Мухтарбек Кантемиров

Татьяна Свичкарь

Это первая книга о легенде цирка, киноартисте, знакомом зрителям по фильмам «Не бойся, я с тобой», «В двух шагах от „Рая“», «Сказание о храбром Хочбаре» и многим другим, художественном руководителе первого в мире конного театра «Каскадер», почетном члене мексиканского клуба наездников «Чаррос Педригаль», знаменитом метателе ножей – Мухтарбеке Кантемирове.

Встреча

Поверивший в слова простые,

В косых ветрах от птичьих крыл,

Поводырем по всей России

Ты сказку за руку водил.

П. Васильев

1

Июнь пришел теплый, но пасмурный и ветреный. Почти каждый день шли дожди. Город стоял — погруженный в водопад зелени. Необыкновенно высока была трава. Ей навстречу спускались ветви деревьев, отягощенные листовой. И все это колыхалось, пахло пионами и дождем.

И все это было — юность, как и белое шелковое платье в розовых цветах, как и начавшиеся экзамены, которые волновали уже не сами по себе, а — преддверием дальнего пути.

За душою пока всего — сказка детства, потихоньку забывающаяся, да несколько книг и фильмов, ставших родными.

С книгами было трудно. Библиотека дедушки и бабушки, собранная ночными стояниями в очередях, и отрывом от семьи денег — «Я шесть лет ходила без зимнего пальто» — повторяла бабушка, — библиотека эта состояла в основном из классики. Но классики, которую признавал советский строй, которая — по большей части — входила в обязательные школьные программы.

Наша же литераторша Анна Николаевна, в преддверии пенсии окончательно разлюбившая детей и свой предмет, не умела показать очарование романа или повести в целом, но, препарируя, но, вычленяя отдельные отрывки, требуя их долгого «разбора», превращала уроки в подобие душевного изнасилования.

Те, кто не утратил все же любовь к чтению, разживались книгами как могли. Ряд авторов, благодаря Аннушке и «социалистическому реализму» — не воспринимался.

Юности хотелось иного корма для души.

«Консуэло» мне на два дня дала мамина знакомая, «Голова профессора Доуэля» пришла в руки в читальном зале, «Черный тюльпан» был куплен втридорога в одном из первых коммерческих книжных отделов.

С фильмами было еще хуже. Приходилось полагаться исключительно на милость телевидения и кинопроката. Что покажут…

Но расставаться с героями, которые уйдут вместе с погасшим экраном и неизвестно когда вернутся…

Я пробовала найти выход. Ходила на один и тот же фильм и пять, и шесть раз — пока не запомню наизусть. А дома брала тетрадь, и записывала кино — как книгу, чтобы читать и перечитывать.

Сейчас это в практике, в книги ложатся даже сериалы, а тогда — помню стопку клеенчатых коричневых и черных тетрадей, мою «библиотеку». Легко переносились на бумагу «Горбун», «Капитан», «Тайны бургундского двора», «Неуловимые мстители», «Не бойся, я с тобой».

Пройдет время, и большинство произведений, которые раньше вызывали восторг, покажутся слишком наивными.

Каждое такое разочарование в чем-то обеднит детство.

Но останется несколько героев, которые незримо будут рядом — всю жизнь. Их вспомнишь в трудные минуты. А быть может они — и определят судьбу? Кто-то — под их влиянием — увлечется, найдет свое дело.

«Не бойся» в те годы стало для мальчишек экранизированным пособием по боевым искусствам, метанию ножа.

Девочек привлек романтический сюжет, и образ главного героя. Симпатии в большинстве отдавались не сладкоголосому Теймуру, коему бедность мешает жениться на любимой девушке. Но его другу, который — и в этом перипетии сюжета — помогает певцу невесту обрести. Человеку, не только физически совершенному, но главное — доброму и в каждом поступке — благородному. «Помните Рустама из фильма «Не бойся, я с тобой? — напишет одна из таких выросших девочек, — если бы все были такими как он, мир был бы просто прекрасен и великолепен»

Позже известно станет, что роль была написана специально на Мухтарбека Кантемирова.

А в том далеком, ветреном июне — я сижу в нашем старом саду, и пишу первые рассказы.

Еще не зная, как примут их, я верю, что в мире есть человек, который все понимает. И можно ступать на этот путь, тяжелый и волшебный — и идти по нему.

2

С той поры прошло больше двадцати лет. Только раз за это время удалось косвенно — пересечься с Кантемировыми. В середине восьмидесятых их труппа выступала в Куйбышеве.

Мухтарбек тогда уже ушел из цирка, но на афише значилось «Джигиты Кантемировы».

Думалось, что и он непременно среди них.

Помню ледяной зимний вечер. Воздух был прозрачен и будто плотен от мороза. Дыхание перехватывало, и уже не любоваться мерцающей огнями площадью — те, у кого были билеты, торопились войти в фойе цирка.

Холодно было и там. Клоуны в костюмах с короткими рукавами мужественно не торопились — фотографировались с публикой, сажали на колени детей.

В киоске продавали вырезанные из дерева, раскрашенные черно-белой краской фигурки, изображающие Олега Попова.

В зале, прямо передо мной — на ряд ниже — села женщина, которая десятью минутами позже, когда начнется очередной номер, вздохнула — и встала. Луч света лег на нее — и она спустилась на арену, к своим собакам.

Джигиты выступали последними. Манеж сразу показался тесным: кони, мужчины в черных бурках и белых папахах, плывущее над одним из всадников алое знамя.

Но если другие номера производили впечатление рукотворности, работы на публику, то все, что делали конники — казалось естественным и даже необходимым. Сколько раз видено в кино — свесившись с лошади, будто убит — спасается в бою всадник. А так он стреляет, так — уходит от погони.

То, о чем прежде рассказывали фильмы, теперь давала жизнь, подтверждая, что есть — герои.

3

Но встретиться с ними лицом к лицу?

Хлопотливый редакционный день был заполнен мелкими неурядицами. Последней каплей стало неосторожное движение кого-то из коллег — и я уже вытираю клавиатуру компьютера, залитую кофе.

И как раз в эти минуты в электронный почтовый ящик приходит пресс-релиз.

Рядом с нами, в двадцати минутах езды, в поселке Поволжский будет проходить фестиваль, и почетным гостем на него приглашен — Мухтарбек Кантемиров.

4

Мы с дочкой бродим по фестивальной поляне. Здесь на левом берегу Волги песок и сосны. У сосен особый запах — хвои, смолы, нагретой солнцем коры. Народу на поляне уже полно, но закрой глаза и кажется, что никого больше нет. Ты и природа.

Тесно стоят палатки: ребята — организаторы и гости — приехали сюда с ночевкой. Тянет дымом от полевой кухни: варят гречневую кашу с тушенкой. Юноши поворачивают над угольями шашлыки, и на запах жареного мяса тянется разом оголодавшая публика… Поодаль продают сувениры — толчется народ и там.

В такой толпе — увидим ли? Узнаем? «Войдем ли дважды в ту же реку», повторится ли впечатление детства — от фильма?

То и дело пробегают, торопятся девочки — в сарафанах, в венках. Им выступать сегодня. Фестиваль называется «От славянских истоков к русской культуре».

Поэтому почти тут же, нос к носу мы встречаемся с Володей Владимировым.

Когда-то мы вместе учились в университете, на истфаке, и по окончании Володя, как все мы, пошел учителем в школу.

Но потом голову ему закружила Индия, он увидел сон о близком конце и уехал, чтобы умереть не просто так, а восточным монахом. Восхитился Саи-Бабой — «в этом человеке столько любви!». Снова ощутил вкус к жизни, вернулся — и взялся за русские истоки. Играет на гуслях — единственный гусляр в области — и приглашен на фестиваль, так как на редкость вписывается в программу.

— Танечка! Можно тебя обнять?

Но мы с Аськой приехали сюда за одним:

— Володя, ты не слышал — почетные гости будут? Ничего не срывается?

— Не знаю? А зачем нам почетные гости — и без них хорошо. Ты посмотри…

Смотрю. В центре поляны, где наскоро выстроена деревянная ограда, изображающая древнерусскую крепость — прямо у ворот этой ограды стоит машина. Никому бы прямо сюда подъехать не разрешили, кроме… неужели?

Можно ли — среди ответственных лиц — узнать человека, стоящего к нам спиною?

Первое движение, поворот головы, и сомневаться невозможно уже… Неповторимое благородство черт, порода, кровь — за послереволюционные годы почти исчезнувшая, ныне — и за всю жизнь можно не встретить…

И та грация движений, которую природа изначально дала человеку, как своему творению — хищная грация — возведенная в одухотворенную пластику.

Чиновники не отпускают его от себя — разговоры, смех, но это не может быть долго, потому что фестиваль вот-вот откроется. Уже подбегают к Мухтарбеку Алибековичу те, кто знаком с ним по предыдущей встрече. Доверчиво, не сомневаясь, что их встретят — с радостью. И его — столь же радостная — готовность к общению. Он легко приобнимает за плечи одного, другого… Улыбка не сходит с лица. И эта детская улыбка отражением ложится на поднятые к нему лица.

