1983-й. Мир на грани

Тейлор Даунинг, 2018

В настоящей книге речь идет о международном политическом кризисе 1983 года, когда мир в очередной раз оказался на грани ядерной войны. Опираясь на документы американских архивов, Тейлор Даунинг проводит кропотливый анализ драматических событий. В центре внимания – сложности и хитросплетения американо-советских отношений, а также политические приоритеты Рейгана и Андропова – лидеров мировой политики той эпохи. Труд Тейлора Даунинга, сочетающий научную основательность с занимательностью изложения, может быть интересен не только специалистам-историкам, но и самому широкому кругу читателей. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

4. Операция РЯН

Последствиями возможной ядерной катастрофы были глубоко обеспокоены и советские руководители. В 1972 году Генеральный штаб советского Министерства обороны разработал военную игру, участвовать в которой должны были Леонид Брежнев и премьер-министр [председатель Совета министров СССР] Алексей Косыгин. Учения начались с сообщения об американском первом ядерном ударе, якобы нанесенном по СССР. По результатам компьютерного моделирования этих учений, Советская армия сократится до одной тысячной своей численности; 80 млн советских граждан умрут в первые же минуты; 85 процентов советской промышленности будет обращено в руины. Как вспоминал присутствовавший на учениях советский генерал, и Брежнев, и Косыгин были заметно потрясены масштабом этих разрушений. Во время этих учений Брежневу было предложено нанести ответный удар, запустив три межконтинентальных баллистических ракеты без ядерного заряда. Когда пришло время нажать на кнопку, чтобы запустить ракеты, Брежнев заметно побледнел и его рука задрожала. Он с волнением повернулся к стоявшему рядом министру обороны и несколько раз попросил его подтвердить, что после пуска не будет никаких последствий. «Вы уверены, что это просто учения?» — нервно спросил Брежнев^[78].

Брежнев пришел к власти в 1964 году, после отстранения от власти Хрущева, когда его назначили первым или Генеральным секретарем. Косыгин стал председателем Совета министров (по сути — премьер-министром), Николай Подгорный — президентом [председатель Президиума Верховного Совета СССР]. Через три года они назначили Юрия Андропова председателем КГБ. Эти четыре человека управляли Советским Союзом 20 лет. Все это время, пока СССР был вынужден догонять Америку в неослабевающей гонке вооружений холодной войны, советская экономика работала на пределе возможностей. Она по-прежнему опиралась на тяжелую промышленность и зависела от колоссального военно-промышленного заказа. Все экономическое и промышленное планирование было по-прежнему централизовано, как во времена Сталина. На производство товаров потребления почти не обращали внимания. Образом жизни в Советском Союзе стали очереди — за едой, за предметами повседневной необходимости и за любыми предметами роскоши, изредка попадавшими на прилавки. Универмаги имелись в большинстве городов, но в них был, как правило, очень небольшой выбор, и многие из продававших товаров были не по карману обычным гражданам. Но появлялись, конечно, и новинки. Например, в 1970-х годах довольно дешевыми и широко доступными стали небольшие транзисторные радиоприемники, хотя количество станций, которые они принимали, было строго ограничено. Уровень обслуживания потребителей, с точки зрения западного человека, был ужасным. Местные чиновники отличались равнодушием, некомпетентностью и, если они состояли в партии, зачастую высокомерием. Дома, даже недавно построенные, были плохого качества. Личные автомобили были редкостью; люди в советских городах ездили на велосипедах или в переполненных автобусах. Граждан, от колыбели до могилы, держали в повиновении системой, основанной на идеологии марксизма-ленинизма. Образование было доступным; здравоохранение — бесплатным. Безработицы официально не существовало. Считалось, что преступности нет. Газеты, радио и телевидение были доступны большинству, но всегда контролировались и проводили линию партии. Зрелища и искусства были нацелены на воспитание граждан в духе традиционной советской морали. Доступным и дешевым товаром являлась водка, что сказывалось на производительности труда. Количество рабочих дней, потерянных из-за пьянства, не учитывалось официальной статистикой, но было колоссальным.

В центре однопартийной системы находилась партийная элита, известная как номенклатура. На вершине располагалось Политбюро ЦК КПСС, действовавшее при поддержке Секретариата ЦК КПСС, этим органам были подотчетны партийные секретари всех областей Советского Союза — от границ с Западной Европой до азиатского побережья Тихого океана, от полярной тундры до пустынь Центральной Азии. Им подчинялась обширная сеть партийных организаций, руководившая заводами и предприятиями, школами и университетами, больницами и, наконец, магазинами и универмагами. За всем этим бдительно следил КГБ, который был везде, где встречались или работали группы граждан. Элите, управлявшей системой, предоставлялись разные привилегии как для нее самой, так и для членов семей, привилегии, которых не было у других граждан. Например, отпуск представители элиты проводили на хороших черноморских курортах или в домах отдыха в горах; они лечились в лучших больницах и первыми покупали телевизоры и автомобили. Строго говоря, номенклатурой считались те представители власти, назначение которых официально одобрялось коммунистической партией. По некоторым данным, в ее состав входило около 100 тыс. человек^[79].

Внешняя политика Брежнева с конца 1960-х до начала 1980-х годов мало изменилась. Брежнев содействовал разрядке отношений с Западом, но в то же время хотел сохранить советский контроль над режимами Восточной Европы, которыми управлял еще Сталин. Брежнев гордился освободительными движениями, участвовавшими в национальной борьбе некоторых стран третьего мира, таких как Ангола, Эфиопия, Никарагуа и Сальвадор. Поддержка Москвой этих движений принимала разные формы, но всегда имела идеологическую основу, поскольку Кремль был настроен на помощь движениям, нацеленным на строительство социализма. Советские руководители надеялись, что это приведет к победе над капитализмом, не вызвав катастрофическую ядерную войну. Брежнев своими глазами видел то разорение, к которому привела Россию Вторая мировая война, и не сомневался, что ядерная война принесет гораздо больше разрушений, и потому ее необходимо избежать. Он полагал, что руководители США придерживаются того же мнения и что обе стороны считают ядерную войну самоубийственной.

