды вскипятить…

Пламя костра подсвечивало стройные сосновые стволы, уходящие вверх, словно колонны величественного храма Матери-природы. Сучья трещали, посылая ввысь потоки танцующих искр.

Времени прошло уже немало; я покидал камешки в воду, прошелся туда-сюда и окончательно соскучился. Наконец, направившись на свет костра и остановившись, безопасности для, за толстым стволом, я шепотом позвал:

— Эй, леди, позволительно ли к вам присоединиться?

Нет ответа. Наверное, все еще сушатся. А не исключено, что не слышат за треском костра. Ну, и что с того? Совесть все же надо иметь, или как?… Мне тоже, между прочим, холодно и скучно.

И вообще, день был тяжелый, имею же я право не напрягаться и не орать во все горло? Не слышат — значит, сами виноваты. Кроме того, если честно, никто, осмеливающийся именовать себя мужчиной, не имеет права упустить столь редкую возможность.

Успокоив, таким образом, совесть, я осторожно выглянул, щурясь в слепящий оранжевый свет. Жаль, что я не художник, потому что словами передать все великолепие открывшейся мне сцены было поистине невозможно.

Отсветы костра ласкали блестящие от пота тела жриц импровизированного лесного храма, с упоением оглаживая соблазнительные изгибы и выпуклости. Девушки целомудренно не стали снимать белье, хотя причина, надо думать, была в том, что легкий шелк нижних частей хмм… композиций уже высох, а обращенные к огню бюстгальтеры и так прекрасно испаряли влагу, курясь легким паром. Хм, может быть, они еще и стесняются? Право же, напрасно, совершенно напрасно. Впрочем, я не был в обиде, поскольку белье было самого высшего сорта, а столь широкому модельному диапазону позавидовала бы даже витрина Мюра и Мерилиза на главном столичном променаде. И дело было не столько в роскоши, сколько в различном социальном, ах, да! — и профессиональном, конечно же, — положении носительниц… и невольных манекенщиц. Не поймите превратно, я не простаивал часами перед той витриной. Просто, пробегая мимо, иной раз бросал оценивающий взгляд. В конце концов, полезно же быть в курсе достижений современной текстильной промышленности, не так ли?

«Отмазывайся, отмазывайся», — вдруг неожиданно напомнил о себе внутренний голос. Черт, а я уж думал, он угомонился навсегда. Теперь придется оправдываться…

Однако все пошло не так. Голос звучал едко, по обыкновению, но в нем отчего-то слышалась некая торжественность.

«Как я погляжу, с нашего прошлого разговора ты не стал ни умнее, ни раскованнее. К чему это лицемерие?»

— Какое лицемерие?

«То самое, что мешает тебе откровенно наслаждаться дивной картиной».

— Ну, не могу сказать, что совсем уже не получаю удовольствия…

«…Но одновременно терзаешься чувством вины? Ах, как это мило, как социологически добропорядочно! Какое закоснелое пуританство!»

— Смейся, смейся. Особым пуританством я не страдаю, сам знаешь, но… как бы это сказать… подглядывать все же нехорошо.

«Кто говорит о подглядывании? Сие есть любование, тонкое наслаждение естественной красотой природы. Да, природы во всех ее дивных проявлениях! Разве может считать себя мужчиной жалкая, ничтожная личность, которая не осмеливается воздать должное женской красоте?! Разве что импотент или педик — к которым ты, надеюсь, себя не относишь».

— Боже упаси.

«Вот именно. Я понимаю еще, если бы там переодевались какие-нибудь уродливые коровы, но твои спутницы — все красотки, как на подбор!.. Вообще, отвернуться в такой момент было бы поистине невежливо, если не сказать — оскорбительно по отношению к ним. Такое было бы доказательством лишь того, что ты не ценишь их ни во что, равнодушен к прекрасному и вообще некуртуазен».

— Второе и третье как-нибудь переживу, но с первым не согласен. Нечего возводить напраслину. Я их очень даже ценю… да и равнодушным тут остаться трудновато, если честно.

