Коробка Феникса

Тимофей Контум

Я не мог и предположить, чем обернётся для меня эта неделя вдали от мира. Я даже не думал, что окажусь свидетелем всех этих страшных событий, что я узнаю тайну, которая сожгла этот дом. Что же на самом деле произошло той ночью и кто тот загадочный незнакомец в чёрном? На эти вопросы мне ещё придётся найти ответы. Единственное, что я точно знаю: скоро что-то должно случиться.

Второй день

Чёрные развалины. Мой взгляд сам притянулся к этому зрелищу. Огонь стёр с этого дома всю его неприглядность, и сейчас всё это было похоже на развалины Мэндерли.¹ Я обжёг губы чаем и от неожиданности уронил чашку в сугроб. Горячий напиток стал плавить снег изнутри. Выглядело так, будто за ночь просто кто-то поменял декорации. Тишина и спокойствие всей этой сцены шли вразрез с тем, что было сегодня ночью. Мне хотелось пойти и потрогать все эти обугленные деревяшки, весь этот чёрный закоптившийся мусор, но я не мог этого сделать. У меня было непонятное чувство, что мне туда больше нельзя заходить.

Я поставил на пол металлическую коробку и двумя ударами молотка сбил замок. Внутри не оказалось ни денег, ни документов. Там лежала только толстая записная книга шоколадно-орехового цвета с бордовыми уголками, с бордовым обрезом в суперобложке. На ощупь обложка была кожаной. Внутри книги были записи. Все выполненные каллиграфическим почерком. Я присел на стул и перелистал её. Все записи были с датами, некоторые были без начала или без концовки. Я закрыл книгу. От неё исходило какое-то холодное чувство спокойствия. Но это спокойствие не было похоже на то, что я испытал в своём саду. Это спокойствие было ближе к отчаянию. Как будто владелец этих записей уже отстрадал своё и перестал чувствовать тревогу. Я не знаю, как я это понял. Я просто вдруг осознал это.

Я провёл пальцем по переплёту, поднялся выше и нащупал ляссе. Открыв книгу как раз в том моменте, где её заложили лентой, я начал читать.

Однажды над бескрайним золотым полем, полным спелой ржи, над призрачной берёзовой рощей, над зелёным зеркалом болота, в тёмно-синем небе плакала бледно-голубая посеребрённая Луна. Плакала она горько. В её слезах были непроглядный ужас и страх. Это заметила пролетавшая голубая сойка. Она взмахнула крылом, и свет плачущей Луны мигом разукрасил её перья в серебряно-синий. Она подлетела к Луне и спросила:

— Что тебя тревожит, Луна?

Луна всхлипнула и, указав на свой тающий бок, с тихим ужасом прошептала:

— Я убываю. Скоро совсем исчезну!

Птичка удивилась.

— Так разве это беда? — воскликнула она. — Через несколько дней ты опять вернёшься на небосвод и будешь освещать болото, поле, берёзовую рощу и всё, что видно, куда ни кинь взор!

Луна перестала плакать и тихо, но не без радости спросила:

— Точно? Точно вернусь?

Сойка села на лунину макушку.

— Конечно! Ты всегда возвращаешься!

Луна немного покраснела и улыбнулась.

— А я-то и не помню. Да уж, память уже не та!

Сойка взлетела, сделала круг и устремилась вниз. Около земли её остановил зов Луны.

— Постой, сойка!

— Да? — отозвалась сойка.

Луна потупилась.

— А спой мне что-нибудь. Пожалуйста!

— Хорошо!

Сойка села на лунный бочок и весело запела.

Петь сойка закончила только под утро, когда луна стала растворяться в молочной синеве неба.

— До встречи, сойка! Спасибо тебе.

— До встречи, Луна!