Однако в конце 1970-х годов, когда западная экономика эффективно развивалась, сделав ставку на новые технологии и рост потребительских расходов, советская экономика вступила в эпоху застоя, символом которого стал руководитель страны, человек, не желавший радикального изменения режима. Брежневу, когда он стал Генеральным секретарем, не исполнилось и шестидесяти, тогда он был энергичен, выглядел моложаво. Однако в конце 1970-х годов это был уже больной и немощный человек. Во время его многочисленных появлений на экранах телевизоров было видно, что телеоператорам приходится отводить камеры, когда Генеральный секретарь неловко пытается прикрепить медали к лацканам пиджаков награжденных, советское телевидение часто предлагало зрителям подобные сюжеты. Во время официальных выступлений Брежнев говорил неразборчиво. Рассказывали об одном крупном собрании, на котором он официально председательствовал. Внезапно он заерзал и начал вертеть в руках перьевую ручку, с которой не понимал, как обращаться. Ручка начала подтекать, и Брежнев испачкал пальцы чернилами, он позвал помощника, который вскоре вернулся с несколькими носовыми платками, после чего Брежнев начал медленно вытирать руки. Присутствовавшие на собрании потеряли интерес к бубнящим докладчикам и в изумлении смотрели на Генерального секретаря, пытавшегося вытереть забрызганные чернилами руки^[80].

Леонид Брежнев правил Советским Союзом почти 20 лет. В последние годы он выглядел довольно смешно. Позади него справа стоит Андрей Громыко

В эпоху разрядки у пожилых советских руководителей, политическая зрелость которых наступила еще во времена Второй мировой войны, сложилось противоречивое отношение к Западу и в частности к Соединенным Штатам. Оно было столь же искренним, сколь и идеологическим. Запад по своей морали представлялся им индивидуалистическим, алчным и агрессивным, нацеленным исключительно на зарабатывание денег ради личной выгоды. В противоположность ему марксизм-ленинизм искренне полагался на коллективную деятельность на благо всех, хотя действительность была далека от идеала. С другой стороны, в Кремле возрастал и страх перед Западом. Кремлевские руководители понимали, что благодаря своим промышленным и технологическим достижениям он вырвался вперед, особенно в использовании новых сложных технологий, в которых в Москве почти не разбирались. Побывавшие в Америке советские люди потом рассказывали, что в США почти в каждой начальной школе есть компьютеры, которые начинают играть существенную роль в жизни общества — от здравоохранения до производства и продажи потребительских товаров, от экономики до обороны. Однако в Советском Союзе микроэлектроника была редкостью. Не существовало культуры открытости, которая содействовала бы ее разработке. Доступность компьютеров открывала людям мир информационных технологий, предоставляя каждому пользователю доступ к огромному массиву данных. Однако это шло совершенно вразрез с принципами советского общества. В Советском Союзе считалось незаконным владеть даже пишущей машинкой или фотокопировальным устройством, если это только не было разрешено и одобрено государством. Центральная бюрократия контролировала издание каждой книги и содержание всех газет. В СССР не существовало традиции свободного обмена идеями и информацией.

Это сочетание страха перед Западом с признанием увеличивающегося разрыва между западной и советской технологиями способствовало возникновению в Кремле паранойи. Маршал Николай Огарков, первый заместитель министра обороны и начальник Генерального штаба, в марте 1983 года сказал в удивительно откровенном интервью западному журналисту: «Мы не можем сравниться с качеством вооружения США в течение еще одного или двух поколений. Современная военная мощь основана на технологии, а технология основана на компьютерах. В США маленькие дети играют с компьютерами… Здесь у нас даже нет компьютеров в каждом отделе Министерства обороны. И по причинам, которые вы хорошо знаете, мы не можем сделать компьютеры доступными в нашем обществе. Мы никогда не сможем догнать вас в современном вооружении, пока у нас не произойдет экономическая революция»^[81]. Высокопоставленный сотрудник КГБ лаконично резюмировал: «Больные, стареющие руководители, неспособные начать никаких внутренних реформ, окруженные экономически и технологически развитыми западными странами, страшившиеся успехов очень воинственного (по крайней мере, на словах) президента Соединенных Штатов Рональда Рейгана… были реально напуганы до смерти»^[82].

Когда в Кремле распространилась паранойя, советские руководители, чтобы обрести утраченную уверенность, обратились к КГБ. Обширная организация КГБ подразделялась на несколько управлений — внутренней безопасности, контрразведки, пограничных войск, радиоперехвата и так далее. Самым престижным, судя по всему, было управление, занимавшееся внешней разведкой и известное как Первое главное управление (ПГУ). В 1972 году ПГУ переехало в только что построенные здания в Ясенево, на юго-западной окраине Москвы. Это был огромный комплекс с залом заседаний на 800 мест, библиотекой, поликлиникой, хорошо оснащенным спортивным залом и бассейном. Из кабинетов открывался живописный вид на холмы, березовые рощи, зеленые луга, а в летнее время — на золотящиеся пшеничные и ржаные поля. Руководителей на лимузинах ЗИЛ подвозили к комплексу, к их личных отдельным входам. На особых лифтах они поднимались в просторные кабинеты, нередко оснащенные личными саунами или спортивными залами. Поскольку свои машины были лишь у немногих других сотрудников, каждое утро из Москвы мчался поток автобусов, отвозивших работников ПГУ в Ясенево. Рабочий день заканчивался в шесть часов вечера, и все сотрудники устремлялись к отправлявшимся в обратный путь автобусам, и милиция, чтобы ускорить их путь, услужливо останавливала все движение на Московской кольцевой автодороге.

