Венчание со страхом

Татьяна Степанова

В подмосковных поселках в одно и то же время совершается ряд кровавых убийств. Их зверский характер, необычность орудия преступления позволяют предположить, что в области действует изощренный маньяк. Милиция выходит на след преступника, но погоня остается безуспешной – до тех пор, пока к расследованию не подключается журналистка Катя Петровская.

Глава 7 ЦАРСТВО ЗМЕЙ

А тем временем Колосов ехал в Новоспасское и, если честно, сам не знал, что же он там будет делать. После разговора с Сергеевым и каменским прокурором Бородиным настроение его резко упало: по убийству мальчика до сих пор никаких результатов. Полный ноль… За трое суток даже личность не установлена.

Если проческа Заводского района, с которой Сашка так носится, ничего не даст, розыск по этому делу, вернее, его рахитичные зачатки вообще упрутся в глухую стену. С бродяжками, а по всему, именно им будет этот мальчик, дела всегда обстоят из рук вон плохо.

К мнению Сергеева, Соловьева и многих сотрудников отдела убийств о том, что в области появилось сразу два новоявленных серийника, Колосов отнесся внимательно, но осторожно. Хотя насчет случая в Новоспасском у него практически не было в этом сомнений. Новоспасское являлось только звеном в целой цепи странных и кровавых происшествий, начавшихся три месяца тому назад — в апреле 1996 года.

А вот убийство мальчика… Колосову вспомнилось предостережение начальника Каменского розыска насчет запуска операции, аналогичной знаменитому «Удаву»: «Надо. Иначе дождемся. Всего дождемся«. Что ж, наверняка так оно и будет…

Сергеев, что греха таить, не сумел с самого начала взять быка за рога, хотя сложа руки не сидел. За эти трое суток, прошедших с момента обнаружения на свалке участковым Загурским трупа ребенка, в Каменске сотрудники милиции почти не спали. Как обычно в таких случаях, розыск работал с населением, с агентурой. Это было обычной рутинной работой: сей сквозь мелкое сито версий, предположений, сомнений и догадок то — сам не знаешь что. И все это было туфтой. Полной. Колосов уже сейчас чувствовал это.

В Новоспасском же дела обстояли несколько иначе. Зацепиться и здесь, впрочем, было особо не за что. Однако кое-что Никиту все же озадачило. Да так, что всю ночь с пятницы на субботу он беспокойно провертелся с боку на бок.

Во-первых, ему не давали покоя данные осмотра в морге трупа Калязиной. В морг они вместе с Соловьевым махнули сразу после посещения зообазы.

Патологоанатом еще не приступал к полному исследованию, но кое-что пояснить начальнику отдела убийств все же согласился.

Странное чувство охватило Никиту, когда он стоял в том маленьком сельском до ужаса таком доморощенном морге над оцинкованным столом, где покоилось тело Калязиной. Он и не представлял себе, какая она, оказывается… старуха. На фотографии, сделанной наверняка лет эдак пять назад, лицо ее ему даже понравилось: баба Сима — ничего еще старушка — крепкая, бойкая. А тут…

Тут лица не было. Вместо него кровавая, изгвазданная в грязи смесь костных осколков, лохмотьев кожи, сизо-серых волос и желто-бурой слизи мозгового вещества. Патологоанатом, тыча зеленым обрезиненным пальцем в эту адскую кашу, деловито перечислял:

— Раздробление лобного, височного, затылочного отделов, перелом свода основания черепа. Частичное удаление мозгового вещества.

Последняя фраза поразила Никиту точно удар током.

— Из нее извлекли мозг?!

— Только небольшую его часть, — ответил патологоанатом, указав на сахарный осколок кости, — вот отсюда. И отсюда.

— Вы в этом уверены?

— Я не привык ошибаться. При дальнейшем исследовании можно будет сказать точнее, где и откуда еще произведены изъятия.