Серые лучи рассвета стёрли всё волшебство, и сойка, разом поменяв окрас на бледно-прозрачно-синий, опустилась вниз на берёзу, что стоит около болота, и уснула. Лишь перья трепал тёплый ветерок. Все птицы к тому времени уже проснулись и стали заниматься своими делами, не замечая спящую сойку. Она тихо исчезала в ярких лучах солнца, не отбрасывая тень. Как только солнце скрылось за горизонтом, сойка проснулась и вспорхнула вверх. Всё спало. Ночью всё выглядит красивее и загадочнее. Она взглянула на то место, где ещё вчера была Луна, и, пронзив голубой молнией облако, вспорхнула к звёздам. Пролетев рядом со склонившимся Овном и помахав крылом Семи сёстрам, она опустилась вниз.

Вскоре Луна вернулась, и сойка, как у них завелось, пела ей неистово. Так было с давних времён. Так будет всегда: бледно-голубая посеребрённая Луна, ночь и призрачно-синяя сойка, что поёт золотые песни великому светилу.

Я закрыл записную книгу. Похоже, это просто сборник чьих-то литературных этюдов. Поверить в то, что это написала Вика или, тем более, её отец, я не мог. Но и предположить, кто это написал, у меня тоже не получилось.

Краем глаза я заметил какое-то движение в руинах «Мэндерли». «Это вы, миссис де Винтер?» ² — пронеслось у меня в голове. Я положил записную книгу в коробку и быстро вышел из дома, на ходу слабо улыбаясь своей нисколечко не смешной шутке. «Миссис де Винтер» заметила меня и бросилась наутёк. Узнав в этом книжном персонаже Вику, я бросился за ней вдогонку. Добежав до конца улицы, она резко повернула влево и побежала по направлению к полю. На повороте я поскользнулся и упал прямо на спину.

— Чёрт!

Я вскочил и, задыхаясь, кинулся за ней. Девушка ускорилась (хотя куда ещё быстрее) и скрылась из вида, повернув направо. Когда я добежал до поворота, я увидел развилку.

— Серьёзно?!

Я вернулся домой, температура подскочила до 38,5. Я выпил антибиотики и лёг спать. Мне снился пожар.

Проснулся я через пару часов в жутко напряжённом состоянии. Прошедшее за сутки сильно смутило и встревожило меня. Открыв глаза, я понял, что испытываю жгучее желание излить скопившиеся во мне чувства.

Ещё с юношества я приобрёл привычку вести дневники. Так приятно бывает взять карандаш и строчку за строчкой писать и писать. После этого испытываешь какое-то приятное ощущение, как будто бы поговорил с очень близким другом.

После перечитывания своих записей через месяца два-три в моей голове всё вставало на место. Все чувства прояснялись — я начинал понимать самого себя и то, кем я являюсь. Не просто так говорил Есенин, что «большое видится на расстоянье».³

Но, к моему теперешнему огромному сожалению, я оставил записную книгу и пишущие принадлежности дома. Я поискал всё необходимое в ящике письменного стола на втором этаже, но нашёл там только стопку белоснежной бумаги. Ни карандаша. Ни ручки. Выглядит как издевка, что-то из разряда «смотри, но не смей трогать, трогай, но не пробуй на вкус, пробуй, но не смей глотать⁴». Вот так же и у меня сейчас: переживай, но не смей облекать это в слова. В попытке немного успокоиться я вышел прогуляться.

Свет солнца проходит через ледяные бледно-серые молочные облака и, отражаясь от толстой снежной перины, наполняет воздух чем-то прекрасно-удивительным. И это волшебство лёгкой, призрачной рукой успокаивает разбушевавшееся во мне море. И мне хочется, чтобы это продолжалось вечно, но, увы, фонари на нашей улице зажжены, и в мою комнату слой за слоем ложатся зимние сумерки, до тех пор пока в моей комнате не оказывается густой, как будто вязкий мрак, слегка прорезаемый бледным лучом, проходящим через грязные стёкла. Оттуда же на меня смотрят сожжённые руины, последнее пристанище и временная могила. Я отвернулся от окна. Надо, подумал я, съездить завтра в город и сообщить полиции и пожарным, что тут произошло, а на сегодня всё, баста! Надо себя чем-нибудь занять.

Я включил свет на кухне, взял сборник историй из сгоревшего дома и уселся читать следующую запись.

