Роддом. Сериал. Кадры 14–26

Татьяна Соломатина, 2012

«Просто в этот век поголовного инфантилизма уже забыли, что такое мужик в двадцать пять!» – под таким лозунгом живет и работает умная, красивая и ироничная (палец в рот не клади!) Татьяна Мальцева, талантливый врач и отчаянный жизнелюб, настоящий Дон Жуан в юбке. Работая в роддоме и чудом спасая молодых мам и новорожденных, Мальцева успевает и в собственной жизни закрутить роман, которому позавидует Голливуд! «Роддом. Сериал. Кадры 14–26» – продолжение новой серии романов от автора книги «Акушер-ХА!».

Кадр пятнадцатый

«Я вам больше не нужен?»

В восемь часов вечера в кабинет заведующей обсервационным отделением вежливо постучал интерн. И, помявшись на пороге, неуверенно спросил:

— Татьяна Георгиевна, я вам больше не нужен?

— Вы переписали протокол операции из истории родов в журнал операционных протоколов?

— Да, ещё днём. Вам на подпись приносил. Вы не помните?

— Я за день подписываю огромное количество макулатуры, Александр Вячеславович. У кесарской всё в порядке?

— Да, Татьяна Георгиевна. Температура, ЧСС^[4], давление, выделения — в норме. Моча по катетеру светлая, из дренажа отделяемого нет.

— Удаляйте катетер.

— А дренаж?

— Я что сказала удалять, Александр Вячеславович?

— Вы сказали удалять катетер.

— Если бы я хотела, чтобы вы удалили и дренаж, я бы сказала: «Удаляйте катетер и дренаж».

— Ясно.

Он продолжал мяться на пороге. Татьяна Георгиевна оторвалась от бумажек на столе и пристально посмотрела на молодого человека.

— Александр Вячеславович, вы мне нравились гораздо больше, когда вели себя как обаятельный развязный наглец и приносили мне кофе в кабинет. Что с вами случилось? Неужели тот факт, что мы с вами имели неосторожность провести вместе ночь, так сильно повлиял на вашу психику, что вы уже не вы? Заходите, не стесняйтесь, присаживайтесь.

Дважды повторять приглашение он не заставил.

— Саша, вы прекрасны, нежны и заботливы. И если вас не затруднит, я бы попросила вас сварить мне кофе, раз уж вы допущены на нашу маленькую уютную кухоньку её полновластной владелицей бабой Галой. У меня в кабинете есть кофеварка, но кофе из кофеварки почему-то совершенно не такой. Хотя и сам кофе тот же, и вода ничем не отличается… Удивительно, да? Инженеры стараются, создают пыхтящие девайсы, бесконечно совершенствуют модельный ряд, а потом оказывается, что кофе, вода и огонь — это всё, что нужно для хорошего кофе. Более ничего. Так что кофеварка у меня в кабинете не для кофе, а для того, чтобы было чем запить разговор с Маргаритой Андреевной. Интимный задушевный моментальный разговор, не терпящий перебежек коридорами, ибо магия сиюминутной уместности так мимолётна…

— Татьяна Георгиевна, это вы так вежливо посылаете меня куда подальше?

— И в мыслях не было! — Мальцева рассмеялась. — Я действительно просто объясняла вам, почему иногда удобна кофеварка. Так что никаких метафор в моей простенькой речи не было. Это всё ваше живое воображение, Александр Вячеславович. Если я вас сейчас куда и посылаю — так это только за кофе в буфет. Вы положите в кастрюльку…

— В турку.

— У нас в буфете нет турки!

— Уже есть.

— Да? Забавно.

— Что именно забавно, Татьяна Георгиевна?

— Забавно ваше умение, Александр Вячеславович, обживать пространство. Интернировать его. Вы здесь вроде так недавно, но у меня стойкое ощущение того, что не вы принадлежите отделению, а отделение принадлежит вам. Оно — ваша интернированная сущность, а не наоборот. Хотя даже до «наоборот» не многие доживают. Вот уж как ни старается Светлана Борисовна, а никак. Она тут уже второй год. Интернатура и уже, собственно, ординатура. И никак. И шумит она, и крыльями машет, и шороху наводит, требуя, чтобы её уважали-любили. А баба Гала до сих пор с ней не здоровается, старая зараза. А вам она уже и турку позволила поселить в буфете. Забавно мне ваше исключительно мужское качество сразу становиться «как родным»… О, не благодарите меня. Это, на самом деле, очень коварное качество. Первая и самая важная характеристика обмана. Ключевая его характеристика. Потому что «родной» и «как родной» — совершенно неразличимые фенотипически свойства. С огромной генной разницей. И тут никаких метафор, Александр Вячеславович. Исключительно констатация факта. Так что… В общем, не буду вас мучить, мой дорогой. Вы положите в турку три чайные ложки кофе, нальёте холодной воды и поставите на газ. Когда кофе закипит, вы нальёте его в мою чашку и принесёте в мой кабинет. И больше вы мне сегодня не нужны.

