Оbearнись

Татьяна Хрипун

Вертолет. Девушка. Катастрофа. Бескрайние просторы Территории как из романа Олега Куваева: нетронутые человеком ландшафты – крутые сопки, лесотундра и тайга, прозрачные северные реки, мхи и непролазные болота. Что ждет героиню – городскую жительницу – на лоне дикой природы? История борьбы неподготовленного человека со стихиями и с главным врагом – самим собой, в которой как награда за упрямство неожиданная встреча, что не просто поможет выжить, а изменит саму жизнь и откроет… секреты Вселенной.

День четвертый

Когда я открыла глаза, огонь погас, а на улице было совсем темно и далеко до рассвета. Я и проспала-то, возможно, не больше часа и проснулась от холода. Ветер все еще выстреливал частыми залпами по долине, дождь на время перестал, но было так холодно, что застучали зубы, и я сама заколотилась как отбойный молоток. Ботинок мне пришлось снять и поставить к огню, но он вряд ли высохнет в таких условиях, а стопа, обмотанная запасной футболкой, почти ничего не чувствовала.

Еще чуть хмельная ото сна и голода, я раздула один-единственный еще не потухший уголек и все-таки развела костер, на что ушло не меньше часа. Что-то за пределами моего шалаша шуршало, вздыхало, пищало и топало, но, судя по звукам, то были мелкие зверьки. Когда огонь занялся как следует, я погрузила в него камни, предназначенные на согрев, и даже решила, наконец, вскипятить себе воды для чая. Но, подумав, отбросила эту мысль — лучше было дождаться дня, чтобы не тратить и без того скудные ресурсы понапрасну.

Трудно было назвать отдыхом ночные часы лежания в ненадежных продуваемых и толком не обогреваемых укрытиях — мой мозг почти не отключался, только на считанные минуты, как в самолете, когда гул затихает и тут же врывается вновь. Но в эту ночь мне было особенно тревожно, уж не знаю, с чем это оказалось связано, кроме того, что жизнь моя балансировала над пропастью.

До конца не оформившиеся мысли, мы иногда называем это предчувствиями, раздирали меня изнутри. В этот ночной час воображение не давало сну на время стать моим господином и подкидывало все новые страшные картины того, что со мной может произойти. А от совокупности причин — я ничуть не отдохнула, была зверски голодна, сильно измотана и не могла хоть на время забыться сном, — волна страха, нет, даже ужаса, росла внутри меня как цунами, в любую секунду готовая захлестнуть и смыть все внутри своим могучим ударом.

Стараясь думать о чем угодно, только бы отвлечься, я почему-то неожиданно вспомнила редакцию и наши будни. Это подействовало на взвинченные нервы умиротворяющее. Там и сейчас, уверена, все так, как я помню. Не в данную минуту, разумеется, а вообще.

Наверняка продолжает звонить одна бабка, хорошо, что живет она в Заречье, с которым Город связывает паромное сообщение летом и автозимник в холода. Наш с нею контакт начался как раз в пору временной остановки парома на большую землю, когда жители Заречья на некоторое время оставались отрезанными от цивилизации, но так к этому привыкли, что наслаждались жизнью, невзирая на то, что не могли пока поехать в Город. Официально они были автономны несколько недель, но по факту не более дней десяти, потому что, несомненно, рискуя, перебирались через реку пешком и даже на авто только местным известными тропами.

Так вот, глубокая пенсионерка Юля Ефименко — так она сама себя величала, словно все еще, как восемьдесят лет назад, была девчонкой, — мешала односельчанам активно радоваться жизни, весне и солнышку, потому что обещала попалить соседей по подъезду, дралась с местными бабками, а главу национального села звала проституткой, объясняя это тем, что она, глава бишь, будучи женщиной до сильного полу охочей, обвиняет бабушку Юлю в излишнем интересе к сексу, а у нее, Юлии Павловны, «секса не было, нет и не помню» — это абсолютно точная цитата.

Она ведь нормальная, адекватная старушка, а вот вызванные главой полицейский и фельдшер, заговорщически перемигиваясь, пытались Юлю Ефименко убить и увезти в дурдом, да-да, именно в такой последовательности. В последний раз, когда я ее слышала, а звонила она всем журналистам по очереди, ругалась с одним и переходила к следующему, бабушка Юля просила газету разобраться, на каком основании местный участковый проник в ее квартиру, сунув ступню между дверью и косяком, а также крутил ей руку, обвиняя в том, что она чеканулась.

