Я Пилигрим

Терри Хейз, 2012

Пилигрим. Такого человека не существует. Есть Скотт Мердок, возглавлявший когда-то одно из секретных подразделений американской разведки, а затем выбывший из игры и ведущий уединенную жизнь в Париже. Но мир спецслужб никогда не отпускает своих агентов. И когда в нью-йоркском отеле находят мертвую женщину, а след выводит полицию на маньяка, задумавшего совершить массовое убийство, Скотт Мердок снова вступает в дело. Тогда-то он и становится Пилигримом.

Terry Hayes

I am Piligrim

Copyright © Terry Hayes, 2012

All rights throughout the world are reserved to Leonedo Ltd.

© М. Абушик, перевод, 2015

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015

Издательство АЗБУКА®

Едва ли существует страх более цепкий и столь трудно поддающийся описанию, чем тот, который преследует шпиона в чужой стране.

Джон Ле Карре. Война в Зазеркалье (Перевод М. Гребнева, В. Стабникова)

По нашим мерзким улицам должен пройти человек, который выше этой мерзости, который не запятнан и не запуган.

Рэймонд Чандлер. Простое искусство убивать (Перевод С. Белова)

Часть первая

Глава 1

Есть места, которые остались в моей памяти на всю жизнь: Красная площадь, продуваемая горячими ветрами^[1], спальня матери в нашем доме, расположенном в одном из беднейших кварталов Детройта; бесконечные сады, окружающие причудливое здание сиротского приюта; руины, известные под именем «Театра смерти», среди которых меня поджидает человек, чтобы убить. Но ничто не въелось в мою память так глубоко, как тот номер в одной из дешевых нью-йоркских гостиниц: потертые занавески, простенькая мебель, стол, заваленный метамфетамином и прочими наркотиками, которые именуются тусовочными и почему-то считаются в народе не слишком опасными. Рядом с кроватью валяются дамская сумочка, черные трусики, едва превосходящие размером зубочистку, и пара крошечных туфель от Джимми Чу. Владелица перечисленных вещей не жила в этой комнате, она пришла сюда в гости. Здесь бедняжке перерезали горло, и сейчас ее обнаженное тело плавает лицом вниз в ванне, заполненной средством для чистки канализационных труб, в состав которого входит серная кислота. Это средство — оно называется «Бомба против засоров» — можно купить в любом супермаркете.

На полу вокруг разбросано множество пустых бутылок из-под него, и, пока меня никто не видит, я разглядываю их. Ценники остались на месте, и я вижу, что убийца обошел чуть ли не два десятка магазинов и везде покупал этого средства понемногу, чтобы не бросаться в глаза. Умение тщательно планировать детали всегда меня восхищало.

Сейчас на месте преступления царит сущий хаос: из раций полицейских доносится оглушительный шум, громко переговариваются помощники коронера, взахлеб рыдает какая-то испанка. Даже если жертва одинока как перст, обязательно найдется кто-нибудь, чтобы устроить истерику.

Молодую женщину, плавающую в ванне, опознать невозможно: после того как она три дня пролежала в серной кислоте, черты ее лица окончательно стерлись. Следуя своему дьявольскому плану, убийца придавил руки жертвы ко дну телефонными книгами, так что кислота не только уничтожила дактилоскопический рисунок на ее пальцах, но и почти полностью разъела кисти. Если экспертам из Департамента полиции Нью-Йорка не удастся идентифицировать погибшую по зубам, потребуется чертовски много времени, чтобы установить ее личность.

В таких местах возникает ощущение, что зло буквально растворено в воздухе, и мысли порой обретают весьма причудливое направление. Образ женщины без лица вызвал у меня в памяти давнюю фантазию Джона Леннона и Пола Маккартни: помните их песню об Элинор Ригби, которая хранила свое лицо в кувшине, стоявшем возле двери?

Мысленно я все чаще и чаще называю погибшую девушку Элинор. Работа бригады криминалистов еще не завершена, но все без исключения склоняются к мнению, что несчастная была убита во время полового акта: матрас наполовину сдвинут с кровати, простыни скомканы, на столике рядом с постелью — засохшие брызги крови. Один из копов, отличающийся особенно болезненным воображением, выдвинул предположение, что убийца перерезал глотку своей жертве, находясь внутри ее. Звучит ужасно, но вполне возможно, что именно так и было.

Утешением — хотя, конечно, что и говорить, весьма слабым — может послужить тот факт, что девушка умерла, до последнего мгновения своей жизни так и не осознав кошмара происходящего. Причина заключается в метамфетамине — белом кристаллическом веществе. Этот наркотик вызывает такое сексуальное возбуждение, что человек утрачивает всякое чувство опасности и впадает в состояние эйфории, у него буквально сносит крышу. Единственная внятная мысль, которая овладевает тем, кто пребывает под воздействием зелья, — как бы поскорее найти себе партнера и затащить его в постель.

Рядом с двумя пустыми упаковками метамфетамина валяется флакончик, похожий на бутылочку из-под шампуня, который в отелях обычно кладут в ванной. На нем нет никаких надписей, но прозрачная жидкость внутри, по-видимому, ГГБ — гаммагидроксибутират. Его сейчас легко можно разыскать в темных закоулках Интернета, сей препарат все чаще заменяет рогипнол, когда нужно усилить половое влечение перед свиданием.

Это снадобье легко раздобыть на концертах поп-музыкантов, завсегдатаи ночных клубов используют ГГБ, чтобы ослабить паранойю, вызываемую метамфетамином. ГГБ имеет также побочные эффекты: он усиливает сексуальные ощущения, создает чувство вседозволенности. Одно из его уличных названий — «легкий трах». Элинор, скинувшая свои фирменные туфельки и освободившаяся от крошечной черной юбки, по-видимому, была подобна ракете, запускаемой на День независимости.

Протиснувшись между собравшимися — почти никому не знакомый, в небрежно наброшенном на плечи элегантном пиджаке и с тяжелым грузом прошлого в душе, — я останавливаюсь рядом с кроватью. Отвлекаюсь от шума и, как наяву, вижу ее: этакую обнаженную девушку-ковбоя, оседлавшую сверху своего партнера. Лет двадцати или чуть больше, красивая и стройная. Коктейль из наркотиков стремительно приближает девушку к сокрушительному оргазму: температура тела повышается благодаря метамфетамину, разбухшие груди давят на партнера, сердце бешено колотится под действием страсти и химических препаратов, дыхание становится прерывистым. Влажный язык словно обретает самостоятельную жизнь и судорожно ищет внизу рот любовника. Да уж, секс нынче не для неженок.

Я представил себе, как неоновые вывески многочисленных баров за окном отбрасывали блики света на постриженную по последней моде блондинку, заставляя переливаться у нее на руке «Панерай», часы для дайверов. Подделка, конечно, но вещь хорошая.

Мне, как и всем нам, знаком этот тип женщин. Их можно встретить в огромном магазине «Прада» в Милане, в ночных клубах Сохо, на авеню Монтень в Париже или потягивающими латте на террасе какого-нибудь модного кафе. Они черпают новости из глянцевых журналов и делают на спине татуировки в виде японских иероглифов, чтобы тем самым, как им кажется, бросить вызов обществу.

Легко могу вообразить, как рука убийцы касается ее груди, сосок которой украшен кольцом c драгоценным камнем. Мужчина зажимает кольцо между пальцами и дергает, притягивая партнершу к себе. Она возбужденно кричит: все части ее тела сейчас сверхчувствительны, в особенности соски. Впрочем, девушка не возражает: если кто-то в такой момент груб с ней, это значит, что она ему по-настоящему нравится. Блондинка садится на любовника верхом, изголовье кровати сильно бьется о стену, а она бросает взгляд на входную дверь, чтобы еще раз убедиться: та заперта на ключ и цепочку. В столь сомнительном месте надо хоть в этом быть уверенной.

На стене, как и во всякой гостинице, висит схема эвакуации в случае пожара, но на этом сходство данного заведения с отелями вроде «Рица» или «Хилтона» и заканчивается. «Истсайд инн» — прибежище для бездомных, небогатых туристов, людей с нездоровой психикой; короче говоря, для бедолаг, сумевших наскрести двадцать баксов на одну ночь. А потом от вас потребуют удостоверение личности (хотя бы один документ на двоих, но непременно с фотографией) — и можете оставаться в гостинице хоть на сутки, хоть на месяц, хоть до конца своей жизни.

Парень из номера 89 явно прожил здесь какое-то время: на комоде — блок из шести банок пива, четыре полупустые бутылки спиртных напитков покрепче и пара упаковок с сухими завтраками. На прикроватной тумбочке — стереосистема и несколько компакт-дисков. Я просматриваю их: что касается музыки, вкус у убийцы неплохой. Стенной шкаф, однако, пуст. Такое впечатление, что вся одежда преступника была на нем, когда он покинул гостиницу, оставив труп своей жертвы в наполненной кислотой ванне. На дне стенного шкафа куча мусора: старые газеты, пустая банка из-под средства против тараканов, настенный календарь с пятнами кофе. Я беру календарь в руки: на каждой странице черно-белое фото какой-нибудь античной достопримечательности: Колизей, греческий храм, Библиотека Цельса в Эфесе. Похоже, наш убийца — ценитель искусства. К сожалению, на страницах нет совершенно никакой дополнительной информации, скажем записей о назначенных встречах. Сообразив, что календарь использовали лишь как подставку для кофе, я отбрасываю его в сторону.

Затем оборачиваюсь и автоматически, просто по привычке, провожу рукой по тумбочке, стоящей около постели. Странно: пыли совсем нет. Касаюсь пальцами комода, изголовья кровати, стереосистемы и получаю идентичный результат: убийца стер пыль со всех предметов, чтобы уничтожить отпечатки пальцев. Впрочем, это обычное дело, но тут я вдруг ощущаю какой-то запах. Подношу пальцы к носу, и картина резко меняется. Я улавливаю легкий аромат специального антисептического спрея, которым пользуются для борьбы с инфекцией в палатах интенсивной терапии. Мало того что это средство убивает бактерии, в качестве побочного эффекта оно также уничтожает все, что содержит ДНК: пот, мельчайшие частицы кожи, волосы. Опрыскав гостиничный номер этим спреем, пропитав им ковер и стены, убийца лишил полицейский департамент Нью-Йорка малейшего шанса установить как личность жертвы, так и его собственную.

И тут вдруг я ясно понимаю: независимо от того, каким мотивом руководствовался преступник (лишил ли он девушку жизни ради наживы, сексуального удовлетворения или еще по каким-либо мотивам), злоумышленник тщательно подготовился заранее, почерпнув информацию из специального пособия. Мы имеем дело, так сказать, с классическим «книжным» преступлением.

Глава 2

Возможно, далеко не все со мной согласятся, но лично я считаю, что основным законом криминалистики является так называемый принцип обмена Локара, который гласит: «Каждый правонарушитель обязательно оставляет на месте преступления хоть какие-то следы». И вот стою я сейчас в номере 89, наполненном множеством людей, и думаю: «Интересно, а сталкивался ли профессор Локар с чем-либо похожим? Абсолютно все, чего касался убийца, исчезло: в заполненной кислотой ванне или под воздействием антисептика. Наверняка преступник не оставил после себя ни волоска, ни малейшей частицы кожи».

Год назад я написал довольно невразумительную книгу по современной технике расследования преступлений. В главе под названием «Новые рубежи» я рассказал, что столкнулся с использованием специального антибактериального спрея лишь однажды (то было мастерски выполненное убийство разведчика в Чехии), и, между прочим, упомянул, что криминалистика в данном случае оказалась бессильна: это преступление не раскрыто до сих пор. Жилец номера 89 хорошо знал свое дело, и теперь я исследовал содержимое комнаты с уважением, которого, несомненно, заслуживал ее обитатель.

Однако аккуратностью он не отличался: среди прочего мусора я заметил валявшуюся рядом с кроватью пустую коробку из-под пиццы. Я бы не обратил на нее особого внимания, но внезапно сообразил: здесь лежал нож, до которого было легко дотянуться. Простодушная Элинор, как видно, его даже не заметила.

Я вижу, как, лежа в постели, она тянется поверх скомканных простыней к промежности партнера. Целует его в плечо, в грудь, спускается ниже. Может быть, мужчина знает, а может, и нет: один из побочных эффектов ГГБ состоит в том, что он подавляет рвотный рефлекс. Принявший препарат без труда сумеет заглотить член дюймов семи-восьми, а то и десяти; вот почему ГГБ всегда можно купить в сауне для геев или на съемках порнофильмов.

Парень прижимает блондинку к себе, шлепает по спине, обхватывает коленями ее грудь. Девушке кажется, что партнер устраивается, чтобы половчее проникнуть ей в рот, но рука мужчины ненароком сползает с кровати, его пальцы дотягиваются до коробки от пиццы и нащупывают то, что он ищет: холодную сталь ножа, дешевого, но достаточно острого, чтобы выполнить свое предназначение.

Если бы кто-то наблюдал за жертвой сзади, он увидел бы изгиб ее спины, услышал бы некое подобие стона, сорвавшегося с губ, и, несомненно, решил бы, что партнер занялся с ней оральным сексом. Но нет, ничего подобного. Блестящие от наркотиков глаза блондинки сейчас наполнены ужасом. Парень плотно зажал ей рот левой рукой, запрокинув голову бедняжки назад, так чтобы открылось горло. Она отчаянно брыкается и извивается, пускает в ход руки, но он это предвидел. Оседлав ее груди, убийца прижимает свою жертву коленями, давит на нее бицепсами. Откуда мне это известно? Достаточно увидеть два синяка на теле убитой. Она совершенно беспомощна. Элинор видит его поднятую руку с ножом и пытается кричать, содрогаясь в конвульсиях, стремясь высвободиться. Зазубренная сталь проносится рядом с ее грудью, устремляясь к бледному горлу, оставляя на нем глубокий разрез…

Кровь орошает прикроватный столик. Одна из артерий, питающих мозг, полностью перерезана, смерть наступает быстро. Элинор падает, издавая булькающие звуки, истекая кровью. Еще не до конца угасшее сознание подсказывает девушке: это конец. Все, чем она была и чем надеялась стать, ушло безвозвратно. Похоже, убийца все-таки расправился с жертвой, не входя в нее.

Я четко вижу, что происходит дальше. Преступник отправляется готовить кислотную ванну, на ходу стягивая перепачканную кровью белую рубашку, которая, по-видимому, была на нем. Ее нашли в ванне, разорванной на куски, под трупом Элинор. Там же был и нож: четырехдюймовое лезвие, черная пластиковая ручка — такие в огромных количествах изготавливают трудолюбивые китайцы.

От ярких картин, созданных воображением, слегка кружится голова, поэтому я не сразу замечаю, что кто-то держит меня за плечо. Сбрасываю чужую руку, готовый в случае чего тут же сломать ее: привычка на уровне инстинкта, оставшаяся от прошлой жизни. Какой-то парень бормочет извинения, глядя на меня довольно странно и пытаясь отодвинуть в сторону. Я вспоминаю, что этот человек — главный в бригаде криминалистов, состоящей из трех мужчин и одной женщины; они сейчас устанавливают ультрафиолетовые лампы и миски со специальной краской, которую используют, чтобы проверить, нет ли на матрасе пятен спермы. Криминалистам еще ничего не известно про антисептик, а я им и не говорю: вдруг убийца забыл обрызгать часть кровати. Если это так, то, учитывая особенности гостиницы «Истсайд инн», они получат несколько тысяч положительных проб, начиная еще с тех времен, когда проститутки носили чулки.

Я пытаюсь привести свои мысли в порядок, стараясь не мешать окружающим. Меня терзает смутное беспокойство: есть что-то необычное как в этом гостиничном номере, так и во всей ситуации в целом. Интуитивно чувствую, что в моем сценарии концы с концами не сходятся. Я оглядываюсь вокруг, пытаясь найти разгадку, но ничего путного в голову не приходит. Вспоминаю ощущение, возникшее несколько раньше. Мысленно перематывая ленту, возвращаюсь назад, в тот миг, когда нынче ночью впервые вошел в эту комнату.

Что же это было? Роюсь в своем подсознании, пытаясь восстановить первое впечатление. Нечто чрезвычайно важное и никак не связанное с насилием. Если бы только удалось вновь ощутить его… это чувство… чувство, похожее на… Нужное слово никак не хочет появляться из глубин памяти. Я вспоминаю фразу из своей собственной книги: «Любая не вызывающая сомнений догадка может сбить с толку». И тут меня осеняет.

Войдя в гостиничный номер, я увидел на комоде блок из шести банок пива, пакет с молоком в холодильнике, заметил полиэтиленовый мешок, аккуратно вложенный в мусорную корзину, зафиксировал в памяти названия нескольких фильмов на DVD-дисках, лежащих возле телевизора. «Женщина» — вот каким было то мимолетное впечатление, первое слово, которое пришло на ум, но не задержалось в сознании. Я правильно понял, как разворачивались события в номере 89, принципиально ошибившись лишь в одном. Отнюдь не мужчина снимал этот номер, занимался сексом с обнаженной Элинор, а потом перерезал ей горло, наполнил ванну кислотой и обработал все вокруг антисептическим спреем.

Это была женщина.

Глава 3

За годы своей карьеры я встречал многих могущественных людей, но среди них был лишь один, обладавший подлинной, естественной властью: он мог заставить окружающих молчать, не повышая голоса, отдав приказание почти шепотом. Сейчас этот человек идет мне навстречу по коридору, сообщая на ходу бригаде криминалистов, что им придется подождать: пожарное ведомство должно удалить кислоту, пока никто не получил ожогов.

— Не снимайте резиновые перчатки, — советует он. — Можете пока обследовать друг у друга предстательную железу.

Все, за исключением криминалистов, смеются.

Человека с решительным голосом зовут Бен Брэдли, он лейтенант полиции, служит в отделе по расследованию убийств. Бен только что пытался разыскать управляющего отелем и выяснить у него имя подонка, которому принадлежит притон. Ему слегка за пятьдесят, он чернокожий, высокий и сильный, с большими руками (я имею в виду Брэдли, а не этого подонка). Лейтенант одет в джинсы, которые супруга недавно уговорила его купить в безнадежной попытке хоть как-то обновить имидж мужа. Сам же Бен считает, что выглядит в этих джинсах как персонаж из романа Стейнбека, этакий современный беженец из района пыльных бурь.

Как и многие его сослуживцы, Бен не питает особой симпатии к криминалистам. Во-первых, несколько лет назад вошло в моду нанимать их на стороне: на место преступления стали приезжать высокооплачиваемые специалисты в белых комбинезонах с надписями вроде «Криминологические услуги инкорпорейтед» на спине. Во-вторых (это и вовсе переполнило чашу терпения Брэдли), по телевизору показали одно за другим два имевших колоссальный успех шоу, посвященные работе криминалистов, что вызвало у последних вспышку звездной болезни.

— Господи милостивый, — жаловался мне на днях лейтенант, — да остались ли в этой стране люди, которые не мечтают поучаствовать в реалити-шоу?

Брэдли наблюдает, как потенциальные знаменитости распаковывают свои чемоданчики с портативными лабораториями. Я стою, прислонившись к стене, и молча наблюдаю за происходящим (собственно, именно этим я и занимался добрую половину жизни). Бен принципиально игнорирует людей, добивающихся его внимания, но при этом успешно делает карьеру. Мы не здороваемся с ним за руку: у нас как-то не сложилась такая форма приветствия. Не уверен даже, что мы с ним вообще друзья. Впрочем, я всегда держусь несколько в стороне от любой компании, поэтому мне трудно об этом судить. Но если хотите, мы уважаем друг друга.

— Спасибо, что приехали, — говорит Брэдли.

Я киваю, глядя на его подвернутые джинсы и черные рабочие башмаки, идеально подходящие, чтобы пробираться сквозь кровь и дерьмо на месте преступления.

— Вы на чем добирались… на тракторе? — спрашиваю я.

Бен не смеется, что характерно для него, — редко встретишь столь бесстрастного человека. Но это совсем не значит, что он лишен чувства юмора.

— Ну что, Рамон, было время осмотреться? — тихо говорит Бен.

Меня зовут вовсе не Рамон, и он это знает. Но Брэдли также известно, что до недавнего времени я работал в одном из наиболее засекреченных подразделений разведывательных служб США. Поэтому я догадываюсь, что он имеет в виду Рамона Гарсию, агента ФБР, который прибег к невероятным ухищрениям, чтобы скрыть свою личность, когда продавал государственные секреты русским. При этом Гарсия оставил отпечатки пальцев на всех мешках для мусора, в которых выносил украденные документы. Рамон, несомненно, был самым некомпетентным тайным агентом в истории. Как я уже сказал, Бен иногда любит пошутить.