Около десяти вечера Мальцева вышла из родильного дома через приёмный покой. На машину намело порядочный сугроб. Но ехать было необходимо. Выспаться — тьфу-тьфу-тьфу! Переодеться… Что там ещё дома? Портреты покойного мужа. Так давно покойного, что иногда брало сомнение: а был ли он вообще? Да. И он был не «как родной». Он был родным. А больше никогда и никого родного не было. Родным так и не стал Панин. И этот мальчик Александр Вячеславович наверняка не станет. Это же просто смешно, в конце концов! С этим молодым мужчиной её ничего не ждёт: ещё десять, ну пятнадцать лет — и она безнадёжно постареет, а он всё ещё будет прекрасным молодым мужчиной. Не идиотка же она! Точнее — идиотка, но ситуативная. Мало ли кто с кем переспал? Никогда она себе в этом удовольствии не отказывала. Что её сейчас-то выбило из колеи? То, что мужчина оказался намного моложе? Так и ей никто её лет не даёт… Да нет же, наоборот, беда в том, что человек намного моложе оказался взрослым мужчиной. А она, стало быть, кто? Старуха! Нет-нет, спасибо! Вот с Волковым она чувствует себя молодой женщиной. И с Паниным она чувствует себя молодой женщиной. Вот и выбирай, молодая женщина, между женатым и вдовцом. А мальчики пусть варят кофе. Это у них, признаться, отменно получается.

Расчистив машину, Татьяна Георгиевна села за руль, завела двигатель и прикурила сигаретку. Она пока покурит, а машинка пусть прогреется. Сколько бедняжка здесь простояла? Дня три. Или четыре? Всё смешалось в голове. Какие тут молодые мальчики! Тут уже ноотропы пора принимать килограммами.

К приёмному покою подъехала «Скорая». Стойка, как у борзой. Тебе-то что за дело? Есть ответственный дежурный врач. Бригада. Твой мобильный молчит, вот и чеши домой, пока не началось!

Татьяна Георгиевна сдала назад и начала выруливать на дорожку, ведущую к шлагбауму. Но тут из приёма выбежала дежурная санитарка и истошно заголосила:

— Татьяна Георгиевна!!! Вас Семён Ильич ищет! Как хорошо, что вы ещё не уехали!

Ну не сгорел бы он в аду, а?! Ищет он её. Внутренние, городские и мобильные телефоны отменили, не иначе. Самое надёжное и проверенное средство связи — это санитарка, выбегающая в пижаме на мороз. Естественно, ей больше всего и достаётся. Как не поорать на санитарку? Святое…

На сей раз Мальцева не стала орать на санитарку, а молча совершила обратный манёвр и припарковалась на не успевшее припорошиться снегом своё законное место, аккурат под окном буфета первого этажа обсервационного отделения.

Панин сидел в приёмном покое и деловито изучал обменную карту.

— Татьяна Георгиевна, привет! — в своей обычной, чуть мрачноватой публичной манере буркнул он, как будто ничего и не произошло. Впрочем, между ними за долгую жизнь столько всего произошло, что можно считать, будто уже и ничего.

— Добрый вечер, Семён Ильич, — поприветствовала она Панина, всё ещё не снимая свою меховую курточку.

— Боюсь, вам придётся задержаться. Мне нужна ваша помощь.

Как же! Нужна ему её помощь, как зайцу пятая нога! Сёма, слава богу, с любой акушерской ситуацией сам справится. За каким таким ему «нужна ваша помощь»? Опомнился, что ещё не сорвал на ней зло?

— Кстати, поздравляю вас, Семён Ильич! — Татьяна Георгиевна не отказала себе в удовольствии.

— С чем?

— Как с чем?! С тем, что вы стали дедом! Прекрасная у вас родилась внучка на… — Мальцева многозначительно замолчала, как бы подыскивая нужные слова. — На радость всей вашей большой и дружной семье, Семён Ильич. Я имела сегодня удовольствие видеться с вашей почтенной супругой. Она, как всегда, великолепна.