В 1974 году начальником ПГУ Андропов назначил человека, влияние которого будет огромным и который со временем возглавит КГБ. Это был Владимир Александрович Крючков, он станет главным союзником и советником Андропова. У Крючкова было круглое морщинистое лицо с узкими пристально смотрящими глазами. Он был трудоголиком, которого охарактеризовали так: «На официальных фотографиях татарское лицо Крючкова всегда серьезно, уголки губ опущены вниз. Он, собственно, таким и был — неулыбчивым и энергичным»^[83]. В ПГУ он привнес абсолютную уверенность в том, что Запад постоянно устраивает заговоры против советского государства. Как и большинство представителей советского руководства, Крючков не имел понятия о том, как работает американская политическая система с различными ветвями власти и принципом сдержек и противовесов. Так, например, вынужденная отставка Никсона из-за Уотергейтского скандала ошеломила Крючкова. В КГБ считали, что его сместили не из-за общественного негодования, а в результате заговора врагов разрядки, вероятно, сионистов и представителей военно-промышленного комплекса, желавших продолжать торговлю оружием. Привыкшие к управляемой из центра командной экономике, советские граждане в своем большинстве и представить не могли систему, которая успешно действовала без регулирования и контроля. Как говорил об этом один высокопоставленный советский дипломат, у многих его коллег сложилось мнение, «что, должно быть, где-то в Соединенных Штатах находится секретный Центр управления. Сами они привыкли, что всей системой управляет за закрытыми дверьми небольшая рабочая группа, упрятанная в каком-то секретном районе»^[84]. Крючков полностью разделял и подтверждал своими действиями мнение о том, что почти все происходившее на высшем уровне на Западе сопровождалось того или иного рода заговором.

Ракетный комплекс «Пионер» (SS-20). Эти ракеты можно было запускать из укрытий в СССР по целям в Западной Европе

В конце 1970-х годов, опираясь на это миропонимание с присущей ему ограниченностью, режим Брежнева совершил несколько существенных ошибок, которые вызвали негативную реакцию Запада и положили конец длившейся несколько лет разрядке. Больше всего Запад напугало решение Кремля развернуть в Восточной Европе и на западе России новое поколение ракетного комплекса «Пионер» (по классификации США и НАТО — SS-20) с баллистическими ракетами средней дальности. Это решение было плохо продумано и в результате сработало против Кремля. «Ястребы» в США представили его как тайный замысел Советов улучшить свои ядерные позиции в то время, когда Америка отвлеклась на разрядку. Но еще более гибельным и для Советского Союза, и для представления о нем на Западе оказалось другое решение Кремля.

Афганистан традиционно являлся сферой соперничества между русскими царями и западными державами. В 1970-е годы он стал полем битвы холодной войны, когда его прозападный режим свергла просоветская группа афганских армейских офицеров. После этого переворота начались реформы. Доступ к образованию получили женщины, что вызвало гнев мусульманского духовенства, которое при одобрении Ирана и Пакистана стало поддерживать моджахедов, «воинов Бога», открыто боровшихся против коммунизма и «безбожного» режима. В Москву из Кабула поступали просьбы о предоставлении военной помощи, но в апреле 1979 года Политбюро высказалось против отправки войск в Афганистан. Все более отчаянные просьбы о помощи продолжали поступать весь год, и вечером 12 декабря, после еще одного переворота, оставившего впечатление, что Афганистан снова враждебен Советскому Союзу, члены Политбюро встретились, чтобы рассмотреть вопрос о военном вмешательстве. На эту встречу Брежнев приехал пьяным и не мог по-настоящему председательствовать. Попросили высказаться лишь представителей узкого круга Политбюро, имеющих право голоса. Советские военные были против военного вмешательства, но возобладали сторонники «жесткого» курса, в том числе Андропов. Они ссылались на то, что победа исламского фундаментализма над социализмом в Афганистане нанесет большой удар по авторитету Советского Союза. Никто даже и не подумал о том, какой будет реакция Запада. Через две недели, в Рождество, советские танки и десятки тысяч машин мотопехоты пересекли границу и за несколько дней установили в Кабуле новый просоветский режим.

В Вашингтоне администрация, которую до сих пор обвиняли в мягком отношении к Советам, не смогла сдержать гнева. По телефону горячей линии Картер сказал Брежневу, что вторжение в Афганистан может стать «поворотным пунктом» в отношениях между странами. Он потребовал ввести торговые санкции и ввел эмбарго на продажу зерна Советскому Союзу. В советской агрессии Картер усмотрел угрозу всему региону, простирающемуся до Персидского залива и ближневосточных нефтяных месторождений. В своем ежегодном послании «О положении в стране» в январе 1980 года Картер назвал советское вторжение «самой серьезной угрозой миру со времен Второй мировой войны»^[85]. Он прекратил выполнять договор ОСВ II, и Соединенные Штаты начали окольными путями поставлять новое сложное оружие моджахедам, которых в США называли «борцами за свободу», на Западе эта политика привела к катастрофическим результатам, оставив тяжелое наследие в стране, за которую потом будут сражаться еще несколько десятилетий. Со временем много оружия окажется у Талибана, который в 1990-х годах станет надежным прибежищем для Усамы бен Ладена и «Аль-Каиды».