— Да, осмотрелся немного, — отвечаю я. — Что удалось выяснить о женщине, жившей в этой трущобе? Она ведь главная подозреваемая?

Бен прекрасно владеет собой, но сейчас в его глазах невольно отражается изумление: «Какая еще женщина?!»

«Превосходно, — думаю я. — Рамон наносит ответный удар».

И все-таки Брэдли — невозмутимый коп.

— Это интересно, Рамон, — говорит он, пытаясь догадаться, действительно ли я напал на след или только его разыгрываю. — Почему вы так решили?

Я указываю на блок из шести банок пива и на пакет молока в холодильнике:

— Разве мужчины так поступают? Они держат пиво в холодильнике, скорее уж молоку позволят испортиться. А взгляните на дивиди — сплошь романтические комедии, ни одного боевика. Пройдите по комнатам и посмотрите, многие ли парни в этой трущобе предусмотрительно вкладывают полиэтиленовый пакет в мусорную корзину. Здесь это не принято — так делают только женщины, за кого бы они себя ни выдавали.

Бен мысленно взвешивает сказанное, не сводя с меня глаз, но согласен он или нет, понять невозможно. Прежде чем я успеваю спросить его об этом, из-за пожарных бочек с маркировкой «Химическая опасность» появляются два детектива — молодая женщина и ее столь же юный напарник — и останавливаются перед Брэдли.

— У нас есть кое-какая информация, Бен, — говорит женщина-полицейский. — Насчет обитательницы этого номера.

Брэдли спокойно кивает:

— Да, я в курсе, что это женщина. Расскажите мне о ней что-нибудь новенькое. Что вы узнали?

Я понимаю, что лейтенант берет их на пушку. Полицейские, открыв рот, изумленно взирают на него, пытаясь понять, откуда, черт возьми, Бену известно, что в комнате жила женщина. К утру миф об их боссе обрастет новыми деталями. Я наблюдаю эту сцену со стороны, с трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. Ну и фрукт этот Брэдли!

Внезапно лейтенант смотрит на меня, и в первое мгновение мне кажется, что он вот-вот расхохочется. Ага, как бы не так, держи карман шире. Бен лишь чуть заметно подмигивает мне заспанным глазом и вновь обращает взор на двух молодых копов:

— А сами-то вы откуда знаете, что это женщина?

— Мы просмотрели записи в регистрационном журнале отеля, — отвечает детектив-мужчина по имени Коннор Норрис.

Брэдли внезапно проявляет беспокойство:

— Неужели нашли управляющего и заставили этого подонка открыть офис?

Норрис качает головой:

— Мы уже четыре раза выписывали ордер на его арест по делу о наркотиках, но, похоже, сейчас этот тип где-то на полпути в Мексику. Нет, просто Альварес, — он кивает в сторону напарницы, — выяснила, что выше этажом живет один парень, которого разыскивают за кражу со взломом.

Он неуверенно глядит на свою партнершу, не зная, стоит ли продолжать. Альварес пожимает плечами и в надежде, что все сойдет ей с рук, делает чистосердечное признание:

— Я пообещала взломщику, что его не станут сажать в тюрьму, если он окажет содействие полиции: вскроет замки в офисе управляющего так, чтобы все было шито-крыто.

Она смотрит на Брэдли, явно нервничая, как бы босс не наказал ее за самодеятельность.

Но лицо Бена остается невозмутимым, а голос звучит даже несколько мягче:

— И что дальше?

— Там было восемь замков, но он справился с ними меньше чем за минуту. Стоит ли удивляться, что в этом городе никогда нельзя быть уверенным в собственной безопасности?

Бен пропускает это заявление мимо ушей:

— Так что насчет обитательницы номера восемьдесят девять?

— Мы нашли квитанции. Она жила здесь больше года, — говорит Норрис. — Платила наличными, телефон у нее был отключен. И телевидения тоже никакого — ни обычного, ни кабельного. Явно не хотела привлекать к себе внимание.

Брэдли кивает и задает следующий вопрос:

— Когда соседи видели ее в последний раз?

— Дня три или четыре назад. Никто точно не помнит.

— Выходит, исчезла сразу же после убийства своей подружки, — бормочет лейтенант. — Обнаружили какие-нибудь документы?

Альварес роется в записях.

— Вот, есть две ксерокопии: водительское удостоверение, выданное во Флориде, и еще какой-то документ — похоже на студенческий билет без фотокарточки. Готова поклясться, что документы подлинные.

— Все же проверьте, — говорит Брэдли.

— Предлагаю поручить это Петерсену. — Норрис называет фамилию еще одного молодого детектива. — Он у нас дока в таких делах.

Брэдли согласно кивает и интересуется:

— А этот ваш взломщик или еще кто-нибудь был знаком с подозреваемой? Хоть что-то о ней известно?

Детективы дружно качают головой.

— Никто ее не знает. Соседи видели только, как она приходит и уходит, — отвечает Норрис. — На вид лет двадцать, высокая, если верить взломщику…

Брэдли возводит глаза к небу:

— Ну и какие еще приметы он вам назвал: две руки, две ноги, а сверху голова?

Норрис улыбается, но Альварес не до смеха. Девушка боится, что Брэдли накажет ее за то, что она заключила сделку с преступником. Если шеф собирается устроить головомойку, пусть уж не тянет кота за хвост, а сделает это поскорее. Однако Альварес — профессионал, она никак не может остаться в стороне и говорит:

— Со слов так называемой актрисы из номера сто четырнадцать, эта девчонка все время меняла внешность. Сегодня она вылитая Мэрилин Монро, а завтра уже — Мэрилин Мэнсон, иногда по нескольку раз на дню внешность меняла. Под кого она только не косила: Дрю Бэрримор, Бритни Спирс, Дейм Эдна, Джессика Лэнг…

— Вы это серьезно? — спрашивает Брэдли.

Юные копы дружно кивают и словно бы в подтверждение называют еще несколько имен.

— Представляю, какой шикарный у нас получится фоторобот, — вздыхает лейтенант, прекрасно понимая, что на этот раз все привычные пути расследования убийства для него закрыты. — Что-нибудь еще нарыли?

Они синхронно трясут головой и всем своим видом показывают: мол, мы и так сделали все, что могли.

— Похоже, придется собирать свидетельские показания по крупицам, так что, пожалуй, нам и взломщик сгодится…

Брэдли отпускает своих помощников и поворачивается ко мне: как видно, что-то страшно его беспокоит и он хочет это со мной обсудить.

— Приходилось вам когда-либо видеть что-нибудь подобное? — спрашивает лейтенант, натягивая пластиковые перчатки и снимая с полки в стенном шкафу металлическую коробку.

Она цвета хаки и настолько плоская, что я ее даже не заметил. Уже собираясь открыть коробку, Бен бросает мимолетный взгляд на Альварес и Норриса. Они идут к выходу, мимо пожарных, упаковывающих свои насосы с маркировкой «Химическая опасность».

— Эй, ребята! — кричит Брэдли. Они оборачиваются. — А ловко вы придумали насчет взломщика! Отличная работа, молодцы!

На лице Альварес отражается облегчение. Они, улыбаясь, поднимают руки в знак молчаливой признательности. Неудивительно, что подчиненные Брэдли боготворят его.

Теперь я более внимательно разглядываю металлическую коробку, похожую на маленький чемоданчик. Сбоку белой краской нанесен по трафарету серийный номер. Очевидно, это предмет из военного обихода, но я что-то не припоминаю, чтобы видел нечто подобное раньше.

— Набор полевого хирурга? — спрашиваю я без особой уверенности.

— Почти. Армейского стоматолога.

Лейтенант открывает коробку, демонстрируя уютно угнездившийся в пенопласте полный комплект зубоврачебных инструментов: щипцы для удаления, зонды, пинцеты для экстракции.

Я удивленно смотрю на Бена и спрашиваю:

— Она что, удалила жертве зубы?

— Причем абсолютно все. Мы не нашли ни одного: думаю, убийца выбросила их. Возможно, смыла в унитаз. Сейчас как раз вызвали сантехника, может быть, нам повезет.

— Зубы были удалены у живого человека или у трупа?

Бен понимает, к чему я клоню.

— Нет, жертву не пытали. Коронер и его помощники уверены: это сделали уже после смерти, чтобы личность убитой нельзя было идентифицировать. Именно поэтому я и попросил вас зайти: вспомнил, что в вашей книге есть информация о случаях удаления зубов в домашних условиях после убийства. Скажите, бывало ли такое в США? Я надеялся, что, возможно…

— Нет, я сталкивался с этим один-единственный раз. Это было в Швеции. Один парень использовал хирургический молоток, чтобы удалить зубные мосты и челюсть жертвы. Но пинцеты… Никогда не слышал ни о чем подобном.

— Что ж, теперь у нас имеется прецедент, — замечает Бен.

— Это вдохновляет. Поступательное движение цивилизации.

Несмотря на ужас, охвативший меня из-за вопиющей жестокости содеянного, должен признать, что убийца вызывает даже своего рода уважение: нелегкое дело — удалить тридцать два зуба у трупа. Похоже, преступница наша задалась целью совершить идеальное убийство и основательно подготовилась. Небось считает, что за решетку попадают лишь те, кто не продумал все как следует.

Я указываю на металлическую коробку:

— А где простой человек может раздобыть такой набор?

Бен пожимает плечами:

— Да где угодно. Я позвонил другу в Пентагон, он порылся в архивах и выяснил: в армии был излишек в сорок тысяч таких наборов, многие из них в последние несколько лет поступили в продажу — знаете, есть такие магазины товаров, необходимых для выживания в экстремальных условиях. Мы, конечно, постараемся отследить покупателей, но, сами понимаете, на это надежда слабая. Да и вообще…

Голос Бена смолкает, теряется в лабиринте, по которому блуждает его взгляд: он шарит по комнате в надежде отыскать хоть какую-нибудь зацепку.

— Мы имеем жертву без лица и без зубов, — говорит он тихо. — У нас нет никаких свидетелей, и, что самое худшее, мы даже приблизительно не представляем себе, каковы мотивы преступления. Вы у нас крупнейший специалист по разгадыванию шарад. Скажите честно, каковы, по-вашему, шансы на успех при столь невыгодных исходных условиях?

— Шансы? Приблизительно такие же, как в лотерее. Знаете, когда я только вошел в комнату, первая мысль была: тут явно орудовал любитель, очередной наркоман или сексуальный извращенец. Однако, приглядевшись внимательнее, понял: лишь пару раз в жизни я встречал столь мастерски выполненное убийство.

Тут мне приходится рассказать Брэдли об антисептическом спрее.

— Спасибо, вы меня очень ободрили, — иронически хмыкает Бен, машинально потирая указательный палец о большой.

По опыту знаю: это верная примета, что ему хочется сунуть в рот сигарету. Лейтенант рассказывал мне, что бросил курить еще в девяностые годы, но с тех пор ему миллион раз приходило в голову, что сигаретка не помешала бы. И сейчас как раз такой случай.

— Знаете, в чем моя проблема? — спрашивает Бен. — Как однажды сказала Марси, — (Марси — это его жена), — я принимаю слишком близко к сердцу чужие несчастья. Начинаю воображать себя единственным другом каждой очередной жертвы преступления.

— Становитесь их защитником?

— Вот-вот, именно это слово она употребила. Я, сами знаете, далеко не подарок, но Марси говорит, что есть у меня одно качество, которое ей по-настоящему нравится: я никогда не бросаю друга в беде.

Защитник мертвых, думаю я. Бывают вещи и похуже. Хотелось бы чем-нибудь помочь Брэдли, но я лицо неофициальное и это преступление не расследую. Я вышел в отставку, хотя мне нет еще и сорока.

В комнату быстро входит техник-криминалист и кричит:

— Бен!

Брэдли оборачивается:

— Ну?

— В подвале, — говорит вошедший с азиатским акцентом.

Глава 4

Три техника в рабочих комбинезонах разломали старую кирпичную стену. Несмотря на маски, они едва не задохнулись от зловония, распространявшегося из образовавшегося пролома. Техники не нашли там труп: гниющая плоть имеет весьма специфический запах, а в данном случае они столкнулись всего лишь с прохудившейся канализацией, плесенью и дерьмом сотен поколений крыс.

Брэдли пробирается через несколько грязных подвалов и останавливается в резком свете ламп, выхватывающих из тьмы обрушенную стену. Я вместе с криминалистами тащусь за ним следом и подхожу как раз вовремя, чтобы увидеть, как тот азиат, китаец с американским паспортом, которого все по вполне очевидной причине зовут Брюсом, включает портативный фонарь, ярко освещающий вновь открывшееся пространство.

Да там, внутри, настоящий лабиринт канализационных труб. Брюс объясняет: после того как его люди, разломав ванную в номере 89, ничего не обнаружили в изгибах труб, они пошли дальше. Взяв у криминалистов капсулу быстродействующей краски «блу би», они смешали ее с пинтой воды и влили в отводную трубу.

Через пять минут ток жидкости сильно замедлился, и стало понятно, что где-то между подвалом и номером 89 — засор. Именно там, в сплетении труб и самовольных отводов от них, у стены, их и ждала находка, которую Брюс сейчас хочет продемонстрировать лейтенанту.

— Скажите мне только: это зубы? — интересуется Брэдли. — Она смыла их в канализацию?

Брюс качает головой и освещает фонарем кашу из обуглившейся бумаги, обнаруженную в прямоугольном отводе трубы.

— Эта труба выходит прямиком из восемьдесят девятого номера, мы проверяли, — говорит Брюс, показывая на кашеобразную массу. — Что бы там ни было, это сначала сожгли, а потом спустили в сортир. Убийца поступила разумно, хотя она вряд ли задумывалась, что нарушает правила эксплуатации сантехники.

С помощью пинцета Брэдли начинает раздвигать слежавшуюся массу.

— Клочки от квитанций, уголок проездного на метро, билет в кино, — сообщает он присутствующим. — Похоже, преступница делала напоследок генеральную уборку, избавлялась от всего лишнего. — Он тщательно отделяет друг от друга кусочки горелой бумаги. — Список покупок — может пригодиться для сличения почерков, если мы когда-нибудь найдем с чем сравнивать…

Он замолкает, разглядывая обрывок бумаги, который обгорел чуть меньше, чем другие.

— Семь цифр, написанных от руки: девять, ноль, два, пять, два, три, четыре. Перечень неполный: остальное сгорело.

Брэдли показывает клочок бумаги всей группе, но я знаю, что находка предназначается главным образом мне: в разведывательном управления я числился криптографом. Семь написанных от руки, с трудом читаемых цифр. Они могут означать все, что угодно, но у меня есть некоторый опыт: на предыдущей работе постоянно приходилось иметь дело с фрагментами, поэтому я не спешу просто выбросить находку.

Высказывается множество предположений относительно того, что могут означать эти цифры: номер банковского счета или кредитной карты, почтовый индекс, мобильный или междугородный телефон. Альварес заявляет, что последнее точно отпадает: нет такого междугородного телефонного кода — 902. И я склонен с ней согласиться.

— В США действительно нет, но мы подключены к канадской телефонной системе, — возражает девушке Петерсен, молодой детектив с прекрасной спортивной фигурой; ему бы в футбол играть, нападающим. — Девятьсот два — это Новая Шотландия. Я точно знаю, у моего деда была там ферма.

Брэдли молчит: он глядит на меня, ожидая услышать мое мнение. Исходя из горького опыта, я взял за правило помалкивать, если до конца не уверен, поэтому только пожимаю плечами. Это означает, что Брэдли и все остальные продолжат свою работу.

О чем я на самом деле думаю, так это о настенном календаре. Он беспокоит меня с тех пор, как я его увидел. Если верить ярлычку на обороте, календарь был куплен в элитном книжном магазине «Риццоли» и стоит сорок баксов. Не правда ли, дороговато для вещи, благодаря которой можно узнать дату, и только? Судя по всему, убийца — женщина с претензиями: мне пришло в голову, что для нее был важен не сам календарь, но, возможно, ее интересовали изображенные на нем античные достопримечательности.

Большей частью мне пришлось работать в Европе, и хотя я давненько не путешествовал так далеко на восток, но почти уверен, что первые две цифры — международный телефонный код Турции. А что касается достопримечательностей, достаточно провести там всего один день, чтобы понять: в этой стране больше древнегреческих и римских руин, чем где-нибудь еще на свете. Если 90 — код страны, то, возможно, последующие цифры означают код города и начало местного телефонного номера. Никем не замеченный, я направляюсь в самый тихий уголок подвала и звоню по мобильному в телефонную компанию «Веризон», чтобы проверить свои предположения.

В ожидании ответа я смотрю на часы и с изумлением вижу, что вот-вот рассветет. Прошло уже десять часов с тех пор, как швейцар, проверяя, почему отключилось электричество в соседнем помещении, отпер номер 89, чтобы получить доступ к проводке. Неудивительно, что все выглядят такими уставшими.

Наконец мне удается дозвониться до справочной службы «Веризона», и женщина с сильным акцентом (очевидно, из центра обработки вызовов в Мумбаи) подтверждает, что 90 — действительно международный телефонный код Турции.

— А двести пятьдесят два? Это код региона?

— Да, это провинция… она, кажется, называется Мугла. — Женщина старается правильно выговорить незнакомое слово.

Провинция Мугла? Это название ничего мне не говорит… Турция — большая страна, намного больше Техаса, ее население превышает семьдесят миллионов человек.

Я начинаю благодарить сотрудницу телефонной компании, собираясь уже повесить трубку, и тут она добавляет:

— Не знаю, поможет ли это вам, но здесь сказано, что Бодрум, один из главных городов данной провинции, находится на берегу Эгейского моря.

Бодрум? Это слово вызывает дрожь во всем моем теле и испуг, который, казалось бы, за долгие годы должен был исчезнуть без следа. «Бодрум» — говорит телефонистка, и волна выносит название этого города на берег, как обломки далекого кораблекрушения.

— В самом деле? — спокойно отвечаю я, лихорадочно пытаясь привести мысли в порядок. И тогда та часть моего мозга, которая отвечает за настоящее, подсказывает, что я приглашен на это расследование всего лишь в качестве гостя. Я испытываю облегчение. Не хочу больше иметь никакого отношения к этому уголку мира.

Возвращаюсь в номер 89. Брэдли замечает меня, и я говорю, что на этом клочке бумаги действительно записан междугородный телефонный номер, но Канада здесь ни при чем. Я объясняю ему про календарь. Бен говорит, что тоже с самого начала обратил на него внимание.

— Бодрум? Где это? — спрашивает он.

— Вам придется выяснить все более подробно. Это в Турции, один из самых модных в мире летних курортов.

— А как насчет Кони-Айленда? — интересуется он с непроницаемым лицом.

— О вкусах не спорят, — отвечаю я и начинаю расписывать ему Бодрум: гавань, забитая экстравагантными яхтами; элегантные виллы; маленькая мечеть, скрытая в горах; кафе с экзотическими названиями вроде «Меццалуна» и «Оксиджен», где подают капучино за десять долларов и где кипят бурные страсти.

— Вы бывали там? — спрашивает Брэдли.

Я отрицательно качаю головой: есть вещи, о которых правительство не позволяет мне говорить. И меняю тему разговора:

— Интересно, зачем ей вдруг понадобилось звонить в Бодрум?

Брэдли пожимает плечами, не желая пока ломать над этим голову. Он занят другими мыслями.

— Тот высокий парень и впрямь спец по документам, — сообщает он, указывая на Петерсена, стоящего в другой половине комнаты. — Альварес думала, что нашла в кабинете управляющего ксерокопию студенческого билета. А знаете, что это оказалось на самом деле? Читательский билет нью-йоркской библиотеки. Имя, конечно, вымышленное.

— Прекрасно, — говорю я без особого интереса. — Выходит, убийца-то наша — интеллектуалка.

— Не совсем, — отвечает он. — По базе данных библиотеки я выяснил, что за целый год она взяла там всего одну книгу. — Лейтенант делает эффектную паузу и смотрит на меня в упор. — И книга эта написана вами.

Я встречаю его взгляд, не зная, что сказать в ответ. Вот так поворот!

— Убийца читала мою книгу? — наконец удается выдавить мне.

