Имеющий уши, да услышит

Татьяна Степанова, 2021

Она. Клер Клермонт – англичанка, опередившая свое время, европейски образованная интеллектуалка, феминистка, красавица. Ей посвящал поэмы и стихотворения Байрон. Он. Евграф Комаровский – граф, генерал-адъютант Александра I, дуэлянт, жандарм и, как ни парадоксально, тоже писатель, автор знаменитых исторических «Записок». Детектив. 1826 год. Клер Клермонт и Евграф Комаровский становятся соратниками в расследовании серии ужасных преступлений. В поместье Иславское зверски убита семья – судейский чиновник, его юная дочь и служанка. И это лишь звено в цепи кровавых событий, потрясших Одинцовский уезд много лет назад, связанных с именем того, кого крестьяне называют Темным. Стараясь раскрыть мрачные мистические тайны прошлого и жестокие убийства, подвергаясь опасности, рискуя и не отступая, они проходят свой путь навстречу истине. Два харизматичных антагониста, два абсолютных антипода, которых тянет силой вспыхнувших чувств друг к другу…

Глава 4

Инкогнито из Петербурга

К дому стряпчего бежали люди со стороны барского дома, скоро собралась уже целая толпа. Пришел управляющий Гамбс, он заглянул в окно, воскликнул по-немецки «о майн готт!» и сразу отрядил посыльного к местному полицмейстеру в Одинцово, и велел немедленно послать за его сиятельством в Охотничий павильон.

Насчет полицмейстера Клер не была уверена — во-первых, до Одинцова неблизко, а во-вторых, когда она пряталась в своей комнате после нападения и лишь Юлию готова была видеть рядом с собой, та говорила, что уже посылала за полицмейстером и тщетно: тот вот уже две недели находился в жестоком запое от горя. Его единственного сына — офицера гвардии — по приговору суда за принадлежность к тайному обществу лишили чинов и званий и приговорили к бессрочной ссылке в Сибирь.

Граф Комаровский, за которым послали, приехал на лошади, его сопровождал денщик, лихо погонявший старую пузатую деревенскую клячу — такую лошадь он арендовал наспех себе в деревне.

Завидев Комаровского, спешившегося у калитки дома стряпчего, Юлия Борисовна, которая до этого, кое-как справившись с потрясением, отдавала распоряжения челяди ничего не трогать и не топтать следы под окном, заявила громко, что она возвращается в дом, потому что не в силах более выносить вида крови и всего этого кошмара.

— Идемте, Клер, — потребовала она.

— Юлия, я останусь здесь. — Клер Клермонт смотрела на своего спасителя. — Надо, чтобы кто-то из нас был в курсе того, что происходит.

— Вы еще слишком слабы. Вы нездоровы.

— Со мной все в порядке. Юлия, а вы идите, я приду позже и все вам расскажу.

Клер говорила тоном послушной английской гувернантки. Однако ощущала себя… снова странное какое чувство… Не страх, не отвращение, не слабость, не ужас… будто волна горячая внутри поднимается и захлестывает… Точно такое же чувство — гнев, прилив сил — да, сил! — она ощущала той памятной ночью в Италии, когда тайком в доме своей сводной сестры Мэри и ее мужа Шелли переодевалась в мужское платье, чтобы ехать с двумя нанятыми головорезами к монастырю, где он… Байрон держал ее маленькую дочь Аллегру. Клер хотела выкрасть дочь из монастыря и тайно увезти ее из Равенны в Рим. Все было уже готово. Одевшись в мужской костюм, она проверяла, хорошо ли заряжен пистолет — она взяла его тайком в кабинете Шелли. Она была готова стрелять… Да, в отца своего ребенка — в Байрона, если бы он встал на ее материнском пути… Он сам когда-то учил ее меткости стрельбы на вилле Диодати, и она в ту ночь была готова его убить.

