Прощай, Византия

Татьяна Степанова

Рок преследует многочисленное семейство Абакановых – из нескольких братьев и сестер трое уже убиты. Убиты жестоко и неожиданно. И, похоже, дело этим не кончится. За что такая кара почтенной и с виду благополучной семье? Все они – потомки зловеще легендарного генерала Абаканова, «сталинского сатрапа», отправившего в ГУЛАГ сотни и сотни людей. Неужели это запоздалая месть генералу? Начальник отдела убийств Никита Колосов убежден в этом. А Катю Петровскую, сотрудницу пресс-центра, мучают неясные сомнения. И причина вроде бы пустяковая – древняя византийская монета, обнаруженная на месте одного из преступлений. Кате все время кажется, что в ее тусклом золотом свете внезапно блеснет истина…

Глава 10

ПОРТРЕТ В СЕМЕЙНОМ ИНТЕРЬЕРЕ

Константин Абаканов должен был забрать Нину от метро «Смоленская» — так было условлено.

— Я думала, еще не скоро, дня через два-три, а он вчера позвонил, — сообщила она Кате по телефону.

— Такие вещи всегда скоро делаются. Тебя же порекомендовали ему, а он, видимо, к рекомендациям прислушивается. — Катя разговаривала с Ниной из кабинета Колосова. — Как твое первое впечатление?

— Вежливый, деловой, немногословный. Здоровьем сына своей покойной сестры вроде бы не на шутку обеспокоен.

— Нина, все время держи нас в курсе. — Никита Колосов взял трубку. — Мы тебе звонить пока не будем, звони сама, и только на Катин номер мобильного. Мне только в крайнем случае и только со своего мобильника. У них в доме на телефоне наверняка определитель, так что не надо, чтобы наши служебные номера там светились. Как мы и договаривались, постарайся как можно скорее сделать так, чтобы и Катя посетила этот дом. Мне важны ее оценки.

Нина ждала Абаканова на троллейбусной остановке. С собой она решила взять минимум вещей. Только самое необходимое. Но все равно набралась целая дорожная сумка. Прихватила и несколько книг по детской психологии, а также по нервным расстройствам, надеясь найти там описание клинического случая, с которым ей предстояло ознакомиться. Чувствовала она себя неуютно.

Дул пронизывающий ледяной ветер. Снег, которого все ждали, так и не выпал. Москва была сухой, промерзшей до звона и пыльной. Давно уже стемнело, но на Смоленской площади было светло, как днем, от ярких витрин и ослепительной рекламы. «Вот всегда хотела посмотреть Бродвей, — думала Нина. — Так чем наше Садовое кольцо хуже?» Возле остановки затормозил спортивный «Мерседес» желтого цвета. Из него вышел полный молодой мужчина в синем пальто нараспашку. Он внимательно оглядел мерзнувших на остановке пассажиров и подошел к Нине.

— Вы Картвели? Я Константин Абаканов, добрый вечер.

— Добрый вечер, я — Нина, — сказала Нина.

— Садитесь в машину. Извините за опоздание. Пробки.

Он усадил Нину на заднее сиденье. Поехали. Нина созерцала его коротко стриженный затылок — три набегающие складки, глубоко врезающиеся в клетчатое кашне от «Барберри». Она отметила, что Абаканов назвал только первую часть своей двойной фамилии, как и при их первом разговоре по телефону. Удивила ее и машина — «Мерседес» цвета желтка. Мужчины, если они только могут позволить себе такое авто, выбирают обычно цвет престижа — черный или серебристый. А этот выбрал цыплячий.

Дорогой Константин говорил мало. Об убийстве сестры не распространялся. Сказал только: «У нас случилось большое несчастье, и Лева первый испытал его на себе».

— Сколько лет вашему племяннику? — спросила Нина.

— Четыре года.

— Как его самочувствие сейчас?

— Мы вызывали врача, он его осматривал. Сказал, что физически Лева здоров. Но с ним что-то неладно. Он все время молчит, слова от него не добьешься. На нас реагирует странно, будто не узнает никого. Даже есть отказывался, сейчас вроде начал. Большего, к сожалению, я сказать не могу. Я ведь все время вне дома. Домашние вам расскажут.

Это была его самая длинная фраза за весь путь. Миновали МКАД, вот позади остался поворот на Внуково. Внезапно их машину с ревом обогнал мотоциклист. Константин прибавил скорость, и через минуту они поравнялись с мотоциклистом. Нина увидела фигуру мотоциклиста, затянутую в кожу, увенчанную шлемом — черным с красными полосами. Константин глянул на этот шлем, на сам мотоцикл и внезапно тихо сквозь зубы выругался.

