Кровать любовницы

Тиана Веснина

Журналист Александр Аксаев получил задание – написать статью, посвященную памяти нелепо погибшей коллеги. Собрав материалы, он понял, что смерть журналистки не случайна. Попытка разобраться вовлекала Аксаева в круговорот невероятных событий, в которых смешались и погоня за алмазом, и преступления, и страшные тайны, грозящие тому, кто в них проник, гибелью…

Ненависть в людях почти всегда глубже любви.

Воскресшие боги. Д.Мережковский.

Порок? Возможно, что это просто желание изведать все.

Беатриса. О. де Бальзак

Сколько тайн, жгучих и невероятных, − у каждой кровати.

В горах. В.Гофман.

ЧАСТЬ I

ГЛАВА 1

Она окинула беглым взглядом стены, потрогала их и подумала, что начать свою статью с описания того места, где она находится, будет интересным ходом. Подойдя к двери и сразу даже не удивившись, что та оказалась закрытой, спокойно потянула ручку вниз. Но дверь не поддалась. Она потянула сильнее.

— Эй! Алло! Кто-нибудь! Меня здесь закрыли! Эй!.. Черти что, — пробормотала под нос и стала стучать по двери тыльной стороной кулака. Вдруг вскрикнула и, поднеся кулак ко рту, провела по нему языком. — Странно!

Она дотронулась до стены и опять вскрикнула, обжегши пальцы. Ощутив жар, исходящий отовсюду, испугалась:

— Эй! — закричала изо всех сил. — Вы что, с ума сошли?!

Пот заливал ей глаза, уши горели, кожа краснела на глазах… и боль, пронзительная, лишающая разума боль поедала ее. Она горела не в пламени, а в огненной температуре воздуха.

— По-мо-ги-те!.. — вопила она, присев от натуги. — По-мо-ги-те!..

* * *

На улице было душно. Солнце палило жестоко, не по-майски. Лобовые стекла и крыши автомобилей ярко сверкали и создавали мираж быстро несущейся реки.

Спрятавшись в тени, падающей от здания, она вынула из сумки пудреницу и подправила макияж. Придав, по возможности, легкость походке, направилась к расположенному на углу магазину с вывеской «Московская сдоба. ШестовЪ и сынЪ».

Беглым, но цепким взглядом окинула витрину. «Со вкусом. С выдумкой. Неплохо», — отметила про себя и толкнула дверь. Раздался мелодичный звон колокольчика, будто особый знак перехода из настоящего в прошлое, и, действительно, она точно очутилась в конце 19-го века. Даже свежий кондиционированный воздух, казалось, дул оттуда, из глубины столетий.

Вдоль стены тянулся широкий прилавок с мраморной крышкой, от него в обе стороны шли витрины со всевозможными хлебами и сдобой. У больших, полузакрытых тяжелыми шторами окон были расставлены столики, за которыми сидели посетители и пили чай с булочками, испускающими сладостный аромат ванили.

— Я к Петру Федоровичу, — бросила она вопросительно взглянувшему на нее продавцу и открыла дверь служебного входа.

Петр Федорович, увидев гостью на пороге своего кабинета, вышел из-за письменного стола и протянул ей навстречу руки.

— Неллечка! Нет слов, чтобы выразить свое восхищение вашей пунктуальностью.

Она игриво скорбно опустила губы и вздохнула:

— Увы, приходиться: работающая женщина.

— Нет-нет! Это вежливость королевы! — он взял ее маленькую ручку и поцеловал. Нелли звонко, чуть приподняв плечи, хохотнула от прикосновения его бороды.

— Прошу, прошу, — приглашающим жестом указал Петр Федорович на большое старинное кресло.

Пока он давал указания секретарше, Нелли из-под ресниц разглядывала его: высокий, что называется благородный лоб, небольшая борода, умные, насмешливые глаза. Сам плотный, крепкий. Невольно возникала ассоциация — образованный русский купец позапрошлого века.

— Я так рад, что вы откликнулись на мое приглашение, — начал Петр Федорович. — Никто, кроме вас, не сможет передать амбьянс, — произнес он по-французски в нос, — моего бутика, лавки, если хотите. Пишите от души! — с шутливым пафосом воскликнул он. — Я позвоню главному, чтобы вашу статью не посмели сократить даже на запятую.

— О-о! — протянула Нелли не в силах скрыть своего восхищения перед подносом с соблазнительной сдобой, который внесла секретарша.

Девушка расставила тарелки с угощением, разлила чай и ушла. А Петр Федорович, как писали в старину, открыл дверцу темного дерева шкапика и вынул бутылку.

— Чай надо пить с ромом. — Он влил немного в чашки. — Оценили букет, а?! — спросил через мгновение.

Нелли лишь покачала головой.

— Даже у меня нет слов.

Шестов оценил ее тонкий юмор, ибо Нелли Мутыхляева среди журналистов славилась своим многословием.

— А теперь прошу отведать сдобу от Шестова и сына.

— Ой! Я же на диете, — кокетливо проговорила она, впившись взглядом в одну чрезвычайно аппетитную штучку. — Ну да, ладно, разве что вот эту только попробую.

— А! Это «chausson aux pommes», — с удовольствием пояснил Петр Федорович. — Если перевести с французского, а он все-таки, как не крути, облагораживает наш могучий русский язык, то будет звучать не очень аппетитно: «туфля, тапок с яблоками».

— Н-да, — поморщилась Мутыхляева, мгновенно представив себе потный разношенный домашний тапок с соответствующим запахом.

В советские времена, когда разуваться в квартире было в порядке вещей, хозяева предлагали гостям вот такие − как они ласково называли их − домашние тапочки. У Нелли до сих пор осталось то отвратительное ощущение, когда летом приходилось всовывать свои босые ноги в эти заскорузлые, мерзкие тапки.

— В самом деле, этот пирожок чем-то напоминает туфлю, но туфлю с ножки любимой женщины, — с лукавым блеском в глазах проговорил Шестов.

Нелли рассмеялась и надкусила пирожок.

— Божественно!

— А вот наши русские булочки, пирожки, ватрушки, конвертики, вертушки, пампушки, — пододвинул он тарелку.

— Нет, я больше не могу, — запротестовала Мутыхляева.

— Хоть надкусите. Надо! Вы журналист и обязаны досконально изучить то, о чем будете писать.

— Да я бы все съела! Но, правда, не могу.

— А мы не спешим. Еще по чашечке чаю с ромом. Потом пойдем, и я вам покажу нашу кормилицу печь. Собственно, с нее все и началось. Когда пришло время задуматься, куда бы вложить капитал, я решил стать домовладельцем. Обратился к риэлторам, и один, шустрый такой, предложил вот этот дом. Он тогда был в ужасном состоянии.

— Зато сейчас, как игрушечка, — облизывая залоснившиеся губы, вставила Нелли.

Петр Федорович поблагодарил наклоном головы.

— И стало мне жаль его. Ведь он, как говорится, материальная часть нашей истории. Думаю, откажусь − снесут. Внутри тоже картина была еще та, однако кое-где остались фрагменты лепки и даже росписи. Но главное — чувствовался амбьянс, атмосфера. И вдруг в одном из помещений я обнаружил печь. «Как? Откуда?» обратился тут же к риэлтору. Мой вопрос обеспокоил его. Он стал уверять, что избавиться от печи не составит труда. Но у меня почти тотчас возник грандиозный план. А почему бы мне не вложить свой капитал в хлебобулочное производство?! Сколько будет жив человек, столько он будет есть хлеб. К тому же, род мой старинный купеческий. Все мои предки делом занимались. А я собрался в домовладельцы. Ну что мне в этом?! Рутина. А тут! Ну и купил я дом с печью. И словно удачу он мне от предков передал. Теперь по всей Москве мои лавки и хлебопекарни по последнему слову техники устроены, но эту старую добрую печь я оставил такой, как была. Зато хлеб она выпекает самый ароматный, самый вкусный, потому что пекарь работает по старинке, с душой. Сам замешивает тесто, сам раскладывает в формы. Нет, конечно, она тоже автоматизирована, но по сравнению с современными печами ее вполне можно назвать старинной. Вы, я вижу, отлыниваете от дела, — с улыбкой заметил Петр Федорович. — Больше ни кусочка не съели.

— Не могу! Простите!

— А вот мы с вами по маленькой рюмочке коньячка, и пойдем глянем на мою красавицу.

Пригубив свою рюмку, Шестов долгим, бархатистым взглядом посмотрел на Нелли так, что у той захватило дыхание. Щеки раскраснелись, глаза заблестели. Женская сущность захотела тряхнуть стариной. «А что?! Я еще очень и очень ничего. Пятьдесят шесть в наше время — все равно что в 19-ом веке тридцать пять. Самое то будет!»

