Унесенные блогосферой

Татьяна Шахматова, 2017

Город потрясло жестокое преступление – молодую семейную пару изощренно убили в собственной квартире: её задушили, его вытолкнули в окно. Перед смертью жертвы заказали на дом шикарный ужин, который остался раскидан по комнате, а входная дверь оказалась открыта. Пара вела активную жизнь в социальных сетях, поэтому в следственном комитете решили дать прочесть весь этот гигантский объём переписки филологу, человеку из научной среды, чтобы найти следы угроз, речевой агрессии, сомнительных связей. Опытному лингвисту тексты и контексты, которые они образуют, могут сказать намного больше, чем простому читателю. Поэтому филологу-эксперту Виктории Берсеневой удалось сделать важные выводы о личностях убитых, и, возможно, это поможет раскрыть преступление, ведь обычное следствие зашло в тупик…

Глава 4

Киндер-сюрприз

Наука ищет скрытое.

Гастон Башляр, философ

На мое счастье, на улице было морозно, и девицы быстро освободили проход. Попав домой, я первым делом включил компьютер, так как собирался потоптаться по виртуальным стенам убитых любителей лобстеров и, возможно, сделать кое-какие свои записи до того момента, когда вернется Вика.

В этом смысле я оказался при Вике, что доктор Ватсон при Шерлоке Холмсе. Доктор вел дневник. В современной версии я должен был бы пристраститься к интернет-блогу, но выбрал кое-что другое. Поскольку то, чем занималась моя тетка, было делом довольно молодым и мало исследованным, я решил подробно записывать ход ее экспертиз, чтобы убить сразу двух зайцев: во-первых, сделать диплом по юридической филологии — тут тебе и готовый материал, во-вторых, опубликовать монографию в помощь экспертам-филологам и тем самым сразу обеспечить себе задел на кандидатскую диссертацию. Амбициозно? Само собой, я и не отрицаю. Но очень скоро в моем строго утилитарном замысле обнаружился совершенно непрактичный крен.

Оказалось, то, что делала Вика как профессионал, было в буквальном смысле этого слова связано с тем, как мы с нею жили. Тексты, которые ей приходилось анализировать, влияли на нас, но и мы, со своими мелкими проблемами и малопримечательными событиями жизни, вдруг коренным образом влияли на ход серьезных расследований. Это представлялось мне сущей мистикой, но Вика только рассмеялась, когда я пришел к ней с этим «гениальным открытием».

«А как ты хотел, если в начале было Слово?» — лукаво подмигнула она и вручила мне труды нескольких современных философов со странными, иностранными фамилиями, из которых Ролан Барт был самым простым, но только в плане фамилии. Читать же всех этих философов оказалось в равной степени невозможно. Тем не менее я прочитал, веря, что разгадка близка, ничего не понял, лишь усвоил кое-какие термины: постмодернизм, «весь мир — это текст» (а вовсе не театр, как я полагал раньше), «смерть автора» и «смерть субъекта». Осознать смерть автора оказалось труднее всего. В нашей квартире так часто появлялись абсолютно живые авторы из плоти и крови, которые гневно пеняли на нечистоплотность своих коллег по цеху, обвиняли их — тоже вполне себе живых — в плагиате, творческом бесплодии и идейной импотенции, что идея «смерти автора» казалась если не вовсе глупой, то точно несвоевременной.

А вот со смертью субъекта разобраться не составило труда, тем более что именно тут была зарыта собака моего мнимого открытия. Современные философы сообщали, что сознание любого человека состоит из множества цитат, и потому самого субъекта мышления как бы и вовсе нет. Картина, в общем, выходила довольно безрадостная, как будто живем мы все в огромной всемирной библиотеке и каждый — всего лишь высказывание: кто подлиннее, кто покороче, кто вообще какое-то междометие. Ужасно безрадостное открытие. В общем, пока я мысленно и физиологически дорастал до вершин современной гуманитарной мысли (все-таки постмодернизм изучают только на пятом курсе, когда, как выражалась тетка, «личинка филолога окуклится»), наша жизнь превращалась в сумму текстов, каждый из которых не был сам по себе, а все они были ВМЕСТЕ. Видимо, это и был тот самый мир, который текст.