А тем временем советских военных вскоре втянули в войну с партизанской армией, в войну, которую они не могли выиграть, но которую, как оказалось, было очень трудно прекратить. К середине 1980-х годов через Афганистан прошли более 600 тыс. советских военных. В СССР эта война была чрезвычайно непопулярна. В похоронных мешках домой отправили сотни, а потом и тысячи тел молодых советских солдат. Обычно их грузили по ночам, втайне от репортеров, опасаясь огласки, в гигантские транспортные самолеты, известные под названием «Черные тюльпаны». Родным погибших почти ничего не сообщали о том, что произошло с их близкими, и запрещали ставить в их честь какие бы то ни было военные памятники. Ветеранов, известных как «афганцы», на родине люди сторонились из-за слухов о совершенных ими в Афганистане военных преступлениях, им приходилось бороться с советской бюрократией за пенсии и пособия^[86]. Война растянулась на годы и стала известна как «Вьетнамская война Советского Союза». Хорошо информированный и высокопоставленный сотрудник КГБ резюмировал чувства многих, когда сказал: «Мы все погрязли в этой войне, мы не можем выиграть и не можем выбраться из нее. Это нелепость»^[87].

С начала своего президентства Рональд Рейган, взяв курс на конфронтацию с Советским Союзом, стал говорить с ним языком агрессии. В своей первой пресс-конференции он обвинил Советы во лжи, заявив, что ради достижения своих целей Советы идут на обман. Отвечая на вопрос журналиста о том, продолжает ли стремиться Советский Союз к мировому господству, Рейган сказал: «Единственная мораль, которую они признают, — это та, которая будет способствовать их делу. А это значит, что ради этого они оставляют за собой право совершать любые преступления, лгать и обманывать». Далее он сказал, что «мы руководствуемся другими правилами»^[88].

В Москве Кремль ожидал враждебного отношения Рейгана, но агрессивный тон, который сразу же взяла эта новая администрация, вызвал у него недоумение и озабоченность. Больше всего стареющие руководители хотели, так или иначе, сохранить существовавший до сих пор ядерный паритет. Собравшись 11 февраля 1981 года, члены Политбюро были раздражены всем и по очереди осудили нового американского президента. Советский посол в Вашингтоне писал, что еще никогда «советское руководство не было так сильно настроено против американского президента»^[89]. Однако еще больше, чем резкими словами Рейгана, Кремль был обеспокоен его согласием продолжить размещение в Западной Европе ракет «Першинг-2» и крылатых ракет. В Кремле это сочли не ответом на размещение СССР ракетного комплекса SS-20 («Пионер»), но истолковали исключительно как воинственный шаг США, что усилило страх советских руководителей перед западными технологиями. Москва была вполне досягаема для ракеты «Першинг-2», запущенной из Западной Германии, так что в Кремле это размещение восприняли как попытку изменить соотношение ядерных вооружений в пользу Запада. Если эта ракета будет использована для нанесения первого удара, то на него будет почти невозможно ответить за те несколько минут, которые будут в распоряжении у Кремля. Пожалуй, кремлевские руководители даже не успеют добраться до защищающих от ядерного удара подземных бункеров, построенных специально для них: от центра Москвы до этих бункеров нужно было доехать на подземном метро. Предстоящее в скором времени размещение ракет крайне дестабилизировало положение. Один советский советник по обороне позже вспоминал, что «единственной возможной целью этих ракет было наше руководство в Москве, потому что “першинги” не могли долететь до большинства наших ракет»^[90]. Требовался новый уровень готовности к первому удару, который могли нанести Соединенные Штаты. В случае необходимости Советскому Союзу требовалось запустить своим ракеты первым, чтобы его не застали врасплох и не уничтожили.

Запуск ракеты «Першинг-2», всего шесть минут полетного времени до Кремля

К началу 1980-х годов уже не только Брежнев и его ближайшее окружение, но и остальные советские руководители понимали, что международная обстановка (то, что они называли «соотношение сил в мире») меняется не в их пользу (на Западе это называлось «баланс сил»). Андрей Громыко, многолетний министр иностранных дел, был вынужден признать, что «международная обстановка… изменилась к худшему»^[91]. Советские руководители видели, что оборонный бюджет США, увеличиваясь невиданными темпами, не оказывает, судя по всему, давления на экономику, находившуюся на подъеме. Они наблюдали за тем, как происходит размещение новых систем вооружения, предоставляющих Соединенным Штатам возможность нанесения упреждающего ядерного удара, и ощущали усиление позиции Вашингтона, в которой они усматривали возрождение агрессивности. Выступая в 1981 году перед офицерами КГБ, Крючков сказал: «Политическое положение в мире становится все хуже и хуже, и этому не видно конца»^[92]. Как говорил один ведущий сотрудник ЦРУ, все советские руководители были людьми «ограниченными, с узкими взглядами»; они были «прозаичными, замкнутыми и зацикленными на себе»; «страдая паранойей, они боялись… собственного народа и мира, который, как они думали, был неизменно враждебным и угрожающим»^[93].

Андропов, наблюдавший за этим миром с Лубянки, заметил, как изменилось отношение к Советскому Союзу, и это усилило его параноидное восприятие Соединенных Штатов. В мае 1981 года, вскоре после возвращения в Белый дом Рейгана, поправившегося после покушения, в Москве состоялось крупное совещание работников КГБ. На нем присутствовал Брежнев, в секретном выступлении осудивший политику Рейгана. Андропов пошел еще дальше. Он сказал, что новая американская администрация активно готовится к войне, и, к изумлению многих присутствовавших, заявил, что существует большая вероятность того, что США нанесут упреждающий ядерный удар. Андропов потребовал приступить к осуществлению совершенно новой разведывательной операции при совместном участии КГБ и ГРУ (Главное разведывательное управление, советская военная разведка). Она получила название «Операция РЯН»: это был акроним, образованный из первых букв термина «ракетно-ядерное нападение». Всему аппарату советской разведки было поручено отслеживать признаки подготовки к применению ядерного оружия и Соединенными Штатами, и его союзниками по НАТО, с тем чтобы у Кремля было время подготовиться и нанести ответный удар^[94].