— Знаешь, кто это? Помнишь, фильм «Не бойся, я с тобой»? — мечтательно шепчет стоящий рядом парень — своему спутнику, мальчишке лет десяти, — Конечно не помнишь (уже снисходительно) Мал еще… Подрастешь — посмотришь.

Как всегда в таких случаях, не отрегулированной оказывается аппаратура. И когда чиновники обращаются к народу с обязательными речами — о значении мероприятия, и о поддержке его другими чиновниками (кукушка хвалит петуха), их голоса звучат пронзительно громко.

Представлять каждого выходит девчушка в национальной одежде. И Кантемиров сразу замечает, что непривычен ей длинный сарафан, с которым надо совладать на ступеньках, ведущих на сцену. Не запнуться. И он каждый раз подает ей руку: взойти, спуститься…

Наконец объявляют (чуть с заминкой, непривычный титул — после на «автопилоте» выговариваемых депутатов и заместителей) — Председателя гильдии каскадеров.

И его глуховатый голос, самое короткое выступление:

— Я представляю здесь каскадеров Москвы. Собственно — всей России… И делаю это с радостью… Это хороший праздник… Он пройдет, а в следующий раз мы приедем и привезем — у нас есть — двадцать достойных лошадей. И покажем вам большое представление. А сейчас — с Богом!

Он в протяжении дня еще не раз повторит это — «С Богом!».

Дома потом спросят: «Ну, как? Столько лет прошло — не разочаровалась?»

Это трудно объяснить.

Нет, чувство к разочарованию — обратное.

Человек стал к небу ближе. И еще больше за него болит сердце. Холодно, ветер, а он — в легком костюме… Поднялся на сцену — и чуть задохнувшийся голос. Не болеет ли?

Трепетное, щемящее чувство.

Он спускается, слегка прихрамывая, и начинают подходить те, кто только сейчас его увидел. С маленькими коричнево-пестрыми программками, за автографами.

Он достает ручку, и — нет бы, повернуть девчонку спиной, приложить бумажку, поставить закорючку, чтобы как можно большее число поклонников подписями удовлетворить. Он идет с программками к краю сцены, устраивает их на досках, как на столе и пишет. Пишет каждому.

Уважение к обратившемуся человеку. Желание и это дело — памятную подпись — сделать как можно лучше.

К нему идут девочки с фотоаппаратами — можно ли сняться вместе? И поочередно он становится с каждой, приобнимает — подружка щелкает. Будет храниться дома снимок, и глядящим его — поверится в дружбу изображенных на кадре…

Подходит к нему и совершенно пьяный парень — с красным лицом, и глазами — какими-то особенно прозрачными. Видно, что соображает он уже немного. Заплетающимся языком он хвалит «Не бойся», говорит, что с детства в восторге от этого фильма.

Мухтарбек и ему отвечает ласково, треплет по плечу.

Перед сценою огорожена площадка, где сидят приглашенные, которым быть сегодня — судьями действа. Кантемиров не сразу проходит туда. На протяжении несколько номеров концерта он стоит у ограждения, и готов быть здесь и дальше, но одна из девушек приносит стул и ведет его к судьям. Усаживает.

На сцене пританцовывает с ложками и гармошками — фольклорный ансамбль.

Увлеченный ритмом, на судейскую площадку выбегает мальчишечка лет двух. Музыка зовет в танец. Там — толпа, а тут — трава и простор. Малыш закидывает голову, раскидывает ручки, он кружится, он — летит.

Эту прелесть ребенка, счастье его, вскинувшего глаза к небу, заметил сразу — если б был тут — наш фотокорр Андрей. И присел бы рядом с аппаратом.

Никто кроме не обращает внимания — ну, подумаешь, выбежало дитя… Но Кантемиров видит. И его улыбка уже не ложится в слова — любующаяся, сияющая неповторимой добротой.

Он видит и отмечает все.

Ясное, незамутненное восприятие мира, цепкий взгляд….

Взгляд, который меж тем — и это удивляло прежде на фотографиях — может мгновенно становиться отрешенным. Человек ушел в себя.

Дух творчества и вдохновение не покидают его ни на миг, живут с ним, в нем…

Концерт идет с перерывами. В стороне расположено ристалище. Там можно метать ножи — и даже состязаться в этом.

А за сценой — совсем небольшая площадка, одна мишень. И свои силы тут пробуют наши vip-персоны. Мальчишеский ли азарт, роскошь ли поупражняться в этом искусстве, когда рядом стоит такой Мастер?

— Спокойно… спокойно… Абсолютно идентично броску камня, — говорит Мухтарбек, — Ничего, ничего… Не смущайтесь. Потихоньку пойдет. Как будто камень бросили — и все…

Нож отлетает и бесследно исчезает в траве.

— Миноискатель нужен, товарищи! — звучит глуховатый голос, — Ребятки, (детям, что поблизости), когда метают ножи — отойдите, чтобы вас не задело. А вы — спокойнее. Помните — камень… Молодец! Последний бросок — очень хороший… вот, браво!

Оберечь и ободрить каждого.

Звон падающих ножей.

Ветер.

— Ножи сдувает, — жалуется кто-то, — Неудобно перед Кантемировым.

— Ну, хорошо, давайте я еще раз покажу, — Мухтарбек стоит на невидимой черте. При всей доброте голоса — грозная пластика воина, от которого нет обороны. Движется только рука. Бросок-бросок-бросок. Привычную молниеносность он старается сделать для других — уловимой.

И только потом все переводят взгляд на мишень. Те ножи, которые в других руках летели куда угодно — вверх, вниз, вбок, плашмя и рикошетом — сейчас сошлись в одном месте. Стальной букет.

В этот раз не пробовали такого, но что чувствует человек — стоящий у щита живой мишенью? Из воспоминаний актера Льва Дурова, найденных в Интернете: «Я держал в зубах огурец, а он рубил его на салат. Стоял у щита, а он метал ножи, и они входили в дерево вокруг моей головы. А мне было спокойно»

С тем же спокойствием стояла, верно, Лариса из «Бесприданницы», когда Паратов стрелял в часы, что она держала в руке: «Да разве можно ему не верить?»

— Не надо пробовать совладать с ножом — силой. Он должен лететь — спокойно, свободно. Как женщину, элегантно, нужно держать его. Но — крепко. Помните…

И не оторвались бы от завораживающего действа те, кто окружил Мастера, но зовут уже смотреть концерт, и судить — батальные сцены.

«Випы» и гости занимают места на площадке.

Интересны ли Кантемирову народные песни под скверное звучание аппаратуры, когда верхние ноты обязательно становятся визгливыми?

Но он не только гость, чтящий традиции, правила поведения: в данном случае — вежливо слушать хозяев. Он артист — к любому творчеству — относящийся неизменно, со всем доступным ему уважением. Сцепленные у подбородка пальцы, улыбка…

Отдать, что только можно… Все свое внимание, оценку — всегда благожелательную, передать мастерство, одним присутствием своим пробудить у других — вдохновение.

А что можем мы?

Только стараться — беречь. Как один из друзей в 41-м году о Марине Цветаевой: «Этот дорогой инструмент пострадал от всех дорог…»

Стараться оберечь его путь.

Помоги нам, Бог, в этом

5

Увидев на фестивале, сколько людей добивается внимания Кантемирова — я так и не решилась подойти, чтобы познакомиться и поклониться за радость, подаренную в детстве.

Тем более, что это была не просто недолгая радость от хорошего фильма.

У каждого пишущего человека есть то, что помогает ему в трудную минуту, когда нет вдохновения, и работа не идет. Для одного — это стопка чистой бумаги, для другого — любимая книга.

Мне, да, наверное, не мне одной — желание писать дает любая информация, любое упоминание о Мухтарбеке Кантемирове. Образы, созданные им в кино, послужили прототипами героев моих первых рассказов.

Но в городской библиотеке о Кантемирове нет почти ничего — несколько строк в книгах о цирке. Немного удается найти и в Интернете. Те, кто начнут «листать» сайты, узнают, что Мухтарбек создал первый в мире конный театр «Каскадер», что он непревзойденный мастер в работе по коже, что мальчишки со всей страны приезжают посмотреть, как он метает ножи.

Но голос самого Мухтарбека в этих публикациях почти не звучит — отдельные короткие ответы журналистам.

И все же долгие поиски вознаграждены: на одном из осетинских форумов, когда речь зайдет о Кантемировых, девушка напишет «Я пресс-секретарь дяди Миши».

Можно ли пройти мимо того, что дает судьба?

На мое письмо Марина Мерникова откликается сразу. Да, она передаст дяде Мише статью о тольяттинском фестивале. Нет, он вовсе не высокомерен и терпеть не может, когда из него «делают икону». Такой же человек, как все, только « которого очень многие любят»

А через несколько дней Марина напишет: «Будете в Москве, приезжайте к нашим в Новогорск. Никто не против, все будут только рады»

6

Уже в поезде я ругаю себя последними словами. Замысла книги о Кантемирове еще нет, вернее нет уверенности, что хватит таланта и сил на большую эту работу.