Поэтому в моей собственной работе по расследованиям мне пришлось использовать метод тотальной записи всего происходящего, во всяком случае на первых порах. Так я стал доктором Ватсоном поневоле.

— Пишите, Шура, пишите, — развеселилась Вика, заглянув как-то в мой ноутбук. — Сейчас все что-то пишут. Особенно детективы! Это хит! «Знать, оттого так хочется и мне, задрав штаны, бежать за комсомолом», — обидно продекламировала она Есенина.

Если оставаться в рамках философских терминов, то я — стоик. Ужиться с моей теткой представитель другого философского течения не смог бы ни за что. Будь я постмодернистом, то устроил бы Вике какую-нибудь тихую и неприметную смерть, позитивист — объявил бы ей пожизненный бойкот по законам объективной реальности. Но я на «задрав штаны», как и на многое другое, не ответил ничего и просто продолжил вести записи.

Несмотря на то что своим осадным сидением девицы украли у меня добрых полтора часа, я все-таки надеялся успеть поработать спокойно, без скоростных забегов и кенгуриных (согласно словарю Ожегова именно так выглядит прилагательное от слова «кенгуру») прыжков мысли моей родственницы. Скопировав электронный адрес, я открыл странички в социальной Сети, с которых покойники красиво улыбались миру. Страницы работали. Кто-то оставлял соболезнования и слова прощания прямо на стенах. Кто-то еще не знал о трагедии и оставлял в ящике сообщения: «Приходите в гости», «видели ваши новые фотографии с отпуска, класс! Звоните». Еще одна иллюзия Интернета.

Первым делом бросалось в глаза, что записи в основном вела Светлана Романихина. А ее муж, сын ученого по имени Валерий Романихин, чаще репостил и иногда комментировал записи супруги. Записи велись ежедневно, и репостил он ежедневно. Соответственно следил зорко.

Большинство записей на стене Светланы оказались организованы словами со значением «ходить», «быть», «присутствовать». Например, «Были на концерте Баскова. Супер!», или «Ходили на Хор Турецкого. Всем рекомендую!», или «Сегодня были на ледовом шоу, завтра идем на «Вишневый сад», «Привет, Франция!», «Как прекрасны белые пески Гоа!», «Завтра идем в ресторан «Венеция». Празднуем три года совместной жизни!».

Примеры показались мне очень наглядными, и я немедленно сделал документ под названием «Анализ структуры и содержания страницы в социальной сети». Разделил документ на колонки: «стена», «группы», «личные сообщения», «другие записи (музыка, фильмы, заметки)». В графе «стена» появилась первая запись:

«Вася был тут», или check-in («чекин» от англ. «отметка»), — тип публичного высказывания, главной целью которого является сообщение о своей причастности к модным и престижным местам и/или событиям. Поскольку подробное расписывание жизни и уровня дохода в открытом доступе привлекательны для воров-домушников, данная версия должна быть проверена первой».

Однако в деле Светланы и Валерия это теоретическое положение не работало. Несмотря на то что молодые Романихины с удовольствием сообщали обо всех своих отлучках из дома в режиме реального времени, преступник или преступники не ограбили семью. Все вещи, по словам следователя Бориса, оказались на месте. Ничего ценного из квартиры не исчезло.

Изучив стену, я кликнул на список групп, в которых состояли Романихины. Молодая женщина и здесь была намного активнее своего мужа. Светлана украшала свою стену изречениями из групп вроде: «Я целуюсь лучше, чем готовлю», «Мои глаза кайфуют, когда твои ревнуют», «Няшки-киски», «Испания, я от тебя в восторге!» и тому подобные сообщества, которые делают большинство страниц в социальных сетях похожими друг на друга до полного неразличения. Конечно, бессменная тема «мой котэ» также была представлена во всем своем грациозном многообразии. «Надо будет как-то объяснить Вике наличие этого ритуала, чтобы не смущать ее величество рацио», — сделал я себе пометку. Ничего примечательного в составе групп я не нашел и графу «Группы» оставил пока пустой.

