В шаге от тебя

Татьяна Яковцова

В романе «В шаге от тебя» автору удалось легко и с юмором описать глубокие истины на примере жизни главных героев – венгерской журналистки Ники и итальянского бизнесмена Микеле. Молодые люди взрослеют, влюбляются, страдают и совершают ошибки; они меняют города и страны, то удаляясь, то приближаясь к самим себе и друг другу. Но в этот раз даже их ангелы бессильны, они, как и читатель, просто наблюдают за своими такими неоднозначными героями, переживают за них и с нетерпением ждут…

Глава 4

На базилике Святого Стефана прозвонили колокола. Я сосчитала удары. Уже десять утра. Неохотно открыв глаза, я посмотрела на огромный старый каштан за окном, который закрыл солнечный свет своими зелеными листьями и гроздьями белых цветов. Как хорошо, что солнце не светит в мою комнату: меньше всего мне сейчас хотелось чего-то солнечного и радостного. Я отметила, что сегодня проснулась позже обычного.

«Замечательно, значит, день пройдет еще быстрее», — подумала я, с ужасом отгоняя от себя мысли, что пора вставать, умываться и одеваться.

Я прислушалась, в квартире было тихо. Значит, все уже уехали. И это самое лучшее на сегодня, потому что целых две недели я буду сама.

«Но еще лучше было бы сейчас опять уснуть и проснуться только в обед, — подумала я, закрывая глаза. — Нет, Ника, так нельзя, вставай! Ты же собиралась с сегодняшнего дня начать новую жизнь!»

Мысленно я постаралась напомнить себе все те обещания, которые давала вчера, засыпая. Перестать заедать все конфетами, начать ходить в спортзал, позвонить кому-то из друзей…

— Хорошо, я попробую сегодня, — неохотно проговорила я, обращаясь к себе, и медленно встала с кровати. Кутаясь в длинный папин махровый халат, я прошла в ванную, быстро отвернувшись от большого зеркала в коридоре. Единственное, о чем я сейчас мечтала, чтобы в доме не было зеркал.

Почистив зубы, я пошла на кухню, поставила чайник, открыла холодильник и застыла возле него. Рука потянулась к коробке конфет.

«Не хочу я никакой новой жизни! Точно не сегодня! Мне все равно, как я выгляжу, я хочу конфет и все».

Я быстро съела два марципана, и напряжение этого утра стало постепенно спадать. Я вздохнула свободнее, понимая, что новой жизни сегодня не будет, а значит, можно целый день есть, ничего не делать и жалеть себя.

Взяв коробку марципанами и чашку горячего чая, я залезла с ногами на подоконник и стала наблюдать за прохожими внизу. Святой Стефан пробил одиннадцать часов.

«Как быстро прошел час», — подумала я, мысленно радуясь, что день тоже пролетит незаметно.

Не отрывая взгляд от окна, я потянулась за следующей конфетой, но ничего не нащупала. Коробка оказалась пустой. Я опять съела целую коробку конфет с утра. Я вздохнула, понимая, что наверняка не смогу застегнуть новые джинсы, которые купила себе всего неделю назад, когда купленные месяц назад, стали малы.

«Ничего, — подумала я, — просто никуда не пойду сегодня. Да мне и идти-то некуда».

Горько ухмыльнувшись, я посмотрела на банку янтарно-желтого абрикосового варенья на полке в кухне. Спрыгнув за ней с подоконника, я остановилась как вкопанная. С комода на меня смотрела моя фотография, сделанная четыре года назад во время отдыха на Тенерифе. Я быстро отвернулась. Как она туда попала, кто ее туда поставил?

Во мене начинала закипать злость. Я точно знаю, что еще вчера ее там не было. Этот подоконник — мое любимое место в квартире, я бы увидела ее отсюда. Я застыла на полпути к янтарной банке, которая еще минуту назад казалась пределом моих мечтаний. Я знала, что стоит мне повернуться, и я снова увижу эту фотографию, встречусь глазами с другой Никой, с той, какой я была раньше, — уверенной в себе, счастливой, красивой, стройной. А я не хочу ее видеть. Не хочу. Зачем мне об этом напоминают? К горлу подступил ком. Злость сменилась страхом. Я смотрела на банку с вареньем и чувствовала, что она меня больше не защитит от всех моих проблем, что мне в ней уже не спрятаться от окружающего мира. Меня будто магнитом тянуло обернуться. Я медленно повернула голову, оставаясь в метре от фото, и подняла на него глаза.

Длинноволосая стройная девушка выходила из океана, кокетливо посылая воздушный поцелуй в объектив. В ее глазах было столько жизни, столько уверенности, что завтра будет лучше, чем сегодня, и что она и только она достойна всех радостей жизни. Я подошла ближе. Ком в горле душил меня. Я вспомнила, когда было сделано это фото.

Дня за три до нашего отъезда, Кэти поймала момент, когда солнце было в самом зените, а вокруг ни души. Поэтому фотография получилась, будто с обложки глянцевого журнала. Я провела пальцем по тонкой талии, по идеальным стройным ногам. Потом вытерла рукавом капли, падающие из моих глаз на фото. Это мама ее сюда поставила, специально, наверное, утром перед отъездом, понимая, что я ее замечу. Слезы продолжали капать, заливая счастливую Нику на фото.

— Привет, я по тебе скучала, — прошептала я, гладя ее по лицу и сжимая зубы, чтобы как-то удержать волну рыданий, надвигающуюся как цунами.

Я прижала к груди свою фотографию, опустилась на пол и наконец-то расплакалась. Первый раз за последние четыре месяца, первый раз с того момента, как я вернулась домой к родителям.

Мне двадцать четыре года, и вот уже четыре месяца, как я вернулась в Будапешт. Всякий раз, когда я думаю об этом, то вспоминаю, что обещала себе, что этого никогда не произойдет. Я была твердо убеждена, что никогда не буду опять жить в Будапеште, а тем более с родителями. Этими мыслями, я каждый день все сильнее и сильнее добиваю себя, как настоящая мазохистка.

Четыре последних месяца я живу с родителями, сплю в своей детской, ем марципаны с утра до вечера, ношу свободные брюки и длинные юбки и жду, когда мне станет легче. Точнее, я жду, когда опять смогу что-то чувствовать. Когда я только приехала, мне казалось, что все во мне умерло, а вместо сердца в груди засела огромная ледяная глыба, которая с каждым днем только растет, охлаждая все внутри меня. Я не плакала, не переживала, мне просто было все равно. Я поздно вставала, рано ложилась, практически не общалась с родителями, смотрела телевизор, читала и много ела. Из дома я старалась не выходить, мне было бы стыдно встретить кого-то из моих одноклассников или старых друзей. Если бы они увидели меня такой толстой и некрасивой, я бы не смогла этого пережить.

Все началось четыре года назад с моего знакомства с Марио. Я вернулась в Мадрид после отдыха влюбленная и счастливая, считая дни нашей встречи. Я была уверена, что он позвонит не раньше, чем вернется в Мадрид, но все равно не выпускала телефон из рук ни на минуту. Марио позвонил прямо из аэропорта. Я слушала его голос в трубке, а сама при этом думала только об одном, слышно ли ему, как у меня бешено колотится сердце.

Мы поболтали. Он рассказал, что они почти все время скучали. Даже в Тако были только один раз. Да и то после мадридской «Паши» им там было скучно. «Паша» — самая лучшая дискотека в Мадриде. Туда он и пригласил меня в ближайшие выходные. Я еле дожила до субботы, постоянно представляя себе нашу встречу. Поцелует он меня сразу или нет, или, только взглянув друг на друга, мы сразу бросимся к нему домой, чтобы заняться сексом?.. Но все оказалось немного не так, как я успела нафантазировать. На дискотеку он пришел с друзьями. При встрече он, конечно, поцеловал меня, но потом все время разговаривал только с ними, иногда обнимая меня и подливая вина. Его друзья были намного старше, почти все уже были женаты. Я сразу поняла, что они заядлые тусовщики. Мне было так весело с ними, даже несмотря на то, что они все так много пили. В тот момент они мне казались самыми интересными ребятами, которых я когда-либо встречала. Судя по количеству знакомых, с которыми Марио успел пообщаться за вечер, он знал здесь всех. Главными темами их разговоров были лучше вечеринки этого лета, новые девушки их общих друзей и дорогие машины.