Но хоть что-то ведь расскажу о нем!

«Если удар готовишь одиннадцать лет, то не промахнешься» — скажет Волкодав, герой фильма, в котором играл и Мухтарбек Кантемиров.

Если четверть века мечтала написать о человеке — не будет же встреча с ним совсем напрасной?

И вот я тащу сумку по новогорской аллее. Именно тащу, потому что ноги не очень-то идут. И руки что-то плохо слушаются. И голоса нет.

Все происходит, как в статье, написанной мальчишками, перед тем побывавшими в Новогорске.

…«Пройдя еще метров двести, мы вышли на дорожку, ведущую к длинному ангару. Около входа в здание расхаживал высокий мужчина, а рядом вились несколько собак. Заметив нас, он приподнял вверх руки и радостно крикнул:

— Ну наконец-то добрались!

По-отечески обняв нас, Мухтарбек Алибекович пригласил нас в дом.»…

Видимо в традиции хозяина — встречать гостей. Прохаживается у входа в низкий желтый дом добротной постройки — седой человек в светлом костюме. Время от времени силуэт его скрывают березы, на которых зелень листвы уже сменяется золотом — преддверие осени.

Наклоняется то к одной собаке, то к другой. Собаки черные, большие, пробежка их тяжела.

Ну, Господи, благослови — подхожу и я.

— Здравствуйте, Мухтарбек Алибекович!

Следующие четыре дня полны — переполнены! — такими яркими — до болезненности впечатлениями, что еще долго по возвращении я буду мысленно жить в Новогорске. Вспоминая множество моментов, понимая, что они не должны уйти в небытие.

7

Небольшая табличка, отливающая золотом, у входа в дом — «Конный театр «Каскадер». Этот дом — весь, с конюшнями, что по другую сторону, и есть сейчас — театр.

Директор Анатолий Клименко, художественный руководитель Мухтарбек Кантемиров, Наташа Догадина — его ученица и правая рука, и несколько человек: артисты и конюхи…

Остальные — о которых Марина Мерникова написала чудесные «Байки» — работают пока в других местах. У всех семьи, регулярная хорошая зарплата — насущна.

Но они ждут, что «Каскадер» вновь наберет силу, и вернутся сюда.

Долгие годы театр не может обрести постоянного места. Чтобы и сегодня, и завтра, и через год — на одном манеже. Чтобы не сомневаться: подготовленный спектакль, которому отдано столько сил — придет к зрителю. Чтобы зрители всей Москвы знали — где «Каскадер», и ехали туда, как на праздник.

Отец Мухтарбека — легенда цирка, Алибек Кантемиров, заложивший основу цирковых конных номеров, и конных трюков в кино, не завещал сыновьям прямо — создать подобный театр.

Но мечтал: все на что способны лошади, все богатство артистической работы — можно раскрыть только так. Театр — ярчайшее впечатление для зрителя, превыше цирка!

И Мухтарбек — годы, когда достиг наивысшего мастерства — отдал созданию театра, постановке спектаклей, не имеющих аналогов в мировой культуре.

Воплотить папину мечту!

«Каскадер» триумфально принимали не только в России — в Европе! Но 90-е годы, когда все менялось в нашей стране, и менялось на этом этапе — к худшему, держали театр — на грани выживания.

Где зимовать лошадям? Что заплатить артистам? На какие деньги покупать костюмы и реквизит для спектаклей? Чиновники от театра открещивались — не наше ведомство!

И у артистов, чье дело — творчество, стало делом — добывание хлеба насущного.

Только в последние годы, когда театр переехал на территорию учебно-тренировочного центра МЧС, к спасателям — благодаря стараниям Анатолия Клименко — появились деньги на стройку, проснулась надежда.

Уже отведен участок, подписаны бумаги, вот-вот заложат котлован.

Будет крытый манеж, и можно пригласить артистов, ставить спектакли — у Мухтарбека столько задумок! — дал бы Бог время и силы хоть часть из них воплотить. Будет манеж — и воскреснет «Каскадер».

Для Мухтарбека это дело чести — имя Кантемировых должно отождествляться с первым конным театром, как отождествляется оно с джигитовкой, с самой сущностью ее.

Но не от него сейчас зависят сроки — от спонсоров и чиновников, от бумаг, строительной техники и рабочих рук. Ему — дождаться! Он ждет почти двадцать лет.

«Манеж-призрак», «мечта о манеже» — общая мечта витает в воздухе и вот-вот должна превратиться в реальность!

А пока…

Заходишь в дом, где сейчас театр: в коридоре полутьма, прохладно. На стенах развешаны

тяжелые щиты, здесь же реликвия — пожелтевшая первая афиша «Легенда о Золотом Руне и вечной любви». Тесно, в ряд — снимки: артисты, сцены из спектаклей, фильмов…

Мухтарбек живет здесь почти постоянно, лишь изредка уезжая в Москву, чтобы навестить семью.

Дверь в его комнату остается открытой.

«У нас дверей не запирают»…

Хотя в этой комнате человека можно закрыть — и ему никогда не будет скучно. Можно переходить от фотографии к фотографии, благоговейно касаться ножей, мечей… разглядывать корешки книг.

«Мише на память о нашей дружбе» — портрет Юрия Никулина просто прикреплен к одной из полок. Без рамы, без стекла. Здесь все живое.

Любимая собака — черная Асанна, Асенька без раздумий забирается на кровать, крытую шерстяным клетчатым пледом. И дремлет, готовая ждать хозяина столько, сколько нужно.

Отгорожен кухонный закуток. Здесь пахнет нездешними приправами. И тут волшебно готовить. Резать хлеб на столе, к которому прислонены — мечи. И не знаешь, для кого варишь. Может быть, в двери войдут — семь богатырей?

8

Вот Мухтарбек идет в спортзал, он же — мастерская. Он — замечательный шорник, мастер, который делает все: седла и уздечки, стеки и волчатки, кнуты, которые век служить будут, и оклады икон, кожаные, но с таким тонким, почти ювелирным тиснением, «чеканкой» — как здесь говорят, что ахнешь и не сразу посмеешь взять в руки драгоценную работу художника.

В глубине спортзала, над столом горит маленькая лампочка. Мухтарбек включает приемник, чтобы тихо играла музыка, берет заготовку, одевает очки…

Мягкий свет лампы, короткие частые удары молотка. Светлые глаза Христа с Туринской плащаницы — картина над головой.

Заглядывает на минуту друг:

— Подать инструмент? Зачем сам встаешь?

— Да я еще не знаю, что хочу сделать.

— При-и-думаешь.

Проходится губкой. Снова точные удары маленького молотка. Тянется узор. Будет у Казанской кожаный оклад кантемировской работы.

С усилием руки идет нож — и изящнейшее окошечко для иконы прорезано.

Кладет, то, что стало из пластинки, из формы — произведением искусства — сохнуть.

В этот мой приезд нам удается говорить немного и как раз тогда, когда Кантемиров работает. Он рассказывает о детстве и о войне, о суровой школе цирка и лошадях — обо всем очень доверительно и просто. Далекие годы и день сегодняшний удивительно переплетаются в одно целое, имя которому — Мухтарбек.

У него мало свободных минут для разговора — зовут выступать, посетить то или иное мероприятие, постоянно приезжают гости — и всех надо принять, вложив в это душу — тепло, по-семейному.

И надо ездить лечиться, потому что после всех травм, что были в жизни, нет уже места, которое бы не болело… Он бы и терпел, да не могут терпеть друзья, и покупают ему дорогие процедуры, которые может быть — принесут облегчение?

И почти всегда — сидим ли мы в комнате или в спортзале, он рассказывает, а я пишу — мы слышим звон падающих ножей. Приехали мальчишки, или уже кто-то поопытней. Стоят у стенда, метают. Может, Мухтарбек подойдет, даст совет? У кого можно научиться лучше! Так перенять хоть малую частичку мастерства…

Но еще ценнее сохранить то, что рассказывает Кантемиров — весь путь их семьи. Путь триумфальный в середине века, и годы забвения, и через все это — «огонь, воду и медные трубы» — его спокойную, полную достоинства поступь, его несклоненную голову: во имя памяти отца, во имя сбережения великого дела.

Показать, чего стоит союз человека и лошади! Что может конь — от спасения жизни всадника до создания одухотворенных театральных сцен, от лиризма которых перехватывает горло…

Мы договариваемся о новой встрече.

В ноябре! Он обещает рассказывать дальше…

И уже ноябрь, собрана дорожная сумка, главное в ней — диктофон с кассетами. Но за несколько дней до отъезда — звонок Кости Ежкова, руководителя студии «Коловрат»:

— В Новогорске несчастье. На Мухтарбека рухнул конь. Жив, жив… Травма тяжелая… Нет, не в больнице. Там, у себя лежит…

Более подробно удается узнать вечером, у Наташи Догадиной. Она рассказывает, как готовились они к ноябрьскому параду, где Кантемиров должен был изображать Георгия Победоносца.

И — конь оступился и рухнул с возвышения — вместе с Георгием и прямо на него.

