Орел или решка

Татьяна Феденева, 2015

Орел или решка одно из произведений Татьяны Феденевой. Немногим из людей неинтересна жизнь их дедов и прадедов. Наши корни питают нас. По биографии моих предков можно изучать историю России. А жизнь закручивает такие лихие сюжеты, что иногда становится страшно и еще удивительно, что люди во все времена чувствуют одинаково. Любовь и страсть, правда и ложь, жизнь и смерть, все переплелось в этом мире. Видимо, земля – это то место, где рай и ад сплелись в тугой узел?

Глава 2. Первая мировая

В середине лета 1914 года началась первая мировая война.

Мише Феденеву пришла повестка. Тая тут же побежала к Наде:

— Мишу забирают в армию!

— Как, на войну? — Надя прижала руки к лицу от неожиданности и страха.

— На войну… хоть бы ему Господь помог…

— Его же ранить могут, — ахнула Надежда.

Новость мигом облетела деревню: Мишку Серьгина забирают на войну! Гликерия тихонько плакала по ночам, молилась за сына и собирала котомку в дальнюю дорогу. Не забыла положить и узелок с родной землицей, чтоб вернулся домой.

В день проводов у дома Феденевых собрались все жители деревни от мала до велика.Семья провожала Мишу. Высокий, черноволосый, синеглазый — он не выглядел несмышленым юнцом. Сергей тайно гордился сыном. Гликерия вытирала слезы, Саша подошел, обнял брата, тихонько шепнул:

— Приезжай быстрей обратно!

Ефимка повис на брате:

— Я буду скучать по тебе!

Тая поцеловала его в щеку.

Подошли соседи, попрощались со словами напутствия. Надя из толпы смотрела на Мишу, стараясь не выдать своих чувств.

— Ну, все, Миша, садись на подводу, — скомандовал отец.

Михаил сел, помахал всем рукой, взглянул на заплаканные глаза Нади, и сердце тоскливо заныло. Гликерия перекрестила уезжающего сына. Лошадь неторопливо зашагала в Орду.

Около волостного правления Миша увидел много знакомых ребят из разных деревень. В толпе провожающих слышались смех, слезы, играла гармошка. Заливистые женские голоса пели частушки, иногда к ним вплетался мужской бас, чтоб добавить свою порцию ядрености. Новобранцев пересчитали, переписали, посадили на подводы и повезли в губернию.

Михаила зачислили во 2-ю армию генерала Самсонова. Русские вели успешное наступление в Восточной Пруссии.

На одном из привалов Миша достал из кармана записную книжку и карандаш. Купил во Львове по случаю. Еще раз с любопытством рассмотрел интересную картинку на корочке записной книжки, любовно погладил ее рукой: теперь есть куда записать свои мысли и переживания.

Миша прочитал предыдущие записи:

«25 сентября в Москве»,

«27 ноября в Киеве»,

«2 января во Львове»,

Сейчас они отступали. Михаил сделал очередную запись: « 6 отправка из Львова на Пазичи».

«25 26 в бою на Карпатах».

«17приснилось, что я ранен в ногу».

«27 на отдыхе».

«28 поход обратно».

Началось стремительное отступление русских войск. Иногда они принимали бои и отступали снова. Первого марта 1915 года Михаил во время ожесточенного боя попал в плен Увлеченный стрельбой, он и не заметил, как их окружили вражеские солдаты. Подталкивая штыками ружей, повели в окопы противника. Там он насчитал еще несколько десятков таких же бедолаг, как и он сам. Когда их успели окружить? Видимо, прорвали оборону где-то справа и прорвались в тыл. Его охватил страх: что с ними сделают? Несколько дней они находились под усиленной охраной около передовой.

Их кормили, но не разрешали переговариваться. Вскоре привели на станцию и куда-то повезли. В вагоне Миша тихонько достал свою записную книжку, ее не отобрали при обыске, и записал: «1 марта в бою и попадаю в плен. Девятого марта отправка с передовой».

14 марта их привезли в лагерь для военнопленных. Миша чувствовал себя очень скверно: в плену, он в плену! Увидит ли родных, вернется ли домой? Наверное, от переживаний заболел, началась лихорадка. Соседи по бараку сообщили о его болезни конвоирам и пленника отправили в лазарет.