Советских руководителей преследовало страшное воспоминание о 22 июне 1941 года, о внезапном нападении Германии на Советский Союз — об операции «Барбаросса». Для СССР это был тяжелый, мучительный опыт, память о котором была еще относительно свежа у людей, правивших в Кремле. Неподготовленность к нападению нацистов привела к гибели десятков миллионов человек, пленению сотен тысяч солдат Красной армии, оккупации значительной части территории западной России и Украины и ужасной войне, после которой страна превратилась в руины. Кремлевские руководители были готовы на все, чтобы страну больше никогда не застали врасплох. Благодаря операции РЯН они будут предупреждены о грядущем нападении.

Почти при каждом иностранном советском посольстве находился постоянный офицер КГБ с группой подотчетных ему сотрудников. Численный состав этих резидентур был разным. Британия являлась ключевым игроком западного альянса, однако резидентура КГБ в Лондоне, насчитывавшая 23 агента, была, как считало ее руководство, недостаточно большой. Кроме того, в Лондоне находились 15 агентов, работавших на ГРУ. Еще больше советских агентов КГБ находилось в советском посольстве в Вашингтоне. Резидентуры посылали регулярные отчеты по всем вопросам, интересовавшим центральное управление КГБ в Москве. Нередко эти отчеты содержали лишь сводки того, о чем писали в местных газетах. Однако резидентуры вели и подпольную работу, они вербовали и руководили оперативными агентами из числа организаторов левых партий или рабочих групп, местных политиков или журналистов и иногда из среды военных. Некоторые становились агентами из-за своих убеждений, другие из-за денег. Для обеспечения этой деятельности на зарубежные счета переводились миллионы долларов. Было очень важно гарантировать отправку этих отчетов в Москву. А когда никакой новой информации не появлялось, было принято подтверждать все то, что хотела услышать Москва. Резидентура считалась хорошей, если она составляла по несколько отчетов в неделю, а иногда и по несколько в день. От этого нередко зависело продвижение сотрудников по карьерной лестнице. Зачастую Москва, Центральное управление КГБ, судила о резидентуре не по качеству переданных ей сведений, а по их количеству.

Для проведения операции РЯН агентам в США, Британии, других главных странах НАТО и Японии было поручено выявлять особые признаки, или показатели, которые, по мнению руководства КГБ, указывали на подготовку к нанесению ракетного удара. В целом можно было выделить пять главных категорий: политическая, военная, разведывательная, гражданская оборона и экономика^[95]. Агентам, работавшим в рамках первой категории, было приказано выявлять признаки, содержавшиеся в заявлениях политических лидеров, обращая внимание на внезапную смену их тональности, на усиление агрессивности. Кроме того, агентам было приказано следить за местонахождением этих руководителей: их внезапный отъезд или изменение их расписания могли свидетельствовать о наступлении чрезвычайной ситуации. К военной категории относилось множество признаков. Состояние повышенной боеготовности могло свидетельствовать о том, что армия США или войска НАТО готовятся нанести удар. Любая необычная активность или усиление мер безопасности в районе расположения военно-воздушных баз или пусковых ракетных шахт могли свидетельствовать о подготовке к нанесению ядерного удара. Агентам, наблюдавшим за состоянием гражданской обороны, приказывали наблюдать и за приготовлениями к близкой войне, к которым могли относиться эвакуация высших должностных лиц, создание запасов консервированной крови или освобождение больниц от пациентов, не требовавших срочного лечения. Все это могло означать подготовку к нанесению ответного удара. Людям, наблюдавшим за экономическими факторами, предписывалось обращать внимание на изменения в банковском секторе или количества находящихся в обращении денег. Многие из этих признаков были включены в перечень, потому что по этим направлениями СССР сам готовился к ядерному удару, и там естественно предположили, что и другая сторона будет действовать аналогично.

Операция РЯН относилась к категории агентурно-оперативных операций и предполагала разведку путем непосредственных контактов с источниками информации. Существовали и дополнительные варианты радиоэлектронной разведки, но в таком случае КГБ и ГРУ полагались на наблюдения своих оперативников. В некоторых случаях признаков было крайне мало. Например, резиденту КГБ в Хельсинки просто велели докладывать о любых признаках эвакуации посольства США или сообщить о том, закрываются ли американские компании. В других странах, которые, как считалось, будут играть наиболее заметную роль в нанесении военного удара, агентов просили выявлять любые признаки мобилизации. Им сообщили, что в их планах мероприятий на 1982 год эта задача должна стать первоочередной^[96]. За первый год количество показателей значительно выросло, в результате КГБ составил перечень из 292 таких «признаков напряженности». Девиз операции выражался в словах «Не просмотрите».

Факт начала операции РЯН был подтвержден в ежегодном отчете КГБ за 1981 год, предоставленном Андроповым Брежневу. В этом отчете Андропов утверждал, что КГБ осуществил «меры по усилению разведывательной работы в целях предупреждения возможного внезапного развязывания противником войны». Для этого агентами «активно добывалась информация по военно-стратегическим проблемам, об агрессивных военно-политических планах империализма [Соединенных Штатов] и его пособников»; «повысились актуальность и эффективность активных мероприятий по линии разведки»^[97].

