Авиаторы света

Татьяна Щеглова, 2021

В книгу современной писательницы Татьяны Щегловой вошли повести и рассказы. Индия, Австрия, французская тема… Герои, побывав в разных странах, сходятся на одном континенте, имя которому – Россия и русскость. При этом, как в неевклидовой геометрии, парадоксальные точки зрения пересекаются, герои каким-то чудом ухитряются жить между реальностью и своим стремлением к идеалу. Вечные поиски себя и своего самоопределения, вопросы к Богу – и очень современная мысль о том, что продукты питания и внешний комфорт никогда не заменят собой духовности и взаимной любви.

С благодарностью и любовью посвящаю эту книгу Наталье Сосновской

© Т. Щеглова, 2022

© Е. Григорьева, обложка, графика, 2022

© Оформление. Издательство «У Никитских ворот», 2022

Авиаторы света

Повесть

Наташе Седых и тем, кто «охраняет нас с мечом обращающимся»

Современные картинки в буколической^[1] аранжировке

I. Учреждение культуры

…Мне очень верилось, что это — правильное начало. Я вернулась в «Липконцерт» к своим, как возвращаются к истокам, к любимым образам детства, и людям, которых ты знаешь с того самого времени. И кто бы мог подумать, что так вот случится…

— Татьяна, см-и-и-р-р-и-и-сь, — голос Кати, директора филармонии, грохотал по коридору, отзываясь эхом. Струны задребезжали на уныло прислонённой в углу большой балалайке, отозвавшись на архаичных гуслях, и завершились жалобными обертонами в благородных басах рояля, под его приоткрытой крышкой. До нового зычного вскрика:

— Сми-и-р-рись, я тебе говорю!

— Прошу не кричать!

— Ты лучше молчи!

— А я и молчу…

И снова это её:

— Сми-и-р-рись!

Так вот, продолжаю. В концертной организации, куда я пришла работать и «сеять доброе-вечное», собрались мои давние подруги и однокашницы. Вера Еловая, «Ёлочка», как мы называли её со времён музыкальной школы. Великолепный музыковед и преподаватель теории музыки, человек, органично сочетающий в себе сдержанность, способность довольствоваться малым и одновременно — фееричную праздничность, ожидание нового праздника. Казалось, что Еловая знает о музыке всё. Она без «костылей» и подпорок в виде книжных томов и уж тем более сведений интернета ответит на тончайший вопрос из жизни великих, и равно легко общается на концертах с гениальными мировыми звёздами и многообещающей молодёжью. А когда Еловая выходит на сцену в одном из своих «парадных» платьев до пят (мой сын, увидев однажды такое на плечиках, назвал его люстрой), мужская половина зрителей просто не дышит…

— Андрюша, я вас не вызывала, я вас потом позову… — это на концерте, со сцены, в сторону зарвавшегося и зазвездившегося тенора-лауреата, только что исполнившего Германа из «Пиковой дамы», и тот уже ретировался стыдливо, куда только девалась прежняя спесь…

Пианистка Люба Пличко, Любаня, как её ласково называют, — лучший концертмейстер в регионе и дальше, про неё ещё говорят, что даже «чёрта лысого с листа сыграет», она аккомпанирует всем гастрольным певцам, в том числе из Ла Скала и Метрополитен-Опера… Спортивного типа, выносливая, немногословная, с мужским характером и очень надёжная. Настоящий воин от музыки…

Обожаемое мной музыкальное войско, жрицы и жрецы, поднимающиеся на сцену в облачениях монастырского чёрного цвета, забывающие себя, не думающие о каких-либо бытовизмах, а только о том, как прозвучала нота… Да с такой командой — и не работать!?

Первые же дни доказали ошибочность и иллюзорность моих представлений о жизни современных учреждений культуры. Коротко их можно уложить в избитый анекдот: «Алё, это прачечная? Х… ная, это управление искусства!»

— Сми-рр-и-ись! — всё ещё грохочет по коридору зычный голос директора Катерины Петровны.

На этот раз среагировали артисты. Вокалисты оборвали бурные рулады и трели, затихли, нишкнули в никуда (поздно среагировали, — злорадно отметила я, — петь — это ещё не значит иметь ушной аппарат как отдельный инструмент и уметь слышать!). Менеджеры во главе с Алисой, исполняющей по совместительству бабу Ягу и Лисичку, дипломатично, на цыпочках, задраивали хилые двери, пытаясь защититься от взрывной волны гнева начальницы, сокрушающей, сметающей всё на своём пути…

— Еловую ко мне!

Жалкий голос сбоку, из закутка вахтёрной:

— Еловая обедает!

О! Значит, эта склока продолжится тет-а-тет, вот не повезло!

Катя пришла в «Липконцерт» с театральных подмостков, на которых десять лет своей жизни отдала работе главрежа самодеятельной труппы. Волновалась, истощалась, взвинчивала себя и артистов в постановках «Макбета», «Отелло» и «Маленьких трагедий», а также в современных пьесах. И теперь ей этого явно не хватало. Не хватало света рампы, репетиций и споров с актёрами, непредсказуемых театральных капризов и драматических ситуаций, доведённых, как в данном случае, до буффонады…

«Что я слышу, что я слышу, — с тоской и недоумением вопрошала я про себя. — А ведь до этого я числилась в её приятельницах и даже частенько бывала на загородной директорской дачке».

И я вспомнила, как пару лет назад по заданию редакции побывала в одной армянской семье. Её хозяйка — настоящая госпожа дома! — Ануш, ныне слепая, когда-то занималась вокалом и сохранила привычки светской львицы. А её инфантильный сорокалетний сын всё ещё выступал в танцевальном ансамбле. Обстановка в доме была весьма и весьма запущенной. «Помыть бы всё это», — невольно подумала я, опасливо наступая на обшарпанный грязный пол, рассматривая заплывшую в кухонном чаду мебель, чашки, из которых меня угощали чаем, и прочее, прочее. Повторюсь, женщина была слепой, а её — сын — никчёмным.

Почуяв во мне молодость и энергичность, Ануш быстро воодушевилась и стала фантазировать, как хорошо бы уехать на юг, в какой-нибудь украинский город типа Бердянска, втроём: она, сын и я, естественно, в роли невестки.

— Я бы пекла пирожки, а вы с сыночкой продавали бы их у моря… На юге легко прокормиться, — рассуждала она. И, опережая мои вопросы и протесты:

— Вы мне понравились!

Я обалдела от столь стремительного развития сюжета.

Не дав мне опомниться, грузная Ануш привстала со стула, нащупала висевшую на гвоздике шляпу — вариант оказался «сценический», с приклеенными длинными волосами, удобный парик — и тут же начала выводить бравые рулады из какой-то незамысловатой оперетты.

Закончив первый куплет, предложила погадать мне на картах «на удачу», потом позвала на свой концерт в интернат для слепых — я просто не успевала следить за ходом её мысли, ведь я пришла по письму подготовить материал о проблемах ЖКХ.

В этой женщине всё было шумно, по южному раскидисто, написано сочными красками и, на мой среднерусский менталитет, слишком уж чрезмерно и бурно. Ей не хватало соразмерности, лаконичности, такта — той скромности красок, которые даёт наша природа, её поля, лесостепь, с тонкостью нюансировок и неспешным движением… Я поняла, что если ещё хоть ненадолго задержусь в этой квартире, мой мозг будет вынесен напрочь, и ретировалась столь быстро, как только могла. Вот так же и здесь…

— Изумительно, — произнесла я вслух, обращаясь к директору, — дайте кофе.

Катя мстительно прошипела в ответ: «Вот ещё!..». И, бросившись в свой кабинет, — я за ней туда последовала, попыталась продолжить сцену, начатую в предбаннике. Дверь за нами закрылась.

Усевшись в кресло, Катя прильнула к просторному полированному столу и понемногу приходила в себя. Фальшивая истерика почти завершилась.

— Ну-с, и где рекламные вырезки из газет? (никогда не знала, что это — на мне!) — Выю-то свою непокорную пригни! Бог — он всё видит!

И тут же, обнаружив, что рука моя потянулась к кипе изданий:

— Не бери со стола мою прессу, не ты здесь её положила…

Ну и ну!

В кабинете Кати почётные грамоты с фестивалей и конкурсов перемежались с многочисленными иконами. Начальница недавно встала на путь воцерковления, и на самом почётном месте, на полке, разместилась крупная ваза с нарезанными и засушенными просфорами и церковная свечка.

Я посмотрела на часы. Поклонилась древнерусским поклоном. Налила кофе себе и ей.

— Оглянитесь, Катерина Петровна, кроме нас тут никого нет, и тем не менее, можем продолжить… Во-первых, для объявлений у вас есть курьер, а я, как-никак, руководитель пресс-службы. А во-вторых, если уж говорить про выю… То для начала не гремите кимвалами, мы не в монастыре и вы не диаконисса. Если уж на то пошло, то я лучше оторву свои лядвии от стула и отправлюсь в монастырь настоящий, где любые проповеди и наставления приму более смиренно… Наипаче… наипаче, — завершила я как бы в раздумье.

Катерина Петровна выбежала из кабинета с полузакрытыми глазами, прижав кулак со скомканным платком ко лбу и, пока я её дожидалась, за полчаса «родила» в отделе кадров специально для меня длинный «поминальник» обязанностей, главной строчкой в котором было: «выполнять любые требования руководства».

— Вот так! — торжествующе провозгласила директор, наблюдая, как я тушуюсь.

Я в ответ вытащила чистый листок из принтера и молча, с горестным выражением лица, написала заявление на пятидневный отпуск за свой счёт.

Подала ей бумагу:

— Ну, не буду вам мешать в ваших духовных исканиях, оставайтесь с миром.

— Ну и куда ты пойдёшь? Я же тебя люблю, люблю больше всех! — Катерина попробовала отыграть ситуацию назад. — А кого любишь, того и учишь.

— Как куда? Конечно же, в монастырь.

Не дожидаясь, пока она рухнет на колени, объясняясь в любви, — такое раньше бывало, — я бросилась вон.

— Подожди! Хочешь… Хочешь, этот твой монастырь как командировку оформим?

Последнюю её фразу я услышала, уже сбегая по лестнице. И поняла, что директриса близка к унынию.

«Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь!» — сказал на эту тему поэт, и он же продолжил: «Тяжела она, шапка Мономаха»!

Концерты, репетиции, общение с музыкантами, среди которых я выросла, которых обожала за детскую непосредственность и талантом которых гордилась, и, наконец, недавнее триумфальное выступление в нашем городе знаменитого маэстро Гергиева, которое организовал «Липконцерт»… Да, возвращение назад, к своим, в храм культуры и искусства, было многообещающим… Рассматривая пейзажи из салона своего авто по дороге в монастырь, расположенный неподалёку, всего в двух часах езды от областного центра, я не щадила ни нервов, ни чувств и вспоминала, вспоминала недавние «музыкальные моменты».

…Крошечная, похожая на зубочистку белая палочка, выныривающая из длинных пальцев маэстро Гергиева, подобно резвящейся рыбке; его напряжённая и одновременно чувствительная, как антенна, спина, в которой, казалось, каждая клетка отзывается на малейший звук; и наэлектризованный зал, застывший на фоне грядущего эмоционального взрыва, готовый и ждущий взорваться с завершающей нотой. Зрители с каждой нотой — на грани. Каждый раз готовы к новому обмороку, потрясению от музыки. И если бы не снимающий напряжение шквал аплодисментов, отрезвляющий и надёжный, я даже не знаю, чем бы всё завершилось. Аплодисменты на какое-то время возвращали на землю.