— Хуже бывало, — говорит Наташа сдержанно, «охов» и «ахов» она не любит, — Отлежится дед. Ты подожди недельку-другую.

Но в голосе самого Мухтарбека — боль явная.

— Танечка, сломано ребро. И Асуан — головой меня ударил… Прокатился по мне… Если бы не шлем с иконой… Шлем спас.

Мы откладываем встречу до весны.

Однако работа уже не отпускает душу, и, не смотря на вынужденную паузу, я стараюсь собирать новый материал. Выписываю книги и фильмы, связанные с династией Кантемировых, блуждаю в Интернете, пытаюсь списаться с людьми, знающими Мухтарбека.

И все крепнет наша дружба с Мариной Мерниковой.

9

Марина становится — я не скажу — моей правой рукой: в дальнейшем мы идем плечом к плечу. Она также загорается идеей рассказать о Кантемирове и театре.

Нет письма, на которое она бы не ответила, и просьбы, которую бы не исполнила! Марина записывает рассказы артистов, и пишет сама — «Байки конного театра «Каскадер». Трудно подобрать лучшее чтение, чтобы представить себе внутреннюю жизнь театра. Прочти их — и артисты становятся родными уже людьми, и без заминки узнаешь каждого из них в записях выступлений.

Этот богатырь со светлыми волосами, разбросанными по плечам, Костя Никитенко — он собирал камни, которые теперь разбивают молотом у него на спине — на бордюрах новогорских аллей.

А та девушка с флагом, венчающая пирамиду несущихся на лошадях всадников — Надя Хлебникова, которая боится крыс, и при виде их готова залезть на потолок и притвориться липучкой от мух…

Не патетика, но живая театральная жизнь.

С Мариной мы знакомы заочно — почти год, но в этот приезд впервые должны увидеться.

Она будет встречать меня на «Планерной», и мы поедем в Новогорск вместе.

Ночь в поезде позади. За толстым, пыльным стеклом вагона медленно проплывает перрон.

Конев бор. Местечко, от которого до Москвы — часа полтора.

В Коневом бору: бор — есть, коней — нет, но само название — как преддверие того, где скоро быть: у Мухтарбека Кантемирова, среди друзей и лошадей.

И вот уже залитый утренним солнцем перрон Казанского вокзала. Каждый раз я вижу только «подземную» Москву. Прямо у перрона — вход в метро, гулкая бесконечность эскалатора, шум поездов внизу, льющаяся река людей на подземных переходах. Сколько там еще станций по карте?

А, вот уже «Сходненская», которая — навсегда — песней студенческих лет…

«Далеко до Сходни

Не поспеть сегодня…»

И, наконец — «Планерная»…

Медленно всплываю на эскалаторе — где Марина? Может — та молоденькая девушка? Нет — равнодушно скользнула взглядом по моей «условленной» голубой куртке. А может та, у стеклянной двери?

Оглядываюсь: на маленькой площади — нету. Опускаю сумку у остановки, откуда уходят маршрутки в Новогорск. Обидно, вон белая «434» — ая отъезжает.

И почти сразу:

— Таня?

Высокая, тоненькая, грациозная девочка. Черноволосая, улыбчивая…

— Мы встречаем тебя на машине. Пойдем — там Вовка.

Вовка — брат. Фотограф сейчас, он несколько лет был каскадером в театре.

Мальчишка тогда — он и увлекался опасностью по-мальчишечьи. Хотя во многих, почти во всех каскадерах остается что-то детское. Кто — разумный и взрослый — сунет голову к черту в пекло?

Марина писала, как он впервые участвовал в спектакле.

«Не знаю, что он чувствовал при этом, но, думаю, волновался ужасно. Вначале он выезжал в «гусарском» блоке на большом вороном раздолбае Грассе. Грасс тоже волновался и не очень хотел туда, где пиротехники нарочно для него приготовили много приятных сюрпризов. После удачной битвы наших с ненашими (французами, очевидно), Вова «заваливал» Грасса вместе с еще тремя всадниками, и тут они внезапно появлялись из засады верхом. Грасс покладисто завалился — и это была Вовкина маленькая победа.

Дальше проходил наш любимый «красноармейский» блок, в котором кони Лурик и Осман вывозили на поле легендарную театральную тачанку с пулеметом. Накануне ее бдительно осмотрели искусствоведы в штатском, которые вежливо предупредили, что если наш пулемет хотя бы один раз «выстрелит» в сторону правительственной трибуны с мэром и Президентом, они разбомбят нафиг нашу тачанку вместе со всеми Лужниками.

Красноармейцы должны были долго стреляться и обмениваться ругательствами с белогвардейскими казаками, а затем Вовка должен был падать с тачанки и гореть. С этой целью его обрядили в толстую войлочную шинель и зарядили пиротехникой. Подготовкой трюка занимался дядя Саша Гиз. Ну то есть, Вовка, с его пиротехническим образованием, и сам знал «как надо», но уйти от авторитета папы Гиза было невозможно. С этого и начались неприятности. Как говорил потом Вовка — батарейки были севшие и поэтому заряд не сработал.

И вот картина маслом: по полю с гиканьем несется припозднившийся казак, его настойчиво догоняет красноармеец в съезжающей буденовке, они о чем-то совещаются и разъезжаются. В это время там же бежит по летней жаре, заплетаясь в полах длинной зимней шинели, непонятный заблудившийся красноармеец с обиженным лицом. Куда и зачем — непонятно. Раздается взрыв, но наш герой почему-то не загорается. Однако — куда деваться — достает из кармана большую зажигалку и пытается себя поджечь сам. В этом ему безуспешно «помогает» соседний конник с факелом. В общем, так и выбежал из круга Вовка, не выполнив для зрителей акт самосожжения. Папа Гиз потом долго ругался, что он тут вовсе ни при чем, и что Вовка сам во всем виноват, а тот шипел: «Шоб я еще раз….да кого-нибудь послушался…» Ну а окружающие… окружающие просто в голос стонали от смеха, и до сих пор периодически вспоминают этот акт публичного самосожжения каскадера.

Сейчас Вовка сам вспоминает этот эпизод со смехом, и говорит, что такого адреналина, как на стадионе перед сотнями зрителей, больше не испытывал нигде»…

Вова как-то даже пытался поджечь Марину, чтобы и она «погорела», и хлебнула адреналину, не внимая дружному — остальных каскадеров: «Это же девочка!»

Какая же девочка — сестра! Родная душа. Так дать ей почувствовать…

А вот и Володя. Красивый, высокий, в легком смущении — доброжелательность. Он помогает загрузить в багажник сумку

— Там ничего сильно бьющегося?

Нет. Там только невыносимо благоухают копченые жерехи, купленные на Сызранском вокзале, «волжский» подарок….

Брат с сестрой живут порознь, видятся не каждый день, поэтому путь для них — повод поговорить. О чем угодно: хоть о дороге, при подъезде к Новогорску — ближний загород — вьющейся серпантином. И Вова рассказывает, как пролетают тут газельки, «визжа пассажирами».

Им говорить, а мне — настраивать душу на встречу…

Почему-то — не смотря на всю доброту и простоту Мухтарбека Алибековича — не можешь освободиться от этой внутренней робости. Он — всегда вершина. Но будешь ли соответствовать? Не изменился ли ты сам внутренне, не стал ли хуже? Не будет ли ему с тобой тяжело, не утомишь ли?

И сыграть тут нельзя…

— Он хороший интуит, как все лошадники, — Наташа Догадина найдет простые слова.

Но его умение почувствовать собеседника, заглянуть ему в душу… В этом он больше, чем «лошадник», здесь уже что-то свыше.

10

Марина как старому знакомому улыбается солдату, что дежурит при въезде на территорию учебного центра МЧС.

И нам позволяют проехать по припорошенным снегом дорожкам — до самого дома…

Вова первый захватывает сумку, и мы спускаемся — ибо вход в дом — спуск.

Широкий полутемный коридор, где помнишь каждую фотографию на стенах

И вот…тяжелые, чуть шаркающие шаги, и глуховатый голос, приветствующий — брата с сестрой…

— А где здесь девушка Татьяна?

Девушка Татьяна притихает за Вовкиной спиной, так как в последний миг выясняется, что настроиться она все-таки не успела.

Все же, конечно мы здороваемся. Но — первый взгляд и — боль: сколько сил отняла у него эта зима! Как утомлен! Хворает?

Однако, еще раньше Кантемирова в коридоре оказывается парень, о котором — Марина:

— А это Олег. Ученик. Я его пригласила, потому что он так расслабляющее действует…

Кто видел фильм «Возвращение Странника» — тот Олега не может забыть. Всего несколько минут он в кадре — но каких! Стоит у стенда. В него метают ножи. В последний миг он легко отклоняется — уходит.

Летящий нож, его — взгляд не можешь оторвать — будто замедленные обороты в воздухе, и когда он почти у самого лица — скользящее, небрежное даже движение Олега. И нож глубоко входит в дерево на том месте, где только что была его голова.

Но не только это мастерство завораживает, но и удивительное сходство — молодой Высоцкий.

Поздоровавшись, Кантемиров возвращается к работе — ненадолго! Доделать надо!