— Не просто читала, я бы сказал, изучала, — отвечает он. — Вы сами говорили, что редко сталкивались со столь профессиональной работой. Теперь мы знаем объяснение: отсутствие зубов, антисептический спрей — обо всем этом говорится в опубликованной вами работе.

Моя голова непроизвольно дергается, словно книга обрушивается на меня всем своим весом.

— Злоумышленница черпала информацию из описанных там расследований, используя мой труд в качестве пособия, как убить человека и скрыть следы преступления?

— Именно так, — подтверждает Брэдли и широко улыбается, что случается с ним крайне редко. — Поздравляю: теперь мне придется охотиться за вами как за своего рода доверенным лицом убийцы.

Глава 5

По правде говоря, моя книга по современной технике расследования преступлений получилась довольно невразумительной: я бы сказал, то было нечто бросающее вызов всем опубликованным прежде теориям. Большинство читателей, однажды отложив этот опус в сторону, вряд ли захотят когда-либо снова взяться за него.

Но в узком кругу профессионалов, на которых мое сочинение и было рассчитано, оно произвело эффект разорвавшейся бомбы. Факты, изложенные в книге, балансировали на грани правдоподобия, хотя я и ссылался постоянно на достижения науки и передовые технологии. Но при более близком знакомстве даже самые закоренелые скептики избавлялись от сомнений: в каждом описанном мною деле содержались мельчайшие детали, тщательно излагались все обстоятельства и мотивы, которые и позволяют хорошему следователю отделить истинное от ложного.

На следующий день после выхода книги в свет в закрытом мирке высококлассных специалистов поднялся целый шквал вопросов. Проклятье, каким образом этот никому не известный писака получил информацию о столь необычных делах? (Я, разумеется, изменил имена, чтобы не дискредитировать обвиняемых, но все равно мои отчеты напоминали сообщения, полученные с другой планеты.) И самое главное: кто же на самом деле автор, черт побери?

Я не хотел, чтобы кто-нибудь узнал правду. В силу специфики своей бывшей работы я имел больше врагов, чем мог себе даже представить, и не желал однажды, включив двигатель машины, превратиться в горстку космической пыли, кружащейся вокруг Луны. А потому решил подстраховаться, воспользовавшись чужим именем. Если кто-то из читателей захочет разжиться информацией о так называемом авторе, единственное, что он обнаружит: этот человек недавно умер в Чикаго.

Одно могу сказать точно: я писал эту книгу не ради славы или денег, а потому, что успешно распутывал преступления, совершенные людьми, работавшими на пределе, которого может достичь человеческая изобретательность. И надеялся, что техника, которую я впервые применил, окажется полезной для других следователей. Видите ли, в душе я по-прежнему молод и верю, что впереди меня ожидает другая, настоящая жизнь. Я думал, что это сочинение станет неким итогом, своего рода прощанием с прошлым.

На протяжении почти целого десятилетия я был сотрудником одного тщательно засекреченного подразделения разведслужб США. Нашу работу столь филигранно скрывали от посторонних глаз, что лишь очень и очень немногие вообще знали о существовании этой организации. Управление наше было призвано не только контролировать разведывательное сообщество страны, но, более того, быть своего рода тайным департаментом внутренних дел всего мира. В каком-то смысле мы уподобились средневековым крысоловам.

Хотя многие сотрудники двадцати шести официально признанных и восьми безымянных американских разведывательных организаций засекречены, не будет преувеличением заявить, что в орбиту нашего наблюдения входило более ста тысяч человек. Мы имели дело с самыми разнообразными преступлениями: государственными изменами и коррупцией, убийствами и изнасилованиями, торговлей наркотиками и кражами. Маленькое уточнение: те преступники, которыми мы занимались, были самыми умными и изощренными в мире.

Управление, которому поручили эту чрезвычайно важную и секретную миссию, было учреждено еще Джоном Кеннеди в самом начале его правления. После сенсационного скандала в ЦРУ, подробности которого до сих пор не обнародованы, президент пришел к выводу, что разведывательное сообщество ничуть не меньше (если даже не больше) подвержено человеческим слабостям, чем все население в целом.

По-хорошему в нормальных условиях эту функцию следовало бы возложить на Федеральное бюро расследований: пусть бы оно действовало как независимый расследователь. Однако при Джоне Эдгаре Гувере, бывшем его директором на протяжении почти полувека, с 1924 по 1972-й год, ФБР утратило последние черты нормальности. И предоставить ему полномочия слежки за секретными агентами было все равно что подарить Саддаму Хусейну завод по производству оружия. Вот почему Джон Кеннеди и его брат создали специальное управление, наделенное беспрецедентной властью. В соответствии с особым правительственным циркуляром оно стало одной из трех организаций, которые отчитывались о проделанной работе непосредственно президенту, минуя конгресс. Не трудитесь спрашивать про две другие: я не стану вам ничего рассказывать, поскольку не собираюсь выдавать государственные тайны.

Эти организации с высшей степенью допуска к государственным секретам существуют словно бы в вакууме. Поначалу все дружно поносили новое управление вместе с его высокой миссией, а потом пришли в восторг, увидев, какое мастерство проявили сотрудники этой организации, фигурировавшей везде под кодовым названием «Одиннадцатая воздушно-десантная дивизия» или «Кавалерия». Мало кто ожидал, что начинание окажется успешным, но вскоре репутация нового управления настолько возросла, что злопыхатели прикусили язычок.

Постепенно разведывательное сообщество стало упоминать о «Дивизии» (так все сокращенно называли между собой особое управление) с ноткой почтительности. На нее работали многие блестящие умы, и я говорю об этом вовсе не из тщеславия. Людей со средними способностями туда просто не брали: ведь порой мишенью «Дивизии» становились супермегапрофессионалы, непревзойденные мастера секретных операций. Долгие годы тренировок научили этих мужчин и женщин искусству филигранно лгать и уходить от прямого ответа, получать желаемое и исчезать без следа, не оставляя ни единой улики. Так что, сами понимаете, те, кто их выслеживал, должны были проделывать все это еще лучше. Сотрудники особого управления, эти охотники, которым приходилось всегда опережать свою добычу на один шаг, постоянно испытывали страшное, временами почти невыносимое напряжение. Неудивительно, что «Дивизия» лидировала по количеству самоубийств среди правительственных организаций — это вам не на почте служить.

Меня рекрутировали в элитные ряды «Дивизии» — да так, что я этого даже не понял, — еще во время учебы в Гарварде. В университет для беседы с наиболее перспективными выпускниками прибыла представительница этого управления — приятная женщина с красивыми ногами, в поразительно короткой юбке. Впрочем, она представилась вице-президентом корпорации РЭНД^[2].

Я изучал медицину в течение трех лет и специализировался на фармакологии наркотических средств, занимаясь этим предметом по-настоящему усердно. С понедельника по пятницу я постигал науку в теории, а в выходные приобретал практический опыт. Помню, как однажды, начитавшись справочников, я столь успешно симулировал симптомы фибромиалгии, что без труда получил от врача в Бостоне вожделенный рецепт на наркотический обезболивающий препарат.

А потом, в один прекрасный день, на меня вдруг снизошло озарение. Думаю, сказать так не будет преувеличением. Я сидел за письменным столом, изучая действительные и воображаемые болезни пациентов, за которыми потихоньку наблюдал, когда они заходили, дождавшись своей очереди в приемной. И вдруг понял, что меня интересуют вовсе не жалобы людей, а мотивы, которые этими людьми движут.

Я бросил медицину, поступил на психологический факультет и окончил его magna cum laude^[3]. Даже хотел было заняться написанием диссертации.

Когда университет остался позади, леди в короткой юбке предложила мне жалованье, вдвое превышающее начальный оклад большинства служащих, а также безграничные возможности для исследований и заманчивые перспективы карьерного роста. В результате я на протяжении шести месяцев писал отчеты, которые, похоже, никто не читал, составлял опросные листы, которые так никто и не заполнил, пока наконец не обнаружил, что работаю вовсе не на корпорацию РЭНД. Все это время за мной наблюдали, прослушивали мои телефонные разговоры, оценивали и проверяли. Внезапно мисс Короткая Юбка безвозвратно исчезла.

Вместо нее появились двое мужчин, весьма жестких и решительных, — я никогда не встречал их до этого и ни разу не видел после. Они привезли меня в укромную комнатку в неприметном здании, которое находилось в промышленной зоне, немного севернее штаб-квартиры ЦРУ в Лэнгли, штат Виргиния. После того как я подписал кучу документов, запрещающих разглашать полученную информацию, незнакомцы объявили, что мою кандидатуру рассматривают в качестве сотрудника особой разведывательной службы, сообщить название которой они категорически отказались.

Я изумленно уставился на обоих и выразил недоумение, с какой стати мною вообще заинтересовались в разведке. Хотя, честно говоря, уже знал ответ: я идеально подходил для роли тайного агента, поскольку был умен, одинок и имел некий скрытый душевный изъян.

Ни сестер, ни братьев у меня не было. Что касается родителей, то мой отец бросил мать, когда она еще была беременна, и с тех пор больше не появлялся. Несколькими годами позже маму убили в спальне нашей квартиры на окраине Детройта. Как я уже упоминал, это одно из мест, которое я не забуду до конца жизни.

Я попал в приют, а через некоторое время меня усыновили, но отношения с приемными родителями так и не сложились. Они жили в Гринвиче, штат Коннектикут, имели двадцать акров вылизанных лужаек и тихий, уютный дом, могли оплатить обучение в самой лучшей школе. Со стороны казалось, что у нас полноценная семья, — по крайней мере, Билл и Грейс Мердок сделали все, что было в их силах. Но я так и не смог стать для них родным сыном, о котором они мечтали.

Ребенок без родителей учится выживать: он рано овладевает искусством скрывать свои чувства, а если боль становится невыносимой, создает убежище в собственной душе и прячется там. Чисто внешне я стремился быть таким, каким меня, вероятно, хотели видеть Билл и Грейс, но в конце концов стал чужим для них обоих.

Сидя в той комнате неподалеку от штаб-квартиры ЦРУ в Лэнгли, я понял, что, годами скрывая свое истинное обличье и старательно маскируя чувства, прошел хороший тренинг и теперь идеально подхожу для мира спецслужб.

Впоследствии, путешествуя по свету под двумя десятками разных имен, я убедился, что самые лучшие известные мне тайные агенты научились жить двойной жизнью задолго до того, как их взяли на работу в соответствующие подразделения.

Спецслужбы нанимали людей, ушедших в себя, чтобы спрятаться от враждебного гомофобного мира, тайных прелюбодеев, норовящих ускользнуть от опостылевших законных супруг, поклонников азартных игр и рабов дурных привычек, алкоголиков и извращенцев. Какое бы тайное бремя ни несли эти люди, они умели заставить окружающих питать иллюзии на их счет. А от этого был всего один шаг до того, чтобы надеть чужую личину и послужить своему правительству.

Думаю, те двое в штатском почувствовали во мне нечто подобное. Они задали мне массу вопросов и под конец поинтересовались, какие наркотики мне доводилось пробовать.

Я решил стоять насмерть: упорно отрицал даже мимолетное знакомство с наркотиками, благо никогда не вел безалаберного образа жизни, который обычно сопутствует их употреблению. Я уверял собеседников, что, мол, жил затворником, следуя собственным правилам: если и выходил куда прошвырнуться, то всегда в одиночку; в барах и клубах употреблять зелье не пробовал, а уж пытаться купить дурь самому — такого у меня и в мыслях не было.

И представьте, это прокатило: представители спецслужб при всем желании не могли бы опровергнуть мои слова, поскольку я всегда действовал очень осторожно и меня ни разу не арестовывали и не допрашивали по поводу наркотиков. Так или иначе, поскольку я уже имел успешный опыт тайной жизни, то был готов окунуться в другую ее разновидность. Когда мужчины, завершив беседу, встали и спросили, сколько мне нужно времени, чтобы обдумать их предложение, я тут же попросил ручку.

Вот так все и случилось: в той унылой комнате без окон я подписал заявление о приеме на службу в особое разведывательное подразделение и этим круто изменил свою судьбу. Откровенно говоря, не помню, возникли ли у меня тогда мысли о той цене, которую мне придется за это заплатить, и о простых человеческих радостях, которые мне никогда не суждено будет испытать или разделить.

Глава 6

После четырех лет тренировок — а нас обучали умению читать знаки, которых обычный человек попросту не заметит, и выживать в таких ситуациях, когда другие непременно погибнут, — я сильно продвинулся по служебной лестнице. Меня направили за границу, в Берлин, и через шесть месяцев я впервые убил человека.

С самого основания «Дивизии» операциями в Европе руководил один из главных ее агентов, штаб которого находился в Лондоне. Первым, кто занимал этот пост, был морской офицер высокого ранга, одержимый изучением истории морских баталий. Его прозвали Синим Адмиралом, а поскольку следующие командиры сплошь были людьми сухопутными и к флоту отношения не имели, прозвище это применительно к ним постепенно трансформировалось в Синего Всадника (как вы помните, одним из кодовых названий «Дивизии» было «Кавалерия»).

Когда я прибыл в Европу, тогдашний местный начальник проводил важнейшую операцию, и мало кто сомневался, что однажды он вернется в Вашингтон, чтобы возглавить «Дивизию». Все наперебой старались заслужить его одобрение, надеясь, что наиболее преуспевающих сотрудников он повысит в должности и возьмет с собой.

Из Берлина меня направили в Москву. Было начало августа: самое худшее время, невыносимо жаркий месяц в этом ужасном городе. Мне поручили провести расследование: поступили сигналы о финансовых махинациях в местном отделении американских спецслужб. Деньги действительно куда-то пропали, но, копнув поглубже, я обнаружил нечто гораздо худшее: высокопоставленный офицер американской разведки специально прибыл в Москву, чтобы продать ФСБ (унаследовавшей от КГБ не только его функции, но и жестокость) информацию — сообщить имена наиболее ценных русских осведомителей.

Приехав поздно вечером в условленное место, я должен был действовать без промедления: на консультации с коллегами или на колебания времени у меня просто не было. Я догнал офицера-отступника и застрелил его, когда он шел на встречу со своим русским связным.

Синий Всадник был первым человеком, которого я убил в своей жизни. Случилось это на Красной площади, продуваемой горячим, злым, зарождающимся в степях воющим ветром, несущим запахи Азии и смрад предательства. Не знаю, можно ли этим гордиться, но я убил своего босса как настоящий профессионал, хотя был тогда совсем еще молодым и неопытным.

Я тайно проследовал за ним на южную оконечность площади, где крутилась детская карусель. Мне пришло в голову, что рев музыки, сопровождавшей работу аттракциона, поможет заглушить резкий звук пистолетного выстрела. Я хорошо знал этого человека и подошел к нему сбоку, он заметил меня только в последний момент.

На лице Синего Всадника возникла гримаса смущения, мгновенно сменившаяся испугом.

— Эдди, — сказал он.

Меня зовут вовсе не Эдди, но, как и все в нашем управлении, я сменил имя, впервые вступив на эту стезю. Так было легче: словно бы вовсе даже и не я вытворяю все это.

— Эдди, что вы здесь делаете? Возникли какие-то проблемы?

Он был южанином, и мне всегда нравился его акцент.

Я покачал головой.

— Высшая мера, — сказал я по-русски.

Мы оба прекрасно знали, что означает эта давняя формулировка КГБ: эвфемизм «высшая мера наказания» русские употребляют, когда собираются прострелить кому-нибудь затылок пулей крупного калибра.

Моя рука уже сжимала в кармане пистолет, компактный «ПСМ 5.45», по иронии судьбы советского производства, особую модель размером чуть больше зажигалки. Если положить его в карман пиджака (а на мне в тот день был хорошо скроенный костюм), появится лишь едва заметная складка. Я увидел панику в глазах Синего Всадника. Взгляд его метнулся в сторону крутящихся на карусели детишек: возможно, он вспомнил двух собственных малышек, недоумевая, почему дело зашло так далеко.

Не вынимая руки из кармана, я нажал на курок, выпустив пулю со стальным сердечником, способную прострелить тридцать слоев кевлара и титановую пластину толщиной в полдюйма на пуленепробиваемом жилете, который, как я предполагал, носил Синий Всадник.

Из-за шума карусели никто не услышал звука выстрела.

Пуля, вошедшая предателю в грудь, попала прямо в сердце, убив его мгновенно, как и было задумано. Я протянул руку, чтобы подхватить труп, и вытер пот со лба Синего Всадника — одним словом, вел себя так, словно мой компаньон просто потерял сознание от жары.

Я подтащил его к свободному пластиковому стулу под колыхающимся тентом и, запинаясь, обратился по-русски к кучке мамаш, наблюдавших за своими чадами с расстояния в десять ярдов. Показав на небо, я пожаловался на невыносимо жаркую погоду.

Женщины заулыбались, втайне довольные: вновь подтвердилось, что славяне сильные, а американцы — слабаки.

— Да, действительно, жара ужасная, — сочувственно закивали они.

Сняв со своего бывшего шефа пиджак, я прикрыл окровавленную дыру у него в груди. После чего, вновь обратившись к мамашам, сообщил им, что отойду на минутку: нужно поймать такси.

Они понимающе кивнули, более озабоченные своими детишками на карусели, нежели моими манипуляциями. Вряд ли кто-нибудь из них заметил, что я, поспешно направляясь в сторону Кремлевского проспекта, где можно было поймать такси, прихватил с собой портфель своего спутника, не говоря уже о его бумажнике.

Думаю, женщины увидели струйку крови, сочившуюся из уголка его рта, и вызвали полицию, только когда я был уже за несколько миль от Красной площади и входил в свой гостиничный номер. У меня не было возможности порыться в карманах убитого, поэтому установить его личность большого труда не составило.

Посещая дом Синего Всадника в Лондоне, я, случалось, оставался на обед и не раз играл с его дочками, девочками младшего школьного возраста. Поэтому, приблизительно прикинув, через какое время в доме моего бывшего босса в Хэмпстеде зазвонит телефон и близким сообщат, что отец семейства мертв, я ясно представил, что будет дальше. По собственному печальному опыту, полученному в раннем детстве, я лучше многих знал, как воспримет эту новость ребенок: волна недоверия, упорное нежелание понимать, что смерть — это навсегда и уже ничего исправить невозможно, приступ паники, разверзшаяся пропасть отчаяния, ужасное чувство, что тебя бросили. Как ни пытался я выкинуть из головы эту сцену, красочная картинка прокручивалась у меня в мозгу снова и снова: мои собственные эмоции полностью накладывались на образы дочек Синего Всадника.

Присев на кровать, я сломал замок на его портфеле. И обнаружил внутри лишь один-единственный предмет, заслуживающий интереса, — компакт-диск с портретом канадской певицы Шанайи Твейн на обложке. Я вставил его в дисковод ноутбука и запустил специальную программу. В оцифрованной музыке были спрятаны засекреченные файлы с фамилиями девятнадцати русских, передающих нам секреты. Если бы Всадник доставил этот диск по назначению, никто из них не смог бы избежать высшей меры.

Просматривая файлы с персональными данными этих девятнадцати человек, я начал подсчитывать имена русских детей, которые мне встречались. Сам не заметил, как подвел баланс: четырнадцать русских мальчиков и девочек против двух дочерей Всадника. Как говорится, цифры говорили сами за себя. Однако русские имена были для меня чистой воды абстракцией, тогда как дети моего бывшего босса стояли перед глазами как живые.

Я взял пиджак, повесил на плечо ту же сумку, что и в предыдущий вечер, сунул в карман «ПСМ 5.45» и направился на детскую площадку в парк имени Горького. Изучив информацию на диске, я узнал, что супруги некоторых наших русских информаторов любят гулять там с детьми. Сидя на скамейке, я по описаниям установил личности девяти женщин, чьи чада строили замки из песка на импровизированном пляже.

Я подошел ближе и принялся рассматривать смеющихся ребятишек. Сомневаюсь, что они заметили незнакомца в пиджаке с прожженным насквозь карманом, разглядывающего их через ограду. Пусть же у этих малышей будет больше безоблачных летних дней, чем у меня в детстве. Их незнакомые русские имена воплотились теперь для меня в плоть и кровь. Может, это прозвучит наивно, но мне вдруг пришло в голову: подарив им спокойное существование, я лишил покоя себя самого.

Успокоившись немного, но чувствуя себя постаревшим на несколько лет, я отправился на стоянку такси. Несколькими часами ранее, вернувшись после убийства Синего Всадника обратно в гостиничный номер, я сделал оттуда зашифрованный звонок в Вашингтон и теперь знал, что специальный самолет ЦРУ, якобы принадлежащий компании «Дженерал моторс» и совершающий рейсы под видом реактивного лайнера бизнес-авиации, уже вылетел в московский аэропорт Шереметьево, чтобы забрать меня.

