Батальонная любовь

Татьяна Чекасина, 2023

Мой детский кошмар. Ангина, температура, чёрная скала, но ещё страшнее – пропасть. И я могут туда улететь. И мне так страшно! Что после смерти, как там? Об этом мы все думаем, пока живём. Мои произведения – это пути открытия того, что будет там. Может быть, ради того, чтобы узнать, что там, и пишу, и занимаюсь литературным творчеством, которое неразрывно с философией бытия, с теософией, с поиском экзистенциальных ответов. Практически все персонажи моих произведений ищут эти ответы. И кое-кто находит. Пути к просветлению разные, но человеку европейскому, образованному, доступны многие пути, ими идут те мои персонажи, кто имеет интеллектуальный багаж. Разумеется, главный персонаж и этого произведения интеллектуальная дама Лёка Воробьёва идёт к познанию не эмпирическим путём, она много читала, и над многими сложными вопросами думала. И её ситуация уникальна тем, что она точно знает, что её уход вот-вот состоится. Это её продвижение в мир иной куда главней того, что происходит на бытовом уровне, что называется, в миру, так как Лёка уже давно не от мира сего, и не по законам этого мира она живёт и дальше будет жить. То, что происходит с ней на земле, лишь подчёркивает её неземную сущность. И на этом острие высвечивается главное: до чего мир обывательский, мещанский, низкий, земной далёк от тех, кто готов к отлёту. Татьяна Чекасина, писатель

1. Звёздочка слетела

День яркий, апрель.

Мы с Кукурузовой работаем.

Входит Дуськова. А с ней — главный предмет будущих догадок.

Накануне информация: дают кадр, вроде, генеральская дочь…

— Лёка Воробьёва! — тонко, но громко лёлёкает новенькая.

У нас приняты полные имена, воинские звания, у кого имеются.

Облик кукольный. Лицо — молочно-фруктовая смесь. Кудри — антенны. Тряпки провоцируют у других косоглазие. Духи — дуновение лёгкой грозы. Немного, — и в «спецчасти» (так именуют кабинет) радуга.

— Работа с пунктуацией, орфографией, — я, как гувернантка.

На стол, утром отмытый целой ротой, кладу бумаги:

— Видите: ди-сло-ка-ция, де-мар-ка-ция, ре-ко-гнос-ци-ров-ка…

— А кто-то пишет неверно? — удивлённое дитя.

Длина и колер ногтей ввергают меня в лёгкую оторопь.

Кукурузова пыхтит:

— Хорошо нигде не работать?

— О, да! — кивает, как иностранка.

— И я бы дома на диване, да денег нет.

У Лёки недоумение: она в трамвае и пристаёт пьяный.

— С пятнадцати лет нелёгкий труд почтальона. Техникум, университет…

— А целина, Казахстан, — напоминаю о главных подвигах.

— На целине я трактор водила, — с небрежностью аса. — Школу одолели?

— Да-да-да! — И — в некий «автоматический» режим…

Так отпадает «тема труда», но впереди другие… Нам неведомо, с кем имеем дело. Молодая, не образованная. Мы — немолодые, научим. Родные дети натерпелись от нас немало добра. А тут второе дыхание: даём рекомендации «общему ребёнку». К концу дня работает, как мы! Наверное, пятёрка по русскому. Я отбарабанила три года преподавателем.

Вторая тема: внешний облик. Мы одеты в старо-безобразные юбки и кофты. И головы отвратительные. У Кукурузовой — мелкие кудряшки вокруг огромного лица, у меня тугой хвост, голова, как лысая. Никакого макияжа. На территории воинской части любая на виду. Лёка кивает: «О, да!» На другой день — юбка `уже, глаза эффектней, волосы — фейерверк. Серьги ненормальной длины с египетской богиней!

Начальник штаба майор Анатолий Иванович Звягинцев — наша подружка. За окном лето. «Вывези на природу!» «Есть». Автомобиль минует город. И вот мы под дубом в неприглядном белье. «Подружка» поодаль, выкатив брюхо. Отдохнём — и обратно.

— Это — Нефертити?