Я была от всего этого в восторге, особенно от того, какими беззаботными они все выглядели. Его друзья смотрели на меня с нескрываемым интересом. И пусть Марио представлял меня всем просто как Нику, с которой он познакомился на Канарах, нас сразу пригласили вместе на столько вечеринок в этом месяце. Я была намного красивее и моложе жен всех его друзей, так что чувствовала себя королевой этого вечера. Но больше всего я по-прежнему хотела поехать к нему домой, потому что от каждого его прикосновения мое сердце буквально выпрыгивало из груди, и я еле сдерживалась, чтобы не касаться его постоянно.

Дождалась я этого уже под утро. Он звал с нами какого-то Андреа и его девушку, чтобы выпить дома, но те, наверное, увидев мой удивленный взгляд, деликатно отказались. Жил Марио действительно в районе Гойи, в огромной современной квартире на последнем этаже с видом на парк Ретиро.

Несмотря на то, что Марио всю ночь пил, у нас был такой бурный секс, что от перевозбуждения я не могла уснуть, даже когда он, обессиленный, отключился часов в девять утра. Убедившись, что он крепко спит, я тихонько встала и начала изучать его квартиру при дневном свете. Дойдя до первой же полки, я узнала, что у Марио есть совсем маленькая дочка. Ей было года два, не больше. На полках стояли ее фотографии: на многих она была с Марио, на некоторых, скорее всего, с его родителями, но я нигде не увидела ее маму. Еще внимательнее я осмотрела шкафчики в ванной и коридоре, заглянула в большой шкаф с одеждой, но, к моему счастью, никаких женских вещей в квартире не оказалось. Даже из детских я встретила только две куклы и кулек с кубиками. Меня поразила почти стерильная чистота, которая была в квартире. Сама-то я больше всего на свете не любила заниматься уборкой и другими домашними делами.

«Похоже, мне попалась моя полная противоположность, — улыбнулась я. — Хорошо, что я не позвала Марио к себе».

Первые полгода наших встреч практически ничем не отличались от первой ночи в Мадриде. Мы встречались три-четыре раза в неделю в каком-нибудь заведении в компании его друзей, веселились до середины ночи и заканчивали все это у него дома безумным сексом до утра. После этого мы спали часов до двенадцати, а потом я бежала в университет, чтобы успеть хоть на какие-нибудь пары. Мы никогда не договаривались о следующей встрече, но я знала: пятницу и субботу мы точно всегда проводим вместе. Если Марио звонил среди недели и звал меня составить компанию за ужином в каком-нибудь модном ресторане, я без раздумий соглашалась и уезжала от него только на следующее утро.

Я никогда сама не звонила ему, не писала сообщений, но при этом все больше и больше мечтала получить его полностью. Мне было мало этих вечеров, я хотела жить с ним, просыпаясь каждое утро рядом. Мне очень хотелось, чтобы наши разговоры не ограничивались обсуждением последних новостей тусовки или общих друзей, но пока все наше общение ограничивалось только этим.

Я всячески его провоцировала: просила одногруппников присылать мне сообщения вечером, зная, что в это время буду у него. Потом, отходя в сторону с загадочной улыбкой, читала их. Что-то типа: «Не забудь, что завтра вместо истории будет два английских подряд», в его глазах должно было выглядеть как сообщение от тайного поклонника. Заметив, что Марио нравится, когда я одета сексуально и вызывающе, я в любую погоду носила чулки, короткие юбки и высокие каблуки. Уходя от него по утрам, демонстративно забирала свою зубную щетку, делая вид, что никаких планов на него у меня нет.

Марио долго ничего не рассказывал о своей дочке и ее маме. Но в один из вечеров на дискотеке я сумела разговорить его подвыпившего друга. И Антонио рассказал, что Марио встречался с Кармен со школы, потом они поженились. Когда родилась Анна, Кармен потребовала, чтобы Марио поменял образ жизни. Но он совсем не был к этому готов. И чем больше она настаивала, тем реже он стал бывать дома. Расстались они за несколько месяцев до того, как он полетел на Канары. Тогда же Антонио сказал странную фразу:

— Если бы он остался жить с Кармен, его папаша обеспечивал бы его, как и раньше. Он бы мог до конца жизни ничего не делать.

— А кто его отец? — спросила я

— Не смеши меня, Ника! Вы вместе уже полгода, а ты не знаешь, кто его отец? — Антонио засмеялся. — Шутишь, детка?

Я долго пыталась разобраться, что он имел в виду. Сразу было понятно, что Марио из очень обеспеченной семьи. Но при этом я никак не могла понять, чем он занимается. Он часто говорил, что ездил по делам в течение дня, но гораздо чаще я слышала, что он бывал у друзей. Тогда меня это не волновало. Марио всегда легко тратил деньги на любые наши развлечения, а больше мне от него ничего и не надо было. Кроме конечно его самого, целиком и полностью.

Поэтому когда наш первый совместный отдых оказался под угрозой, я не могла найти себе места:

— Ты представляешь, он хочет взять Анну с нами на море. Я не могу ничего придумать, чтобы помешать ему это сделать. Ау, Кэти, ты меня слышишь? — Я ходила по квартире из угла в угол, а Кэти все молчала в трубку.

— Я слышу. Но не пойму, почему ты не хочешь с ней ехать? Что в этом страшного? — наконец заговорила она

— Ты что, шутишь? Мы почти год вместе и это наша первая поездка. Десять дней на Майорке. Без друзей, без всех этих постоянных пьянок и застолий. Ты не представляешь, чего мне стоило устроить все так, чтобы мы летели только вдвоем. Так теперь появилась Анна! Лучше бы это были опять его друзья, с ними я хоть знаю, что делать.

— Поверь, с трехлетним ребенком справиться намного легче. Послушай, ты любишь мужчину с ребенком, с маленьким ребенком. Так что будь готова делить его с ней ближайшие лет пятнадцать.

— А как же я? Это же мой отдых. А так будет ее…

— Я не знаю, что тебе сказать на это. Тогда уходи от него.

— Ладно, дорогая, мне пора бежать. Пока, — Я не могла больше продолжать этот разговор.

«Уходи от него, — повторила я про себя. — Легко сказать — уходи! А как мне уйти, если я и двух дней не могу физически прожить без него?»

Я перешла через Гран Виа в сторону Королевского дворца и вдруг застыла, глядя в витрину магазина «Манго». На ней были плакаты с моделями в яркой летней одежде. Я узнала сиреневое платье, в котором я так нравилась фотографу. Эти вещи должна была рекламировать я, а не они.

Быстро отвернувшись, я не оглядываясь почти бегом пошла дальше. Меньше всего я хотела теперь думать о том, что было так важно для меня год назад. Все поменялось, и я ни о чем не жалею.

— Ни о чем не жалею, — повторила я вслух. — Но думать все равно не хочу.

Съемки для «Манго» в прошлом году совпали с началом моего бурного романа с Марио. И я просто от них отказалась. Снимать должны были двое выходных подряд на Фуэртевентуре. А это значило, что я не увижу его несколько недель, учитывая то, что поначалу мы виделись только в выходные. Я просто перестала брать трубку, когда мне звонили из агентства, так как никакого повода для отказа от работы придумать не смогла.

От предложений остальных агентств я тоже отказалась: свободного времени у меня оставалось все меньше, а когда оно появлялось, я старалась ходить в университет. Бессонные ночи с Марио, когда мы засыпали под утро и просыпались в обед, с каждым днем все меньше и меньше совпадали с графиком моих занятий. Какие-то дни я еще туда успевала, но часто наше пробуждение переходило в секс, и тогда я просто возвращалась от него прямо домой часов в семь вечера.

Даже с Лолой я стала общаться намного реже. Если раньше после пар мы с ней ходили обедать в наше любимое суши кафе, то теперь я шла в «Мариотт» обедать с женами друзей Марио. Лола же шла в мэрию, где она бесплатно помогала разбирать почту.