Я был не на шутку обеспокоен, что русские уже вычислили убийцу, поэтому дорога до аэропорта показалась мне самым долгим путешествием в моей жизни. На борт самолета я поднялся, испытывая сильное чувство облегчения. Однако моя бурная радость длилась не более двенадцати секунд. Внутри меня ждали четыре вооруженных человека, которые отказались назвать себя, но внешне сильно смахивали на спецназовцев.

Они предъявили мне документ, из которого следовало, что, поскольку я обвиняюсь в убийстве, в отношении меня будет проведено расследование, причем не кем-нибудь, но особой, высшей инстанцией разведывательного сообщества, занимающейся так называемыми критическими случаями. Старший группы сказал, что мы летим в США.

Затем он объявил, что я арестован, и зачитал мне мои права.

Глава 7

Я догадался, что мы пролетаем над Монтаной. Когда я взглянул в иллюминатор, очертания гор подсказали мне: мы где-то на северо-западе. Никаких других признаков, по которым можно было установить наше местонахождение, я не обнаружил: аэродромы тщательно замаскированы, поблизости виднеются лишь скопления каких-то непонятных бункеров, дюжина ангаров и бесконечные проволочные ограждения под током.

Мы летели всю ночь, и, когда садились на рассвете, я пребывал в дурном расположении духа. У меня было достаточно времени, чтобы прокрутить в голове все случившееся, но с каждой остававшейся позади милей мои сомнения только росли. А что, если компакт-диск с Шанайей Твейн — фальшивка и кто-то обманул Всадника? Может быть, другое подразделение использовало его, чтобы подсунуть противнику ложные сведения? Вдруг это была спецоперация, целью которой являлся вброс дезинформации, а я просто-напросто ничего не знал? Что тогда? Те, кто будет проводить расследование, могут заявить, что компакт-диск на самом деле принадлежит мне, а Всадник разоблачил меня как предателя. Тогда станет понятно, почему я решил немедленно, ни с кем не проконсультировавшись, убить его.

Я все глубже погружался в лабиринт сомнений, когда дюжие спецназовцы торопливо вывели меня из самолета и посадили во внедорожник с тонированными стеклами. Дверцы закрылись автоматически, и я заметил, что ручки внутри отсутствовали. Вот уже пять лет минуло с тех пор, как я присоединился к миру спецслужб, и теперь после трех безумных дней в Москве моя жизнь была поставлена на карту.

Два часа мы ехали вдоль проволочного ограждения, пока не остановились у располагавшегося на отшибе длинного одноэтажного здания, окруженного лужайкой с выгоревшей на солнце травой.

Мои передвижения ограничили двумя маленькими комнатками, строго-настрого запретив общаться с кем-либо, кроме сотрудников, которые должны были меня допрашивать. Я знал, что в другом крыле дома несколько бригад криминалистов скрупулезно изучают мою жизнь (как, впрочем, и жизнь Всадника), пытаясь обнаружить истину. Процедура допросов была мне известна, однако понятно, что практические занятия в разведшколе не идут ни в какое сравнение с реальностью, когда тебя берут в оборот враждебно настроенные следователи.

Четыре бригады работали посменно, и я должен признать, что женская группа была лучше остальных (или хуже — все зависит от того, как посмотреть). Самая фигуристая из дам, по-видимому, полагала, что если она расстегнет верхние пуговицы блузки да еще наклонится вперед, то это каким-то образом поможет ей приблизиться к истине. Я называл ее про себя мисс Чудо-Лифчик. Через несколько лет тот же метод допроса, правда с бульшим эффектом, был применен к мусульманским заключенным в тюрьме на военно-морской базе США в заливе Гуантанамо.

Я разгадал ее тактику — напоминание о мире, по которому ты тоскуешь, о мире удовольствий, бесконечно далеком и желанном. Хочешь вновь вернуться туда? Ну что ж, тогда все, что от тебя требуется, — сотрудничество. И должен сказать, этот метод работает. Когда день и ночь из тебя выколачивают подробности и бесконечно ловят на несоответствиях, это надоедает до чертиков. Через какие-нибудь пару недель начинаешь отчаянно тосковать и мечтаешь очутиться где угодно, но только не здесь.

И вот однажды (дело было поздно ночью, после двенадцатичасового беспрерывного допроса) я спросил у красотки:

— Вы хотите сказать, что я все это спланировал заранее: убить его на окраине Красной площади? В Москве, на Красной площади?! Зачем мне было это делать?

— Признаю, что это глупо, — спокойно заметила она.

— И откуда вас только понабрали, с такими сиськами?! — не выдержав, заорал я.

Я впервые повысил голос, и это было ошибкой: ведь за допросами через скрытую камеру наблюдала целая команда аналитиков и психологов. Теперь они будут знать, что по-настоящему меня достали.

Какое-то мгновение я надеялся, что мисс Чудо-Лифчик отплатит мне той же монетой, но она была настоящим профессионалом: голос дамы остался спокойным; мало того, она даже еще ближе наклонилась ко мне, пуговицы на блузке едва не расстегнулись.

— Они настоящие и выглядят так вовсе не благодаря бюстгальтеру, если это вас интересует. Какую мелодию играли на карусели?

Я с трудом сдержал ярость.

— Я вам уже говорил.

— Повторите.

— «Повеяло юностью». Не верите? Нет, серьезно, современная Россия — страна абсурда, у них там во всем полнейшая бессмыслица.

— Вы слышали эту песню раньше?

— Конечно слышал. Это же «Нирвана».

— Значит, на Красной площади, когда вы искали подходящее место…

— Ничего я не искал, у меня не было никакого плана, — тихо сказал я, ощутив боль в левом виске.

Когда меня наконец отпустили спать, я почувствовал, что мисс Чудо-Лифчик скоро добьется своего. Даже если ты уверен в собственной невиновности, все равно морально очень тяжело: постоянно помнишь, что ты заперт в четырех стенах, судорожно цепляешься за утраченную свободу и никому в целом свете нет до тебя дела.

На следующее утро, очень рано (я почему-то думал, что на дворе среда, хотя на самом деле была суббота — вот как им удалось дезориентировать меня во времени), дверь комнаты, где я спал, открылась, и надзиратель бросил на постель комплект чистой одежды. Впервые заговорив со мной, он предложил принять душ, обычно я умывался над тазиком в углу спальни. Этот прием я тоже хорошо знал — внушить мысль, что следователи начинают верить мне, вселить надежду. Но я уже достиг такой стадии, что не слишком заботился обо всяких там психологических тонкостях. Фрейд мог бы сказать в этом случае: «Иногда душ — это просто душ».

Надзиратель отпер дверь в находившуюся по соседству ванную и ушел. Все там было стерильно-белым, как в клинике: ванна, кафель, потолок. Правда, на стенах и потолке виднелись рым-болты, что наталкивало на мысль о куда более мрачном предназначении данного помещения, но сейчас меня это не заботило. Я побрился, разделся и наполнил ванну водой.

Чуть позже, уже вытираясь, я в полный рост увидел себя обнаженным в зеркале и замер от удивления: давненько я не смотрел на себя со стороны.

В общей сложности я провел на уединенном ранчо около трех недель и за это время потерял фунтов двадцать. Вид у меня был крайне изможденный, и мне показалось, что я сильно постарел. Несколько минут я рассматривал свое изображение в зеркале, словно это было окно в будущее. Уродливым я, впрочем, не выглядел: высокий рост, светлые, как будто пропитанные солью, пряди волос — выгорели на солнце.

Несколько лишних фунтов исчезло с талии и зада: я был в хорошей форме — не безупречно накачанный брюшной пресс тщеславной кинозвезды, а скорее подтянутость, которую дают ежедневные сорокаминутные занятия крав-маго`й. Если верить знающим людям, эта изобретенная в Израиле система рукопашного боя особенно популярна среди нью-йоркских наркодилеров, к северу от Сто сороковой улицы. Я всерьез увлекся крав-магой и не сомневался, что однажды, когда я буду одинок и доведен до полного отчаяния, она спасет мне жизнь.

Стоя перед зеркалом, я тщательно изучал человека, которого там видел, и размышлял, действительно ли он мне нравится. И вдруг подумал: а ведь не исключено, что мисс Чудо-Лифчик и ее подруги сейчас тоже рассматривают и оценивают меня. Ну и что, даже если это и так? Пожалуй, меня вряд ли взяли бы на главную мужскую роль в каком-нибудь порнофильме, но и стыдиться мне тоже было нечего. Тайное наблюдение за телом не так уж страшно. Гораздо хуже было другое: изучение мельчайших деталей моей жизни под микроскопом, бесконечные поиски свидетельств, которых не существовало, разрушающая душу убежденность следователей, что человек не может совершить какой-либо поступок просто потому, что считает его правильным.

Помнится, инструктор по крав-маге объяснял мне, в чем заключается главная ошибка, которую большинство людей совершают во время драки: они норовят посильнее ударить противника в голову и при этом неизбежно разбивают костяшки собственных пальцев. Вот почему настоящий профессионал сжимает кулак и бьет врага его краем, словно молотом по наковальне.

Такой удар, нанесенный достаточно подготовленным человеком (опять же если верить инструктору), имеет в точке приложения силу более четырех ньютонов. Можете представить себе, какой урон он наносит лицу противника. Или зеркалу: оно разбилось на куски, которые разлетелись по полу. Самое удивительное — стена за ним оказалась голой: никакой двусторонней зеркальной панели, ничего подобного. Я тупо уставился на стену, размышляя: может быть, это внутри меня что-то треснуло?

Я вернулся в спальню, переоделся в чистую одежду, уселся на кровати и стал ждать. Но никто не пришел. Я постучал в дверь и убедился, что она не заперта. Как остроумно, подумал я: коэффициент доверия теперь достигнет космических высот. И внезапно почувствовал себя персонажем триллера: а вдруг я сейчас обнаружу, что на самом деле дом пуст и никто не жил в нем долгие годы?

Я прошел в гостиную, где прежде никогда не бывал. Именно здесь я и обнаружил всю компанию: человек сорок дознавателей, и все мне улыбались. Я почему-то подумал, что сейчас они все разразятся аплодисментами, и мне стало жутко. Старший группы, человек с лицом столь непропорциональным, словно его собирали из оставшихся запчастей, что-то сказал, но я едва его расслышал. Затем слово взяла мисс Чудо-Лифчик: сделав выразительный жест в мою сторону, она заявила, что они, мол, всего лишь выполняли свою работу, и выразила надежду, что я не затаил на них обиду.

Я чуть было не предложил красотке подняться наверх, чтобы обсудить в приватной обстановке, насколько эффективными оказались запрещенные приемы, которые она применяла, эксплуатируя свою сексапильность, но тут главный следователь сказал нечто такое, что заставило меня отказаться от этой идеи. Согласитесь, подобные мысли недостойны человека, получившего письмо от самого президента Соединенных Штатов. Оно лежало на столе, и я сел, чтобы прочитать его. В послании, скрепленном внушительной сине-золотой печатью, говорилось, что в результате полного и тщательного расследования с меня полностью сняты все обвинения. Президент поблагодарил меня за проявленное мужество и исполнение гражданского долга.

«Находясь на вражеской территории, не имея помощи и подвергая себя опасности, Вы, столкнувшись с необходимостью действовать немедленно, ни минуты не колебались и не думали о личном благополучии», — писал он.

Далее президент отмечал, что общественность не должна знать о моей секретной миссии, но лично он от имени всего американского народа благодарит меня за неоценимые услуги, оказанные Отечеству. Где-то в письме даже проскочило слово «герой».

Я направился к двери, чувствуя на себе взгляды всех собравшихся, но стараясь не обращать на них внимания. Выйдя наружу, я остановился посреди лужайки, чтобы полюбоваться унылым пейзажем.

«Полностью сняты все обвинения», «неоценимые услуги, оказанные Отечеству», «герой» — я больше не мог сдерживаться, и накопившиеся во мне чувства потоком хлынули наружу. Интересно, что сказали бы сейчас Билл и Грейс? Гордились бы они своим приемным сыном, после того как я столь долго отвергал их?

Я услышал на длинной подъездной аллее, посыпанной гравием, шорох шин. Перед домом остановилась машина, но я даже не обернулся. Вспомнил ту мертвую женщину в Детройте с изумительно красивыми синими глазами, так похожими на мои. Я уверен, что мама очень любила меня, и до чего же странно, что я едва знал ее. Какие бы чувства испытала сейчас моя родная мать, будь она жива?

Так я и стоял там, сгорбившись на ветру, терзаемый противоречивыми чувствами. Затем обернулся, услышав, что открылась дверь, и увидел на крыльце старшего дознавателя и мисс Чудо-Лифчик, а рядом с ними — пожилого мужчину, который только что приехал на машине. Я давно знал этого человека, хотя настоящее его имя никогда не называлось. Это был директор «Дивизии».

Он медленно спустился по ступенькам и подошел ко мне.

— Вы прочли письмо? — спросил директор.

Я кивнул. Он взял меня за руку и слегка пожал ее: в такой манере он привык выражать благодарность. Думаю, директор «Дивизии» понимал: любые сказанные им сейчас слова вряд ли смогут соперничать с той сине-золотой печатью.

Он проследил за моим взглядом, по-прежнему устремленным на унылый окрестный пейзаж, и заговорил о человеке, которого я убил.

— Да, под конец он стал предателем, но если отбросить этот факт, следует признать, что в целом он был замечательным агентом, одним из самых лучших.

Я удивленно посмотрел на собеседника:

— Интересная логика. Тогда можно сказать, что, если забыть об атомной бомбе, день шестого августа в Хиросиме был просто чудесным.

— Господи, Эдди! Я стараюсь как-то сгладить ситуацию, найти в ней хоть что-то положительное. Он ведь был моим другом.

— И моим тоже, — невозмутимо добавил я.

— Знаю-знаю, Эдди, — примирительно сказал директор. Просто удивительно, каким магическим действием обладает письмо президента! — Я не раз говорил, что не хотел бы оказаться на вашем месте. Не знаю, сумел бы я сделать такое, даже во времена своей молодости.

Я ничего не ответил: судя по тому, что я слышал об этом человеке, он не постеснялся бы заявиться в Диснейленд с автоматом, если бы решил, что это поможет ему продвинуться по службе.

Подняв воротник пальто, чтобы защититься от ветра, директор «Дивизии» сказал, что рассчитывает на мое скорое возвращение в Лондон.

— Я посоветовался со всеми, от кого это зависит, и наше решение было единодушным: вы назначаетесь новым Синим Всадником.

Я вновь промолчал и еще долго разглядывал заброшенные поля. Не выразить словами, как грустно было у меня на сердце. И новое назначение совершенно не радовало: перед глазами стояли две маленькие девочки.

Мне тогда минуло двадцать девять лет. Столь молодого Синего Всадника за все время существования «Дивизии» еще не бывало.

Глава 8

До чего же красиво выглядел Лондон в вечер моего прилета: cобор Святого Павла, здание парламента и все прочие старые цитадели власти и величия, гордо высящиеся на фоне пламенеющего закатом неба.

Прошло меньше двадцати часов с тех пор, как я узнал о новом высоком назначении, и все это время я был в пути. Местонахождение ранчо я определил неправильно: оно находилось в Блэк-Хиллс, штат Южная Дакота, — местности даже еще более отдаленной, чем я думал. Пришлось целых два часа добираться до ближайшего аэропорта, откуда частный реактивный самолет доставил меня в Нью-Йорк, а уж там я пересел на трансатлантический рейс «Британских авиалиний».

Внедорожник «форд», произведенный три года назад и несколько утративший свой презентабельный вид под слоем грязи, забрал меня из аэропорта Хитроу и отвез в Мейфэр — фешенебельный район лондонского Вест-Энда. В ночь на воскресенье транспорта на улицах было мало, но двигались мы очень медленно: дополнительный вес бронированной машины сильно затруднял процесс вождения.

Парень, сражавшийся с рулевым колесом, наконец свернул в тупик рядом с Саут-Одли-стрит. Мы въехали в подземный гараж элегантного особняка, который, как гласила медная дощечка на входной двери, являлся штаб-квартирой инвестиционного фонда «Балеарские острова» в Европе.

Вывеска ниже сообщала, что о приеме можно договориться только по телефону. Номер указан не был, и если бы вы захотели узнать его через лондонскую справочную службу, вам не смогли бы помочь даже там. Стоит ли говорить, что никто в этот фонд никогда не звонил.

Я поднялся на лифте с цокольного этажа на самый верх здания и вошел в помещение, которое всегда служило офисом Синего Всадника, — широкое пространство, заполненное полированным деревом и белыми диванами, не имеющее окон и напрочь лишенное естественного света.

Сидя в своей ячейке, одной из множества в бетонной клетке здания, я начал распутывать паутину лжи, сплетенную моим предшественником. В тот первый вечер я допоздна набирал секретные номера, о которых не знали даже телефонные компании, формируя особую команду из шифровальщиков, аналитиков, специалистов по обработке документации и, конечно, агентов разведки.

Что бы там ни утверждали правительства, далеко не все войны ведутся на глазах у репортеров под круглосуточным ярким светом камер, снимающих сюжеты для новостей. Уже на следующий день новый Всадник и небольшая группа его бойцов развернули кампанию по всей Европе, сражаясь с наиболее серьезным со времен холодной войны противником, внедрившимся в американские разведывательные службы.

Мы добились немалых успехов, но через некоторое время неприятель тоже начал накапливать силы, и с тех пор я потерял сон. Однажды поздним вечером, безуспешно разыскивая давнего нашего информатора в Праге, я несколько часов бродил по городу, после чего заставил себя критически оценить, к чему мы пришли. Если называть вещи своими именами, я потерпел провал: после двадцати месяцев упорной работы мне так и не удалось установить, какие методы использовали русские, когда подкупали и перевербовывали наших агентов.

Денежный след мы так и не сумели выявить до конца: даже в тех случаях, когда удавалось его нащупать, мы не знали, как далеко проникла инфекция. Я день и ночь бился над этой проблемой и наконец получил свою толику везения: на выручку нам пришел скромный бухгалтер.

Разгребая в лондонском офисе оставшиеся от своего предшественника горы материалов, прежде чем навсегда похоронить их в архивах «Дивизии», этот бухгалтер обнаружил написанный от руки перечень предполагаемых покупок, засунутый в чековую книжку. Прежде чем выбросить его, он взглянул на оборот и увидел, что это фирменный бланк-накладная транспортной компании «Федекс». По меньшей мере странно: никакие счета «Федекса» в нашем расследовании не фигурировали. Заинтригованный бухгалтер позвонил в компанию и получил список товаров, отправленных с указанного адреса. Доставка их была оплачена наличными.

Бухгалтера особенно заинтересовала коробка дорогих кубинских сигар, отправленная в роскошный отель «Бурдж-эль-Араб» в Дубае. Быстро выяснилось, что имя получателя на квитанции «Федекса» фальшивое. На этом наше расследование зашло бы в тупик, если бы не счастливый случай. Женщина, работавшая с бухгалтером, раньше служила в турфирме и знала, что в Объединенных Арабских Эмиратах во всех отелях обязательно делают ксерокопии паспортов постояльцев.

Представившись спецагентом ФБР, приписанным к Интерполу, я после долгих уговоров упросил владельца отеля поднять архивы и сообщить мне паспортные данные гостя, занимавшего в определенный день номер 1608.

Им оказался некто по имени Кристос Николаидис. Красивое имя, но стыд и позор этому человеку.

Глава 9

Все сходились во мнении, что Кристоса можно было бы назвать красавцем, если бы фигура не подкачала. Правильные черты лица, блестящие оливковые глаза, волна непокорных темных волос и крепкие белоснежные зубы не могли cкрасить впечатление от непропорционально коротких для его тела ног. Но парень, похоже, особо от этого не страдал: на помощь ему неизменно приходили деньги, особенно в отношениях с женщинами, чье общество он любил. А уж недостатка в деньгах Кристос Николаидис точно не испытывал.

Он сразу обнаружился в базе данных полиции, и стало ясно, что на крючок к нам попала крупная добыча: настоящий подонок, начисто лишенный всяких моральных принципов, замешанный в трех убийствах и множестве других серьезных уголовных преступлений. Гражданин Греции, тридцати одного года, старший сын малограмотных родителей, проживающих на окраине города Салоники, на севере страны. Сразу оговорюсь, что «малограмотные» в данном случае вовсе не означает «глупые»: в чем в чем, а в этом близких Кристоса трудно было обвинить.