Помимо объявлений с общим содержанием «мы были тут», на стене убитой девушки я заметил многочисленные оценки увиденному: «Восхитил фильм «Высоцкий». Очень проникновенно. Грим бесподобен!», «Выкрутасы» — классный фильм!», «Притворись моей женой» — отличная комедия. Посмеялись от души», «Горько!» — падали с кресел от смеха, мегакрутая комедия!».

Особенно развеселила запись: «Были на «Аиде». Это бренд. Всем идти!» Почему оперное искусство вдруг превратилось в бренд, перестав быть частью мировой культуры, и с какой стати идти должны все — не объяснялось, видимо, хозяйка страницы считала это самоочевидным. «Сверхкультовым» фильмом всех времен был назначен сериал «Друзья», а фильм «Жизнь Пи» про мальчика, который пересек океан в одной лодке с живым тигром, показался молодой даме «волнительным».

После таких записей обычно имелась совместная с мужем фотография: ведро попкорна, картонный динозавр.

В гильдию кинокритиков с такими оценками не попадешь, но и особенного в них ничего не было. Благо, что писала Светлана хоть и часто, но коротко.

«Урррра! Я в отпуске! Едем на море! Сингапур ждет меня!»…

— Что такое, над чем задумался? — услышал я голос Вики за спиной. Видимо, я увлекся и не слышал, как она вернулась из университета. Что-то подозрительно быстро.

— Решил немного узнать об убитых, — сознался я, машинально отодвигаясь от ноутбука.

— Узнал? Можно?

Она спросила только для формы, так как уже успела прочитать то немногое, что я внес в таблицу.

— М-м-м, — неопределенно протянула Вика, вытащила из сумки булку и, как в юности, не в силах дотерпеть до обеда, откусила горбушку. Мне тоже всегда хотелось горбушку, но я никогда не соперничал с ней.

— Пятую коонку гобафь, — жуя, пробубнила она.

— Пятую колонку?

— Мг.

— Зачем?

Наконец она справилась с куском:

— Языковая личность убитого.

— Что это такое?

— Ну, это все то, что тебе расскажут остальные колонки. Вывод, короче говоря. Что за человек, какой у него пол, образование, социальный статус, интересы, интеллектуальный уровень и так далее. Все это можно узнать по тому, как человек говорит и пишет. Ты же в курсе, что мы все говорим по-разному? Мужчины и женщины — вообще разные языковые группы, можно сказать. Ну и вообще — инженер-москвич, женатый любитель спортивных каналов и крафтового пива говорит совсем иначе, чем фитнес-инструктор из города Ижевска, проводящий свободное время по клубам в поисках красивых девочек.

Конечно, я был в курсе. Я посмотрел на Викторию с некоторым укором, которого она по своей природной толстокожести даже не заметила или ей просто было все равно. Тем не менее, несмотря на неуместную демонстрацию интеллекта, предложение про языковую личность было разумно. Любая систематизация должна закончиться обобщением и выводом: я послушно добавил пятую колонку.

— Светлана здесь пишет про отпуск, — показал я на пост, на котором тетка меня застала. — Может быть, она работала неофициально?

— Нигде она не работала, — убежденно отрезала Виктория. — Как говорил один известный лингвист по имени Джорж Серль, — вы его еще не изучали, так что расслабься, — при небольшом усилии воображения нетрудно представить себе ситуации, в которых форма высказывания не будет совпадать с его коммуникативной интенцией.

Я особенно и не напрягался, потому что все равно мало что понял.

— Другими словами, — продолжала Вика, раскладывая на кухне пирожки к чаю, купленные в булочной напротив. — Этот пост, как и в целом их страницы, говорит не совсем о том, о чем здесь написано. Понимаешь?

— Нет.

— Не прямое значение.

— А какое?