Мэри и Шелли поймали ее в холле, они не спали в ту ночь, что-то подозревая. Шелли силой отнял у нее пистолет. А Мэри плакала и умоляла ее опомниться и не делать им всем «только хуже».

Вот и сейчас возле этого русского дома, пропитанного кровью, узрев страшные надругательства над юной Аглаей, Клер жаждала лишь одного — начать действовать. Потому что она была уверена, едва заглянув в то окно, — случившееся в доме — продолжение трагедии, произошедшей с ней пять дней назад.

Юлия Борисовна повернулась и зашагала к дому. Граф Комаровский смотрел на Клер. Она вспомнила вчерашнее «безобразное происшествие», что оставило столь тягостный след. Вчера графа ей Юлия, естественно, не представила. После «безобразного происшествия» она вообще этого делать не собиралась. Но правила приличия оставались незыблемыми — он не мог обратиться к Клер вот так, без церемоний этикета.

Комаровский, как она уже отметила для себя вчера, был высокий атлетического сложения мужчина — зрелый, однако возраст его она не могла угадать. Сразу видно — очень сильный, широкоплечий, статный, с великолепной военной выправкой. Он был одет в старомодный серый длинный поношенный редингот в талию, что лишь подчеркивало достоинства его фигуры. Шляпы он не носил. Темно-каштановые волосы его были подстрижены по моде, но коротко, как у военного. Седина только на висках. Твердое лицо гладко выбрито. Высокие скулы и серые глаза. Его взгляд Клер ощущала на себе.

Он обошел дом, заглянул в окно, вернулся.

— Все посторонние вон отсюда! — скомандовал он почти по-военному. — Прочь! Живо! Христофор Бонифатьевич, а мы с вами сейчас зайдем в дом. — Он обращался к управляющему Гамбсу по имени, которым того звали у Посниковых, и Клер сделала вывод, что немца он знает давно и хорошо.

Под взглядом графа толпа челяди и дворовых начала редеть и очень быстро рассосалась. Остались Комаровский, Гамбс, денщик графа и… Клер.

— Мадемуазель, пожалуйста, уходите. — Комаровский все же обратился к ней по-английски.

— Ваша светлость. — Клер выпрямилась. Бог с ним с этикетом в таких чрезвычайных обстоятельствах. — Я бы хотела от всей души поблагодарить вас за мое спасение. Я перед вами в огромном долгу.

Она ответила ему по-французски, потому что на этом языке говорил и немец Гамбс.

— Не стоит благодарности, это был мой долг. — Комаровский перешел на французский. — Позже мы поговорим об обстоятельствах происшедшего с вами ради интересов дознания. Но сейчас вам лучше уйти. Зрелище не для женских глаз. В обморок еще упадете.

— Я не имею привычки падать ежесекундно в обморок, ваша светлость. Там, на берегу, я потеряла сознание от сильного удара по голове, а не от страха. И потом я первая подошла к дому и заглянула в окно. После этого мы и вызвали вас так спешно сюда.

Он посмотрел на нее с высоты своего роста, повернулся, взошел на крыльцо и потянул дверь дома стряпчего.

— Заперто изнутри, Евграф Федотович, — констатировал Гамбс. — Я пытался открыть. Там крепкий засов. Сейчас кликну мужиков с топорами дверь взлома…

Комаровский ударил в дверь ногой в охотничьем сапоге. Треск. Дверь слетела с петель, перекосилась, однако застряла. Он ударил еще раз и рывком, сломав железный засов, распахнул ее.

Рой мух вырвался наружу.

Стряпчий Петухов лежал в сенях возле двери. Седой и лысый, в исподнем и стеганом халате на вате. Он лежал в скорченной позе на боку, прижав руки к животу, куда глубоко, по самую рукоятку, был вогнан нож.

Нож… так показалось Клер сначала.

Комаровский и Гамбс зашли в сени. Клер… волна гнева и решимости буквально втолкнула ее в этот страшный дом следом за ними.