В последующие недели мы изучили обстоятельства жизни Николаидиса. Нас все больше интересовала его семья. Сплоченный клан братьев, дядюшек и кузенов возглавлял Патрос, шестидесятилетний отец Кристоса, настоящий безжалостный тиран. Как говорят в Афинах, у него был большой пиджак — то есть обширное преступное досье. Патрос явно преуспел в жизни, сколотив немалое состояние. Настроившись на орбиту американского спутника, следящего за Балканским регионом, мы получили детальные фотографии огороженной территории семейных владений и были просто ошеломлены.

Среди холмов, густо покрытых цветущей лавандой, раскинулся целый комплекс из семи роскошных домов, бассейнов и обширных конюшен, обнесенный высоченной стеной, которую охранял отряд людей, внешне очень похожих на албанцев и вооруженных автоматическими пистолетами «скорпион». Это выглядело довольно странно, особенно если учесть, что семья Николаидис занималась оптовой торговлей цветами. Да уж, удивительные дела творятся на севере Греции.

Само собой напрашивалось объяснение: подобно медельинскому картелю в Колумбии, Николаидисы приспособили сложную сеть высокоскоростных авиа — и автоперевозок, необходимую для транспортировки столь скоропортящегося груза, как цветы, также и для доставки некоего иного, гораздо более прибыльного товара.

Ладно, пусть так. Но какое отношение имеет это семейство греческих наркодилеров к моему предшественнику? Зачем ему вдруг понадобилось посылать коробку сигар старшему сыну Николаидисов в семизвездочный отель на Ближнем Востоке? Может быть, бывший Всадник баловался наркотиками, которыми Кристос его обеспечивал? Но это казалось маловероятным.

Я уже собирался прекратить расследование, полагая, что мы зашли в тупик, что эти два подонка — мой бывший начальник и Кристос — просто были приятелями. И тут мне повезло: в одну мрачную лондонскую ночь я никак не мог заснуть. Из окна своей квартиры в Белгравии я рассматривал крыши домов, размышляя о том, что эти двое, возможно, обедали вместе в одном из самых дорогих и модных ресторанов, и вдруг понял, что решение самой трудной нашей проблемы лежит на поверхности.

А что, если русские вовсе не имеют отношения к оплате наших агентов-предателей, а это делают Кристос Николаидис со своим семейством? Почему? Допустим, греки везут наркотики в Москву, а эти выплаты являются той суммой, которую им приходится отстегивать испытывающим финансовые трудности русским, чтобы получить «лицензию» на такие поставки. Этакий своеобразный налог на предпринимательскую деятельность.

Следовательно, греки используют свой черный нал и умение отмывать грязные деньги для перевода собственных средств на счета наших предателей. Русские же разведывательные службы в этом процессе никак не участвуют. Следуя такому сценарию, некто, получивший большую сумму денег (скажем, Синий Всадник), мог послать дорогую коробку сигар человеку, только что заплатившему ему, — например, Кристосу Николаидису, отдыхающему в Дубае.

Отогнав всякие мысли о сне, я вернулся в офис и дал ход серьезному расследованию, призвав на помощь греческое правительство. Меня интересовали наиболее засекреченные финансовые операции семейства Николаидис.

Именно информация, полученная по этому делу, привела нас в Швейцарию, на тихие улицы Женевы, имеющей репутацию необыкновенно чистого и красивого города, хотя, на мой взгляд, грязи там предостаточно.

Глава 10

Офис самого секретного в мире частного банка располагается за безликим белокаменным фасадом в центре одного из деловых кварталов Женевы. Вывеска с названием банка отсутствует, но вот уже две сотни лет это здание занимает компания «Клеман Ришлу и К^о». И кто только не входит в число ее клиентов: африканские диктаторы, руководители множества преступных корпораций, богатые наследники нескольких видных деятелей Третьего рейха.

Ришлу был банкиром интересовавшего нас греческого семейства и, как я считал, единственной зацепкой, позволявшей нам продвинуться в своем расследовании. И теперь предстояло убедить руководство банка предоставить нам список торговых операций Николаидисов за последние пять лет. Изучив эти документы, можно было узнать, действительно ли Кристос являлся кассиром русских, и если да, то кого из американцев они включили в платежную ведомость.

Действовать через суд не хотелось, ведь тогда Ришлу мог бы с полным основанием заявить, что разглашать подобную информацию непозволительно: это, мол, противоречит законам о тайне банковских вкладов, принятым швейцарским правительством. Стоит ли после этого удивляться, что страна, где действует подобное законодательство, стала излюбленным местом для тиранов и преступников со всего мира.

Именно по этой причине я обратился непосредственно в «Клеман Ришлу и К^о», назвавшись живущим в Монако юристом, представляющим интересы парагвайских военных. В этом качестве я переступил мраморный порог банка с портфелем-дипломатом, набитым сфабрикованными документами, обещавшими перспективы вкладов на миллионы долларов. Готовый к обсуждению строго секретных финансовых вопросов, я уселся, дожидаясь управляющего, в конференц-зале, украшенном фальшивым антиквариатом.

Эта встреча стала одним из самых памятных событий моей профессиональной жизни, и даже не из-за Кристоса Николаидиса, а благодаря полученному здесь уроку. Обучение началось сразу же после того, как распахнулась отделанная дубом дверь.

Честно говоря, бульшая часть моей работы подобна гребле по канализации в лодке со стеклянным дном, но даже на этом фоне Маркус Бухер сильно выделялся, причем не в лучшую сторону. Будучи проповедником (не имеющим духовного сана) в аскетической кальвинистской церкви, он при этом, как и большинство банкиров, по локоть запачкал руки в крови и дерьме. Можно сказать, что к своим пятидесяти с лишним годам он добился немалых успехов: поместье в Колоньи на берегу Женевского озера, «бентли» в гараже. С другой стороны, если учесть положение, которое Бухер занимал в банке, все это не казалось особым достижением — ведь его семейство владело здесь большей частью акций.

Бухер особенно напирал на то, что комната, где мы беседовали, была звукоизолирована «согласно стандартам американских разведывательных служб». Впрочем, о скрытой камере, которую я приметил в раме портрета на стене, банкир упоминать не стал. Она была расположена таким образом, чтобы фиксировать любой документ, который держал перед собой клиент. Из чистой вредности я ненароком переставил стулья, и теперь в объективе был виден лишь крохотный уголок моего портфеля.

«Так-то вам, господа профессионалы», — мысленно усмехнулся я.

Пока Бухер изучал представленные мною фальшивки, по-видимому подсчитывая в уме комиссию, которая полагалась банку при таких крупных суммах, я взглянул на часы: 12.57, скоро обед.

К несчастью для Николаидисов, сосредоточивая все больше и больше денег в банке «Клеман Ришлу и К^о», они упустили из виду одну важную деталь: единственная дочь Бухера тоже занималась банковским бизнесом. Девушке исполнилось двадцать три, она не имела особого опыта в общении с мужчинами, да и вообще в жизни, и работала в более респектабельном, чем ее отец, заведении — банке «Швейцарский кредит» в Гонконге.

Я вновь взглянул на часы: 12.59. Наклонившись вперед, я тихо сказал Бухеру:

— На самом деле я не отличу парагвайского военного от выгребной ямы.

Он смущенно взглянул на меня и рассмеялся, думая, что так принято шутить у американцев. Я заверил его, что говорю совершенно серьезно, и пришел к ним совершенно по другому поводу.

Назвал ему имя и фамилию человека, который меня интересует, предположительный номер его банковского счета и сказал, что мне нужна распечатка банковских операций Кристоса Николаидиса, а также других членов этой семьи и информация обо всех их дочерних компаниях за последние пять лет. В глубине души я надеялся, что все рассчитал правильно, иначе неприятностей не оберешься. Но пути назад уже не было.

Бухер поднялся с места, праведный гнев кипел в его груди. Он был крайне возмущен тем, что некоторые люди получают доступ в банк обманным путем. И заявил, что, мол, сразу догадался: документы фальшивые. Только американец может вообразить, что швейцарский банкир сообщит ему подобную информацию, если даже он ею и располагает. Бухер приблизился ко мне вплотную, и я понял, что сейчас удостоюсь исключительной привилегии, которой были лишены многие диктаторы и организаторы массовых убийств, — меня вышвырнут из швейцарского банка.

Ровно час дня. Бухер застыл на месте, метнув взор в сторону стола, где вибрировал его мобильник, чей номер, как он полагал, знают только члены семьи. Я молча наблюдал, как он проверяет, кто звонит. Решив разобраться с этим позже, банкир вновь обрушился на меня, облаченный в свой гнев, как в доспехи.

— В Гонконге сейчас восемь часов, — заметил я, не вставая со стула и готовый сломать Бухеру руку, если он осмелится тронуть меня.

— Что?! — раздраженно воскликнул он, не понимая, к чему я клоню.

— В Гонконге, — медленно произнес я, — уже поздно.

В глазах банкира появился страх: этот тип наконец-то понял, что я сказал. Бухер смотрел на меня, и в голове у него крутился вопрос, на который не было ответа: откуда, черт возьми, этому янки известно, что звонят из Гонконга? Повернувшись, он схватил телефон.

Я не сводил с него глаз. Бухер убедился: я прав, звонок действительно был из Гонконга. Дочь банкира, стараясь унять панику в голосе, сообщила, что у нее серьезные неприятности. Хотя в Женеве было обеденное время, но для Маркуса Бухера в этот миг дневной свет померк.

А случилось у девушки вот что. Двумя часами ранее в роскошной квартире высотного дома, где жила дочь банкира, внезапно разом вышли из строя стационарный и мобильный телефоны, кабельное телевидение, исчез доступ в Интернет. Целая дюжина ремонтных бригад компании «Гонконг телеком» рыскала по дому, пытаясь найти неисправность. Одна такая команда техников из трех человек — все в предписанных должностной инструкцией белых комбинезонах и с удостоверяющими личность бейджиками на шее — появилась в апартаментах Клэр Бухер.

К тому времени, когда девушка решила позвонить отцу, она поняла, что люди, находившиеся в ее квартире, судя по всему, были не теми, за кого себя выдавали. Во-первых, двое ремонтников общались между собой не на китайском, а на английском. Вторым подозрительным обстоятельством было оборудование, которое они прихватили для наладки коммуникаций: хотя Клэр не слишком разбиралась в таких вещах, она точно знала, что для устранения неисправности на линии связи не требуется натовский пистолет беретта калибра девять миллиметров с глушителем.

Я наблюдал за ее отцом, лицо которого приобретало нездоровый серый оттенок, по мере того как дочурка объясняла ему ситуацию. Наконец Бухер поднял на меня глаза, в его взгляде были отчаяние и ненависть.

— Кто вы? — спросил он почти шепотом.

— Судя по тому, что мне удалось подслушать, я единственный человек в мире, который может вам помочь. По счастливой случайности глава гонконгского «Телекома» — мой должник: достаточно сказать, что я помог ему заключить успешный телефонный контракт в Парагвае.

Мне показалось, что Бухер сейчас набросится на меня, и я уже приготовился в случае необходимости дать ему достойный отпор. Тем не менее я продолжал говорить:

— Уверен, что при определенных обстоятельствах я мог бы позвонить ему и попросить, чтобы техники поискали неисправность где-нибудь в другом месте.

Банкиру удалось взять себя в руки. Он смотрел на меня, еще не зная, что заблудился в дремучем лесу, а потом вышел на перепутье, которое во многом определит всю его последующую жизнь.

Я видел, как на лице Бухера отражается яростная борьба, происходящая в его душе: он не мог оставить в беде дочь, но и нарушить то, что считал своими принципами, тоже был не в состоянии. Бедняга словно бы впал в прострацию: мне надо было помочь ему принять верное решение. Как я уже упоминал, день для него выдался нелегким.

— Вынужден вам сообщить: если откажетесь сотрудничать со мной, техникам придется ликвидировать вашу дочь. А уж что они с ней сделают до того… Сами понимаете, я никак не смогу на это повлиять. Подобное не в моей власти.

Мне не нравится слово «изнасиловать», тем более не хотелось употреблять его в разговоре с отцом девушки. Банкир ничего не ответил, только отвернулся, и его вырвало на пол. Бухер вытер рот рукавом и выпрямился. Ноги его тряслись.

— Ладно, вы получите необходимую информацию, — сказал он, качнувшись вперед.

Ошибаются те, кто полагает, будто любовь делает людей слабыми. На самом деле любовь — это источник силы. В большинстве случаев она превосходит все другие эмоции и убеждения: что такое по сравнению с ней патриотизм и честолюбие, религия или воспитание. А из всех разновидностей любви самая сильная та, что испытывает родитель к своему ребенку. Вот какой урок я получил в тот день, за что всегда буду благодарен судьбе. Понимание этого выручило меня несколькими годами позже, на руинах так называемого «Театра смерти».

Я схватил Бухера за руку, когда он направлялся к выходу, до крайности перепуганный и готовый выдать мне любую информацию ради того, чтобы спасти свою дочь.

— Постойте!

Банкир повернулся ко мне. Казалось, бедняга вот-вот расплачется.

— Неужели вы думаете, что я позвоню в полицию, когда эти ваши «техники» все еще в квартире Клэр? — в полном отчаянии спросил он.

— Нет, конечно. Не дурак же вы, в самом деле.

— Тогда, ради всего святого, позвольте мне найти эти записи!

— А что, если вы подсунете мне липовые сведения, сделаете распечатку данных другого клиента? Нет уж, я лучше пойду с вами, и мы вместе заглянем в ваш компьютер.

Бухер покачал головой, охваченный паникой:

— Это невозможно. Никому из посторонних не разрешено заходить в операционный отдел. Сотрудники сразу все поймут.

Можно подумать, что я этого не предусмотрел.

— Как вы думаете, — возразил я Бухеру, — почему я выбрал именно это время: час дня в пятницу, в самом конце недели? Сейчас все ушли на обед.

Взяв портфель, я вышел вслед за банкиром из конференц-зала и проследил, как он при помощи электронного пропуска открыл дверь во внутренние помещения.

Мы присели у терминала. С помощью дактилоскопического сканера Бухер вошел в систему и набрал номер банковского счета. И вот уже передо мной распечатка вожделенных записей: подробная информация о предположительно секретных банковских операциях Кристоса Николаидиса со ссылками на другие семейные счета.

Я долго смотрел на эти выдержки из гроссбухов коррупции и смерти. Они, безусловно, свидетельствовали о том, что Николаидисы, обладавшие почти миллиардным состоянием, были кассирами русских. Более того, как я и надеялся, документы до конца раскрывали весь механизм этих махинаций. Регулярные денежные переводы на другие счета в том же банке позволили выявить фамилии еще шести человек, которых я никак не мог заподозрить в предательстве.

Двое из них были агентами ФБР, контрразведчиками, а еще четверо — профессиональными дипломатами, работающими в посольствах США в различных странах Европы. В число этих дипломатов, между прочим, входила женщина, с которой я однажды переспал. Что будет с ними дальше? За то, что эти люди совершили, расплачиваться всегда приходится по одному тарифу. В глубине души я надеялся, что предатели найдут себе хороших адвокатов, которые выторгуют для них пожизненное заключение, если обвиняемые признают свою вину и будут сотрудничать со следствием. Почему-то обыватели считают нас железными, лишенными сердца и нервов типами, но на самом деле это не так. Поверьте, это ужасно — держать человеческие жизни на своей ладони.

Вот почему я не испытал предвкушаемого удовлетворения, когда положил добытые материалы в портфель и повернулся к Бухеру. Я пообещал банкиру, что в течение двух часов дозвонюсь до главы гонконгского «Телекома», который прикажет «техникам» удалиться. При сложившихся обстоятельствах я не счел нужным пожимать ему на прощание руку, просто встал и вышел без лишних слов. Банкир остался один: весь костюм пропитался рвотой, прижатая к груди рука дрожала. Бедняга не мог понять: учащенное сердцебиение — всего лишь симптом нервного расстройства или нечто куда худшее.

Не знаю, оправился ли Бухер когда-нибудь от этого потрясения. Возможно, я бы даже испытывал к нему сочувствие, если бы не одно необычное событие, случившееся в моем детстве.

Вместе со своим приемным отцом, Биллом Мердоком, я совершил путешествие в маленькую французскую деревушку Ротау на границе с Германией. С тех пор прошло больше двадцати лет, я пережил множество приключений, но какая-то доля моего существа до сих пор так и осталась там, или вернее будет сказать, что частичка этого места никогда не покидала моей души.

Глава 11

Если судьба когда-нибудь забросит вас в тот уголок мира, где встречаются Франция и Германия, и если у вас достаточно крепкие нервы, обязательно сверните в сторону от деревни Ротау и поезжайте через сосновые леса к предгорьям горного массива Вогезы.

Вы вскоре окажетесь в уединенном местечке под названием Натцвайлер-Штрутхоф. Когда-то здесь был нацистский концлагерь, теперь почти забытый, в отличие от таких включенных во все путеводители ужасных мест, как Аушвиц и Дахау. Выехав из соснового леса на перекресток, вы увидите обычный дорожный знак: одна стрелка указывает на местный бар, другая направляет вас в газовую камеру. И это вовсе не шутка.

Десятки тысяч узников прошли через ворота этого лагеря, но почему-то мало кто о нем слышал. И невольно возникает вопрос: если даже такая бездна человеческих страданий не смогла вызвать потрясение, достаточно сильное, чтобы быть зарегистрированным на шкале Рихтера двадцатого века, то чего же тогда вообще стоит прогресс?

Я попал туда, когда мне было двенадцать. В летние каникулы Билл и Грейс, как обычно, сняли в августе номер в парижском отеле «Георг Пятый». Они оба интересовались искусством. Моя приемная мать любила старую классическую живопись и хотела, чтобы каждый, кто приходил к ней в дом, сразу видел: хозяйка не только богата, но еще и обладает изысканным вкусом. Билл, благодарение богу, в этом отношении отличался от жены: для него не было большего счастья, чем найти новую галерею или побродить по мастерской какого-нибудь молодого начинающего художника.

Грейс не проявляла к этому никакого интереса и давным-давно запретила мужу вешать на стены свои новейшие приобретения. Приемный отец, бывало, говорил, подмигивая мне:

— Она права. Чем бы это ни было, искусством такое назвать трудно. Я называю это благотворительностью: кто-то жертвует деньги в специальные фонды, я же предпочитаю лично поддерживать голодающих художников.

Билл, конечно, шутил: на самом деле он прекрасно знал, что делает. Много лет спустя я убедился, что мой приемный отец был настоящим экспертом в современной живописи. Вообще-то, это довольно странно, учитывая полное отсутствие у него соответствующего образования: интересы предков Билла лежали исключительно в сфере химической промышленности. Его мать происходила из семьи крупных фабрикантов, ее девичья фамилия была Дюпон.

Мы жили в Париже уже вторую неделю, когда моему приемному отцу позвонил из Страсбурга какой-то тип и сказал, что у него есть рисунки Роберта Раушенберга еще тех времен, когда этот великий представитель поп-арта был никому не известным моряком. На следующий день мы с Биллом взяли сумки и сели в самолет, оставив Грейс делать покупки в «Гермесе» — модная одежда была второй ее страстью после классической живописи.

После того как Билл купил рисунки, встал вопрос, чем нам заняться в Страсбурге в воскресенье.

— Думаю, стоит съездить в Вогезские горы, — сказал мне приемный отец. — Есть там одно место, которое тебе непременно следует увидеть. Грейс наверняка сказала бы, что ты для этого еще слишком мал, но я так не считаю. Видишь ли, иногда жизнь кажется нам очень тяжелой, поэтому важно научиться правильно расставлять приоритеты.

Сам Билл узнал про Натцвайлер-Штрутхоф от своего отца: во время Второй мировой войны тот служил подполковником в Шестой армии США. Отец Билла прибыл в лагерь сразу после того, как его покинули эсэсовцы. Ему было поручено составить отчет, этот документ был впоследствии оглашен на Нюрнбергском процессе, где судили военных преступников.

Не могу сказать точно, читал ли Билл отчет, написанный его отцом, но нужную нам извилистую дорогу он нашел без труда. Стояла замечательная летняя погода. Около полудня мы подъехали к автостоянке и медленно вошли в Дом смерти.