Мне было неинтересно слушать о том, что в Испании скоро наступит кризис в связи с переходом на евро и что поисками работы надо заниматься уже сейчас. Что работа в мэрии хоть и занимает все свободное время, зато обеспечит много нужных знакомств. А главное, даст возможность стажироваться там по-настоящему после окончания универа. Лоле же, наверное, было совсем неинтересно слушать, сколько ночей на этой неделе я провела с Марио, со сколькими новыми друзьями он меня познакомил и сколько раз мне удалось избежать общения с его дочкой. Не знаю почему, но Анна стала моей проблемой. Марио уже не раз заговаривал о том, что пора бы нам провести выходные втроем. Но всякий раз я ухитрялась уходить от этой темы.

Я ревновала его к ней и ничего не могла с собой поделать. Я знала, что родители Марио часто ее забирают, и он ездит к ним, чтобы провести с ней время.

Однажды Марио неожиданно позвонил в субботу днем и сказал, что сейчас мы поедем к его родителям. Я радовалась и тряслась от страха одновременно.

У родителей Марио был свой большой дом в закрытой резиденции на окраине Мадрида. С его отцом я нашла общий язык почти сразу, а вот с матерью все оказалось сложнее. Пилар встретила меня поцелуями, проводила на террасу и предложила поболтать, «пока мальчики будут делать барбекю». Болтали мы в основном о Кармен и Анне. Точнее, говорила только Пилар. Она показала мне альбом с фотографиями Марио и Кармен. По ее словам, они были вместе лет с пяти, но по фото я поняла, что с пятнадцати так точно. Я в основном молчала, изредка поддакивая ее фразам о том, какой красивой невестой была Кармен, как восхитительно прошел их с Марио медовый месяц на Сицилии и какой Анна прелестный ребенок. Я улыбалась и считала минуты, когда можно будет отсюда убраться.

Теперь точно ни о какой совместной поездке на Майорку с Анной не могло быть и речи. Если раньше для меня это было что-то вроде истерии, то за время совместного просмотра фотографий я убедилась, что из нас поедет кто-то один. После такого семейного обеда я, наверное, навсегда возненавидела этого ребенка. Марио я не сказала ни слова, я вообще ему никогда не показывала своего неудовольствия. Для него я всегда была в хорошем настроении, улыбалась и хотела секса. На Майорку мы все-таки полетели в то лето вдвоем. Кармен просто не отпустила Анну с нами.

И после этой поездки сбылась моя мечта: я переехала к нему жить. У меня как раз подошел к концу контракт на квартиру, и хозяева решили повысить арендную плату всего на сто евро. Но Марио я тогда сказала, что они не хотят продлять контракт, и я начинаю искать новое жилье. Он, полушутя, предложил пожить у него. Я так же, полушутя, согласилась и на следующий же день перевезла все свои вещи.

В быту с Марио оказалось гораздо сложнее поладить, чем я могла себе представить. Наш день часто заканчивался ссорами из-за того, что я не так помыла тарелки. При этом я абсолютно не могла понять, что я делаю не так с этими чертовыми тарелками. Я не видела этих микроскопических пятен на посуде или нескольких пылинок в дальнем углу. В итоге Марио бил посуду, хлопал дверью, я плакала. Мирились мы всегда в ту же ночь, стоило нам только оказаться в одной постели.

Марио вдруг стал придираться к моему внешнему виду. Однажды утром взвесившись и увидев, что набрала два килограмма, я зачем-то сказала ему об этом. Прошло не больше двух дней, и о моих проблемах с весом узнали все наши друзья. Все смеялись, показывая на мои худющие ноги и руки, но Марио продолжал твердить, что моделью мне уже не быть, и демонстративно прятал от меня десертное меню в ресторанах. Я убрала из своего рациона все, что имело больше ста калорий. Через месяц я весила гораздо меньше, чем всегда. И каково же было мое удивление, когда, прогуливаясь в одно из воскресений по парку Ретиро, мы встретили Хуана, с которым Марио был тогда на Тенерифе и с которым давно не общался. Я тоже не видела его наверное с той поездки. С Хуаном была очень симпатичная девушка, с длинными волосами и очень пышными формами. И вдруг я отметила, как Марио смотрит на Паулу. Хуан, скорее всего, тоже это заметил, потому что попрощались мы очень быстро и сдержанно. Но Марио до самого дома не мог успокоиться, постоянно вспоминая, какая у Паулы шикарная фигура.

Вначале я решила, что ослышалась или что он шутит. Мне было трудно поверить, что это говорит тот самый Марио, который издевался надо мной за каждый лишний сантиметр на моей талии, которую при этом легко обхватывал двумя ладонями. Тот самый Марио, который рассказывал всем о том, что я съела пирожное так, будто страдаю булимией и питаюсь только в «Макдоналдсе». От его слов у меня ком подступил к горлу. На этот раз я была не просто обижена — я разозлилась. Именно тогда у меня впервые мелькнула мысль, что если уж у кого-то из нас проблемы, то точно не у меня.

Но в нашей повседневной жизни все продолжалось как и раньше. В институте я стала бывать еще реже. Мы конечно уже не спали до обеда, но теперь я вдруг превратилась в домохозяйку. И утренние лекции пропускались из-за того, что я пыталась освоить новые рецепты блинчиков на завтрак для Марио, а дневные ради походов на рынок. Теперь то, что я больше всего не любила и чем никогда не занималась, вдруг стало моей жизнью. Я научилась разбираться в моющих средствах лучше, чем в последних тенденциях моды. И заметила, что я быстрее потрачу деньги на новый отбеливатель, только бы Марио был доволен своими рубашками, а не на новую кофту для себя.

После начала совместной жизни, мы гораздо реже стали куда-то ходить. Вначале меня это устраивало, так как для моей ревности было все меньше поводов. Марио был почти все время со мной. Теперь мы занимались сексом еще чаще, чем раньше. Но в оставшееся время, между сексом и обсуждением домашнего хозяйства, я вдруг начала ощущать пустоту. Через год нашей семейной жизни, я как-то поймала себя на мысли, что за все это время не прочитала ни одной книги и даже не вспоминала об этом. И мне в первый раз стало страшно, что я тупею.

С того момента я начала мечтать о том, чтобы разлюбить Марио и вернуться к своей прежней жизни. Но в реальности это оказалось не так легко, точнее, практически невозможно. Улетая в Будапешт навестить родителей, уже на второй день я места себе не находила без него. Мое тело просто сходило с ума. Это было похоже на физическую ломку. Наверное, именно так чувствуют себя наркоманы.

Когда мы ругались, а чем дальше, тем все чаще это происходило, я уходила, хлопнув дверью, ночевала в отеле, но утром все равно возвращалась. Тогда мы занимались сумасшедшим сексом прямо в коридоре. А после него Марио угрожал, что в следующий раз уйдет сам, и это уже будет навсегда. Вначале от таких заявлений меня бросало в дрожь. Но со временем я поняла, что он никуда не уйдет. Еще я заметила, что чем хуже у Марио было с работой, тем больше он привязывался ко мне, а с работой у него становилось с каждым днем все хуже.

У отца Марио, Хавьера, было несколько крупных заводов по производству плитки. Поэтому Марио категорически отказался поступать в университет, объясняя это тем, что все равно будет заниматься семейным бизнесом. Он конечно помогал отцу, но большую часть денег тот давал ему просто так. Однако после того как Марио разошелся с Кармен, все поменялось. Оказалось, что их отцы был компаньонами и все бизнес планы были продуманы за детей на много лет вперед. И теперь успех семейного бизнеса был под угрозой. Марио разрушил их планы.

Хавьер категорически отказался помогать Марио, объясняя это тем, что не может простить сына за то, что он бросил свою дочь. Но думаю, ему было плевать и на Анну, и на Кармен, все дело было в бизнесе. Марио был вынужден научиться зарабатывать самостоятельно. А привыкнув к большим деньгам, начинать зарабатывать с малого Марио, конечно, не хотел. О том, чтобы работать на кого-то, вообще не было и речи. Поэтому большую часть времени он проводил в кафе напротив дома, строя какие-то планы, или дома на диване, отдыхая от них. В общем, я получила того Марио, которого хотела, — домашнего и спокойного. Он практически не пил, стал меньше общаться с друзьями, уже никого не приглашал к нам после ставших все более редкими встреч в «Паше». Он даже стал волноваться, когда я задерживалась в универе, ждал меня голодный, не зная, как разогреть себе обед.

