Пружина

Татьяна Чекасина, 1986

Действие повести «Пружина» происходит в небольшом посёлке, её герои – работники лесной промышленности. Центральное лицо в повести – Степан Корнев, инженер леспромхоза и одарённый самодеятельный художник, натура сильная и противоречивая, человек, способный на предельную самоотдачу в жизни. Он интеллигент в первом поколении. Речь его несёт на себе влияние двух стихий – городской и сельской. Именно его речевая характеристика строится автором на явственной диалектной линии, с ориентацией на народную речь. Произведения Татьяны Чекасиной вошли в сборники лучшей отечественной прозы и заслуженно заняли своё место рядом с произведениями таких выдающихся писателей нашей современности как Виктор Астафьев, Василий Белов, Юрий Казаков и других. Повесть «Пружина» признана в одном ряду с произведениями Василия Шукшина, Мельникова-Печёрского, Бажова и Астафьева по широчайшему использованию народных говоров, этого золотого фонда великого русского языка.

Задумал одно, а вышло другое

В человечке что-то сломалось. Тоненькие ножки в шарнирах коленей — пополам, и падает. Прерван путь вагонным столиком, который для него длинная дорога.

…В этот день и Корнев, как заведённый. Бродит улицами. Разогретые дома отдают тепло сугробам, тают корки льда. «Весна», — ликует он.

Бывая в командировках, бывает и в магазинах. В этот день — никаких вещей! И вдруг в витрине «Дорожных товаров» человечек… На — крыльцо, не отводя от него глаз, будто тот убежит. Продавец, открыв коробку, готова испытать. «Ладно и так», — на ходу кладёт в портфель.

В купе он врывается:

— Здравствуйте!

— Корнев? Степан Михайлович? Я — Пётр Иванов!

— Рад…

Наверное, из какой-нибудь делегации. Толпами к Степану едут. Всех не упомнить.

Второго точно видит впервые:

— Дед Гавриил.

Кожаную куртку — на вешалку. Глядя в зеркало, подправляет волосы: он ловкий, а по тону молодого парня — уважаемый. Дед мигом — на другую полку (для наблюдения). И Корнев, оправдывая внимание попутчиков, вынимает из портфеля сувенир…

У вагонного окна летит город…

Пытаются. Молодой нетерпеливо, дед, нащупывая сцепку:

— Наверное, с пружиной беда… Кто умелец-то?

Корнев находит на боку мелкие буковки:

— Комбинат «Заря».

— «Умелец» — целый комбинат! — молодой хохот.

— Детям? — кивает дед Гавриил.

— Так, коллеге… — Не говорит: женщине, которой он старше на двадцать лет.

Проводница входит, берёт билеты. У Гавриила:

— До Увала.

У Петра:

До Елани.

— До Улыма еду, — торопливо Корнев.

— До Улыма, — она всовывает билеты в кармашки клеёнчатой кассы.

Дверь за ней отъезжает и брякает.

— Вы туда с инспекцией? — Пётр Иванов любопытный.

— Да нет, — будто билет не туда.

— У них вторую неделю электроэнергии нет! — парень тараторит неновую для Корнева информацию: — Народ толпами увольняют. Банк кредитов не даёт, директора сняли.

«…новый назначен. И бродит он, ликуя. А будущее непонятное… Вот и талисман… Дед предполагает: «беда с пружиной». Коли с пружиной, — беда.

— А вы откуда знаете?

— Механик от них сбежал к нам. Закроют Улымский леспромхоз! Давно пора!

«Вряд ли. ЛЭП отремонтировали. Банк даёт деньги… Впереди много работы».

— Вы, наверное, туда по вопросу ликвидации?

— Нет. В гости.

Удивление. Не знает о романе Корнева. В Комбинате болтают: чуть не умер… от любви.

…А четыре месяца назад в ноябре он впервые был в Улыме… В гостиничном номере плакала молоденькая женщина: гонение, нападение насильника…

— Кем он у вас?

— Кто?

— Главный механик из Улыма.

— Выше мастера не дали!

— А что так?

— Никто там не умеет работать… Кроме начальника цеха реализации. Молодая, красивая! Цех — одни брёвна на вагонах и в штабелях! Грубые дядьки, а руководит дама! Её бы к нам технологом. Никитина Елизавета Филипповна. Хорошие кадры нужны.

–…а она — хороший? Ну, я имею ввиду, не только красивая…

— Да! Толковая…

Корнев опять берёт человечка, — не оживёт? Нет. Кладёт немного нервно, легонько оттолкнув. У Петра Иванова гримаска: горюет из-за ерунды! Гавриил (деды, как дети) с виду неуклюжими руками пристраивает маленького к окну, будто для того, чтобы он мог общаться с большими.