Безмятежно приятный процесс переваривания булочек был нарушен желанием повалить Петра Федоровича на широкий диван и так его завести, чтобы даже диванные пружины вспомнили молодость и заохали вмести с ними.

Нелли преобразилась. Она начала говорить о своей статье, постепенно набирая обороты. Речь ее становилась все более яркой, быстрой, меткой. Она оживленно жестикулировала, прищелкивала пальцами, щурила глаза и убеждала в правоте своих взглядов Шестова, повторяя: «Самое то будет!»

Петр Федорович, опрокинувший еще пару-тройку рюмочек, уже не столько слушал, сколько смотрел на сдобную грудь своей гостьи. «Полненькая, но еще достаточно свеженькая. Такую булочку, случайно завалявшуюся, во времена социализма можно было без зазрения совести всучить покупателю как вчерашнюю. А живот у нее сильно затянут, и оттого с виду вроде бы еще форму имеет, но когда возляжешь, он под тобой как теплое тесто расплывется… А что? Иногда хочется и такого. Ассортимент должен быть широкий. Вот как захватишь ее тестообразные бедра… сожмешь… — он даже невольно глаза зажмурил, — и прямо в горячую, сдобную натуру… Ух!.. А потом опять можно перейти на диетическое пирожное: на вид привлекательное, а на вкус… Однако и в нем своя прелесть. Но сейчас хочется сдобы!»

Петр Федорович, разгорячившись от желания, встал и хотел подойти к своей гостье, но звонок на его сотовый оборвал Нелли на полуслове.

«А он, кажется, готов, — опытным взглядом определила она. − Но здесь надо с умом! Он богат. Я известная журналистка. Любовно-деловой альянс. Я же не замуж за него собираюсь. Он женат и любовница у него есть и, может, не одна. Но кто они? Девушки с обложки. Посмотришь и отбросишь. А я, как журнал, — заглянешь и увлечешься».

Нелли с многообещающей улыбкой смотрела на Шестова. Он перехватил ее взгляд и состроил жалостливую мину, показывая, как ему надоел звонивший, и как ему хочется вернуться к ней.

Наконец, Шестов отключил телефон и, вызвав секретаршу, попросил приготовить для гостьи пакет со сдобой.

«Ах, как славно! — мысленно восхитилась Нелли. — Вечерком буду смотреть телевизор и пить чай с этими восхитительными булочками и крендельками…»

— Не думала, что вы такой жестокий, — игриво заметила она. — После нашего чаепития мне и так придется неделю сидеть на диете.

— Вы не правы. Ваша фигура не нуждается в подобных инквизиторских мерах. Поверьте мне, как мужчине.

Проходя мимо Петра Федоровича, который чуть посторонился, пропуская ее, Нелли безошибочно определила высоту его желания и глянула на диван.

«И зачем идти смотреть эту дуру-печь, лучше бы сразу залечь», — пролетела шаловливая мысль.

Они пошли по коридору, продолжая обмениваться любезностями.

— Я рад, что вы, Неллечка, согласились… — начинал Шестов.

— Ах, ну это же так естественно! — восклицала в ответ Нелли. — Вы создаете вечные ценности, а наш журнал пишет о них…

— Вот она, — остановился он перед дверью с небольшим смотровым окошком. — Моя чудо-печь.

Шестов открыл дверцу и вошел. Нелли, вытянув шею, заглянула в нутро печи, которое оказалось похожей на небольшую комнату, но войти не решалась.

− Не бойтесь! Входите! Она сейчас тихая. Холодная. Грустная. А вот когда разойдется! Раскалится! Тогда не тронь красавицу!

Мутыхляева осторожно вошла.

− Простите, − торопливо бросил Шестов, доставая затрезвонивший мобильный.

Звонок, принесший неприятные известия, мгновенно отрезвил его, и журналистка с пунцовыми пятнами на щеках и мутными разбегающимися глазами, которые она пыталась стянуть в одну точку, чтобы выглядеть совершенно трезвой, стала ему почти отвратительна.

«Ведь не девочка, а туда же! А что предъявишь? Жирные складки и обвисшие прелести. Так на это я и дома вдосталь нагляделся».

Петр Федорович, не прерывая разговора по телефону, жестом предложил Нелли выйти из печи. Она кивнула.

«А мне в редакции секретарша нашего главного все ныла: «Не ходи к Шестову, лучше иди на слет отставников, там точно кого-нибудь отхватишь. О Шестове говорят, будто он только на девочек молоденьких падок». А вот сейчас мы с ним еще по рюмочке и!.. Да когда же он перестанет болтать?! Женщина ждет, а он: бля-бля-бля…»

Вместо того чтобы последовать за Петром Федоровичем, Нелли вошла в образ несколько дотошной, но очень умной и беспристрастной журналистки и принялась осматривать печь.

Петр Федорович позабыл о Мутыхляевой. Необходимо было разрешить неожиданно возникшую проблему, которая приближалась неотвратимо, как цунами, и Шестов принялся звонить людям, имеющим в своем распоряжении невидимые рычаги. Они приводят их в действие, и проблема, грозившая раздавить тебя, исчезает на глазах.

Когда Петр Федорович вспомнил о Нелли то, досадливо поморщившись, решил, что она обиделась на его невнимание и, не попрощавшись, ушла.

— Надо же! Столько времени на нее потратил… — но тут его взгляд упал на сумку журналистки. — Фу! Слава богу!

Он подошел к зеркалу, огладил бороду и, заглянув в приемную, спросил:

— А где же Неллечка?

— Не знаю, — ответила секретарша. — Я думала, что она уже ушла.

— Да нет. У меня в кабинете ее сумка. Странно. А! Наверное, она у пекарей. Решила непосредственно переговорить с людьми. Что ж, хорошо. − Услышав бойкие шаги по коридору, Шестов поправил ворот рубашки.

«Ишь, несется, как скаковая лошадь к финишу», — подумал он и, улыбаясь, устремил взгляд на дверь. Но вместо журналистки увидел своего главного пекаря с трясущимся подбородком.

— Петр Федорович, — с трудом проговорил он и замолчал, уставившись на него безумными глазами.

Шестов ждал продолжения.

— Ну, что? — не вытерпел он.

— Не знаю, — пробормотал главный пекарь. Он неловко, боком вошел в кабинет и тяжело осел на стул. — Не знаю… как такое могло случиться… Не знаю, — развел он прыгающие от бешеной дрожи руки.

— Да что такое?

Пекарь схватился за сердце.

— Мы с помощником открыли дверцу печи… а там… там… кто-то… Как она туда попала?…

— Что?! — став белее первосортной муки, вскричал, не помня себя, Петр Федорович. — Она?!..

Он выскочил из кабинета и помчался к печи. У дверцы стоял помощник пекаря.

— Открывай! — приказал, внутренне содрогнувшись, Петр Федорович.

— А!.. — он в ужасе отпрянул назад.

На полу печи, прямо у двери, лежал, напоминая собой черно-кровавое месиво, труп Нелли Мутыхляевой, а вокруг стоял чудовищный сладковатый запах горелого мяса.

ГЛАВА 2

Секретарь-референт главного редактора журнала «Вечные ценности»

сплетничала с приятельницей и потому, бросив в телефонную трубку: «Слушаю!», ничего не поняла из того, что ей говорил чей-то запинающийся голос.

— Так что вы хотите? Мутыхляева на задании. Соединить вас с главным не могу. Занят.

Наконец она снизошла и попыталась вникнуть в то, что ей старались втолковать.

— Что-что?! Что-о?! Не может быть! — она резко подалась назад, словно кто-то отбросил ее на спинку кресла. — Но как?… А… вы… вы кто? Шестов?… Так она у вас?… Да-да! Сейчас, сейчас… соединяю.

— Что случилось? — нетерпеливо спросила приятельница.

— Нелли погибла.

— Мутыхляева? — у женщины приоткрылся рот, точно она хотела поймать новость не только ушами, но и языком, чтобы, не теряя ни секунды, разнести ее по редакции. — Но как?…

Секретарь-референт подняла плечи и с недоумением в голосе ответила:

— Сгорела…

— Как это сгорела?

— В печи…

— В какой печи? В микроволновке, что ли? — недоверчиво усмехнулась собеседница.

— В которой хлеб выпекают…

— Н-да?… Но как она туда попала?…

В приемную влетел главный редактор:

— Это какой-то ужас!