От агентов стало поступать так много отчетов, что в Москве, в Центральном управлении КГБ, была создана компьютерная программа для обработки потока всей информации. Скорее всего, это была простая и, видимо, довольно примитивная программа, распределявшая информацию по разным категориям в соответствии с ее относительной значимостью. Например, при выявлении признаков приведения военных баз в состояние максимальной боеготовности наибольшее значение придавалось информации о сборе запасов консервированной крови или об освобождении больниц. Привлекательность подобной системы заключалась в том, что она, как казалось, давала научную основу для понимания и интерпретации различных, а иногда и обескураживающих данных разведки. Однако способность советской компьютерной технологии справиться с анализом данных в таком масштабе вызывала явный скептицизм. Начальник восточногерманской службы внешней разведки в служебной записке писал, что, если судить по уже имеющемуся опыту, «в СССР существует опасность неисполнения программ вычислительной системы». Он просто не мог поверить, что Советы способны создать сложную компьютерную программу^[98].

Может быть, именно поэтому в одном из сверхсекретных центральных залов Главного управления КГБ в Москве был изобретен альтернативный метод демонстрации собранных разведданных. Это была более «старая технология», представленная стоящей посреди зала большой плексигласовой доской, на которой наглядно демонстрировалось происходящее. На боковой части доски, сверху вниз, были перечислены пять главных критериев, по которым велось наблюдение; наверху были перечислены основные находившиеся под наблюдением страны, разделенные по степени серьезности выявленных показателей. Всякий раз, когда сообщали о новом показателе, свидетельствующем о приготовлениях к нанесению удару, на доске фломастером рисовали крест. Представление о степени опасности ситуации высокопоставленные сотрудники КГБ могли составить в любой момент, всего лишь взглянув на доску и подсчитав, сколько на ней крестов. Чем больше было крестов, тем, следовательно, больше было и показателей, о которых поступили донесения. Это было просто, но руководителям советской разведки, судя по всему, нравилось, что данные демонстрируются именно так^[99].

Выявлять признаки подготовки к войне было, вероятно, вполне разумно. Однако, как и в каждой разведслужбе, едва это задание спускалось на уровень оперативных агентов КГБ, запросы становились все масштабнее и все абсурднее. В Лондоне и Вашингтоне агентам велели подсчитывать количество светящихся окон в таких правительственных зданиях, как Министерство обороны, Государственный департамент или военные объекты. Считалось, что если сотрудники засиживаются за работой допоздна, то это явный признак последних приготовлений к войне. Сотрудникам Центрального управления КГБ и в голову не приходило, что просто рано утром в помещениях этих зданий работают уборщицы^[100].

Многие агенты считали эту операцию нелепой. В Лондоне от одного высокопоставленного оперативника КГБ требовали направлять информацию для РЯН, например, подсчитывая количество освещенных окон в Форин-офисе [Министерство иностранных дел Великобритании], а также найти планы эвакуации высокопоставленных чиновников и военных накануне ядерной войны. Как и его коллеги-агенты, он относился к подобному цинично, но ему не оставалось ничего другого, как подыгрывать. «Мы выполняли инструкции только на словах, — вспоминал он. — Мы делали вид, что их исполняем и писали отчеты о том, как старательно мы пытаемся изучить Форин-офис», — говорил он своим коллегам^[101]. Этого агента звали Олег Гордиевский, ему предстояло сыграть важную роль в разворачивающейся драме.

Даже отделение КГБ в Ленинграде, втором крупнейшем советском городе (ныне Санкт-Петербург), получило предупреждение о том, что для мира настал самый опасный со времен Второй мировой войны момент, и всем агентам приказали выявлять признаки нападения, возможно, через соседнюю Финляндию. Олег Калугин, руководитель тамошнего управления КГБ, тайно, у себя дома, слушал радиостанции «Всемирная служба Би-Би-Си» и «Голос Америки». Он просто «не мог поверить» тому, что услышал от московского Центра, и спрашивал себя: «Что же это такое творится?» Он вспоминал, что «многие резидентуры КГБ и ГРУ, услышав эти предупреждения из Москвы о неизбежном ядерном ударе… отнеслись к ним очень скептически и восприняли это как еще один пример кремлевской паранойи»^[102].

Однако в операцию РЯН были включены не только сотрудники КГБ и ГРУ. Существуют доказательства того, что агентам чехословацкой и болгарской разведслужб тоже поручили выявлять признаки боеготовности в странах НАТО и военных приготовлений^[103]. Служба внешней разведки Германской Демократической Республики (Hauptverwaltung Aufklärung, HVA, Главное разведывательное управление, ГРУ) являлась отделением восточногерманской секретной службы Штази. Располагавшаяся в огромном комплексе зданий вдоль улицы Норманненштрассе в округе Лихтенберг, она, несомненно, считалась самой эффективной разведывательной службой в Восточной Европе. Маркус Вольф, начальник Главного разведывательного управления, был столь неуловим, что западные разведслужбы прозвали его «человек без лица». От ГРУ ГДР тоже требовали искать признаки для РЯН. Вольф относился к этому скептически и позже написал, что «наши советские партнеры стали одержимы угрозой ракетно-ядерного нападения». Агентам ГРУ ГДР приказали пройти военную подготовку и участвовать в учебных тревогах. Вольф писал: «Как и большинство людей из разведки, я считал эти военные игры тягостной тратой времени, но эти приказы не подлежали обсуждению, как и другие указания сверху»^[104]. Поэтому ГРУ ГДР тоже было вынуждено подчиниться приказу и обязать своих сотрудников искать то, что приказали искать.