Взрывоопаснее и не по годам прытче нее была только восьмидесятидевятилетняя бабка, которая «Ленина с молодости хотела» и предлагала нам лечить все недуги талой водой, которую набирала в луже за домом и морозила в бутылках, а также жаловалась, что в ее батареях шепчутся люди Владимира Путина, потому что она подпись за него, тогда еще как за кандидата в президенты на очередной срок, до сих пор не поставила…

Еще до того, как открыть глаза, я почувствовала, что на меня кто-то пялится из темноты. Эта мысль так сильно взбудоражила, что я буквально подскочила и тут же врезалась головой в ветки. На меня в упор смотрели желтые глаза. Это была молодая лисица, которая уселась перед входом в мое жилище и даже не отбежала, когда я в ужасе чуть не разломала шалаш. Да, лисы вообще не пугливы, быстро адаптируются к людям и очень любопытны. Близ Города я их неоднократно встречала и даже иногда кормила, чего уж скрывать, хоть ветеринары пугают бешенством, переносчиками которого лисички и являются. И сейчас пришла рыжая именно за едой. Только вот в этот раз мне угостить ее нечем.

По еще более пасмурному небу споро бежали серо-сизые облака, готовые вот-вот разразиться ливнем, который в этих широтах не так часто и бывает. Мы и о громах с молниями узнали в последние лет восемь-десять. Сильно изменился климат на Севере. Лет двадцать-тридцать назад, да и раньше, если верить писателям, за все лето редко когда удавалось снять куртку. А в последнее время дамы стали баловать себя прогулками без капроновых колгот, топиками и коротенькими шортами. Не каждый день, но за сезон раз пять-десять бывает.

Конец июля — начало августа часто сопровождается на Территории сезоном дождей. В это время в Городе обычно выключают воду, и все жители мучаются от невозможности погреться в ванной после целого дня в промозглой сырости неотапливаемых помещений. А поскольку с нашим киловатт-часом не разгуляешься, не каждый включает дома обогреватели, этот приятный бонус остается для офиса, где за электричество платит работодатель.

С наступлением утра я не вышла из уныния, связанного с тем, что время шло, а погода не улучшалась, рука моя болела ничуть не меньше, еды не прибавлялось, у меня все чаще кружилась (и чесалась!) голова, а настроение твердо держалось на отметке ноль и даже чуть ниже. Я не могла себе позволить роскоши переохлаждаться, потому что не имела возможности нормально питаться и отдыхать в тепле. Скорее всего, дело кончится воспалением легких, если я буду шастать под дождем и не просушиваться. Но и сидеть, ожидая с моря погоды, как у нас говорят, поедая и без того мизерные запасы продуктов вхолостую, — это верная погибель.

Подкинув дровишек в костер, я решила, наконец, согреть полный термос чаю и двигаться, попивая его по чашке каждые полтора-два часа. С первой кружкой я могла себе позволить четвертинку сыра и половинку хлебца, а с последней — конфетку и, может быть, в порядке исключения, даже орешек в шоколаде. Только при одной мысли о еде в желудке моем завелся «Харли-Девидсон», но, обуздав чрево, я отправилась к реке совершать ежедневные обязательные омовения. Лис неотступно следовал за мной — маленький любопытный огонек.

Почему-то в его присутствии мне стало теплее, хоть это и смешно. Человек, все-таки, стайное животное, и когда рядом кто-то есть, пусть дикий и небезопасный, ему легче и веселее. Во всяком случае, незаметно для себя во время чистки зубов и ополаскивания в студеном ручье, я что-то напевала. А плут, посидев со мной минуту, побежал назад, чтобы обшарить стоянку. Бедный, ничего его там не ждет, кроме глухо застегнутого рюкзака.

Теперь мне предстояла очень интересная миссия: носить к костру по банке воды, нагревать до кипения, переливать в термос и, закупорив пробку, повторять процедуру. И так четыре раза. Столько же пакетиков чая было в моем арсенале, то есть, день я буду пить цейлонский, а день отвар из уже начавшего цветение иван-чая, брусничного листа и стланика. Кстати, в середине прошлого века зэков, сосланных в эпоху тотального террора в эти края, лечили стланиковым отваром от цинги. А иван-чаевый завод еще в войну, не здесь, правда, а, по-моему, под Ленинградом, приказал разбомбить лично Фюрер из-за исключительно целебных свойств получаемого напитка. О пользе для организма брусничного листа на Территории и вовсе знает стар и млад. Так что, буду обходиться всем, что есть.

Основная проблема, рассуждала я во время кипячения воды в банке, заключалась в острой нехватке пищи и невозможности как-то ее раздобыть. Я могла рассчитывать на грибы и ягоды. Грибов, как я заметила, еще не попадалось, может быть, с появлением солнца после нынешних дождей они как раз и полезут. А из ягод сейчас можно было поесть жимолость и, наверное, голубику, если найти хорошо прогреваемое болотистое место.