Чем дальше, тем мне становилось сложнее. Я все еще не готова была уйти, но при этом как никогда остро понимала, что живу не своей жизнью. Мне было неинтересно смотреть телевизор или пить пиво в кафе под домом, обсуждая, кто что сказал из друзей. Но при этом я забыла, что же мне было интересно раньше, сейчас это и была моя жизнь и я не знала, к чему мне возвращаться. Моделью я больше быть не хотела, обучение в университете прошло как-то мимо меня. Я пыталась нащупать почву под ногами, но ее не было. Никакой опоры ни в прошлом, ни в будущем я не видела. Чувствовала, что, скажи я папе правду, что не так счастлива, как это показывала, прилетая домой, он бы помог, поддержал меня, может, что-то объяснил, но я не могла этого сделать. Я не могла представить, что кому-то жалуюсь на жизнь. Я же сама ее выбрала! Единственное, что я сделала, — позвонила Лоле и попыталась возобновить наше общение, хотя бы изредка. Она была искренне мне рада, ей, как она сказала, «не хватало моего холодного расчета». Я засмеялась, подумав, что мне бы он тоже сейчас не помешал. И, как ни странно, Лоле я смогла хотя бы немного рассказать о том, что со мной происходит.

Мы договорились встретиться в маленьком уютном ресторанчике на площади Второго Мая, прямо возле университета. После обеда со мной Лола шла в мэрию, где она уже так прижилась, что из девочки, разбирающей почту, стала подающей надежды практиканткой, которую после получения диплома звали работать сразу в несколько отделов. Невозможно было не отметить, насколько Лола сейчас была ярче и живее меня. Я сразу оценила идеально подобранную узкую черную юбку ниже колена с ярко-красной, почти мужской рубашкой в сочетании с несколькими крупными кольцами с неровными черными камнями. А еще новую прическу, неброский, но идеальный для нее макияж. Прямо красавица! — рассматривала я подругу, пока она выбирала у барной стойки закуски-тапасы.

Я постаралась как можно приветливее улыбнуться, когда Лола повернулась, спрашивая, какие тапасы мне взять. Я покачала отрицательно головой и продолжила наблюдать. Она стала еще увереннее и при этом как-то мягче, ушла ее угловатость, мне кажется, даже фигура у нее стала более женственной. И главное, в отличие от меня, Лола явно чувствовала себя абсолютно комфортно, непринужденно и искренне готова была мне помочь. Я же, наоборот, выходя из дома, перевернула весь шкаф, но в итоге так и пришла неудовлетворенная своим выбором и собой в целом. Уверенности мне сейчас добавляли только дорогие вещи, купленные Марио, когда у нас еще были деньги. Если бы можно было, я бы надела все сразу, может, тогда хоть наполовину вернула бы прежнюю уверенность в себе. И вот теперь я сидела в жутко неудобных, врезающихся на талии кожаных брюках, зато самых дорогих из всех вещей, которые были у меня, в туфлях на высоченных шпильках и с кучей украшений.

— Ты что, потом на пати идешь? — спросила меня Лола, как только мы расцеловались.

— Да, то есть нет, не сразу, — выдохнула я.

Лола показала на мои шпильки:

— Ты прямо как из сериала про отчаянных домохозяек, не знаю, как зовут героиню, она наполовину латиноамериканка. Его моя мама смотрит. Прости, я же забыла, что ты телевизор не смотришь. Но так похожа… — Лола еще раз на меня взглянула улыбаясь.

«Прекрасно, — подумала я. — Следующим этапом будет не Габриэль, а Линетт, это когда у нас закончатся деньги и я совсем закопаюсь в стирках и уборках». Я прекрасно знала, о ком она говорит, потому что уже давно смотрела телевизор, особенно сериалы, под которые намного веселее убирать.

Я собралась с духом и без нейтральных разговоров об общих знакомых и новостях универа выложила ей все, что меня беспокоило.

Лола слушала меня серьезно, не перебивая.

— Хорошо, я все понимаю, ты не можешь уйти от него, это страсть, с ней бороться очень тяжело, да и стоит ли. Но что тебе мешает начать опять писать статьи? Переключиться — это то, что тебе нужно. Ника, ты же прекрасно пишешь, такие вещи не исчезают просто так из головы из-за того, что ты вдруг начала смотреть сериалы или перестала читать. Зайди в деканат, предложи написать для них что угодно, просто так, им всегда нужны студенты, которые хорошо пишут. Напиши сама какие-нибудь статьи, отошли их в разные журналы. Пойди на какие-нибудь курсы или просто начни опять ходить в университет почаще.

Ничего нового Лола мне не открыла. Она говорила не то, что я хотела слышать. Она не сказала ни слова о Марио, о наших отношениях.

— Я боюсь, — только и сказала я на все это, не глядя на нее.

— Чего ты боишься?

— Я боюсь, это будет конец того, что есть между нами, — выдохнула я. — Что он мне станет тогда совсем неинтересен.

— Но ты же сама мне только что сказала, что этого хочешь!

— Боюсь, я этого не переживу.

Лола молча взяла меня за руку и стала внимательно рассматривать три моих безумно дорогих кольца с разноцветными камнями, будто только о них мы все это время и говорили.

— Тогда просто жди. Наступит момент, когда все изменится… — Лола оторвалась от моей руки. Как ни странно, она не стала говорить, что не понимает меня. — Только сними шпильки и это все, — она показала на мои украшения, — особенно если вдруг все-таки решишь пойти в деканат.

Я не послушала Лолу. Больше того, я вернулась домой после нашей встречи еще в худшем настроении, злясь на нее и на себя за то, что ей позвонила. И до самого вечера мысленно выискивала недостатки в ее одежде, поведении — во всем, так что часам к десяти она уже не казалась мне ни такой яркой, ни счастливой, ни уверенной, как днем. И я, конечно, не стала никуда писать, а просто продолжала еще год жить точно так же, с каждым днем падая все ниже в своих глазах от того образа жизни, который мы ведем.

Теперь уже я все чаще провоцировала ссоры. У меня появилась мысль, что, может быть, Марио сам меня бросит, но теперь он всячески сглаживал все острые углы. Я почувствовала переломный момент, после которого мы с ним как бы поменялись ролями. После какой-то очередной ссоры из-за ерунды, которую для него не сгладил даже бурный секс, он, как всегда, заявил, что завтра мы разъедемся, что ему все это надоело. Обычно после этой его фразы я плакала, просила не делать этого, но теперь я спокойно сказала, что это будет правильно и, отвернувшись, стала засыпать. Наверное, почувствовав, что я не шучу, не притворяюсь, Марио тут же меня нежно обнял и зашептал, как он меня любит. В тот момент я и поняла: что-то изменилось.

Когда Марио вдруг продал машину, стало ясно, что деньги у нас заканчиваются. Ну что ж, решила я, пусть они совсем закончатся — и тогда я уйду. На часть этих денег мы поехали вдвоем на море, в этот раз даже без каких-либо обсуждений. Мы выбрали Менорку. Стоял октябрь, сезон уже подходил к концу, на пляже, кроме нас, были одни пенсионеры. Мы много гуляли, мало ссорились, я даже почувствовала, что ко мне возвращаются силы и начала опять читать, чем вызывала постоянное раздражение у Марио, потому что он гордился тем, что страсть к чтению обошла его стороной. Но мне было все равно, точнее, начав чувствовать себя сильнее и увереннее, я стала легко отстаивать свои желания. Иногда я смотрела на Марио и чувствовала, что, наверное, уже могу жить без него, но через минуту мне самой становилось страшно от таких мыслей. Гуляя по пляжу, я решила, что все равно уйду от него до Нового года и постараюсь следующий год начать другим человеком. Но, конечно, жизнь внесла свои коррективы.