А мы собираемся за столом в его комнате, как в кают-компании.

Здесь тоже почти ничего не изменилось.

Ткнулась носом, проверяя — кто, вспоминая — Ася. Ей сейчас не очень до нас. Щенки подрастают и уже осложняют жизнь. Ася в заботе: как хоть ненадолго сбежать из «детской»?

На полу, у кухонного закутка — корзины с овощами, банки с фасолью. Попытка запасов, но из-за многочисленных гостей они тают — так быстро!

«Расслабляющедействующий» Олег ставит чайник.

У него в запасе множество историй о Кантемирове, которые он рассказывал не раз. «Пластинки» — говорила Анна Ахматова, и спрашивала: «А я вам не ставила эту пластинку?»

Марина их — до слова знает, но тихо сидит рядом, понимая, как увлекательно все это мне.

Появившийся на миг в дверях Мухтарбек делает Олегу знак: «не распускай хвост, сынок…»

Они называют друг друга: «сынок», «отец»

— Но как вы познакомились?

— На мероприятии. То есть, я и раньше знал Кантемирова, конечно. Смотрел «Не бойся, я с тобой». А тут нас представили друг другу — и несколько минут мы говорили. Всего несколько минут. К нему же сразу подходят: одни, другие…

Прошло время — и мы опять встретились, на другом мероприятии. Ему говорят, кто я, а он узнал: «Я помню….»

С тех пор мы созванивались: как самочувствие и прочее?

Тесное сотрудничество у нас началось, когда Костя Никитенко — его ученик, уехал заграницу. У Мухтарбека тогда была «черная» полоса — одно за другим: смерть брата, потеря ученика…

Он осиротел. И я попытался стать — вместо Кости.

Но когда я почувствовал, что у нас близкие отношения…

Наверное, когда появились завистники, которые говорили за глаза, что я пользуюсь его именем…

А я никогда…

Таким я отвечал: «Можете взять авторские работы Кантемирова, и продавать, и его имя уже будет связано с вами».

Они сразу замолкали.

Удивительно, но Олег не ездит на лошадях, на которых сюда приезжают кататься — даже дети.

— Отец говорит: «На лошадь я любого посажу, но где я найду такого дурака, который под нож встанет?»

— Олег, но как ты впервые встал к стенду, и какое чувство, когда — в тебя летит нож?

— Случайно. Просто надо было кому-то, и отец спросил: «Боишься?» Костя тогда уже уехал… И я встал. Вначале «уходил», когда он только замах делал. Когда только — движение руки… А теперь — до последнего стою. Теперь я хочу нож, который в меня летит — перехватывать.

11

Олег смеется, вспоминая.

— Недавно Президент Осетии пригласил Кантемирова во Владикавказ — выступать. Позвонил:

— Мухтарбек, мы знаем, что ты — живая легенда нашего народа. Приезжай, покажи, что есть еще порох в пороховницах… Пусть молодежь увидит — кем гордиться, с кого брать пример.

— Да-да, мы приедем. Только мы с учеником приедем.

И вот — мы в Осетии. Очень хорошо нас встретили. Людей собралось! И объявляют торжественно:

— А сейчас перед вами… народный артист Осетии, член ассоциации мексиканских наездников «Чаррос», Президент гильдии каскадеров России, художественный руководитель конного театра «Каскадер», ваш земляк и живая легенда, мастер холодного оружия — Мухтарбек Кантемиров.

Все кричат:

— Браво, браво!

Отец метает ножи, топоры, рубит морковку. Потом становлюсь я — он метает ножи и топоры в меня…

И тут раздается смех из толпы. К нам уже подходит Президент со свитой, и этот смех…

Я смутился — может, что-то не так? Когда так веселятся, мало ли что можно подумать.

Позже оператор рассказал:

— Рядом со мной стоял мужчина с ребенком. Папа — огромный осетин, и мальчик — лет пяти. И когда Кантемиров в тебя метал ножи, он начал дергать отца за рукав:

— Пап! Пап! Говорили, дядя — мастер, а он в него ни разу не попал.

12

— С Мухтарбеком постоянно происходят разные случаи, причем запоминающиеся, веселые, — продолжает Олег, — Вслушайтесь в эти слова: «2006 год, двадцать шестое августа».

А двадцать пятого мне позвонил отец:

— Приезжай быстрее.

— Что случилось?

— Быстрее! — и ничего не объясняет.

Я все бросил, помчался.

Приезжаю. Смотрю, у Натальи в руках папаха, она ее начесывает, наводит красоту.

Отец говорит:

— Звонили с «Охоты и рыбалки» — ты в соревнованиях будешь участвовать?

— А какая дистанция?

— Шесть метров.

— Отец, я ж не работаю с такой, ты знаешь. И ты не работаешь. Мы же всегда — три, пять, семь, девять…

— Ну, вообще-то настоящий мастер должен с любой…

Я видел, что для него это почему-то важно. Попробовал с этих чертовых шести метров — метать здесь, во дворе. Ни один нож как надо не втыкается.

А у отца такая грусть в глазах…

— Да ты скажи, в чем дело?

— Звонили — будет проходить чемпионат России на приз Мухтарбека Кантемирова — и просили выставить вещи, которые мне дороги. Дурак я, дурак! Выставил бурку и папаху из «Не бойся, я с тобой». Ведь уйдет — в Самару! Там — чемпион мира и пятикратный чемпион Европы, чемпион России — все собрались, — вздыхает, — Ну что ж, еще куплю…

Я еще пытаюсь понять:

— Что — очень дорого заплатили?

— Пятьсот долларов.

— К-как? Да ты что?! Это же — реликвия! Сколько ей лет — тридцать?

— Тридцать.

А Наталья стоит, продолжает начесывать папаху, которая уже — не Кантемирова, которая уже — приз.

— Будешь выступать, сынок? Вдруг — отстоим?

Но я тогда думал, что нет — не выйду. Просто поехал с отцом.

На выставке подбегает ко мне Яковлев — чемпион мира:

— Будешь выступать? Будешь?

— Ждешь, — спрашиваю — чтобы я опозорился?

Оборачиваюсь — у отца на глазах слезы.

Что мне делать? Иду к жюри.

— Можно записаться?

— И вот. — Олег торжественно, — 2006 год, двадцать шестое августа. Меня ставят двадцать шестым номером. И я… выбиваю…, — пауза — двести шестьдесят очков! Хотите верьте… Но диск есть — с записью…

Я не знаю, с чем это связано, эта игра цифр. Но у других — ножи падали. А у меня — двести шестьдесят очков — я никогда столько не набирал.

Отец там начал лезгинку танцевать.

— Сынок, молодец! Бурка и папаха остались в Москве, у нас! Поехали — поляну накроем, шашлык…

— Сейчас, — говорю, — Домой смотаюсь, отвезу все…

Взял такси, держу на коленях реликвию, и первая мысль — не дай Бог, ее дома моль сожрет.

Прошу таксиста:

— Едем в хозяйственный.

Купил там мешок и нафталин — много, потому что бурка большая, самое мощное средство надо от моли. И мне дали, что ни на есть…

Дома бурку с папахой повесил в мешок, прочитал инструкцию по применению нафталина — одна таблетка на квадратный метр.

Посчитал — раз, два, три — и три таблеточки бросил.

Но я же не знал, что это такая ядреная вещь.

После праздника я остался ночевать у отца в Новогорске.

Утром, часов в одиннадцать, подъезжаю к своему дому, а у меня дом — башня, одноподъездный, все друг друга знают.

Выхожу из машины — смотрю, народ столпился у подъезда, старушки стоят взволнованные.

И тут же, изображая дребезжащие голоса.

— А-алех?

— А, бабусеньки, здравствуйте, — чаровницы, кудесницы, ненаглядницы, изумрудницы! — они знают, что я всегда веселый такой.

— А-алех, представляи—и-ишь: наверное, с санэпидемстанции приходили, травили тут у нас — то ли тараканов, то ли клопов… Ночью спать нельзя было…

Я (с силой):

— Вот сволочи! Я бы этим гадам по морде надавал — предупреждать надо, что морить будут!

— Всегда предупреждали, а тут……

Захожу в подъезд, — пауза, потягивает носом, изображая, — Ничего себе! Вонь стоит ужасная. Иду к себе — на шестом этаже жил (мне б, дураку, хоть форточку открыть.) Поднимаюсь и начинаю понимать… кто эти козлы, дураки и идиоты.

Соседи услышали, что я открываю дверь:

— Олег! Ты посмотри!

Я — быстро:

— Да — от сволочи! Ах, какие сволочи!

Захожу домой — у меня глаза режет. Нафталин достаю — скорее выбросить… Зато сейчас, — торжественно, — моль в радиусе километра не подлетает к бурке и папахе — Мухтарбека Кантемирова!

13

— Я с радостью езжу с отцом в Осетию, — говорит Олег, — Когда он особенно устает, для него там — лучший отдых. Он возвращается — другим. И мне нравится эта страна.

