Дети Ирены. Драматическая история женщины, спасшей 2500 детей из варшавского гетто

Тилар Маццео, 2016

Ирена Сендлер – национальная героиня Польши, которую сравнивали с Оскаром Шиндлером и номинировали на Нобелевскую премию мира. Во время Второй мировой войны Ирена спасла от Холокоста 2500 еврейских детей, хотя каждая операция несла для нее и ее близких смертельную опасность. Эта книга рассказывает историю Ирены: как миниатюрная женщина тайно выстроила целую сеть по спасению детей, вместе с соратниками выводила детей из гетто по канализационным трубам, прятала под пальто и в гробах, проскальзывала через потайные ходы в заброшенных зданиях. Ирена стала одной из ключевых фигур Сопротивления, которое сумело вырвать ее из застенков гестапо, и беспримерным символом мужества для всех женщин.

Глава вторая

Девочки доктора Радлиньской

1935–1940 годы

Лекция закончилась, но профессор не спешил уходить.

Студенты в левой части аудитории тоже замерли, стояли, не шевелясь и затаив дыхание. Ирена была среди них. Осенью 1935 года ей исполнилось уже двадцать пять, но из-за роста чуть выше метра пятидесяти она была ниже всех вокруг. Но никто из тех, кто знал Ирену, не сомневался, что, несмотря на миниатюрность девушки, ее политические убеждения стоят немалого.

Секунды тянулись медленно. Все в аудитории напряженно ждали. Внезапное движение справа и порыв воздуха, когда тело встретилось с телом, было похоже на коллективный выдох. Ирена видела всполох зеленой ленты, прикрепленной к пиджаку молодого человека. Наконечник его поднятой трости блеснул на свету²⁵. Лезвие. У этих негодяев на концах трости лезвия, и сейчас они пустят их в ход! Рядом вскрикнула девушка, за этим последовали неразбериха и звук ударяющих в кость медных кастетов. Опять завязалась рукопашная.

Но вот кулак и медь взметнулись перед Иреной. Рядом с ней стоял сокурсник, еврей, молодой человек в очках с темными вьющимися волосами. Один из тех, с зелеными лентами, взмахнул тростью и заорал на него: «Почему ты стоишь?» Тот спокойно ответил: «Потому что я еврей».

Развернувшись к Ирене, распоясавшийся хулиган закричал и на нее: «А ты, ты чего стоишь?» Ирена не двинулась с места. Друзья не раз волновались о том, насколько безрассудно бесстрашной она могла быть в иные моменты. Консервативные профессора сетовали на ее дерзкий, настойчивый идеализм, но Адаму нравилась эта черта характера Ирены. Смело ответив, она хотела еще больше разозлить стоящего перед ней молодого мерзавца. Их взгляды встретились. «Потому что я полячка!» — выкрикнула она²⁶. В ответ в лицо ей ударил одетый медью кулак. Ирена почувствовала во рту вкус теплой крови, затем ее накрыла тьма.

Причиной протестов в университете Варшавы в 1935 году стало объявление об учреждении «скамьи гетто»: специальной зоны для размещения в аудитории студентов-евреев отдельно от так называемых арийцев²⁷. Ультраправые набирали силу не только в соседней Германии: у Польши тоже были проблемы в этом плане. Насколько Ирена и Адам могли судить, крупнейшей из них была организация под названием ONR — Oboz Narodowo Radykalny, или «Национально-радикальный лагерь»: правая ультранационалистическая политическая группировка, чья тактика насилия и расистская риторика набирали силу и были направлены на пропаганду отвратительного антисемитизма. Сторонники ONR с гордостью демонстрировали свою принадлежность к организации ношением зеленых лент.