На концерте Гергиева моё место было рядом с монахиней Алипией, выполняющей послушание в епархиальных СМИ. Я познакомилась с ней недавно, по случаю. «Липконцерт» начал репетировать духовный проект, и я пригласила её на роль консультанта. А потом и позвала на концерт. Матушка явилась на мероприятие в облачении, в левой руке — духовный меч, чётки. И в самых кульминационных местах музыкального произведения я видела, как её рука замирала, и бледные пальцы сжимали бусинки чёток. Это было как в полифонии: кульминация и тутти оркестра — и сжатые бусинки чёток в руке монахини. Поздно ночью я получила по электронке её письмо.

14 сентября 20.. г., 1:05 пользователь м. Алипия <@mail.ru> написал:

«Татиана, здравствуй!

Несказанно благодарна за потрясающий концерт! Произошло некое окольцевание в моей жизни — я возвратилась в орбиту моих юношеских поисков художественных образов через классику. Но на этом новом витке у меня другое мировоззрение — через Господа и Его Промысел. Ранее Пятая симфония Чайковского вызывала у меня бурю чувств и эмоций, призыв к какому-то действию. Русскость — она проникает и бередит каждого россиянина. Да еще в этом высочайшем и проникновеннейшем исполнении высокоодухотворенного (а не одержимого, как сказала одна из чиновниц, прости Господи, «административный» русский!) Мастера русской музыкальной гармонии!

Но сейчас! На духовной грани восприятия я ощутила головой и сердцем не только всегдашнюю бурю, а ТО, ради какого действия она должна совершаться. Ради формирования и восстановления у русского человека, по определению Самого, главной черты характера — МУЖЕСТВА, сочетающего в себе патриотизм, силу, стойкость, смелость, верность, преданность через призму заповедей Господа нашего Иисуса Христа, все нам подарившего бесплатно: Россию, супружника, детей, любимую работу, крылечко у дома, таланты.

А сегодня мы, получившие мужество от Господа через родителей, растрачиваем этот дар Божий в основном на какие-то шкурные обвинения, раздражаясь, завидуя, гневаясь и воюя… А Господь давал мужество — как говорят святые отцы православия — для борьбы с врагами рода человеческого — бесами, овладевшими нами настолько сегодня, что они подменили, извратили все правильные понятия (пример из выступления чиновницы на концерте: «…увидим, какой Гергиев страстный…» — в качестве превосходной степени!).

Я верю, что Россия под покровом Матери Божией соберет свой рассеянный Дух, станет с ним мужественной и защитит себя и веру от всех дьявольских сил, ненавидящих Россию, как колыбель православия!

Татиана — дивное православное имя. А русские дворяне называли своих Татиан по-домашнему: Тата! Мне очень хочется называть тебя этими именами — они соответствуют твоей внутренней динамике. Спасибо, что ты у меня появилась.

С любовью о Господе м. Алипия.

14 сентября 20.. г., 1:58 пользователь Татьяна <@list.ru> написал:

Матушка Алипия, доброго времени суток! Огромное спасибо, что нашла время нас посетить. Не могу заснуть после концерта, переживаются мысли и чувства, музыка, звуки. Включила ТВ, Россия, второй канал, а там дискуссия о Церкви, и выступает Легойда! — такое вот совпадение! Очень рада, что можем послужить общему делу в меру сил и способностей (я — в самой малости, пока что ты меня укрепляешь!).

P. S. Очень тронуло, что ты назвала меня в письме Татианой, так когда-то звал меня мой духовник.

Так началась наша дружба, матушка стала мне духовной сестрой, и даже больше, духовной м. А.! — так пригодилась аббревиатура. Это многое изменило, мне кажется, я начала мыслить и писать иначе.

Как и многие, кто перешагнул «рубеж сорока», я задавалась вопросом, с кем буду стареть, точнее, с кем буду общаться, о чём смогу говорить. Когда-то знакомая директор библиотеки поставила меня в тупик фразой: «Интересно, с кем могла общаться Анна Ахматова в конце жизни — с учётом того, что её близкий круг, люди высокообразованные и талантливые либо уехали за границу, либо умерли, либо были расстреляны, и учитывая, что сама Ахматова — гений, глыбище, каких больше нет?».

Отнюдь не забираясь в такие высоты и оценивая себя реально, я всё же с ужасом ловила себя на мысли, что уже сейчас не так много людей, с кем я могу разговаривать на одном языке, и кто меня понимает. И очень обрадовалась, что в лице матушки Алипии одновременно обрела собеседника тонкого и чувствительного, и наставника, за которым можно тянуться. Но о том, что я еду в монастырь, я не сказала даже ей.

Авраама призвал Господь. Господь искал Авраама, а тот даже уклонялся, бегал от него, что значит — народ избранный, им было проще. А у меня — наоборот. Ищу Господа как только могу, ищу и спотыкаюсь.

…Вхождение в монастырь оказалось проще, чем я ожидала. Когда я подъехала, старинные, окованные железом ворота были открыты. Дежурная вызвала монахиню с красивым именем сестра Стефания, отвечающую за паломников. Я начала было сбивчиво объяснять, что, возможно, не подойду на эту роль, недостойна. Матушка Стефания, женщина средних лет, быстро взглянула на меня из-под круглых очков и ответила кратко:

— Подойдёте. Я вижу. Возможно, даже захотите у нас здесь остаться…

И обратилась к стоящему рядом колоритному бородачу, видно, из вольнонаёмных, с длинными, собранными в пучок волосами («хозяйственник», — подумала я):

— Машину — в гараж, вновь прибывшую — в келью.

Во дворе монахини, пожилые и молодые, в длинных мантиях и клобуках, плавно спешили по своим делам, и меня поразили их лица, совершенно иные, чем у людей в миру: какие-то очень бледные, одухотворённые, ясные.

Так я попала в другой мир, «мир в церковной ограде», как ещё его называют. В келье, куда меня поселили, было 14 кроватей, но людей мало — всего две пожилые простые женщины. Они объяснили, что утром и вечером все ходят на службы, а днём — послушания. Я положила пакет с самым необходимым на койку, которую мне показали, и отправилась на первое послушание.

Работы, куда меня направляли, сменялись церковными службами, которые здесь длились значительно дольше, чем в обычных немонастырских храмах. За службой следовали новые послушания. И я очень быстро поняла, что это как раз то, что мне в тот момент было нужно. Своя воля отсекалась сразу же, жизнь была насыщенной, ясной, а главное — из головы начисто исчезли сомнения и благоглупости, над которыми я билась в последнее время, как заезженная пластинка. И если свобода выбора — тяжкий груз, то, избавившись от неё, я ощутила невероятную лёгкость. Послушания мои считались здесь достаточно низовыми и «грубыми» — как то: перебрать картошку, помочь на кухне. Но хозяйство и бытовой уклад организованы столь продуманно и рационально, что я быстро оценила умелую властную руку, которая их вела. Ведь чаще всего моими товарками на работах были убогие старушки неопределённого возраста, женщины-инвалиды. И с такими скромными силами мы успевали сделать неимоверно много, хозяйство монастыря состояло в образцовом порядке!

В первый же день я «прилепилась» к женщине на кухне, назвавшейся Марией. Она подошла после молитвенного ужина (странники и трудники питались отдельно от монастырских) и попросила помочь с уборкой. Я с радостью согласилась. А чуть позже, всплеснув руками и укоряя себя, Мария побежала просить благословения на новое моё послушание у матери-распорядительницы и успокоилась только тогда, когда получила его. «Правило послушания» соблюдалось неукоснительно, вплоть до того, что когда я попыталась помочь ветхой бабульке вымыть полы, над которыми она трудилась из последних, казалось бы, сил, та решительно воспротивилась: «Что ты, это моё послушание, и я должна его выполнить!». С поваром Марией мы до полуночи перебирали и резали овощи, заготавливали ингредиенты для утреннего компота, ставили тесто на пирожки. (Интересно, что вместо дрожжей здесь использовали кислые яблоки, я раньше не знала такого рецепта, — чтобы у людей не болели желудки!). И я в очередной раз подивилась продуманности и умелому ведению безотходного хозяйства, монастырский стол был полезным и вкусным и за счёт растительной пищи со своих огородов весьма экономичным. А потом я под руководством Марии читала вечернее правило. Она, несмотря на тяжёлый день, слушала стоя, возле иконы и тихонько поправляла мои ударения — каноны, акафисты.

За всё это время мы не сказали друг другу ни слова.

— Не будем разговаривать, иначе уйдут дух и сила молитвы… Душа умилялась и воспаряла, я была готова заплакать. И так ждала этих слёз!

Не помню, как попала в ту ночь в свою келью. У меня с детства «географический кретинизм», и я ещё долго блуждала по коридорам трёхэтажного здания. Помню, что когда, наконец-то, пришла, большинство кроватей были заняты, я с трудом определила своё спальное место по оставленному сверху пакету. В коридорах горел свет, некоторые бабульки, опираясь на бадики, читали по книгам молитвы. Я тоже молилась, лёжа в кровати, как могла. И когда около 5 утра зазвонили колокола к утренней службе, то я так и не поняла, спала в эту ночь или нет. На душе было радостно.

И только заправляя постель, я с удивлением обнаружила, что на ней до меня уже кто-то спал, причём не день и не два, а достаточно долго. Но этот факт нисколько не покоробил. Скорее, развеселил.

— Да ты лучше перейди на другую кровать, это Алинино место, она уехала домой на побывку, — прокомментировала Саша, мы успели познакомиться утром…

И тоже рассмеялась.

Монахини и мирские под звон колоколов со всех сторон спешили на службу в храм, мы присоединились к потоку…

…Подниматься в несусветную рань, умываться ледяной водой, отказаться от прежних привычек, весь день быть на ногах, стараться быть полезной и максимально впитывать новые впечатления — это, на удивление, не мучило нисколько, напротив, создавало необычную лёгкость и эйфорию.

Одна из паломниц однажды посоветовала мне помолиться ночью в часовне святителя Тихона Задонского. Не подумавши, я самонадеянно в одиночку отправилась туда воплощать идею. Ночной монастырь был необычайно красив и безлюден, я только позже узнала, что по ночам ходить по территории не принято. Фонари высвечивали мощённые кирпичом дорожки и кроны деревьев. В крошечной келейке святителя, таинственно подсвечивая иконы, горели лампады и свечи, под ногами лежал толстый ковёр… Но стоило мне только начать молиться, как эхо, странное эхо тут же стало вторить моим словам. Волосы на моей голове зашевелились от ужаса и встали дыбом. Мурашки побежали по коже. Неимоверным усилием воли я заставила себя дочитать намеченный круг молитв. Читала излишне поспешно, а как уж добралась до кельи, почти что не помню…

Рассказала о случившемся своим соседкам-паломницам, они ещё не спали. Ожидала, что засмеют. Ничего подобного!

— А что, — строго произнесла рассудительная Саша. — Святитель, как известно, изгонял бесов. Вот они и злятся, мстят до сих пор, смущают прихожан и паломников… Точно, это их выходки, в келейке святителя и не такое бывает!

