Четвёртая глава
— Хорошо, просто Вова. Простите, просто Вова. Я знаю, что это выглядит так, как это выглядит. В лучшем случае — глупо. О худшем — даже думать не хочу, — Сашка набрала побольше воздуха в лёгкие, — но я вас вижу впервые. Хотя и подозреваю, судя по платью, обуви, плащу и ресторану, что мы знакомы не то чтобы слишком близко, но вполне достаточно для нового платья, обуви, плаща и японской кухни. Я не сумасшедшая… Была. Наверное. Теперь уж и не могу сказать наверняка. Потому что события последних дней напрочь, как выяснилось, вывалились у меня из головы. Вот.
Просто Вова, спокойно улыбаясь, присел за столик. К нему тут же подошёл Антон.
— Как обычно, — и, обращаясь к Сашке, — это многое объясняет. Мне действительно казалось, что вы немного не в себе. Но это не делало вас менее очаровательной. Напротив.
— Может быть, вы мне расскажете, что произошло? Мне ужасно интересно. А от ужаса я быстро трезвею. Что в данной ситуации было бы весьма некстати.
— С чего начнём?
— Со стружки.
— Ага, значит, с начала, — он нисколько не удивился.
— Да. И желательно поподробнее.
— Санечка, ты не возражаешь, если мы прежде выпьем?
— Я в ваших руках, просто Вова! — пафосно произнесла Сашка. — Простите, — быстро добавила она, увидав его выражение лица, — простите, пожалуйста, Владимир Викторович, я не хотела вас обидеть, честное слово. Вы мне нравитесь и, судя по всему, очень. Видимо, как и я вам. Иначе бы я не сидела тут вся такая распрекрасная и хмельная, с иголочки разодетая. Но…
— Перестань, Сашенька. Я всё понимаю. За твоё здоровье, детка.
«Детка? Ого! Нет, ну а чего ты ждала? Ты наверняка с ним уже переспала, чудес-то не бывает…»
Они выпили.
— Я возвращался вечером в город. Увидел на обочине шоссе девушку. На первый взгляд, слишком хорошо одетую, чтобы топать в одиночестве. Даже не так. Слишком правильно одетую. Да и не в одежде дело. Почему-то сразу было понятно — что-то случилось. Бредёт эдакий несчастный оленёнок…
«Дальше — лучше. «Детка». «Оленёнок». Хотя, кажется, ты именно этого всегда и хотела, разве не так? Или так сильно хотела, что уже хотелка поломалась?.. Нормально говорит. Со вкусом. Даже, кажется, приятно его слушать. Заткни свою бесконечную внутреннюю секрецию яда!»
–…и он явно не в себе. Темно. «Чудный» весенний московский то ли дождик, то ли снег. Я притормозил. Не то чтобы добрый самаритянин, но если кто-то прямо у тебя на глазах ищет приключения на свой зад… Симпатичный, к слову… Прости. Моя очередь просить прощения, да?
Сашка махнула рукой, мол, ерунда, продолжай.
— Если кто-то прямо у тебя на глазах нарывается на погоду, природу и прочие непутёвости, я не могу проехать мимо, как и любой другой более или менее вменяемый человек.
— Я спокойно проезжала, — бесцветно прокомментировала Сашка.
— Ты — женщина. Это другое дело.
— Не человек?
— Человек. Но не мужчина. Хорошо… Ты упрямая, как маленький ослик, и жуткая спорщица, это я уже успел понять, — он улыбнулся. — Как и любой другой более-менее вменяемый мужчина. Так лучше?
Сашка согласно кивнула.
— Пока я размышлял, как бы поаккуратнее около тебя остановиться, чтобы не напугать, и подбросить до города, вдруг, ещё даже не разглядев толком, понял, что безумно тебя хочу.
— Вот это оригинально.
— Не бабу вообще, а именно тебя.
— И тем не менее…
— И тем не менее — это правда. От тебя исходил какой-то совершенно безумный флюид. Пока я воображал себя эдаким благородным рыцарем, ты упала прямо лицом в грязь. Без паузы. Шла-шла и упала. Я выскочил, поднял… Даже мысли не было чего-то такого. Мол, пьяная, наркоманка. Ничего такого. Было только — схватить и не отпускать. Смешно?
