Заговор вероятностей

Татьяна Чебатуркина

Новый роман «Заговор вероятностей» – о любви, которую главные герои пронесли через всю жизнь. Они встретились случайно глубокой ночью на станции Тихорецкая. У обоих были путевки по туристическому маршруту «Псебай – Красная Поляна». Десять неповторимых дней в горах Кавказского заповедника, преодоление трудностей в непростых условиях и влюбленность, которая захватывает героев. Они решают никогда не расставаться. Но жизнь не предсказуема. Последующие встречи неожиданны и тоже случайны…

Глава 4. Иван

Двадцать четыре километра от турбазы до кордона Черноречье проехали на обычной полуторке, сидя на лавочках, прибитых к бортам машины, которая поднималась в гору с натугой. Бесконечные ряды кукурузных зарослей и картофельных полей сменились обширными зеленеющими пастбищами, и фигурки пастухов без лошадей, овец и коров в удалении были, как игрушечные, на этих ярко-зеленых возвышенностях, сменяющихся набегающими, словно волны, зарослями орешников и каштанов.

— Интересно, бывают ли там грибы? — подумала Света. Голос совсем пропал, лицо горело, видимо, температура держалась.

Машина с первой группой ушла на час раньше. А Иван сидел у кабины в обнимку с инструктором Верой и ее младшей сестрой Валентиной. Такие уверенные в себе горянки из Майкопа — обе худощавые, плоские, с мальчишечьими фигурками и короткими стрижками, с расчесанными проборами, длинными челками до бровей. Особенно выделялась младшая своими упрямо сжатыми тонкими губами, карими выразительными глазами и особенным, коричневым, южным загаром. В коротких белых полотняных шортах, белых обтягивающих майках, в красных бейсболках обе представляли резкий контраст с остальными девушками группы.

Они обнимали Ивана по очереди, прижимались голыми коленками к его ногам в спортивных брюках, и Свете стало ясно, что Иван уже утонул в их женской притягательности.

А эта бесконечная дорога не кончалась, все ближе подбираясь к отрогам неожиданных осыпей загадочных гор, и с каждым поворотом вдруг открывался новый, совершенно неожиданный пейзаж. И к этим переменам невозможно было привыкнуть. В голове шумело.

И тут Иван вдруг вырвался из кружка девчонок, снял с шеи фотоаппарат, точно схватился за него, как за спасательный круг:

— Девочки, такие кадры я не могу пропустить! — и он перебрался к левому борту, втиснулся на лавочке между бортом и Светой, прижался горячим бедром, боком, плечом к ее разгоряченному телу:

— Как твое горло? Говорить можешь?

Света отрицательно покачала головой.

— Давай, я тебя курткой укрою. Да ты вся горишь, девочка моя! — он губами прикоснулся к потному лбу. — У тебя температура, градусов тридцать восемь. Давай с машиной вернемся назад?

Иван обнял Свету за плечи:

— Держи фотоаппарат, а я сейчас фляжку с чаем достану. Светик, глотни еще аспирина, — он снял с плеча ремень с нагревшейся фляжкой.

Она послушно глотнула таблетку, на кочке, подпрыгнув, облилась чаем. Горячая жидкость побежала по горлу в широкий вырез новой кофточки, и тут Иван, наклонившись, поцеловал ее при всех в граничную точку между шеей и телом, а потом в ложбинку ключицы.

— Ты чего? — шепот ее оборвался кашлем.

— Заразиться хочу и твою температуру себе забрать.

Его карие глаза были рядом, серьезные, внимательные, в зрачках которых отразились она, борт машины, наваленные валом рюкзаки. И Света зарделась, потому что глаза — это свет души. А горячее тело рядом, словно потребовало ответа.

«Чертова температура», — ей казалось, что она плавится, как большая церковная свеча. Вокруг беспокойного огонька вдруг заплескалось образовавшееся озерцо обжигающей тяжелой жидкости, которая тут же застынет, пролившись, легкой, почти бесцветной новой кожицей. И вот сейчас, через секунды, она, Света, стечет этой горячей жидкостью на колени, на спортивные тапочки Ивана.

И не станет этой большой, вредной, независимой Светки с ее любовью к спорту, с ее самомнением. А он соберет в ладонь мягкий кусок пролившегося воска и на берегу этой бушующей, своенравной реки, на солнышке слепит себе маленькую куколку с тоненькой талией, узкими плечами, волосами до пояса, с красивыми чертами лица, совсем не похожую на рослую, с длинными ногами, шириной плеч, с уже высокой грудью, Свету.

Машина остановилась у большого барачного вида дома со стенами из толстых плах, за которым диковато начинался лес с огромными пихтами. Под навесом стоял на вкопанных столбиках самодельный стол, накрытый простой светлой клеенкой с мелкими цветочками.