Но, какими бы сомнительными ни были эти приказы, ни один агент какой-либо резидентуры КГБ или разведслужбы Варшавского договора не хотел рисковать своей карьерой, высказывая свое мнение и подвергая сомнению цели РЯН. От агентов требовалось сообщать информацию, даже если они сомневались в ее необходимости или обоснованности. Чем более тревожными были сообщения, тем больше агентов благодарили за их усердие. Один агент КГБ в Лондоне услышал в новостной передаче Би-Би-Си обычное сообщение о кампании по привлечению новых доноров крови и передал эту информацию в Москву. Главное управление, откликнувшись на нее, ответило, что это сообщение представляет чрезвычайный интерес в качестве свидетельства подготовке к войне, и поблагодарило агента за хорошую работу. Неоднократно случалось так, что московский центр требовал отчетов, а потом, проанализировав полученную информацию, требовал дополнительных подробностей. Операция РЯН начала работать сама на себя, возник порочный круг. В Центр сообщали не то, что считали важным оперативники, но то, что хотелось услышать Центру. Паника в Москве, вызванная предположением о подготовке под руководством США к нанесению упреждающего ядерного удара, усиливалась по мере того, как собранные разведданные подтверждали собственные страхи Москвы.

Для успешного проведения операции РЯН в августе 1981 года Брежнев тайно встретился в Крыму с руководителями стран Варшавского договора. Он попросил их подписать соглашение, которое упрощало процесс принятия решений, относящихся к объявлению войны. Это тайное соглашение предоставило Кремлю реальное право приказывать войскам Варшавского договора занимать боевые позиции, не спрашивая разрешения каждого государства-участника. Опасаясь, что может не хватить времени для реагирования на стремительно меняющуюся ситуацию или ответить на первый удар войск НАТО, Москва искала возможности ускорить свои действия для мобилизации своей системы обороны^[105].

Когда Брежнев умер и его сменил Андропов, паранойя нового руководителя на почве воинственных намерений США вышла в Кремле на первый план. Одним из тех, кто во время передачи власти поддерживал Андропова больше других, был министр обороны Устинов, восхищавшийся начальником КГБ за его умение проводить жесткий курс. Операция РЯН, несомненно, помогла Андропову встать у кормила власти. Выступая в качестве Генерального секретаря со своим первым публичным заявлением, Андропов взял резкий тон. «Мы хорошо знаем, — сказал он, — что мир у империалистов не выпросишь. Его можно отстоять, только опираясь на несокрушимую мощь Советских Вооруженных Сил»^[106]. Было ясно, откуда исходила поддержка для нового руководителя.

Андропов не произвел кардинальных изменений в унаследованной им системе. Говоря о внутренней политике, он во всех своих речах требовал укреплять «порядок и дисциплину» среди рабочих и управленцев. Тем самым он вторил тому, к чему со времен Ленина призывало большинство коммунистических руководителей. Для людей, слышавших его выступления по телевизору, это означало дальнейшее затягивание поясов, сохранение централизованного управления экономикой, борьбу с прогулами и усиление требований к трудящимся. Однако сами работники были гораздо более заинтересованы в повышении зарплат, улучшении жилищных условий, увеличении количества товаров в магазинах и в сокращении бесконечных очередей.

Однако из выступлений Андропова явствовало, что он собирается действовать в новом направлении, значительно отличавшемся от того, к чему призывали в эпоху Брежнева. Через огромную сеть информаторов КГБ Андропов знал о масштабных хищениях, незаконных доходах и семейственности внутри системы. Новый Генеральный секретарь дал ясно понять, что он будет расследовать все виды коррупции или организованной преступности и за это наказывать. В СМИ никогда не было информации о таких людях, как секретари обкомов или директора заводов, которые извлекали выгоду из своего привилегированного положения, но все знали о существовании взяточничества, лени и своего рода теневой экономики. Андропов впервые сделал эту информацию общедоступной. Один из старых друзей Брежнева, министр внутренних дел Николай Щелоков, был смещен с должности и обвинен в коррупции за использование государственных денег для покупки предметов роскоши для себя и своей семьи. Директор самого крупного московского продовольственного магазина был расстрелян по обвинению в преступной деятельности [имеется в виду директор гастронома «Елисеевский» Юрий Соколов, расстрелянный в 1984 году]. Все эти события широко освещались в прессе, и другим был дан сигнал: перемены необходимы. Однако реформы Андропова касались только частностей и не были направлены на борьбу с главными недугами советской экономики^[107]. Но через несколько месяцев ему пришлось целиком переключиться на международные дела. И мы никогда не узнаем, насколько радикальными могли бы быть его реформы в стране, если бы он сосредоточился полностью на них.

В январе 1983 года Андропов выступил с большой речью перед руководителями стран Варшавского договора. Он был убежден, что размещение ракет «Першинг-2» и крылатых ракет, которое должно было произойти в том же году, свидетельствовало о «новом этапе гонки вооружений», значительно отличавшемся от предыдущих. Ему было очевидно, что эти ракеты предназначались не для «сдерживания», но были «созданы для будущей войны». Они, полагал Андропов, предназначены для того, чтобы дать США возможность уничтожить советское руководство в «ограниченной ядерной войне», в которой Америка надеялась «и выжить, и победить в затяжном ядерном конфликте». В феврале Андропов приступил к рассылке нового и более актуального перечня признаков для операции РЯН. Агентам поручили постоянно наблюдать за военными базами США и НАТО, где хранились и откуда могли быть запущены ядерные ракеты. Кроме того, им было поручено наблюдать как за людьми, принимавшими ключевые решения по ядерным вопросам, так и за системами связи. Однако и на сей раз этот в высшей степени разумный перечень признаков надвигающейся войны утратил смысл из-за бессмысленных требований. Кроме того, агентам велели наблюдать за руководителями церкви: считалось, что накануне войны они скроются или прореагируют еще каким-либо способом. Это было еще одним свидетельством того, как плохо в центральном управлении КГБ понимали Запад^[108].