Каждый день, страдая от холода и тоски, он проклинал Небо за то, что вместо него умерли они. За то, что бог посмел отнять у него самое дорогое, то, что дороже ему собственной жизни. Каждый день он, засыпая, надеялся, что больше не проснётся, что эта пытка кончится, но каждое утро он открывал глаза и понимал, что обречён на ещё один день.

Температура на улице упала до минус пятнадцати, завтра начинается зима.

— Парень, есть мелочь? — он вздрогнул от своего голоса, такой он был осипший.

— Нет! Найди работу! — осудительно гаркнула ворона.

Он вздохнул.

Во рту стоял сильный тошнотворный вкус голода, больше похожий на болезнь. Он засунул руку в карман и на ощупь посчитал монеты. Вышло около сорока рублей мелочью, затем печально вздохнул и пошёл в магазин.

— Подождите! Постойте же!

Он почувствовал тяжёлую руку на своём плече.

— Чего же вы? — прошептал бархатный голос.

Он обернулся и удивился. Ему показалось, что это ангел сошёл с небес: белоснежная, светящаяся в свете уличных фонарей кожа, волосы из снега и бездонные голубые глаза. Он не знал, что ответить. Незнакомец продолжал:

— Я вижу, что жизнь вас помотала. Я проходил мимо, и мне стало очень вас жаль. Я прошу вас, примите это, — незнакомец достал купюру в тысячу рублей. — Прошу вас, вам это точно нужно больше, чем мне. Не смогу себя сегодня порадовать сладким, зная, что кто-то столь несчастен. Возьмите, купите себе еды!

В смущении он отстранился от незнакомца, но тот сам положил ему деньги в карман грязной куртки.

— Не знаю, как вас отблагодарить… — начал он, но незнакомец прервал его.

— Единственное, чем вы можете отблагодарить меня, — это побыть счастливым. Хотя бы один день… Ну ладно, я очень спешу! До скорого свидания!

Незнакомец быстрым шагом направился дальше, а наш герой остался стоять с деньгами в кармане и с тихой радостью от того, что ему повстречался такой добрый и бескорыстный человек.

Но вскоре его радость исчезла. Через пару шагов к нему навстречу вышли два таких же бездомных, как он. Хотя сравнивать их и говорить, что они похожи, нельзя. У них в глазах горел огонь зависимости, желания наживы, нетерпения и раздражения, а у него тускло, голубым огоньком горели тоска, боль и сожаление.

Он решил поскорее обойти парочку, но один из них схватил его за капюшон и притянул обратно.

— Слышь, это, либо быстро отдаёшь баблосы и целёхонький возвращаешься под свою лавку, ли…

Его перебил второй:

— Либо кровью харкать будешь, понял?

Бедняга вырвал свой капюшон.

— Есть же ещё один вариант — мы поделим деньги поровну…

Сильная рука стиснула его горло.

— Слышь, ты, дипломат хренов, деньги отдал, или мы в процессе естественного отбора заберём и твою сраную жизнь!

Его напарник загоготал:

— Ну ты и сказанул, «естественный отбор»!

В нашем герое вдруг резко проснулся непривычный для него инстинкт самосохранения. Голодный организм, начхав на все чувства и эмоции, приказал: «Беги!» Сильно ударив вора и толкнув его напарника, он бросился бежать. У него была фора в пять секунд. Через метров шестьдесят они настигли его. Блеснул металл, и наш герой с криком рухнул на наждачку асфальта. Кулаки выбивали из него слёзы, мольбы и под конец мучительный стон. Один уже успокоился и встал, но второй продолжал яростно молотить кулаками.

— Харе! — стоявший схватил своего напарника за плечи. — Там кто-то идёт!

Оба резко насторожились. Действительно, где-то недалеко послышались звонкие шаги.

— Хватай деньги и погнали!

Нашего бедного героя перевернули на спину и стали рыскать по карманам.

— Гнида! Где они?!

— Нашёл! Всё, погнали, погнали!

Он лежал в кустах полумёртвый, истекающий остывающей кровью. Шаги приближались, и наконец на лицо бедняги упала тень. Бархатный голос с испугом воскликнул:

— О боже! Как они вас! Чёрт, это всё я виноват! Вот я дурак!

