В СВОЁ ВРЕМЯ. Воспоминания о современниках

Терентiй Травнiкъ

Автор в интересной и увлекательной форме рассуждает о событиях своей юности. В книгу вошли очерки и эссе, рассказывающие не только о его друзьях и знакомых, но и тех людях, которые в той или иной степени повлияли на формирование его творческих взглядов и интересов. В основном статьи в книге затрагивают период конца ХХ столетия, когда страна переживала не только спад, но и подъем, который неизменно найдёт отражение в делах будущих поколений.

Они сгорали за Родину: 30-35-42-28-27…

Облачность, равно как и тьма, не свойственны духу, а потому, пусть и через десятки лет, но уступают место свету. Вне всякого сомнения, что с середины девятнадцатого века отечественная лира начала набирать силу и вслед за гением Пушкина и Лермонтова зазвучали струны-строфы поэтов-народников Леонида Трефлева, Ивана Сурикова, Алексея Апухтина и других.

На фотографии Борис Рыжий (1974—2001)

Поэтическое слово на Руси — дело, надо сказать, особое, потому как опара для него получается замесом родного языка, широты русской души да любви Божией. Вот потому глубоко и прорастает слово это — если честно оно сеяно, то в самое сердце народное корни свои пускает. Да и разве могла русская поэзия быть иной при таких начальных условиях? И да, и нет, но, выкормленная и сухарями, и караваями, с девятнадцатого века к первой половине двадцатого она все-таки сумела заговорить с народом на его родном языке. Заговорила слёзно и лихо, метко и хлёстко, пронзительно заговорила со снобами стихосложения и с пишущими интеллектуалами, и с теми, у кого поэзия — ради поэзии, со всеми лирниками и слагателями. Быть же поэтом народным — статья расстрельная, и это обязывает…

Как среди цветов есть и полевые, и садовые, так и в русской ритмико-рифмической словесности присутствуют им подобные, но только не цветы — авторы. Будучи разными, и те, и другие стремятся к одному: к воле и свободе, без коих невозможно словотворчество на этой земле, а ещё — к правде. Здесь же речь пойдёт о полевых…

Удивительно все-таки, насколько своевременно посылает Небо вестников совести на русскую землю. Приходят они из народа и остаются с ним на века. Есть оно в каждом из них — это щемящее и почти надрывное единство, единение в том, как отдавали и отдают они себя — полностью, без остатка, принося свою жизнь в жертву служению. Их было немного, но они приходили вовремя, но, увы, почти всегда не ко двору: уж больно ёмкими и глубокими оказывались их души. И все же они не только были, но и… есть.

Раздвигая завалы революционного оползня, в России появляется «подрязанец» Сергей Есенин — наивный и трогательный, полный романтизма златовласый и голубоглазый бунтарь. Явный и, пожалуй, первый представитель российского полевого соцветия. С него, с его стихов, с его жизни — горькой и бесшабашной, полной чувств к женщине, к Родине, да и к самой жизни начинается истинно русская народная поэзия. Такого она выбирает для себя, такой она остаётся и будет с каждым, кто примерит её домотканую терновую рубаху, скроенную из бунтарства, пьянства и не по годам ранней смерти… Отныне народ не может без своего поэта, и дальше дело за малым — вымолить, упросить Небеса послать нечто подобное, точнее, кого-то… И Небеса слышат, и Небеса посылают.

Гения Есенина хватило на десятки лет. Он сумел воскреснуть в своей лире. Увы, но война не дала состояться поэтам такого уровня, она их просто убила, но они, уверен я, были народными, и сохранились их имена: Павел Коган, Борис Смоленский, Николай Майоров… Кто-то из них был из полевых. Вот только война оборвала путь… Но незадолго до её начала один за другим — первый в январе тридцать шестого, второй в январе тридцать восьмого — пришли Николай Рубцов — с вологодчины, и москвич Владимир Высоцкий. Оба были из полевых, но заговорили они в шестидесятые, и опять слава и… пьянство, дерзость и запредельная самоотдача пошли рука об руку с ними. На этот раз у Высоцкого нашлась ещё и гитара, и тогда песня сделала своё дело — разлетелась по свету, а с нею и слово поэта. Оба ушли из жизни молодыми: Рубцов — в тридцать пять, Высоцкий — в сорок два…

И опять Русь замерла в ожидании и вновь стала просить своего, народного поэта, и он появился, теперь уже в восьмидесятые. На этот раз эстафету принял череповчанин Александр Башлачёв. С этим невысоким, худым пареньком в страну пришло недолгое «время колокольчиков», что звенели с беспощадной жаждой правды, надломом, надрывом…

И снова — пьянство и ещё более ранняя смерть поэта: в двадцать восемь. Башлачёв не дожил ни до развала Союза, ни до лихих, скорее позорных, девяностых. Он сгорел раньше, ушёл, оставив свет сотням и тысячам его попутчиков. Больно и горько, но лихое время не терпит пустоты, и к началу девяностых выводит на авансцену своего нового Леля, выводит на заклание. Теперь им становится челябинец Борис Рыжий. Лучший, как мне кажется, поэт своего поколения. Недолог век цветов полей, и гениальный поэт уходит из жизни в свои двадцать семь, оставив в посмертной записке: «Я всех вас любил. Без дураков».

Со дня смерти Бориса Рыжего прошло почти двадцать лет. А есть ли сегодня тот, кто из них, тех самых цветов полей — цветов России? Есть ли честный, открытый, простой… русский человек-поэт. Не хочется думать о плохом, а потому все равно ищу, ищу — ищу и нахожу: и теперь это питерец, точнее ленинградец, как он себя называет. На Руси снова есть поэт — человек без амбиций и честолюбия, светлый, искренний и снова простой: все сходится — жив курилка! Зовут его — Игорь Растеряев. Говорить о нём можно долго, но всё-таки его надо слушать, а лучше ещё и смотреть… Смотрю, слушаю и понимаю, что не ошибся — он самый!

Бог милостив — сегодня в России вновь есть поэт, самый настоящий народный поэт! А значит, он и принял эстафету и продолжил, по его же словам, «…самый главный бой за звание человека». Так пусть же будет все хорошо, Игорь! Так, как и должно быть…