Потом началось что-то странное — мотоциклист снова с ревом вырвался вперед, но они мгновенно нагнали его, причем ценой весьма опасного маневра, подрезав идущую впереди «Газель». Игра в догонялки продолжалась до самого поворота на Калмыково. Свернув, Константин резко набрал скорость, снова догнал мотоциклиста и буквально принудил его съехать на обочину и остановиться. Выскочил сам. Нина прильнула к окну: она ничего не понимала.

— Я сколько раз говорил, дрянь, чтобы ты не смела садиться за руль! — крикнул Константин мотоциклисту.

Тот медленно стащил шлем. Светлые мелированные волосы рассыпались по плечам — это была девушка, совсем еще юная, лет шестнадцати.

— Прав у тебя нет, ездить не умеешь. — Константин подошел к ней вплотную. — Разобьешься в лепешку!

— Не смей орать на меня. — Девушка прижала шлем к груди. — Я у тебя разрешения спрашивать не обязана, понял?

— Не обязана? Дрянь! — Он с размау влепил ей звонкую пощечину. — Ах не обязана? Отцу нервы вечно мотала. Но я не он, я тебя мигом выучу, как себя вести!

Нина замерла: она была поражена этой сценой. Она даже и не подозревала, насколько бы сейчас была поражена видом разгневанного Константина Марья Антоновна Сквознякова, всего час назад за столиком ресторана упрекавшая его в мягкотелости и благодушии.

— Кончай рюмить, садись давай. — Константин вырвал у всхлипывавшей от боли и обиды девушки шлем и буквально напялил ей на голову. — Пошла домой на самой малой скорости, ну!

Мотоцикл тихо тронулся вперед. Константин вернулся за руль, он тяжело дышал.

— Это моя сестра, — буркнул он, видимо, чувствуя, что сцену с затрещиной надо объяснить. — Зовут Ириной. Совсем от рук отбилась, все драйвить лезет, шкуреха!

Мотоцикл тащился еле-еле. Потом протестующе взревел, прибавил газа и был таков.

Этот мотоцикл — уже без его лихого седока — Нина увидела за воротами дома, когда они въехали во двор. Было уже совсем темно. И в этой чернильной темноте выделялись несколько ярких световых пятен — освещенные окна, фонарь над крыльцом и фары «Мерседеса». Ирины Нина не увидела. На ступеньках дома, явно встречая их, стояла полная статная женщина, кутавшаяся в пеструю шерстяную пашмину. На вид ей было лет сорок пять. Лицо ее — спокойное, ухоженное — хранило следы былой красоты. Густые светло-русые волосы были собраны сзади в тугой узел. В ушах поблескивали длинные серьги — явно дорогая бижутерия.

— Здравствуйте, доктор, — приветствовала она Нину. — Ой, какая вы молодая. А я-то думала, привезут нам сюда какую-нибудь профессоршу кислых щей.

— Это Нина Георгиевна, — сухо сказал Константин. — А это вот Варвара Петровна наша. Вы бы, Варвара Петровна, лучше за своей дочерью следили. Я сколько раз повторял: Ирке садиться на мотоцикл запрещаю. Она разобьется. Вам что, мало того, что у нас тут? Еще одной беды хотите?

— Костя, но что я могу, она же меня не слушает. — Варвара Петровна покачала головой. — Ираклий ей тоже сколько твердил: нельзя, нельзя. Я уж просила его, чтобы он, когда мотоцикл тут свой ставит, гараж от нее запирал.

— Устройте доктора, покажите ей ее комнату, — распорядился Константин. — Лева как?

— Спит. Я заглядывала к нему дважды. Спит спокойно. Вас, значит, Нина Георгиевна зовут?

— Я бы хотела сразу увидеть мальчика, если позволите, — сказала Нина.

— Я же говорю: он спит. — В голосе Варвары Петровны прозвучала жесткая недовольная нотка. — Сейчас уже девять, не будить же его. Он потом спать никому не даст. Завтра утром увидите своего пациента. Прошу, проходите в дом.

Константин вернулся к машине.

— А вы разве уезжаете? — спросила его Нина.

— Мне надо поехать к жене. Она у родителей сегодня. Мы приедем позже. — Он нехотя снизошел до объяснений.

«Мерседес» цвета желтка развернулся, освещая фарами ели, выстроившиеся вдоль парковой дорожки.

— Сегодня они уже не приедут. Завтра ведь похороны, — сказала Варвара Петровна. — Из Москвы сначала сюда, потом на кладбище — концы дай бог. Нет, завтра прямо туда поедет — это уж точно со своей-то… Вы, Нина Георгиевна, располагайтесь пока тут, в гостиной. Я наверх поднимусь, взгляну, все ли в вашей комнате приготовлено.