Рано утром, в 5.40, при свете лампад и свечей в храме начинался молебен, во время которого все просили у Господа, Божией Матери и святителя благословения на грядущий день. После молебна слушали утренние молитвы и читали записки о здравии и упокоении, потом следовал чин Литургии. Я старалась выстоять всю службу на ногах, но иногда позволяла себе опуститься на одну из скамеечек, в храме их достаточно много, потом снова вставала. Пытаясь не расслабляться в мечтаниях, в какой-то момент я всё же выпала из времени и, как мне кажется, ощутила золотистый струящийся свет этого Храма. Он легко проходил свозь цветные витражи окон, парил над певчими и устремлялся к куполу, постепенно заполняя пространство…

На третий день пребывания я исповедалась и причастилась. Мне, как и всем, выдали две красивые белые просфоры, на каждой из которой был след маленького копья. Я поняла, что наконец-то принята в большую монастырскую семью, приютившую у себя, помимо монахов, паломников и трудников со всех уголков России.

К тому моменту я уже привязалась к тем, кто меня окружал, с кем делила работу, кров и стояла на службе.

Полюбила юную маму Руслану, приехавшую в монастырь вместе со своей четырёхлетней дочкой-метиской Лидочкой откуда-то с Украины. У девочки ярко выраженная африканская внешность: характерные навыкате карие глаза, широкие губы и… русые, в очень мелких кудряшках, волосы — где бы ещё двадцатилетняя мать и её дитя встретили столько добра, как не в монастыре? А здесь, «в церковной ограде», каждый старался сказать темнокожей девочке в русском цветастом платочке доброе слово, сунуть мимоходом в её ладошку пряник, конфету. И когда юная мама трудилась на кухне, то свободные от послушания бабульки нянчились с девочкой, как со своей внучкой, рассказывали сказки и водили гулять…

Полюбила старенькую Александру Ивановну, которая, несмотря на возраст, каждый раз старалась взять на себя больше работы и не позволяла себе присесть во время церковных служб. И конечно, часто вспоминаю и бесконечно благодарна моей наставнице Марии, худенькой поварихе из трапезной — с её бесконечным терпением и протяжным белорусским говором. Сама не зная того, на время пребывания в монастыре она стала моим воспитателем. («Духовных бесед надо убегать, — в самом начале знакомства сказала она, — это даже монахиням и послушницам не дозволено, не то что нам, грешным, только батюшки просвещают духовно»). Я старалась не задавать лишних вопросов. Мы просто ежедневно трудились на кухне, а после читали молитвы. На утренних службах, глядя на её смирение и обильные слезы — Мария исповедовалась и причащалась ежедневно, подолгу, и казалось, не будет конца её бесконечному перечислению грехов, не закончатся слёзы, сотрясающие маленькую хрупкую фигурку, — я каждый раз понимала, насколько я духовно ниже неё и вряд ли когда-нибудь дорасту до её понимания духовного мира.

Мария жила в монастыре уже семь лет, но по-прежнему считала, что не в праве претендовать даже стать рясофорной инокиней, не то что мантийной монахиней, оставалась кандидатом на роль послушницы.

Глядя на её огромные, в пол-лица голубые глаза, всё ещё красивые, несмотря на тяжёлую работу, аристократичные руки и согбенную фигурку в плоских стоптанных туфлях — лицо и натруженные руки вступали в противоречие и не сходились по возрасту, — я невольно сравнивала её с некоторыми проплывающими мимо меня, будто ангелы, монахинями — с их белоснежными бесстрастными лицами, отглаженным облачением и продуманной обувью на удобных колодках.

Прости мне, Господи, эти сравнения! На службах они пели возвышенными «небесными» голосами, и вряд ли кому могло прийти в голову их о чём-то спросить, это показалось бы кощунством. В храме мирские и монахини сидели раздельно, по разные стороны, скамеечки для монахинь размещались справа, а для прихожан и трудников — слева. Скорее всего, молитвы мирян не всегда были столь бесстрастны, как предписывает наша Церковь, зато очень искренни. Иисусов Крест закровоточил в этом Храме именно с левой, «мирской» стороны…

Вернувшись домой, я тем же вечером написала матушке Алипии письмо о том, что о многом подумала и хочу уйти из «Липконцерта», и вот что она ответила:

10 октября 20… г., 1:05 пользователь м. Алипия <mail.ru> написал:

Дорогая Тата!

Насилие, в том числе и профессиональное, на работе — это то, от чего Господь всегда ограждает человека. Если в человеке подавляется не его воля, а душевный мир, как в твоем случае, тогда это ложь во смирение и надо менять окружение. Чтобы окончательно себя неокрепшего не сломать, надо потреблять удобоваримую человеку духовную пищу. Подвиги должны идти от возогретого Духа. Мы к ним не готовы. Господь от нас и не требует их! Хранение мирного устройства и в работе, и в семье, и в церкви — вот та атмосфера, в которой человек сможет работать над очищением своего сердца. Избавиться от страстей, а не прибавлять их: в этом духовное возрастание.

С неизменной любовью о Господе м. Алипия.

И тогда я ей написала:

10 октября 20….г., 3:05 пользователь Татьяна <@list.ru> написал:

м. Алипия, здравствуй и спасибо за это письмо! Не представляю, кому бы я могла всё это рассказать. Любое слово, а написанное — тем более, сразу попадает наверх, ведь «вначале было слово»… Наверное, это та причина, по которой я редко бываю на исповеди — мои собственные излияния кажутся кощунством, ещё не готова.

Я совершенно отвыкла жаловаться (как Командор, стала памятником) и даже не представляла, что смогу когда-нибудь рассказать настолько личное, слабое, — слабость и есть, когда в душе нет центровки и ясности! — сама себе казалась негнущейся, над медиаторами и психоаналитиками только посмеивалась. И думала про себя: не умею гнуться, зато сразу рухну, единожды, раз и навсегда, лучше об этом не думать. Я никому и ничего не могла рассказывать, ведь если человек рассказывает, значит, он чувствует в окружающих братьев себе, а я в этом смысле совершенно плохая, дурная и чёрствая.

— «Just do it» — просто делай! — подбадривали меня со всех сторон. Главное — не останавливаться. Оглянешься — рассыплешься, станешь прахом, превратишься, как жена Лота, в соляной столб.

Тебя я воспринимаю как Божью помощь, греюсь возле твоего внутреннего света, учусь настоящему мужеству. Надеюсь, с твоей и Божьей помощью человеческое состояние души и понимание мира ко мне возвратятся.

Огромное спасибо, что ты есть, и ты — настоящая!

Утром, отправившись в «Липконцерт», я подала заявление об уходе и вызвала шквал эмоций и предложений остаться. Прежде всего, со стороны начальницы, Катерины Петровны.

— Ну, рассказывай, — провозгласила она, удобнее укореняясь в кресле. — Что там, в монастыре, происходит? («водить жалом, примериваться», — комментировала сама Катя такие моменты).

— Но… но… — промямлила я. — Делиться сокровенным не хотелось. — Если вы хотите узнать все подробности, то лучше бы вам самой туда поехать! — выпалила.

— Я, можно сказать, засылала тебя туда как разведчика, но с тобой невозможно ни о чём разговаривать. — Катя начинала злиться и тем облегчила мне задачу. — Ты — трудный человек!

— Я это знаю, — сказала я уже твёрдо, железным голосом.

— И даже не концертный!

— Тем более, могу и дома посидеть, не обязательно в «Липконцерте»!

— Нет, ты будешь работать у меня и со мной!

— Отнюдь. Пока вы будете сидеть на своём стуле-троне…

— Интересно!

— В роли Екатерины Второй, или Отелло, или кого-то ещё, кем пожелаете быть. Всё это — без меня!

— И разговариваю и придумываю постановки здесь я, а не ты!

— Точно!

Моё настроение и чувства остались при мне. И я по-прежнему боялась расплескать свою монастырскую радость. Но при этом решения уйти из «Липконцерта» не изменила.

И, куда деваться, устроилась назад, в прежнюю газету. Из огня, что называется, в полымя. Почти что «старые песни о главном», зато — с новым наполнением. Боже мой! Как всё это глупо, как глупо!

* * *

«Дорогая Татьяна! Мы просто стареем…», — написал мне на электронку игумен М. Мы вместе когда-то росли, и я воспринимала этого худенького долговязого мальчишку как брата. Его церковные перипетии и восхождения: неожиданно сбежал с последних курсов двух институтов, в которых учился, в монастырь, принятие монашества, защита кандидатской и, наконец, статус доктора богословия и статус наместника мужского монастыря в столице — мало что изменили в наших отношениях. «…Не вихляйся, живи как умеешь и, по возможности, больше бесстрастно… не кори себя и других по всякому поводу. Созидай свой дух…». Игумен М. с годами внешне превратился в солидного русского батюшку со словом твёрдым, мыслью прямой и ясной, настоящий наш «русский поп». Но для меня так и оставался тем худощавым мальчиком, с которым мы вместе разбирали прелюдии Шопена и читали русских философов… И вместе с тем была в нём некая апокалиптичность на уровне метафизики, пророчественность. С годами — всё больше.

Игумен М., мой названый брат.

II. Лирическое интермеццо

Из статьи в газету «Парадиз», колонка редактора, декабрь 20… г.

«Оставайтесь духовно сильными. И при этом услышьте за спиной крылья Ангела!

Жизнь трудна, и по ходу много возникает вопросов. Я так полагаю, что главное — жить не скучно и сердцем не очерстветь. Прилепиться к чему-то, своим идеалам, и свято в них верить. Потому что иначе собьёшься с пути, грудь стиснут тягостные предчувствия, замечешься-запаникуешь и не заметишь, как растеряешь себя, заблудишься. Слишком уж много всего вокруг: супермаркетов и телепередач, по которым дикторы несут полную околесицу, а также суетности много и пустословия. Чего ждать и какое поколение идёт вслед за нами? Что-то ещё пропоют о нас поэты на цитрах?

— Выбери меня, выбери меня, — кричат глашатаи с разных сторон.

На фоне всего этого безобразия просто хочется повернуться спиной и поступить, как известный исторический персонаж, сказав: умываю руки, товарищи, просто умываю руки.

Но — нельзя. В то же время ангелы небесные машут за спиной своими крыльями и пропевают нежными голосами:

— Нельзя. Если каждый отвернётся, то что же тогда с миром будет?

Ангелы Господни. — Может, стоит послушаться? — Какие они милые!

Ведь на самом-то деле надо выбрать себя. Скорее всего, чем-то поплатиться за это, но каждый должен выбрать себя.

У всех нас в душах был и остаётся груз святынь: любимые, родственники, работа. Не всегда и не на всё хватает энергии. Но главное, повторюсь, сердцем не очерстветь. И откуда-то эту новую энергию черпать, восполняя ею себя и всё вокруг. Весь мир озабочен поиском новой энергии!

Надо себя зарядить изнутри — интересно, каким это способом? Для начала, по моему разумению, надо понять, почему тоскует душа — а ведь она тоскует! — и что ей желанно. И ощутить внутри некую духовную мощь. Ведь в человеке есть не только физическая сторона, но и духовная, и мистическая.

Надо найти в себе некий ресурс. Подзарядку свою найти, подобно лампочке. И очень часто этот ресурс оказывается тихим, как пламя маленькой восковой свечи. Попробуйте (ведь это прекрасно!) быть смиренным и тихим — не от слабости или пьянки, а от некоего внутреннего света, с чем бы он ни был связан. Для кого-то это религиозные святыни, для кого-то — искры семейного очага, для кого-то спорт, а кому-то — и танцы — всего так много вокруг! Весь мир будто затаился и ждёт — ждёт нашего внутреннего поступка.

