Моя любимая стерва

Татьяна Полякова, 2000

Анна – взбалмошная жена «нового русского», пресытившись богатой, но скучной жизнью, решила доказать и мужу, и себе, что прекрасно проживет и сама. Так уж получилось, что квартира, которую она сняла, выходила окнами на тюрьму. Это и стало причиной крутых перемен в судьбе Анны. Она оказалась в самом центре головокружительных событий. И, похоже, конца им не предвидится…

Татьяна Полякова

Моя любимая стерва

Я набрала в грудь воздуха, сделала шаг навстречу женщине и, стараясь не заикаться, скороговоркой выпалила:

— Простите, можно с вами поговорить?

Женщина нахмурилась, инстинктивно отступила на шаг, но, задержавшись взглядом на моем лице, сделала попытку улыбнуться и спросила:

— Что у вас случилось?

Вот те раз, что у меня случилось, в самом деле? Я поморгала, забыв прикрыть рот, и попыталась вспомнить, что надо говорить дальше. Безрезультатно. В голове вертелась разная чепуха — и настойчивее всех реклама колготок «Нашу любовь не разорвать». Я продолжала таращить глаза, а женщина нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, в конце концов не выдержала и ткнула пальцем в значок на моей груди. Значок был большой, круглый, с огромными буквами «Хочешь похудеть? Спроси у меня»…

— Гербалайф? — обрадовалась она.

— Ага, — еще больше обрадовалась я и так воодушевилась, что смогла разжать челюсти, правда, произнести что-нибудь путное не успела.

— Да он мне даром не нужен, — сказала женщина. — Подруга такие деньги выкинула — и что?

— Что? — проблеяла я, радуясь возможности вставить слово.

— Ничего. Вот ничегошеньки. А как мучилась: картошку нельзя, пироги нельзя… после четырех только коктейль из этой дряни, да если себя голодом морить, и без гербалайфа похудеешь.

— Вы не совсем правы, — жалобно пропищала я. — Он выводит из организма шлаки… — Что еще такого делает гербалайф, я вспомнить не могла и вздохнула: от жалости к себе и к гербалайфу, конечно, тоже.

— Ерунда, — отмахнулась женщина. — Есть прекрасные народные средства. Травы надо пить. Очень полезно, и ни копейки не стоит… У меня здесь записано… — Она полезла в сумку, а я, чуть не плача, ждала и ругала себя на чем свет стоит. Надо же быть такой дурой, все из моей головы разом вылетело…

Женщина между тем извлекла записную книжку толщиной с Библию и сурово огляделась. Неподалеку было уличное кафе, заметив его, она заявила:

— Идемте туда, — и гордо зашагала в направлении разноцветных зонтиков. Я поплелась следом, не зная, чего мне больше хочется: зареветь в голос или потихоньку удрать. «Идиотка несчастная, — мысленно шипела я. — Сейчас же возьми инициативу в свои руки и убеди эту женщину, что гербалайф…» Тут начинались проблемы, я совершенно ничего, ну ничегошеньки не помнила об этом чертовом гербалайфе.

Мы достигли первого стола, женщина плюхнулась на пластмассовый стул, он издал подозрительный звук, а я замерла, но ничего не случилось. Поэтому я тоже устроилась за столом и с полчаса слушала женщину, время от времени открывая рот и произнося:

— Да… э-э-э… ага…

За полчаса я смогла получить четырнадцать рецептов, написанных весьма неразборчивым почерком, массу полезных советов и номер телефона собеседницы вкупе с предложением «в случае чего, звонить не стесняясь». «В случае чего именно», я так и не поняла, но ее это, по-моему, не волновало.

Тут взгляд ее остановился на моей блузке, и она спросила:

— Это откуда?

— Из Парижа, — растерялась я.

— Дорогая?

— Как вам сказать…

— Вижу, что дорогая. У меня глаз наметанный. Сами ездили или привез кто?

— Сама, — пискнула я, начиная стыдиться.

— Это бриллианты? — Палец с ярко-красным ногтем нацелился в мое ухо. Я испугалась и поспешно кивнула. Женщина внимательно оглядела меня и заявила: — Чего вы мне голову морочите?

— Я? — пугаясь все больше и больше, пролепетала я.

— Конечно. Ведь вы распространяете гербалайф?

— Да.

— Глупость какая…

— Почему же глупость? — Я вдруг обиделась и даже разозлилась.

— Потому… — отрезала женщина, поднялась и зашагала прочь.

Я тяжело вздохнула, убрала рецепты в сумку и позвала официанта. Съела два пирожных, двойную порцию мороженого с шоколадом, покосилась на свой значок и вновь тяжко вздохнула: «Ни на что я не гожусь», — и совсем было собралась всплакнуть, но тут рядом со мной появился парень, сел напротив, широко улыбнулся и сказал:

— Привет.

— Привет, — ответила я, вглядываясь в его лицо. — Мы знакомы? — поинтересовалась на всякий случай.

— Еще нет, — развеселился он.

— Тогда займите другой столик, свободных мест более чем достаточно.

Парень скорчил забавную физиономию и ткнул пальцем в значок.

— Я спрашиваю, — заявил он, а я поморщилась и мысленно показала ему язык.

— Вы хотите похудеть? — спросила я.

— Конечно.

— Не морочьте мне голову, — совсем как женщина несколько минут назад, заявила я и отвернулась.

— Правда хочу. Очистить организм и все такое. А телефон у вас есть? Меня Сашей зовут, а вас?

Я извлекла из сумки визитку, сунула парню и, пробормотав: «Худейте на здоровье», поспешила покинуть кафе. Потом сняла значок, бросила его в сумку и побрела куда-то без видимой цели.