«Во-о-о-от! Слышу голос не мальчика, но мужа. И ни к чему лицемерно тупить взор — он должен быть острым, все замечающим, аналитичным. Даже, не побоюсь этого слова — критическим!»

— Критическим?

«Конечно. Каждая из девушек — индивидуальность. Красота каждой многогранна, и ее оценка требует научного, критического подхода. Ты же, в конце концов, не легкомысленный возрожденческий художник, собравший обнаженных натурщиц, чтобы сляпать очередное пасторально-пейзанское полотно с амурчиками и пастушками. Молодой ученый должен не только воспринимать общий эстетический посыл, но понимать, что именно он видит, оценивать и сравнивать. Благо, материал для сравнения у нас замечательный».

— Сравнивать? Хм-м… сравнивать. Но по каким параметрам?

«Начать, как мне кажется, следует со степени новизны — простой, но действенный совет. Дарю».

— Степень новизны, что и говорить, высокая. Не говоря, естественно, об Алиске. Что на нее смотреть, что там сравнивать? С ней-то мы еще с детского сада вместе плескались в ванне… и занимались сравнительной детской анатомией.

«О, да ты не безнадежен, скромный друг мой».

— Как будто ты не в курсе. Да и после детского сада — все эти наши летние купания на Бивер-крик… рыжая только и делала, что выпендривалась, натягивая новые купальники. Правда, кроме купальников, там и смотреть-то не на что. Тощая и плоская, как доска. Двух лет не прошло с тех пор, как появились хоть какие-то пупырышки.

«Ага, — проницательно заметил внутренний голос, — Но такая точность наблюдений доказывает, что ты не так уж обходил ее вниманием, как хочешь показать».

— Ну… не совсем обходил, — признал я. — Но она все равно, как мальчишка.

«Нет-нет-нет, ты не прав. Многие бы не согласились с твоей недооценкой очаровательных маленьких грудок».

— М-м-м… где это я слышал такое выражение?

«Не бери в голову. Но продолжим. Теперь белье. Я бы сказал, что невинные розовые трусики и лифчик, украшением коих служат лишь скромные бантики, не вполне ей идут. Не полностью отражают ее сущность».

— «Сучность», скорее. Да, если бы меня попросили сформировать для нее сценический образ, я бы, пожалуй… нарядил ее в красное. Рыжая ведь, логично?

«Так-так, ход твоих мыслей мне нравится. Безусловно! Алиса поскромничала, наряжаясь на бал, но ее острый язычок и взрывной характер заслуживают более энергичного оформления… да, конечно! Рискованная комбинация алого шелка и туфель на высоком остром каблуке поднимут ее на новый уровень. Ладно, с Алисой Саффолк, безо всякого сомнения попадающей в категорию подруги детства, все более-менее ясно. Кто следующая»?

— После Алиски степень новизны у всех остальных одинаковая, так что придется искать новый критерий.

«Тогда, безусловно, по степени значимости следует перейти к ее высочеству Грегорике Тюдор. Вряд ли найдется какой-то параметр, по которому царственная наследница династии хоть на малую долю отступит от высшего совершенства»!

— Тебе бы в придворные спичрайтеры записаться, подхалимствовать перед сильными мира сего. Впрочем, она действительно очень красивая.

«А какая осанка… какие изгибы!..»

— Что и говорить, в отличие от Алисы, принцессу не примешь за мальчишку.

«Еще бы! Изящная, тонкая и стройная, но при том очень женственная фигура. Занятия балетом, безусловно, пошли ей на пользу, а отсутствие фанатизма в этом деле — спасли наследницу от того, чтобы превратиться в плоскую, узкобедрую, сухую и широкоплечую вешалку, каковых немало среди профессиональных балерин».

— Слушай, ей всего девятнадцать лет, какой смысл сравнивать ее со старлетками из Императорского театра, несущими печать своей нелегкой профессии? Природа щедро одарила девушку, которая не пренебрегала тренировками как тела, так и ума — вот тебе и секрет гармонии.