Где-то недели за три до Рождества я узнала о своей беременности. Узнала я это утром в туалете университета, сделав подряд два теста. Еще не до конца поняв, что произошло, я на автомате отправилась в деканат забирать билеты на международную конференцию молодых журналистов в Берлине. После нашей поездки на море я все-таки стала понемногу опять писать, потому что заметила, как это жутко раздражает Марио. Как-то, вернувшись из университета, я рассказала ему, что на нашем факультете проводят конкурс на лучший рассказ и победитель поедет в Берлин на международную конференцию. Марио тогда посмеялся, добавив, как хорошо, что я не пишу всерьез, потому что Берлин — это полный отстой, а немцы так вообще все грязные свиньи. Решение я приняла сразу же, даже не думая. На следующий день, сидя в университетской столовой, я написала рассказ об одном дне из жизни больницы. При этом, начиная, я еще понятия не имела, о чем он будет. Но тут позвонил папа и поинтересовался, что я делаю. Я ему так и сказала, что пытаюсь придумать, о чем написать рассказ для конкурса.

— Как это о чем? Конечно, обо мне! — засмеялся он тогда. — Или ты уже забыла, какой я? Ты так давно не прилетала домой.

Я больше не думала ни секунды, мне даже не пришлось напрягаться: жизнь больницы, реанимации, разных отделений — все это я знала и любила с детства. Я вспомнила случай с мальчиком, который получил сильнейшие ожоги, спасая маленькую сестру из загоревшейся квартиры, и описала его, добавив реальных героев — анестезиологов, хирургов, медсестер, о которых столько всего слышала от папы. И чтобы не передумать, сразу же отнесла написанное в деканат.

На следующий день мне позвонили и сказали, что мою работу отобрали для конкурса, осталось дождаться результата. Через две недели, когда я уже забыла об этом, меня попросили зайти к декану. Он сказал, что победитель конкурса уже определен, и это не я. Но у них появилось еще одно место, и оно может быть моим, если я напишу большую статью на какую-нибудь политическую тему типа актуальных событий в стране в связи с переходом на евро. Выйдя из деканата, я набрала номер Лолы и позвала ее обедать.

За обедом я рассказала ей обо всем и попросила мне помочь, так как более далекого от политической жизни Испании студента, чем я, наверное, не было во всем университете. Зато Лола просто сияла, подробно рассказывая мне обо всем, добавляя остроумные комментарии и разные точки зрения.

Мою статью похвалили на лекции перед всем курсом. Поездка досталась мне. Но к тому моменту я уже была ей не рада — Марио был такой спокойный, заботливый и домашний последние недели, что я боялась даже думать, как буду ему обо всем рассказывать. Ни об одной из моих работ он и понятия не имел. А еще я до сих пор не была уверена, смогу ли без него прожить целых две недели.

— Зачем мне вообще все это нужно было — конкурс, статьи? Это все не для меня, я всегда хотела замуж, детей, дом, и больше мне ничего не нужно. — Мы опять сидели с Лолой в кафе.

— Ты сумасшедшая! — Она накинулась на меня. — Это все не для тебя? Тогда почему твоя статья победила, а? Ты не знаешь? По-твоему, из-за твоих красивых глаз? Ничего подобного, наш декан — гей. Ему плевать и на твои ноги, и на глаза. А все, что ты написала, всем действительно понравилось. Я тебе больше скажу: ты бы получила эту поездку сразу, твой рассказ про больницу и мальчика с ожогами тронул всех до слез, но парень, который победил, — племянник ректора. Так что второе место для тебя просто было компромиссом между ректором и деканом. И не вздумай не поехать! К тому же, Ника, отчаянные домохозяйки — это, конечно, весело, но ты не видела себя со стороны, когда мы с тобой обсуждали здесь евро и парламент. Что бы ты ни говорила сейчас про стиральные порошки и детские пеленки, но тогда, слушая меня, ты была совсем другой. Если честно, я уверена, что именно это и есть твое!

И вот я стояла на пороге университета в полной растерянности — с билетами на конференцию и двумя положительными тестами на беременность в кармане сумки вперемешку с тремя упаковками активированного угля — остатками моей уверенности в том, что тошнота последних дней была связана с отравлением суши. Сумка со всем этим оттягивала мне плечо. Погода была со мной солидарна: я посмотрела на темные тучи, надеясь, что молнии сейчас испепелят все вокруг и все как-то само изменится, и медленно пошла, не думая, куда.

Я медленно шла под беспрерывным холодным дождем по Гран Виа, не обращая внимания ни на шум машин, ни на попрошаек вокруг, стараясь максимально оттянуть возвращение домой. Возле площади Сибелис я остановилась: налево — домой или направо — в парк Ретиро? Я не знала, куда идти и тем более что делать дальше. В этот момент печаль, грусть, тоска — все вместе резко накатило на меня. Как же я не люблю это чувство, этот мой постоянный кошмар, после которого я всегда ощущаю такую неудовлетворенность, будто делаю что-то не то, совсем не то. Я прислонилась к холодной стене дома и сделала глубокий вдох. Все прошло, я подняла глаза на прохожих — и вдруг увидела их совсем по-другому. У меня как будто глаза открылись: я увидела, сколько людей идут в обнимку, держатся за руки, целуются и смеются. Я стояла, облокотившись на холодную стену, смотрела на прохожих, вытирала катящиеся градом слезы и думала, что же мне с этим всем делать. Неужели моя жизнь закончилась, неужели это все? Я не могла в в это поверить. Если ребенок — значит, и Марио теперь навсегда. Что-то точно пошло не так в моей жизни. Я вспомнила Тенерифе, ту поездку, когда мы с ним познакомились, — да, что-то пошло не так еще тогда.

Я очнулась от своих мыслей, когда уже почти стемнело. Я уже обошла весь парк Ретиро несколько раз, и чем ближе подходила к дому, тем отчетливее понимала, что ребенка не хочу. Я ничего не ощущала, совсем ничего, как не чувствовала стыда от своих мыслей или угрызений совести. Я вспоминала все эти глупые фильмы, где героини чуть ли не с первого дня беременности чувствуют кого-то внутри и постоянно по-идиотски улыбаются, гладя себя по животу. Кроме раздражения, тошноты, головокружения и непонимания, как это могло произойти со мной, никакие другие чувства у меня не появились.

Я думала, что на фоне известия о беременности новость о том, что я что-то написала и теперь куда-то еду, для Марио будет неважна. Но оказалось совсем наоборот: о беременности он не сказал ничего, а вот о том, как я могла что-то написать, отправить, ждать результатов, с кем-то все это обсуждать и ничего ему не говорить, выслушивала от него целый вечер. На самом деле я приняла решение, еще гуляя по парку, и теперь даже хотела, чтобы он вел себя как можно хуже, говорил как можно больше глупостей — лишь бы не чувствовать себя виноватой. Поэтому я слушала его молча. Он тоже вскоре замолчал и «обиделся» до самого моего отъезда, больше не сказав мне ни слова.

На конференции было много таких же, как я, молодых магистров и студентов, но все они мне казались совсем детьми. Я наблюдала, как им было весело, как они, счастливые и беззаботные, фотографировались на фоне высоченных елок с золотыми шарами и рождественских мишек на Курфюрстендамм, как кокетничали друг с другом, пили местное пиво и по ночам потом тихонько пробирались из одного номера в другой. Я из этой тусовки выпала, не понимая, где же моя беззаботность, куда делись эти мои годы, почему я ничего о них не помню. Я чувствовала себя минимум лет на десять старше всех. Тошнота с каждым днем все усиливалась, я могла переносить ее только с каким-то пирожным, которое заедала сыром, потом шоколадом, в итоге бежала искать туалет и все опять начиналось по новой. Ни на одной лекции асов международной журналистики я не присутствовала, так как физически не могла высидеть больше пятнадцати минут без позывов на рвоту. Я звонила Марио несколько раз, плакала в трубку и говорила, как мне плохо. Он меня успокаивал, повторяя, что больше не обижается за конференцию. Что делать дальше, мы не обсуждали ни разу. Было обидно, что он не прыгал от счастья от моей беременности, и одновременно я была этому рада — все-таки это полностью развязывало мне руки. Я не могла себе представить, что мой сын — а я была уверена, что это сын, — будет похож на него.

Я села в поезд и из Берлина приехала в Будапешт. О том, чтобы делать аборт в Испании, не могло быть и речи. Тем более мне, иностранной студентке. Уже в больнице, вся в слезах и в страхе от того, что сейчас сделаю, я попросила врача дать мне десять минут и выбежала позвонить Марио.

— Послушай, может быть, не надо мне этого делать? Мне так страшно… — Я плакала в трубку. — Марио, ты меня слышишь, почему ты молчишь?