Жизнь идёт. Царица Небесная! Что-то ещё будет? Похоже, что летоисчисление останется таким, какое есть. Хотя бы это говорит о стабильности. Что могу пожелать?

Желаю не забывать о единстве формы и содержания, духа и тела; почаще собирайтесь у домашнего камелька, тренируйте здоровье и душу и берегите себя и своих близких!

Желаю почаще смотреть на небо, а не на землю. И полной грудью вдыхать ароматы и чудеса этой жизни. Так-то.

Потому что жизнь прекрасна — таково моё мнение! Жизнь прекрасна!»

Была ли жизнь прекрасна на самом деле — тот ещё вопрос. Вот разворачиваешь эту огромную простыню — нашу газету и с тоской думаешь, каких там только не представлено тем и известий, и как только читатель не лопнет от всей этой всеядности, куда уж ещё…

Зато с уходом из учреждения культуры на душе стало легче. И когда всем коллективом потребовалось поехать на лыжах в Австрию, — работа предполагала разъезды, я не чинилась особо… Я и не одиночка, и не общественник. Но если уж быть не одной, то рядом с таким человеком, с которым тебе комфортно. К примеру, как Людмила — корректор. Я посоветовалась с ней перед поездкой, и она моё решение ехать одобрила.

Мила-корректор

Мы вместе выпускаем газету. Знакомы больше 20 лет, говорим на одном языке и используем понятные друг другу филологические, музыкальные и киношные цитаты, не считая вереницы редакционных баек. И, сколько я себя знаю, всегда знала и чувствовала, что мне не надо отходить от неё далеко, где бы я ни работала.

— Ты сначала согласуй… — начинает Людмила, — и я, вспоминая крупный плакат, вывешенный в старой редакции на самом почётном месте (написан, кстати, перьевой тушью), бодро завершаю:

— А потом в газету суй.

И мы начинаем корпеть над рекламными материалами: продажа счастья за 5 рублей, по акции — дешевле, от которых обе шизеем, но после шутки уже не столь мучительно…

Людмила — специалист. Её базовый русский прошёл длинный путь, который не даётся модным часовым тренингом западного коуча наподобие «как это правильно будет по-русски», мне с ней повезло.

— Люда, мы с тобой два сапога пара. Два филологических сапога.

— Да, если мы с тобой не пара, то и Волга — не река, — легко соглашается она.

Людмила высокая и статная — в отца-прибалта, её светлые, с пшеничным отливом, волосы — натуральные, как и лёгкая меланхоличность движений и неторопливый, распевный говор.

И я почти не удивилась, когда в одной из наших бесед выяснилось, что тётушек Людмилы со стороны отца зовут Эльза, Марта и Берта — точь-в-точь как персонажей одной из моих сказок, такое вот совпадение или промысел.

У Людмилы больная пожилая мама, за которой надо серьёзно ухаживать и практически не оставишь одну, и другие члены семьи не без проблем. Получается, что она в своём доме и хозяйка, и нянька, и сестра милосердия, неотрывно на посту и при этом надо ещё сохранять эмоциональное мужество.

Родня, как известно — самоё серьёзное испытание для кого бы то ни было. Даже старцы советуют прежде помолиться, а потом уже разговаривать с родственниками, — вспоминаю в таких случаях я. И при этой непростой жизненной ситуации Людмила почти не жалуется и старается несмешные ситуации рассказать с юмором.

Что бы она ни сделала и ни сказала, по моему мнению, это будет правильно. Нас сравнить — как будто я курю, а она читает псалмы, хотя она никогда при мне церковных книг не читала. Но соотношение будет таким.

…Людмила благословила поехать, и я отправилась в Австрию.

Австрия. Серёжка в ухе Моцарта

Сразу скажу, что в Австрии я бывала несколько раз, поэтому от новой поездки чего-то особенного для себя не ждала. Но всё же кое-чему удивилась. Прежде всего тому, что, сидя за кордоном, я всё же смогла вовремя выпустить газету — с помощью электронной почты, скайпа и редактуры онлайн. После этого — вау! — я зауважала себя и оценила тот кайф, который испытали русские эмигранты-подпольщики, выпускавшие газеты, которые призывали Россию на баррикады революции.

Такой вот неоценимый опыт. Посетители семейной гостиницы наверняка запомнили меня, блуждавшую ночью с ноутбуком в руках в поисках места хорошего приёма Wi-Fi (интернет ловил слабо, ночью — получше). Второй рукой я активно стучала по стенам и попадающимся под руку предметам, чтобы зажёгся свет (экономные австрийцы давно перешли на сенсорные светильники, датчики реагируют на движение) — такое, не дай бог, привидение!

Оперативно сработали внештатники — материалы оказались достаточно интересными, правка — минимальной. Иной раз, вернувшись после лыжной прогулки, я удивлялась свежести их мысли.

Отдельный австрийский случай — мой Моцарт. Вольфганг «настиг меня» здесь необычным образом. Это произошло в Зальцбургском музее. Толщина и тишина многовековых стен фамильного замка. Спинеты и клавесины. Драгоценная, на тишайшем «пианиссимо» звучащая музыка. В компьютерном зале можно послушать и просмотреть на экране всё, что экспонируется.

Многие из музейных предметов я уже видела в буклетах и книгах, так что, скорее, лишний раз ощутила их священность. Ошарашило, без преувеличения, другое. Одна из моих коллег обратила внимание на карандашный рисунок. На нём было изображено левое ухо Моцарта. Да-да! В те времена придавалось особое значение деталям — рисовали уши, руки — для композитора это так важно! Приятельница, о которой идёт речь, наблюдательна и сама великолепно рисует. Она-то и заметила, что моё ухо очень схоже с ухом великого Моцарта (попутно я удивилась, что Вольфганг носил серьгу, об этом я раньше не знала!), так что я сразу про себя загордилась и обрадовалась! Шутка ли сказать, большая часть моей жизни была связана с музыкой, и тут вдруг такая честь! Вернувшись домой, я плотно засела за инструмент, вспомнила Моцартовские сонаты и решила для себя больше уделять времени музыке. Спасибо за это Австрии!

Поездки в тот год следовали одна за другой. Я только успела перевести дух, как буквально через несколько дней — Индия, и я снова паковала свои чемоданы.

III. Сансет в Гоа

И вы уже не можете быть прежним

Так получилось, что я летела одна, было грустно. В аэропорту наблюдала за туристами и что-то черкала в блокноте. Я и потом поступала в поездках так же — сначала искала уединения, потом находила его, шизела и чиркала в свой блокнот.

А незадолго до этого в моё окно повадились влетать бабочки. Порхали на балконе. Потом осмелели и стали залетать дальше, в мою студию-квартиру. С каждым разом их становилось всё больше. Я даже стала ждать следующего этапа, ждала, что под ногами зазеленеет трава или случится ещё что-нибудь в том же роде. Но дальше этого не пошло. Хотя преображение, безусловно, началось. Я поняла, что можно начинать следующую книгу, она во мне зреет.

* * *

В аэропорту. Маленький загон на посадку. Назад ты уже не выйдешь. А самолёт между тем не подан. Сумбурная и длинная очередь ожидающих. Худые, толстые, чопорные или, напротив, нелепые и взъерошенные, что-то жующие, с многочисленной кладью и без. Как будто очередь на распределение в рай или ад. Вполне допускаю, что будет нечто похожее.

* * *

Первый день в Гоа.

— Чей это мобильник звонит так оригинально, будто петух?

— Петух — настоящий! Здесь — всё настоящее, просто к этому надо привыкнуть.

* * *

В Гоа рано утром наблюдаю в океане солнечную дорожку. Рыбаки, попадая в бьющий наискосок «золотой путь», на какое-то время становились светящимися, невидимыми, их можно отчётливо разглядеть, только когда они выныривали оттуда. На тот момент они были самыми богатыми людьми мира — гребли на золотых лодках золотыми вёслами…

* * *

Рано утром, когда линия океанического горизонта сливается с небом, кажется, что стоящие на приколе вдалеке корабли не плывут, а парят в голубоватой дымке воздуха.

* * *

В Гоа в общественных туалетах и ванных комнатах часто нет потолков. А дома, в скромных семейных пансионах вместо кондиционера крутится вентилятор, и мусор летит вам прямо на голову. Впервые встав здесь под душ, я поняла, что моюсь в ледяной воде. И ничего, как-то нормально.

* * *

На пляже — коровы, слоняющиеся повсюду, примерно, как наши дворняжки в деревнях, отдыхающие в позе сфинксов поджарые собаки…

— Что эти коровы едят, здесь, на песке?

— Пережёвывают жвачку.

— А из чего получается жвачка? Вокруг нет никакой еды, кроме бумажек!

Вопрос риторический.

* * *

В Индии стараются не обижать животных и насекомых. Их очень много, различных и непуганых. В комнату залетают летучие тараканы-кукарачи, на стенах свисают на присосках-лапках геконы.

Обычная сценка. В прибрежное бунгало неспешно заходит крыса. Моя подруга стоически наблюдает — хотя при других обстоятельствах её бы уже давно разбил паралич.

— А ты её напугай, чтобы ушла! — советует окружение.

— Нет, нельзя, — мужественно отвечает подруга (она даже не визжит!). — Надо ласково: «Ты уходи, крыса, уходи, откуда пришла».

И крыса удаляется с большим достоинством. Народ принимает происходящее в порядке вещей.

* * *

В Гокарне.

— Чья это голова плавает там, вдалеке, может, это дельфин?

— Похоже на выдру!

— Но ведь она же не движется!

— Ладно, пусть будет выдра, какая, собственно, разница!

* * *

В Индии живыми считаются даже камни. Я наблюдала, как индус, получивший задание распилить и убрать с дороги огромный валун, несколько часов разбивал его «по жилам», прислушиваясь к энергетике камня. Он его не убил. Он просто убрал камень с дороги.

* * *

Разговор официанта с посетителем кафе, мне переводят:

— Это мексиканский кактус агава, — терпеливо объясняет официант. — Агава — его духовное имя. А следующее его имя — Текила.

Интересный подход.

Мне кажется, так же происходит и с людьми.

* * *

Здесь передвигаются на крытых мотоциклах с сиденьями, они сильно дребезжат и вихляются. Кажется, что ты едешь быстро, а на самом-то деле скорость невысока. Водители, все поголовно, поют. Это скрашивает поездку.

Официальная версия, газетный отчёт, выглядела так.

«Индия. Гоа. Лететь туда далеко, почти восемь часов, но оно того стоит! На нашей планете не так много мест, в коих любопытно побывать, и в этом ряду священные земли Индии стоят рядом с Иерусалимом. Здесь по-прежнему много странствующих садху (святых), девственная природа, и в местном укладе сохранилось много живого и настоящего. Говорят, что через несколько лет здесь повсеместно понастроят пятизвёздочных отелей и прогонят с пляжа коров. Но пока этого не случилось, первозданные картинки Гоа успокаивают и вдохновляют!

Я разместилась в уютном семейном отеле в местечке Агонда, Южный Гоа. Подруги мои — учитель йогической гимнастики Наталья Седых и йога-тичер из Москвы Татьяна Григорьева (она ещё и фотограф) — прибыли первыми. А я, задержавшись по своим делам, присоединилась к ним позже. Кстати, очень благодарна туристической фирме за то, что они предельно чётко выстроили мой маршрут. Ведь я могу заблудиться даже в родном городе!