Французы устроили здесь мемориал: в этом лагере погибли многие участники Сопротивления. Билл показал мне старое здание гостиницы, некогда превращенное немцами в газовую камеру, и крематорий с печами и лифтами для транспортировки трупов. Я не выпускал руки Билла, что случалось крайне редко.

Мы прошли мимо виселицы, на которой совершались публичные казни, миновали здание, где нацисты проводили над людьми медицинские опыты, и вошли в барак номер один для узников лагеря. Здесь был размещен музей, внутри которого мы с Биллом на время разошлись.

Повсюду висели экспонаты: старая одежда заключенных, схемы устройства концлагеря Натцвайлер-Штрутхоф. В дальнем углу помещения, рядом с койками, где, казалось, витали призраки узников, я нашел на стене фотографию. Там было много снимков, посвященных холокосту, но этот запомнился мне на всю жизнь. На старом черно-белом фото была запечатлена приземистая женщина в типичной для того времени крестьянской одежде. Она шла по широкому проходу между двумя рядами колючей проволоки под током. Судя по освещению, дело было вечером.

Так получилось, что в кадр не попали ни охранники, ни их собаки, ни смотровые вышки, хотя, конечно, все это там присутствовало, — лишь женщина с ребенком на руках, а еще двое детей цепляются за ее юбку. Мужественная, непоколебимая, поддерживающая их маленькие жизни, как это может делать только мать, она ведет ребятишек в газовую камеру. Мне показалось, что я слышу эту страшную тишину, физически ощущаю ужас, разлитый в воздухе.

Я не мог оторвать глаз от фотографии, одновременно вдохновленный и опустошенный этим застывшим образом семьи и бесконечной материнской любви. Тихий голос внутри, детский голосок, повторял слова, которые мне никогда не забыть: «Как жаль, что я не знаком с ней». Потом на мое плечо опустилась чья-то рука. Это был Билл. Мой приемный отец плакал, я видел слезы в его глазах.

Ошеломленный, Билл указал на горы обуви, расчесок, очков, оставшихся от узников лагеря, и заметил:

— Никогда не думал, что обычные вещи способны вызвать столь сильные чувства.

А потом мы с ним шли вдоль рядов колючей проволоки назад, к лагерным воротам. Когда мы поднимались вверх по извилистой дороге, Билл спросил:

— Ты видел экспозицию, посвященную цыганам?

Я отрицательно покачал головой.

— В процентном соотношении их погибло даже больше, чем евреев.

— Я этого не знал, — сказал я, стараясь держаться как взрослый.

— Да и я тоже. Для обозначения геноцида цыган нет специального термина. На своем языке они называют это пораймос — цыганский аналог холокоста.

Оставшуюся до машины часть пути мы прошли молча и в ту же ночь вернулись самолетом в Париж. По какому-то молчаливому согласию мы с Биллом никогда не рассказывали Грейс об этой поездке. Наверное, оба сознавали, что она нас просто не поймет.

Через несколько месяцев, незадолго до Рождества, поднимаясь по лестнице в нашем тихом домике в Гринвиче, я услышал рассерженные голоса приемных родителей.

— Пять миллионов долларов? — недоверчиво спрашивала мужа Грейс. — Ты, конечно, вправе делать что хочешь. Это твои деньги.

— Вот уж точно, — подтвердил Билл. — Деньги и впрямь мои.

— Бухгалтер сказал, что эта сумма будет переведена в детский приют в Венгрии. Этого я понять не могу. Почему вдруг Венгрия? Что ты вообще знаешь об этой стране?

— Очень мало. Но знаю, что там полно цыган, а этот приют предназначен для цыганских детей-сирот, — сказал Билл, стараясь говорить спокойно.

Грейс взглянула на мужа так, словно он сошел с ума:

— Для цыганских детей? А при чем здесь цыгане?!

Обернувшись, Грейс увидела, что я смотрю на них. Глаза Билла встретились с моими, и мы прекрасно поняли друг друга. Пораймос, цыганский аналог холокоста.

После Рождества я поступил в Колфилдскую академию, просто ужасную, насквозь фальшивую среднюю школу, администрация которая гордилась тем, что «предоставляет каждому учащемуся все возможности для успешной реализации своих способностей». Плата за обучение в этом элитном учебном заведении была запредельной: тому, кто имел меньше шести поколений богатых предков, даже соваться туда не стоило.

На второй неделе моего пребывания в школе у нас начались занятия по ораторскому искусству — только в Колфилде могли такое выдумать. Один из учеников извлек из шляпы бумажку, развернул ее и огласил тему: материнство. Затем не менее получаса я слушал, как мои одноклассники расписывают, что сделали для них мамочки (как оказалось, очень немногое) и какие смешные случаи происходили на их роскошных виллах где-нибудь на юге Франции.

Наконец вызвали меня. Я встал и, сильно нервничая, начал говорить о прошлом лете, соснах и длинной дороге в горах. Мне хотелось рассказать про ту старую фотографию и объяснить, как я ощутил, что мать любила своих детей больше всего на свете. Когда-то в одной книге, название и автора которой я сейчас уже не вспомню, мне встретилось выражение «потоки скорби». Именно такие потоки захлестнули меня, когда я рассматривал тот снимок. Но когда я попытался связать все это воедино, у меня ничего не вышло, и ребята стали смеяться и спрашивать, уж не накурился ли я какой-нибудь дряни. Даже учительница, совсем молоденькая девушка, которая воображала себя очень чувствительной и сострадательной особой, но на самом деле отнюдь не была таковой, велела мне сесть на место и прекратить нести чушь. Сказала, что я вряд ли добьюсь в их элитной школе особых успехов, что заставило одноклассников смеяться еще громче.

На протяжении пяти последующих лет, проведенных в Колфилде, я больше ни разу не держал речь в классе, какими бы неприятностями ни грозило мне подобное молчание. Из-за этого окружающие считали меня угрюмым и нелюдимым, и, пожалуй, они были правы. Вряд ли хоть кто-то из числа моих бывших однокашников стал впоследствии тайным агентом и лишил жизни столько народу, как я!

И вот что странно: казалось бы, за последние двадцать лет случилось столько всяких событий, однако воспоминания о той давней поездке не утратили своей яркости. Наоборот, они стали еще более четкими, и всякий раз перед сном старая черно-белая фотография встает перед моим мысленным взором. И мне так и не удалось выбросить все это из головы, как я ни пытался.

Глава 12

Я вновь вспомнил про этот снимок, когда выходил из дверей банка «Клеман Ришлу и К^о» на женевское солнышко. Конечно, мне следовало бы испытывать больше сочувствия к Маркусу Бухеру и его дочери, но я никак не мог забыть, что именно швейцарские банкиры вроде него способствовали в свое время возвышению Третьего рейха, финансируя нацистов.

Нимало не сомневаюсь, что запечатленные на фотографии мать с детишками, как и миллионы других несчастных, которых привозили в лагеря смерти в вагонах для скота, с радостью поменялись бы судьбой с Бухером и его дочерью: что такое по сравнению с их страданиями несколько часов дискомфорта, которые испытали эти двое. Как сказал Билл много лет назад, «важно научиться правильно расставлять приоритеты».

Размышляя о темном происхождении многих хранящихся в банках Женевы состояний, я прошел до рю де Рон, повернул направо, остановился у входа в Старый город и сделал шифрованный звонок по мобильнику на один из греческих островов.

Распечатка банковских операций, которую я хранил в портфеле, пристегнув его наручниками к запястью, была смертным приговором Кристосу Николаидису. В том мире, где я вращался, не существовало системы апелляций и нечего было рассчитывать на то, что казнь отменят в последнюю минуту. Как выяснилось в дальнейшем, само по себе убийство Николаидиса не было ошибкой, однако, совершая акт возмездия, мы допустили явный промах.

Целая команда, в которую входило пятеро наемных убийц — трое мужчин и две женщины, — ждала моего звонка на Санторини. Это самый красивый из всех греческих островов: лазурная гавань, ослепительной белизны дома на краю скал и симпатичные ослики, доставляющие гостей наверх, в ювелирные лавки.

Агенты-киллеры, облаченные в легкие хлопчатобумажные футболки и брюки капри, ничем не отличались от тысяч туристов, которые каждый день приезжают на остров. Свое смертоносное оружие они хранили в футлярах для видеокамер.

За несколько месяцев до того, как таинственное семейство Николаидис попало в поле зрения «Дивизии», нас заинтересовал бывший ледокол «Арктик». Этот зарегистрированный в Либерии корабль длиной триста футов, способный выдержать любую атаку стихий, был перестроен (что обошлось не просто в кругленькую, а, прямо скажем, в гигантскую сумму) в роскошное круизное судно, на борту которого имелись посадочная площадка для вертолетов и гараж для «феррари». Нам показалось странным, что этот корабль, якобы предназначенный для сдачи внаем за большие деньги, постоянно арендовал один-единственный человек — Кристос Николаидис, который обосновался на бывшем ледоколе вместе со своей свитой из гламурных красоток, деловых партнеров, всевозможных прихлебателей и телохранителей.

Все лето мы следили за передвижениями корабля через спутник и, преследуя изменников и наркодилеров в Грозном и Бухаресте, не упускали из виду бесконечную вечеринку, плавно перетекающую из Сен-Тропе на Капри и далее, пока «Арктик» не бросил якорь в гавани Санторини, греческого острова вулканического происхождения.

Здесь судно наконец-то надолго остановилось. Николаидис со своими гостями каждый день перемещались с огромной, залитой солнцем палубы в рестораны и ночные клубы городка и обратно.

Вот как получилось, что киллеры заблаговременно отправились в Грецию и теперь только ждали моего сигнала. В тот день, выйдя в Женеве из банка «Клеман Ришлу и К^о», я достал мобильник и набрал номер. Когда трубку наконец взяли, я сказал человеку, сидевшему в тот момент в кафе на вершине утеса, всего три слова:

— Это ты, Рено?

— Вы ошиблись, — ответил он и отключился.

Жан Рено — так звали актера, который играл наемного убийцу в знаменитом фильме «Леон». Сидящий в кафе командир нашей группы знал: эти слова означали смертный приговор.

Он кивнул своему коллеге, который немедленно вызвал остальных трех агентов, затерявшихся среди туристов в других кафе. Все пятеро встретились у входа в ресторан «Растони». На вид ни дать ни взять богатые западноевропейские отпускники, собравшиеся пообедать. Две женщины из команды киллеров должны были стрелять первыми. И вот в этом-то и заключалась роковая ошибка. Но не будем забегать вперед.

Время близилось к двум часам дня, и в ресторане было полно народу. Мужчины (как вы помните, их было трое) поинтересовались у хозяина, есть ли свободный столик, а женщины прошли в бар, якобы поправить макияж, а на самом деле чтобы хорошенько разглядеть в зеркале обстановку и оценить позицию каждого человека, находившегося на тот момент в сводчатом зале.

Кристос и его свита — три албанца-телохранителя и стайка девиц, от чрезмерного общения с которыми его наверняка предостерегала в свое время мать, — сидели за столиком, устремив взоры в сторону гавани.

— Все готово, — обратилась одна из наших женщин к своим коллегам-мужчинам на сносном итальянском. Это прозвучало не как вопрос, а как констатация факта.

Те кивнули.

Женщины убрали помаду, раскрыли свои большие пляжные сумки, извлекли оттуда футляры видеокамер, а из них — стальные пистолеты «SIG P232» и оттянули затворы.

Телохранители Кристоса, облаченные в дорогие фирменные джинсы и футболки, обтягивающие их мускулистые фигуры, и вооруженные автоматическими пистолетами чешского производства, не имели ни единого шанса против истинных профессионалов.

Двое албанцев даже не заметили опасности, лишь услышали хруст костей, когда пули уже вонзались им в грудь и голову. Третий вскочил с места, став прекрасной мишенью для командира нашей группы. Обучен телохранитель был, как видно, неважно: агент успел выпустить в него три пули. Это оказалось явно лишним — уже от первой сердце албанца разорвалось.

Ясное дело, в ресторане поднялся шум, перепуганные посетители начали кричать. Кристос выскочил из-за столика, на ходу отдавая какие-то команды, и полез под просторную полотняную сорочку за береттой, заткнутой за пояс брюк.

Как и большинство крутых парней, не прошедших серьезной подготовки, Кристос полагал, что быстрее начнет стрельбу, если защелка предохранителя будет спущена заранее. Когда же перестрелка действительно случилась, он потерял голову: вытаскивая пистолет, Николаидис случайно задел курок и прострелил себе ногу. Пытаясь превозмочь боль и унижение, он повернулся лицом к нападавшим и увидел двух женщин средних лет, стоявших широко расставив ноги, словно они собирались пуститься в пляс, — только оркестра не хватало.

Женщины, однако, открыли огонь с расстояния семи ярдов, причем каждая сделала по два выстрела. Кристос рухнул на пол как подкошенный.

Пятеро агентов тут же принялись палить по зеркалам, создавая страшный шум и жуткую панику. Охваченные ужасом посетители ресторана ринулись к дверям, какой-то японский турист попытался заснять происходящее на мобильник. Одна из пуль попала рикошетом в ягодицу девушки из компании Кристоса. Наша женщина-агент позже сказала мне, что, судя по тому, как была одета красотка, она, наверное, привыкла к тому, что ей всякий раз хорошо платят, когда больно бьют по заднице.

Эта поверхностная рана была единственным случайным повреждением — немалое достижение, если учесть обилие людей в ресторане и непредсказуемый характер любого заказного убийства.

Воспользовавшись поднявшейся паникой, агенты спрятали оружие и выскочили через переднюю дверь, громко крича, чтобы вызвали полицию. Собравшись в условленном месте, на маленькой, вымощенной булыжником площади, они оседлали четыре мотороллера «веспа». Их продавали только жителям острова, поэтому, чтобы получить эти машины, пришлось утром заплатить втридорога работникам местной ремонтной мастерской. Команда киллеров пронеслась по узким улочкам города, и командир группы вызвал по мобильнику из соседней бухты два быстроходных катера.

Через три минуты убийцы очутились у вагона фуникулера, и это позволило нашим агентам спуститься к морю гораздо быстрее, чем если бы они ехали на осликах: тысячу двести футов удалось преодолеть меньше чем за две минуты. Катера уже подходили к причалу. К тому времени как первые копы прибыли в ресторан «Растони», киллеры вовсю мчались по пенящейся голубой воде в ореоле белых брызг и были уже на полпути к соседнему острову.

Греческие полицейские, к своему крайнему изумлению, быстро обнаружили, что Кристос, старший и любимый сын Патроса Николаидиса, был застрелен двумя дамами в брюках капри и солнцезащитных очках от Шанель. Теперь понимаете, в чем заключалась моя ошибка? Не в том, что я приказал убить Кристоса. Нет, я дал маху, поручив сделать это женщинам. Я просто послал на задание лучших своих агентов, упустив из виду, где именно им придется работать. Как говорится, век живи — век учись: планируя операцию, надо учитывать все, даже самые мельчайшие детали.

Николаидисы жили в сельской местности на севере Греции, где все решения принимаются исключительно мужчинами. Представляете, какое это для них оскорбление — быть убитым киллером-женщиной, просто невероятное унижение, хуже самой смерти. Для старика-отца это означало, что Кристоса сочли каким-то никчемным кастратом, недостойным даже того, чтобы убивать его послали настоящего мачо.

Скорее всего, Патрос, этот безжалостный тиран и глава преступного клана, в любом случае удовлетворил бы свою жажду мести, но после того, как он узнал все обстоятельства дела, любой компромисс стал в принципе невозможен. У старика просто не осталось выбора: было задето его мужское достоинство, его честь, — и не думайте, пожалуйста, что такие понятия были ему чужды.

Женщина-агент ошиблась, давая оценку пострадавшей в перестрелке девушке. Несмотря на вызывающую одежду, та вовсе не была шлюхой. Она оказалась младшей сестрой Кристоса. Позже я узнал, что в «Растони» красотка заявилась в один из редких дней, когда была трезвой. Когда посетители ресторана ринулись к выходу, она по битому стеклу подбежала к брату, отчаянно моля его не умирать.

Поняв, что словами здесь не поможешь, сестра Кристоса схватила мобильник и позвонила отцу, единственному настоящему мужчине, которого она знала (хотя имела многих за несколько лет беспорядочного секса). В результате Патрос и его албанская гвардия раньше меня узнали, чем закончилась учиненная нашими людьми расправа.

Через десять минут, когда я все еще находился близ Старого города, мне пришла из интернет-магазина «Amazon» эсэмэска, в которой сообщалось, сколько стоит DVD-диск с фильмом «Леон». Это означало, что Кристос мертв, а все пятеро наших агентов в целости и сохранности погрузились на катера, погони не было. Отложив телефон в сторону, я взглянул на часы. С того момента, как я своим звонком запустил механизм этой операции, прошло всего восемнадцать минут.

Между делом я по телефону распорядился выслать небольшие группы спецагентов для ареста остальных шести человек, сотрудничавших с врагом. Операция, начавшаяся несколько лет назад в Москве на Красной площади, близилась к завершению. И нет бы мне, улучив момент, порадоваться втихомолку, позволить себе ощутить хоть толику триумфа, но, увы, я склонен к самокопанию и вечно недоволен собой.

Пока я рылся в портфеле, передо мной откуда-то из тени возникла фигура ничем не примечательного мужчины средних лет, который быстро исчез в безликой толпе иностранных туристов. Это был выплывший из глубин моего подсознания Эдмунд Берк, давно умерший английский писатель и оратор. Помнится, он еще в восемнадцатом веке говорил, что главная проблема любой войны заключается в том, что она уничтожает все то, ради чего ведется: справедливость, порядочность, гуманность. Вот и сейчас меня мучила мысль, как часто приходится нарушать самые сокровенные принципы нашей страны во имя ее защиты.

Погрузившись в раздумья, я направился к маленькому мосту через реку. От границ Старого города до гостиницы, где я остановился, было восемь сотен шагов. Дорога заняла около четырех минут. Что такое четыре минуты с точки зрения истории? Ничтожнейший промежуток времени! Но как выяснилось впоследствии, именно в эти мгновения наши жизни находились в руках кучки безумцев.

Глава 13

Когда я вошел в отель, вестибюль был пуст: ни швейцаров, ни администратора у стойки. Обескураженный тишиной, я подал голос, но никто не откликнулся, и тогда я направился через вестибюль к бару.

Весь персонал, включая начальство, собрался здесь. Они смотрели по телевизору последние новости. В Женеве было около трех часов пополудни, а в Нью-Йорке — девять утра. На календаре — одиннадцатое сентября две тысячи первого года.

Первый самолет только что врезался в Северную башню Всемирного торгового центра, отснятый материал повторяли снова и снова. Диктор сообщил с экрана телевизора, что, судя по всему, это дело рук антиамериканских террористов. Предположение вызвало одобрительные возгласы нескольких идиотов, сидящих в баре. Будучи швейцарцами, эти люди говорили по-французски, но я провел в Париже достаточно времени, чтобы понять: они восхищены мужеством и изобретательностью тех, кто осуществил этот теракт.

А я думал о своих соотечественниках, которые сидят у себя дома в Нью-Йорке и смотрят репортаж, зная, что их близкие остались в этом горящем здании; представлял, как они в отчаянии молятся, чтобы те сумели каким-то чудом выбраться оттуда. Возможно, есть вещи и похуже, чем следить в прямом телевизионном эфире, как умирают члены твоей семьи, но лично я в тот момент просто не мог представить себе ничего более ужасного.

У меня в кармане лежал пистолет, изготовленный исключительно из керамики и пластика, чтобы обмануть металлодетекторы, как это случилось, например, во время недавнего визита в офис Бухера. Я был так зол, что всерьез подумывал, не пустить ли оружие в ход.

Пока я пытался обуздать свои эмоции, самолет рейса 175 авиакомпании «Юнайтед эрлайнс», вылетевший из Бостона, врезался в Южную башню. Это повергло в шок уже абсолютно всех зрителей, включая и тех идиотов. Присутствующие дружно ахнули, а потом бар погрузился в тишину. А может быть, было и по-другому, но я удивительно ясно помню это ужасное ощущение: все сдвинулось с привычной оси и мир рушится.

Находясь в одиночестве вдали от дома, я боялся, что теперь уже ничего не будет как прежде: впервые в истории какой-то неопознанный враг отобрал жизни американцев в континентальной части Соединенных Штатов. Более того, террористы уничтожили башни-близнецы: символ, олицетворявший саму нацию — амбициозную, современную, рвущуюся ввысь.