Нельзя терпеть это издевательство! Ирена, Адам и все их друзья были в бешенстве, услышав о гетто. Еврейские студенты и их сторонники яростно протестовали, вообще отказываясь сидеть на лекциях. Одни профессора приказывали протестующим покинуть аудиторию. Другие поддерживали их и в знак солидарности читали лекции тоже стоя²⁸. Ирена так отзывалась о том периоде своей жизни: «Университетские годы были для меня тяжелым и печальным временем²⁹. В университете установили правило, согласно которому католики и евреи должны были сидеть отдельно — католики справа, евреи слева. Я всегда сидела вместе с евреями, и мне доставалось от антисемитов наравне с ними». Но важно было то, что рядом с ней всегда был Адам. Он был очарован смелостью этой женщины, и как позднее свидетельствовала семья Ирены, «их отношения продолжились, даже когда Ирена вышла замуж за другого человека».

В консервативном до мозга костей университете Варшавы большинство молчаливо согласилось с дискриминацией. Но в Свободном польском университете все было по-другому. Когда агрессивно настроенные сторонники ONR попытались и здесь напасть на еврейских студентов, весь кампус сплотился и прогнал их прочь, освистывая и поливая водой из пожарных шлангов. Доктор Радлиньская и молодые женщины из ее учебной программы — в том числе Ирена — тоже присоединялись к протестам и потасовкам. Это было весело. Дома же Митек горько переживал, волнуясь за безопасность Ирены. Беспокоило его и то, кем становилась его любимая — не боящейся риска бесстрашной активисткой.

Новые друзья Ирены из круга доктора Радлиньской были талантливыми, яркими молодыми женщинами, в основном еврейками — но из-за левых взглядов религия не играла в их жизни никакой роли. Одной из тех, кого Ирена просто обожала, была Ала Голуб-Гринберг, медсестра из еврейской больницы на улице Дворской, на шесть лет старше Ирены, тесно работавшая вместе с доктором Хирцфельдом и изучавшая инфекционные болезни. Девичья фамилия Алы была Голуб, но вот уже несколько лет она счастливо была замужем за еврейским актером и директором школы по имени Арек. Друзья у супругов тоже были удивительные: певцы из кабаре, актрисы и прочие творческие личности. Доктор Корчак иногда приглашал Алу выступить на своих лекциях как признанного эксперта в области акушерства и санитарии. Ирену она очень вдохновляла, хотя и немного пугала. Ала, веселая и эксцентричная, человеком была резким и угловатым, с саркастичным чувством юмора и вдобавок с жутким вкусом. Ее одежда, очень походившая на мужскую, казалось, никогда не шла ей, а курчавые черные волосы были постоянно растрепаны.

Еще одна новая подруга Ирены, Ракель Розенталь, напротив, была сногсшибательной красоткой. Эта очаровательная, стройная блондинка тоже училась по программе доктора Радлиньской и собиралась стать преподавателем. Мужчины останавливались на улице, чтобы заговорить с ней, частенько она отвечала им взаимностью, и все знали, что Ракель — натура искристая, легкая и общительная. Ирена была слегка пухловата и на свой лад тоже вполне мила, но мужчины на улице не оборачивались ей вслед, да и с чувством юмора, надо признать, у нее было плохо.

Третьим членом их круга была Ева Рехтман, лингвист, работавшая с еще одним профессором, которого все они прекрасно знали — веселым и разговорчивым доктором Владиславом Витвицким³⁰. Ева была умна, и все говорили, что она одна из самых талантливых ученых в аспирантуре Свободного польского университета. Человеком Ева была очень мягким. Волосы у нее были темные, волнистые, а тихий, с особым ритмом голос превращал все, что она говорила, в колыбельную.

После работы, а иногда и после лекции Ирена не спешила домой, отправляясь с подругами в кафе, чтобы выпить чашечку кофе или угоститься мороженым. Девушки следили за модой, носили высокие каблуки и яркие цветные платья, да и курить на публике новые подруги не стеснялись. Ирена к этому моменту порядком подзабыла харцерские клятвы, заодно избавившись от желания мчаться на исповедь всякий раз, когда мысли об Адаме заставляли ее сердце биться чаще. Волосы она тогда укладывала в волнистый боб, который, перестав быть шокирующим, стал просто удобной и практичной прической. Она часто улыбалась, глаза у нее были яркие, и друзья запомнили их поразительно голубыми. Все, кроме нее, были родом из еврейских семей и всегда потешались, слыша, как Ирена говорит на идише.