Акушерка и санитарка приёмного, а также дежурный доктор и дежурный интерн сделали настолько серьёзные и дубовые лица, что можно было не сомневаться — еле удерживаются от смеха. «Прекрасная у вас родилась внучка на…» Язва всё-таки, эта Мальцева. Жуткая язва. Жена Панина великолепна, ха-ха три раза! Вечно в стоптанных башмаках и перекрученных чулках. Совершенно непонятно, почему с ней всегда так? Панин мужик не жадный, наверняка на тряпки ей отваливает. Но Варвара Панина просто понятия не имеет, как должна выглядеть женщина. У Варвары Паниной всегда бесцветный мышиный пучок на затылке, пальто какое-то вытянутое, даже если новое… А вообще-то, нехорошо. Нехорошо сплетничать. Варвара — очень хорошая милая женщина, приятная во всех отношениях. Жена и мать. Мать троих детей. А теперь вот ещё и бабушка. А то, что эта стерва Мальцева всю жизнь у начмеда в любовницах, ещё не даёт ей права оскорблять его жену… Хотя, конечно, Татьяна Георгиевна, в отличие от Вари Паниной, штучка та ещё. Понять Семёна можно.

Выражение лица Семёна Ильича стало просто-таки зверским. Он оглядел всю почтенную публику, чьи даже самые потаённые мыслишки были ему отлично известны и, не ответив на поздравления заведующей обсервации, сказал:

— Поперечное положение. Крупный плод. Анатомо-функциональная несостоятельность рубца на матке^[5]. Четвёртое вхождение в брюшную полость. Так что, Татьяна Георгиевна, переодевайтесь и мойтесь. Я уже распорядился развернуть операционную.

Вот это была несостоятельность так несостоятельность! Хорошо успела баба в родильный дом вовремя. Да и поперечное крупного плода — это вам не фунт изюма. Пять семьсот. Всё-таки Панин ас каких мало. Мужчина, так владеющий ремеслом — тем более ремеслом хирургическим, — поневоле вызывает восхищение. А там, где у баб восхищение, — там и все остальные ментально-психические образования типа любви и привязанности. Панин в деле — это никакой суеты, ни единого лишнего движения… При вхождении в брюхо, правда, резанул мочевой пузырь. Ну да там предыдущие умельцы дупликатуру пузырно-маточной складки^[6] так на матку натянули, как будто не перитонизировать^[7] хотели, а мочевой пузырь на лоб пришить. Мог бы и сам справиться, но сегодня Панин был не Панин — а сплошная буква. Как будто дух из него напрочь вышибли. Просто робот-манипулятор какой-то, а не живой мужчина из плоти и крови. Пришедший из главного корпуса уролог недовольно топтался у батареи позади операционной медсестры, бурча себе под нос: «Мясники! Почему электрокоагулятором не пользуетесь?! Почему у вас тут вечно реки крови льются? Почему у нас кровопотери в тридцать, в пятьдесят, ну в сто миллилитров, а тут?..»

— Потому что это акушерство! — рявкнул Семён Ильич. И немного наконец разморозился. — А где же ваш паж? — язвительно вопросил он своего ассистента Татьяну Георгиевну. — Отдыхает после праведных трудов? Интересный случай, а его и след простыл? Или он отсюда не вылезал, потому что его вовсе не акушерство интересовало?

— Семён Ильич, я понятия не имела, что будет интересный случай. И отпустила интерна домой. У них свой график дежурств. Вон стоит другой интерн. Вы ему, кстати, помыться не разрешили.

— Мне тут только лишних лап не хватало, — пробурчал Панин. — Кровь заказали?!! — заорал он.

— Господи!.. Да! — Тут же из «предбанника» подскочил анестезиолог.

— Бумажки потом будете писать! Пока больная на операционном столе, вы обязаны стоять около неё!

— Да я только на секунду вышел. И не одна же она тут, анестезистка рядом.

— Анестезистка… Все вы разгильдяи и…

— Не можете придумать кто ещё, да? — услужливо проворковал анестезиолог.

— Я у вас тут сейчас в обморок упаду, у этой батареи. Кровищи море, жарко! — жалобно проныл уролог.

— Иди, становись, работай. Матку уже ушили…

Семён Ильич немного подвинулся, освобождая место профильному специалисту.

Завершали операцию в полнейшей тишине.

Когда была наклеена повязка, Панин с треском сорвал перчатки и буркнув традиционное: «Всем спасибо!» — проворчал в никуда:

— Татьяна Георгиевна, всё запишите и ко мне в кабинет на подпись.