— Обхохочешься. По обочине бредёт чёрт знает кто. Естественно, первое, что приходит нормальному мужчине в голову при виде такого раритетного зрелища, — это схватить подмокшее сокровище и не отпускать. Так это был снег? Я думала, что весь мир засыпало стружкой.
— Ты очень ироничная девочка. Это иногда злит. Но большей частью забавно, — как он ни старался, а скрыть властные нотки не получалось. Как будто Сашка уже была его собственностью. — Да, ты что-то шептала про стружку. Я усадил тебя в машину. Ощупал, прости, — руки-ноги целы, видимых повреждений нет. Пульс хорошего наполнения и напряжения, частота дыхательных сокращений в норме. Зрачки на свет реагируют.
— Откуда такая уверенность в нормальности дыхания и всём остальном? Ты врач? Нет, ты же ресторатор. Врачи рестораторами не становятся.
— Не врач. Потом… В общем, ничего такого неотложного. Решил, что от слабости. От усталости. От расстройства. Мало ли от чего девушки сознание теряют.
— Девушки лишаются чувств, — перебила Сашка.
— Ну да. Так красивее. Девушки лишаются чувств.
— Нет, ты не понимаешь. Я действительно лишилась чувств. И только потом потеряла сознание.
— Ладно. В общем, растёр мочки ушей, влил немного коньяка, у меня всегда в бардачке валяется. Пришла в себя. И говоришь… Нет, правда. Ни охов, ни ахов, ни испуга. «Здравствуйте, меня зовут Александра Александровна Ларионова. Можно я тут у вас посижу? Там стружка, я туда не хочу».
— Как же ты меня сразу в психиатрическую подстанцию не свёз?
— Ты была, с одной стороны, такая беззащитная. А с другой, знаешь, какое-то давление, напор. Как не от мира сего, буквально. И я потерял голову.
— Это нехорошо, — сказала Сашка.
— Да. Это нехорошо. Но я её потерял. Факт. Спросил, куда подвезти, а сам только и думаю: «Пусть скажет, что ей некуда ехать! Пусть скажет, что ей некуда ехать!»
— А я?
— Ты сказала, что тебе некуда ехать, и тут же собралась звонить какой-то Ирке. Но я больше всего на свете не хотел, чтобы ты звонила Ирке.
— Зря. Ирка хорошая.
— Да, ты говорила. Ещё ты говорила, что у неё муж Боря, дочка Юля и собака Джульетта и что как неудобно будет, если ты заявишься к ним на ночь глядя, тем более что у Ирки клиенты…
— Надеюсь, вы не подумали ничего плохого?
— Ты.
— Ты не подумал ничего плохого?
— Нет. Я просто хотел, чтобы ничего не менялось. Но ты всё равно куда-то позвонила, сказала, что всё кончено, искать и ждать тебя не надо, все свои проблемы ты отныне решаешь сама, из всех ситуаций выходишь самостоятельно. И ещё некоторое время что-то гневно бурчала себе под нос. Я ждал. Ты всхлипнула. Я дал тебе упаковку салфеток. Ты сказала, что они тебе не нужны. Я предложил поехать в ресторан поужинать. Ты согласилась. После я отвёз тебя к себе домой. Конец первой серии.
— И?
— И ты была очень хороша.
— В постели? — Сашка подбавила ехидства.
— Не только. Ты была весела, остроумна. В общем, восхитительна.
— Я совершенно не помню. Ничего. Ни твоего дома, ни того, что происходило. Ни себя. Последнее, пожалуй, самое ужасное. Странные какие-то симптомы для амнезии. Вылетает фрагмент, и ты, очнувшись, либо не помнишь, кто ты и что с тобой было от и до того момента, как ты воспринял себя, например, сидящим на стуле в ресторане. Хотя, логичнее предположить себя очнувшимся в больнице. Или в канаве. «Знахаря» смотрел?
— Что?