Когда утром все вместе впервые вышли к Индийскому океану, душа встрепенулась и, казалось, застыла на месте. Мимо, пережёвывая обрывки картона, неспешной вереницей проходили стада диких коров, пробегали худенькие вертлявые кабанчики, девочки бросали им кожуру от бананов, те её ловили на лету… Время здесь будто остановилось. Подруги мои уже жили внутри этой пасторальной картинки, я всё ещё была «за рамкой» и сомневалась, получится ли войти внутрь?

— Индия вскрывает мозги, как консервную банку, — прокомментировала моё состояние Татьяна, она в Индии третий раз. — Это «индийский взрыв», это неизбежно. Кто-то вдруг начинает бегать по магазинам и скупать всё подряд, кто-то смеётся, а кто-то плачет навзрыд. На третий день всё проходит, ты сливаешься с природой и миром.

Признаюсь, в тот же день я надерзила Наталье и долго ещё огрызалась, когда она пыталась мне что-то внушить, а ведь Наталья — мой гуру. Ну и ну! Зато потом была полная гармония с людьми и природой.

Йога

Йогой здесь так или иначе занимаются все.

Рано утром люди отправляются с резиновыми ковриками под мышкой кто куда. Здесь много йогических центров на разных языках, чаще на английском, и каждый выбирает себе по душе. А некоторые просто выходят к кромке океана и делают свои асаны каждый как может. Наши ближайшие соседи: Даниэла, дизайнер по мозаике из Италии, знаменитый итальянский фотограф, работающий на бренд Сержио Тачини, немецкие семьи, группа французов… Все они проводят драгоценные утренние часы, выполняя Сурья Намаскар — йогическое приветствие солнцу. Некоторые из них всё еще бледны от выпитого и выкуренного накануне и пережитого в связи с этим чрезмерного счастья. Но йога и рассвет — это непременные атрибуты местного отдыха. Ближе к полудню кто-то занимается творчеством, как например, француз Патрик, украсивший пляж своими скульптурами.

На русской «йогической» площадке жизнь протекала неспешно и до нереальности натурально. Во время занятий вороны бросались арбузными корками, кокосы вот-вот были готовы свалиться на голову — детали гоанской жизни.

Наталья Седых вела йогу на английском, и на её занятия собирались люди из разных стран: американцы, англичане и немцы. Отзывы — самые великолепные, и я очень гордилась, что мы из одного города.

Что касается ресторанов, то кухня в Агонде самая разнообразная, на выбор: итальянская, тайская, индийская. Конечно, традиционно много разнообразных лепёшек — чапати, пури. И обязательно предложат фирменный масала-чай: чай с молоком и множеством специй, включая весьма ощутимый имбирь. (Масала-чай подают в пол-литровых стеклянных кружках, похожих на пивные, с большой столовой ложкой в придачу. Поначалу я над этим смеялась. А потом «раскушала» и готовила масала-чай даже по возвращении домой). Ну так вот. В ресторанах коронная шутка: кушайте больше, иначе как вы потом будете курить?

Спиртные напитки в Индии, в том числе и гости, пьют достаточно мало, наверное, жарко. (Хотя алкоголь очень приличный и стоит недорого, ром «Old monk», например, семилетней выдержки — 80 рублей в переводе на наши деньги).

А если и курят, то, опять же, не просто так, от балды или чтобы оттянуться, а для того, чтобы «расширить своё сознание и приобрести новый духовный опыт». А потом… есть энтузиасты, которые и в этом состоянии занимаются йогой. Говорят, что так лучше «отключить голову», что и требуется для успешной йоговской практики. Оставим этот опыт на совести тех, кто в это верит.

Подробности кухни

Вообще, цены Гоа вспоминаются часто, особенно, когда возвращаешься в наш город.

Если говорить о «йоговской» пище, то классический завтрак: овощные булочки самосы с масала-чаем — 30 рублей. А ещё можно побаловать себя кёрдом за 20 рублей — это что-то напоминающее жидкий творог и йогурт в симпатичном горшочке из «фирменной» гоанской глины, взятой в буквальном смысле слова из-под ног.

— Из праха сделан и в прах уйдёт, — философски замечала Наталья, когда мы разбивали горшки — назад их никто не сдаёт, продавцы лепят новые. Несколько таких горшочков мы привезли домой в качестве сувениров.

Итальянцы, осевшие в Гоа, очень любили ходить в местные итальянские рестораны. Причём утверждали, налегая на пасту и пиццу, что кухня здесь даже лучше, чем в Италии, не говоря уже о её явной дешевизне.

Полноценный европейский ужин с супом из шпината, креветками, рыбными стейками, рисом, салатами и т. д. и ещё бокалом вина обойдётся не дороже 200 рублей на человека. Так что лучше об этом не помнить. Такая вот скорбь!

Исполнение желаний

Я была наслышана о том, что в Гоа нужно контролировать свои желания — они исполняются слишком быстро, причём самым прямолинейным образом. Не особенно в это верила. Но! На третий день по приезде океан великодушно бросил к моим ногам индусские бусики, которые мне нравились, я как раз собиралась такие приобрести; в одном из кафе будто специально обнаружилась запечатанная плитка швейцарского горького шоколада, я именно такой обожаю, и т. д. и т. п.

Нечто подобное, как выяснилось, происходит со всеми, кто приезжает сюда в первый раз. Незатейливые подарки «из воздуха», с разных сторон. Замануха. Но очень приятно.

Фишка с чудесами подкрепляется тем, что спустя несколько дней ты вообще перестаёшь что-либо желать. Здесь, в Гоа, совершенно другие ценности. Местный колорит: пальмы, красная глина под ногами, шум океана расслабляют и убаюкивают… Одежда и пища стоят немного. Можно ходить в полотняной одежде и сандалиях и на 50 долларов в месяц ощущать себя королём! Рано или поздно ты вовсе перестаёшь думать о деньгах и… становишься абсолютно счастливым! (Мне даже удавалось удержать в себе это состояние месяц или два по приезде, но потом оно схлынуло.)

Мойте руки перед едой!

Меня многие предупреждали, что Индия — рассадник инфекции. «Ты хотя бы сделала себе прививки?» — слали SMS знакомые, когда уже производилась посадка в самолёт. Прививок я не сделала. Но набрала с собой гору таблеток и дезинфицирующих салфеток. Надо сказать, не пригодилось ни то, ни другое. В Индии масса бальзамов от болей в голове, суставах, простуды и других аюрведических снадобий, я их купила, когда возвращалась домой, и очень ими довольна.

Случаи отравления у наших знакомых были. По совету бывалых туристов их лечили местным кремом «Кайлаш». Стоит он недорого и интересен тем, что его можно мазать на хлеб, и при этом «Кайлаш» ещё лечит ожоги!

Индусы, надо сказать, и впрямь не особенно чистоплотны, есть такая особенность. Стоит хотя бы чуть-чуть удалиться от освоенных туристами мест, например, мы совершили вылазку в религиозный город Гокарну, как мусор, состоящий из отходов фруктов и всевозможных бумажек, окружает тебя чуть ли не по пояс. Во многих интересных в туристическом плане местах негде вымыть руки, в том числе и в кафе. При этом сами индийцы — будьте готовы! — очень любят пожать руку, это своеобразный местный аттракцион. Стоит хоть что-то купить, как рука уже жмётся, и бесполезно прятать её за спину или делать вид, что вы не понимаете по-английски.

Зато, опять же, в связи с отсутствием столь явных примет цивилизации (я говорю, конечно, не о промышленных и деловых центрах Индии) в виде приличных туалетов, кондиционеров, пятиразового питания и т. д. — неимоверное количество живых этнических впечатлений о жизни и культуре другого народа!

Но девственная природа сыграла-таки свою шутку. Любознательная Наташа однажды вернулась домой с сильнейшей аллергией. С большим трудом удалось узнать, что причина отравления — масло столь любимого нами ореха кешью, местные жители собирают кешью в перчатках. Так что имейте в виду! С осторожностью относитесь к заморской экзотике.

Садху и сиддхи

Индусы очень религиозны и одновременно лояльны к другим религиям, которых здесь много.

Путешествуя по близлежащим городам, мы увидели и посетили индуистские храмы Лакшми, Ханумана, Шивы и много других культовых и исторических памятников. В индуистской религии более трёх тысяч богов и богинь, и разобраться в их иерархии с первого раза сложно. Застали праздник Шиваратри — праздник Шивы, причём в его родном городе Гокарне, где он родился. Видели огромную ритуальную колесницу, которая сооружается раз в году, специально к этому дню. Многие храмы открыты постоянно, специальных требований к одежде нет, но при входе обязательно надо снять обувь (впрочем, по местным обычаям, надо снимать сандалии даже заходя в магазин или лавку).

В Гокарне видели садху — Татьяна сфотографировала одного из них. Наблюдая весёлую вихляющуюся фигуру с яйцом в руках, некоторые туристы могли бы сказать: под кайфом, но, как уже говорилось, религию Индии опиаты сопровождают на протяжении пяти тысяч лет, и эта страна знает о них всё, так что у местных жителей к курильщикам травы своё, лояльное отношение.

Спустились из любопытства в пещеру сиддхи (как я поняла, это более продвинутый, достигший стадии волшебства садху) — с трудом обнаружили в неё лаз где-то посреди чистого поля — если заранее не знаешь, то и не найдёшь. В виде подношения захватили с собой для йогического аскета бананы и кокосы, но сиддхи не застали, как выяснилось, на тот момент он отправился странствовать, индийские святые так часто делают. Обрадовались, когда обнаружили в пещере русскую матрёшку — наши люди и здесь побывали! — и ощутили сильную энергетику пещеры. А в городе Даболеме, промышленном центре Индии, побывали в часовне Сай-бабы из Ширди, которого почитают и мусульмане, и индусы. Его деяния более понятны европейцам.

В Южном Гоа, где мы остановились, большинство местных жителей — католики. И во дворике почти каждой гостиницы есть скульптура Девы Марии с зажжённой свечой, возле которой семья регулярно совершает молитвы. В школах тоже чаще всего имеются домовые церкви. И я невольно подумала о том, как много русских отправляется в Индию, интересуясь буддизмом, и встречают там… индусов, которые ревностно следуют христианским традициям!

Увы. На их фоне мы просто лентяи и атеисты, потому что в большинстве случаев хотя и считаем себя людьми православными, чаще что-то просим у Бога, чем благодарим его в своих молитвах.

Проводы Солнца

…На этой земле их именуют Sanset. Солнце в Гоа садится ровно в 18 часов, закат очень медленный, почти 40 минут. Ритуал красивый и почти что мистический. Все в это время стараются бросить свои дела, если таковые имеются, и «посадить Солнце», подвести своеобразный итог этому дню. Говорят, что красивую традицию завели первые хиппи, которых было много в Гоа в 70-е годы. Впрочем, местные жители всегда полагали, что Солнце, закатываясь, особенно щедро делится своей энергией. Индусы разворачивают кресла в кафе для посетителей лицом к океану и выводят полюбоваться проводами светила своих родственников. Возле кромки океана сходятся вместе люди, коровы и «песчаные» гоанские собаки, которых здесь много. Все замирают, пока красное Солнце окончательно не скатится в море, а зеркальный прибрежный песок не перестанет гореть бешеным огнём… А после этого сразу наступает кромешная тьма. Около семи вечера уже не видно ни зги, и, чтобы добраться по пляжу в кафе или гостиницу, вам потребуется карманный фонарик.