«Ты прав, мой объективный друг. Хотя это прозвучало слишком строго и научно. Знаю-знаю, ты не склонен к восхищенным рукоплесканиям, ахам и охам, но не запирайся — настоящую красоту ты действительно ценишь. Скажи, отчего это вдруг повлажнели глаза? Дым костра сюда не долетает, не надо!..»

Торопливо вытерев сыроватым еще рукавом не ко времени набухшие ресницы — Да с чего бы это, в самом деле?!.. — я сердито пробурчал в ответ:

— Не буду я ничего говорить. Совсем не каждое слово, что крутится на языке, стоит озвучивать.

«Понимаю. И понимаю гораздо лучше, чем тебе кажется. В нашем благовоспитанном мире настоящее совершенство так редко, так уникально, что перед ним не просто хочется склониться с восхищением и трепетом — страшно повредить ему любым грубым движением, сглазить неловким словом, правда?»

— Ну… конечно, да.

«Тогда мы обсудим ее высочество исключительно по секрету. А чтобы подчеркнуть, что мы ничуть не льстим принцессе, и не превозносим ее исключительно из подхалимства или чрезмерного трепета перед императорским происхождением… включим в общую картину ее великолепную боевую горничную!»

— Должен признать, неплохая мысль.

«Ты обратил внимание, как они похожи? Конечно, Брунгильда чуть повыше, но общие пропорции мне видятся практически идентичными. Поистине знаковое совпадение! Суровая телохранительница развивала свое притягательное тело не танцами, а фехтованием, рукопашным боем и стрельбой, но — обрати внимание! — не превратилась в вульгарную бабищу-рестлершу со сломанным носом, вроде тех, что мутузят друг друга на потеху толпы в низкопробных гладиаториумах».

— Но костяшки у нее вполне набиты. Характерные мозоли налицо. Да и возраст — она ведь едва ли намного старше принцессы. Если вообще не ровесница.

«Это лишь добавляет остроты, щекочет нервы — как и бритвенно-холодный взгляд! Валькирия, конечно, вся погружена в служение принцессе, подчеркнуто стирая и нивелируя свой собственный образ, но ведь естественная грация никуда не делась… ах, ты только посмотри! Никогда бы не подумал, что в кобуре прекрасно помещается и расческа!..»

— И действительно — валькирия вооружена до зубов. Но сам понимаешь, с такой гривой ведь по-другому не справиться. Хм… и, конечно же, первой по списку идет принцесса… неужели сушка у костра делает волосы такими пушистыми?… Черт, почему в такой момент под рукой нет фотоаппарата?!..

«Пфе, лучше бы пожаловался, что не наделен даром Боттичелли или Тициана!»

— Да я и так запомню навсегда! Слушай, почему они так искрятся?!

«Великая загадка. О, смотри, теперь принцесса расчесывает хвост Брунгильде. И та еще отнекивается, подумать только!»

— И без толку, естественно. Если принцессе что-то пришло в голову, спасения нет. Но обрати внимание, как по-другому смотрится валькирия с распущенными волосами… сосем не так холодно и свирепо, как обычно.

«Только что это за странный оттенок? Складывается впечатление, что она внезапно поседела во цвете лет».

— Похоже на то. Это явно не краска — посмотри на корни волос. И брови. Вообще, ей бы удлиненные треугольные ушки, и была бы вылитая эльфийка.

«Темная эльфийка — обрати внимание на чуть более темный оттенок кожи по сравнению с принцессой. Впрочем, если дополнить образ ее высочества такими же эльфийскими ушками, мы получим еще более замечательную картину — минутка интима двух экзотических красавиц; пламя и лед, свет и тьма! Мммм… они прекрасны и так, но если чуть поиграть в воображении, не стоило бы поменять их скудные, хотя и очаровательные туалеты на контрастные цвета?… Принцессе, конечно, идут белоснежные кружева, а Брунгильда неотразима и строга в своем черном шелке, а как бы смотрелось, если наоборот?… Белые чулки на валькирии и черные на принцессе?…»

— Не отклоняйся слишком далеко, эстет. Кроме того, я чувствую, что если смотреть на них слишком долго, можно попросту ослепнуть.