Двор был огорожен высоким деревянным забором. Протоптанная дорожка сбегала к реке, которая шумела так уверенно, самостоятельно, и все вокруг вилось и жило вокруг этой могучей, своенравной воды.

За минуту разгрузили машину. Хозяин базы пригласил всех к столу:

— Моя жена вас сейчас борщом с говядиной накормит, а потом на неделю идите на свою тушенку!

Иван, оставив Свету, подошел и о чем-то пошептался с Петром Ивановичем, потом вернулся и потащил Свету к живописной группе мужчин:

— Вот она!

Хозяину кордона с лысоватой головой, высокому, кряжистому, на вид можно было дать и пятьдесят, и шестьдесят лет, и рядом с цветущей красавицей килограммов на восемьдесят, с полными обнаженными руками, необъятной грудью, в простеньком легком платье, в синем переднике, он казался дедушкой.

— Девочка, покажи-ка, мне свой язычок. Да, ребята, ангина в чистом виде. Но девчонка крепкая Маршрут, я думаю, пройдет спокойно. Маша, завари травку с медом. Парень, отдай свою фляжку моей жене. Девочка пусть попьет микстуру сегодня — завтра и забудет про свое горло. Только горечь не выплевывай. А вот этой мазью на ночь ступни намажь. Да, не сама. Пусть вот этот паренек тебе своими крепкими пальцами, как следует вотрет, если хочет, чтобы ты ожила. Пойдемте обедать.

После наваристого борща со свежей капустой, кусочками золотистого перца и зелени на столах, а потом рисовой каши с изюмом, чая на травах с запахом цветущей мяты и двух глотков горечи из Ивановой фляжки Свете смертельно захотелось спать. Объявили перекур на полчаса перед выходом на маршрут.

Иван потащил Свету на берег. Сразу за забором среди утоптанной высокой травы лежал высохший остов когда-то огромного дерева с отпиленной верхушкой. Эта своеобразная лавочка была недосягаема для волн взбешенной реки. А она своими бурлящими водоворотами пыталась отгрызть у такого крепкого, упрямого берега хоть маленький кусочек, бросаясь, как разъяренное животное, на устоявшие в течение сотен лет гигантские валуны, взвизгивая и подпрыгивая до гордых и упрямых людей, на безопасной высоте подсмеивающихся над ее страшной беспощадностью.

Свете стало так уютно рядом с Иваном. От зрелища реки сон вдруг пропал. Брызги долетали до них, говорить Света не могла, и они сидели, с ужасом представляя, что будет, если вдруг с этой высоты ухнут в жестокую лавину разъяренной воды.

После перекура расселись опять вокруг теперь уже пустого, убранного стола, даже не веря, что может начаться другая жизнь, совершенно отличная от обычной до этого момента жизни на равнине, до старта пешеходного маршрута в горы.

Проводник Вера была немногословна:

— Мы вошли уже в грандиозное ущелье реки Малая Лаба. Это чистейшая горная река — левый приток Кубани — начинается на высоте 2401 метр с северных склонов перевала Аишко. И наш путь в этом походе будет проходить вдоль долины этой реки.

— Сейчас мы на отметке 810 метров над уровнем моря. Отметка конца маршрута 912 метров. Мы пройдем всего восемь километров. И дневной набор высоты всего 102 метра. Сегодня идти будет довольно легко, по грунтовой дороге с плавным набором высоты. Нам откроются великолепные виды на хребет Голый. Будем идти через буковый и пихтовый реликтовый лес. И погода сегодня отличная, — Вера первая надела большой альпинистский рюкзак, который возвышался на две головы над ее худенькими плечами.

Что-то, улыбаясь, сказала Ивану и Игорю, кучерявому башкиру, покачав отрицательно головой: «Сама донесу свой рюкзак, не в первый раз». И у Светы вдруг мелькнула трусливая мысль: «Может быть, пользуясь болезнью, остаться на берегу этой шумной реки, пожить у этих добрых людей на кордоне, издали полюбоваться поднимающимися на горизонте громадами таинственных гор, а Иван пусть и дальше улыбается с этими жилистыми проводницами, но без нее».

Но сама одновременно повязала свою белую медицинскую косынку, чтобы волосы не лезли в глаза, надела рюкзак, прихватила суковатую палку и пошла по дороге за Петром Ивановичем и его женой.

А за забором шум устремлявшейся им навстречу реки сделался таким оглушительным, словно, напрягая все свои частоты бушующей громады несущейся воды, она кричала им:

— Идите, идите, если не боитесь моей мощи, силы и коварства. Посмотрите мои владения, только не вставайте на моем пути. Никого не пожалею, не пощажу!