На четверть часа редакция полностью прекратила свою работу. Сотрудники бегали по этажам, группировались, курили, пили для успокоения нервов коньяк и водку. Первое потрясение прошло, когда кто-то бросил давным-давно затертую фразу, но применимо к данному случаю прозвучавшую невероятно точно:

«Сгорела на работе!» После секундного молчания кое-кто хихикнул, а кое-кто, сохраняя на лице скорбное выражение, сказал:

— Да, собачья работа. Куда только наш брат не вынужден забираться…

— Да-да. Долг журналиста! Всегда и везде…

Но один насмешливый голос не дал настроиться на серьезно-ханжеский лад, бросив:

— А сдобная была тетка…

Перед мысленным взором собравшихся предстала Нелли Мутыхляева: шумная, юркая, говорливая, с неустанно жестикулирующими руками; заносчивая; уверенная в своей непререкаемой правоте; смотрящая с чувством собственного превосходства на основную массу сотрудников; охотно рыдающая по ушедшим в вечность известным личностям; считающая себя за что-то жестоко наказанной судьбой, наверное, за грехи предков, но стойко выносящая за них все удары; ставящая свечи за умерших родственников, забывая при этом о живых, — мертвых любить удобнее.

«Вообще-то она была ничего, — подумал кое-кто, — иногда не отказывалась помочь, но зато потом сто раз напомнит о своей услуге и вытребует сторицей. Ну да, мир праху ее!»

Однако как-то надо было окончить затянувшуюся минуту скорби. Выручила дама из старых кадров. Она основательно вздохнула и сказала:

— Чудесный был человек! — все закивали, некоторые даже издали что-то похожее на всхлип. — Настоящий журналист. Она навсегда останется в наших сердцах.

Дама опустила веки, точно стараясь удержать невидимую слезу.

«Хорошо сказала», — отметили сослуживцы и молча стали расходиться по отделам.

— Сашу Аксаева к главному! — бросила в телефонную трубку секретарь-референт.

— Что? По поводу Нелли? — поинтересовался он, войдя в приемную.

— А хоть бы и по поводу, — в сердцах ответила та и окинула его оценивающим взглядом. — «Действительно, «красив, проклятый». Недаром Нелька…», — она вздохнула и процедила сквозь вставные зубы: — Ну, иди! Чего ждешь?

— Оттягиваю момент получения пренеприятного задания. Я не умею и не люблю писать хвалебно скорбные статьи.

— Ничего, главный научит.

Главный был явно не в духе. Он ходил по кабинету, заложив руки за спину, и повторял, видимо, отвечая своим мыслям:

— Надо… Надо…

− Понимаешь, — бегло глянув на Аксаева, сказал он, — надо написать о гибели Нелли ярко, а не панихидно, с долей радости, что такой журналист работал в нашем журнале.

— Валерий Павлович, — начал с тоской в голосе Аксаев, — я не умею про светлую память. Мое дело — то, что живое и двигается.

— Но ведь и Нелли жила и двигалась, — возразил главный и заметил, — тем более как она двигалась, ты знал не хуже других.

— Хуже! Лучше пусть пишут те, кто знал ее до меня. Представляю, какою она была.

— Женщина, чем старше, тем лучше двигается. Тебе досталось самое то, как сказала бы Нелли.

— Ну, Валерий Павлович… ну какое угодно задание…

— Это твой долг. Ты был ее последним… − он запнулся и после паузы уточнил: — кого Нелли вывела в ведущие журналисты.

— Послушай, — не обращая внимания на кислую физиономию Аксаева, продолжал он, — а что если нам провести свое расследование? Полиция ведь все спишет на несчастный случай. Да и сам владелец пекарни Шестов мне сразу же заявил, что о халатности со стороны его работников не может быть и речи. Следовательно, Шестов сделает все, чтобы в гибели Нелли никто, кроме ее самой, не был виновен. — Он задумался. — Ладно! Хорошо! — согласовав с самим с собой вопрос, принял решение: — Статью о светлой памяти напишет Красевская. А тебе я поручаю расследовать это дело. Все-таки, это наш долг.

«Верно, Нелли когда-то «под» и «над» тобой так двигалась, что забыть не можешь, — думал, глядя на него Аксаев. — А вот я хотел бы забыть… Хотя… это же познание жизни. Был уверен, женщина в ее возрасте скромно промолчит о наших отношениях, а она растрезвонила по всей редакции. Чертова баба. И вот, чуть ли не учеником ее называют. Ну да, конечно, теперь я знаю, как теток, которым за полтинник, трахать надо − так, чтобы пух и перья летели, чтобы с тебя пот градом, а они рюмочку опрокинут, полежат бездыханно минутку, — и давай по новой. Так и хотелось ей напомнить: «Перед смертью не натрахаешься».

* * *

Саша Аксаев прибыл в Москву как положено провинциалу − с маленькой дорожной сумкой и большими надеждами. Окончив журналистский факультет ростовского университета, он три года проработал в местной газете и затосковал. Ему стало казаться, что в провинции его талант погибнет, потому что так, как пишет он, могут не многие. Значит, надо в столицу. К тому же, понуждали уехать еще и очень серьезные проблемы, неожиданно возникшие на личном фронте.

Милая девушка, весело говорившая о свободных отношениях, вдруг захотела замуж, ввиду округлившегося живота. И никакие ссылки на ее же слова о преимуществе свободного союза, который основывается исключительно на чувствах, ее не вразумляли. Она до потери сознания захотела иметь свою квартирку, с кухней, набитой техникой, с детской, заваленной плюшевыми игрушками, и мужем с положением известного в местных кругах журналиста. А Саша лишь в страшном сне мог увидеть себя не только ее, а вообще чьим-то мужем. В душе он был конкистадором, но те в свои времена завоевали все Terra Nova (Новая земля), поэтому ему осталось завоевывать лишь… новых женщин, принимая во внимание, что каждая женщина подобна Terra incognita (Неизвестная земля) — так же полна неожиданностей.

Родители девушки, а были они не из последних людей в городе, рьяно взялись за Сашу. О свадьбе говорили как о деле решенном. Платье вот только свободного покроя придется шить да фату выбрать попышнее, чтобы завуалировать…

«Впрочем, что вуалировать? — однажды, когда Сашу хитростью заманили в дом, воскликнула продвинутая мама. — Это же ребенок, — произнесла она с благоговением. — Благословение божье. То есть Господь вас уже благословил. Так что скрывать его благодать нечего. Наденешь брюки и кружевную кофточку, в волосы цветы, — отнеслась уже к дочери. — Будешь лучше всех!»

Папин французский коньяк застрял у Саши в горле. «Ничего себе, все уже решили! А для начала неплохо было бы уточнить, так, для очистки совести, кого Господь благословил этим ребенком: меня или Костю Капустина? Он что-то резко в Сирию свалил. Сумел в неделю заделаться собственным корреспондентом. Это Костя Капустин, который дальше, чем по пояс, в реку не войдет. А тут чуть ли не под пули полез. Значит, как только меня окрутят, он сразу вернется. Он — свободный и веселый, а я весь в супермаркетах, памперсах, сухих попках, фрутонянях и клизмочках».

Саше вспомнился один парень, который стоял перед ним в небольшой очереди в аптеке. Однако после того как он подошел к окошку, очередь значительно увеличилась. Парень вытащил из кармана два листка и принялся читать. Причем, когда ему подавали заказываемое, начинал с дотошностью уточнять: те ли это палочки для чистки носов и ушей младенца, а может, надо другие? какая присыпка лучше?…

Саша проглотил коньяк, который обжег ему горло и вызвал кашель до слез на глазах.

Думать было некогда. Могли взять силой не сегодня — завтра. «Надо бежать! — мысленно воскликнул он. — Хоть в Сирию к Капустину, хоть в сектор Газа».

Два дня спустя Аксаев вышел из дому и больше не вернулся. Пропал. Мать лишь разводила руками, отвечая, что он уехал по заданию редакции. В редакции так же разводили руками и клялись, что никуда Аксаева не посылали. И верно, Саша сам послал себя, но не куда-нибудь, а в первопрестольную.

Родители невесты, хотя Аксаев свою бывшую подружку за таковую не почитал, попытались напасть на его след. Но он это предвидел, поэтому улетел в Минводы, а уже там сел на поезд и поехал в Москву. А что было делать?…

Пока ехал, вначале еще как-то одергивал свои порхающие мысли: «Да нет! Наивно так думать — прямо сразу на телевидение возьмут. Придется в газетенках поработать. Побегать… − Он встал с полки, развел плечи и увидел себя в зеркале. — А вообще-то я просто создан для работы на телевидении. Внешность самая подходящая. Правильные черты лица. Говорю свободно, легко, не теряюсь в поисках слов, не делаю провальных пауз. Умею разговорить собеседника. Мои статьи, репортажи всегда отличались стремительностью изложения, иронией, точностью фактов. — И одинокая мудрая мысль: «Так не бывает!» − тяжело вздыхала и, охая, исчезала под напором самодовольных мыслишек. — А вот всем врагам назло — бах! — и устроился на телевидение. Бах! — и года не прошло, а я уже автор и ведущий программы. Круто! А?! Да как бы там ни было — пробьюсь!»