Шутки их, юмор осетинский… Дня у нас не проходило без происшествий. Чтобы все описать — мне пришлось бы стать писателем. Но в жизни не могут все быть писателями, кто-то должен быть и каскадером.

Первый раз, когда мы приехали в Осетию, мне хотелось научиться каким-то простым словам, хотя бы уметь сказать: «Добрый день», «Доброе утро», «До свидания».

И самому приятно, и людям по душе, что ты говоришь на их языке.

— Отец, скажи, пожалуйста, как у них «Доброе утро»?

Он говорит.

Запоминаю.

И вот иду с ним по Владикавказу. Подходят две девушки — молодые, красивые осетинки:

— Дядя Миша, здравствуйте. Вы нас помните?

— Да-да, здравствуйте… Познакомьтесь, мой ученик — Олег!

И я так уверенно здороваюсь — по-осетински:

Мухтарбек дергает меня за рукав. Девушки покраснели, смотрят то на него, то на меня.

Отец говорит:

— Девочки, извините его, он первый раз приехал — он просто неправильно выговорил букву.

— Да! — они засмеялись, поняли.

Оказывается, если букву изменить — получается не «добрый день», а «какой у вас низ».

А я откуда знал?

* * *

Отец очень уставал — нас приглашали и приглашали. Время уже 23 часа, и — зовут в гости. Он говорит:

— Господи, я рад у всех побывать, но можно — немного отдохнуть?

А я познакомился с официанткой — она обслуживала нас в комплексе «Алгус».

Попросил ее:

— Мне хочется узнать, как здесь к русским относятся? Ты не могла бы мне показать Владикавказ, проводить по злачным местам…

Она:

— Да нет проблем.

Марина не выдерживает. До сих она сидела рядом с нами молча, давая мне возможность слушать Олега, без обычной для них легкой пикировки. Но это уже…

— Нашел, что предложить порядочной осетинке — поводить его по злачным местам!

— Ну — по барам, по ресторанам… И я понял, что там очень хорошее отношение к русским. На себе почувствовал. Никто не знал, кто я такой — и все равно хорошо относились.

А на следующий день мы с отцом уехали.

Вернулись на будущий год. В «Алгусе» появилась еще одна официантка — очень красивая осетинка. Я с ней познакомился. И когда был прощальный вечер, я танцевал то с этой официанткой, то с той.

А когда мы уходили — старики поднимали уже последний тост — они обе передо мной встали:

— Так у нас так не принято. Выбирай — или я или она.

Старейшины сидят и смотрят, как я выкручусь.

Какие слова найти? Только в духе их шуток:

— Девушки, девушки, подождите… Скажите, если чужак обидит осетина — он будет кровником у пол-Осетии — ведь здесь все родственники?

Они говорят:

— Да.

— А если двух осетин? Значит — кровником у всей Осетии?

— Да.

— А я… — пауза — хочу любить всю Осетию!

Марина, вкрадчиво:

— А если бы он признался, что трижды был женат к тому времени — его бы там вообще растерзали.

14

«Пластинок» у Олега в запасе — не счесть.

— В прошлом году нас пригласил двоюродный брат Кантемирова — Георгий, большой военный чин. Он плохо себя чувствовал, лежал дома, ему ставили капельницы.

И отец сказал:

— Поедем, в Осетию, отдохнем. И проведаем брата.

Во Владикавказе мы попали на праздник — конец урожая. Все приглашают друг друга к себе домой. У них обычай: друзей ли, родственников — но ты обязательно должен позвать кого-то, и стол накрыть — чем щедрее, тем лучше. Поблагодарить Бога, природу, поделиться радостью урожая

Мы приехали к Георгию с утра и долго сидели у его кровати.

Он рассказывал разные истории, вспоминал войну. Но он плохо себя чувствовал — и уже закрывал глаза.

Отец говорит:

— Георгий, мы, наверное, пойдем — нам пора. Удачи тебе, здоровья…

— Мишка, не обижай меня… Ты что, даже чаю не попьешь?

— Нет-нет, Георгий, чайку мы попьем у тебя.

— И вот теперь, — говорит Олег, — я знаю, что такое «чай» в Осетии.

Мы заходим на кухню — а там кухня — больше, чем эта комната. О-от такой стол — метров четыре-пять длиной. Стоят тарелки — о-от такие у каждого — картошка навалена, мясо.

— Отец — это что?! Это — чай?!

— Ты садись. Иначе — кровная месть. Отсюда не выйдем.

И я сел.

Я не знаю, как все это съел, но было очень вкусно. Барашек молодой…

— Чуть позже в тот же день племянник Боря Кантемиров говорит:

— Едем в Беслан, приглашают на праздник, на чай…

Я — Мухтарбеку:

— Отец…

— Не-не-не, сынок, ты это самое… Там быстро… Буквально: сели-встали и ушли.

Приехали мы туда вечером. Заходим в комнату…

Олег выдерживает паузу, и — тихим голосом.

— Комната в два раза больше, чем та была. Стол длиннее — метров десять.

И там уже не у каждого гостя стояли тарелки.

Там посредине стола стояли огромные подносы с овощами, с барашками, с картошкой.

Это были такие горы, что если смотреть на Осетию с самолета — она так выглядит.

— Отец, — умирающим голосом вопрошает Олег, изображая прошлогоднее, — это — «чай»?

— Молчи! Если не хочешь кровником стать — молчи!

— И я — продолжает он, — сажусь за этот стол.

Хоть и было тяжело, но я… ел. Мне — то с одной стороны, то — с другой, то через стол подкладывали. Я еле встал.

Там ведь столько традиций и обычаев! После того, как старейшины поднялись из-за стола — можно всем выходить.

Одеваюсь, скорее на улицу, облокотился о ворота — и стою, пытаюсь отдышаться.

Время уже час ночи — звезды над головой… Чувствую — чья-то рука ложится на плечо.

Поворачиваюсь — Алан, который был тамадой.

— Олежка, слушай, ты нам всем понравился. Давай ко мне зайдем… чайку попьем.

— Мне было уже все равно — голос Олега бесцветен, — Кровная месть или как… Хотелось всем угодить, но больше всего — остаться живым.

Говорю:

— Алан, чтобы пойти к тебе, мне надо предупредить отца.

— Давай.

Захожу в дом, и отец сразу заметил:

— Что-то случилось? Ты какой-то…

— Нет, я просто дверь за собой закрыл.

И вот мы сидим, ждем, пока женщины уберут со стола. У них обычай — женщины не садятся за стол.

К слову, когда мне исполнилось 20 лет — я на бывшем Советском Союзе «крест поставил». Объездил вдоль и поперек нашу великую страну.

Но столько традиций, сколько я увидел в Осетии — нигде больше нет. Причем это добрые традиции, приятные. Из этого источника хочется черпать и черпать.

Кантемиров, когда приезжает в гости — старается обязательно три тоста поднять — за святого Георгия, за родителей и за событие. Он это чтит.

Но я хочу закончить случай по поводу чая.

Когда женщины убрали со стола — пора было идти. Открываю дверь и выпускаю Мухтарбека:

— Отец, выходи… Старших надо вперед — пожалуйста.

Я же видел в окно: Алан так и ходит у ворот, как часовой, меня ждет. И уже заранее знал — отец скажет:

— Ну что, Аланчик, нам пора ехать.

Лишь бы Алан не опередил и не пригласил пить чай.

И вот он — этот жест прощания:

— Аланчик, дорогой, нам пора…

Я спешу:

— Ох, Алан, какая жалость, что я к тебе не могу зайти на чаек!

Отец оборачивается:

— Ах ты, собачий потрох! Не знал, что тебя Алан пригласил — еще бы тут остался.

Но пережить третий стол….

Я бы не пережил.

15

— Я всегда езжу с отцом. Не пью, не курю уже шестой год, благодаря Кантемирову… Для меня нет человека ближе.

— Но Олег, почему тогда люди уходят отсюда? Самые верные, ученики… Тот же Костя Никитенко…

— Не знаю почему Костя… Я не собираюсь уходить отсюда ни под каким видом. До тех пор…

Марина (шепотом)

— Пока не вынесут.

Олег смотрит на нее, и, кажется, готов показать ей исподтишка кулак.

— Пока жив Мухтарбек Кантемиров. Пока не выучусь тому, что умеет он.

То есть — никогда. Для этого мне не хватит жизни. И если бы я куда-то уехал, отчитался бы перед тремя людьми: перед мамой, Кантемировым и дочерью.

Костя был — сильный. И духом, и вообще сильный. Почему у него не хватило смелости сказать, что он выбрал другое, что он уезжает? Он был не просто артист, но — как часть души «Каскадера». В самые тяжелые времена здесь: приходишь, а он есть.

Теперь пошел дальше, вырос… Но когда Мухтарбек потерял родителей, потом брата… Отъезд Кости был вроде этого.

Я так не смогу — уйти. У меня отца никогда не было. Мухтарбек мне вправду — как отец.

Я не говорю о его регалиях. Человек, который несет такой потенциал — добра, знаний… Это и другим дает право быть с ним.