Другие офицеры немы. Такого не бывало никогда. «Никогда», как Воинский Устав.

Врубаю «учительскую» улыбку (тема духовного бытия):

— Наверное, танцульки на уме, фильмы индийские? Так убиваем время?

Лёка прикрывает рукой лицо.

— Рекомендую литературу: «Как закалялась сталь» Николая Островского, Макаренко «Педагогическая поэма»…

— О! Благодарю! — и хохот (некий «автоматический режим»).

Цирк! Одним — с метлой на арене, другим — под куполом. Мы в тревоге: ладно бы генеральский ребёнок, — ненормальная, с Луны.

Дневник

Я гомункулус в колбе. Дзинь! — передо мной ландшафт. Напоминает гогеновский. Толкование вдовы: посуда бьётся и во сне к счастью. «Разбилась реторта»! Ашот Меружанович о сенсорной недостаточности… Наконец-то найден выход.

Мы с Кукурузовой «докладаем» друг другу. Новенькую как глухонемую не берём во внимание.

— Зарраза, номера на руках! Ранним утром — в Дом книг. Народу! Я триста двадцать пятая! Бегу отправлять в школу Димку. Он время не теряет: на новом ковре гуашь. Давай отчищать, номер стёрла, но вот цифра «три»! Бегу обратно. Моя очередь у прилавка (крайние — на улице). «Номер не полный!» И не пускают!

Не вышло у неё подписаться на многотомную Всемирную литературу. Шикарное издание.

— В другое утро выйдет! А у меня… Бегу к открытию в молочную. Мне солёного. А продавец: «Я несолёного отрезала!» Мол, бери, а то никакого!.. К директору! Наконец, масло куплено!

Увлеклись, а девушка не глухонемая: на лике фарфоровом (маска театра Кабуки) эмоций нет. Но флюиды! Я, когда-то отличница по «диамату», готова верить в парапсихологию.

— Вы открываете иногда «Литературную газету»? — вряд ли (не «Весёлые картинки»)…

Выщипанные брови немного — вверх.

— О «телефонах доверия»? Как инсулин для диабетика, чтобы не оказаться в коме…

— В какой… ко-ме? — впервые не хохот, не «автоматический режим».

— Психологической. Мы говорим друг другу о неприятном. И вам предлагаем…

На лице, картонном от тупости (неверное определение!), нечто горькое, родное мне (муки мамы, мои недомогания, не говоря о детских болезнях детей). Но доля минуты:

— Ах, благодарю! — Хохот.

Какой у неё «негатив»! Но напрасно «не берём» «во внимание»!

Мы не только выправляем ошибки в бумагах (пунктуация и орфография). Мы для коллектива не телефон, а «кабинет доверия»! Процедуры для дур на темы: «Муж-пьяница» или «Муж-гуляка». Жена такого мужа выходит на работу в слезах, тихих, а то и буйных: не одинаковы и характеры, и глубина пьянства или загула. Но одинаково кидаются к нам, в «спецчасть». Остальная канцелярия в бывшей казарме. А мы отдельно. Лампу — в морду и «докладай», как говорит комбат.

С воем благоверная лейтенанта Подзаборина. И «докладает»: в выходные она с детьми у мамы. А его в квартире — на ключ, дабы не мог купить бутылку. Но он — балконами к соседу… На обратном пути (не эквилибрист) на перилах. Вызов пожарных.

— Он говорит: «Я пью, как другие».

Мы с Кукурузовой в этот момент наркологи:

— Другие не ходят по балконным перилам!

–…и по карнизам…

В итоге у неё более крепкая аргументация. Уходит ободрённой.

Капитанша Ухарева:

— Утром — майка на правую, а вечером на левую! У любовницы раздевался! Отравить курву, — и в Мелитополь…

— Не травить, а на юг с детьми!

— Он и в то лето берёт увольнительную, и — к вам…

— Детей любит, — милеет Ухарева.