Казанский вокзал равнодушно принял под крышу своего перрона очередную партию жаждущих жить и умереть в столице, ибо, как утверждал классик, все это делать гораздо лучше в Москве, чем в любом другом городе, даже Париже. Саша решил не тратить время на выяснение, прав ли был классик или заблуждался, а просто поверил ему на слово.

Устроившись в гостинице, Аксаев принялся обзванивать своих так называемых московских знакомых. Он часто принимал в Ростове столичных журналистов. Уезжая, те оставляли свои визитные карточки и, слегка покачиваясь на ногах, после прощального ужина на берегу Дона, клялись помочь ему в решении любых проблем и жаждали видеть его у себя. Наконец Саша доставил им такую радость.

На его «Алло!» отвечали приветливо. Не выслушав, уже обещали выбить себе командировку, чтобы вновь загудеть на левый берег Дона. Потом интересовались: «В чем дело, старик?» Узнав, что Саша в Москве, вмиг становились жутко занятыми и обещали на днях перезвонить…

Аксаев полагал, что был готов и к такому повороту событий, но, когда стал набирать номер, указанный на последней карточке, сердце его тревожно забилось. Причем начал он с самых преуспевающих и теперь звонил последнему в табеле о рангах. Он-то и откликнулся. Сказал, что прозондирует почву в собственной редакции и свяжется с кое-какими приятелями. «Перезвони денька через два», — бросил на прощание.

С тоскою в глазах журналист обвел свой номер, пробормотал: «Н-да» и пошел в кафе.

«Два денька» тянулись, словно вечность. Саша не выдержал: стал звонить на каналы центрального телевидения с предложением о сотрудничестве. Там удивились, что еще существуют в провинциях столь непосредственные умы. Чтобы отвязаться, посоветовали отправить резюме по электронной почте и ждать ответа.

Московский знакомый, который обещал посодействовать, громко расхохотался, когда Саша поведал ему о предпринятых им действиях.

— Ну, ты же сам журналист, — отпивая большими глотками из кружки пиво, сказал он. — Сам знаешь, откуда берутся эти историйки о чуде, произошедшем с талантливыми самородками. Не будут же они выкладывать всю подноготную подлости своего успеха. Когда ты на гребне — ври сколько пожелаешь. Тем более что люди хотят верить в некую справедливость. И чудесный случай в виде отзывчивого продюсера, редактора с умными глазами, как раз то, что нужно.

Саша вздохнул.

— Согласен. Ну, а мне, что делать?

— Для начала могу предложить место внештатника в моей редакции, и еще для одного моего приятеля можешь писать. Он, когда под твоим именем будет давать материал, когда, прости, брат, под своим. Деньги не велики, − и вдруг вставил: − может, вернешься обратно? − взглянул на изумленного Аксаева и попытался втолковать ему: — У тебя ж там славное житье было. Первый журналист в городе. Квартира. Машина. Чего еще?

Саша объяснил ему причину, побудившую его искать приют в столице.

Приятель покивал, но ответил жёстко:

— Что ты мне впариваешь? Из Москвы бы тебя никто не вытурил. Бился бы за свою свободу. А тут в бега подался. Что ты − алиментщик? Ты свободный гражданин своей страны.

— Ну, да! Да! Признаю. Эта неожиданная угроза женитьбы только подтолкнула меня. Я давно задумал. Понимаешь, простор, горизонты не те. Хочется ощутить полет. А в Ростове, что?

— Так бы сразу и сказал. А то начал юлить. Мне-то чего врать? По идее, я бы все равно должен был уговаривать тебя вернуться, но знаю, что бесполезно. Пока сам не попробуешь, каково провинциалу в столице, назад не поедешь. А когда нахлебаешься, опрометью помчишься на вокзал.

— Но ведь к кому-то приходит успех. Пусть со всеми составляющими его гнусностями. Пусть!

— Заметь, не все могут эти гнусности переварить, и главное, — не всем их предлагают. Ты еще покрутись, поунижайся, позаглядывай в глаза, чтобы тебе предложили вляпаться в какую-нибудь мерзость. Это надо заслужить! Короче, — он посмотрел на часы, — сегодня презентация книги какой-то молодой бабенки. Я приглашен, а точнее, куплен ее любовником, чтобы через прессу оповестить мир о шедевре, какого не бывало со времен Толстого. Что ж, без проблем. Сделаю, согласно выплаченному гонорару. Хочешь, пойдем со мной. Посмотришь, что и как у нас. В принципе, та же возня, что и в провинции, только помасшатбнее и погнуснее, потому что ставки больше. Кстати, если твоя судьба пожелает, то сможет облагодетельствовать в два счета. Там будет Плошкина. Попадись ей на глаза. Понравишься, она тебе обходной лист выдаст. Всех обойдешь, заимеешь кое-какое имя. Ты парень видный.

Саша взял кружку пива и, сосредоточенно размышляя, выпил, не отрываясь.

— А что, много их там в этом листе?

— Да не так, чтобы уж очень, но Плошкина из них еще самая молодая и симпатичная. Ты вообще когда-нибудь трахал старую бабу?

Саша ответил не сразу. Вопрос покоробил его своей прямотой.

— Нет.

— Ну, значит, попробуешь. Ничего. Только уж больно они приставучие и ненасытные. А так — и стол накроют, и нальют, — не пожалеют, — и простыни чистые…

— Слушай, а ты что ж?… — не удержался от вопроса Саша.

— Да. И я. Но беда со мной приключилась. Влюбился в девчонку, сил нет. Голова твердит иди к той, дело прежде всего, а бренное тело нежности хочет, свежего дыхания… Ну и сошел я с дистанции. Потом устроился, сам видишь, неблестяще, но жить можно. К тому же, я не из такой далекой провинции, как ты. Тульская область. Часто в Москву наезжал, сначала знакомствами обзавелся, кое-кому услужил, удружил, на работу устроился, квартиру снял, а уж потом и переехал окончательно и бесповоротно.

Градусов у пива не много, но отвага ударила в голову Аксаеву.

«Да всех, сколько надо. Лишь бы только пробиться!»

* * *

После того как Плошкина, известная тележурналистка, взяла интервью у новой звезды писательского бизнеса, ее окружили таким плотным кольцом, что Саше не удалось протиснуться вперед.

Обескураженный, он разыскал своего приятеля, весело болтающего со славной девчонкой. Отозвав того в сторону, поведал о своих затруднениях.

— А ты что хотел? Думаешь, Плошкина первому попавшемуся на шею бросится? Она сначала повыделывается, потыкает тебя мордой…

— Но как она это сделает, если даже не увидит меня?

— Конкуренция! Я же тебя предупреждал, если твоя судьба захочет. Значит, не захотела.

— Как же быть? — в растерянности проговорил Саша и вдруг вскинул голову и врезался с всепобеждающей наглостью в толпу, окружавшую Плошкину.

Он поймал ее взгляд и замер, поразившись толстому слою грима, под которым все равно угадывались далеко не юные черты.

Кто-то потянул Аксаева за руку, оказалось, его приятель.

— Слушай, — шепнул ему тот. — Голый номер. Я только что узнал, Плошкина сейчас вплотную занята каким-то Славиком. К тому же, через неделю она ложится на подтяжку. Так что не трать время.

Вернувшись в гостиницу, Аксаев думал, что повалится на кровать и заснет. Но не тут-то было. Он забывался на четверть часа и, вздрагивая, просыпался. Поворачивался на другой бок, но вновь дрожь пробегала по телу, и он открывал глаза.

«Да-да! Тысячу раз, да! Я сам знаю, что это глупо — надеяться на свои способности, чтобы пробиться в Москве. Но в каждом человеке, несмотря на искушенность в жизни, уживается вера в чудо с его же полным отрицанием. Это сродни вере в бессмертие души».

Он сел на кровати, уперся локтями в колени и свесил голову.

Отчаяние в молодости, — что летний дождь: тучи едва успеют напугать, как солнце уже разгонит их.

Аксаев ступил на опасный и бессмысленный путь противоречия судьбе. Для нее это сплошная забава. Бросит кусок, когда видит, что тот, чьей судьбой ей поручено быть, вот-вот концы отдаст, и смотрит, как жадно он его поглощает и при этом благодарит ее, верит, глупец, что она наконец-то смилостивилась. Она смилостивиться — если доживешь!

А как же тогда быть? А никак. Суждено: она тебя из сальских степей в президентское кресло усадит, а не суждено: из особняка в миллионы долларов в приют для умалишенных отправит. У нее ведь все заранее прописано.