Она встала в дверях и нахмурилась:

— Странно. Это вы уже должны были проходить. Это называется метафора…

— Подожди, — перебил я. — Я знаю, что такое метафора. Это переносное значение: «глаз-алмаз», «железная леди» и тому подобное. Но при чем здесь…

— Да, молодец. — Вика, по обыкновению, не дослушала, скрылась на кухне и завозилась с чайником. Одновременно она не забывала кричать мне в зал: — Только переносное значение — понятие широкое. Я говорю о метафоре как о любом косвенном или образном выражении смысла. В каком-то смысле мы живем в мире метафор. Ты говоришь: спор — это война, и ты понимаешь, что это не поэтическая фигура речи, а самая близкая реальность. Ты споришь и ведешь себя как на войне — атаки, контратаки, и это не кажется тебе чем-то странным. Потому что это же так понятно: спор — это война. Или время. Что такое время?

— Деньги, — крикнул я в ответ.

— В посудной лавке гуляет…

— Слон.

— Тетя, достань…

— Воробушка.

— Все верно! Мы говорим на языке метафор, потому что не все в этой жизни можно и нужно выражать прямо. Странички наших убитых — это тоже своего рода метафоры. Вернее, метафора.

— Метафора?

— Ну да. Одна метафора. Потому что все написанное тут — это метафора одной-единственной мысли.

Поверить в то, что под этим неисчислимым количеством слов и картинок скрывается только одна мысль, было довольно сложно. Я еще раз обратился к стене Светланы Романихиной, прокрутил страницу вверх и вниз, заглянул в глаза няшам на безоблачных курортах и, кажется, понял, о чем говорит Виктория. Я встал со своего кресла и переместился на высокий барный стул на кухне. Тетка заменила обыкновенный стол на барный, поэтому и стулья к столу полагались соответствующие. Сама Вика вообще ела стоя, утверждая, что так пища усваивается лучше и не откладывается в ненужных местах.

— Ты считаешь, они транслировали мысль «мы идиоты, у нас ужасный вкус»? — рискнул предположить я.

— Нет. Это твоя мысль. Ты основываешься на собственной оценке написанного. А теперь встань на их точку зрения.

— Ну, по их версии, должно быть наоборот: «мы крутые», «мы классные».

— Теплее!

— «Вам всем до нас как до Луны, только дороже встанет»?

— Отлично. Уже горячо!

Однако, как ни подбадривала меня Вика, дальше этого я не продвинулся, и ей пришлось раскрывать метафору самой:

— Эти записи, дорогой мой, демонстрируют одну простую идею: «Мы — идеальные». Обрати внимание, в семье есть маленький ребенок, но мы видим его присутствие только на некоторых фотографиях, и все они совершенно особого типа. Обычно молодые мамы вступают в группы вроде «Лучшая в мире мамочка» или «Носики-курносики», обмениваются там рецептами овсяных каш или обсуждают особенности протекания запоров в разных детских возрастах или веселые случаи из жизни чада. Зависит от интеллекта и характера самой мамы, но смысл один. Здесь же ничего подобного мы не видим. Бытовая сторона материнства исключена из структуры этих страниц. Если ты посмотришь внимательнее, то поймешь, что ребенок в зрительном ряду выполняет ту же функцию, что фата или лимузин на свадебных фотографиях. Он должен быть. Без него картинка рушится, поэтому он есть.

Сказанное Викой звучало абсурдно, но я действительно не обратил внимания на наличие в семье ребенка.

Пока Виктория наливала чай, я сходил за ноутбуком.

— А почему убийца не тронул ребенка? — спросил я, убедившись, что фотографии с ребенком на страничках Романихиных действительно были, а значит, и ребенок у них имелся.

— Потому что ребенка в ту ночь дома не было. Обычно на выходные его сдавали бабушке и дедушке.

Тетка на удивление быстро разобралась в ритуалах соцсети. Она уже бросалась названиями детских песенок про каких-то барбариков в огромных башмаках, знала, в какую гавань должны заплывать пираты, и была информирована, что в группе «крошки-босоножки» дешевле. Не верить ее женскому чутью — значило восстать против всей человеческой эволюции.

В профиле Светланы Романихиной была выложена фотосессия с ребенком. Это была серия фотографий, где обнаженная по пояс мама держит красивого, пухлого карапуза, завернутого в мягкое махровое полотенце, профессионально прикрывающее их обоих.

— Судя по качеству исполнения, это была заказанная фотосессия, довольно недешевая: с выездом на дом, — пояснила Виктория.