Знакомый незнакомец попытался поднять бедолагу, но тот запротестовал.

— Я… Я хочу присоединиться к ним, к ней, к моей Анюте… Я больше не хочу оставаться в этом мире…

Знакомый незнакомец присел рядом и, положив ледяную руку ему на лоб, устало и тоскливо вздохнул. Нашего героя пронзила слабая боль. Она прошла от пяток до головы и остановилась в затылке.

— Боже!

Его глаза тупо уставились на небо, с которого, тихо шелестя, начал сыпаться снег. Он умер за минуту до зимы и, к сожалению, не смог увидеть начинающийся снегопад, который вскоре превратился в метель. Метель столь красивую, что я и не берусь расхваливать её, ведь мы все и так знаем красоту декабрьских метелей. Не так ли?

Я захлопнул книгу. То ли это мне стало так плохо от рассказа, то ли температура опять поднялась. Я положил книгу на стол и рухнул в постель. Дурнота занавесом закрывала мой разум от меня самого. Реальность становилась плоской, бесцветной, нереальной. Я видел свои руки, и они казались мне чужими. Я закрыл глаза. Сцены убийства, бархатный голос, луна, сказочный лес и огонь. Огонь. Голова разрывалась. Я открыл глаза и понял, что мой дом охвачен пламенем. Не помня себя от ужаса, я бросился вон из комнаты и полетел вниз по лестнице. Каждая ступенька обжигала меня. Разум окончательно помутился, и, упав на пол первого этажа, я понял, что не могу подняться. Вокруг кромешная тьма. Я просто брежу… — эта мысль постоянно выскальзывала из моих горячих рук, — просто брежу… Я попытался подняться, но, обессиленный испугом, повалился на пол. Всё кружилось, вертелось, я попал в бесконечный калейдоскоп. Через час или, может, два, а может быть, через всю вечность, лихорадка разжала свои тиски. Я лежал на полу на спине, меня волнами накрывал озноб. Сознание по кусочкам собиралось обратно воедино. Я покрутил глазами и поймал свет, который проходил через кухонное окно. Мой взгляд зацепился за него. Будто опираясь на этот луч света, я поднялся и пошёл к стенке. Где-то там был выключатель. Не отрывая взор от света, я начал исследовать поверхность в поисках кнопки. Холодные обои неприятно касались моей щеки. Моя рука нащупала выключатель, и я щёлкнул им. Глаза заболели от света, и я прищурился. Я почувствовал, что нахожусь не один. Я замер. Жуткое ощущение. Я перестал дышать и прислушался. Вроде ничего. Я медленно повернулся вправо и вскрикнул. Из окна гостиной на меня смотрел ворон. Он никак не отреагировал на мой крик. Он продолжил за мной наблюдать. Я попятился назад и спрятался за кухонным столом. Птица не улетала. Вдруг на улице я услышал скрип снега. Кто-то ходил там. Ворон тоже это заметил. Он повернулся на звук. Я залез под стол и наблюдал. Мне страшно хотелось закрыть глаза руками. Ворон в окне занервничал. Я не выдержал и зажмурился. Через пять секунд тишины я открыл глаза. Ворона не было. Вылезать из-под стола я боялся, но надо было выпить жаропонижающее. Озноб всё ещё мучал меня. Я вылез из своего укрытия, схватил нож из раковины и подошёл к окну. На улице никого не было. Я прислушался. Всё было тихо. Я решил, что проверю сад с утра.

Через двадцать минут я уже сидел на втором этаже и пил лекарство из огромной кружки. Пар исчезал во мраке.

Вскоре я заснул.