Может, судьба Саши Аксаева с б ольшим удовольствием утопила бы, удушила бы его, но, взглянув в очередной раз в путевой лист, выданный ей при рождении ведомого ею субъекта, увидела, что должна протянуть ему руку помощи. И протянула.

ГЛАВА 3

Саша к тому времени уже довольно намыкался. Жил вместе с такими же неудачниками, как он сам, в одной из квартир дома, ожидавшего капитального ремонта. Спали на полу. Избегали встречи с полицией, так как не было регистрации. А надо было выглядеть на все сто! Надо было мелькать на презентациях, выставках, на какие удавалось попасть. Надо было писать остроумно, легко, захватывая внимание читателя с первой строки.

Если бы миром правила Справедливость, то она воздала бы должное таланту Аксаева. Но она не то, что не правит, а даже торжествует крайне редко.

В тот вечер Саша натянул потертые не модой, а временем джинсы, старательно растрепал волосы, постриженные подругой приятеля, работавшей уборщицей в парикмахерской, надел новую рубашку, купленную по дешевке, благо, что фигура у него была отличная и глаза большие, задумчивые до отрешенности. Он последнее время все размышлял: «А может, вернуться?» «Невеста» уже вышла замуж и даже родила второго ребенка. Но как? Как появиться, не преуспев? Его место в редакции было давно занято. И никто не примет в объятия журналиста, потерпевшего полный крах в столице. Он уже подготавливал себе легенду, чтобы уехать в какой-нибудь провинциальный город и там попытаться начать сначала. Только удастся ли? Ругал себя последними словами, − а знал он их много, − за то, что слишком верил в свои силы и покинул Ростов, не подготовившись к затяжной осаде столицы, которую намеривался взять штурмом.

Саша вышел из метро и хотя убеждал себя, что мода сейчас необыкновенно демократична, тем не менее прекрасно понимал, что все эти домотканые сумки через плечо, рюкзаки — котомки ходоков — все эти дешевые джинсы, шорты, кроссовки, маечки, шапки с зверячьими ушами — все это преподносится в качестве классных или, как их еще называют сами потребители, смешных вещей только для того, чтобы большая серая масса пребывала в уверенности, что быть кое-как одетым — это определенный стиль; чтобы ни один из толпы не задался вопросом: «А кто же носит то, что выставляется в дорогих бутиках?», мимо которых они проходят, кося глазами. Правда, они и сами побаиваются выглянуть из-за своих психологических шор. А то такое увидят и, не дай бог, задумаются!.. А так, главное, чтобы мобильник был и плеер подавал в уши звуки, которые одурманивают мозг и не дают возможности думать ни о чем, кроме секса. Тем более что сейчас все сексуальное. Ведущие теле-радио программ, проводя ежедневный психологический тренинг населения, твердят наперебой: «Голос сексуальный, улыбка сексуальная, взгляд, волосы, походка…» Собственно, другие определения для человека уже излишни, как-то: он начитан; у него широкий кругозор… Вместо этого: «У него такая сексуальная лысина!»

У подъезда с навесом из разноцветного стекла Аксаев достал из кармана приглашение на показ коллекции неожиданно заявившего о себе дизайнера. Приглашение было на имя одного репортера, приятеля Сашиного приятеля. Тот в это время находился на каком-то приеме, и поэтому вместо него взялся пойти Аксаев с условием написать репортаж и получить сорок процентов гонорара. Репортер учел, что на десять процентов Аксаев съест на фуршете. Но тот был так голоден, что намеривался съесть на двадцать и еще процентов на пять прихватить с собой.

«А может, вернуться? — глянув на свое отражение в зеркальной стене, вновь подумал Саша. — На кого я похож! Это ужас! Среднестатистическая потертая единица».

Он вошел вместе с остальными в кабину лифта и принял независимо отрешенный вид.

В большом зале, погруженном в полумрак, по обе стороны бордовой дорожки были расставлены складные стулья. Народу собралось много.

«От безденежья и бесприютности мозг тупеет, — с горечью констатировал Аксаев. — Как бы узнать что-нибудь об этом новоявленном дизайнере? От кого он? Сам по себе нынче никто не бывает. В прессе напишут, что от Бога. Но надо бы точно выяснить: от какого именно. В наше время земные боги живут в Москве и нет надобности обращаться к небесным».

Прохаживаясь по залу, Саша прислушивался к разговорам. Болтали о чем угодно, только не о творце предстоящего показа. Аксаев решил занять хорошее место из тех, которые не были зарезервированы. Ему повезло. Свободный стул оказался как раз на черте между местами для ВИП-персон и просто приглашенными.

Он сел, сложил руки на груди и задремал с открытыми глазами. Его толкнула шумно усаживающаяся ВИП-персона. Не оборачиваясь, она извинилась и продолжила разговор со своей спутницей. Саша невольно прислушался: «О! Да эта дама, кажется, разбирается в вопросах от кутюр». Он взглянул на нее: яркая блондинка; красный жакет и массивная черная брошь. Ее спутница, женщина в безынтересном возрасте − пятьдесят пять или шестьдесят — какое имеет значение? − успевала в словесный водопад своей приятельницы лишь вставлять фразы: «Как ты права! Как ты подметила!»

К ним подошла общая знакомая. Блондинка была вынуждена умолкнуть. Саша воспользовался паузой и спросил: «Вы случайно не в курсе, есть ли уже у дизайнера, чью коллекцию нам предстоит увидеть, свои бутики?»

Дама окинула его неприязненным взглядом. Но, видимо, Аксаев вызвал у нее симпатию, и она ответила, что есть.

— Журналист, — понимающе улыбнулась. — Какое издание представляете?

Саша назвал. Она чуть презрительно сжала губы.

— А вы?

— «Вечные ценности», — с внутренним достоинством и удовольствием произнесла дама.

Саша смог только присвистнуть в ответ.

Она еще раз окинула его придирчивым взглядом и, вынув из маленькой сумочки визитку, протянула ему.

— Благодарю, — с ноткой искренности проговорил он и, подсмеиваясь над собой, хлопнул по карману: — А у меня все вышли.

— Но имя, надеюсь, осталось? — спросила с игривым переливом в голосе дама.

Саша взглянул на ее визитку: «Нелли Мутыхляева».

— О!.. Вы — Нелли Мутыхляева?! Как же я вас сразу не узнал? — и, сам себе поражаясь, вдруг выдал: — Вы в жизни гораздо красивее.

То, как он построил фразу, понравилось Нелли. «Любой другой сказал бы моложе. А так, выходит, что этот вопрос вне обсуждения. Я молода, зачем же об этом говорить?»

— И давно вы работаете в?… — она с очаровательной растерянностью взглянула на него, прося о помощи, — в… простите, забыла…

Саша поспешил назвать журнал.

— Вернее, не я, — признался он, — а мой приятель. Он сегодня никак не мог прийти, пришлось мне его выручить.

— А вы?…

— В свободном плавании, — с грустной иронией ответил Аксаев. — Я вообще-то в Москве не так давно. Приехал, знаете ли… — Он хотел дать понять именитой журналистке, что был бы рад, если бы она вдруг, бывает же такое, оказала ему содействие. Познакомила бы с кем. Порекомендовала. Хотя и понимал всю тщетность своих до неприличия прозрачных намеков.

В это время бордовая дорожка, подобно гигантской змее, уползла, а под ней оказалась молочно-белая сверкающая поверхность, по которой заскользили разноцветные круги. Показ начался.

Саша напряг все свои силы, чтобы хоть что-то понять в этих сменяющих друг друга разодетых девушках. Но вместо того чтобы оценивать творения дизайнера, он оценивал манекенщиц. Временами журналист поглядывал на Нелли. Большей частью ее лицо выражало благосклонную насмешку, но несколько раз она улыбнулась и чуть наклонила голову, как бы говоря: «А вот это хорошо. Интересно. По-своему, насколько это возможно при твоих посредственных способностях».

Аксаеву понравилась независимость Мутыхляевой от окружающих. Обычно люди в зале словно ждут чьего-то сигнала, чтобы зааплодировать. И хочется им и как-то неудобно. Когда же раздастся чей-то первый хлопок в ладоши, они радостно присоединяются к нему. Нелли не прислушивалась к реакции зрителей. Она громко захлопала, когда ей понравился вечерний наряд, и лишь слегка поводила плечом, как бы выражая недоумение, отчего это другие приходят в восторг, когда ей не нравится.

Показ окончился появлением дизайнера, которого вывела за руку модель в огненно-красном подвенечном наряде. Дизайнер кланялся, принимал букеты. Публика рывками начала перемещаться к фуршетным столам. Саша думал, что Нелли и здесь проявит свою независимость, но она, вместо того чтобы подойти к дизайнеру, поспешила угоститься.