Батальон — проходной двор. Старожилов мало. Молодые, окончившие военные училища, и те, кто с дальних окраин, первое время идеальны. «Глядят в загранку», в «зэгэвэ»^[1]. Но не все туда глядят долго. Преграды на боевом пути: водка и дамы. Иным нет ходу. И тем, кто оттуда (как правило, они щёголи, но печальные). Кто-то веселеет, кто-то — никогда. И плывут мимо нашего внимания, вплоть до отправки в отдалённые гарнизоны (Чирчик, а там и Кандагар…)

«Клиентки» уходят в канцелярию к пишущим машинкам… Мы с Кукурузовой — выправлять для них оригиналы. Довольны, но не так… От Лёки (инопланетный объект) дуновение критики. Она — вверху, мы в яме.

Дневник

О, новые лица! Меня явно принимают за кого-то другого, нечто гоголевское. И нет ответа на патетику Милки: “К чему тебе этот батальон!”

Первое мая, пикник. Жухлая трава и новая, зелёная. Ожившие деревья. Берёзовый сок для запивки водки. На раскинутом брезенте крутые яйца, куры, домашние соленья…

Мы с Кукурузовой на бревне (театральная ложа).

Морковников один, одинокая Лёка.

— Какая звёздочка в «спецчасти»!

— Не на вашем погоне, товарищ командир! «Капитан, никогда ты не будешь майором», — перекрикивает магнитофон.

— Кто так режет хлеб, молодой боец! — он отбирает у неё тесак, реквизит предстоящей вендетты.

— «Где ж ты мой сад, вешняя заря!» — поют тёти-канцеляристки.

Их пение прогоняет от костра молодых. И я когда-то: пальцы «в замок», а голову — в небо, мяч легко сбывшейся мечтой падает в руки. У деревьев корки льда, а над игроками солнце прямо радиоактивное. Офицеры, молодые офицерши и Лёка объяты общим азартом, в котором и азарт индивидуальный. Шаровая молния — от неё к Морковникову и обратно.

«Стриптиз» Лёки: в открытой маячке она фарфоровая. И другие игроки кидают куртки на ветки. Кое-кто голый до брюк. Но не Морковников. Некоторые думают: стеснительный. Никаких пикантных анекдотов, говорит мало… Мы, бывало, ляпнем (маленькая фривольность), а он краснеет от алого до терракотового. Супруга нам кое-какие интимные детали, и никаких с ним фривольностей.

Он немало лет как из военного училища. Тогда — длинный, худой. В новенькой охровой форме, как недозрелая морковка бледного цвета. Фамилия к облику идеально. Но годы идут и, пардон, хрен, но молодой (тридцать пять).

Публика выдохлась, эти играют. На бревне вывод: спортсменка.

Конец маёвки — будим рядового. В крытую бортовую, и — вперёд с песнями. Морковников накидывает куртку на плечи деве. У контрольно-пропускного пункта вылезаем, офицеры ссаживают дам. Нам с Кукурузовой не в военный городок. А где эта пара? Да, он куда-то с ней!

Накрапывает. В голове круг играющих, генеральская родня, капитан Морковников… На обратном пути она тихая, он робкий, но опасный. Н-да… «Звёздочка слетела…»

Зависть наполняет меня. На кухне опять окно не на шпингалете! Бухаю рамой: палец до крови (какой там маникюр!) Вовка храпит. Кровать пора другую, но: «Где деньги, Зин?» И… месячных нет три недели! О, только не это!)

Дневник

Как с тренировки (давно: спортивная школа, я капитан). А с этим капитаном мы под дождём. И во дворе вода. Ноги мокрые. Хохочем, напугав охранника. В лифте зеркало, где я в его куртке — девчонка в коротеньком пальтишке, не отпускали, но надела куртку брата. У меня не было брата, я никуда не сбегала. «От и до», как военный.

Едем три минуты, но это — перемещение во времени. Мраморный пол, зелёно-красный ковёр, цвета фуражки пограничника. Далёкая застава. Молодые мама и папа. Тут территория демаркации, а мы нарушители границ. На двери ремни — грудь великана-вояки.

Хватит об ерунде: лифт, дверь, ковёр… Надо звонить! Открывают! Мы входим. На лице вдовы майора Турсинa лишнее выражение на миг: «О, вы не одна». Тут же вымуштрованное: «Нормально, что вдвоём».