Михаил записал о своих злоключениях немногословно и горько:

«15-го ложусь в больницу».

«Три недели болен».

«4 апреля поправляюсь».

«1-го мая день насыщения на кухне».

«5 мая перехожу в барак».

«25-го печалюсь о родине, не ожидаю мира».

«31-го мая я слушал стихотворца в плену».

Вскоре Миша вернулся в барак и его отправили на работу. Жалованье платили исправно. Миша любил точность во всем и вечером после работы, сидя за столиком в бараке, скрупулезно записывал: «18-го июня получил первое жалованье один рубль сорок копеек».

«Переход из десятого барака в девятый и улучшение пищи»,

«15 в Австрии жнут рожь».

«Товарищи на вольной работе».

«19 день преподобного Серафима я в плену в Австрии».

«День славного пророка Илии в замке работал».

«Август. Неспокойно на сердце».

«5 августа день рождения или именины Франца Иосифа. Нам выдал по куску голландского сыра с какао и ромом».

«8-го нам выдали пачку табаку, мыло, карандаш, конверты, бумагу десять листов, тряпку, шесть иголок, шесть булавок».

Приятной неожиданностью оказалось то, что согласно Женевской конференции он может написать домой! Михаил, волнуясь, написал на открытке адрес: Русланд, Пермскую губернию, Осинскй уезд, Шляпниковскую волость.д. Подберезово. Сергею Николаевичу Феденеву. Затем, короткое сообщение: «Пишет вам сын Михаил. Здравствуйте мои родители. Кланяюсь вам по низкому поклону мои родные. Очень скучаю и хочу домой. Жизнь моя в плену наладилась. Я здоров».

Наконец, чрез довольно длительное время, дождался ответа:

«Письмо от матери. Здравствуй пленник, дорогой сын, кланяемся по низкому поклону, желаем быть здоровым. Все у нас благополучно, только заботимся о тебе, и сажусь со слезами охать. Несчастное дитя мое. Все твои братья дома, только тебя нет. Милое дитя мое, будет или нет свидание с тобой. До свидания».

Радости Миши не было предела: весточка из дома! Михаил записал: « 26-го июня, день Тихвинской Божьей Матери, я провел в благом состоянии в австрийском плену».

Теперь он начал присматриваться к этой стране, где оказался волею судьбы. Из глухой провинциальной России и вдруг — в центре Европы. Удивлялся домам необычной архитектуры, узеньким чистеньким улочкам, местным обычаям, языку. Все схватывал на лету, учился жить в новых условиях, записывал в книжечку обо всех событиях и переживаниях:

«30 ноября 1915 года день ангела моего, день великого горя. Исполнилось 23 года. День несчастный, печальный, я в плену в Австрии».

«4 декабря отправка на лесопильный завод».

«19 какот праздник у них. Работы нет».

«20 выдали жалованье 1р 20 к.».

«Купил хлеб, яблоки, орехи».

«Выдали мыло, по две пачки, табаку и шаровары дорогие».

«12 декабря праздник рождество».

«Купил хлеба на 20 копеек».

«У них какот праздник».

«На 22 декабря дождь с громом».

«Выдали 2 пачки табаку, пачку мыла».

«Декабрь. Тепло так, что муха может летать».

«Выдали сапоги».

«Выдали пачку табаку».

«29-го заработал 5 копеек за погрузку картофеля».

«Выдали жалованье по 1р. 80 к».

«Отдал за стрижку волос 5 кр».

«Заработал 40 к за разгрузку угля».

«5 февраля получил ботинки, табак».

«Отправка из Лангинваля на Фельбы».

«Ложусь в больницу».

«Пропали деньги в Фельбах 55 к».

«16-го снова пропали деньги».

«Купил яблоки-5 к, конверт-1к, хлеб-25 к, книжка — 45к».

«Сдал сапоги в починку — 10 к».

«Испытание скорби и получка 60 к».

«Расходы мои в плену: ягоды-3к, сахар — 2к, рубаха — 15 к, мыло 10 к, Еванглие-2к».

«1 марта в лазарете Лангинвана».

«23 операция на глаза».

«25 марта погода как у нас 1 мая».

«2 июня получил письма, пришедшие 6 мая».

«1 июля вышел из госпиталя».

«9 июля купил карандаш-3к, пряники-5 к».

«Ложусь обратно в больницу».