Главный вопрос следующего дня: где мы встречаем сегодня закат?

До встречи, Индия!

Когда я с грустью паковала свой чемодан — я улетала пораньше, а покидать Индию мне не хотелось, Татьяна Григорьева сказала:

— В следующий раз приезжай на подольше, здесь лучше «зависнуть» на месяц, а то и на два. И главное — не расходуй свою «индийскую» энергетику понапрасну, тебе должно хватить её ровно на год, ведь ты обязательно снова сюда вернёшься! А изменения в себе ты почувствуешь почти сразу.

Что можно в ответ на это сказать? Неожиданно для себя я вдруг решила заняться живописью. И самая первая из моих работ так и называется: «Гоа, намасте!». Правда, как сказал сын, корова в ней смахивает на носорога, но так ведь картина писалась по воспоминаниям, а не с натуры, да и опыта мало. Надеюсь, когда-нибудь напишу такую картину с натуры! Ведь меня уже снова тянет в Индию.

Благодарности:

Огромное спасибо Наталье и Тане Григорьевой, обеспечивших мне «мягкое вхождение» в Индию и ставших моими продвинутыми (причём со знанием английского!) проводниками в этой удивительной экзотической стране, на фоне которой Баунти просто отдыхает!

Наталья: Гокарна — оазис древности, город-храм

«…Несмотря на обилие древнейших храмов, которых здесь много даже для Индии, Гокарна — это не город-музей, здесь всё живое, движущееся. Ты постоянно находишься в едином потоке энергии, нет бессвязных деталей: отдельного камня, человека, дерева, но всё есть единая осознанная энергия. Именно здесь, как нигде, ты проникаешься теми чувствами, которыми пропитана индийская философия, адвайта веданта.

Жара в тот день нас изрядно вымотала, и мы присели отдохнуть у живописного Гокарнского пруда — наткнулись на него, бесцельно блуждая по городским лабиринтам. В Индии чудеса встречаются на каждом шагу, их просто нужно уметь разглядеть, надо расслабиться и раствориться в Настоящем. Полное отсутствие спешки, желаний и мыслей создавало ощущение растворения в пространстве и времени. Время остановилось, точнее, исчезло само понятие времени…

А вот среди лотосов показалась аккуратная головка какой-то водоплавающей птицы и тут же пропала. Внимательно смотрим на воду и через мгновение осознаём, что это никакая не птица, а змея! Потом появилась ещё одна, и ещё… Да пруд ими просто кишит! На другой стороне в это время женщина спокойно полощет бельё. Змеи её не тревожат, ведь в Индии они являются священным символом, это неотъемлемые спутники бога Шивы, многие дома жителей Гокарны украшены их изображениями. За спиной индианки вдоль стены с колоннами неторопливо бредёт белоснежная корова, своей размеренностью напоминающая буддийского монаха в его «шагающей медитации»… Картинка не кажется конкретной и статичной, ты чувствуешь, что всё постоянно меняется и движется, образы и краски переливаются друг в друга… Приходит осознание того, что в йоге называется лилой или космической игрой. Ты понимаешь, что эта картинка есть сон, как и всё вокруг…»

* * *

— Ты хочешь добавить что-нибудь в эту статью? — спросила я у фотографа Тани Григорьевой.

— Я?.. Я лучше покажу свои фотографии!

Фотографии, надо сказать, удались, надеюсь, когда-нибудь она сделает из них выставку.

Вернувшись из Индии, я как могла глубже влезла в «индийскую тему». И в какой-то момент, припомнив эпизоды из детства, связав одно и другое, вдруг отчётливо поняла, что

Моя бабушка — дзэн-буддистка

(«дзэн — школа мистического созерцания; слово может также означать «отстранённость, избавление», из словаря).

Итак, моя бабушка, Дядищева Мария Кузьминична, была дзэн-буддистка. Сколько я её помню, всё её устраивало в мире и в людях, за материальным, даже на фоне послевоенного и неизбалованного советского времени, она не гналась нисколько, и, несомненно, жила по принципу «здесь и сейчас». Встав рано утром и выйдя босыми ногами во двор, она окидывала пристальным взглядом белёсо-васильковых глаз небо над огородом и торжественно возглашала:

— Господи, да как же ты всё хорошо устроил! Птички поют у тебя, травка зеленеет (если дело было весной или летом), всё вокруг плодоносит и пользу даёт. И только я, дурочка старая, копчу небо без всякой пользы. Спасибо, что терпишь меня! Интересно, зачем?

С таким риторическим вопросом, венчающим нехитрые слова мантры-молитвы, бабушка удалялась в дом и далее действовала по прихотям настроения и возрастного самочувствия (на тот момент ей было за 80). Если считала нужным, то, подсобрав садовый инструмент, выходила в огород «поработать в охотку», а было настроение — шла на соседнее крылечко к подружке, или в магазин, или на рынок — эмоциональной разницы от перемены места не наблюдалось, настроение, сколько я её помню, было приподнято-ровным. Хотя голубицей, безусловно, она не была, и если ситуация соответствовала, могла, не чинясь, запустить крепким словцом.

Пока я росла у бабушки, мне дозволялось всё, что не позволяли родители. Я в любое время спала — ложилась позже, вставала либо рано, либо и вовсе к обеду. Столовалась когда хотела (никто не зудел над ухом о режиме пищеварения), могла пропустить ужин, обед или завтрак или, напротив, задумчиво блуждать с бутербродом по улице. Видимого распорядка в доме не наблюдалось.

Однажды родители, разъехавшись по командировкам, оставили меня у бабули дней на 20. Ко времени их возвращения мой модный длинный сессун был переделан в стрижку «под горшок» (в прямом смысле слова: бабуля надела мне на голову чугунок, и они вдвоём с соседкой остригли меня портновским ножницами, «чтобы ребёнку чубчик не мешал»). Я отрывалась на улице в сомнительных пропылённых тапках, заказанных у самодеятельного портного, которому тоже было за 80, и не все швы и лекала у него стыковались между собой. «Ваши ботинки ребёночку ноги нажали», — было сказано родителям про модные кроссовки «Адидас», купленные в скудные времена тотального дефицита по страшном блату. Хорошо хоть бабуля их в печку не бросила при её нелюбви к никчёмным вещам. Я обреталась у Марии Кузьминичны безбрежно-раскованно, с чумазым непромытым лицом в состоянии душевного покоя и счастья. К тому же бабушка, несмотря на почтенный свой возраст, научила меня плавать — это произошло как будто само по себе. Речка была сразу за огородом, и мы ходили туда каждый вечер. Бабуля поплыла, а я рядом, сначала — по-собачьи, а потом — как она, с достоинством вытягивая шею и плавно, что значит расслабиться в настоящем моменте!

В то лето наша совместная жизнь складывалась из естественного хода событий, исходя из капризов природы или бабушкиного самочувствия, которого она не скрывала, — ломоте суставов и головной боли, если шёл дождь («чердак не варит, в голове черви возятся», — кратко возглашала она, и мы оставались дома, ничего надуманного). А если позволяли погода и её здоровье, отправлялись на крестины, свадьбы или похороны на близлежащие улицы. Бабушка была уличкомом, пользовалась авторитетом, и её повсюду звали. Если разобраться, в то время я побывала на главных, ключевых событиях человеческой жизни — для бабушки рождения и похороны были равновелики.

На её крылечко также захаживал народ: старушки ходили консультироваться, как им урезонить зарвавшихся в городской жизни детей, алкоголики занимали в долг деньги, чтобы не умереть в похмелье (при бабушкиной пенсии 28 рублей деньги у неё водились, она их почти не тратила).

Родители, застав картину нашего бытия, пришли в неописуемый ужас и так надолго гостить меня уже не оставляли. Но, поскольку мы жили в одном городе, то я, повзрослев и улучив момент, предпочитала её общество остальным моим, более цивилизованным родственникам.

И на протяжении ещё многих лет воочию наблюдала философию обожаемой мной бабули.

Городская премудрость ей была чужда. Зато она тонко осознавала природу и с одинаковой безмятежной радостью любовалась на вызревшие и заботливо прикрытые лопухами («от наркоманов», — комментировала она, — по той же причине и мак не сажала, срывали) помидоры и звёзды вечернего неба.

— Внучка, ты знаешь, почему я так хорошо живу? — однажды спросила она и завершила свою мысль формулой, достойной Ницше: — Потому что не хожу на работу, не треплю нервы с начальством, и надо мной выше неба никого и ничего нет! — так был выработан алгоритм о счастье и вреде беспокойства, который я по-настоящему смогла осознать и оценить только спустя много лет, устроившись работать в редакцию газеты.

По поводу её дзэнского нестяжания и отвращения к лишним вещам эпизодов было не один и не два, и даже не три, а множество.

Отец мой зарабатывал неплохо. И однажды, вернувшись из северной командировки, привёз обожаемой тёще в подарок отличную дублёнку в расчёте на русские холода. Пару раз, ради приличия или прикола, бабуля её надела. И встретила зятя в парадном облачении. А после не выдержала, сняла. Отец приезжает, а бабушка, как прежде, в потёртой искусственной шубе. Он — «где, мол, подарок, отчего не носишь?», а она в ответ: «Зачем мне от других выделяться, я её цыганам снесла, на вот деньги, возьми, вечно вам не хватает….». Отец в ответ глаза вытаращил и расхохотался: «Ну вы, мама, даёте…». Бабушка, желая помочь родне, а заодно и избавиться от гламура, продала дублёнку за бесценок, за чистые копейки… С пути нестяжания её невозможно было свернуть ни за какие коврижки.

С искусственной китайской шубой, которую Мария Кузьминична проносила лет 30, до самой смерти, связана своя история. Бабуле к тому моменту было около 90, но она продолжала управляться с бытом сама, и это право весьма отстаивала, не меняя своих привычек. В тёплое время года стирала во дворе, в корыте, водой из колодца, хотя рукою отца в дом давно была проведена вода.

Однажды прихожу, а бабушка сидит на крыльце, скорбно поджав губы. Начала расспрашивать — ни в какую. Соблюдает привычный свой ритуал: надо прежде накормить, поговорить ни о чём и только тогда потихоньку, исподволь, перейти к главным вопросам; я всё ждала и ждала. Наконец бабуля мне сообщает:

— Внучка, я там, во дворе, посмотри, шубу свою в корыте замочила, думала постирать, а теперь её, окаянную, вытащить не могу, она неподъёмная… Как ты думаешь, правильно поступить: соседу на бутылку дать, чтобы шубу из корыта поднял, или, может, эту шубу на кусочки порезать, керосином поджечь, ну её, надоела?..

Её непривязанность к вещам, безусловно, воспаряла на величайшую высоту сознания. История умалчивает о том, сколько вещей и подарков бабуля сгноила, не желая обременять ими свою аскетичную жизнь, до тех пор, как я сама стала осознавать и понимать происходящее. Но я, к примеру, отчётливо помню такой эпизод.

Отец, опять же в подарок, привёз бабушке без предупреждения кое-что из мебели, а также холодильник и телевизор.

— Неудобно, мама, не отказывайтесь, ведь мы с деньгами, а вы в такой нищете…

Бабушка проглотила укоризну без комментариев. На этот раз, помня про дарёную и загнанную за бесценок дублёнку, продавать ничего не стала. Мебель, как только нашла грузчиков — сосед вышел из запоя — раздала по соседним дворам. Холодильник и телевизор выставила в огород. Через пару-тройку месяцев, с учётом дождей, они пришли в полную негодность, так что и говорить было не о чем.