Да и вообще, если буду двигаться в пределах запланированного километража, вчерашний день не в счет, то по моим подсчетам к морю я выйду через дней девять-десять. Непонятно, где именно, но, надеюсь, примерно в тридцати-пятидесяти километрах от ближайшего населенного пункта. То есть, вопрос пропитания стоит достаточно остро. И хотя человек может обходиться без воды четверо суток, как нас учили в школе, без воздуха (не дай бог) четыре минуты, а без пищи четыре недели, я бы не хотела знать, на что способен конкретно мой организм. Ведь в пору активного похудения успела испытать все прелести головокружения и неимоверной легкости, просто невесомости тела, а также упадок сил.

Чай был согрет и плотно закупорен. Я отлила немного в крышку, накипятила еще воды и заполнила емкость под горлышко, чтобы по максимуму использовать порцию заварки. Потом полезла за пакетом и, развернув еду, поняла, что вот-вот накинусь на нее и съем все до крошки. Только неимоверным усилием, помноженным на стальную волю и отрезвляющий удар по руке, я съела положенное, правда, умяв и конфету с орешком в расчете поставить на сегодня на этом точку в своих гастрономических излишествах.

Жальче всего мне было лиса, который, хоть я и села спиной к выходу, чтобы его не дразнить, упорно буравил меня желтыми глазенками и нетерпеливо бегал вокруг, не решаясь все же в меня ткнуться. Нет, милый, прости, не могу. Ты еще найдешь себе мышку или зайца, а я рассчитываю только на то, что имею в этом драгоценном пакете.

Следующий вопрос, который мне предстояло решить до отправления в путь, что делать с огнем. У меня еще осталось сколько-то там газа в зажигалке, но становилось ясно, что надолго его не хватит, и вскоре — завтра или послезавтра — вопрос сохранения огня будет для меня самым важным. Ладно, сейчас еще рано об этом думать, порешала я, сворачивая пакеты, один из которых здорово потрепал ветер, поверх остального имущества. К книге я даже не притрагивалась, не до духовной пищи, когда желудок прилип к спине.

Лис долго шел за мной, я бы даже могла подумать, из надежды поживиться, но скорее всего ему тоже было здесь одиноко, и он впервые узрел в своих угодьях двуногое чудовище с длинными ресницами, цветными когтями и вонючими сальными патлами, собранными в гнездо. Почесываясь на ходу в местах укусов и признавая, что не пахни я как лесной житель, их было бы гораздо больше, я, спотыкаясь, шла по-прежнему вдоль ручья, только в противоположную, чем вчера, сторону. Сколь веревочке ни виться, но придется переваливать через очередную сопку, это вопрос времени, тем более русло незаметно стало поворачивать направо, а мне нужно было налево.

Приметив на склоне довольно приветливую проплешину, я стала взбираться, впервые за много часов ощущая прилив тепла и даже некоторую влагу под мышками. Но достигнув вершины, пожалела, что шла так быстро, потому что по мокрой спине загулял немилосердный северный ветер. Взору моему, как и прежде, открылась гряда сопок. А обернувшись, я с горечью обнаружила, что друг мой, хитрюга-лис, исчез, как и не было. Вероятно, пошел домой. Я снова осталась одна.

Ручаться за точность расчетов возможности не было, но день так быстро стремился в вечер, а проходила я на свой собственный взгляд так мало, что это повергало в отчаянное уныние. Я все еще видела, пусть и вдалеке, верхушку с отвесной скалой, под которой провела первую и вторую ночи, и понимала, что отошла отнюдь не так далеко, как хотела. Не открывались моему взору и новые горизонты, например, долгожданное море, а силы покидали все быстрее. Держалась я на голом упрямстве, поэтому с хребта сошла непростительно поздно: нужно было вновь нырять в долину, где наверняка была вода, и располагаться на ночевку.

Вопреки моему прогнозу, дождь за весь день шел трижды: резкий и безапелляционный, пусть и весьма непродолжительный. Лило в общей сложности около часа, все это время я старалась провести в укрытии, и вымокла незначительно, хоть и потеряла возможность пройти лишние четыре-пять километров. Зато я ни разу толком не продрогла, да к тому же постоянно подогревалась чаем, а по пути набрала три вышеозначенных ингредиента для завтрашнего витаминного сбора.

Это единственное, что меня радовало, потому что спуск со склона оказался куда труднее, чем рисовал взор, а ночь ложилась на сопки все плотнее, как шаль, наброшенная на остренькие женские плечи. В какой-то момент на небольшой площадке, две части которой составляли отвесные скалы, а третью преграждал неслабый валун, оставшаяся же продолжалась сыпучим спуском, я поняла, что ночевать мне, по всей видимости, придется именно здесь, подсобрав по склону сушняка на растопку, потому что дальше он, склон бишь, состоял из мелких камней до самого низа, а до шумящего лиственницами распадка было не менее часа пути. Еще какое-то время потребуется на организацию стоянки. И это все в темноте, ведь тучи так и не разошлись.