Она оставила Нину в просторном зале внизу, на первом этаже. Со стен пялились чучела зверей. В камине догорали дрова. Нина прошлась по ковру. Толстый ворс глушил шаги. В доме было тихо.

Она окинула взором стены. Как же все-таки вышло, что она очутилась здесь? Кто они — эти Абакановы-Судаковы? Кто эта женщина — Варвара Петровна? Константин назвал Ирину сестрой, а ей сказал «ваша дочь» — как же это понять? И кто, по какой причине убил другую его сестру — там, на дороге, далеко отсюда? Она представила себе лицо Константина — типичный «яппи» из обеспеченной семьи. Сытый, привыкший вкусно есть, не отказывать себе ни в чем, командовать. Эти пухлые розовые щеки, этот складчатый затылок. Лет тридцать всего, а плешь уже просвечивает, отсюда и стрижка короткая. И живот пивной растет. Нет, Константин был ей явно не симпатичен. Грубый, сестру бьет прилюдно.

«И ничего удивительного, — подумала Нина неприязненно. — Он же внук этого Ираклия Абаканова, про которого по всем телеканалам трубят, что он был чудовище».

В камине внезапно что-то громко треснуло, и ярко вспыхнул огонь. Блики его упали на противоположную стену, и Нина увидела на ней портрет. На нем был изображен военный в парадном генеральском мундире сталинской поры: золотые погоны, иконостас орденов на широкой груди. С портрета на Нину глядел в упор очень красивый брюнет лет сорока. У него было белое матовое лицо, широкие скулы, упрямый подбородок. В темных глазах с прищуром застыло насмешливо ожидание. Он словно спрашивал: «Ну что, узнаешь меня?» Нина невольно отступила к камину.

— Это мой дед — Ираклий, — услышала она за спиной женский голос.

На пороге гостиной стояла девушка — не Ирина, другая, постарше, лет примерно двадцати четырех.

— Вы тот самый врач, что будет лечить Леву? — спросила она. — Я — Зоя. Лева — мой племянник.

Она пересекла гостиную и встала рядом с Ниной, глядя на портрет. Нина отметила, что на сестру Ирину она мало похожа — темноволосая и темноглазая, невысокая ростом, гибкая, с изящной кудрявой головкой. Движения ее были плавны и одновременно стремительны.

— Он вам… нравится? — спросила она.

Нина почувствовала, словно ее легонько кольнули иголочкой — она вся подобралась под этим таким откровенным, таким чувственным мужским взглядом с портрета. Мелькнула мысль: «Хорошо, что он давно умер. Иначе я бы пропала». Почему пропала? С какой такой стати?

— Даже не знаю, что ответить. Я вашего (она сначала хотела сказать «одиозного»)… знаменитого деда представляла совсем другим.

— Монстром, да? Малютой Скуратовым? — Зоя достала из кармана вязаного кардигана зажигалку и зажгла свечи в старинном бронзовом подсвечнике. — А это вот мой прадедушка Судаков.

Она попросту взяла Нину за руку и повела в глубь гостиной, подняв подсвечник. Над кожаным угловым диваном висел другой парадный портрет — и тоже мужчины в генеральском мундире сталинской поры с погонами и орденами. Министр тяжелого и среднего машиностроения Судаков был лысым человеком, с круглой, как шар, головой и простецким лицом крестьянина.

— Вы надолго к нам? — спросила Зоя.

— Это зависит от состояния здоровья мальчика, — ответила Нина, мысленно сравнивая два этих столь непохожих семейных портрета.

— Левик болен, он с ума сошел. — Зоя водрузила подсвечник на место. — Да что же вы стоите? Садитесь. Сумку положите вот сюда. Вы психолог или психиатр?

Нина почувствовала, что не может, не в состоянии лгать ей вот так, в глаза.

— Я работаю с детьми, — сказала она.

— Не подумайте ничего такого. Просто когда тут наши ругались по поводу того, какого врача пригласить, все сошлись на детском психологе. А мое мнение — Левику нужен психиатр, его надо поместить в реабилитационный центр, пока не поздно, пока еще можно что-то сделать. Ну, туда, где лечат детей, переживших нервное потрясение.

— Возможно, это будет нелишнее.

— Зоя, ты уже познакомилась с Ниной Георгиевной? — В гостиную вошла Варвара Петровна. — Идемте со мной, я вас устрою наверху. А ты, Зоя, остаешься или едешь?

— Остаюсь. — Зоя посмотрела на часы. — Поздно уже, завтра вставать рано. У нас тут завтра похороны. Костя говорил вам?

— Да, — ответила Нина. — Он сказал мне по телефону, что мать Левы погибла на его глазах. Это был несчастный случай?