Поступок свой она объяснила мне позже:

— Телевизор мне не нужен, от него только зрение портится (почти до 80 лет Мария Кузьминична обходилась без очков), я вот радио слушаю, по нему все новости скажут, и музыка есть… А вместо холодильника у меня погреб. Вниз-вверх слазаешь — и вроде зарядки. Чем меньше в доме вещей, тем легче дышится.

Погребом, где хранились забористые кадушечные помидорчики, огурцы и мочёные яблоки, а также бутыль самогонки на все случаи жизни, бабуля моя пользовалась до самой кончины. А заржавевший во дворе холодильник приспособила под шкаф для инструментов и искренне этому радовалась. В этом отразилось её постижение истинной сути вещей, которые она использовала строго по назначению, невзирая на мудрствования маркетологов и конструкторов.

Единственное, ради чего делалось исключение и в чём проявлялось явное обольщение, — так это индийский чай «со слоном», до которого она была большая охотница. Стоило кому-либо принести заветную жёлтую пачку, как бабушка, забывая про свои принципы и приличия, кидалась на подарок с горящими глазами, как коршун. Относила чай в кладовую и, замешкавшись там на несколько минут, выплывала на люди с заваренным чайником — с блаженной улыбкой на устах, причём оставалось загадкой, что именно в нём заварено. Такой был бзик.

Количество вещей в доме, как уже говорилось, было минимальным, смена нарядов — тоже. Парадное платье и два домашних.

— А в этом, нарядном, шерстяном зелёном, меня в гроб положите, — строго напутствовала бабушка.

И всё у неё было в порядке и наготове: и платье, и белый платочек, и тапки, сложено в пакет и шёлковой лентой перевязано. Как и восточные мудрецы, бабушка готовилась к смерти с рождения, в этом был её порядок понимание мира.

В церкви Мария Кузьминична бывала крайне редко, но меня окрестила, в излишних мирских попечениях не замечена, и на все насущные вопросы отвечала фразой: «Господь управит!».

Незадолго до своей кончины, которая случилась летом, бабуля вышла в огород послушать пение соловья (много лет как он пел на иве), а заодно и проконтролировать, какие усы пустила клубника. И, невзирая на графитовую пыль, обильно покрывающую её насаждения в связи с вознёсшимся поблизости металлургическим заводом, сказала не хуже Сергея Есенина, с чувством:

— Природа — она жизнь даёт, а все ваши железки — хлам и суета, — с тем и удалилась.

Прожила бабушка до 90 лет в твёрдом уме и здравой памяти.

И таких бескорыстных и правильных старушек, выросших на земле, а не как мы, на асфальте, было тогда целое поколение.

Царство им небесное. Аминь.

* * *

Когда я рассказала о своей бабушке Наташе-гуру, та спросила:

— Это что, анекдот?

— Ни боже мой! Чистая правда!

Теперь — о Наташе-гуру

Я услышала о ней чисто случайно: дескать, приехала одна такая беспечная из благополучной и сытой Америки, дочери 14 лет, а задачи и цели — Россию поднимать, отдавать свои знания. Можете в такое поверить? Хоть бы о дочери своей подумала, глупенькая, — отговаривали её американские подруги, — зачем ребёнку судьбу ломать.

И я, конечно, не удержалась. Достаточно быстро разыскала через знакомых студию, где она занималась, и её саму. Пришла на тренировку, разложила йоговский коврик. Так родилось это интервью. Привожу из него отрывок.

Пробуждение души

Наталья — наша землячка, окончила ЛГПУ и волею судьбы много лет жила в Индии, а затем в США. 14 лет она преподавала в Сакраменто, в том же клубе, в котором тренируется А. Шварценеггер. Больше 20 лет она изучала различные йоговские направления и практики, в том числе прошла обучение в Бихарском ашраме, посетила семинары у признанных американских и индийских мастеров. О том, что такое философия йоги, возможно ли объединить древнейшие восточные знания с европейскими традициями и, главное, образом жизни; что означает йоговский термин «пробуждение» и многие другие ответы Наташа дала в эксклюзивном интервью изданию, в котором я работаю.

— Наталья, для начала расскажите, как вы в маловыездные советские времена оказались в Индии и с чего началось ваше знакомство с йогой?

— Можно сказать, что меня вела сама судьба. Муж — переводчик, его по контракту направили работать в Индию, и я поехала с ним. В Индии хатха-йога — довольно распространённое занятие. Мы с русской подругой занимались на публичных уроках вместе с простыми индусами, выполняли несложные упражнения, которые делали все — мужчины, их жёны-домохозяйки и дети.

Мы прожили в Индии пять лет, и за это время я успела влюбиться в культуру этой страны, их обычаи и традиции. Когда мы вернулись в Россию, я испытала шок: уезжали из социализма, а вернулись в совсем другую страну: «перестройка», повсюду материальная неустроенность, брожение в умах и сердцах. Спустя какое-то время мужа позвали работать в Америку, а меня так и не покидала мысль об Индии. И когда мои австралийские подруги пригласили поехать в Бихарский ашрам, я с удовольствием согласилась вопреки обстоятельствам — продала домашние предметы, имеющие хоть какую-то бытовую ценность, и набрала денег на дорогу. Сейчас уже про себя думаю: летела в Калькутту одна, и практически без средств. Рейс могли задержать, мы с подругами могли не встретиться, и что дальше? Но я была настолько полна решимости и желания получить новые знания, что меня это не останавливало.

— Чем знаменита Бихарская школа и что вы в ней для себя почерпнули?

— Основатель ашрама Сатьянанда Сарасвати (Paramahamsa Satyananda) — гуру тантрической школы. У многих, к сожалению, тантра ассоциируется только с сексом, но сексуальные отношения — только лишь часть философии, тантра значительно глубже и многоплановей. «Тантра» в переводе означает «жизнь». То есть ты учишься использовать каждый момент и жизненный опыт для своего духовного самосовершенствования. Значительную долю практики в ашраме составляет карма-йога, что в переводе означает «действие». Её суть состоит в служении людям. Мы много времени трудились на кухне, убирали помещения, выполняли грязную работу. И только учитель определял, когда ты готов знакомиться с практикой, ведь любые знания нужно заслужить.

Конечно же, обучение в ашраме сильно повлияло на моё мировосприятие. И хотя я посещала потом много семинаров и в Америке, и в Индии, но духовные основы, техника асан были заложены именно там.

— Насколько я понимаю, тантрическое восприятие действительности в достаточной мере смыкается с философией Ошо…

— Да, его книга «Молчи и узнай», с которой я впервые познакомилась в Индии, перевернула мой мир. Я читала её на английском, приблизительный перевод звучит так: «Молчи внутри себя, и всё тебе раскроется!». Я стала учиться слушать свою внутреннюю тишину и многое в себе пересмотрела.

— Наверное, когда вы после Индии встретились в Америке с мужем, то были уже в немалой степени другим человеком, а он всё ещё оставался прежним. Как складывались ваши отношения?

— Мне хотелось поделиться новыми знаниями и духовным опытом, я летела к мужу окрылённая. Ожидала увидеть рядом с собой единомышленника, но он только надо мной посмеялся. С другой стороны, после возращения из ашрама во мне поселилась некая энергия, я уже не могла подчиняться ему как прежде, как он привык. Но всё ещё старалась сглаживать наши углы, ведь я выходила замуж по большой любви, и мы достаточно долго прожили вместе.

В Америке у нас родилась дочка, в её воспитании каждый по-своему принимал участие, но отношения так и не удалось восстановить, спустя несколько лет мы с мужем расстались.

Жить в чужой стране одной с ребёнком очень непросто. Но во мне появилось какое-то упорство, желание доказать что-то себе самой. Я решила: раз уж я всё-таки здесь, значит, это нужно для чего-то большего. В Америке раньше, чем в России, появилось много йогических практик, их привнесли знаменитые индийские гуру, которые открыли здесь свои школы и центры. И американцы смогли успешно адаптировать восточные знания с их медитациями и самоуглублением для стремительного и деятельного западного человека. Научились с помощью йоги побеждать депрессии, улучшать здоровье и даже бороться с алкоголизмом и наркозависимостью. Посещая различные семинары и школы, обучаясь у гуру и продвинутых мастеров, в какой-то момент я решила, что в этом, верно, и состоит моя миссия: интегрировать полученный опыт и привезти его в свой родной город, показать липчанам. Ведь йога — это не только гимнастическая зарядка, дыхание и асаны, укрепляющие тело, но и отдельная философия, за которой, как я думаю, — будущее, йога учит более осознанно относиться к себе и бережно — к окружающему миру.

— Уже на первом вашем занятии я ощутила в себе движение энергий. Этот опыт меня ошарашил. Потому что раньше, когда мне говорили, что асана воздействует на внутренние органы, происходит движение энергий, я ничего такого не чувствовала. Более того, я совершенно ясно ощутила во время занятий энергетику, которая от вас исходила…

— Значит, вы оказалась готовы к такому духовному опыту. Каждый получает на йоге что-то своё. Кому-то достаточно будет укрепить тело и избавиться от хронических недугов, а кто-то идёт дальше и погружается глубже, в самую суть философии. Всё это — нормально. Личностное развитие и совершенствование тела и духа происходит на йоге исподволь, постепенно, не надо его ускорять и смотреть на то, что у соседа позы получаются лучше или хуже.

На своих занятиях я не практикую отдельных медитаций. Медитативный процесс, то есть расслабление и успокоение ума, движение к абсолютному сознанию происходит у подготовленных учеников во время выполнения асан и у каждого по-своему. Я видела, как некоторые люди часами сидят в позе лотоса, пытаясь достичь просветления, и крутят свои мысли, не добиваясь ничего ровным счётом. Напротив, в таком поведении, на мой взгляд, есть определённая параноидальность. Посещая занятия гурджиевцев, другие практики, я поняла для себя: чтобы войти в медитативное состояние, вовсе не обязательно сидеть в статической позе, это очень важный момент. Это моё убеждение подкрепил семинар Аны Форрест. Занятия у неё интенсивные, по три часа дважды, а то и трижды в день. И на одном из них я впервые испытала состояние сатори — мгновенное просветление. Картинки вокруг меня замерли, и время остановилось. Пришло ощущение полного единения с миром. Это длилось всего мгновение. Как будто на долю секунды включили и выключили свет, но ты уже помнишь, что чувствовал, ты запомнил своё новое состояние, и твоя жизнь меняется, ты не можешь быть таким, как прежде (по философии йоги, в обычной жизни мы пребываем в состоянии «двайты» — двойственности, разделяя свою личность и мир. Сатори — «адвайта» — мгновенное единение с миром. Наивысшее состояние — «самадхи» — это постоянное и полное просветление. — Прим. авт.)

— Спустимся с заоблачных высот в повседневную практику, поговорим о более приземлённых вещах. Насколько я поняла, на ваших занятиях вы используете различные направления и техники йоги. Расскажите об этом подробнее.