Фотографии напоминали рекламу фирмы «Джонсонс Бэби», из-за огромного количества ретуши, как мама так и ребенок казались человекоподобными куклами из качественного силикона.

— А это точно их ребенок? — на всякий случай уточнил я.

— Что и требовалось доказать, — улыбнулась Вика победно. — В документах мальчик значится как некто Г. В. Романихин. Два года от роду.

На страницах пары имелись и другие профессионально сделанные снимки: фотографии на природе напоминали рекламу «Домика в деревне», лучисто-счастливые лица на фоне моря были выполнены в стиле плакатов на стенах центра планирования семьи. Я только хотел ввернуть что-нибудь о заштампованности сознания, как Вика перемотала ленту фотографий на самое начало и увеличила одну из них.

— Вот, смотри, старые фото. Год назад. Торт, одна свечка, Романихин-младший в колпаке, шарики, мама в костюме эльфийской королевы, папа — волшебник Гендельф.

— И?

— Тебе не кажется, что этот маскарад годовалому ребенку не понять?

— Вряд ли годовалый чувак читал Толкиена. Что, снова толкиенисты? — спросил я.

— Не мудри лишнего. — Вика нетерпеливо тряхнула головой. — Обрати внимание на адресата самого праздника. Этот праздник сделан для родителей, а не для ребенка. Кстати, посмотри, тут же надпись от мужа жене: «Ты идеальная мамочка для нашего сына!» Вот и слово ключевое прозвучало: «идеальная».

Теперь все встало на свои места: надписи на стенах о прекрасно проведенном ужине, поцелуи, сердечки, постановочные кадры, и даже Macdonald’s оказался в кассу, как образец семейного отдыха.

— Кстати, Вика, а ты заметила, что идеальная картинка в американском стиле? — спросил я.

— Скорее в американистом. Но это как раз понятно, если учесть, какие фильмы они смотрели: американская киноиндустрия — лучший мастер по созданию обывательской мечты. И отпуск, на котором ты завис сегодня, тоже часть этой мечты. Мы знаем, что девушка сидит дома, но все должны знать, что семья — это ее работа и призвание. И она справляется идеально, хотя иногда устает и ей нужен отпуск!.. Кажется, скоро я расквитаюсь с этим дурацким делом, — вдруг заключила Вика.

Мне пока было неясно, каким образом метафора идеальной семьи поможет обнаружить убийцу супругов Романихиных, но я знал, что спрашивать эту лентяйку тоже бесполезно.

Сама про себя тетка говорит, что у нее холерический интеллект. Типа она умеет заниматься несколькими делами сразу: читать параллельно (не путать с цезаревским одновременно) несколько книг, писать несколько статей, а чтобы закончить работу, результат которой уже известен, ей требуется колоссальное напряжение силы воли. Объяснять, с ее точки зрения, очевидное — для нее самая худшая пытка. Даже не представляю, где и кем могла бы работать моя тетка, если бы не экзотическая, но, как оказалось, востребованная современным миром детективная филология.

— Да, еще шестую колонку расчерти: «Анализ визуальных образов», — сказала она, нацеливаясь схомячить вторую горбушку.

— Что?

— Фотки! Анализ фоток! Тормоз отпусти!

Я изловчился и отломил горбушку раньше, чем она:

— Сама отпусти свой тормоз!

— Ты ж не любишь горбушки. — Вика посмотрела на меня с удивлением, как на камень, который вдруг оказал сопротивление садящейся на него заднице.

— Кто тебе сказал?

— Это было самоочевидно.

— Ты даже не спрашивала!

— Но ты не просил.

— Я профто уфтупал тебе, — ответил я, демонстративно дожевывая отвоеванную булку.

— Благородно, — сказала она с такой мерзкой интонацией, что я чуть не подавился, а Вика уже перескочила. — Сашка! Это неслыханно! — голосила тетка из кухни, гремя посудой. — Сандалетин не пропускает мою статью! Ни в этот номер, ни в следующий. А моя методика нужна мне на процесс. И он знает об этом. Я вляпалась.