— Дуню убили, — сказала Варвара Петровна. — Мы все еще никак не можем в это поверить… Не можем прийти в себя от этого страшного несчастья. Страшного, страшного! — Она повысила голос, словно стараясь быть услышанной кем-то в этом таком тихом, таком старом, таком большом спящем доме.

Они с Ниной поднялись по скрипучей лестнице на второй этаж.

— Вот ваша комната, отдыхайте. Завтра я вас сама разбужу. Мы все с утра уедем на кладбище, потом — на поминки. А вы с мальчиком останетесь. Тут придут две женщины убираться. Мы не держим постоянной домработницы, я сама справляюсь. Но два раза в неделю непременно приглашаю помощниц по хозяйству.

— У Левы есть няня? — спросила Нина.

— Сейчас нет.

— Нет? А как же?..

— Няня была, но ушла. Сказала, что не может оставаться здесь. — Варвара Петровна направилась к двери. — Молодая, нервы, видно, сдали. Две смерти одна за другой…

— Две смерти?

— Дуня, бедняжка, а три месяца назад скончался ее отец, хозяин этого дома Константин Ираклиевич — прямо здесь, в своем кабинете, — голос Варвары Петровны звучал глухо.

Она ушла, плотно прикрыв за собой дубовую дверь. Нина оглядела комнату — гостевые апартаменты маленькие, но уютные. И диван, кажется, мягкий. Она зажгла лампу на подоконнике. Достала телефон и послала Кате эсэмэску: «Я на месте, знакомство состоялось».

Все было как-то странно, непривычно. Этот дом. Эта чужая обстановка. Эти люди. Эта шифровка — «Юстас — Алексу». Наконец, эта роль, которую надо было играть ради того, чтобы тбилисские родичи, замученные нуждой, наконец-то зажили по-человечески. Вспомнив о родственниках, Нина внезапно вспомнила и другое: покойная бабушка Ольга, сестра деда Тариэла, врач-рентгенолог, проработавшая полвека в ведомственной поликлинике МВД, что на Петровке, однажды рассказывала о том, как в пятидесятом году она делала рентгеновский снимок зуба Лаврентию Берии.

«Он наблюдался в Кремлевской больнице только формально, — рассказывала она. — Они все так делали. Там их больничная карта должна была быть без сучка без задоринки. А лечиться по-серьезному приезжали в поликлиники своих ведомств. Помню, как сейчас, меня срочно вызвал главврач. Он был сильно взволнован. Нас, персонал, буквально построили. А потом я увидела Берию. Его сопровождала целая свита адъютантов. Его провели прямо в мой рентгеновский кабинет. Я так боялась, что едва в обморок не хлопнулась. Он был в штатском, и у него были такие очочки круглые, за ними не видно было глаз, только стеклышки сияли.

А потом через какое-то время к нам в поликлинику, и тоже на срочный рентген, приехал генерал Абаканов, его правая рука. Этот вел себя совсем по-другому. Меня поразило, как он молод для такой должности. Приехал он без свиты, с одним шофером. У него было подозрение на перелом. Видимо, он испытывал сильную боль, но держался хорошо — шутил с нами. Видный такой был мужчина. Я сделала ему рентгеновский снимок плеча. По молодости, по глупости забыла, кто передо мной, и спросила, как он получил травму. Он засмеялся, сказал, что ему не повезло — лошадь сбросила. Он ведь лошадьми увлекался, призы в скачках брал и, кажется, в теннис играл, и борьбой занимался. Диагноз не подтвердился — это был просто вывих. И наш хирург Маргарита Сергеевна вправила ему плечо. А потом у нас по больнице ходили слухи, что Абаканов возил ее в Гагры, у них был роман. Маргарита очень эффектная была женщина, темпераментная. А про него все тогда говорили шепотом и в поликлинике, и в министерстве: он ни одной красивой женщины не пропускал».

Бабушка Ольга… Сколько бы ей было сейчас? Лет восемьдесят пять? Как же давно это было. И прах, наверное, давно уже истлел. Остались только сплетни, легенды. И тот портрет на стене. Портрет…

«Зачем я только сюда приехала? — подумала Нина. — Боюсь, ничего хорошего меня тут не ждет». За стеной что-то стукнуло. Она испуганно выглянула в коридор. Дверь одной из комнат была распахнута настежь. «Если там кто-то из них, спрошу, где ванная». Нина неуверенно направилась к двери. В комнате было темно. Она остановилась на пороге, привыкая, — глаза смутно различили разобранную постель. На постели стоял мальчик — босой, в пижаме. Увидев на пороге Нину, он издал горлом какой-то невообразимый звук — не вскрик, а какой-то нечленораздельный птичий клекот, схватил подушку, выставил ее вперед, словно защищаясь, потом швырнул ее в Нину, а сам спрыгнул с постели на пол и, как ящерица, юркнул под кровать.