— Естественно, это асаны. Я использую только то, что испытала на себе и считаю эффективным. Свою йогу я бы назвала интегральной. Очень люблю физические нагрузки. В России, как я поняла, отдают предпочтение йоге Айенгара, где тщательно выставляется каждая асана. Я использую её на своих занятиях, но для меня это просто балет, в ней нет внутреннего движения, она слишком статична. В Америке и на Западе сейчас очень популярна Аштанга-йога. Это йога очень быстрая, динамичная. Её обязательно нужно выполнять должным образом, иначе можно заработать себе большие проблемы — стираются суставы, особенно от частого выполнения позы чутаранга дандасана — позы бревна. Часто повторяются силовые связки, от которых люди устают. Да, главная проблема — это суставы, хотя асаны после аштанги получаются лучше.

На своих классах я использую все эти йоги, как и наработки Гурджиева, но сама я сторонница виньясы-йоги, что означает поток, или связки. С помощью асан я учу быть в настоящем моменте, учу расслабляться и даю то, что можно использовать в конкретных жизненных ситуациях. Очень важное в йоге — связь с природой, её «крестьянская» сторона. Кстати, накануне занятия, на котором вы почувствовали движение энергий, я долго гуляла в лесу, у меня на природе происходит колоссальная подпитка энергией, и люди её ощущают. Йога в своём первоначальном понимании неотделима от природы. Жить по законам природы — это уже йога. Многие йогические практики повторяют действия каких-то животных и близко знакомят с их поведением, этого не надо стесняться. Взять хотя бы очистительную практику кунжал — ты пьёшь воду и вызываешь рвотный рефлекс, так поступают тигры, когда отрыгивают непереваренную пищу, и так далее. Близость к физиологии — одна из заповедей йоги.

Сейчас очень много разных книг, люди мыслят стереотипами. Я стараюсь этого избегать, стараюсь донести только то, что сама на себе испытала и сказать те слова, которые изменили мою жизнь и могут кому-то помочь. У многих людей существует своя внутренняя стена, или другие интересы, не все меня понимают, это нормально. Но если человек входит в резонанс с тем, что я делаю, — для меня это высшая награда.

— Как и в моём случае, когда я испытала совершенно новые ощущения?

— Даже не то слово, не то слово! Я испытываю колоссальное счастье от того, что человек меня понял, как вы — не головой, а всем своим существом, своим сердцем. Если с человеком происходит что-то хорошее, и я чувствую, что приобщила кого-то к йоге — это классно и здорово!

— Попробуйте в двух словах сформулировать самую суть и назначение йоги.

— Один из санскритских переводов, а их много, означает «единение». Единение души и тела, единение человека с природой. Некоторые необразованные или скептичные люди до сих пор полагают, что йога — некая религия или секта. Но это не так. По своим основополагающим принципам йога близка многим религиями. Она в чём-то смыкается с иудаизмом, в ней много используется асан ведических, в том числе по названию того или иного божества, допустим, Хануманасана. Меня, например, привлекает её буддийский посыл: «Самым большим препятствием на пути к просветлению является критицизм», и это очень напоминает христианскую заповедь «Не судите, и не судимы будете» и помогает избавиться от нашего эго.

Помимо философских и нравственных посылов, йога — это, безусловно, пресловутая физкультура, работа с телом. И в зависимости от подготовленности человека, его индивидуальных особенностей, йога — работа с энергетическими потоками. Так что самое правильное отражение сути йоги, на мой взгляд, это «искусство жить».

Да, я бы сказала, что йога — это искусство жить.

— Скажите, йога сделала кого-то счастливым? И что она может дать современному человеку? Гибкость суставов или же нечто большее?

— Важно, на что человек сориентирован и что изначально ожидает от занятий. Некоторым йога, напротив, может создать проблемы. Я знаю людей, которые начинали заниматься чрезмерно интенсивно, и у них возникли неприятности с суставами, люди себя сильно перенапрягли. На своих классах я всегда говорю: не стремитесь ни к каким результатам, не ждите особого чуда, просто делайте, находитесь в сегодняшнем моменте и получайте удовольствие! Даже если человек просто выполняет йогическую гимнастику без правильного дыхания, рано или поздно с ним происходят положительные перемены. Поэтому я говорю: «Just do it! Просто делай!» Речь идёт о непривязанности к результатам своего труда. Это одна из мыслей «Бхагават-гиты» — посвящение своих действий и усилий Богу, Всевышнему. Может, кому-то это покажется несправедливым, но это так, это важный акцент, в этом скрыт очень глубокий смысл, я в этом убедилась, поскольку всё на себе прорабатываю.

— Интересно, а какие качества вы прорабатываете в себе с помощью йоги в данный момент?

— Стараюсь научиться не реагировать на какие-то вещи, которые мне не нравятся. Прохожу своего рода очищение. Ставлю себе задачу делать определённую работу без эмоционального напряжения, ведь пока ты отвергаешь какие-то ситуации, жизнь подкатывает их снова и снова. Учусь на них быть «эмоционально незавязанной».

— Скажите, в повседневной жизни вы соблюдаете правила йогов, питаетесь только саттвической пищей?

— Сейчас уже нет. В моей жизни уже прошли «пионерские» периоды, когда я была чистой вегетарианкой, делала себе постоянные промывания, — всё это, конечно же, помогло и сыграло свою роль в решении проблем со здоровьем. Голодания и диеты легки и эффективны в ашрамах, когда этому сопутствуют и погода, и климат, и распорядок дня, и команда единомышленников. Ты питаешься праной — солнечной энергией, и тебе этого хватает. Людям непосвящённым в такое трудно поверить, но тем не менее, несмотря на то, что в ашраме ты расходуешь много физической энергии на занятия, мало спишь и почти что не ешь, ты не устаёшь и совсем не худеешь, физиологические процессы идут так же, как шли.

Живя обыденной жизнью среди обычных людей, подобные правила очень сложно соблюсти, да и, наверное, нет особого смысла, хотя в своё время я даже ссорилась из-за этого со своими родителями. Но потом поняла, что и это — не самое важное. В тот момент я как раз посещала гурджиевские практики вхождения в своё тело: ты сосредоточиваешься на отдельной его части, допустим, ощущаешь стопы ног, и перераспределение внимания создаёт свою энергетику, она очень ощутима на физическом уровне. Тогда я отчётливо поняла, что питание здесь ни при чём! И я решила уступить своим близким в вопросах еды, пусть порадуются!

Повторюсь, у меня нет никаких ограничений в питании, в том числе и в потреблении мясной пищи. Просто я чувствую, что она мне не нужна. И по возможности, без каких-либо демонстраций, стараюсь её избегать.

— Вы вернулись из Калифорнии несмотря на то, что Америка переживает особенный взрыв интереса к йоге. Ведущие гуру мира едут туда со своими семинарами, в фитнес-клубах преподают йогу в различных форматах. А мы, я подразумеваю наш город, «ничем мы не блестим, хоть вам и рады простодушно». Так всё-таки поясните ещё раз, отчего вы вернулись в наш маленький провинциальный город?

— Здесь у меня родня, родители. Как я уже говорила, в Америке я оказалась волею случая, вслед за мужем. Дочь родилась там же и считает себя американкой. И хотя мы каждый год обязательно приезжали на летние каникулы в родной город, я думаю, что этого её общения с Россией, роднёй, и, как это ни высокопарно звучит, с русской культурой, недостаточно. Свою роль, безусловно, сыграло и то, что я встречала в Америке немало русских, чьи дети даже не знают ни слова по-русски!

Дочери сейчас 14 лет. Она много общается со своими бабушками и дедушками, занимается в художественной школе, мы часто посещаем концерты классической музыки. Конечно, когда дочь подрастёт, она в любой момент сможет вернуться обратно. Но до этого времени я хочу, чтобы она как следует познакомилась с русской культурой, и этот опыт поможет ей выстоять в непростой жизни.

Конечно, Россия за те годы, что нас здесь не было, сильно изменилась. Я ждала более размеренного темпа, нежели в Америке. А получилось, напротив, здесь надо «бежать» с удвоенной скоростью, происходит колоссальный выброс всеобщей энергии!

Очень удивило резко возросшее желание потреблять, люди тележками вывозят продукты из магазинов — зачем, для чего, неужели же всё это съедается? Конечно же, хорошо, когда у людей есть деньги, но многие, простите, просто алчны и не могут насытиться, «голодные духи», — есть такое выражение в буддизме. Респектабельные большие дома огорожены заборами, как колючей проволокой, каждый из них — будто отдельный бастион, нет открытости…

И всё-таки я вижу, что появляются и другие люди. Например такие, как Алексей Шкрапкин, о котором написала ваша газета. Имея немалые средства, человек определил свою жизненную миссию и чётко ей следует: отреставрировал церковь, восстанавливает старинную усадьбу, создаёт рабочие места и идёт путём созидания…

Мне кажется, что йога, с которой я сюда приехала, преследует те же цели: помогает людям сбросить с глаз духовные шоры и заглянуть вглубь себя. Заниматься йогой означает жить в ладу с собой и природой, жить созидательно. В этом смысле, здесь и сейчас, я ощущаю себя на своём месте.

— И, наконец, наш традиционный вопрос. Если бы вы оказались на необитаемом острове и могли взять с собой одну книгу, что бы вы выбрали?

— Я бы взяла книгу Нисаргадатты Махараджа «Я есть то», это самая вершина горы философии адвайты, то есть недвойственности. Мы отделяем себя от мира, считаем его чем-то враждебным. Но на самом-то деле всё — одно, единая энергия. Я уже читала эту книгу неоднократно, но как-то урывками. А на острове, как я понимаю, у меня будет достаточно времени, чтобы как следует вникнуть в неё и получить просветление!

— И не боитесь после этого замкнуться в себе и потеряться для окружающих? Хотелось бы ещё с вами встретиться!

— Так и будет! Как гласит китайская пословица: «До просветления мы колем дрова и носим воду, и после просветления мы колем дрова и носим воду». Так что ещё увидимся!

…Смысл происходящего понятен — я откровенно попала под обаяние её личности, стала часто бывать на её занятиях, «залипла» на чудеса и движение энергий, которыми она управляла легко, почти что жонглировала. И когда Наталья в сети «ВКонтакте» обозначила меня в группе «родственники», тщеславие моё воспарило до небес, я готова была выполнять её малейшие пожелания, служить, как могла.

Я стала ученицей. Наталья взяла на себя роль гуру: приносила мне весомые тома восточных философов и расшифровок дискурсов садху — я их проглатывала залпом, в один день. Делилась психоделическими фильмами американских коучей с новыми трактовками мироустройства, о значении шишковидной железы и т. д.; я смотрела их ночи напролёт. Море индийской музыки в различной аранжировке — от этнических инструментов до европейских оркестров и электронных трактовок. И, конечно же, бесконечные мантры на дисках «Ом Шанти Намасте…», и разного рода рукодельные «фенечки», в которых Наталья большая искусница, они презентовались мне в виде подарков.

Я познакомилась с её семьёй. Её мама отличается широтой русской души — бесконечно добра, гостеприимна, заботлива, поёт. Её папа, которого супруга поддерживает в безупречно холёном накормленном состоянии, увлекается старинными пластинками, в этом большой эстет, и многое что может рассказать интересного. Дочь-тинейджер отлично рисует и в провинциальной тусовке неформалов нашего города сразу же стала лидером. От неё я узнала, что такое направление «трайбл» и почему молодёжь прокалывает в ушах огромные дырки под названием «турбины». Наташиных родственников я полюбила как свою семью. От своих, настоящих, в последнее время было слишком много проблем. Мы часто пилили друг друга. Склочничали.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Буколический — созерцательный, пасторальный, идеалистический.