— Я не молчу, просто не могу сейчас разговаривать. Мы с мамой и Анной едем в детский сад, сегодня праздничный утренник, она повторяет нам стишок.

Я положила трубку, не дослушав его, сглотнула слезы, вдохнула противный сырой воздух, завязала потуже халат и вернулась в больницу.

После моего аборта Анна стала у нас бывать почти каждый день. Если раньше, когда Марио привозил дочь, она большую часть времени смотрела мультики или играла сама, то теперь он стал подчеркнуто внимательным отцом. Мне казалось, что так он наказывает меня за решение, в принятии которого не проявил никакого желания поучаствовать. Но, как ни странно, Анна теперь совсем перестала меня раздражать, я даже заметила, что она в целом милая и спокойная девочка, которая к тому же очень ко мне тянулась.

Мой последний день в Мадриде и с Марио наступил абсолютно неожиданно. Я проснулась рано, когда Марио еще спал рядом, повернулась к нему, внимательно всмотрелась во взлохмаченные, отросшие волосы, потом начала разглядывать его тонкие, безвольные губы, впалые заросшие щеки, щуплые плечи. Я смотрела на него так, будто видела первый раз в жизни. Меня опять накрыла волна неудовлетворенности, какой-то жуткой щемящей тоски, но в этот раз я даже не пыталась что-то с этим чувством сделать, понимая, что оно мне сейчас необходимо. И я отчетливо поняла: если не уйду сейчас, то когда-нибудь его просто убью. Я пришла в ужас от своих мыслей и тихо выскользнула из спальни.

Через час он проснулся и попытался затащить меня в постель, но я знала: если мы сейчас займемся сексом, опять растеряю решимость, которая появилась во мне этим утром. Я, смеясь, увернулась и пошла готовить завтрак. У меня не было никакого плана, я только знала, что не хочу ничего с ним выяснять, и лучше всего для меня будет просто тихо исчезнуть отсюда. Но я не помнила, чтобы у Марио были какие-то дела на сегодня, поэтому надеяться на то, что он уйдет, было бесполезно. Но пока мы завтракали, позвонила Пилар и попросила сына съездить с ней сегодня на кладбище. Марио без разговоров согласился. Мне уже давно стало ясно, что мы живем на деньги его матери, что она втайне от отца полностью нас содержит. Я ушла в ванную, крикнув, чтобы он сам закрыл двери. Я не могла поверить в удачу, этот неожиданный звонок еще больше убедил меня, что я все делаю правильно. Только услышав, как ключ повернулся в замке, я выскочила из ванной и побежала за чемоданом. Я бросала в него все свои вещи, которые попадались мне на глаза, мяла их, не обращая ни на что внимания, так что чемодан с трудом закрылся. Я оглянулась по сторонам, понимая, что это еще далеко не все. Могла бы уйти и без ничего, мне были абсолютно безразличны сейчас все эти вещи. Но я не хотела, чтобы в квартире осталось хоть что-то мое — из суеверия, чтобы никогда не возвращаться сюда. И чтобы не дать себе потом никакого шанса на слабинку, не убедить себя, что жить не могу без оставшейся здесь юбки или сумки и не вернуться. Я вытащила из кладовки огромную клеенчатую сумку, с которой в Венгрии челноки ездят в Италию торговать и в которой моя мама передает для Марио домашнее варенье. В нее поместились все оставшиеся вещи. Хорошо, что я никогда не была сентиментальной и в квартире не было ни одной нашей общей фотографии, ни одного предмета быта, купленного нами вместе за все годы жизни здесь. Все, теперь, без моих вещей, квартира была такой же, как я ее увидела в первый раз. Я вспомнила нашу первую ночь и почувствовала, что сейчас расплачусь. «Ника, не вздумай, быстро уходи!» — мой внутренний голос не давал слабости взять верх. И я, не оглядываясь и ни о чем больше не думая, вытолкнула неподъемные сумки на лестницу и захлопнула двери, оставив ключ внутри. Вот и все.

Магистратура закончилась две недели назад, работы у меня не было. Перспективы, наверное, были, но я их не видела в тот момент. За все утро я даже не подумала, куда поеду. Я боялась оставаться в городе, чтобы все не закончилось как обычно — нашим с Марио примирением и сумасшедшим сексом.

— На вокзал, — сказала я таксисту.

В кассе попросила билет на ближайший поезд. Удивленная кассирша уточнила у меня, в каком направлении. Я сказала, что все равно, главное — на тот, который отходит прямо сейчас. Кассирша молча протянула мне билет до Барселоны, поезд отправлялся через 20 минут. Я достала из сумки телефон и понимая, что выбора нет, не раздумывая, отключила его и выбросила в урну. Теперь точно все.

В Барселоне я прожила два месяца. До этого была там всего раз, еще на первом курсе с Лолой и ее братом. Кроме ужасной корриды, куда они меня затащили, и храма Святого Семейства не помнила ничего. Поэтому, выйдя на вокзале Сантс, я абсолютно растерялась. В первом же агентстве недвижимости мне предложили единственный свободный недорогой вариант — маленькую студию в Готическом квартале. Я только спросила, в центре ли это. Удивленная сотрудница ответила, что в самом сердце города. Потом уже я поняла, что Готический квартал с его серо-черными депрессивными зданиями, практически закрывающими небо над узкими улицами, полностью соответствовал моему настроению. Мыслями я все еще была в Мадриде.

На следующий день я купила себе новый телефон, позвонила маме, рассказала ей все и попросила никогда не говорить мне, звонил им Марио или нет.

После северного, несколько чопорного Мадрида Барселона показалась мне абсолютно сумасшедшим местом. Ко мне постоянно цеплялись на улицах, что-то предлагали купить, в чем-то поучаствовать, а мне больше всего хотелось, чтобы меня оставили в покое. Особенно плохо я реагировала на любые попытки познакомиться со мной. А сделать это пытались все — молодые шумные испанцы, серьезные испанцы постарше, арабы, русские туристы с золотыми цепями, латиноамериканцы с такими же цепями, только ненастоящими. И все они вызывали у меня лишь нарастающее раздражение и страх. Первые недели я еще пыталась ходить по музеям и соборам, но чем дальше, тем мне становилось все хуже от этих толп людей, и я стала ограничиваться своим Готическим кварталом. Первую половину дня его заполняли туристы с картами в руках, а к вечеру на улицы выходили кубинские и доминиканские проститутки вперемешку с цыганами, румынами и венграми.

Венгерскую речь я слышала почти из каждой подворотни. Теперь я понимала, почему квартира была такой дешевой: никто из туристов тут жить просто не стал бы. Но для меня, так долго считавшей, что все изменится, как только из моей жизни исчезнет Марио, а вместо этого получившей тоску, чувство вины, сожаления о глупо прожитых последних четырех годах одновременно с грустью, что они никогда не повторятся, — это грязное место было самым лучшим вариантом.

Последнюю неделю в Барселоне я уже практически не выходила из дома. Живя с Марио, я была уверена, что проблема в нем, но, похоже, ошиблась. Ничего не изменилось. И больше всего я боялась спрашивать у себя: а что же дальше? Как я теперь буду жить? Мой день проходил с единственным желанием — чтобы он скорее закончился. Хотелось выглядеть как можно незаметнее, но среди моих ярких и броских вещей было сложно найти что-то незаметное. Поэтому я спустилась на первый этаж своего дома, в какую-то лавку к торговцам-венграм, выбрала, даже не примерив, длинную вязаную кофту, свободные джинсы и так ходила все время, даже не распаковав до конца свои сумки. Я поздно вставала, шла в маркет, покупала самую вредную еду, на которую раньше даже смотреть бы не стала, съедала ее, не чувствуя вкуса, включала телевизор и смотрела сериалы. Единственным человеком, с которым я тогда общалась, была моя мама, мы, к моему удивлению, даже стали с ней ближе. Как и обещала, она ни разу не упомянула о Марио, я тоже.

Приступы тоски стали повторяться все чаще, мне в такие моменты казалось, что я что-то потеряла. Через месяц позвонил папа и сказал, что хотел поменять обои в моей комнате, а потом подумал, может, оставить все как было? Или у меня есть пожелания? Я ответила, глядя на мрачное февральское барселонское небо, что хотела бы что-нибудь серо-черное. Папа, не задумываясь ни на секунду, сказал, что они меня уже ждут.