И Света ладонью, как за талисман, схватилась за армейскую Иванову фляжку с горячей настойкой, пообещав мысленно реке ее не лишний раз не беспокоить, не злить и пить только успокоившуюся воду из закипевшего на костре котелка.

И, когда вошли под своды огромных замшелых деревьев, с вершинами, устремившимися в небо, сразу стало легче дышать. И ей, девчонке с равнинной степной местности, изрезанной оврагами и небольшими возвышенностями, заросшими редкими лесами, вдруг захотелось закричать от счастья, что судьба послала в ее раннюю молодость такой неожиданный подарок, заразив на всю непредсказуемую жизнь горной болезнью преклонения перед таинством заоблачной страны.

«Горы, что за магнетизм скрыт в вас! Какой символ спокойствия заключен в каждом сверкающем пике! Самые смелые легенды рождаются около гор, самые человеческие слова исходят на снежных высотах. Древность выдает нам свои тайны…» — писал Николай Рерих.

Ради этого стоило жить.

Рюкзак с непривычки никак не мог найти свое место на Светиной спине, куда-то съезжал, давил немилосердно на плечи, прижимая к земле. На коротком привале, глотнув терпимую горечь из фляжки, сама подтянула ремни.

«Главное, никто не лезет с разговорами. Чтобы не заразиться, держатся подальше в эйфории первого, пока неутомительного перехода. Грызут галетное печенье, не снимая рюкзаков по образцу проводников».

А кто сбросил, поторопившись, как Света, опять прилаживаются, приспосабливаются, и груз кажется еще тяжелее.

Иван сидит, прислонившись рюкзаком к большому камню, с закрытыми глазами. И Света опять мысленно, как на перроне вокзала, рисует его портрет. Чтобы лучше запомнить: волевой подбородок с ямочкой посередине, большой рот с чувственными, крепко сжатыми губами, прямой с легкой горбинкой нос, слегка прищуренные глаза, когда смотрит прямо, не мигая, и свесившийся на лоб чуб темных волос под белой войлочной шапкой с широкими полями, как у горцев.

Этот человек за два дня стал родным, близким, будто знакомы всю жизнь.

И толпа девчонок, женщин, жаждущих внимания, помощи, поддержки от трех мужчин, двоих из которых опекают, охраняют недоверчивые жены, не позволяющие и останавливающие взглядами любое чужое движение в сторону их собственности.

И только один свободный, энергичный Иван, который сам по себе. И женщины не могут удержаться, даже напрягаясь под тяжестью рюкзака, чтобы не закинуть удочку проверки: «Чем я хуже других? А, может быть, все-таки лучше?»

И тут неожиданный выход на широкую поляну следующего кордона «Третья рота». Здесь уже суматоха еще не привыкшего к порядку шумного женского табора, разбавленного молодежью со студенческим задором первой группы.

На кордоне стоят просторные армейские палатки, в которых элементарные, алюминиевые, не новые раскладушки. Но, главное, не придется спать на жестких камнях. Рядом — большая удобная беседка.

День солнечный, но нет привычной, ужасающей, августовской жары степной Волгоградской области. И постоянный шум грохочущей в русле распадка реки. И, кажется, даже до палаток долетает взвесь и капельки снежной воды.

Света с девчонками буквально тонут, исчезают, приседают и прячутся друг от друга в высоченных зарослях нарядных папоротников, разводят руками ветви доисторических кустарников.

Здесь, действительно, можно поверить, что на Ивана Купалу один раз в год в глубине возле земли в ночной тиши заполыхает, причудливо и неожиданно расцветший синим пламенем волшебный, колдовской цветок неземной красоты.

День в горах неожиданно быстро погас. И сразу опасливо, жутко стало в очерченном костром круге обитаемой земли. А за спиной — чернота ночи. И сразу после ужина начались страшные рассказы про набеги горцев, гордых, похищенных пленницах, томящихся в заоблачных замках. И неожиданно близким и понятным стал Михаил Юрьевич Лермонтов с его «Беллой».

— Пойдем в палатку, я тебе ноги разотру, как дед сказал, — Иван возник из темноты, положил руку на Светино плечо.

— Давай мазь, сама натру, — она вздрогнула от звука своего вдруг прорезавшегося, пока хриплого голоса.

— Молчи, несчастная! Пошли в палатку, пока все собравшиеся на поляне группы перемешались и готовятся к вечернему концерту возле костра.

Иван посветил электрическим фонариком:

— Доставай чистые носки и сиди тихо, а то девчонки прибегут тебя спасать, заподозрив неладное.