— По-моему, этот факап случился с тобой довольно давно, — ехидно заметил я и тут же отправил ей СМС: «fuckup» — «провал».

— Провал?! — переспросила она.

— Ну ты же что-то сделала для того, чтобы чувак так возненавидел тебя, — многозначительно кивнул я.

Я помнил Сандалетина, когда он еще не был ни ученым секретарем, ни даже просто ученым. Каждое лето во времена Викиной учебы в аспирантуре к нам в поселок наведывались несколько ее приятелей. Мы жили недалеко от города — десять минут на электричке, но уже какая-никакая, а все-таки природа. Однажды приехал и Сандалетин. Сначала он ходил вместе со всеми, потом его видели байронически тоскующим на берегу реки, а потом он уехал, не догостив, не дождавшись товарищей, чем, впрочем, никто особенно не расстроился. Мимолетный эпизод. Я с трудом воскресил в памяти его грустную вытянутую физиономию парафиновой бледности, сказал бы автор девятнадцатого века.

Однажды Вика вернулась из университета дрожащая, как медуза на блюде, и, адски вращая глазами, прошипела: «Помнишь Сандалетина?.. Кирилл… Михайлович, длинный такой, несчастный?.. Ну и козе-о-о-ол!»

— Разве ты не можешь использовать свою методику без публикации? — поинтересовался я.

— В том-то и беда — без признания научной общественности, будь ты хоть второй Лотман, хоть первый Лихачев. Публикуй или заткнись.

— А другой журнал?

Виктория перестала греметь и появилась в дверном проеме.

— Во-первых, публикуясь в своем городе, я поддерживаю нашу научную школу, во-вторых, здесь быстрее, во всяком случае, до Сандалетина было так, ну, а в-третьих, и это главное, — тут уже дело принципа, — сказала Вика устало, и я вдруг увидел, как она на самом деле расстроена.

— Понимаю, только не понимаю почему? За что он нас так ненавидит? Он же развернул настоящую войну. Напомнить тебе, сколько раз я пересдавал его зачет?

Виктория ничего не ответила, прошла в комнату и села рядом на диван. Мы были с нею почти одного роста, наши плечи соприкоснулись и волосы перепутались. Волосы были одинакового светло-русого оттенка, только у нее теперь вились мелкими спиральками и блестели.

— Да? — обернулась ко мне тетка, почувствовав мой взгляд.

— Подставляю тебе плечо.

Она положила ладонь на мою тощую ключицу.

— Не густо. — И звонко рассмеялась, развеселив, по обыкновению, сама себя.

В кармане ее джинсов звякнуло. Прочитав сообщение, Вика проворчала:

— Да что ж это за день-то такой! Включи компьютер, — попросила она, а сама отправилась на кухню.

— Я не понимаю, ты до сих пор не на месте, что ли? — раздался уже знакомый мне серо-синий голос, а еще через пару секунд на экране появилось и лицо. Следователь Борис оказался крупным розовощеким парнем, его темно-серые глаза смотрели открыто и как будто удивленно.

Серьезный голос не соответствовал этой благодушной физиономии, однако, увидев на экране меня вместо Виктории, он быстро напустил на себя серьезный вид. Вид этот, впрочем, мало подходил лицу Серо-синего: выглядел следователь как глубоко озадаченный жизнью пес породы бассет-хаунд.

Не зная, что говорить, я вежливо улыбнулся и поздоровался. Борис сделал то же самое, задержавшись взглядом на моей прическе в виде лакированного ведра. Едва заметная тень пробежала по лицу следователя, но он, конечно, никак не прокомментировал увиденного.

Какое-то время я глупо лыбился в экран, поглядывая в сторону кухни, в надежде, что Вика подаст оттуда какой-то знак, но она поедала пирожки и не проявляла к звонку своего коллеги никакого интереса.

— Вы, наверное, Александр? — спросил наконец Борис. — Виктория давно выехала, вы не в курсе? Мы ждем ее в доме жертв, не начинаем…

Сначала я хотел соврать, что Вика в пути, но сама Виктория вдруг начала что-то показывать руками, как будто выкручивала из воздуха лампочки, и я в конце концов сказал правду, так и не поняв, что конкретно она имеет в виду: надо ли потянуть время или исполнить танец с кастаньетами.