Приглашенных оказалось значительно больше, чем столов с закуской. Саша протиснулся лишь к выпивке и схватил с подноса у официанта шпажку с сыром и оливкой. Утолив первый голод, публика отпала от столов и разбрелась по залу.

Бродя между жующих и болтающих, журналист приблизился к Нелли, которая о чем-то горячо спорила с толстым бородатым мужчиной.

— Надо бы подойти к юному мэтру, − прервала она спор. − Поздравить. Кстати, — обратилась к Саше, — а вам коллекция понравилась?

Бойкий, ловкий Аксаев не узнавал сам себя. Четыре года, что он провел в столице, стремясь выбиться из серой массы в группу тех, кто определяет актуальный момент, или, как говорили в старину, задает тон, оглупили его, превратили в усталого, неуверенного в себе человека. Он замялся.

Нелли расхохоталась и победоносно посмотрела на толстяка:

— Вот, — быстрым жестом указала на Аксаева, — молодой «незамыленный» взгляд. Он не может с ходу найти слов, чтобы не обидеть этого подельщика от моды.

— Но ты же сама говорила, что кое-что тебе понравилось, — возразил толстяк, и кусочек креветки в майонезе упал с вилки прямо ему на живот. — Фу ты, черт!

— Ну, вот с этим кое-чем я его и поздравлю. Что поделаешь, — посетовала Саше, который увязался за ней, — рецензия должна быть положительной. Но я умею писать так, что заказчик придраться не сможет, а читатель поймет, что речь идет об очередном дутом таланте. Я это умею! — повторила она с самодовольным видом.

Потеснив кое-кого из окружавших дизайнера гостей и кого-то прервав на полуслове, Мутыхляева громко выдала:

— Признаться, не ожидала!

Дизайнер потупился. Но этот «приступ скромности» длился лишь мгновение. Он с жадностью был готов слушать льстивую речь известной журналистки, купленной его спонсором.

— Не ожидала! — повторила Нелли. Взяла паузу для эффекта и на подъеме интонации: — Удивил!

От дизайнера точно сияние пошло. Но надо было знать Мутыхляеву: она тут же умело ужалила:

— Далеко не все, конечно. Я бы даже сказала несколько моделей. Точнее, две, — дизайнер с трудом удерживал на лице выражение почтительного внимания. — Но зато эти две стоят коллекций некоторых других. Не буду называть имен. К чему засорять эфир? — Окружение дизайнера согласно закивало. — Поистине талантливо то, что ново, — с расстановкой, ценя произносимые ею слова, говорила Нелли. — Нашему юному мэтру удалось нас удивить. Предлагаю выпить за его успех! — она подняла бокал.

Осознавая свою нелегкую миссию, возложенную на нее судьбой, Нелли, завладев дизайнером, от чистого сердца старалась направить этого, наделенного какими-то осколками таланта, молодого человека на верный путь.

— Минимализм — это не твое. Слишком сложно. Это высший пилотаж дизайнерского искусства, — строго проговорила она. — Но ты не лишен масштабности мышления. — Отставила пустой бокал и взяла новый. Отпила и продолжила с еще большим вдохновением: — Пусть другие занимаются джинсами и майками. Ты неси гармонию на космическом уровне. Вот! — ударила рукой по спине стоявшего рядом Аксаева. — Журналист из провинции. Недавно в Москве. Потрясен твоей коллекцией. Я ему говорю, что много повторов, туфты, короче, — по-свойски сказала гадость Нелли, — а он в восторге. А что такое провинция? Это наша страна. Зачем лезть на Запад? Там такая рутина! Такая!.. Я там была. Знаю! — с напором утверждала она. — А ты иди в провинцию и через нее завоюешь Москву. Короче, потряс! — глядя на дизайнера мутными глазами, безостановочно говорила Мутыхляева. — У тебя впереди будущее! У тебя могучий талант.

Дизайнера временами коробило от высказываний журналистки, он с тревогой думал, за что же его спонсор заплатил ей, и ухватился за последние слова, чтобы именно на них она сделала акцент в своей статье.

— Вот так бы и написать, — вставил он. — Коллекция, по-моему, удалась. Я доволен. Работал на подъеме. Идеи, словно обступали меня. Из-за ограниченности во времени я сумел воплотить только малую толику и…

Нелли не была расположена слушать. Выпив еще шампанского и скрыто икнув, сказала:

— Я напишу. Заткну глотки всем твоим недоброжелателям. Ты же знаешь мою объективность. Мы им всем покажем! — она чуть пошатнулась. Саша поддержал ее.

Заговорчески подмигнув дизайнеру, Нелли оттолкнула Сашу и пошла. Дизайнер с приоткрытым ртом и недосказанной фразой на языке шумно сглотнул. Аксаев тоже было собрался выдать ему дифирамб, но того не интересовало мнение журналиста из провинции. Он, как и все, собирался покорять Запад, а не свою страну.

Бедный Запад! Надо отдать ему должное за стойкость. Сколько русских, в течение скольких веков с невероятным упорством покоряют его, а он все такой же — надменный и недоступный.

Саша хотел нагнать Нелли, но, увидев, что она направилась в туалет, вернулся к заметно опустошенным столам и принялся доедать, что осталось.

Припудренная, с заново обведенными карандашом губами Нелли остановилась на пороге зала, раздумывая к кому бы подойти.

— Ну что? — спросила, заметив Аксаева. — Каково впечатление? Что напишешь?

— Не знаю. Но что-нибудь напишу.

— И чего вы все ищите в Москве? — оглядывая его с головы до ног, спросила она. — Ведь там, откуда ты, тебе было лучше.

— О! Там я был не последним человеком.

— А чего ж в последние понесло? Думал: приехал и покорил.

— Думал, — просто ответил Саша.

Он выпил, поел, и ему захотелось вернуться в свою уютную квартирку, к маме под крылышко, а не в угол в доме под снос. Незаметно для себя он, опустив голову, глубоко вздохнул.

— Вот, теперь вздыхаешь. А еще говорят провинциалы зело злые, лезут напролом. А ты, значит, так и не устроился? Болтаешься между небом и землей… — Нелли в задумчивости провела несколько раз пальцем по подбородку. — Надо тебя порекомен…

Саша весь вытянулся в струнку и впился глазами в журналистку, но тут раздался голос:

— Неллечка, едем. Муж уже звонил снизу.

Высокая худая женщина оборвала Мутыхляеву на полуслове.

— Иду, — отозвалась та.

— Нелли! — возопил Саша и бросился за ней. — Нелли, — задержал он ее у лифта. — Вы хотели… — он растерялся. — Может быть, вы могли бы мне как-то помочь? — чувствуя всю глупость своей просьбы, тем не менее проговорил он.

Нелли хорошо подвыпила и потому ответила откровенно:

— Ха! С какой такой радости? Делать мне что ли нечего? Сам не можешь, так и не лезь!

— Да как же сам?! — возмутился вдруг Саша. — Я же не в пустыни. Куда ни ткнусь — всюду люди. И все места заняты этими людьми.

— Значит, опоздал, дружок, — Нелли провела языком по верхней губе, наслаждаясь нешуточной растерянностью сильного молодого мужчины. Не спуская с него взгляда, она вошла в лифт. Он — за ней.

В кабину набилось столько народа, что едва не произошел перегруз. Нелли притиснули к Саше. Ей пришлось отвести голову, чтобы не испачкать ему рубашку своей губной помадой, и тут у нее защекотало внутри, точно шарик озорной перекатывался между ног. Она прикинула, что месяца два не была с мужчиной.

На улице Мутыхляева замешкалась, высматривая машину. Саша, сам не зная почему, не отставал от нее.

Раздался сигнал, из окна автомобиля высунулась голова приятельницы.

— Нелли! — крикнула она. — А я подумала, что тебя подвезет твой молодой человек, и мы взяли Машу.

— Но я же сказала, что поеду с тобой, — не скрывая возмущения, выпалила Мутыхляева.

— Вот сука! — процедила она сквозь зубы. — Машу, эту проститутку, они взяли…

— Ну, там, на заднем сиденье потеснятся. Иди, садись!

— Нет уж, спасибо.

— Ну, Нелли…

Мутыхляева отмахнулась и зашагала в сторону дороги, чтобы остановить попутку.

— Вот же сука! Ну, я им покажу, — яростно бубнила она себе под нос.

Как назло, машины не останавливались, чтобы подбросить домой подвыпившую даму не первой молодости.

— А давайте на метро, — предложил Саша. — Я вас до самого дома провожу.

Она обернулась и с удивлением увидела Аксаева.

— Ты еще не ушел? Видел, подруга! Сука! Сука!

— Да плюнь на нее! — каким-то до смешного серьезным тоном произнес Саша.

Нелли расхохоталась и впрямь плюнула вслед удалявшейся машине.