16

В комнату заглядывает Мухтарбек:

— Не хотите посмотреть — Наташа детский сад выпустила? Какие они — а-бал-деть. Маленькие, а с таким интеллектом! Черти! У каждого характер разный. Личности! Куколки!

Детский сад — это щенки Аси. В этот раз она родила их тяжело, пришлось делать операцию.

И Мухтарбек натерпелся.

— Мне сказали — уже можно. И я как дурачок зашел. А она лежит, распростертая, без сознания — Боже мой…

Теперь в «спортзале» отгорожена «детская». Расползлись, и пытаются удержаться на непослушных лапах шесть щенят цвета вороненого оружия. Шерстка уже отливает сталью. Голубоватые детские глаза. И пристальный бесстрашный интерес к нам — новым людям. Будущие телохранители!

Но для Аси щенки уже — бремя. Она устала от них. И спешит выйти из «детской», наступив при этом малышу на лапу. Тот взвизгивает отчаянно.

Мухтарбек спешит на помощь. И не знает, кого звать:

— Асенька! Натулечка!

— Коровище, — мрачно говорит Наташа, подхватывая пострадавшего щенка, прижимая его к груди — Первый раз вижу такую дуру, чтобы на собственного ребенка…

Мухтарбек возвращается к рабочему месту. И так же как в том, прошлогоднем августе мягко светит маленькая лампа. Пахнет кожей…

Немного поодаль — установлен стенд. Позже, когда потеплеет, его вынесут на улицу.

— Смотри, — Олег подходит с веером ножей в руках. — Они разной длины, разного веса. Это я к тому, что если умеешь метать — втыкается все.

— Зверь, страшный зверь!, — соглашается Мухтарбек — и Асе, — Солнышко, не ходи туда, там страшный мужик стоит…

Олег метает ножи — с разворота, с трех метров, из-за спины, снизу, играющим движением. Работает он безошибочно. Короткий, тонкий свист полета — и нож входит в стенд. Лишь раз, когда — один в один, как у Робина Гуда: стрела в стрелу — легкий звон, и нож лежит на полу.

— Все, чем занимается Кантемиров, — говорит Олег, — я понял, это — для успокоения души. С кожей работа. Метание… Если люди что-нибудь метают — диски, ядра…

— Икру…, — вставляет Мухтарбек.

— Это уходит из них лишняя сила, энергия…

— Это — чтобы я на него не ругался, это — подхалимаж.

— Иглы тоже можно метать. Они входят на сантиметр, как ножи. Ими можно метать во врага. В дерево втыкаются! А тело — как сливочное масло.

Марина пробегает мимо — сполоснуть чашки. В черных блузочке и юбке она почти бесплотна:

— Все равно рядом вертишься — иди, встань у стенда, — говорит Олег, — Только в профиль. В профиль в тебя попасть будет легче.

Ее худоба вошла здесь в пословицу.

Марина еще не успевает далеко отойти, когда метает Вова. И промахивается.

— Создайте семейный дуэт, — приходит Олегу идея, — Уникальное выступление.

Намек, что в роли «живой мишени» у брата — недолго заживется Марина на этом свете.

Вова невысоко подбрасывает нож, гладит блестящее лезвие.

— Когда берешь пистолет, — задумчиво говорит он, — понимаешь, его придумали: чтобы уничтожать себе подобных. А с ножом, с холодным оружием — этого чувства нет, это другая история…

— Гляди, — ножи вновь в руках Олега, — Я метаю с трех метров — за рукоятку, за лезвие. Успех зависит от тренировок и мышечной памяти — только это. И еще…

Мухтарбек:

— У кого терпенья больше.

Они с полуслова понимают друг друга:

— В пятьдесят четвертом или в пятьдесят пятом году, отец, — начинает Олег

— В пятьдесят четвертом…

— Были в цирке муж с женой. Много лет выступали вместе. И на одном из представлений — случайность — он ее убил. После этого «Союзгосцирк» запретил выходить с ножами. Единственный человек, который воскресил все это, которому разрешили: Кантемиров.

После «Не бойся, я с тобой».

Вспоминают популярную программу «Цирк со звездами», для которой Олег учил метать Евгения Стычкина, а потом выступал с ним.

— У нас было буквально семь дней. Я сказал Жене: «Если ты хочешь получить самую высокую оценку — метай в человека, в меня».

— Он начал отказываться, — Олег посылает в цель еще один нож. И после короткой паузы продолжает:

— Я ему говорю: «Женя, попробуй — встань к стенду сам. Только так победишь страх».

И он встал. Я метал ножи в него.

После он просил:

— Как это здорово! Какое ощущение — адреналин! Еще!

Я почувствовал, что у него уже появилась уверенность в себе.

— Теперь будешь метать — ты.

И у нас получилось. Только во время финала я увидел, что последний нож — идет мне в плечо. И успел увернуться.

— Как раз мы сидели в зале, — вставляет Мухтарбек.

— Там торжественно представляли людей, многих из которых я не знал. Говорили: «На представление пришел такой-то!»

Тот вставал — все ему аплодировали…

А человека, который всю жизнь посвятил цирку, ведь Кантемиров — живая легенда… о нем ничего не сказали.

И после того, как нас «зарубили» — хотя Стычкин в меня метал уже не только ножи, но и топоры… Просто не хотели, чтобы мы дальше работали — в финале. Ведь номер вправду опасный, а времени на подготовку почти не было….

— Два нахала было, — Мухтарбек.

— После этого я Стычкину сказал на ухо: «Там, среди зрителей сидит Мухтарбек Кантемиров. Пойдем, и цветы, которые нам подарили — подарим ему. Поблагодарим его. Пятьдесят с лишним лет прошло, и люди вновь увидели в цирке этот номер».

Евгений спрашивает:

— Где он?

И мы с букетами цветов пошли не на камеры — а к зрителям.

— Не ожидал никто. Даже я сам… — говорит Мухтарбек

— Отдали цветы, поблагодарили… Аплодисменты какие были!

— Еще обнимались со мной, черти!

— Стычкин молодец. Мне с ним работать было легко. Хотя Женя очень резко метал ножи. Очень. Кантемиров метает плавно, и видно, как они летят. Я понял, по метанию ножа можно определить характер человека — вспыльчивый он или спокойный, уравновешенный.

Со временем я начал понимать смысл жизни — благодаря Кантемирову.

Говорю ему: «Не надо совать мне деньги за стенд! Не надо трясти своей пенсией! Чему ты меня научил — мне с тобой за всю жизнь не рассчитаться».

Олег вспоминает и последнее выступление. Он изображал певицу Катю Лель. Парик, костюм, накладная грудь…

— А публика — молодежь одна. И на нас смотрят — что за два старых пердуна? Отец обернулся, хотел этим парням что-то сказать, но не стал… Только мне: «Олег, покажем им старых пердунов?»

Когда он метал в меня — чуть-чуть не учел бюст. И нож скользнул по груди.

— Прости, Катенька…, — сказал он.

Мы уходили — гром стоял! Такие аплодисменты!

Трюк — это ведь не просто: сделал и все. Если зашевелилось что-то внутри, затронуло душу — значит, трюк получился.

17

«Чай» здесь не подразумевает ломящегося стола, как в Осетии. Иное: возможность сесть вместе за стол и говорить…

Ребята снова включают чайник. Мухтарбек еще занят в мастерской.

— Бывают выставки очень хорошие — его работы идут «на ура», — говорит Олег, — Вот это, — он поднимает сумку, — разве не произведение искусства? Ларец Марии Медичи.

На его пальцах покачивается за длинный ремешок — сотворенная из кожи, изукрашенная узорами чеканки, сработанная на совесть — каждая пряжка надежна, каждый шов — дамская сумочка, действительно напоминающая ларец.

— Все привыкли к тому, что отец выступает почти бесплатно, — продолжает Олег, — Зарабатывают галочки, деньги — на том, что пригласили Кантемирова. Сколько можно? Человек не молодой…

— Врешь, врешь, молодой! — весело — Мухтарбек, заглянувший в это время на кухню.

— И тут появляется мерзкий Олег, который говорит организаторам:

— Это, в исполнении Кантемирова, стоит столько-то, а это столько-то…

— Да откуда ты взялся?! — у них уже зло.

Когда я пришел, отцу платили за мероприятия по 150—200 долларов. А я знаю, какой ценой ему обходится каждое выступление — после переломов, после всех его травм. Как ему делают уколы один за другим, чтобы боль стала терпимой…

И я поднимаю цену до предела, чтобы отпала большая часть выступлений, чтобы ушли все, кто им не дорожит.

— Для сравнения, сейчас проскачка на лошади стоит уже около ста долларов, — говорит Марина, — И уникальный номер в исполнении народного артиста… Есть люди, которым все удобно-с.

— Я просто знаю ему цену. Говорю: «Не я назначаю. Эту цену ты заработал своей жизнью.

18

Приезжает, наконец, Анатолий Васильевич Клименко. Как и в прошлый раз, он начинает рассказывать сразу, легко сходясь с собеседником. Он переполнен веселыми историями, сыпет ими как Дед Мороз — подарками из мешка…

Мы забываем о чае. Ясно, что все это прелюдия, что главный разговор будет о театре

— Мы — грань между драмтеатром, цирком, спортом и другими зрелищами. Нам удалось объединить это в интересную форму…., — говорит Клименко

И сам же веселится над патетичностью фразы:

— «Сохранение и развитие театрализованного представления»…Это я когда Юрию Михайловичу Лужкову писал письмо — применял такие слова.