Анестезиолог насмешливо глянул на Мальцеву.

— Вы бы за своей документацией следили вместо того, чтоб глазки строить! — снова в никуда пролаял Панин и вынесся из блока.

— Что это с ним? — спросила операционная сестра. — Дедом стал, радоваться надо.

— Испереживался! — саркастично ляпнул наркотизатор. — Тань, куда бабу? В интенсивную?

— Ну разумеется.

— Иди-знай. Сэмэн совсем чумной. Вдруг «не разумеется»?

— Ну так пойди, спроси!

— Что я, больной на голову? Ты сказала в интенсивную — вот и под твою ответственность. Кровопотеря какая?

— Литр пиши.

— А-а, так ты её мне в интенсивную, чтобы с кровью не самой мудохаться?

— Ты начал капать, ты и продолжай. А в интенсивную госпитализируют совсем по иным причинам!

— Танька, ты-то чего рычишь? Это что, заразно?

После перекура Татьяна Георгиевна почти полтора часа писала историю и заполняла журнал операционных протоколов. Ну Панин, ну гадина! Нашёл себе девочку-писаря. Скотина!

Около двух часов ночи она позвонила ему в кабинет.

— Да!

— Я так надеялась, что ты не возьмёшь трубку!.. Я всё написала. Подпись терпит до утра?

— Не терпит. Зайди.

Чтоб ты был здоров!

— Татьяна Георгиевна, я вам больше не нужен? — ехидно поинтересовался Панин, как только она прикрыла дверь, войдя в кабинет начмеда.

— Если вы о кесарской с поперечным, то она стабильна. Вы можете совершенно спокойно ехать домой, Семён Ильич.

— Ты прекрасно поняла, о чём я! Что это вчера было?!

— Уже позавчера, Сёма. Два часа ночи. Нормальные люди давно спят в своих кроватках, а не выясняют отношения, путая рабочее с личным, а тёплое с мягким. Так что позавчера-вчера было? У тебя внучка на автобусной остановке родилась? — Татьяна Георгиевна хихикнула и полезла в один из шкафов. Достала бутылку отменного коньяку, две рюмки и налила абсолютно равные порции. Одну рюмку передала Панину. — За тебя, мой дорогой.

Они выпили.

— Ты переспала с ним?! — чуть не взвизгнул Панин, так зверски жахнув об стол рюмкой, что у той отвалилась ножка.

— Сёма! Ты взрослый мужик. Руководитель крупного лечебно-профилактического учреждения. Семейный человек. Многодетный отец. Дед уже. А ведёшь себя, как пацан, тёлку которого видели «на раёне» с другим.

— А ты ведёшь себя как блядь! Как старая блядь! — злорадно прошипел Семён Ильич.

— Ты ещё забыл добавить прилагательное «одинокая», — безмятежно прокомментировала Татьяна Георгиевна. — Старая одинокая блядь. Вот так бы было правдивее. Мы, старые одинокие эти самые, Сёма, можем вести себя как угодно. И с кем угодно. Потому что мы никому ничего не должны.

— Я сколько раз тебе замуж предлагал!

— Ой, ну завёл шарманку… Не так уж и много раз, если ты решил заделаться счётной комиссией. Не так уж и много. И не так уж искренне предлагал.

— Чем ты вчера занималась?!

— Ну ладно. Правда, правда и ничего, кроме правды. Ещё позавчера я термоядерно кокетничала с интерном на нашей ежегодной вечеринке двадцать третьего февраля, которую мы проводим в изоляторе вверенного мне отделения обсервации. Затем мы с интерном покинули здание…

— Выставила меня на посмешище!

— Опять твои ненужные эмоции. Как я могла выставить тебя на посмешище? Если бы Варвара Панина кокетничала с интерном — это было бы действительно посмешище. В смысле — ты был бы выставлен на посмешище. Но Варвара Панина жена и мама. Больше у неё профессий нет… Пардон, теперь ещё и бабушка. Многостаночница. В отличие от меня, имеющей одну-единственную специальность: акушер-гинеколог. Разумеется, я понимаю, что вы, Семён Ильич, в качестве начмеда конечно же сильно беспокоитесь за моральный климат в коллективе. Но тогда вам самому в первую очередь необходимо прекратить никому не нужные и даже тягостные многолетние отношения с заведующей обсервационным отделением Мальцевой.

— Так я что, больше тебе не нужен?!

— Я так понимаю, в текущий момент времени вопрос о ненужности кого бы то ни было лично мне — становится просто-таки злободневным.