Никто не знал тогда, насколько велик нанесенный ущерб. Происходившее в баре словно бы распалось на какие-то бессвязные фрагменты: люди не отвечали на телефонные звонки, от недокуренной кем-то сигары осталась кучка пепла. Картины на экране телевизора все время менялись: показывали то недавно произошедшую трагедию, то ее ужасные последствия.

Люди молчали. Небось так же, как и я, гадали: а что же дальше? Куда врежется следующий самолет — в Белый дом, в атомную электростанцию на Три-Майл-Айленд?

Так и не вытащив пистолета из кармана, я протолкался сквозь собравшуюся толпу и поднялся в пустом лифте к себе в номер. Я позвонил в Вашингтон (сначала по обычной линии связи, а потом через спутник), но пробиться не сумел: коммуникации на восточном побережье США вышли из строя, не выдержав невероятной нагрузки.

В конце концов я дозвонился до ретрансляционной станции Агентства национальной безопасности в Перу, назвал им код Синего Всадника и соединился с «Дивизией» по экстренной спутниковой связи. Когда я разговаривал с директором нашего управления, звук был такой глухой, словно мы беседовали внутри туалетного бачка. Я попросил прислать самолет, чтобы вернуться в США, и поинтересовался, чем могу помочь.

Директор сказал, что, к сожалению, я не в силах что-либо сделать. Кроме того, он только что узнал в Совете национальной безопасности: все внутренние и международные рейсы вот-вот приостановят. Мне следует сидеть и не рыпаться: никто сейчас не знает, откуда исходит опасность. Меня испугала даже не столько информация, которую я узнал от шефа, сколько нотка паники, прозвучавшая в его голосе. На этом директор закончил разговор, сообщив, что должен идти: людей из нашего здания эвакуируют, как и из Белого дома.

Я положил телефонную трубку и включил телевизор. С экрана лились настоящие потоки скорби, там вновь и вновь демонстрировали две рухнувшие друг за другом башни, тучи пыли и совершенно апокалиптические сцены, которые разыгрывались в Южном Манхэттене: взявшись за руки, люди выпрыгивали из окон бог весть с какой высоты. Весь мир сейчас следил за тем, что творится в Нью-Йорке. И никто не понимал, что происходит.

Я наблюдал, как копы и пожарные вбегают в бетонное здание, которое станет их братской могилой. Много позже я узнал, что нашелся-таки один-единственный человек, который увидел во всем этом жутком хаосе и неразберихе возможность начать новую жизнь. Это была женщина, одна из самых хладнокровных и хитроумных преступниц, которых я встречал. Будучи агентом спецслужб, я много чего повидал на своем веку. Но эту женщину не забуду никогда. Если отбросить соображения морально-этического характера, то следует признать: без сомнения, только гений мог в настоящем аду, который творился одиннадцатого сентября, спланировать идеальное убийство и позже осуществить его в грязной маленькой гостинице под названием «Истсайд инн».

Ну а что касается меня, то я провел тот страшный вечер, наблюдая по телевизору, как люди прыгают из окон. К двадцати двум часам по женевскому времени кризис пошел на спад. Президент вылетел обратно в Вашингтон, покинув свой бункер на авиабазе Оффут в Небраске, пожар в Пентагоне был локализован, возобновилось движение через мосты на Манхэттене.

Примерно в то же время мне позвонил референт Совета национальной безопасности и сообщил, что правительство получило от ЦРУ данные о гражданине Саудовской Аравии, некоем Усаме бен Ладене, и что на его базы в Афганистане готовятся атаки, замаскированные под действия группировки мятежников «Северный альянс». Спустя двадцать минут я увидел новые репортажи, на этот раз о взрывах в афганской столице Кабул, и понял: так называемая война с террором началась.

Поскольку сидеть в четырех стенах было невмоготу, я отправился на прогулку. «Война с террором» — это звучало столь же неконкретно и расплывчато, как и «война с наркотиками». А насколько успешна была последняя, мне, увы, хорошо известно по личному опыту.

Улицы Женевы были пустынны, в барах тихо, в трамваях — ни одного пассажира. Позднее я узнал, что то же самое творилось во всех городах, от Сиднея до Лондона, словно весь западный мир погрузился во мрак из сочувствия к Америке.

Проходя через так называемый Английский сад, я наткнулся на кучку марокканских наркодилеров, которые жаловались друг другу на застой в делах. На какой-то миг мне даже подумалось: «А не всадить ли в них пару пуль — просто так, для разрядки?» Потом я двинулся дальше по аллее вдоль озера. Впереди виднелся Колоньи — живописный и фешенебельный пригород Женевы, где возвели себе особняки король Саудовской Аравии Фахд, имам мусульманской общины исмаилитов-низаритов Ага-хан и половина жуликов со всего мира. Я сел на скамейку рядом с озером и долго глядел через водную гладь на здание ООН напротив, залитое сверкающим светом и абсолютно бесполезное.

Ниже, почти на самом берегу озера, высилась серая громада отеля «Президент Вильсон», из которого открывался прекрасный вид на самый популярный пляж Женевского озера. Каждое лето саудовцы и другие богатые арабы снимают за бешеные деньги номера в передней части здания, откуда можно наблюдать за женщинами, загорающими на траве без бюстгальтера. Прибавьте сюда еще хорошо оснащенные мини-бары, и поймете, что они таким образом получают арабскую версию элитного стриптиз-клуба, за вход в который не надо платить.

В тот вечер, несмотря на поздний час, почти во всех номерах отеля горел свет. Думаю, многие постояльцы сообразили, в какое дерьмо они могут вляпаться, и теперь спешно укладывали свои бинокли в сумки, готовясь улететь домой первым же рейсом.

Какую бы месть ни готовил Запад Усаме бен Ладену и арабам в целом, одно было ясно уже сейчас: события последних двенадцати часов наглядно продемонстрировали, сколь сокрушительный провал потерпели американские спецслужбы. Главной миссией разведывательного сообщества США (на финансирование которого, заметим в скобках, тратились из бюджета просто астрономические суммы) было защитить свою страну. И вот вам результат: трагедия, по масштабам своим сопоставимая разве что с Пёрл-Харбором.

Гуляя той прохладной ночью по Женеве, я вовсе не собирался искать козла отпущения, прекрасно понимая, что на всех нас без исключения лежит частица вины. Каждый, кто носит синий значок, в ответе за случившееся. Равно как президент и конгрессмены, на которых мы работали, — ведь они утверждали наш бюджет и определяли приоритеты. В отличие от нас, эти люди не были засекречены и, по крайней мере, имели возможность высказаться. Хотя я подозревал, что американскому народу придется очень долго ждать от них извинений, ну разве что в следующем тысячелетии сподобятся.

В Альпах поднялся ветер, он нес с собой запах дождя. Я забрел далеко от отеля, и надо было отправляться в обратный путь, но я все мешкал.

Наверное, этот вопрос еще пока нигде не обсуждался, но я был уверен: очень скоро Южный Манхэттен окажется не единственным местом, лежащим в руинах. Вся разведывательная структура Америки затрещит по швам, и ее придется воссоздавать заново. Ничто в мире спецслужб не останется прежним, в том числе и «Дивизия»: теперь правительство будет озабочено не контролем над разведслужбами, а тайным надзором за исламским миром.

Такое чувство, что я проснулся сегодня утром и прожил первую половину дня где-то на другой планете: мир кардинальным образом изменился, но не у меня на глазах, а где-то за моей спиной.

Прекрасно сознавая, что навряд ли впишусь в новый мир спецслужб, которому еще только предстояло родиться, я, подобно Маркусу Бухеру, внезапно оказался на перепутье. Растерялся, не зная, что ждет меня впереди. Можно, конечно, отправиться на поиски счастья, но вот только в чем оно, это самое счастье? Чего я вообще хочу в этой жизни?

Так я сидел в одиночестве и думал, а вокруг бушевала гроза. Мысленным взором я окинул прожитые годы и не то чтобы нашел ответ, но, по крайней мере, определил направление движения. Из тьмы прошлого выплыла мне навстречу далекая деревушка Кхун-Юам — это в Таиланде, на самой границе с Бирмой. Оглянувшись назад, я понял, что память о ней долгие годы таилась во мне, ждала своего часа.

Места в тех краях, в районе так называемого Золотого треугольника, дикие, и повсюду царит беззаконие. И вот, едва-едва вступив на шпионскую стезю и пробыв всего месяц в Берлине, я внезапно оказался там, на краю мира, среди холмов. Кхун-Юам ничем не отличалась от других окрестных деревень, разве только тем, что в пяти километрах от нее в джунглях стояли мрачные постройки из шлакобетона, окруженные сторожевыми вышками и оградой с пропущенным сквозь нее электрическим током.

Официально это место считалось станцией GPS — системы глобального позиционирования, а на самом деле было тайной тюрьмой ЦРУ, частью реально существующего (несмотря на яростные уверения в обратном) американского гулага — здесь, вдали от цивилизации, держали в заключении тех, кого невозможно было легально подвергнуть пыткам у себя на родине.

Случилось так, что один из стражников этой тюрьмы умер при подозрительных обстоятельствах. Обычно такими делами занимался токийский офис, но они были настолько заняты очередным скандалом с китайскими шпионами, что мне неожиданно пришлось покинуть Европу и вылететь на старом турбовинтовом самолете в Мэхонгсон — город, известный под названием Земля Трех Туманов.

Обычно до станции GPS можно было быстро добраться на мотоцикле, но только не тогда, в самый разгар сезона дождей. Пришлось арендовать полноприводную «тойоту» у человека, который, как я догадывался, был местным наркобароном. На этом автомобиле я и направился в Кхун-Юам.

Дорога шла среди живописных гор, и вот наконец я очутился у древнего канатного парома. То был единственный способ перебраться через ревущую реку, уровень воды в которой резко повысился из-за дождей. Берега этого притока могучего Меконга стали местом целого ряда тайных операций и многих бедствий, постигших американцев во время войны во Вьетнаме.

Я вышел из машины, бледный, худой, под глазами темные круги — шутка ли, провести в пути тридцать два часа, — поддерживаемый лишь собственными амбициями и сознанием важности своей миссии. Пока я вместе с торговцами и деревенскими жителями ждал на берегу, наблюдая, как ржавый трос в ореоле брызг тащит к нам плоскодонный паром, буддийский монах в одеянии шафранового цвета обратился ко мне, поинтересовавшись на хорошем английском, не хочу ли я выпить чашечку масала — местного напитка из черного чая, заваренного с добавлением молока и специй. Поскольку в продаже здесь не было ничего, кроме отвратительного тайского пива, я с радостью согласился.

Мы разговорились, и оказалось, что монах, как и я, направлялся вглубь страны. (Официально я числился экспертом Всемирной организации здравоохранения, изучающим эндемические заболевания.) Монах попросил его подвезти, и я не смог отказать. Мы пересекли реку в «тойоте», баржа погружалась, едва держась на поверхности воды, которая перехлестывала через планшир. Ржавый трос толщиной в два дюйма — единственное, что спасало нас от того, чтобы очутиться в одном из самых высоких водопадов страны, находившемся всего в полумиле ниже по течению. Ни одна поездка еще не стоила мне таких нервов.

Когда мы выбрались из узкого прохода — джунгли образовывали нечто вроде полога над нашими головами, — монах пристально посмотрел на меня и спросил, кем я работаю. Поскольку медицинское образование у меня имелось, я прочитал своему спутнику целую лекцию о лихорадке денге. Но вскоре стало ясно, что он не поверил ни единому моему слову. Возможно, этот человек слышал о постройках из шлакобетона в Кхун-Юаме.

Поскольку сам он жил в ашраме недалеко от Нью-Йорка, то знал об Америке достаточно много и со знанием дела рассуждал о так называемых легких наркотиках и слишком напряженном темпе современной жизни. У меня возникло ощущение, что разговор со мной монах завел не случайно.

— У вас какой-то загнанный вид, — сказал он напоследок, скорее сожалея, чем констатируя факт, как это принято у буддистов.

Загнанный? Я от души рассмеялся, услышав применительно к себе подобный эпитет, и заявил, что, вообще-то, я из породы прирожденных охотников, а не трусливых зайцев.

— Типичное заблуждение жителя Запада, — тихо произнес монах. — На самом деле, лишившись Божьей милости, каждый человек бежит от чего-то.

Наши глаза встретились. Улыбнувшись, я спросил, уж не собирается ли он агитировать меня уйти в монастырь. Мой спутник в ответ рассмеялся и поинтересовался, не доводилось ли мне слышать, каким образом местные жители ловят обезьян.

Я отрицательно покачал головой:

— Я много чего знаю и умею, но это как-то прошло мимо меня. Видите ли, мы обычно не едим обезьян в Гарварде, разве что на День благодарения или на Рождество.

— Ну так я вам расскажу. Крестьяне прикрепляют цепью к основанию дерева кувшин с узким горлышком и выпуклым днищем. Они кладут на дно орехи и другие лакомства, которые любят обезьяны. Ночью зверушка выбирается из зарослей и сует лапу в узкую горловину. Хватает угощение, лапа ее при этом сжимается в кулак и застревает, не в силах пролезть назад. В результате обезьяна оказывается в ловушке. Утром из деревни приходят люди и бьют ее чем-нибудь по голове. — Мгновение он смотрел на меня, а потом с улыбкой заключил: — Конечно, это не просто история, но притча в духе дзен-буддизма. А мораль здесь такая: если хочешь обрести свободу, расстанься со всем, что тебе дорого.

Я сказал, что и сам уже понял это. История хорошая, но ко мне она в данный момент никакого отношения не имеет.

— Да, пожалуй, — согласился мой собеседник. — Но ничего не происходит просто так, и, возможно, я тоже не случайно встретился на вашем пути. Вы еще так молоды, доктор. Как знать, вдруг когда-нибудь эта притча вам пригодится.

И конечно же, монах был прав: такое время пришло, но совсем не так, как я воображал. Это случилось, когда я сидел той ночью в Женеве, пережидая грозу и размышляя о страшной трагедии в Нью-Йорке, вспоминая, как симпатичная женщина в короткой юбке вербовала самых способных выпускников университета для того, чтобы они защищали свою страну.

Мне всего тридцать один год, и сегодня наша эра закончилась. Я больше не нужен, и вовсе не потому, что я плохой спецагент. Просто нас готовили к танковой войне в Европе, а сражаться приходится с партизанами в Афганистане. И нравится мне это или нет, но история прошла мимо меня.

Я мечтал о том, что в какой-то иной жизни рано или поздно обрету нечто такое, чему даже трудно подобрать название… Наверное, большинство людей зовут это любовью. Бродить с кем-нибудь вдвоем по пляжу и не думать, с какого расстояния тебя достанет снайперская винтовка. Навсегда забыть это ощущение, когда ты начинаешь чувствовать пулю задолго до того, как услышишь звук выстрела. Разве плохо встретить хорошую женщину и обрести наконец тихую гавань?

Я вдруг отчетливо понял, что если не покину мир спецслужб сейчас, то впоследствии уже не смогу этого сделать никогда. Трудно повернуться спиной ко всем, кого ты знаешь, это по силам далеко не каждому человеку. Но я повторял себе вновь и вновь: «Если хочешь обрести свободу, расстанься со всем, что тебе дорого».

Глава 14

Я написал заявление об отставке той же ночью в женевской гостинице и на следующее утро отправил его с курьером дипломатической почтой, а сам немедленно вылетел в Лондон.

Целых три недели я провел, завершая незаконченные дела и передавая свою картотеку ЦРУ: первой жертвой реорганизации американского разведывательного сообщества пала «Дивизия». Она была расформирована после сорока лет существования, а ее функции переданы ФБР.

По иронии судьбы последний день моей работы прошел в Берлине, городе, где когда-то все для меня по-настоящему началось. Я запер офис на ключ и вместе со своими сотрудниками отправился в аэропорт Темпельхоф, откуда нам предстояло лететь домой. Пожал всем руки на прощание и сказал, что зарезервировал себе билет на следующий рейс.

А потом потихоньку вышел через переднюю дверь аэропорта уже с совершенно новым удостоверением личности и велел таксисту ехать в автосалон, где получил заказанный ранее внедорожник мощностью пятьсот лошадиных сил. Теперь я был более или менее готов к поездке по автобану.

Я забросил свои сумки на заднее сиденье и к вечеру уже миновал Франкфурт, а несколькими часами позже пересек границу. Осень в том году выдалась поздняя, и никогда еще раньше сельские пейзажи Франции не казались мне такими красивыми даже при лунном свете. Я стремительно проезжал мимо деревушек с романтическими названиями и наконец обнаружил то, что искал, — pйage, платную автомобильную дорогу.

Если вы въезжаете в Париж с юга, то обязательно увидите одно замечательное место, где французы принимают на попечение иммигрантов. Оно находится между двумя высотными зданиями, обзор города отсюда почти закрыт. Только Эйфелева башня маячит на горизонте.

Было раннее утро, морозный воздух придавал пейзажу искрящуюся прозрачность. Я и раньше много раз любовался этим видом, но все равно у меня перехватило дыхание. Чувство освобождения, которое всю ночь росло и накапливалось во мне, внезапно вышло из берегов и хлынуло наружу. Я свернул к обочине. Оказаться в Париже, когда ты молод и свободен, — что может быть лучше в этой жизни?

Я снял квартиру в той части Восьмого округа, которую французы называют Золотым треугольником, неподалеку от красивейшей улицы Франциска Первого. День за днем я от рассвета до заката писал книгу, предназначенную для узкого круга читателей. И очень жаль, что в их числе оказалась некая молодая женщина из Нью-Йорка.

Я напряженно работал полгода, и наконец книга была закончена, текст тщательно выверен и снабжен примечаниями. Я чувствовал себя так, словно отмылся от грязи прежней жизни: дописал заключительную главу и пустил эту жизнь, как похоронную баржу, вниз по течению, в прошлое. Я гордился своей книгой. Можете считать меня наивным романтиком, но я полагал, что принес обществу пользу: ведь если мой профессиональный опыт поможет сокрушить хотя бы одного такого человека, как Кристос Николаидис, то, образно выражаясь, свеча горела не зря.

После того как целая команда аналитиков из разведслужб тщательно изучила мой опус, книга была напечатана небольшим издательством, которое специализировалось на душераздирающих мемуарах: воспоминаниях беглецов с коммунистической Кубы и рассказах об убийствах женщин во имя чести в арабских странах. Иными словами, это был тайный филиал ЦРУ.

Разумеется, в таком издательстве привыкли иметь дело с авторами, скрывающими свое подлинное имя, но мой случай оказался весьма непростым. Когда я сдавал свой служебный значок, начальство пришло к выводу, что мне известно о национальной безопасности слишком много. Никто не должен был узнать, какую именно работу я выполнял. Вот так и получилось, что мир спецслужб ненароком как бы отобрал у меня имя и биографию.

Когда моя книга наконец вышла, автором ее значился Джуд Гарретт: в целях конспирации специально была разработана целая легенда. Если бы кто-нибудь захотел навести справки, он получил бы следующую информацию: «Джуд Гарретт, выпускник Мичиганского университета, более четырнадцати лет обеспечивал правопорядок: сначала в полиции округа Майами, потом как специальный дознаватель ФБР. Погиб при выполнении особо важного задания в Чикаго. Рукопись этой книги, для которой Гарретт долгое время собирал материал, была обнаружена в его рабочем кабинете вскоре после смерти и представляет собой последнее документальное свидетельство одного из лучших в мире мастеров расследования».

Отчасти это было правдой. Агент Джуд Гарретт существовал на самом деле, и он действительно погиб в автокатастрофе в Чикаго, возвращаясь со службы домой. Одинокий холостяк, человек не слишком общительный и мало чем интересовавшийся, кроме работы, — издатели просто присвоили личность Гарретта, увековечив его после смерти.

Ну что ж, меня вполне все устраивало: и биография Гарретта, и то, что он погиб.

«Кому, в самом деле, — рассуждал я, — придет в голову разыскивать мертвеца?»

Но, представьте, такие люди нашлись.

Когда книга наконец-то была опубликована и похоронная баржа почти скрылась из виду, я впервые за всю свою взрослую жизнь стал вести открытое существование, без тайн и секретов. Смотрел во все глаза на смеющихся женщин, прогуливающихся, изящно покачивая бедрами, по широким парижским бульварам, а когда весна сменилась летом, мне стало казаться, что в моей жизни возможны любые перемены.