«…Или валькирия почувствует нежеланное постороннее внимание и снова продемонстрирует призовую стрельбу? — проницательно заметил внутренний голос. — Ну-с, хотя и с болью от расставания с несбывшимся, нам пора двигаться дальше».

— Да. Нельзя же останавливаться на полдороге.

«Если же говорить о госпоже Госпич, то она, как уже было отмечено в ресторанном зале на борту “Олимпика” — практически уголовная преступница. Создавать перед мужчинами такое впечатление беззащитности, с нотками очаровательной неуклюжести и ароматом наивности необходимо попросту запретить на законодательном уровне. Иначе при взгляде на такую девушку даже самый затюканный омега-самец, стоящий на нижней ступени стайной иерархии, попытается самоутвердиться за счет нее, выпустив на волю самые низменные инстинкты».

— Мощная речь. Но в чем-то ты, пожалуй, прав.

«Природа наградила ее шармом, свойственным мягкой пушистой подушечке, в которую так и хочется зарыться. Ты только посмотри на этот размер — D, не меньше!»

— Похоже на то. С материнством у нее не будет никаких проблем.

«Неужели тебя это интересует? Фу! Дети, пеленки, грудное молоко — нет, это совершенно за пределами моей сферы интересов! Хммм… вернемся к теме. С другой стороны, госпожа Госпич не создает впечатления пышечки. И даже с талией все в порядке, пусть и не на уровне принцессы и валькирии. Занимается спортом?…»

— Едва ли — сам видел, как худо у нее с координацией. Да и бегать не умеет совершенно.

«Тогда остается предположить, что за научными штудиями она забывает нормально питаться — по идее, формы должны быть попышнее, а эти щечки — покругее и порумянее. Да и цвет лица немного землистый. Впрочем, в итоге мы получили весьма пикантное сочетание впечатляющей груди и миниатюрной фигурки. Но, на мой взгляд, ее стоило бы еще откормить. Сама девушка, похоже, не ценит подарка природы и кушает лишь тогда, когда выдастся перерыв в экспериментах. Настоящий синий чулок. Впрочем, возвращаясь к теме — белье хоть и простенькое, без претензий, но вполне соответствует образу хозяйки — другие девушки с такими данными злоупотребляют рюшечками и бантиками. Здесь же все просто и безыскусно; синий цвет госпоже Госпич, безусловно, к лицу. Так же как и черный — нашей незадачливой инсургентке».

— А, ведь и точно! Совсем про нее забыл.

«Тебе больше нравятся девушки, которые не пытаются тебя убить? Или хотя бы покусать?…»

— Представь себе. Хотя в артистичности этой клыкастой вампирке не откажешь — сценический образ она создала впечатляющий, и облачение эффектное, ему под стать. Было.

«Мда, для боевых действий лучше использовать не такой длинный шлейф и чулки попрочнее — хотя бы не ажурные».

— Где теперь тот шлейф? Кажется, он запутался под водой, и я его оборвал, грешен.

«Возможно, это и к лучшему. При ходьбе не цепляется, да и поле зрения не блокирует. А ведь — маэстрина тоже весьма хорошо сложена. Кто она, трансильванка? Или даже цыганка? Южная кровь добавляет перчика — ах, эти густые нахмуренные брови, эти крутые иссиня-черные локоны! Обрати внимание — какие тонкие и изящные щиколотки и линии запястий, длинная шея и рюмочная талия с амфорными изгибами при том, что она не совсем худышка. В этом есть что-то греческое».

— От гетер? Ноздри какие-то слишком нервные — уж не баловалась ли маэстрина кокаином? И почему она не снимает перчатки до локтя, даже когда все остальное напоказ?…

«Ты удивлен?… С чего бы? Среда жрецов искусства накладывает свой отпечаток, тут нет ничего удивительного».