Вот так я вернулась в Будапешт.

Я еще раз внимательно всмотрелась в себя на фотографии, встала с пола, подошла к холодильнику, достала кулек с оставшимися конфетами и выбросила его в мусорное ведро. Потом, вспомнив про коробку своего любимого фисташкового мороженого в морозилке, не раздумывая, отправила ее туда же. Не выпуская фотографию из рук, я подошла к зеркалу. Вначале внимательно всмотрелась в свое лицо, встретилась с потухшим взглядом, потом, набрав побольше воздуха, сняла халат и стала трезво себя рассматривать. Через секунду хотела отвернуться, но остановила себя. Смотрела в зеркало и улыбалась сквозь катящиеся слезы: наконец-то я нашла в себе силы прекратить жалеть себя, сидеть дома и без перерыва есть конфеты. Я снова надела халат, посмотрела по сторонам и поняла, что со всем этим надо что-то делать.

К концу лета я практически вернулась в свою нормальную форму, перестала все время сидеть дома, стала выходить с Кэти вначале просто погулять по проспекту Андраши, а уже через пару недель она смогла затащить меня на дискотеку, где мы протанцевали до утра, как много лет назад. Мои родители были безумно рады, что я возвращаюсь к жизни. Я опять приходила по вечерам к папе, шутила с ним, обнимала, этому я была особенно рада, потому что после ухода от Марио я не могла общаться ни с кем из мужчин, даже с ним. Я так была благодарна папе за понимание! Ведь только сейчас поняла, как, наверное, ему было сложно все эти месяцы видеть, что я его избегаю, и ничего с этим не делать.

Но было кое-что, что меня пугало. Я так хотела быть такой, как до встречи с Марио, — самоуверенной, холодной, не признающей никаких чувств, использующей всех вокруг в своих целях, — но у меня это почему-то не получалось. Пока однажды вечером мы с подружками на набережной Дуная не наткнулись на жалобно мяукающего рыжего котенка, у которого одна лапка застряла в решетке сточной канавы. Я опустилась на колени рядом с ним и аккуратно высвободила лапку. Котенок не двигался с места, только жалобно мяукал. Сняв с себя пиджак, я закутала его и понесла домой. На следующий день Кэти заявила, что лет пять назад я разве что вызвала бы спасателей, и то, если бы это было бесплатно с мобильного.

— Ты хочешь сказать, что я была такой эгоисткой?

— Ты и сейчас, конечно, далеко не ангел, — Кэти засмеялась. — Но теперь ты знаешь, что такое чувства, что такое страдание, а это просто так не проходит.

То, что я стала опять выходить с друзьями и веселиться, не значило, что я совсем не думала о Марио. Я думала о нем каждый день, не было такой ночи, чтобы он мне не снился. Каждого парня, с которым знакомилась, я, конечно, сравнивала с Марио, и каждый раз сравнение все равно было в пользу последнего. В какой-то момент я даже смирилась с тем, что так будет всегда и я никогда не смогу ни с кем познакомиться, чтобы в моей голове не было «третьего лишнего». Но несмотря на все эти мысли, я ни разу не пожалела о том, что сделала. Просто стала ждать, чтобы все воспоминания стерлись из моей памяти, пытаясь максимально заполнить дни чем-то новым. А еще поняла, что, оказывается, вся эта любовь — это не только счастье, о котором все говорят, а еще и боль, невыносимая грусть, и не знала, хочу ли я снова этого или нет. Все-таки я склонялась к выводу, что без нее в жизни как-то легче.

…Где-то в параллельной вселенной на яхте, пришвартованной на Дунае, Будапешт, Венгрия

Два ангела в обнимку лежали на палубе под полосатым тентом и наблюдали за экраном перед собой.

— Она склоняется к выводу, что без любви легче… С ума сойти! Может, ну их? Я имею в виду эти наши воплощения, пусть все уже быстрее закончится? Ведь на новых у нас опять будет возможность влиять, подсказывать, а? Ну придется нам с тобой немного пожить отдельно, но зато будем с нашими подопечными без перерыва. Мне кажется, мы теряем время.

— Не знаю, не знаю… Намажь меня кремом, дорогой, я сгорю.

— Не смеши меня… Ладно-ладно, поворачивайся, намажу. Если ты сейчас еще пойдешь по магазинам, я и вправду поверю, что Ника — это твое последнее воплощение.

— Вот видишь, а ты говоришь: «Давай их бросим». А вдруг это они? Вдруг именно они смогут все сделать и даже без нашей помощи! Ты представь только, — ангел-женщина вскочила с гамака и закружила по палубе, — что о нас будут говорить все, как нам будут завидовать — мы справились всего с одной детской подсказкой!

— Ты опять играешь на моем тщеславии!

— Я просто хочу сказать, что не все так плохо. Да, девочка особенно правильных выводов не сделала, все чувства в себе эти годы душила, как могла, все ей хотелось стать сильной…

— Слушай, может, ты поэтому конфеты терпеть не можешь?

— Может, и поэтому. Только знаешь… С одной стороны, она, конечно, эгоистка, ни о ком вообще не думает, жаль ей только себя и страсть она за любовь приняла. Но если посмотреть на все это по-другому… А если она чувствует, что это все не ее? Понимаешь, просто у нее нет опыта. Я имею в виду, она же не помнит все свои предыдущие жизни и все свои опыты. Что, если она чувствует, что ей куда-то надо, но просто не может все это выразить, и поэтому поступает по-своему?

— Любовь моя, все, хватит этой эзотерической чуши. Я понял, что ты уже срослась с Никой и критика в ее адрес уже не допустима. Но я все-таки хотел спросить тебя…

— О чем?

— Марципанчик хочешь? — Ангел-мужчина попытался остаться серьезным, открывая перед своей подругой коробку с марципановыми конфетами.

— Фу, убери это! Ты же знаешь: ни шоколад, ни марципаны — никогда. Кстати, вот еще одно доказательство, что мы не должны опускать руки: марципаны — это точно у меня от Ники. Я их точно вместе с ней переела, — ангел-женщина опустила пониже широкие поля ярко-бирюзовой шляпы и откинула тент. — Давай позагораем немного?

— Ты просто как ребенок! Марципаны — от Ники. Вон Микеле больше всего любит писать, и что? Я что, пишу? Я не просто не пишу, а больше всего не люблю писать. Читать — да, ты же знаешь.

— Да, согласна — ты не такой умный. Шучу, родной, шучу. Просто, может, Микеле и не будет писать потом, мы же пока не знаем. А вот Ника…

— Кстати, пока не забыл. Ты помнишь, что мы видели в кинотеатре, из архива о ее прошлой жизни, предпоследней?

— Ты об Инесс?

— Конечно, и о том, как она променяла все на карьеру, как она убила в себе все чувства ради своей работы, и ребенка она, кстати, тоже, как и Ника…

— Прекрати, мы-то с тобой знаем, что у нее бы был выкидыш через неделю.

— Пусть бы был. Но это было бы не ее решение.

— Ты прав. Если бы мы могли, то, конечно, сделали бы все, чтобы она подождала еще неделю… А так что есть, то есть… Но заметь, она не побоялась взять на себя ответственность за решение, только на себя одну. Но насчет Инесс ты прав. Правда, мне немного жаль, что я не смогла с ней пожить в Нью-Йорке. Манхэттен, небоскребы, воротилы мирового бизнеса… А шопинг, а разные пати… Что ты так на меня смотришь? Ты бы в это время медленно сходил с ума в России вместе с тихим алкоголиком Олегом. Ну все, прекрати так смотреть на меня, конечно, я шучу. Я бы ни за что не променяла то время, что мы бездельничали с тобой по миру, в нашем вынужденном отпуске, на жизнь на Манхеттене. Ладно, вернемся к Нике, не вздыхай. Так вот, если бы она сейчас работала, думаю, она бы через все это проходила заново.