«Прибытие в глазной госпиталь».

«19 получил жалованье 30 к».

«В лазарете купил хлеба на 15 к».

«5 августа великое торжество — день рождения Франца Иосифа. Выдали по куску сыра и ром».

Вскоре началось переселение из бараков к местным жителям. Они стали вольнонаемными рабочими. Миша с удовольствием поведал дневнику о переменах в жизни: «31 июля перешел жить в замок, теперь я на вольнонаемной работе».

«В замке получил три раза жалованье по одному рублю двадцать копеек, итого три рубля шестьдесят копеек».

Так Михаил попал к Анне, молодой хозяйке богатого поместья. Её муж тоже воевал, а около года назад погиб. Анна сразу выделила Михаила среди всех работников и велела дать ему работу в доме и саду. Михаил подметал дорожки, косил траву, ремонтировал скамеечки. Анна часто наблюдала за ним из окна. Вскоре она распорядилась кормить его в доме на кухне, хотя все остальные работники питались в столовой в задней части двора. Михаил немного удивился этому, но не упорствовал, на кухне кормили гораздо вкуснее. Прошло два месяца. Однажды Анна зашла на кухню, когда он обедал. Она прошла мимо, как будто по делам, а сама внимательно разглядывала его. Миша смутился, давно он не чувствовал на себе заинтересованного женского взгляда. После этого Анна всегда находила предлог, чтоб подойти к Михаилу и поговорить с ним. Она сама начала давать ему работу на день, а потом как бы ходила и проверяла, что он сделал. На взгляд Михаила Анна была довольно симпатичной: русые волосы, васильковые глаза и чем-то очень походила на русских деревенских женщин, наверное, бесхитростным выражением лица. Вот только одевалась чудно, Михаилу было непривычно разглядывать ее дорогие замысловатые наряды; впрочем, он в этом ничего не смыслил. Михаил научился немного говорить по-немецки. С Анной они объяснялись просто и немногословно. Однажды вечером она подошла к нему и спросила:

— Как тебя зовут?

— Миша

— Миша, — она произнесла это имя с акцентом, оно прозвучало очень мило.

.

Миша даже не ожидал, что это окажется так приятно, уже давно никто не называл его так.

— Миша, приходи сейчас ко мне в кабинет.

— Хорошо, — сказал он, уже предчувствуя что-то особенное.

Миша вошел в кабинет, здесь все указывало на то, что хозяйкой его была женщина: кружевные салфетки, букеты цветов, тонкий аромат духов, пропитавший воздух.

— Садись, — Анна указала на диван. Михаил присел на краешек, Анна неожиданно села рядом, внимательно посмотрела ему в глаза, дотронулась до его руки. Все его тело отозвалось на это прикосновение. Они смотрели в глаза друг другу и слова были не нужны. Взгляд Анны стал туманным и нежным…

После этого вечера Михаилу выделили комнату в доме.

Анна и Михаил полностью отдались своим чувствам. Они любили друг друга и не скрывали этого. Анна, как всякая женщина, хотела любить и быть любимой, а Михаил словно потерял голову. Через год у них родилась дочь Люсия.

Михаил регулярно делал записи в дневнике: «Слухи о мире».

«3 февраля был у доктора, болели глаза».

«Получил четыре письма».

«12-го великая радость».

«30 ноября 1916 года день ангела моего, мне исполнилось 24 года, день боли и позора моей жизни, я в плену».

В плену пробыл Михаил четыре года. Четыре года боли и разочарований, любви, страсти и познания отцовства; выбор между чувством долга и чувством ответственности за семью; страх за родных, от непонятных событий, происходящих в России.

А дома в это время узнали о революции.