У меня индивидуальная ванная, — удобство нравится гостю. Вдова вкатывает молоко и бублики, но мужчине надо еду, выпивку. Вкатывает гастроном. Её немое удивление: «И вы будете это есть и пить?»

Едим (и я). Ледяные ноги пробую растирать. Он берёт мою ступню. Греет обе, трёт руками. Его лицо…

— Что с вами, товарищ капитан?

— Дверь закрыть?

Магнитофон, «Битлз». В дуэте могу выдать не ту партию, и неверный шаг разбудит обоих, как лунатиков вдали от окна. Ему доверяю, отдаю и ноги, и руки, и он руководит.

— Ты хороший руководитель.

–…с таким подчинённым.

Не врач, но я его не стесняюсь (докторов до сих пор).

–…Together! — магнитофон.

Жар его тела. Рыжий-рыжий жар… Новое облучение.

Впервые отворяю дверь в пять утра. Его кеды — нейтральной полосой, которую переступил. О, милый преступник, ломающий льды!

В окно ванной комнаты видно, как выходит из ворот… Я счастлива. Но реально быть ещё счастливей?

Завтрак. «Иди, остынет». Им хватило ответа в одном моём взгляде! Как я их люблю!

Тук-тук, и:

— Пардон, заспалась!

Одета в белое (прямо невеста).

И «жених». Бумаги в его руках подрагивают, вроде компрессора, — под окном долбит асфальт (и в этот май на этом месте).

— Добрый день! — нам, и — к Лёке.

Его слова глушит рёв отбойного молотка. А её ответ в интервале:

— Нормально.

Он — к дверям. Мы с Кукурузовой громче перфоратора:

— Документы, Сергей Григорьевич!

Папку — на край моего стола. И Лёка выбегает.

Мы — к окну. Они — двором. У клумбы, где вольная трава, жестикулируют: она обеими руками, он одной. Вторая в кармане брюк (против Устава): не готов козырнуть старшему по чину. Вроде, отдельно они, но близость крайняя. Скорость космическая, — переглядываемся мы.

С обеда крадёмся к двери: она там!

— Мне давно надо было в батальон! Милка, не плачь! Наберу домашний вечерком…

Подруга? родня? Ей «давно надо было в батальон»! Болтовня и на работе, а у обеих дома телефоны! Нам — шиш проведут.

Кукурузова пыхтит, как паровоз, готовый к отправке:

— Сергей Морковников капитально женат.

— О, да!

Лёка боится мою огромную напарницу или делает вид, думая, — отстанем.

В нашем тандеме я — амортизатор:

— К сожалению (надо бы — к счастью, да оговорилась), он любит жену. Она — идеал.

— О, да.

— Дочка копия Инна Викторовна, а малыш, — копия Сергей Григорьевич. Имя, как у папы, Сергей.

— Отца нет, и дети — наполовину сироты. Вот я потеряла родителей рано, — унылая поэма Кукурузовой.

— Дети — цветы, — одёргиваю, управляя этим асфальтовым катком. — Одиноких хватает. Эдуард Носырев, например.

Лёгок на помине.

— Эдуард Трофимович, удалось вам на концерт Магомаева?

— Да! Я ради великого искусства… Три года в музыкальной школе на фортепианном отделении…

Так может долго. Выглядит неплохо. Нос, правда, — клюв глупой птицы.

Лёка его не помнит: игра, где был не один Морковников. Эдуард крикнул: «Лёка, вам не взять мой пас!» Отбивает. Но не ему…

–…билет купил на улице у какой-то старушки. Её старика отправили в больницу.

— И чем кончилось? — Лёка разглаживает на столе дерматин в мелких ромбиках, не глядя на Эдуарда.

— Арией Фигаро.

— Нет, со стариком.

— С… каким?

— С тем, по чьему билету вы… Умер или жив?

У него рот открыт, глаза — хлоп-хлоп… А Лёка — в автоматический режим: руки всплеснулись, с них брызгами огоньки колец.