Виктория была на месте, но только не на месте преступления, где следователь планировал пройтись по подъезду и опросить возможных свидетелей, а на своем рабочем месте, адрес которого по негласному договору с ее непосредственным начальством совпадал с адресом прописки. Другими словами, Виктория работала дома.

Не спрашивайте, как она это устроила. Удивлялись весь Следственный комитет совместно с прокуратурой. Я знаю только одно: если речь заходила о том, чтобы не расставаться с любимым другом и соратником — диваном, Виктория могла проявить чудеса дипломатии.

Следующий жест был более чем прозрачен: Вика покрутила пальцем у виска и показала на меня пальцем.

— И что она о себе думает… — начал Борис, поднимаясь по интонационной лестнице все выше и выше, но в этот момент Вика наконец появилась на экране из-за моей головы, брякнув как ни в чем не бывало: «Привет!»

— Привет, — изогнул брови следователь. — Мы вообще-то из-за тебя на час задержали.

— Слушай, а давай сделаем так, — бодро начала Вика. — Оставь скайп включенным, и я все услышу и увижу, что мне надо увидеть и услышать. Я просто только что из университета, не успеваю, кажется, подъехать, — выдала Виктория, хлопая накрашенными ресницами и кокетливо откидывая челку со лба.

Глядя на багровеющее лицо следователя, я мысленно зажмурился.

— Слушай, отличная идея, — передразнил Борис ее легкомысленный тон, но в следующую секунду спросил уже без улыбки: — Почему не поехала сразу к нам, как договаривались?

Поняв наконец, что закос под дурочку не сработал, она взяла паузу на несколько секунд.

Как всякий человек, тщательно скрывающий от посторонних глаз сакральное отношение к собственной личности, Вика могла сколько угодно шутить и иронизировать над собой, но терпеть не могла, когда ее откровенно щелкали по носу, даже когда она была очевидно не права. Сейчас был именно такой случай — на все сто пятьдесят процентов, — однако она все равно ринулась в атаку.

— Просто я подумала, что нет особенной разницы между скайпом и личным присутствием. — Вика склонила голову, продемонстрировав, как тугие блестящие спирали кудрей роскошной волною перекатываются через плечо. — К тому же по не зависящим от меня обстоятельствам мне пришлось задержаться в университете, и я подумала, что вы уже начали без меня.

Она сделала контрольный поворот головы и умильно поджала губы, но только все это ни черта не действовало. Наоборот, Борис только больше рассвирепел, и его длинное щекастое лицо стало похоже на огромную красную картофелину. Следователь оказался не так прост, как казалось на первый взгляд.

— А трубку почему не брала? — ледяным тоном поинтересовался следователь.

Виктория махнула рукой и проговорила, оправдываясь немного капризно:

— Борь, ну не слышала я. На ученом совете была. Давно договорилась, поехала, задержали. Ну что сейчас судить-рядить? Поставь телефон в карман камерой вверх, да и дело с концом я все прекрасно услышу и так.

Мне было неловко сидеть между ними. Когда Вика вспоминала о своей красоте, она чудовищно переигрывала.

— Вика, сегодня я тебя второй раз уговариваю поработать. Что это такое? Я сейчас поставлю, только не скайп, а диктофон. Запишу тебя и начальству передам, — без всякой иронии проговорил Борис.

Наконец тетка была вынуждена признать, что проиграла. Она криво усмехнулась, но весь ее вид все равно говорил о том, что она крайне обескуражена столь неподобающей реакцией.

— Боря, если б у меня были хотя бы процентов пять надежды, что вы что-то полезное услышите от этих свидетелей, я бы побежала впереди тебя. Но у меня нет этих пяти процентов, понимаешь? Нет!

— Виктория, извини, но вот это сейчас рапорт.

— Хорошо, буду через полчаса, — пробормотала она и моментально скрылась из поля зрения камеры.

— Через пятнадцать минут! — крикнул вдогонку Борис.

На этот раз я был с ним согласен. Вика вполне заслужила не только рапорт, но и неджентльменское обращение.