Фисе хотелось спать. Был поздний зимний вечер. Обычно в это время она уже сладко посапывала на полатях, прижимаясь к бабушкиному боку. Однако сегодня у них в избе было многолюдно. Семья Глебовых собралась в полном составе. Отец с матерью сидели на лавке около стола. Гриша, её старший брат, пристроился рядом с матерью. На голбец присели дядя Степа и дядя Иван, их жены перешептывались на лавке напротив. Все были чем-то сильно озабочены, вели непонятные разговоры, мелькали слова «переворот», «революция». Что такое революция? Судя по тому, как были взволнованны и расстроены собравшиеся родственники, это было что-то нехорошее. Фиса заплакала тоненько, чуть слышно, ей стало страшно. Бабушка залезла к ней на печку и стала поглаживать по беленькой головке: «Ну, Фисонька, не надо уросить… спи…»

Незаметно девочка уснула, а остальные ещё долго обсуждали последнюю новость: Его Императорское Величество Государь Император отрекся от престола…

Игнатий Кузьмич, отец Фисы и Гриши, как старший из братьев, говорил:

— Может еще и ничего, всё обойдется. Ведь где этот переворот произошел? Где-то в Петербурге, а нас это, может, и не коснется. От Петербурга до Урала не одна сотня верст. Игнатий Кузьмич, неспешно жестикулировал руками, хотя светлые волосы растрепались, а на лице поступил румянец, выдавая его волнение. Иван озабоченно подхватил:

— Как жили хорошо и такое дело. А вдруг новая власть отберет у нас леса, землю?

В округе леса братьев так и звали «Кузины леса», что было предметом их тайной гордости. Женщины подхватили:

— Надо бы запасти впрок соль, спички…

— Припрятать деньги на черный день…

Бабушка слезла с печи, встала под образа:

— На все воля Божья.

Ее худенькая рука потянулась ко лбу, сморщенное лицо выражало смирение. Мария, жена Игната, поправила фитиль в лампе. Неяркий свет вспыхнул, осветив избу. Она была выстроена из толстых, крепких бревен. Между бревнами виднелся мох, сами бревна были гладкими и желтыми, потому что их постоянно шоркали⁴⁶ и мыли с золой. Большая русская печь возвышалась у левой стены. Справа в углу стоял стол, по обе стороны от которого тянулись лавки. Над столом висели иконы, украшенные бумажными цветочками. Перед иконами горела лампадка. На полу пестрели половики, которые Мария ткала из ватолия⁴⁷ долгими зимними вечерами вместе с золовками и свекровью. У Марии половики получались со своим особенным узором и радовали глаз. Грише тоже хотелось спать, он тер глаза, но продолжал сидеть рядом с матерью. Волнение присутствующих передалось и ему. Все разошлись далеко за полночь, однако в некоторых домах все еще горел свет. Не спалось не только Глебовым: последние новости, привезенные односельчанами из города, взбудоражили всю деревню.

Феденевы устало сидели рядышком на лавке. Сергей бесцельно перебирал шило и дратву, Гликерия пыталась прясть. Оба задумались о сыне. Как он там, на чужбине? Вернется ли домой? Не помешает ли этому революция?

–Давай спать, — сказал Сергей. — Поздно уже.

Жена подошла к полатям, взглянула на сыновей. Саша и Ефим спали глубоким сном, укрывшись овчинами. На печи, свернувшись калачиком, спала Тая. Гликерия перекрестила их и направилась в горницу. На улице мела поземка. Завтра надо вставать чуть свет и делать нескончаемую крестьянскую работу.

Фиса стояла в огороде около бочки с водой, которая собиралась во время дождя с крыши конюшни, и плескала её на себя. Как жарко! Домотканый сарафанчик, как и волосы девочки, выгорел на солнце. К босым ногам прилипли смола и еловые иголки. Мимо пробежал брат Гриша. Куда это он? Девочка немедленно бросилась следом за ним. Так и есть, Гришка и Санко Серьгин опять прячутся от неё. Ну, нет, им это не удастся. Фиса держалась на расстоянии от них, но не упускала из виду. Они направились к Кривому озеру, воспользовавшись небольшим перерывом в работе. Саша Феденев тихонько пробирался через кусты. Гришина младшая сестренка наверняка опять увязалась за ними. Надо будет скрыться от неё в густом ельнике, обежать угор с глубеникой и выйти к озеру с другой стороны. Что за девка! Играла бы в куклы! Ребята обежали озеро, и присели в кустах, заглядывая в воду с небольшого обрыва. Отсюда видно как в озере плавает мелкая рыбешка. Над водой летают стрекозы, трепеща прозрачными крылышками и выпучивая свои огромные глаза. Жужжат пчелы и шмели, отыскивая сладкие головки клевера; стрекочут кузнечики, предвещая вёдро⁴⁸. Ребята распластались на земле, впитывая в себя её жар. Прыгать и скакать не хотелось, все их дни заполнены работой и сейчас они рады возможности полежать и отдохнуть. К тому же, Фиса наверняка уже где-то рядом и только и ждет, когда они подадут голоса. Солнце скрылось за тучей.