— Польский фильм такой. У знаменитого врача стресс. От него ушла любимая жена в день его триумфа. Не только сама ушла, но ещё и не менее любимую дочь прихватила. Он идёт в кабак, напивается. Или это только в кино все мужчины, испытавшие стресс, идут в кабак и напиваются?.. Все мои клиенты в такой ситуации, в смысле — проблемы с женой, шли в кабак и напивались. Ну, на то они и клиенты, а не мужчины. Но ни у кого из них после не было амнезии, эпизоды хмельного беспамятства не в счёт. Ко мне никто не обращался с амнезией. Только с недоразумениями в отношениях, несправедливо полагая их стрессом. Потому что с амнезией — это не ко мне. Уже к психиатру. А я — психолог. Ко мне приходили поговорить. И ждали, что от пары-тройки разговоров все их проблемы развеются сами собой. А не развеются — «плохой психолог». Современный мир переставил множество акцентов. Там, где исконно положено полагаться только на себя, теперь ожидают малобюджетного чуда. Прости. «Знахарь». Так вот…
— Я смотрел этот фильм. Хирург, очнувшись на обочине, не помнит себя.
— Да. Но я-то помню. Я — Александра Александровна Ларионова. Я могу рассказать тебе всю свою предыдущую жизнь до той заваленной стружкой обочины, и последние пару часов. А между — нет ничего. Это не амнезия. Это что-то другое.
— Какая разница, если ты жива, здорова и не попала ни в какую историю?
— Ты уверен, что я не попала ни в какую историю? Я, знаешь ли, замужем. Скорее была, правда. Идти действительно некуда — тут я была права. Или не хочется. Так не хочется, что уже и некуда… Но решают же как-то миллионы женщин такие проблемы, чем я хуже?!
— Тебе есть куда идти. Собственно, ты уже пришла, просто не помнишь.
— Это сказка для слабоумных девочек. Она, такая разнесчастная, падает мордой в грязь. Её подбирает прекрасный принц. Переодевает в платье феи. Они живут долго и счастливо и умирают в один день. Очень смешно. Готовый рассказ в «Космополитен». «Ягодные места». Не в смысле Евтушенко, а так, чтобы ассоциации. Много соплей. Немного суровости бытия в виде урезания и без того маленького бюджета, чтобы купить любимый шампунь. А потом — раз! — прекрасный владелец японского ресторана покупает ботильоны и предлагает крышу дома своего.
— Да, именно так всё и выглядит.
Они оба недолго помолчали.
— Ещё ты кричала. Во сне. Металась и плакала. Я разбудил. Ты так прижалась… Как будто именно меня искала всю жизнь. Потом мы всю ночь сидели на кухне и говорили…
— Я даже знаю, что мне снилось. Это всегда один и тот же сон, плюс-минус незначительная вариация. Кем я была на этот раз?
— В смысле?
— Я в этом сне женщина. Разная женщина, но всё время я. Один раз даже была… собакой. Всего один раз. Собакой-сукой. Странные ощущения. Всё. Больше никем не была.
— Женщиной. Про собаку ты ничего не говорила.
— Эти сны страшны. Даже не так. Они не страшны — бездонны… — Сашка закурила. — Как будто это не сон, а вечность. Только не метафора. Мол, так страшно, что время растягивается в вечность и бла-бла-бла… Нет. Просто — тупо: Вечность. Я там, на той стороне, с начала времён. И буду на той стороне до конца времён. Я не могу объяснить. Там, во сне, совсем иные категории. Нет ни пространства, ни времени, ни качества, ни количества. Сущностей тоже нет. Кроме меня. И того, кто на той стороне. Но и мы — не сущности. И тот нескончаемый поток скачущих лошадей. Но они тоже не лошади. Хотя они лошади. И пыль — не пыль. Хотя она пыль. И скалы — не скалы. И сумеречно не потому что вечер или там «трещина между мирами». Всё то. И всё — не то… Это как единый организм. Но не как у фантастов. Ничего такого, что известно в этом мире. Ничего такого, что можно придумать и тем более рассказать. Словами. Привязать к человеческой логике… Впрочем, наверное, я тебе всё это уже рассказала той ночью, которую я не помню, на той кухне, интерьер которой остался для меня за кадром.
Конец ознакомительного фрагмента.