Я не знал, верить своим глазам или нет. Медные лучи зимнего солнца скоро должны были зажечь небо оранжевыми пятнами. На часах, кажется, было полвосьмого, хотя нет, семь пятнадцать — двадцать… Ну да, полвосьмого, если округлять. Я уже как двадцать минут проснулся и разглядывал мраморное тёмно-синее небо, по которому плавно плыли белые тягучие облака, как вдруг я заметил яркий луч и какое-то движение на участке моих соседей. Сначала это движение было аккуратным, как будто кто-то боялся, что его заметят (боялся, что замечу я), но потом оно стало уверенней, и луч света поскакал по снегу прямо к развалинам. Я знал, кто это, но не мог поверить в это. Она попала в блёклый луч моего фонарного столба. На ней была большая серая куртка (непонятно, откуда она её взяла). Я слез со стула и осторожно, словно шпион, стал наблюдать за ней. Она быстро подбежала к пепелищу и (о нет!) юркнула прямо под обвалившийся второй этаж дома. Через десять секунд я услышал её крик, а затем с силой сдерживаемые рыдания: она нашла своего отца (но разве она не его искала?). Как же мне стало её жалко. Бедная, ещё совсем юная девушка, маленький цветок, лишилась дома и семьи. И я уверен, что даже несмотря на то, каким был её отец, она всё равно любила его. Теперь, когда я слышал её слезы, моё сердце трещало по швам. Мне хотелось выбежать к ней навстречу, обнять её и закрыть ей глаза. Мне хотелось утешить её, стереть из памяти это жуткое видение, хотелось подарить ей покой, но, увы, я не в силах сделать нечто подобное. Теперь ей поможет лишь время. Удивительно, как иногда внезапно может прийти человеколюбие. Удивительно и то, каким мощным может оказаться это чувство.

То, что произошло далее, добило меня окончательно. Она вылезла и вытянула из-под руин своего мёртвого, искусанного огнём отца, а затем за ноги потащила его по снегу. Бедняжка на середине пути, обессилев от тяжёлой ноши, с детским криком отчаяния упала в снег. Я чувствовал её отчаяние. В моей груди будто открылась яма, в которую я проваливался. По щеке скатилась невидимая слеза. Мне жутко хотелось помочь ей, но я боялся, что, увидев меня, она опять сбежит. Бедная девочка продолжила тащить своего отца, своего горе-защитника по снегу по направлению к дыре в заборе.

Рядом с забором она успокоилась и, перебиваясь редкими слезами, вытащила мертвеца за ограду. Я отошёл от окна, но, вновь увидев движение, прильнул к нему и стал с удвоенным вниманием наблюдать. Теперь я был уверен, что мой разум трезв. Зачем она вернулась? Она быстро пробежала по участку и нырнула в пепелище. Десять, двадцать, тридцать секунд. Осознание пришло неожиданно. Я почувствовал вибрации, исходящие от записной книги. Она изначально пришла за ней. Не за отцом, а за книгой… Но как она, придя в прошлый раз на пепелище, не проронила ни слезинки? Ведь логично было бы предположить, что в пожаре погиб её отец… Хотя, быть может, она подумала, что её отец был не дома в ту ночь? Хотя что за бред! Куда пойдёт пьяный (сто процентов он был пьян) человек ночью, когда в округе, кроме меня, больше никого, а до ближайшего города идти и идти?.. И, даже если и предположить, что ей в голову могла прийти столь глупая мысль, непонятно, как она опять же не расстроилась хотя бы из-за самого пожара. Ведь сгорел её дом! Я стал путаться в этих вопросах, в голове стали появляться ужасные теории о том, что могло произойти в ту ночь, но я их упорно отгонял. «Бред! Бред! — твердил я себе. — Будь проклята моя бурная фантазия!» Девушка вылезла из-под руин и, сбивая следы, юркнула в тёмный зев дыры, затягивая за собой тело своего отца.

Яркое солнце через лобовое стекло моей машины больно било мне в глаза, дорога несла меня к давно проснувшемуся городу.

Примечания

1

Отсылка к книге Дафны Дюморье «Ребекка»

2

Отсылка к началу книги Дафны Дюморье «Ребекка», где главная героиня во сне приходит к сгоревшему поместью.

3

Стихотворение Сергея Есенина «Письмо к женщине»

4

Отсылка к фильму «Адвокат Дьявола». Режиссёр — Тэйлор Хэкфорд