Комаровский оглянулся на нее, но ничего не сказал. Клер чуть приподняла подол своего нового черного платья и нижних юбок, стараясь не замарать их в крови. Та была густой и черной, местами на полу брызги уже высохли, превратившись в багровые пятна.

Гамбс склонился над телом старика-стряпчего.

— Как давно он мертв? — спросил Комаровский.

— Давно. Сейчас жарко, видите, тело уже раздулось, — указывал Гамбс. — Намного больше двенадцати часов прошло с его смерти.

— Ночью убили?

— Около полуночи или чуть позже.

Они вдвоем прошли в комнаты. Клер Клермонт шла за ними.

— О майн готт! — потрясенный возглас Гамбса. Он увидел убитую кухарку и мертвую Аглаю — вот так близко, а не из окна.

Клер оглянулась на сени — зарезанный ножом стряпчий… на полу рядом с ним подсвечник с сальной свечой. Она не торопилась в комнату Аглаи — слишком страшно все там. Она заглянула в боковую комнату — двуспальная разобранная кровать. На стуле женский сарафан и рубаха. Иконы в углу. В изголовье большой кованый сундук.

Евграф Комаровский подошел и встал у нее за спиной на пороге.

— Что вы видите здесь, мадемуазель?

— Клер. Я Клер Клермонт, ваша светлость.

— Наслышан о вас. В газетах европейских и наших немало читал на протяжении нескольких лет о вас и лорде Байроне. Вы его тоже звали ваша светлость?

— Нет. Я звала его… Горди… Его второе шотландское имя было Гордон.

— А меня зовут Евграф Федотович, — объявил Комаровский. — Так что вы видите здесь, бесстрашная мадемуазель Клер?

— Их общая спальня — кухарка, видимо, была его… романтической привязанностью. Они делили одну постель.

— Да. И сундук. И он не взломан. А где ключи от сундука? Где старые чиновники обычно хранят ключи от сокровищ, скопленных непосильным трудом? — Комаровский оглядел комнату и шагнул к иконам в углу. Серебряный оклад, неугасимая лампада…

Он сунул руку за иконы и… вытащил связку ключей, словно фокусник на глазах Клер. Подошел к сундуку, выбирая ключ, и угадал сразу — открыл сундук.

Пачки ассигнаций, документы, перевязанные лентой письма, жестяная коробка из-под леденцов. Комаровский открыл ее — она была набита золотыми рублями.

— Все его достояние на месте, убийца не тронул ни денег, ни ассигнаций. И документы судебные его не интересовали, — объявил Комаровский. — А что же его интересовало тогда здесь?

— Аглая, — тихо сказала Клер. — Вы же видели ее… что он с ней сделал. Это тот же самый человек сотворил с ней, который и на меня напал, когда вы меня спасли. Неужели вам это сразу не ясно?

Комаровский промолчал и повернул в сторону девичьей светелки.

Над телами кухарки и девушки склонился Гамбс.

— Ужасно… ужасно… такое зверство…

Клер прислонилась к дверному косяку. Она в этом страшном доме, а с ней двое мужчин… Бежать, бежать отсюда без оглядки!

Но нет, она не побежит.

Дело уже не в ней и не в том нападении на берегу пруда. Дело в этих мертвых телах… в невинно загубленных с таким диким зверством душах человеческих.

— Кухарку убили ударом по голове, — сказал Комаровский. — Один удар — и насмерть. Что-то тяжелое и острое было использовано — топор. И его в комнате нет. А вот кинжал свой нам убийца в теле стряпчего оставил, не вытащил.

— Я здесь не буду нож из тела вытаскивать, — сказал Гамбс. — Тела уже начали разлагаться, их надо перенести в сарай. Мы с вами, Евграф Федотович, их там тщательно осмотрим, когда… разденем.