Сидя в вагоне рядом с молодым журналистом, Мутыхляева подумывала: «А ни пригласить ли его на чашку кофе… в постель?…»

Но когда они подошли к подъезду, Нелли захотелось спать. К тому же, жутко болели ноги в новых туфлях.

«И на кой мне этот провинциал? Еще какую-нибудь заразу подхвачу. А с презервативом, что за удовольствие».

— Ну, пока-пока, — помахала она пальцами и, быстро набрав код, скрылась за дверью.

Улегшись на широкую кровать, Нелли с блаженством подумала, что тут же заснет, но, поворочавшись с боку на бок, включила торшер и пожалела, что рядом никого нет.

«А он видный собой. Крепкий торс, как мне нравится. И чего это я?… Старею, что ли? Да нет. Противно, что не меня ищут, а во мне заискивают. А с другой стороны, что в этом плохого? Мое положение в обществе стало равноценным моей женской привлекательности. То есть, моя привлекательность как бы соединилась с моим положением, и люди уже не отделяют их друг от друга».

− Одни желают получить удовольствие от моего тела, другие — выгоду от моего положения. Но это же все сочетается во мне. Все это я!.. — пьяным голосом, икая, начала рассуждать вслух Нелли.

С трудом ворочая языком, она перекатилась на живот и задремала. Минут через пять вздрогнула, открыла глаза, подумала: «Надо бы потушить свет» и заснула.

ГЛАВА 4

Саша, перед которым захлопнули дверь, буквально ощутил, что значит остаться с носом. Он все-таки рассчитывал, что подвыпившая мадам рассиропится, разнежится и захочет ласки. Мало того, что он не получил приглашения на кофе, так еще больно щелкнули по его самолюбию. Он — молодой, красивый; она — вышедшая в тираж. И вдруг такой самоуверенный фортель.

Аксаев пешком побрел в свой угол, метро уже не работало. Придя, упал на надувной матрас и решил, что останется в Москве до первых холодов. Больше не имело смысла мучиться. Раз уж не сложилось сразу, значит, какие-то пазлы из мозаики его судьбы были утеряны или недоданы изначально. А без них нет никакой возможности составить картину успешной жизни.

Потеряв кураж, Саша уже просто плыл по течению, чтобы протянуть время до осени. Он перестал рваться на вечеринки, выставки, заглядывать в лица, просить рекомендации. Он бродил по столь полюбившейся ему Москве, прощаясь с ней. «Не пришелся по сердцу», — с грустью глядя на переливающуюся огнями столицу, думал он.

Утренники становились прохладнее, и Саша с головой заворачивался в одеяло. Он даже со злорадством начал относится к бытовым неудобствам, потому что мысленно уже был у себя дома. Но иногда накатывало какое-то странное ожесточение, от которого перехватывало дыхание. Неужели он, сильный, молодой, умный, образованный, талантливый не сможет отвоевать себе жизненного пространства там, где ему хочется? Если он смирится, вернется обратно, то не простит себе этого малодушия никогда. Но проклятые мысли, все разъясняющие до пугающей, не оставляющей надежды ясности, говорили ему о тщетности его усилий.

— Надо иметь одну извилину в мозгу, в которую, словно чип, вставлена одна цель — и это залог успеха в ее достижении. А я не могу, точно баран, биться в одни ворота. Я иду искать другой вход. Но, видимо, едва я отхожу, как открываются заветные ворота и пропускают другого, — бреясь перед мутным зеркалом, бормотал одним серым утром Саша.

Он вышел из дому, если так можно назвать коробку с выбитыми стеклами, чтобы выпить кофе из пластмассового стаканчика (каков стаканчик, таково и содержимое), в кафе за углом и отправиться бродить по Москве. Просто так, без цели, чтобы протянуть время до ночи.

— И зачем мне это? — проговорил, усаживаясь за столик. — «Опять ноги сами приведут на Казанский вокзал, и я буду с завистью наблюдать, как уезжают другие. Сначала я их свысока жалел, а теперь искренне сочувствую и… завидую». — Саша чертыхнулся, рассердившись на свои неспокойные, вечно находящиеся в движении мысли.

— Привет, — неожиданно раздался чей-то голос. Аксаев поднял глаза и увидел одного знакомого репортера. Вид у того был еще тот.

— Привет, — буркнул без особой радости.

Репортер поставил на стол свой завтрак, сел, отпил кофе и помотал головой.

— Фу-ты, черт. Вчера перебрал. Вернее, не столько перебрал, сколько не доспал. Стерва попалась. Представляешь, выставила меня чуть свет. Мотай, давай! Я вчера ее честно, без халтуры, оттрахал, а она даже чашки кофе не налила. Хамлюга! А мне теперь — сиди и жди, когда моя уберется на работу. Не дай бог, увидит меня таким, сразу крик поднимет. И никакие отговорки, что всю ночь ждали в Шереметьеве футбольную команду из Дюссельдорфа, не помогут. — Он вяло принялся жевать бутерброд. — И ведь не жена, так — сошлись, живем. Зачем? Да лучше я один буду квартиру снимать. Пусть дороже, зато без проблем. — Он откинулся на спинку стула и потянулся. — Тут еще сегодня вечером надо тащиться в «Покер». «Рос-Эйр» устраивает презентацию нового класса обслуживания для крупнейших туроператоров. А у меня самого в голове такая презентация…

— Хочешь, схожу вместо тебя, мне все равно делать нечего. На днях в длительную командировку уезжаю.

— Не шутишь? Слушай, ну с меня, как полагается. Только не забудь отметиться.

— Не волнуйся.

— А завтра пересечемся где-нибудь. Ты там чиркни пару строк. Ну, сам знаешь. Дай-ка номер твоего мобильника. Я вобью в память. Да, а как тебя зовут? Я чего-то подзабыл.

— Аксаев Саша. А тебя?

— Будем знакомы еще раз, — приподнимаясь и протягивая руку, расхохотался репортер. — Сергей Кошелев. Ты, главное, не забудь, какой журнал представляешь, «Интимный друг».

— Не забуду. Бывай, Серёга, — бросил Саша и, выйдя из кафе, с тоской посмотрел по сторонам, выбирая в какую бы направиться.

Проходя через сквер, остановился у пруда. Смотрел на лебедей и ни о чем не думал. Непривычно, но покойно. Вечно метущиеся мысли, словно испарились. Но вдруг: «А может, у меня исчезли все извилины, кроме одной?» — неосторожно подумал Саша и началось!

«Все-таки надо бороться! Другим тоже несладко. Кто-то же добивается. Устраивается. А ты?!..»

Заморосил дождь.

«Да какая тут борьба, когда холода наступают, а крыши над головой нет», − и опять в голове стало покойно.

Устав от бесцельного хождения по городу, Саша пообедал в Макдональдсе и дождался вечера. Приободрившись, направился в «Покер». Перед столиком, за которым две девушки отмечали аккредитованных журналистов, собралась толпа. Каждый, отталкивая других, стремился отметиться первым. Саша одной девушке показал свое удостоверение, а другой назвался Сергеем Кошелевым. Но не успел он войти в зал, как услышал:

— А совсем недавно вас звали Александром.

Он вздрогнул от неожиданности и улыбнулся, увидев Нелли Мутыхляеву.

— Здравствуйте. Вы?

— Ты, я вижу, опять за того парня.

— Что поделаешь…

— А я вот решила отдохнуть на все сто. Напишу статью об одном туроператоре, и мне в бартерном порядке организуют поездку на Искью.

Она цепким взглядом окинула Аксаева.

— А ты так и сидишь в луже. Трудно, провинциал, трудно. Ну, удачи, — энергично повиливая бедрами, она втерлась в толпу.

По окончании официальной части начался банкет. Саша был голоден, поэтому ел сосредоточенно, не глядя по сторонам. Да, собственно, и высматривать ему было некого и нечего.

Насытившись, он повеселел, вновь появилась решимость побороться за свое место в столице, несмотря на то, что перед внутренним взором, точно табличка, маячило: «Мест нет».

Аксаев стал переходить от одних беседующих к другим, прислушиваться, что-то говорить. Но ни с кем не удалось завести разговор. Однако уходить не хотелось. «Побуду до конца», — решил он и вновь наполнил тарелку.

Проходя мимо Мутыхляевой, остановился послушать. Нелли, уже хорошо принявшая на грудь, оживленно жестикулируя, рассказывала о своем ужасном отдыхе в Турции.

— Я!.. — восклицала она. — Оказалась по сути дела в помоечном отеле. Меня не обманул ни мраморный холл, ни выхоленный вид персонала. Я им устроила!.. Ничего! Они меня надолго запомнили. Засуетились. Забегались. Переселили в новое здание на первой линии. Думали меня провести. Видите ли, в моем ваучере указано название «Ла Роз», а их отель называется «Ла Розе». Они перепутали. Зато я сразу разобралась.