Дров было совсем немного, сухих и подавно, так что надежды на огонь таяли с каждой минутой, проведенной в поисках. Вокруг совершенно не было травы, лишь мох, который я с остервенением выдрала, особо не надеясь, что он мне хоть чем-то поможет. Если это исландская разновидность, то я точно знаю, что его добавляют в хлеб при выпечке. Наверное, и есть можно. Если исландский… О местных мхах я почти ничего не читала, поэтому, как ко всему незнакомому, относилась к ним с нейтралитетом и осторожностью.

Натянув уже привычными движениями, задействовав, в основном, одну руку, пакеты между камнем и скалой, я попыталась подпалить ветки и мох, но заниматься огонь не хотел. Я знала, что до этого дойдет, когда нужно будет использовать в качестве розжига страницы из томика Куваева, но ждала такую минуту не сейчас. Я ненавидела себя за то, что делаю, но остывающий организм оказался требовательнее жаждущего пищи духовной разума: руки как-то сами по себе отрывали от корешка первые страницы, которые, по правде говоря, я знала почти наизусть, но страдала, будто изувечиваю святыню.

От пожелтевших смятых листков мох едва занялся и, покоптив для порядка, потух. Я рванула еще, раскладывая наломанную щепу так, чтоб она успевала просыхать. Но дело двигалось туго, а каждый последующий чирк мог оказаться для моей зажигалки смертельным.

Чирк-чирк-чирк, скрежетала она, через пять на шестой раз выдавая вместо искры маленький язычок, хоть распределитель был повернут на максимум. Только вот газа внутри почти уже не наблюдалось. Страницы, пятнадцатая и шестнадцатая по счету, уже дотлевали, превращаясь в серые комья, но не увлекая за собой другие горючие элементы, на которые я очень рассчитывала. Последним, что я могла сейчас сделать, это предать агонизирующему пламени этот уже почти бесполезный кусок пластмассы, который может высвободить ровно столько импульса и спасительного жара, которого хватит для мелких дров. Ах, была — не была!

Не успев осознать последствия, я кинула зажигалку в умирающий огонь, и через пару секунд раздался хлопок: огниво взорвалось, отдавая почти бездыханному костру все себя. Ветки не подхватывали пламя, мох, хоть он должен был подсохнуть, тоже, и я поняла, что проиграла: огня больше не будет. Наклонившись и закрыв догорающий озорной язычок руками, я стала в прямом смысле слова вдыхать в него жизнь аккуратными точечными толчками углекислого газа из легких. Ничего. Секунда. Нет. Еще одна. Нет. Дымок-танцовщик исполнял уже на пепелище свой предсмертный пируэт…

Сначала загорелся самый краешек мохового шарика — так робко и осторожно, что я вообще боялась пошевелиться и выпустить воздух из легких, чтобы его не потушить. Потом огонь побежал по тоненьким ниточкам, еле-еле озаряя пространство вокруг себя подобием света. А еще через мгновение оранжевая юркая точка скользнула по щепе, и я слегка дунула, чтобы увеличить площадь горения.

Я провисела над костровищем кверху задницей, закрывая его своим полуживым замерзающим телом, не меньше пятнадцати минут, пока не удостоверилась, что огонь жизнеспособен. Только тогда почувствовала, как нестерпимо ломит поясницу от пешего передвижения, ночевок на земле под открытым небом и напряжения мышц. А еще с удивлением обнаружила, что оперлась на оба локтя, несмотря на резкую, как удар спицей, боль в плече, словно молнией пронзавшую всю руку до кончиков пальцев.

Умываться я не пошла, потому что до изнеможения устала на этом этапе пути, хоть и всем нутром чуяла, что он далеко не самый сложный. В идеале я давно хотела поднагреть воды и попытаться, хоть и фрагментарно, по-человечески вымыться. Голова чесалась так, будто вся состояла из вшей. Но это были всего лишь грязные нечесаные волосы, к которым оказалось настолько противно притрагиваться, что я несколько суток не развязывала тугой узел, уже порядком расхлябанный.

Есть хотелось просто смертельно, до озноба, до колик. У меня оставалось еще порядка чашки чая. В пакете своего часа ждали собранные на холмах иван-чай, брусничный лист и стланиковые иглы. Это заправка для завтрашнего ободряющего питья. Завтра. Все завтра. Я решу как-нибудь вопрос мытья, сделаю себе маску и превращусь из чернавки в принцессу. Одинокую странствующую повелительницу Оркнейских островов из сказаний о короле Артуре.

Конец ознакомительного фрагмента.