— Да уж, Христофор Бонифатьевич, вам потрудиться придется, вспомнить свой медицинский факультет Гейдельберга, — заметил Комаровский. — От здешнего лекаря в таких делах мало проку. Стражники мои тоже в медицине не сильны. Я сам, конечно, кое-что видел подобное по долгу службы. Однако то, что сделали с девицей, — за гранью моего понимания.

— Подсвечником поврежден pars analis recti^[5]. — Гамбс растерянно сквозь свои круглые очки глянул на Клер в дверях и сразу умолк, не продолжая своей латинской фразы.

— Отчего она умерла? — спросил Комаровский.

— Давайте повернем ее осторожно.

Комаровский поднял тяжелую дубовую тумбочку, что намертво прижимала густые светлые волосы девушки к полу, не давая ей возможности двигаться и повернуть шею. Наклонился, поворачивая Аглаю на бок.

Ей был нанесен удар в лицо такой силы, что из раны торчали осколки костей скул и подбородка. Лицо Аглаи было разрублено почти до самого затылка.

— Это смертельная рана, — сказал Комаровский.

— Вот именно.

— То есть она уже умерла, когда убийца чинил насилие над нею?

— Если еще не испустила дух, то уже умирала, была в агонии.

— Убийца вломился в ее комнату через окно, — сказала Клер. — Он напал ночью, когда они все спали.

— Не все, — возразил ей Комаровский. — Ее отец не спал. Он в домашнем халате. То есть был одет. И там свеча валяется на полу у его тела.

Он подошел к выбитому окну и внимательно оглядел его.

— Осколки везде, — заметил Гамбс. — И на подоконнике, и под окном на улице — вон смотрите, и здесь в комнате — тоже возле окна.

Комаровский оглядывал комнату, вышел в залу, потом в сени, в спальню. Клер видела — он о чем-то сосредоточенно думает, словно вспоминает что-то важное.

— Так, ладно, здесь уже тленом несет, — тела надо перенести в сарай, набрать льда из барских погребов, — сказал он. — Мадемуазель Клер, вы не могли бы сейчас пойти к вашей подруге и передать ей, что я прошу у нее льда из погребов в интересах дознания и следствия? Мои люди перенесут тела, и мы продолжим осмотр. А дом я пока закрываю.

— Хорошо, ваша светло… То есть господин генерал…

— Евграф Федотович. — Он смотрел на нее — Вам все еще трудны в запоминании наши русские имена?

— Нет, Евграфф Федоттчч. — Клер очень старательно выговорила его имя на русский, как ей казалось, манер. — У меня отличная память. Лед в сарай вам доставят как можно скорее.

— Благодарю, — коротко ответил ей Комаровский. — Христофор Бонифатьевич, а вам придется пустить в дело ваш инструмент.

— Я же не практикующий лекарь и не патологоанатом. — Гамбс развел руками. — Вы сами знаете, граф, я управляющий, учитель сына нашей доброй хозяйки, механик, ботаник и натуралист, я учился медицине также, но я не специалист в убийствах. И потому все, что я скажу, будет очень приблизительно.

— Так пока мы официального разбирательства дождемся, пока доедут до Иславского жандармы да здешний пьяница-полицмейстер, трупы у нас разлагаться начнут так, что мы вообще с вами ничего не поймем в их анатомии.

Дальше Клер уже слушать их столь профессиональный и такой бесстрастный деловой разговор не стала.

Хоть она и храбрилась, хоть и чувствовала прилив гнева и решимости… У нее просто уже не было физических сил находиться в доме, где так страшно, так тошнотворно пахло кровью, тленом и…

Что-то еще примешивалось к этому ужасному запаху.

Клер заглянула на маленькую кухню стряпчего — царство его кухарки-любовницы.

Из липовой кадки перло наружу вспухшее тесто.

Пахло сдобой…

Клер едва сдержала слезы — эти несчастные… они утром собирались печь и есть за завтраком сладкие пироги.

Примечания

5

Задний проход (лат.).