Глаза постепенно привыкли к темноте, разбавленной отсветом большого костра на поляне. Проникший в затянутые марлей небольшие оконца и сдвинутый в сторону полог вместо двери, он осветил заправленные грубыми армейскими одеялами раскладушки, спальники, весь тот бедлам брошенных торопящимися на вечернюю встречу девчонками вещей.

Иван сдернул Светкины грязные носки и начал энергичными движениями массировать ступни, подошвы ног по очереди, втирая душистую мазь. Света боялась щекотки, но ладони были такими уверенно-сильными и мягкими одновременно, что она ойкнула в темноте только один раз.

Она закрыла глаза, и ей показалось, что это бабушка растирает ей ноги до колен, как в детстве, когда она весной, катаясь на льдине, ухнула в канаву с обжигающей водой по пояс. Мать была в рейсе, а бабушка отмокала ее в горячей ванне.

— Света, дай кусок мыла. Пойду свои и твои носки прополосну в речке. Может, на ветке к утру высохнут. И пойдем, у костра посидим, погреемся, туристка ты моя, безголосая, — но, когда Иван вернулся с реки и посветил в темноте, он увидел, что Света уже заснула, может быть, во сне подпевая известным туристическим песням.

Если бы этот вечер повторился, случился сейчас, в новое время, с известной свободой взглядов современной молодежи, с их готовностью испытать счастье тотчас, сию минуту, не оглядываясь на приличия, разговоры, не откладывая ничего на потом, на завтра. Сейчас, а не двадцать шесть лет назад.

Утром Иван принес большую литровую кружку теплой воды к палатке, постучал большим булыжником о булыжник при входе в шатер:

— Света, выйди. Пойдем зубы чистить и горло полоскать.

— Иван, что ты меня нянчишь? Девчонки вчера начали про тебя расспрашивать. Говорят: «Классный у тебя брат!», — Света говорила с трудом. Было такое чувство, что еще маленький напряг, лишнее слово, и тоненькая миллиметровая кожица в горле, натянувшись, лопнет и наступит после резкой боли в горле постоянная немота, а кровь хлынет слабой струйкой по краю рта, как у смертельно раненых.

— Вот здорово, Светлана! Теперь я могу возле тебя постоянно находиться. Брат — он и в Африке брат. У меня, кстати, вчера вечером один земляк-студент тоже тобой интересовался. Жаль, говорит, что ты на танцах отсутствовала. Жаждет познакомиться. Надо тебе, Светочка, к сегодняшнему вечеру окончательно поправиться. И мне придется усилить наблюдение за тобой, сестренка, пока в горы не умыкнули.

Солнце, словно потягиваясь в одеяле мягких влажных облаков, лениво оглядывало невыразимо прекрасные окрестности.

— Светик, давай после маршрута поженимся и вернемся сюда. На работу устроимся, будем группы через перевал водить. Смотри, какая красота!

Света молчала, уже за короткое время привыкнув к немоте больного горла. Не удержалась, зачерпнула ладонями ледяной воды, умылась, растерла обожженное холодом лицо полотенцем, постояла на большом плоском валуне, еле удержавшись от желания шагнуть в ревущую, пенную, зеленоватую от склонившихся низко густых крон влажных деревьев воду.

Стало зябко от брызг, изморозью бьющих удобный валун. Иван протянул ей руку. Полотенце висело у него на шее. Все тело до пояса было красным от растираний. На груди кучерявились темные волосы.

Света отвернулась, внезапно смутившись, словно подглядела что-то личное, запретное, особенно после слов «вернемся сюда и поженимся».

Это стремительно сокращающееся расстояние между ними, какая-то теплота ожидания и расположения, когда вдруг возникала гулкая пустота, если его руки не касались ее рук, а взгляды обязательно должны были встретиться.

Эти сухие чистые носки, которые он утром засунул в задний карман ее рюкзака молча, не ожидая благодарности, уже при выходе на маршрут. А кружка с дедовым снадобьем, которую он нагрел на костре и принес в палатку после умывания? И девчонки сразу заверещали, будто к ним залез настоящий медведь.

А загадочно улыбающееся лицо Петра Ивановича у реки, когда обнял свою жену, брызнув перед этим холодной воды на плечо:

— Да, Маргарита Яковлевна, рядом с этими молодыми и мы скоро годков по десять сбросим, и будем, как когда-то, друг другу улыбаться.

«Жалеет меня, что заболела, — Света спрыгнула с влажного валуна на прибрежный валун, будто не увидела протянутой руки. — Хватит себе голову глупостями забивать. Твой Иван со всеми так улыбается. Вежливый, воспитанный мальчик. И спасибо ему большое за внимательность, но держись от него подальше, — вот и не будут глупые мысли цепляться».

Света почувствовала материны резкие нотки недовольства мужчинами, которых было всегда так много вокруг нее, но не было среди них по-настоящему близкого, родного.