— А куда же… куда же мозг дели? — Колосов чувствовал, что роняет себя перед этим врачом — таким непоколебимо-спокойным над этим дурно пахнущим, голым, жалким, окровавленным старческим телом.

Но врач не унизил начальника отдела убийств снисхождением. Он был слишком хорошо воспитан.

— Надеюсь, скоро вы сами ответите на свой вопрос, Никита Михайлович, — молвил он. — А я могу сказать только то, что уже сказал.

Колосов лихорадочно думал: так, здесь у нас что-то новенькое. Сюрприз. Раньше, в тех, предыдущих, случаях «извлечения мозгового вещества» из черепов жертв не фиксировалось. Такого еще не было. Или, может, просто этого не замечали? Патологоанатомы прошляпили? И он вместе с ними?

Они с патологоанатомом осматривали тело Калязиной, точно редкий музейный экспонат. Тело старой женщины: морщинистая шелушащаяся кожа, коричневые пятнышки родинок, обвислые груди, вздутый живот весь в багровых прожилках вен, ноги точно древние корни…

— Следов спермы не обнаружено, — сообщил эксперт. — Хотя сказать на все сто процентов, что у нее не было с нападавшим полового контакта, не могу. Возможны ведь варианты.

Колосов вздохнул и склонился над трупом:

— А это что? — На желтоватой мякоти старческого предплечья, точно гигантские оспины, белели неровные борозды.

— Это заживший шрам. — Патологоанатом потрогал кожу, оттянул, что-то измерил пальцами. — Видимо, след укуса. Собака тяпнула скорее всего. Размер челюстей довольно большой — похоже, овчарка или водолаз. Но это давняя история. К нашему случаю отношения не имеет.

Второе, не дававшее Колосову покоя, было нечто увиденное и услышанное им на самой зообазе. Насчет увиденного — он решил пока повременить, записал только в блокноте: «Позвонить в ЭКО насчет изъятого следа» и жирно подчеркнул.

А вот услышанное, вернее недоуслышанное, сейчас занимало его больше. В прошлое посещение зообазы из всех ее обитателей, если не брать в расчет шимпанзе, особое внимание Колосова привлекла к себе Зоя Иванова — ветеринар. Они разговаривали тогда недолго — минут пять всего. Иванова все время плакала, монотонно повторяя: «Баба Сима, бедная, бедная». Лаборант Женя принес ей тогда воды в термосе, и ее зубы стучали о край алюминиевой крышки-стакана. На первый взгляд все это походило на обычную женскую истерику — реакцию на происшедшую трагедию. Однако на второй взгляд…

Помимо слез и искреннего горя — Колосов чувствовал, что это у нее настоящее, от сердца — было в поведении Ивановой и нечто не совсем обычное: некая заторможенность, внутренняя напряженность. В затуманенных слезами глазах ее стояло тупое недоумение, словно в перерывах между всхлипываниями женщина твердила себе: «Да как же это могло произойти?» А вот к чему относился этот вопрос — к восприятию смерти вообще или к чему-то другому, Никите очень хотелось дознаться.

И в этом ему как раз бы могла помочь Катя. Ка-тя… Коротенькое какое имя. Странно, что она так равнодушно относится к этому делу. Хотя что странного? Она просто многого еще не знает. Он же сам ничего ей пока не рассказывал. Хотя с Ивановой она вполне могла бы его подстраховать. У нее ведь, как у журналиста, великолепно развито чувство собеседника. Катя Петровская умеет понимать с полуслова все недосказанное. Даже то, что от нее пытаешься скрыть. Сам не раз в этом убеждался — Колосов усмехнулся. Катя дотошная и впечатлительная. И адски любопытная — это качество тоже иногда очень даже помогает.