— Мастерить люблю, — оправдывает своё поведение Корнев.

— Было бы желание…

— Ты прав, дедушка, — холодным тенорком молодой. — Это изделие кто-то сварганил, не имея никакого желания.

— Знамо дело! — кивает Гавриил.

— А желание надо пробудить, открыть родник творческих сил! — Парень под хмельком.

— Как у реки?

— Да, только в человеке!

— У реки родник быват не понять, где. У одной — из горы бьёт, у другой — в сарче-болоте кроется, у третьей — в роще глухой… — Дед глядит на Корнева, которому по нраву его слова.

— Из какой такой рощи, из каких таких дебрей… Скажешь, дед… Надо привлекать к творчеству… Трудно нам, руководителям: инертность! У нас в Елани два-три инициативных работника. Таких, как вы, Степан Михайлович, нет. Но я, увидав вашу работу в Напалкове, беру с вас всю зиму пример…

Из Елани, откуда оратор, помнит не этого Иванова, а их директора-крикуна: «Неужели и тут людей нет?…И тут автоматика?!»

— У предметов — двигатели стандартные, — кивок на игрушку. — А у людей, как у рек, индивидуальные. Прав дед, всякая река по-разному начинается, — выводит не в лад с лекцией о «привлечении к творчеству».

— Людей надо мобилизовывать! И мне удивительны, Степан Михайлович, какие-то древние идеи.

«А я знаю, откуда мой ручей?»

–…вдохновились мы вашими успехами, а в Комбинате тянут: проект не утверждают, заказы не берут. Мы летом монтаж планируем…

Надо было в плацкартный вагон. Там нет руководителей. Дед — непонятно, как тут. Наверное, отец он какого-нибудь… руководителя?

— Говорят, — тихо в гремящем вагоне, — реконструкцию вам по блату… — Лицо потное, с виду пьян, но трезвее не бывает.

— Мы вкалывали. Вот этими руками всё: и брёвна пилить, и детали сваривать, и автоматику отлаживать… — Руки у Корнева не маленькие, но не вполне рабочие: пальцы у ногтей тонкие.

— Вы, Степан Михайлович, — вне критики. Нам бы такого руководителя.

Наконец, молодой говорливый попутчик кладёт на верхнюю полку куртку (цвета какого-то флага), и сам туда.

Дед стерёг, когда угомонится парень…

— Человек-то не волен быват, не знат, чё у его тама, — пальцем — себе в грудь. — Вот я тебе одну побывальщинку… В том годе у нас на Увале мулельщик^[1] на снегоборьбе робит: метель, и таки намёты, которы выше кровель. У меня он квартирует. Говорит: утомлён на реке брёвна багром толкать, уеду в город. Но только река открылась, — на крутояр. Манит его к берегу кака-то сила. И — обратно убёг на лесосплав. Задумал одно, а вышло друго. «Тянет вода», — говорит. Находят утопленника, его, моего подворника. В майдане^[2] закрутило. Чуял — не сдюжит, а лез, вот и непонятно: волен он был либо нет?

— Хоть выкинь в окно, — кивает Корнев на игрушку.

Деда удивляет реакция, но не дознаётся:

— Маленьку — отвёрточку! У меня — в котомке. В Отрадьеве почту отдают, можно и успеть. Мне возят в ремонт часы с других станций.

— Мудро говоришь, дед.

— К балабольству навычки нетука, — (о молодом технике).

У окон темно, будто они в туннеле.

Дорога (говорят — новая) проведена двадцать лет назад логами, гарями, тайгой. Поезда в двух направлениях, — с юга — на север и с севера — на юг. Железнодорожная ветка одна: Елань, Отрадьево, Увал, Напалково, Улым… Леспромхозы. Управление, главная контора, кратко — Комбинат — в городе.

Начальник довольно молодой. Сегодня с ним такой разговор:

— Были в Улыме? Видели?

— Был-видел. От станции — улица мёртвая. Ветер — в домах. Какой-то парнишка: «Дома будете ломать?» В одной квартире — собака, щенята. «Кормлю. Мамка не велит в дом». Ведёт он меня на другую сторону железной дороги. Там прямые улицы с нормальными домами. И клуб из стекла и бетона (не деревянный!) Добротные коттеджи. Универмаг, гостиница… Но работать там надо во всю силу…

— Вы ведь художник?