— Знаешь, как это происходило? — спрашивает Марина, — Приходит Васильич в офис:

— Так… ну что, кофе попили, надо работать. Что будем делать?

Я предлагаю:

— Давайте письмо кому-нибудь напишем… В администрацию Президента…

— Нет, — говорит он, — Это слишком серьезно. Напишем… типа… министру культуры. Только слова надо пострашнее придумать.

И вот мы с ним сидим и извращаемся над этими формулировками.

— Они сами бюрократы и они требовали на этом же языке…

Но истории переполняют Васильича:

— Когда мы были на гастролях в Болгарии, в 96-м году — там как раз отмечали — 300-летие русского флота. И юбилей победы над турками.

В тот день принимали наш флагманский крейсер. И адмирала Кравченко со свитой.

А мы оказались в центре событий, потому что спектакль свой — «Серебряную подкову» переделали в актуальную постановку — «брали в плен» турецкий флагман с пашой.

Переодели казаков в морскую форму, кое-что поменяли местами…

И вот — начинается спектакль. Среди зрителей — министр обороны, члены правительства, губернатор, все руководство и, конечно — адмирал Кравченко.

А в «Подкове» по сценарию выезжает цыганский фаэтон, и везет его Рома — советский тяжеловоз. Тонну триста весит, красоты неимоверной — последний из могикан, вороно-чалый… Была историческая постановка, звучали напевы, катил фаэтон…

Теперь же под эту музыку у нас теперь выходили турецкие моряки. А Рома был «заряжен» наследующую сцену.

И Дима Гизгизов, каскадер, который управлял фаэтоном — побежал переодеваться в другой костюм — раздевалка там в нескольких метрах.

Но Рома слышит — что? Музыка? Музыка его, он под нее уже спектаклей пятьдесят отработал. Значит — пора.

Рома смотрит вокруг — никого нет.

— Ага, — думает, — проспали. Но я-то здесь…

Развернулся и поехал.

Когда он выезжал, Димка увидел, что это… понеслось. Он выскочил, но как… троллейбус не остановишь же…

Заорать: «Рома, стой!» — вот и все, что можно сделать.

А ребята работают на сцене и знают, что никаких лошадей-монстров быть не должно.

И вдруг — летит Рома. На хорошей такой скорости.

«Турки» кто — падает, кто — врассыпную.

Рома видит — что-то не то. Надо, наверное, порезвее?

Несется. Один круг сделал — по действию. И смотрит — его никто не останавливает — на арене никого.

Ромка заволновался, еще приутопил.

Думает:

— Надо еще пару кругов и завязывать с этим делом.

Такая махина и она галопом…

Я стою среди официальных лиц и размышляю — а все так хорошо начиналось! Чинно, благородно, красиво. В авторитете мы были. А сейчас как снесет Рома «Конный пикник» на хрен…

По спине у меня холодной струйкой потек пот.

— Там не только пот тек, — подсказывает Вовка.

— Но я играю до последнего — вроде это вполне обычное дело.

Командующий Кравченко говорит:

— Впечатляет.

— А то! — говорю я.

— Одна лошадь запряжена и ни кучера, ни всадника. Глядите, какого шороху наделал…

Я спокойно так бросаю:

— Радиоуправляемый.

Командующий Кравченко говорит своему заму:

— Видал! У каскадеров даже лошади радиоуправляемые. Учитесь. Не то что ваши корабли — на последних маневрах.

И тут Ромка как услышал про «управляемого» — притормозил, за сцену спокойно выехал и встал на свое место.

— В общем, за это мероприятие — мы ботик Петра Первого из фарфора дулёвского получили. Красивый такой парусник — подытоживает Клименко.

— Васильич потом Роме спасибо сказал — мол, молодец, дорогой, выступил хорошо, — это Вова.

Марина уточняет:

— Он ему спасибо потом, зимой сказал. Когда Рома его машину чуть не раздавил.

— Не мою!

— Он хотел — вашу. Но вы так заорали, что он испугался и упал на Надькину.

— Он не упал — присел.

— Прилег!

— Могу представить, какая там вмятина была.

— И какие слова сказала Надя, культурная женщина, когда увидела эту вмятину!

Надя Хлебникова, артистка театра «Каскадер» — позже переехала жить за границу.

— То есть все, кто уезжают в Швейцарию — уехали из-за Ромы. Березовский тоже.

— Рома молодец — говорит Клименко, — У него предок был бельгийской группы, они вороные, огромные… Ромины родители — чемпионы породы. Когда мы Ромку привезли на выставку — рядом с ним померкли даже ахалтекинцы. За него такие деньги предлагали! Иностранцы, финны. Но мы… чтобы с ним расстаться… Сами голодные были, а Ромка у нас всегда сытый ходил.

— Да он мог великий поволжский голод пережить одними своими запасами только! — это Марина.

— В последние годы он уже был на заслуженном отдыхе. Мы передали его на конезавод и он произвел там…

— Кабана, — вставляет Марина, — Ребеночек… скоро под тонну.

— Если сравнивать с другими породами, тяжеловозы — туговатые ребята. А Ромка поддавался дрессуре, как умная собачка.

— Особенно хорошо у него получалось кусаться и наступать на ноги. Это он умел в совершенстве.

— А обмануть известного артиста Сергея Базина и сбежать из денника! — подхватывает Вовка, — Это он тоже мастерски умел. Ловить и останавливать бесполезно. Только договориться можно: «Ну, друг, давай…» — И Рома соглашается: «Ладно, фиг с тобой, давай остановимся».

19

— Так о ком вы хотите писать? — спрашивает Клименко: — О театре или о Мухтарбеке? Дело в том, что «Каскадер» и Мухтарбек — вещи неразделимые. Но условия нашей жизни…

Французы сумели обеспечить свой конный театр «Зингаро» хорошей базой. Ему под Версалем отдали конюшни… Под Версалем! Французы ценят то, что у них есть хорошего.

А мы, русские, когда что-то потеряем безвозвратно — долго потом сокрушаемся.

Это наш менталитет. Можем потрогать — не ценим, лишились — страдаем.

Когда в восемьдесят шестом году вышло постановление Совмина о внедрении хозрасчета…

Я всегда думал — какой идиот это придумал? Т о, что ввергло нас в пучину ненужных мытарств… Кому пришла идея лишить Россию тех больших проектов, которые требовали значительной поддержки от государства? Очень много коллективов были загублены в первые десять «хозрасчетных» лет — совпавших с развалом Советского Союза Рухнула империя, по закону физики придавив тех, кто не смог — как мыши — разбежаться, пристроиться в теплые места…

Наш конный театр был создан при Госкомспорте СССР, при поддержке Министерства Культуры в 1987 году.

Финансировались: постановки, заработная плата, шла дотация на корма. Задача наша была — пропагандировать именно советское искусство: театр, кино — батальные сцены, конный спорт.

И это получилось! Мало кому удается на ровном месте создать творческий коллектив и через год уже выехать с зарубежными гастролями. А мы уехали в Болгарию и имели там большой успех.

Но рухнул СССР, и предприятия союзного значения приказали долго жить. Мы обошли все инстанции, чтобы кто-то разъяснил — что нам делать, куда деваться? В СССР не было частного коневодства. Как нам — элементарно Ватсон — кормить коней в Москве?

Лошади у нас считались государственными, выданы были по накладной Госкомспорта СССР. Мы не могли их ни продать, ни отдать.

Ощущение было, что баржу оторвало от причала — и она поплыла в открытое море — не зная, сколько ей находиться в этой стихии. День? Год? Пять лет? А ведь каждому артисту надо жить, у каждого — семья, свои проблемы.

И еще одно нас объединяло: как прокормить сорок лошадей?

Вот с чего начинался второй этап существования конного театра «Каскадер». Отсчет шел с того времени, как империя приказала долго жить.

Первый этап — новые постановки, репетиции, спектакли — был светлым, восторженным… Я видел, что отношусь к делу, которое радует людей — это давало силы…

А когда в 89-м мы работали в Германии — к нам приехали из Франции!

Должен был вот-вот открыться Пятый фестиваль нетрадиционных театров в Гренобле.

Нас приглашали туда с радостью, мы уже зарекомендовали себя!

И в это время руководитель «Каскадера» сбежал с деньгами, которые заработал театр. Это была… не ложка, а хороший ушат дегтя. На фоне всех творческих успехов — нас так кинули!

«Каскадер» российские власти решили отозвать домой. Если руководитель сбежал, и денег нету — это же международный скандал.

И тогда я достал контракт на зарубежные гастроли. Взял его у Игоря Бобрина, который возглавлял театр ледовых миниатюр.

Контракт был подготовлен по всем правилам, подробно разработан каждый пункт, так что я без задней мысли принял его как образец.

Конец ознакомительного фрагмента.