Она умеет задавать вопросы. И что самое главное — что он с таким упорством вдалбливает в головы своих молодых подчиненных, — она умеет задать нужный вопрос в нужное время и в нужном месте, мастерски приправляя его лестью, вежливой заинтересованностью и очаровательной наивностью, обезоруживающей собеседника. Вот и Ивановой могла бы задать… Эх! Колосов вздохнул.

Катя — классная девушка. Надо только вот о ней поменьше думать. Не про тебя, брат Никита, этот кусочек клубничного торта.

И все же, если Кати нет, обойдемся и без нее. Пусть сидит в Каменске, если хочет. Может, на пару с Сергеевым что и раскопают интересное. А тут прямо по курсу другая молодая особа — Зоя. Только б застать ее на этой базе!

Он остановил машину у зеленых ворот. Вышел, прислушался. Кругом стояла тишина — только шелест листвы, только цикады в траве, какая-то птаха в кроне рябины надсаживается: пи-ип, пи-ип. Тоненько так, пискливо. Колосов помедлил. Нет, прежде чем снова травить баланду с ветеринаром в короткой юбке, надо кое-что сделать.

Он развернулся и пошел по бетонке прочь от ворот. Ему хотелось еще раз пройти тем путем к станции. Шел медленно, стараясь представить себе, как все это получилось у Калязиной: шаг за шагом — солнцепек, одышка, step by step — и снова солнцепек.

Бетонка белой лентой ложилась под ноги. Сосны застыли по обеим ее сторонам, точно дозорные. В кювете, заросшем колючим шиповником, гудели пчелы. Колосов посмотрел на часы — сейчас одиннадцать и ни души на дороге. И в девять здесь так же. Тихое место, очень тихое.

Он брел, глазея по сторонам, стараясь не пропустить ту тропку в ельник, на которую тогда свернула Калязина. Странный тип, тот, кто ее ждал там. Кстати, а сколько времени он ее подкарауливал? Час, полтора? Приехал восьмичасовыми электричками — других-то все равно нет. И затаился в кустах.

Но почему он был так уверен, что ему попадется именно старуха? Тогда, прежде, выбирались ведь тоже старухи, значит, он имел к ним склонность, однако те места, где он на них набрасывался, были относительно «людными», посещаемыми. Всегда было шансов примерно половина из того, что на горизонте в нужный момент появится именно желанный объект. А здесь ну та-а-кая глухомань! Ну, почему, например, он не сел в засаду возле дороги на дачный поселок, а? Там же вероятности в тысячу раз больше, что попадется нужная жертва. Так нет, выбрал самую глухую тропу.

Может, он плохо ориентируется на местности? Выбрал первую попавшуюся станцию, когда стало невтерпеж и захотелось… Да, скорее всего. Подобные ЕМУ часто действуют под влиянием момента. Это вот только Ряховский тщательно маршруты по карте областной выверял, за что и был прозван впоследствии сыщиками Миклухо-Маклаем, а остальные… Едут шизоиды в электричке, выходят на понравившейся визуально станции, часто даже не зная ее название, устраивают логово поблизости от платформы и караулят. Тигр, стерегущий свою добычу у водопоя.

Размышления, казалось, облегчили душу. Колосов вздохнул. А вот и тропка в ельничек. Влажная земля скользила под ногами. Он вошел в заросли кустарника.

Где-то совсем близко прогрохотал поезд. Станция. Товарняк пыхтит тяжеленный.

Под сводом зеленой влажной листвы дышалось с трудом. Он сразу же взмок — рубашка прилипла к спине: парниковый эффект. Над бурой глинистой водой наполовину пересохшей лужи вилось облачко мошек. Никита остановился. И тут тоже тишина. Мертвая. Первобытная. Такая бывает только в лесу. Только в жару. Только в июле. Сзади хрустнула ветка. Колосов обернулся. Никого. Где-то в листве застрекотала сорока. Человек или зверь? Враг? «Это она на меня орет, — подумал он, невольно переводя дух. — А трус ты первостатейный, угро. Не охотник, не следопыт».