Знаете, в чем главный минус шпионского ремесла? Оно тебя не отпускает, даже если ты вышел в отставку. Тогда мне не хотелось этого признавать, но в кильватере моей прошлой жизни плавало слишком много обломков кораблекрушения: люди, которым ты причинил боль, никогда не забывают об этом. А где-то в глубине сознания прочно засела мысль, которую мне вдолбили, когда я был совсем молод и шпионская карьера еще только начиналась: в этой профессии нельзя учиться на своих ошибках, достаточно сделать всего одну — и ты покойник. Единственное, что может тебя спасти, — интуиция и высочайший профессионализм. Заруби себе это на носу, выжги это правило клеймом в своей душе.

Должно быть, я внимательно слушал преподавателей, да и с момента моей отставки прошло всего девять месяцев, — так или иначе, я быстро засек подозрительное такси с пассажиром, которое кружило вокруг квартала, где я жил. В Париже подобное не бывает случайным: при здешней хаотичности уличного движения автомобиль может снова появиться в том же месте лишь через много часов.

Это было в пятницу вечером, в час пик. Я сидел в кафе на пляс де ля Мадлен, ожидая своего нового знакомого, пожилого врача. Он был гурман, а ночи, проведенные в обществе юных русских подружек, обычно обходились ему еще дороже, чем обеды, которыми он их кормил, поэтому бедняге вечно не хватало денег. На мой взгляд, благородная бедность — огромный плюс, когда речь идет о враче. Когда такой доктор ставит диагноз или выписывает рецепт, он готов выслушать предложения самого пациента, если вы правильно понимаете ход моей мысли.

В первый раз я не заметил белое такси, во всяком случае, это как-то не отложилось в моем сознании, хотя в силу профессиональной привычки я постоянно наблюдал за транспортным потоком. И когда эта машина появилась во второй раз, я уже знал, что она была здесь раньше. В сердце сильно кольнуло, но я не подал виду, сумев совладать с собой. Только краешком глаза следил за такси, досадуя про себя из-за того, что свет фар и движущийся транспорт не позволяли разглядеть, кто сидит на заднем сиденье. Впрочем, не так это было и важно, просто интересно, что за люди явились убить меня.

Поток машин унес такси прочь. Я знал, что времени у меня мало: при первом появлении киллеры фиксируют твое местонахождение, во второй раз — рассчитывают угол обстрела, а в третий — ведут огонь на поражение. Бросив на столик десять евро, я быстро вышел на тротуар.

Я слышал, что доктор окликнул меня, но мне сейчас было не до объяснений. Я резко свернул налево, в «Эдьяр», самый лучший парижский гастроном, и быстро прошел мимо пирамид фруктов, выглядевших как на картинке, в винный отдел, где было очень много народу.

События разворачивались стремительно, как всегда и бывает в подобных ситуациях, и, хотя у меня отсутствовали какие-либо доказательства, инстинкт подсказывал, что за этим стоят греки. У старика Николаидиса, что и говорить, был повод для мести: он потерял любимого сына, я уж не говорю о том, какой сильнейший удар мы нанесли его самолюбию. Да, прошло время, но наверняка жажда наказать обидчиков только усиливалась с каждым Рождеством и днем рождения, проведенными без Кристоса. К тому же старик водил дружбу с албанцами, а всем известно, что лучших профессиональных убийц в Европе не найти.

Из винного отдела «Эдьяра» дверь вела на боковую улочку. Я не мешкая вышел через нее и повернул налево. То была улица с односторонним движением, и я быстрым шагом двинулся навстречу потоку машин — единственная правильная стратегия при сложившихся обстоятельствах. По крайней мере, ты увидишь приближающегося стрелка.

Следя за дорогой перед собой, я вдруг осознал, что действую согласно продуманному плану. Куда бы я ни шел, благодаря какому-то внутреннему импульсу всякий раз выбирал оптимальный маршрут. В моем подсознании словно бы запустилась скрытая программа бегства. Больше всего я жалел, что в тот день не взял с собой пистолет. Я ведь думал, что выхожу ненадолго: выпью чашку кофе, побеседую с доктором и приеду обратно на такси. Пистолет остался в сейфе, в квартире. Теперь беспечность дорого мне обойдется: если даже я сейчас увижу киллеров, то мало что смогу сделать. Придется вернуться домой, открыть свой дурацкий сейф и вооружиться.

Повернув направо, я быстро прошел еще один квартал, свернул налево и вышел на улицу Фобур-Сент-Оноре, как раз там, где хотел: возле дороги, ведущей от Елисейского дворца. Кто бы ни сидел в такси, грек или албанец, он наверняка знал, что это едва ли не самая безопасная улица в Париже, находящаяся под постоянным наблюдением антитеррористических служб. Только теперь я почувствовал себя достаточно спокойно, чтобы взять такси.

Добравшись до своего дома, я попросил шофера остановиться напротив черного хода. Быстро выскочив из такси и пригнувшись, я смогу открыть замок и проникнуть в здание так, что никто меня не увидит. Водитель-араб, наверное, решил, что я сумасшедший. Впрочем, если в его религии считается разумным забивать камнями до смерти женщину за супружескую измену, то мы квиты.

Захлопнув за собой входную дверь, я пробежал по подземному паркингу. Здание из белого камня, построенное в 1840-х годах графом дю Криссье, когда-то было величественным особняком, но со временем сильно обветшало. В прошлом году его отреставрировали и превратили в доходный дом. Я снял там одну из квартир на первом этаже. Хоть она и была совсем маленькой, отставной спецагент вряд ли мог позволить себе такое элитное жилье. Однако мое материальное положение изменилось: три года назад, когда я находился в непродолжительной командировке в Италии, умер мой приемный отец, Билл Мердок.

На похороны меня не пригласили, и это было обидно. Грейс лишь прислала коротенькое письмо, в котором сообщала, что Билл скоропостижно скончался и его уже погребли. Приемная мать ревновала меня к мужу до самой его смерти. Через несколько месяцев я получил от адвоката письмо, из которого узнал, что группа компаний, принадлежавшая Биллу и управляемая офшорным доверительным фондом, перешла к Грейс. Это не стало для меня неожиданностью: они были женаты сорок лет. В письме также говорилось, что по завещанию никаких денег для меня предусмотрено не было, но Грейс все же решила выделить мне долю наследства, обеспечивающую годовой доход в восемьдесят тысяч долларов до конца жизни. И хотя об этом не было сказано прямо, тон письма недвусмысленно свидетельствовал: отныне приемная мать считала себя свободной от каких-либо обязательств по отношению ко мне.

Два года спустя, почти день в день, умерла сама Грейс. Я счел, что ее поведение дает мне право не ехать на пышные семейные похороны, включавшие отпевание в старой епископальной церкви Гринвича.

И вновь, уже не впервые, я остался один на всем белом свете. Я улыбнулся при мысли, что, если бы моя приемная мать умерла первой, Билл наверняка оставил бы мне значительное наследство. А так Грейс завещала все Метрополитен-музею в Нью-Йорке с условием, чтобы на эти средства перестроили галерею, где хранятся полотна старых мастеров.

Все это я узнал из письма того же адвоката. Он также сообщил, что необходимо решить один небольшой вопрос, касающийся имущества Билла. Я ответил, что загляну в его офис в Нью-Йорке, когда в следующий раз буду дома, и выбросил это из головы. Чеки от Грейс приходили регулярно, так что я мог вести жизнь гораздо более комфортабельную, чем позволяла назначенная государством пенсия.

Самое осязаемое преимущество — эта квартира в Париже. Я промчался через кухню бывшего особняка, превращенную в техническое помещение, и взбежал по пожарной лестнице. Открыв дверь рядом с лифтом, я очутился в маленьком холле.

Там я обнаружил женщину. Это была мадам Данута Фурер, моя семидесятилетняя соседка, занимавшая в доме самую большую квартиру. Эта холеная вдова какого-то промышленника-аристократа обладала сверхъестественной способностью — дать любому почувствовать себя уроженцем страны третьего мира.

Бросив выразительный взгляд на мою выбившуюся из брюк рубашку и заметив, как я лихорадочно облизываю языком пересохшие губы, она спросила на своем непостижимо изысканном французском:

— Что-то случилось, мистер Кэмпбелл?

Мадам Фурер знала меня как Питера Кэмпбелла, пребывающего в годичном отпуске управляющего хедж-фондом — единственная профессия, которая, на мой взгляд, позволяла мужчине моего возраста жить в такой квартире и при этом не работать.

— Ничего страшного, мадам, просто я забыл выключить духовку.

Она вошла в подъехавший лифт, а я отпер стальную дверь своей квартиры. Закрыв ее изнутри на засов и не включая света, я пробежал через гостиную с красивыми эркерами, где размещалась маленькая, но постоянно растущая и пополняющаяся коллекция современного искусства. Биллу она бы понравилась.

В темноте я распахнул дверцу платяного шкафа и набрал код небольшого сейфа, где хранились крупная сумма наличными, стопка бумаг, восемь паспортов на разные фамилии и три пистолета. Я вытащил девятимиллиметровый глок с удлиненным стволом, отличавшийся повышенной точностью при стрельбе, проверил его исправность и прихватил запасную обойму.

Сунув пистолет за пояс брюк, я задал себе вопрос, уже давно крутившийся в голове: «Если это греки, то как, черт возьми, они меня разыскали?»

Неужели помогли русские, которым опять понадобились наличные? А может быть, я совершил в банке «Ришлу» какую-то едва заметную ошибку, о которой Маркус Бухер сообщил своим клиентам, и в результате тем удалось установить мою личность? Пусть даже и так, но как греки вышли на меня спустя столько времени? Боже милосердный, я ведь живу в Париже под другим именем!

Раздался стук в дверь, настойчивый и решительный.

Я не прореагировал. Всегда знал, что врагу не составит большого труда проникнуть в здание: наш консьерж Франсуа, известный подлиза и угодник, частенько оставляет входную дверь открытой. Стоит ему услышать, что мадам Фурер спускается на лифте, как он тут же выскакивает на улицу будить шофера лимузина, а потом суетится вокруг пожилой дамы, чтобы она уж наверняка одарила его на Рождество.

Без малейших колебаний я проделал то, что нас учили делать в таких случаях: быстро и бесшумно переместился вглубь квартиры. Опытные наемные убийцы могут действовать следующим образом: прикрепляют к двери пару унций семтекса (это один из видов пластичной взрывчатки с добавкой глины), а потом нажимают кнопку звонка.

Преступник укрывается, скажем, в кабине лифта и взрывает бомбу, запустив ее механизм звонком с мобильника. 21 декабря 1988 года восемь унций семтекса, пронесенных на борт самолета авиакомпании «Пан Американ», следующего рейсом 103, вдребезги разнесли лайнер над шотландским городом Локерби. Можете себе представить, что могло сотворить вдвое меньшее количество этой взрывчатки со стальной дверью и тем, кто подошел бы взглянуть в глазок.

Я миновал гостиную, накинул пиджак, чтобы не виден был пистолет за поясом, и направился дальше. Когда это здание еще было особняком графа дю Криссье, его слуги использовали лифт в качестве бессловесного официанта, доставлявшего готовые блюда из кухни в столовую. Конечная остановка находилась в кладовой дворецкого, которую теперь переделали в жилое помещение, оборудовав там запасную спальню. Именно туда я сейчас и шел.

В ходе модернизации шахта была оснащена электропроводкой. Сказав управляющему, что якобы хочу провести в квартиру высокоскоростной Интернет (надо же было контролировать, как идут дела в моем несуществующем хедж-фонде), я получил разрешение на доступ в шахту лифта для моего подрядчика, который когда-то устанавливал оборудование слежения для «Дивизии». Я попросил его приладить внутри лесенку, ведущую в подвал, подозревая, что теперь арендная плата достигнет заоблачных высот. А сейчас это место и вовсе стало для меня бесценным.

Я открыл дверь кладовки, вытащил съемную панель и меньше чем через минуту уже шел по узкой улочке на задворках нашего здания. В любой момент я был готов увидеть, как фасад девятнадцатого века и эркеры, вошедшие в список культурно-исторического наследия, летят беспорядочной кучей в сторону Елисейских Полей.

Но ничего не произошло. Что же остановило киллеров? Думаю, потеряв объект на пляс де ля Мадлен, они тут же вернулись в мою квартиру и, не зная точно, там я или нет, постучали в дверь.

До чего же хорошо, что я не ответил на стук. Уверен: их было двое, именно столько наемных убийц я бы и сам послал. Сейчас они наверняка прячутся где-то у лифта, поджидая моего возвращения. Это дает мне шанс: если я войду через парадный вход и поднимусь по лестнице, непременно застану киллеров врасплох. Я не был лучшим стрелком в разведшколе, но все же стреляю достаточно искусно, чтобы вывести из игры обоих.

Я свернул с узкой улочки на проспект и замедлил шаг, изучая прохожих глазом профессионала, чтобы убедиться: у тех парней в здании нет поддержки снаружи. Я видел женщин, возвращающихся из фешенебельных магазинов на авеню Монтень; парочку, прогуливающую собак; какого-то мужчину в бейсболке, стоящего ко мне спиной, по виду туриста, разглядывающего витрину в кондитерском магазине рядом с моим домом. Никого похожего на тех, кого я разыскивал. Я перевел взгляд на мостовую и принялся изучать поток транспорта, но и там не увидел ни белого такси, ни стрелков в припаркованной машине.

Я подошел вплотную к парочке: женщина под пятьдесят, на высоких каблуках, и ее дружок, лет на двадцать моложе. Вряд ли они полностью закроют меня от взора сидящего на крыше снайпера, но, несомненно, усложнят его задачу. Таким образом, находясь под прикрытием, я неуклонно сокращал расстояние до своего дома: восемьдесят ярдов, сорок, двадцать…

Когда я миновал кондитерский магазин, мужчина в бейсболке бросил мне в спину:

— Не легче ли было просто открыть нам эту гребаную дверь, мистер Кэмпбелл?

Сердце мое замерло и рухнуло куда-то в область желудка. В следующее мгновение в моем сознании возникли две совершенно ясные, но противоречащие друг другу мысли. Первая: вот так, значит, все и заканчивается? Отставной агент пал жертвой собственных интриг на парижской улице, убит выстрелом в голову, предположительно человеком, находившимся внутри кондитерского магазина. Я представил, как лежу, истекая кровью, на тротуаре, а киллер прячет пистолет в карман и вместе со своим дружком, тем самым типом в бейсболке, направляется — куда же еще? — к белому такси.

Вторая мысль: нет, что-то непохоже, что меня собираются убить. Даже если на крыше здания или в номере отеля «Плаза Атени» притаился снайпер, парень в бейсболке просто дал бы ему сигнал, и стрелок выполнил бы свою работу. Это только в кино плохие парни испытывают патологическую потребность рассказать вам историю своей жизни, прежде чем спустить курок. В реальном мире никто с тобой разговаривать не станет: вокруг полно опасностей, а убийца слишком возбужден, поэтому стремится закончить дело поскорее. Будучи профессионалом, я прекрасно это знал. Хотя, с другой стороны, из всякого правила есть исключения.

Да уж, ситуация: не знаешь, от чего напрудить в штаны — от страха или от облегчения. Я взглянул на мужчину, который окликнул меня: худощавый, чернокожий, лет пятидесяти с небольшим, красивое, слегка потрепанное жизнью лицо. Скорее бракованный фарфор, чем антиквариат из Лиможа, вынес я про себя вердикт. И убедился в справедливости своей оценки, когда незнакомец подошел немного ближе и я увидел, что он сильно хромает на правую ногу.

— Вы, кажется, назвали меня «мистер Кэмпбелл»? Вы ошиблись, — сказал я по-французски, стараясь воспроизвести свойственную парижанам пренебрежительную интонацию. — Вероятно, с кем-то меня перепутали.

Я старался выиграть время и понять, что происходит.

— Думаю, мы сойдемся на том, — ответил он по-английски, — что Питер Кэмпбелл — вымышленный персонаж, никакой лицензией, дающей право торговли на Уолл-стрит, этот человек не владеет, а хедж-фонда, которым он якобы управляет, в природе не существует.

Ну и ну! Откуда, черт возьми, ему это известно?! Я как бы ненароком подвинулся, так что мой собеседник оказался между мною и окном кондитерской.

— Итак, если вы не Кэмпбелл, то возникает вопрос: кто же вы на самом деле? — спокойно продолжал он. — Может быть, Джуд Гарретт, агент ФБР и писатель? Вряд ли, ведь тот мертв. Да, кстати, что касается Гарретта, тут есть еще одна весьма любопытная деталь. Видите ли, я беседовал с его кузиной в Нью-Орлеане, и ее очень удивили литературные достижения двоюродного брата. Сказала, что Джуд навряд ли прочитал за всю свою жизнь хоть одну книгу — какой уж из него писатель!

Надо же, этот тип столько знает обо мне, а я до сих пор жив! Киллер он все-таки или нет? Я оглядел крыши домов в поисках снайпера.

Чернокожий внимательно смотрел мне в глаза, следя за каждым моим движением, и продолжал гнуть свою линию:

— Вот что я думаю, мистер Кэмпбелл, или как вас там зовут на самом деле. Вы живете под фальшивым именем. И издали эту книгу, приписав авторство умершему человеку, чтобы сберечь свою шкуру. Скорее всего, вы работали на правительство и ваше подлинное имя известно лишь очень узкому кругу людей. Полагаю, было бы не слишком разумно с моей стороны спрашивать, какую именно работу вы выполняли. Да, по правде сказать, меня это и не очень волнует. Ваша книга — лучшая из всех, что я прочитал по технике расследования, и я просто хочу поговорить о ней.

Я удивленно уставился на него, а потом выпалил по-английски:

— Вы всего лишь хотите поговорить о книге?! А ведь я собирался вас застрелить!

— Меня это не удивляет, — сказал он, понижая голос. — Как к вам обращаться — «мистер Гарретт»?

— Кэмпбелл, — процедил я сквозь зубы. — Моя фамилия Кэмпбелл.

— Ладно, пусть будет мистер Кэмпбелл. Так вот, боюсь, что я и впрямь вел себя как потенциальный убийца. Вы уж, пожалуйста, на меня не обижайтесь.

Тут я окончательно перестал что-либо понимать. А незнакомец с мрачным видом протянул мне руку. Впоследствии я узнал, что этот человек практически никогда не улыбается.

— Бен Брэдли, — сказал он тихо. — Лейтенант убойного отдела, полицейское управление Нью-Йорка. В настоящее время восстанавливаюсь после тяжелого ранения.

В полной растерянности я пожал ему руку — а что еще мне оставалось делать? Вот так поворот: коп, заново учившийся ходить, встретился с вышедшим в отставку тайным агентом.

В тот вечер, когда состоялось наше знакомство, мы оба думали, что сошли с дистанции и наша профессиональная жизнь осталась в прошлом. И даже не подозревали, насколько важной, я бы даже сказал судьбоносной, оказалась эта встреча. Впоследствии я не раз удивлялся тому, до чего же причудливо все переплелось: загадочное убийство в гостинице «Истсайд инн», гибель Кристоса Николаидиса на острове Санторини, провал секретной операции в Бодруме, наша дружба с Беном Брэдли и даже притча, которую много лет назад рассказал мне в Таиланде буддийский монах. Если бы я верил в судьбу, мне пришлось бы признать, что все направляла свыше чья-то рука.

Очень скоро я узнал: мне предстоит новое задание, которое определит мое будущее. В один прекрасный день меня вновь, против моей воли, насильно втащили в мир спецслужб, и я, похоже, навсегда распрощался с надеждой обрести нормальную жизнь. Не зря говорят: если хочешь рассмешить Бога, расскажи Ему о своих планах.

Почти не располагая информацией, испытывая недостаток времени, я получил задание, которого любой спецагент страшится больше всего: мне предстояло разыскать человека, не имеющего никаких корней и связей, не состоящего на учете в полиции, не упомянутого ни в одной базе данных. Этакое неклейменое животное, призрак.

Боюсь, дальнейшее мое повествование окажется не слишком приятным. Если вы хотите спокойно спать по ночам и, глядя на своих детей, думать, что их жизнь будет достойной и счастливой, вам лучше не знакомиться с этим человеком.

Примечания

1

Авторский прием Терри Хейза состоит в том, что некоторые реалии, в том числе и российские, отличаются от тех, которые существуют на самом деле.

2

Корпорация РЭНД (англ. RAND — аббревиатура от «Research and Development», «Исследование и разработка») — некоммерческая организация, стратегический исследовательский центр, который оказывает содействие научной, образовательной и благотворительной деятельности в интересах общественного благополучия и национальной безопасности США.

3

С отличием (лат.).