— Пора, наверное, Санко — сказал Гриша, — пойдем робить.

— Айда, — отозвался Саша.

Ребята присоединились к взрослым, сенокосившим рядом с деревней. Все сидели около Игната Глебова и ждали, когда подсохнет ворошенное сено. Они услышали обрывки разговора: « Теперь власть в руках Временного правительства. Созданы земельные комитеты для сбора сведений по решению земельного вопроса». Это Игнатий Кузьмич рассказывал последние новости. Мужики молчали. Они в любом случае привыкли подчиняться Игнату, а теперь, когда новая власть поставила его председателем земельного комитета Шляпниковской волости, и вовсе не перечили.⁴⁹ Наконец, сено было сметано в стога.

Поздно вечером Игнат сказал Марии:

— Ложись спать, меня не жди.

Мария с недоумением посмотрела на него, на глазах показались слезы.

— Полно — те⁵⁰, Мария! — с досадой сказал Игнат и вышел из дома.

Мария вытерла слезы: «Последнее время он часто уходит по ночам. Наверное, у него появилась баба. Только где? Коли б у нас в деревне, так я бы уже знала. Хотя, что мне за дело. Игнат относится ко мне так же, как и прежде. Не обижает, прислушивается к моему мнению. А то, что он «гуляет»… Вон, у Глекерьи Серьгиной мужик не гуляет, но и старше ее лет на десять, поди еще с лишним; и не люб он ей….. Да и как его любеть-то, уж больно он нехорошой. Сколько раз бывало, сам на поле на телеге едет, а Гликерия через полчаса следом за телегой бежит. Шутка в деле⁵¹, десять верст пешком, да потом робить целый день. Нет, чтоб обождал немного, пока хлеб дойдет, да Гликерия его из печи вынет. Сам-от небось, только скотину и управит, а у бабы утром забот полон рот». Она встала, подошла к печи, на которой спали Фиса с бабушкой, прислушалась к их дыханию. Бабушка, конечно, не спала, но ни во что не вмешивалась. Гриша разметался на полатях. Малы еще у нее дети, а тут такие перемены в жизни, и как-то все сложится? Мария перекрестилась, снова всхлипнула и вернулась в горницу.

Изменения в веками устоявшейся жизни начали происходить гораздо раньше, чем предполагал озабоченный люд. В ноябре 1917 года в Подберезово пришло известие, что в Петербурге взят Зимний дворец и победили большевики, а уже через полгода после непонятного переворота власть по всей стране принадлежала Советам. Советская власть конфисковала церковные земли и начала передел земельных наделов. Отряды красных выгребали зерно из сусеков крестьян. К лету 2018 года уже назрело недовольство новой властью. В Осинском уезде тоже нашлись недовольные, но из Перми прибыли вооруженные отряды и расстреляли зачинщиков в Орде, Медянке, Ашапе. Люди растерянно затаились.

В марте 1918 года Михаил узнал о заключении Брестского мира с Германией. Его друзья, бывшие военнопленные, с которыми он иногда общался, разделились на два лагеря: одни хотели немедленно уехать домой, другие, как и Михаил, обзаведшиеся семьями, не желали этого. Ему пора было возвращаться домой. Но Анна и дочь…. Михаил, задумавшись, сидел над своим дневником, а потом записал: «Самая печальная для меня новость. Пока я остаюсь здесь, как поступить теперь, не знаю. Горе мое, несказуемое, неописуемое. Не могу больше писать, руки опускаются».

Несколько месяцев Михаила терзали сомнения. Новые записи в дневнике выдавали его смятение: «Судьба моя тяжела. Я не знаю, что буду делать, когда увижу слезы горя в ее глазах…. Часы текут, текут, сердце болит, если бы мне сказали, обойди всю землю, и приди обратно, я бы пришел, даже стариком…. Кровью бы я записал о своем горе, но кровь застыла у меня».

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

46

Шоркать — тереть

47

Ватолий — изношенная одежда

48

Вёдро — хорошая сухая погода

49

Перечить — спорить

50

Полно те — хватит

51

Шутка в деле — возмущение