Он медленно дошел до платформы и повернул назад. Солнце пекло немилосердно. Но, несмотря на зной, над трубой дома Васильича, мужа кассирши Ольги, вился легкий дымок. «Березовые для баньки хороши», — вспомнилось Колосову.

По возвращении ему пришлось долго стучать в запертые ворота, наконец его впустил лаборант Женя.

— Спите вы, что ли? — заворчал Никита. — Начальник ваш на месте?

— Нет, он в Москве. Звонил — в музее работы полно. И Званцев до вечера к нему уехал. Там коллекция палеонтологическая и…

— А ветеринара вашего можно повидать? — перебил его Никита.

— Пожалуйста, Зоя Петровна в первом секторе.

Колосов уверенно направился к обезьяннику.

— Не туда, — лаборант ехидно ухмыльнулся. — В серпентарии она. Там питон в линьке. Трещины какие-то у него на коже. Зоя вместе с Венедиктом Васильичем его в марганцовке купают.

— Венедикт Васильич — это кто такой будет?

— Это завсектором по змеям.

— Ясно.

В серпентарий Колосов шел бодро. Он чувствовал спиной взгляд лаборанта. И… и как только ему эта бодрость давалась!

На территории базы стояла все та же тишь. Он невольно прислушивался: не раздается ли из-за подстриженных кустов уханье здоровяка Хамфри, однако — нет. Дальние предки на этот раз о себе не заявляли.

— Женя, вы не знаете, Серафима Павловна или ее родственники не держали у себя собаку? — спросил он, обернувшись.

— Что? Собаку? — лаборант пожал плечами. — Не знаю. А что?

— Просто хотел уточнить. — Колосов остановился перед металлической дверью того самого строения, похожего на большую теплицу, набрал в грудь побольше воздуха и, более не колеблясь, перешагнул порог: Цезарь, форсирующий Рубикон.

Огляделся. Итак, каковы первые впечатления от царства змей? Жарко и влажно. Сумрачно. И снова тихо. Точно в гробу. Мягкий желтый свет струится с потолка. Никита оказался как бы внутри гигантского аквариума, разгороженного на сектора и разделенного посредине проходом.

Серпентарий, значит. Ну ладно, сейчас мы тебя разъясним. Он шел мимо толстых стекол, за которыми в вольерах, посыпанных желтым речным песком, под электрическими солнцами нежились змеи. Черт побери, сколько тут этих тварей!

К счастью, пытка кончилась: в дальнем конце прохода он заметил людей в белых халатах — Зою Иванову и седенького старичка в очках. Старичок закрывал стеклянную створку одного из вольеров. Никита быстро подошел к ним.

— День добрый. А вы, Зоя Петровна, отважная женщина, оказывается. Мне тут сказали, что с питонами у вас ну прямо никаких проблем!

Зоя Иванова — приземистая коротконогая и широкобедрая блондинка (кубышечка — так ее еще в прошлый раз оценил Соловьев, считавший себя знатоком женской красоты) с густыми длинными волосами, перетянутыми на затылке резинкой, матово-нежной кожей и спокойными серыми, слегка навыкате глазами — улыбнулась ему:

— Здравствуйте. Снова вы к нам?

— Вот привела путь-дорожка. Так как поживает питон?

— Сетчатый питон, молодой человек, — старичок строго кашлянул и поправил очки. — Учтите — сетчатый! Редчайший экземпляр. Красавец. Вы только взгляните.

Колосов взглянул. В вольере в небольшом углублении — этаком корытце, вделанном в пол, свернулась кольцами толстенная полосатая змеища, смахивающая на автомобильную покрышку.

— Да-а, ну и работка у вас, — Колосов поежился. — Укольчик такому Великому Каа впороть не слабо. Не каждый мужик отважится. А мы могли бы переговорить с вами в менее экзотическом месте, чем клетка с удавом?