— И не ёрничай, пожалуйста!

— Сёма, для полноты картины тебе не хватает только руки заламывать. Кстати, что мы стоим, как два мудака? Ты не возражаешь, если я присяду на диванчик?

Татьяна Георгиевна шлёпнулась на диван и закинула ногу на ногу.

— А если ты будешь так беспредельно галантен, что позволишь мне закурить у тебя в кабинете, то я расскажу тебе, что было после того, как мы с интерном покинули здание. Именно на этом месте правдивого повествования ты меня перебил. Создаётся впечатление, что на самом деле ты не хочешь узнать продолжение.

— Кури! Пепельница сама знаешь где. Для тебя только и держу, между прочим!

— Как душевная щедрость! Какие милые разборки в два часа ночи в кабинете начмеда! Мечта любой женщины, что и говорить!

— Или ты прекратишь язвить, или я…

— Что ты?! Сёма, ну что — ты? — устало выговорила Татьяна Георгиевна и прикурила сигарету.

— Так что было дальше? Я хочу знать! — Панин опёрся на свой стол. Возможно, если бы он сел рядом… Но он не сел рядом. Он продолжал изображать обиженного любовника. Всё это напоминало плохо поставленную комедию.

— Дальше мы с ним пошли в кабачок. Потом ещё в один кабачок. А после — завалились к нему домой. Целоваться начали ещё в такси. Дальше помню смутно, но общее впечатление хорошее. Состояние моё было, что называется, удовлетворительным. То есть — полностью. От и до. Прям тебя вспомнила в лучшие твои времена, вроде нашей студенческой поездки в Карпаты.

Панин становился всё мрачнее.

— Ну а потом меня разбудил Маргошин звонок. В три часа ночи. Она спешила меня обрадовать — ты стал дедом. И ей было абсолютно наплевать, сколько времени, где я и с кем. Как, впрочем, всем вам, моим добрым друзьям, наплевать на собственно меня. Затем мы с интерном выпили немного кофе с коньяком, немного покурили и снова отправились в койку. Моё состояние было уже куда более осмысленным, чем во время первого сета. И могу тебе сказать, что в постели он просто замечателен.

Семён Ильич подошёл к Татьяне Георгиевне и…

— Ты хочешь залепить мне пощёчину, но никак не можешь занести руку? Не стоит, Сёма. Не стоит… Распишитесь в истории и в журнале операционных протоколов, Семён Ильич. После чего я, с вашего позволения, всё-таки поеду домой.

— Ты же выпила!

— Ой, я тебя прошу. Жалкая рюмочка коньяку. Сейчас зажую кофейными зёрнами и поеду. В три часа ночи в такую погоду ни одно ГИБДД паршивого щенка на улицу не выгонит.

— Тань, ты всё выдумала, да?

— Что всё?

— Ну всё вот это. Про кабаки и постель. Ты же специально, да?

— Я тебе ещё подробностей не рассказала. Ну, постельные опустим, раз ты не помнишь себя в Карпатах… Действительно, столько лет прошло, кто припомнит такие детали? Сейчас-то наш с тобой секс долгим и вкусным уже не назовёшь… Я про кухонно-кофейные подробности. С Марго по телефону я свистела голая. А интерн вынес мне свою рубашку. И кофе он мне варил, и коньяк наливал, и сигарету прикуривал совсем голый. Вот так вот.

— Ну точно всё выдумала. Чтобы меня позлить. Давай бумажки!

Татьяна Георгиевна молча кивнула на стол, где лежала история и журнал операционных протоколов. Молча встала, молча дождалась сигнатур Панина. И молча направилась к двери.

— Выдумала, да?! — крикнул Панин вдогонку.

Она, не оборачиваясь, пожала плечами. И молча вышла.

Примечания

4

ЧСС — частота сердечных сокращений.

5

Анатомо-функциональная несостоятельность рубца на матке — осложнение беременности и родов, связанное, как правило, с предыдущими операциями кесарева сечения. Может привести к тяжёлым осложнениям — разрыву матки, кровотечению, гибели плода. Во время беременности и родов женщины с рубцом на матке требуют тщательного мониторинга состояния нижнего маточного сегмента.

6

Дупликатура пузырно-маточной складки — листки париетальной и висцеральной брюшины.

7

Перитонизация — закрытие дефекта висцеральной брюшины, возникшего при хирургической операции, путём наложения серо-серозного шва. Многими школами акушерства и гинекологии необходимость перитонизации оспаривается. Но не русской.