Когда в начале марта 1983 года, на четвертый месяц пребывания Андропова в его новой должности, Рейган назвал Советский Союз империей зла, Андропов был не только возмущен, но и оскорблен. Кремль хотел, чтобы Белый дом как минимум относился к нему с уважением. Судя по всему, американская администрация отказывала Кремлю даже в этом и пыталась снизить его самооценку. Андропов незамедлительно осудил выступление Рейгана. По его словам, оно свидетельствовало о том, что «администрация Рейгана, к сожалению, способна думать и разговаривать, только оперируя терминами конфронтации и воинственного, бездумно-пещерного антикоммунизма». Советские СМИ тотчас же приняли эстафету, и «Правда», не скупясь на обвинения, назвала Рейгана поджигателем войны^[109].

Однако если Андропов думал, что хуже просто не может быть, то он ошибался. Всего через две недели после своей речи об «империи зла» Рейган предложил нечто такое, в чем Кремль усмотрел еще большую угрозу.

Примечания

78

Позже, после окончания холодной войны, генерал Андриан Данилевич рассказал эту историю американским сотрудникам оборонного ведомства; см. NSA: Hines John G. Soviet Intentions 1965-1985. Volume II. Soviet Post-Cold War Testimonial Evidence. P. 27.

79

См.: Восленский Михаил. Номенклатура.

80

Combs Dick. Inside the Soviet Alternate Universe. P. 70.

81

Интервью маршала Огаркова Лесли Гелбу в газете «Нью-Йорк Таймс» цит. по: Fischer Ben. A Cold War Conundrum. P. 12.

82

Кинокомпания «Флешбэк»: интервью с Олегом Калугиным.

83

Andrew and Gordievsky. KGB: The Inside Story. Op. cit. P. 445.

84

Andrew and Gordievsky. KGB: The Inside Story. Op. cit. P. 448.

85

CARTER: The State of the Union Address Delivered Before a Joint Session of the Congress, 23 January 1980. [Послание Картера «О положении в стране», оглашенное на совместном заседании Конгресса, 23 января 1980 года].

86

Braithwaite Rodric. Afgansty P. 263ff. [рус. пер.: Брейтвейт Родрик. Афган: русские на войне. М., 2013].

87

Andrew and Gordievsky. KGB: The Inside Story. Op. cit. P. 482.

88

REAGAN: The President’s News Conference, 29 January 1981 [Пресс-конференция президента Рейгана, 29 января 1981 года].

89

Dobrynin. In Confidence [Добрынин. Сугубо доверительно]. Op. cit. P. 486.

90

NSA: Hines. Soviet Intentions 1965-1985. Op. cit.; Interview by Vitalii Kataev with American Defense officials after the Cold War. [Беседа Виталия Катаева с американскими сотрудниками оборонного ведомства после «холодной войны».]

91

Gaddis John Lewis. The Cold War. P. 212.

92

NSA: The President’s Foreign Intelligence Advisory Board (PFIAB). The Soviet «War Scare». Top Secret. P. 53.

93

Gates. From the Shadows. Op. cit. P. 259.

94

Andrew and Gordievsky. KGB: The Inside Story. Op. cit. P. 488.

95

Jones. Able Archer 83. Op. cit. P. 14.

96

Andrew and Gordievsky. KGB: The Inside Story. Op. cit. P. 488–489.

97

NSA: KGB Chairman Yuri Andropov to General Secretary Leonid Brezhnev, Report on the Work of the KGB in 1981, 10 May 1982. [Отчет председателя КГБ Юрия Андропова Генеральному секретарю ЦК КПСС Брежневу о работе КГБ СССР в 1981 году, 10 мая 1982 года.]

98

NSA: Deputy Minister Markus Wolf, Stasi Note on Meeting with KGB Experts in the RYAN Problem, 14-18 August 1984. [Заместитель министра Маркус Вольф, резолюция Штази о встрече с экспертами КГБ по проблеме РЯН, 14-18 августа 1984 года.]

99

Кинокомпания «Флешбэк»: интервью с Олегом Гордиевским.

100

Andrew and Gordievsky. KGB: The Inside Story. Op. cit. P. 489. Тогда это, пожалуй, не казалось настолько абсурдным. Говорили, что в январе 1991 года начало войны в Персидском заливе предсказали, когда заметили, что накануне войны в Пентагон по вечерам стали заказывать больше пиццы; См.: Jones. Able Archer 83. Op. cit. P. 309.

101

Кинокомпания «Флешбэк»: интервью с Олегом Гордиевским.

102

Кинокомпания «Флешбэк»: интервью с Олегом Калугиным.

103

Jones. Able Archer 83. Op. cit. P. 19–20.

104

Wolf Markus. Man Without a Face. P. 222.

105

NSA: PFIAB, The Soviet «War Scare», Top Secret. P. 52.

106

Dobrynin. In Confidence [Добрынин. Сугубо доверительно]. Op. cit. P. 512.

107

Volkogonov. The Rise and Fall of the Soviet Empire. Op. cit. P. 346–349.

108

NSA: Top Secret Memorandum from Moscow Centre to London Resident, Permanent operational assignment to uncover NATO preparations for a nuclear missile attack on the USSR, 17 February 1983.

109

Morgan. Reagan. Op. cit. P. 215.