— Идемте в ветпункт, — предложила Зоя.

Они шли мимо вольеров.

— Я слышал, у вас тут не только питоны, но и ядовитые товарищи имеются, — Никита смотрел сквозь стекло на потрясающе красивую змею — алую с черными кольцами и сапфировой приплюснутой головкой.

— Да. Вон, кстати, та, которой вы сейчас любуетесь. Коралловый аспид.

— Аспид? Да-а…

— А вот гремучник — или змея Клеопатры, — Зоя указала на другой вольер. — От ее укуса смерть наступает через две с половиной минуты. Ну, если сыворотку не ввести. А вон очковая кобра.

— Наг и Нагайна. — Никита постучал по стеклу, за которым на высохшем суку раскачивались две золотистые змеи. — А вон та, что за чудо-юдо? Точно носорог?

— Это рогатая гадюка, — Зоя небрежно кивнула на вольер с бурой змеей, украшенной рогом-наростом. — Тоже весьма ядовита.

— Вы и таких лечите? — полюбопытствовал Никита.

— И таких тоже.

— А как? Усыпляете? Под наркозом?

Она только улыбнулась.

— А в ловле беглецов участия не принимали? — не унимался он.

— Каких беглецов?

— Ну, они ведь тут расползлись как-то раз. Было такое дело?

— Ах это, — она остановилась. — Нет, тогда Венедикт Васильевич сам с ними справился. Из помещения только полозы ушли да сетчатый питон. Их у забора поймали. Ольгин, кажется, собственноручно.

— А почему это произошло? Террорист, что ли, к вам пробрался — змей поотпускал?

— Нет, это не террорист. Это проделки Чарли.

— Чарли?

— Шимпанзе Ольгина.

— Так, значит, обезьяны у вас не только в клетках сидят, но и на воле разгуливают?

Иванова, казалось, не слышала его вопроса. Колосова это удивило. И он пока решил не настаивать.

— Вон мой домик, — сказала Иванова. — Кофе хотите?

— Спасибо.

— Спасибо — да?

— Спасибо — нет.

Они поднялись по дощатым ступенькам в уютный и чистенький «вагончик», притаившийся в кустах сирени за серпентарием. Пахло здесь так, как обычно пахнет во врачебном кабинете. И чистота была стерильная: смотровой стол, застеленный накрахмаленной простыней, над ним — круглая лампа-прожектор. Какие-то приборы с дисплеем, раковина за ширмами и стеклянный шкафчик с лекарствами.

Иванова пригласила его в смежную со смотровой комнату — жилую. Тут стояли стол, накрытый клетчатой клеенкой, софа под узорным пледом, плитка на подоконнике. В стену был вделан шкаф с раздвижными дверцами.

— Зря кофе не хотите. — Она вымыла руки и села на софу. Колосову достался стул с продавленным сиденьем. — Вы что, именно ко мне в такую даль из Москвы ехали?

— К вам и к Ольгину.

— А его сейчас проще поймать в Москве. Он в институте и музее по горло занят.

— Слышал уже. И Званцева вот нет, смотрю. А кто же за питомцами ходит? — Никита откинулся на спинку стула, наблюдая из-под полуопущенных век за собеседницей. Пышка она, сдобная, аппетитная. Так что же пышка одна в такой глуши делает? Ноги у нее точно точеные столбики. Молочно-белые, в старых босоножках-шлепках на пробковой подошве. Пятки — круглые, как репки. Вкусные пятки. Чья же ты подружка, Зоенька? Званцева, Жени или этого неуловимого Ольгина? Вечно занятого и отсутствующего? Кто твое одиночество на этой софе скрашивает? — Да, как же с питомцами-то? Ведь и Калязиной теперь нет… — продолжил он.

— Баба Сима последнее время к питомцам близко не подходила. Всю работу Ольгин и Званцев делали, — ответила Иванова.