— Да, она могла бы увлечься всем этим — карьера, слава, деньги… Посмотрим позже, пока у нее даже мыслей о работе нет. Совсем как у меня сегодня. Иди пока ко мне, любовь моя. Непыльная у нас с тобой работа, скажу я тебе! А если ты мне принесешь бокальчик холодного вина, то я буду самым счастливым ангелом во вселенной и даже сделаю вид, что ничего не слышал о Манхэттене. И вечером приглашаю тебя на романтическую прогулку по мостам Будапешта… Начнем с Рыбацкого бастиона, затем Цепной мост, мост Эржебет… Нас ждет прекрасная прогулка. Я буду твоим гидом — недаром же вторую неделю читаю трактат по венгерской истории… Неплохо написано, скажу тебе. Ну, — ангел повертел в руках книгу, — предлагать тебе не буду, а то ты ее опять вместо подставки для ароматических свечек используешь… Тихо-тихо — не шипи на меня, не маши так крыльями…

В середине августа я неожиданно нашла работу. Я забежала к маминой подруге за домашним медом для Алекса, и уже прощаясь со мной в дверях, Урсула спросила, не забыла ли я еще испанский. Я засмеялась: конечно нет.

— Вот и прекрасно. А ты можешь завтра вечером немного побыть переводчиком для нас?

— Да, конечно, с удовольствием, — я даже не спросила, что именно нужно будет переводить и для кого. Мне было все равно, я скучала по испанскому. Отвращение ко всему, что связано с Испанией, у меня уже прошло, и я опять начала читать на испанском и большую часть времени думать на нем.

Переводить нужно было на встрече директора телеканала, где работала Урсула, с продюсером развлекательной программы из Испании, которую они собирались купить. Встреча была неформальной, поэтому проходила в знаменитом ресторане «Гундель». Каждый раз, когда мне приходилось в нем бывать, я тихонько посмеивалась над старинным интерьером и думала: неужели в Будапеште нет другого ресторана, куда можно повести иностранцев или важных гостей, почему всегда все приходят только сюда? Испанец Карлос оказался из Севильи, говорил нараспев, с южным акцентом, глотая буквы, и постоянно шутил на темы, абсолютно не понятные венграм. Например, о королевской семье или местной кухне. Я понимала все, что он имеет в виду, но знала, что сказать Карлосу, что здесь никто не имеет понятия о тонкостях личной жизни Хуан-Карлоса и доньи Софии, было бы неправильно. Поэтому я просто смеялась, поясняя, что Карлос шутит, даже не пытаясь все это переводить. Учитывая те деньги, которые обещала принести его программа, Урсула и директор канала Йозеф все поняли и каждый раз тоже заливались смехом. Я весело провела с ними время, и поэтому, когда на следующий день Урсула позвонила мне и попросила заехать к ним на телевидение, была очень рада, уверенная, что меня ждет продолжение вчерашнего вечера. Подъехав к огромному зданию телецентра рано утром, я попала в самую гущу бегущих на работу людей. В какой-то момент я почувствовала, что, наверное, в работе здесь есть свой кайф, хотя к телевидению была всегда равнодушна, несмотря на журналистское образование. Я всегда себя больше видела пишущей, а не, к примеру, рассказывающей что-то по телевизору.

Урсула расцеловала меня, взяла под руку и, ничего не говоря, отвела прямо к Йозефу в кабинет. Вчерашнего Карлоса там не было. Я улыбнулась Йозефу, рыжеволосому коренастому мужчине возраста моего отца, с веснушками на белой коже, и пожала протянутую мне руку. Я еще не успела присесть, как он предложил мне работу. Это было то, чего я меньше всего ожидала.

Понимая, что в моем возрасте давно пора подумать о работе, я, подобно Скарлетт О’Харе, решила подумать об этом завтра, то есть фактически отложить решение проблемы до осени. Но если работа сама идет в руки, я решила послушать подробности. Йозеф сказал:

— У меня одна из журналисток выходит замуж и с октября переезжает в Италию. Так что освобождается ее место. Вчерашняя беседа убедила меня, что ты прекрасно держишься с незнакомыми людьми, умеешь, где нужно, сгладить острые углы, к месту посмеяться, не болтаешь лишнего. Думаю, мы найдем общий язык. Я так понимаю, ты не замужем? — он многозначительно посмотрел на мою руку без кольца.

— Нет, — покачала я головой.

— Вот и прекрасно, значит, сможешь ездить в командировки. Ты говоришь еще на каких-то языках, кроме испанского?

— На русском и английском, — я скромно улыбнулась.

Йозеф мне все больше и больше нравился. От него веяло стабильностью и уверенностью в будущем.

— Ты что, вундеркинд? — присвистнул он, улыбаясь. — Звучит многообещающе. Если я увижу, что ты хорошо работаешь… А если еще и писать сможешь более или менее, тебя ждет прекрасное будущее.

Я не стала ничего отвечать, зная, что с «писать более или менее» точно проблем не будет. Из здания телецентра я вышла со списком необходимых документов для приема на работу и пропуском журналиста отдела новостей.

До выхода на работу оставалось еще больше месяца. Я решила заняться поисками квартиры, теперь можно смело съезжать от родителей. А если у меня останутся деньги — я посмотрела на белые пенистые волны, поднимающиеся за проплывающим по Дунаю прогулочным катером, и подумала: «Хочу слетать на Тенерифе».

В последнее время у меня появилась какая-то навязчивая идея, что мне нужно туда отправиться. Мне казалось: если я спокойно смогу побыть там, где познакомилась с Марио, значит, я закрыла эту главу своей жизни навсегда и могу двигаться дальше.

Сегодня пятнадцатое сентября. Я только что попрощалась с папой в аэропорту Листа и теперь сидела в кафе в зоне отлета, наблюдая за взлетающими самолетами. Утром, собирая вещи, я поймала себя на мысли, что счастлива. Не так, конечно, как когда-то с Марио. Но сейчас я другая, и мне кажется, что Мадрид и Барселона окончательно остались в прошлом. Сегодня меня делает счастливой то, что у меня есть работа. Именно работа, о которой я никогда не думала и не мечтала, вдруг стала для меня самым главным. Я уже жду не дождусь того дня, когда вернусь с Тенерифе и приду на телецентр. Пока я оформляла документы, я познакомилась с новыми коллегами. Не могу сказать, что мне были очень рады. Но, похоже, что Бьянку, которая выходила замуж и уезжала в Италию, они тоже не очень любили. А непосредственная начальница так и вовсе встретила меня словами, что на этом месте никто долго не задерживается.

— Смотрите-ка, третья молодая незамужняя красавица, — подмигнула она коллегам и все, как по команде, рассмеялись. — Йозеф, наверное, процент от брачных агентств имеет. — Сотрудники рассмеялись еще громче. — Просто Бьянка и Амалия, которая работала тут до нее, упорхнули в Италию, удачно выйдя замуж. Так что, детка, признайся сразу, ты тоже неравнодушна к любителям дольче виты?

— Пока я больше неравнодушна к работе, — лучезарно улыбнулась ей я.

— Ответ конечно правильный, деточка, но надолго ли? — Она оценивающе посмотрела на меня и добавила: — Ну а пока это конечно прекрасно.

Я отпила глоток вкусного, как всегда в аэропортах, капучино и, вспомнив ее слова, улыбнулась: теперь это мое место и никуда я оттуда не собираюсь, замуж так точно.

Я покрутила в руках объемный конверт турфирмы и достала из него свои документы. Я безоговорочно решила ехать одна, хотя даже Кэти не пришлось бы долго уговаривать. Она сейчас ни с кем не встречалась, работала дизайнером интерьеров и спокойно могла дней на десять улететь куда угодно. Но мне нужно было поехать туда самой.

Я выбрала тот же отель, где мы были пять лет назад. Открыв туристический ваучер, я прочитала: «Медитерранеан палас». На фотографии было такое знакомое полукруглое синее здание, у меня внутри все сжалось.

В аэропорту меня должен встретить гид с табличкой «Ислас Канариас». Я перешла к памятке для туриста — гида зовут Микеле. Я стала читать дальше об экскурсиях, прекрасно понимая, что никуда не поеду. Я знала, что пойду на наш пляж, на дискотеку… в Тако, если тот еще существует, и в тот ресторан на углу… От моих мыслей меня оторвал телефонный звонок. Звонила девочка из турагентства. Извинившись за беспокойство и радуясь, что застала меня еще в аэропорту, она сообщила, что у испанцев что-то случилось, и попросила записать новую информацию.