Кандидат линяет.

— Бу-бу-бу, гу-гу-гу, ду-ду-ду, — громоподобный хохот Кукурузовой и — добавление: — зану-ну-да…

— Эрудит, холостой, — напоминаю цель.

–…пунктуация, орфография, — опоминается она.

Мы ей доклад Морковникова. Увидит, каков грамотей. А вот и автор: китель нараспашку:

— Где тут моя сводка по стрельбам?

— Дочитывают, — киваю на Лёку.

Он от меня отходит к ней.

–…медленно, надо в военном темпе: раз-два.

— Предлоги, товарищ капитан, вы пишите слитно.

–…но «с водка» правильно: «с» отдельно?

— Одно правильно.

— Нецензурное проскочило!

Она поднимает глаза, в них — распластанность перед ним.

Дневник

Источник любви не в нём, а в ней. Именно её одаривает небо. У меня так не было никогда. Подарок, на который не надеялась.

В гастрономе колбаса… Начальники не против беготни по магазинам (берём и на них).

У КПП Морковников.

–…На тебя взять?

— Ладно, — делает одолжение.

— Ты ему — бюро добрых услуг?

— Инна Викторовна — ценный блат. А он… неграмотный…

— «Г» фрикативное, — дополняет Кукурузова.

Она — гора. Руки не маленькие, но так выглядят на громадных боках. Рядом я, тощая.

Давка. Впереди фронтовики: дедки и бабки. Мы — плечом к плечу. Наконец, с товаром.

А в кабинете капитан Морковников у стола, где Лёка с ногами врозь под пышной юбкой! Герой линяет, не имея информации, куплена ли ему колбаса.

От Кукурузовой — трубный пых:

— Кабинет служебный.

— Черёмуха цветёт, — меняю направление трактора.

— Всё уж отцвело, — Лёка в облаках, на дереве, как птица на ветке. Пальцами водит по столу: дерматин натянут не туго.

— Любви у тебя не было. — Я, как мать, моей Ленке будет тринадцать.

— Ну, да, — пальцы проминают борозды между досок — «кюветы» вдоль «дорог».

Кукурузова прямой наводкой в цель:

— Вы девицей ему достались?

Лёка — в дверь. В окно видим: она у клумбы. Чернозём — театральный бархат, недавно высеяны цветы. Глядит так, будто уже их видит.

— Медитирует. Иноземцев «хотел выйти в астрал». Теперь в дурдоме…

Болтовня о сокурснике: давненько с приветом, с «идеалистическим мировоззрением». Но в дурдом слишком…

— Давай-ка колбаски…

Умнёт и триста граммов с белым хлебом. Поглотительница пищи. На пирушках, как правило, торты. О «наполеоне» уверенно: «Мне четверть». Отрезают, лопает… Я мало ем, мы с ней, как «толстый и тонкий».

Лёка на краю стола! Тебе мебель дана для работы, а не для любовных утех! Она в колготках? А не в чулках ли она?! А Морковников? Вид культурный был, а то бы так легко не отпрыгнул… «Всё отцвело»! Нахалка!

— Плевать! — бодрится Кукурузова, но уплетает маленькую порцию.

Далее — «телефон доверия». С меня:

— Соседи заливают… Иду в домоуправление…

— В суд! В доме одна отсудила у верхних, но, когда выплатят… А твои верхние наверняка!

Я киваю благодарно.

— До двенадцати не могу уснуть: ребятня с гитарой. Выглядываю: уйдёте или вынести! Не верят, — хохот, треньканье. Беру одного под мышки и — во двор. «Молодец, “Жеботинская”!» Угомонились.

— А Вася?

— На более трудный вариант… Оттого и не будила.

— Будить Васю! — напоминаю пикник, который он прохрапел.

Мы работаем, вычитываем тексты и… улыбаемся…

Дневник

На небе облака. Дают они «знак». Какое-то время будет необыкновенно, а далее… солнце уйдёт в плотную, как чёрная дверь, тучу. И не выглянет. Никогда.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

— Западная группа войск, в советское время была расквартирована на территории Европы.