— Да. Хотя нет.

— Говорят, болели?

— На лыжах бегаю.

— На охоту?

— Нет, я не люблю убивать.

— Марию Ивановну на ту же должность…

Большой босс, но пренебрёг кое-какой не официальной информацией. С Марией Ивановной такое… Ей не работать руководителем.

— Будете там… с мальчиком собаку кормить…

Выйдя из Комбината, шагает Корнев тротуарами, вдоль которых вода. Хорошо! Но ровно до той минуты, когда упадёт человечек. Будто поставив на его живучесть, как на карту, и уверенность, и радость, проиграл…

И не бегает он на лыжах, а ходит. А с Марией беда… Да и он непутёвый… Шёл, шёл, ноги подогнулись… «Знал, не сдюжит, а лез». Нырнуть бы во мрак летящий мимо, в иной мир, как в реку. Рука вцепляется в вагонную полку. Да, не волен человек.

Залитая светом равнина. Луны вроде нет… Синюха. В окне виден нижний склад. Верхние — в тайге, некоторые в верховьях рек, на которых и работают мулельщики. Нижний (цех реализации) — это, да, брёвна. На вагонах и в штабелях… Тут далеко не так. Кругляк не целиком отправляют вагонами, есть переработка: воронки щеподробилок, фанерный комбинат. Название для деревни (Синюха), но выглядит, как городок. Кинотеатр. Ресторан… Ипподрома не хватает. Улым — халупа с дверью нарастворку для вьюг… В имени — вой метели на северную неделю. А ему — глина для лепки. «Выстрою это же, да ипподром…» «Город мечты» уплывает в темноту.

Дед бодрствует. Выкладывает пакеты. Со дна — мешочек. Звяк железок. Пакеты обратно в котомку. Ха! Ремонтировать думает! Этот дед Гавриил прямо архангел…

— Не даёт спать полуночница^[3]? Вот и мне. А ты чего? Я молодым делом был горазд храпака давать.

— Какой я молодой…

— А сколь тебе?

Сказал.

— Немалые годы.

— Ты о квартиранте говорил, о сплавщике леса… Я — тот парень.

— Господь с тобою, он чернявенький, обыковенный, а ты беленькой и вона какой…

— Наверное, и мне дорога не в Улым… В Напалкове живу, туда мне и дорога.

— А пошто билет не туда?

— Со мной бывает. Хочу одно — выходит другое. Молодым вот уехал в тайгу…

— Молодым делом можно и поездить…

— Глупости творим молодым делом. В городе — дом от отца, он в карьере был взрывником… Давно его нет…

— Умер?

— Повторил подвиг Александра Матросова. Мать ждала, болела… В управлении рудника — первая красавица. А я из армии — не домой, — в лётное училище имени Чкалова! Умерла мама. И вот я один, двадцать лет… Танцы, вино…

— Ныне-то женат?

— Да… Второй раз. Но я не об этом… Я тебе, дед, о душе…

Тот кивает, мол, о чём ещё в вагоне с незнакомым…

— Лето на то и лето, чтоб отлететь, а у меня ни дела, ни радости. Однажды на краю…

…Дым. Горит коврик у кровати. Выкидывает во двор, курит на крыльце. Утро. От нового березняка тянет гарью, металлом индустриального города. Рядом завод, куда берут учеником токаря. Но не охота ему станочником, охота лётчиком. В небо не берут.

Каменные Ломки рядом с озером. Собаки лают, шиповник колет руки. У воды — рыбаки. Обегает их кустами, намокнув (роса), а то вытащат. Влезает на мостик, с которого ныряет с детства. Горько думать: не приняли. Лётчик молодой глядит орлом. Документы в его руках… Предел.

«Не надо тебе в небо, — отговаривала мама. — У тебя наследственное». Домик бедный у них, но картин много. И масляными красками, и на бумаге акварельные. Папки с набросками: озеро, скалы, костёр, сосны над котлованом. Луг, опять озеро, огромное, как море. Работы маминого отца, деда Андрея. Да и внука Стёпы в альбомах. На школьных отметки: одни пятёрки. И те, что вне уроков: дом на берегу, катер «Варяг» у деревянного причала, автопортрет в ковбойке…

Уходит твёрдо на дно, но вода катапультирует…

— Однако утопиться хотел, — качает головой дед Гавриил.

— Вот тогда я и умотал на эту новую дорогу…

Примечания

1

— сплавщик леса;

2

— омут (Русские говоры Среднего Урала).

3

— бессонница (Говоры Среднего Урала).