— А вот принцесса, хоть и вращалась в артистических кругах, почему-то локтевые сгибы не скрывает.

«Так-так, преимущественное направление твоих мыслей становится все более понятным!..»

— Да что там тебе понятно, шут гороховый! И вообще, пора уже заканчивать это куртуазное занятие, комары кусаются.

С трудом избавившись от наваждения и протерев глаза — чтобы не блестели слишком подозрительно и маслено — я с сожалением вздохнул, предупредительно потрещал ветками и громко воззвал:

— Высокородные леди, нельзя ли погреться у вашего огня?

Шорох ткани и приглушенные голоса свидетельствовали, что скромность возобладала — даже если девушки и не успели до конца просушить свои легкие наряды, полюбоваться мне больше не удастся.

Получив, наконец, утвердительный ответ, я подошел к костру и пристроился на бревнышке рядом с Алисой. Усталые и пригревшиеся спутницы клевали носами и терли слипающиеся глаза. Попросив у телохранительницы шпагу и расщепив с торца длинную ветку, я воткнул в расщеп алюминиевый стаканчик и пристроил над огнем, после чего снова убрел в темноту — меня посетила новая мысль.

Когда я в поте лица резал подсохшие стебли тростника, увенчанные пушистыми метелками, за спиной зашуршали шаги. Брунгильда подошла, молча взяла охапку и вернулась к костру. Когда я, нагрузившись, последовал за ней, вода в стаканчике уже давно кипела. Ссыпав тростник в кучу рядом с бревном, я разровнял его в подстилку и сделал широкий жест:

— Приземляйтесь, леди. Утро вечера мудренее.

— Ой, Золтик, ты такой лапочка! — пропела, зевнув до ушей, Алиса. — Дай я тебя поцелую.

— Потом. Если захочешь, конечно, — привычно парировал я, и обратился к свернувшейся в жалкий клубочек инсургентке. — Маэстрина, а вам бы лучше выпить вот это.

Она угрюмо и недоверчиво взглянула на горячий стаканчик, где плавали разбухшие соцветия и листья.

— Отрава?

— Ничуть. Самая обыкновенная душица. Нет, не от слова «душить», — для наглядности я взял себя за горло и высунул язык — а от слова «душистая». Бабушка говорила, что помогает от кашля и при всяких грудных делах. Впрочем, мое дело предложить…

Густые брови удивленно взлетели вверх.

— Тогда… тогда… благодарю.

Инсургентка приняла стаканчик, подержала, грея ладони. Пригубила, снова тяжело закашлялась.

— Ложитесь. На бок. Так и дышать легче, и согреетесь. Я сейчас еще принесу тростника. Алиса, и вы, принцесса, — не пренебрегайте скромным предложением. Изысканных удобств сейчас все равно не будет.

Рыжая нахалка, не заставляя себя просить дважды, плюхнулась на подстилку, радостно поелозила, подложила ладошки под щеку и изобразила счастливый храп. Принцесса, чуть помедлив, последовала за ней. Осторожно устроилась между Алисой и спиной отвернувшейся и подтянувшей коленки к груди инсургентки. Опираясь на локоть, Грегорика вдруг улыбнулась — и такой теплой, чуть виноватой улыбки мне еще ни разу не приходилось видеть на ее лице. Оно словно осветилось.

— Поверьте, господин Немирович, здесь будет мягче и спокойнее, чем на перине. Тепло ваших с Брунгильдой рук — лучшая рекомендация.

«Ого. Оказывается, принцесса не сердится за неприличный фокус с коленопреклонением перед огнем», — заметил внутренний голос.

«Да и, вообще, как ни странно, все меньше напоминает неприступную и холодную, лишь иногда загадочно снисходительную к простым смертным Снежную Королеву, какой казалась на дирижабле», — согласился я.

Конец ознакомительного фрагмента.