Нелли была в ударе: говорила много и охотно. Заметив Аксаева, усмехнулась:

— Что, выбрал себе подходящий тур? Да ты не дрейфь. Пробьешься! — протянула бокал, и как-то незаметно они разговорились.

— Проводишь меня? — спросила, оглядев пустеющий зал.

На улице Саша взял то и дело спотыкающуюся Нелли под локоть. Прикосновение молодого мужчины вызвало у нее желание.

«Я никогда не занималась протежированием молодых ребят. Считала, что это удел старых теток. Но, видно, как не крути, возраст берет свое. Тем, кто старше меня или ровесникам, я не нужна. Для них тридцать лет — предел. Дальше перебор. И как все быстро! Совсем недавно смотрелась в зеркало и налюбоваться собой не могла, а теперь умудряюсь краситься и так в зеркало смотреть, чтобы как бы себя и не видеть. Глупости какие! — одернула она свои что-то уж больно разгулявшиеся мысли. — Я достаточно молода, чтобы иметь успех. Просто как-то получилось, что на данный момент я оказалась одна. Поэтому, отчего не познакомиться с этим Сашей поближе? А там видно будет».

Несмотря на свой бойкий характер, Нелли несколько смутилась, когда Аксаев перешагнул порог ее квартиры.

«Он — мужчина, я — женщина. К чему этот мелочный подсчет, кто кого на сколько? В конце концов, если люди могут доставить друг другу несколько приятных минут, то незачем подводить баланс. И вообще пора ломать стереотипы. Однако этот, возрастной, надо признать, один из самых устойчивых. Вот даже я чувствую какой-то дискомфорт».

— Проходи в гостиную, — бросила Нелли. — Я кофе сварю.

Когда она купила квартиру, то сразу занялась поиском неизвестного, а значит, пока неизбалованного богатыми клиентами дизайнера. Нашла пару, мужа и жену. В обмен на статью о них в журнале и протекцию те выполнили дизайн ее двухкомнатной квартиры. Мутыхляева вынудила их подобрать все − вплоть до мыльницы в ванной. Они потратили на нее уйму времени и сил. Статья же не принесла ожидаемого результата. Нелли, правда, рекомендовала их своим знакомым, но на этом все кончилось. Пара так и не пробилась в узкий круг топ дизайнеров.

Получив квартиру под ключ, Мутыхляева, как личность яркая, принялась вносить свои ноты бытия. Она понаставила вазочек, жардиньерок, понавешала картин, зеркал. Застелила кровать пледом под леопарда.

«Да, несколько эклектично, — соглашалась, лучась довольством, — но в этом я. Стиль — всего на всего застывшая форма, а эклектика несет в себе смешение, живость».

— Друзья говорят, — войдя в гостиную и увидев, что Аксаев рассматривает фигурку Меркурия в его знаменитых сандалиях с крылышками, — что я по своей сути родственна этому непоседливому богу.

Она поставила на стол кофейник и две фарфоровые чашечки.

— Славные, правда? Хозяин бутика уверял меня, что это Китай, начало двадцатого века. Представляешь, сто лет назад какие-то важные китайцы пили из них чай, а теперь мы будем пить кофе с ликером.

Нелли наполнила рюмки и, по возможности элегантно плюхнувшись в кресло, принялась смаковать напиток и подливать вновь.

Она много говорила, громко смеялась и, ударяя себя ладонью по круглой коленке, приговаривала: «Самое то будет».

Огоньки вожделения в ее глазах разгорались все ярче. Нелли, как писали в ромах девятнадцатого столетия, отчаянно кокетничала с Аксаевым. Он заставил ее позабыть сколько ей лет, и она чувствовала себя озорной, рискованно заигрывающей с мужчиной молодой женщиной, которая в ответ на его страсть предложит ему свое упругое тело.

— Если, как утверждают, старинные вещи хранят энергетику тех, кто ими пользовался, то мы можем стать похожими на китайцев, — сказал Саша, выпивая третью чашку кофе.

— Скоро мы станем похожими на них и без старинных вещей, — ответила Нелли. — Хотя кое-чему у китайцев не мешало бы поучиться. Я на досуге перечитала «Цветы сливы в золотой вазе». Что ни говори, а в стародавние времена, когда течение жизни было более размеренным, люди умели дарить друг другу радость.

На последней фразе она задумалась, представив, что бы они делали сейчас, если бы последовали примеру персонажей этой книги. «Уж конечно, не торчали бы до сих пор в гостиной…»

Аксаеву было приятно, полулежа в кресле, пить ликер, болтать с Нелли и как-то не то, чтобы вовсе не хотелось, но и не так, чтобы уж очень, вкусить от ее женских прелестей.

Нелли поднялась и пошла в кухню. Саша проводил взглядом ее перекатывающиеся под юбкой ягодицы. Встал, догнал в коридоре, обхватил за бедра и прижал к стене.

Из ее рта пахло кофе с ликером. Это его успокоило. Он боялся несвежего дыхания немолодой женщины. Она ответила ему жадным, долгим до бесконечности поцелуем. Ее возбуждение от предвкушения соития с молодым сильным мужчиной достигло своего апогея. Нелли принялась отталкивать его, отрывисто шепча:

— Сначала в ванную.

Она боялась нечистоплотности, свойственной юности.

Саша послушно скрылся в ванной и встал под душ. Немного погодя дверь приоткрылась, Нелли протянула ему полотенце. Он поблагодарил. Она хихикнула и исчезла. Когда Саша вошел в спальню, мимо него пронеслась Мутыхляева, бросив:

— Я быстро.

Она влетела в ванную и осталась довольна тем, что стройный порядок созданного ею небрежного стиля не был нарушен; что ванна была тщательно смыта водой после купания.

Вернувшись в спальню, выключила даже ночник. Но Саша все равно не смог обмануться, как сам того бы хотел, и принять дрябловатое, тяжелое, неповоротливое тело женщины за свежую девичью плоть.

Нелли пищала, визжала, подвывала от удовольствия. Потом, перекрикивая один другого, они содрогнулись, застыли на мгновение и отпали другу от друга. Саша глубоко задышал, тотчас погрузившись в сон. Нелли поворочалась, устраиваясь удобнее, и, тихонько, лишь изредка переходя на басы, захрапела.

Утром, еще не открывая глаз, она почувствовала дыхание Саши, который спал, уткнувшись ей в плечо. Это было приятно, и она с удовольствием пролежала бы так до его пробуждения, но… осторожно отстранилась, приподнялась на руках и села. Зевнула, потянулась. Потом посмотрела на своего юного любовника и вздрогнула, когда он заворочался. Нелли не хотела, чтобы он увидел ее даже в приглушенном портьерами утреннем свете без макияжа. Саша лежал на боку и легко дышал, чуть приоткрыв губы.

— Красив… красив, проклятый… — прошептала она и, вдруг почувствовав в себе безудержную юную шаловливость, провела пальцем по его безупречной формы носу. Его ресницы дрогнули. Нелли вскочила с кровати, инстинктивно прикрывая себя простыней спереди. На пальчиках, смеясь, резво и, как ей казалось, едва касаясь пола, выбежала из спальни. Саша, приоткрыв глаза, увидел два толстых полушария, которые тяжело подрагивая, исчезли в дверном проеме. Он поморщился и перевернулся на другой бок.

Нелли, напевая, приняла душ, а затем бросилась к спасительным подтягивающим, разглаживающим, придающим свежесть лицу кремам, эмульсиям, сывороткам. Но омолаживающая, пробуждающая тонус кожи маска не принесла обещанного эффекта. Нелли обреченно вздохнула и уверенными привычными движениями нанесла макияж.

Вернувшись в спальню в воздушном пеньюаре, взглянула в зеркало, потом на Сашу и совершенно неожиданно для своего привычного образа мышления, подумала: «Вот, собственно, и все! И стоило затеваться… жить? Всего каких-то двадцать-двадцать пять лет разделяют нас. Но они-то и есть та самая полная, яркая пора жизни. До и после — сумерки. Первые — в жадном ожидании рассвета. Вторые — в обреченном ожидании тьмы».

Заигравший мобильный отвлек ее от неприятных размышлений. Она взяла телефон и стала громко возражать звонившему. Говорила с металлом в голосе, не склоняясь ни на какие уговоры. «Знайте, мол, Мутыхляеву».

— Нет. На круглом столе я выскажу то, что считаю нужным. И бездаря назову бездарем, а не подающим надежды залежалым талантом. Да, на моей совести… Именно на моей совести спасти людей от очередной бумагомарательницы…

Конец ознакомительного фрагмента.