Разумеется, они разговаривали и о политике. Вся их работа была сосредоточена вокруг идеи социальной справедливости. Свободный польский университет по-прежнему был местом, собиравшим вокруг себя радикальных активистов, и новые друзья Ирены были ревностными социалистами, как и ее отец. Периодически она будет встречать кого-то, чьи политические взгляды заходили еще дальше. «Я встречалась с несколькими нелегальными членами Коммунистической партии Польши сразу после того, как [они] вышли из тюрьмы», — признавалась Ирена³¹. Ей они показались «людьми умными и благородными».

Адам тоже заигрывал с коммунизмом, и, видимо, его секрет обаяния был отчасти и в этом. Когда, будучи единственным ребенком в исключительно богатой семье, он унаследовал в 1930-х годах бо́льшую часть состояния отца, овдовевшая мать Леокадия пришла в ужас от его планов. Он собирался — и прямо говорил ей об этом — отдать все деньги на благотворительность³². Леокадия плакала, умоляла, угрожала, но Адам стоял на своем. Деньги должны уйти, — говорил он. Всю свою жизнь он боролся с проклятием богатства и нисколько не верил в наследственность. Как не верили и их с Иреной новые коммунистические друзья — Станислав Папузинский и его дерзкая подруга Зофья Ведрыховская. Станислав и Зофья жили вместе и уже имели маленького сына, но у них и планов не было оформить брак. Принадлежа к богеме, они считали брак устаревшим буржуазным институтом.

Ирена находила все это очаровательным. В конце концов, в том, что касалось левых взглядов, ее семейная биография была безупречной, и ее новые друзья знали это. Ее отец играл важную роль в создании Польской социалистической партии, и в Варшаве немало еще оставалось тех, кто помнил Станислава Кшижановского. И никто не говорил об отце Ирены чаще и с большей нежностью, чем Хелена Радлиньская, знавшая его лично. Она и ее бывший муж Зигмунт в начале 1900-х годов были видными активистами, стоявшими у истоков партии. К тому же Зигмунт — хирург в госпитале при Варшавском университете — когда-то работал вместе со Станиславом. Ирена, никогда не перестававшая скучать по отцу, будто вернулась домой. Она и сама присоединилась к Польской социалистической партии, по ее словам, «продолжив политический курс отца». К несчастью для Митека, именно здесь Ирена нашла свою настоящую семью.

Она все больше отдалялась от своего шаткого брака, сближаясь с Адамом и новыми друзьями. Кроме того, она гораздо глубже, чем раньше, оказалась вовлечена в политику. А это значило делать, а не болтать. Что она может сделать? Ирена обычно задавала себе именно этот вопрос. Она смотрела на свое студенческое удостоверение со штемпелем «арийка», и ее переполняло негодование.

В конце концов она выскоблила штемпель и стала смело демонстрировать удостоверение в кампусе в знак молчаливого протеста. Когда об этом узнала администрация, было принято решение, что больше этой юной смутьянке в Варшавском университете не место. И Ирену на неопределенный срок отстранили от занятий. Пройдут годы, прежде чем ей позволят вернуться в аудиторию.

Наверное, можно простить Митеку ощущение облегчения, когда он узнал, что беспокойное и опасное пребывание его молодой жены в университете закончилось таким образом. Может быть, он уже подозревал, что ее сердце принадлежало Адаму. Может быть, слишком устал от ссор. Но, как оно обычно и бывает с рано завязавшимися и в итоге несчастливыми романами, скорее всего, он надеялся, что Ирена вернется к нему и вспомнит о своих чувствах. Когда пришло известие о том, что центр матери и ребенка закроют из-за прекращения бюджетного финансирования и что работа Ирены на этом завершилась, все выглядело как идеальный шанс для нее наконец остепениться и завести собственных детей, да и по возрасту было уже пора. Во всяком случае Митеку скоро предложили хорошую должность и постоянную работу преподавателя в университете города Познань в нескольких часах езды от Варшавы. Естественно, он полагал, что Ирена поедет с ним.

Конец ознакомительного фрагмента.