— Но их же сейчас нет. Кто, например, сегодня бедных голодных мартышек кормить будет?

— Утром Званцев кормил, а вечером, если он припоздает вернуться, — Женя.

— А вы?

— А я нет. Ольгин считает, что женщине там сейчас делать нечего.

— Где? — не понял Колосов.

— Возле клеток с шимпанзе, — она усмехнулась. — Ведь вы про них все меня расспрашиваете.

— А что тут удивительного? Да я живую обезьяну, может, впервые в жизни вблизи увидел! Такие мордашки! Как они у вас тут не померзнут только. Климат-то далеко не африканский. Они и зимой тут обитают?

— Нет, зимой их перевозят в институт. Обезьяны живут здесь только до октября. Здесь есть теплые вольеры. Ничего, обходятся. И преотлично себя чувствуют. Даже простуды редки.

— А привозят их когда?

— Весной.

— Точнее?

— В начале апреля.

— В начале апреля… Ну, Бог с ними, с мартышками, со змеями… Я вот что хотел у вас спросить. В прошлый раз вы так расстроены были — не смог я. Насчет Калязиной мои вопросы будут. В то утро вы ведь с ней о чем-то говорили перед самым ее уходом. Ну, у ворот, не помните?

СТОП. А вот это уже интересно. Он насторожился, хотя в лице его ничего не изменилось. Зато что-то изменилось в Ивановой. Она вздрогнула и опустила глаза.

— Мы говорили о ее внучке. А откуда вы знаете?

— Кто-то сказал, не помню уже. А что, девять двадцать — это была ее обычная электричка?

— Да.

— И она всегда по утрам именно на ней и ездила?

— Всегда. Если опоздать, тут перерыв до трех часов.

— А-а, — Никита склонил голову набок. — А что вас так озадачило в прошлый раз, Зоя Петровна? Собственно, это я и собирался у вас узнать сегодня. Для этого и ехал из самой Москвы.

— Озадачило? — Она облокотилась на стол. — Вы считаете, что смерть бабы Симы меня всего лишь озадачила?

— Смерть Калязиной вас опечалила. Но было и еще что-то, что вас именно озадачило, но вы попытались это скрыть.

— Вы ошибаетесь.

— Я редко ошибаюсь. А с женщинами я обычно промашек не даю, — начальник отдела убийств самодовольно улыбнулся. — Когда Соловьев в прошлый раз опрашивал вас как свидетельницу, вы что-то недоговаривали. Почему?

— Да потому, что представители вашей профессии порой делают из мухи слона! Из ничего вдруг возникает целый ком домыслов и сплетен. Версии — так это у вас называется.

— Имели случай близко познакомиться с нашей деятельностью?

— Имела, — Иванова нахмурилась, — когда моя мать с моим отчимом-дураком расходилась. Очень даже имела. Вот поэтому и не хочу я впутывать…

— Кого?

Иванова отвернулась.

— Никого. Вы ошибаетесь, — сказала она мягко. — Ваша профессиональная сверхпроницательность и то, что «не дает» промашек с женщинами, на этот раз вас подвели.

Колосов поднялся. Ах ты пышка, так ты еще и коготки показываешь, царапаешься!

— Так, значит, говорите, Калязина и близко к клеткам не подходила. Игнорировала шимпанзе ваших, — сказал он, меняя тему. — Мне вот в прошлый раз Званцев тоже близко запретил подходить. Хотя, — он уже направлялся к дверям, — я б не утерпел, запрет нарушил. Милейшие зверюшки. Я б и погулять их на травку выпустил, а то сидят как в карцере.

— Так и было раньше, — Иванова вздохнула. — Пока не произошел тот инцидент.

— Какой инцидент?

— Когда Хамфри бросился на бабу Симу. С ним что-то случилось. Он ведь совсем ручной был. Цирковой. Никогда ничего подобного себе не позволял.