Очень скоро мне это надоело, и я стала поглядывать на троллейбусы. Я не очень люблю пешие прогулки, но троллейбусы просто ненавижу. Перевела взгляд на такси, начала злиться и даже прошипела: «Такси тебе не по карману», отошла подальше от тротуара, чтобы не испытывать свою стойкость, и оказалась возле щита «Приглашаем на работу».

Объявлений было множество, я добросовестно прочитала все. В основном требовались секретари-референты. Всю прошлую неделю я угробила на подобные объявления. В первый раз нелегкая занесла меня в какую-то подворотню в старом городе. На здании из красного кирпича, таком ветхом, что его стоило бы снести еще в прошлом веке, красовались бумажка с надписью «Эверест», приклеенная к обшарпанной двери, и стрелка, упирающаяся в полуразвалившийся забор тоже из красного кирпича. Пока я хлопала глазами, силясь сообразить, что бы это могло означать, за моей спиной возник мужчина кавказской национальности и радостно пропел:

— Заходи, дорогая…

— Вы кто? — сурово одернула я.

— Я? — слегка растерялся он. — Рафик меня зовут. А тебя, красавица?

— А меня налоговая полиция. Это ваша лавочка?

— Моя, — пролепетал он.

— Готовьте документы, — еще больше посуровела я, отступая от двери. — Сейчас подъедут наши товарищи.

Рафик моргнул и вроде бы вытаращил глаза, впрочем, наверняка тут не скажешь, потому что они от природы были большими и в уготованном им месте не помещались. Воспользовавшись его замешательством, я поспешно удалилась и, только оказавшись в такси, вздохнула с облегчением.

После этой встречи я старательно избегала подозрительных офисов. В фирмах, занимающих приличные здания в центре, меня встречали приветливо. Хозяин, как правило, молодой мужчина, поднимался навстречу, усаживал в кресло, угощал кофе и с веселой улыбкой выслушивал пожелание совершать ежедневный трудовой подвиг в его конторе. После чего меня провожали до двери и просили передать привет супругу. После шестого привета я рассвирепела и позвонила Максиму.

— Это твои происки? — прошипела я зловеще, потому что звонила из автомата, не в силах больше сдерживать негодование.

— Что? — весело спросил он.

— Меня не берут на работу.

— Куда?

— Какая, к черту, разница?

— Ты хочешь устроиться кондуктором? — еще больше развеселился он.

— Между прочим, у меня высшее образование.

— Ну и что? Я встречал кондукторов с высшим образованием.

— Я хотела устроиться секретарем-референтом.

— Серьезно? — вдруг загрустил Максим. — А ты умеешь печатать?

— Я научусь…

— Извини, дорогая, но ты не умеешь даже заваривать кофе.

— Я не умею? — мое возмущение не знало границ.

— Не умеешь, — вздохнул он. — Но, несмотря на это, я все равно люблю тебя.

— А я тебя нет, — отрезала я и повесила трубку.

В общем, с идеей стать секретарем-референтом пришлось распроститься, потому что Максим, конечно, прав: печатать я не умею, мысль ежедневно по восемь часов сидеть на работе приводила меня в ужас, а кофе я действительно готовлю паршиво. Тут уж ничего не поделаешь.

Поскучав возле стенда с объявлениями и махнув на все рукой, я заспешила к стоянке такси и через пятнадцать минут уже входила в кабинет Лильки. Она восседала за огромным столом в деловом костюме черного цвета и белоснежной блузке. Лильке хорошо, у нее есть характер, принципы и стремления. А у меня только лень, хороший аппетит и дурные привычки.

Лилька радостно улыбнулась мне и шепнула заговорщицки:

— Ну как?

— Никак, — хмуро ответила я, готовясь к основательной взбучке.

— Что «никак»? — начала злиться подружка.

— Что спрашиваешь, то и никак. Не могу я приставать к людям на улице. Знаешь, по-моему, это даже неприлично.

— Чепуха. И ты это прекрасно знаешь. Такая работа тебя закалит. Поможет выработать характер.

— Может, он выработается как-нибудь по-другому?

Лилька собралась метнуть в меня молнию, но неожиданно передумала. Подошла, села рядом и даже обняла, а потом запела сахарным голоском:

— Ничего, зайчик, это только первый день. Тебе надо пересилить себя…

— Не зови меня зайчиком, — проворчала я, у Лильки все зайчики: и девочки, и мальчики, это иногда раздражает.

— Хорошо, дорогая. — Она улыбнулась, чмокнула меня в нос и спросила: — Хочешь кофе?

— Ничего я не хочу, — нахмурилась я.

— Что за настроение? Ну-ка, улыбнись… Пойдем сегодня в театр, там комедия… Не помню, как называется, но это не важно. Наденешь свое голубое платье… Ты в нем такая красавица, все плохое настроение как рукой снимет.

Голубое платье я любила. Задумалась, глядя в потолок, и поделилась наболевшим:

— Я видела колье к нему. В центре голубой камень и россыпь бриллиантов. Представляешь?

— Ты ведь его не купила? — насторожилась Лилька.

— Подумываю… — честно созналась я, а надо было помалкивать, потому что подружка сразу же начала метать молнии.

— Что ты болтаешь! — рявкнула она. — У тебя есть деньги на такие покупки?

— Вообще-то есть…

— Это не твои деньги, а деньги твоего мужа.

— Какая разница, раз он всучил их мне?

— Неужели ты не понимаешь, что он тебя испытывает? — В этом месте я скривилась и попросила жалобно:

— Отвяжись, а? Я не купила это колье и не куплю.

— Слава богу, — вздохнула подружка, как будто мы с ней на пару только что пережили опасное приключение. — Ты должна держаться, найти работу, научиться себя обеспечивать и доказать в конце концов, что ты вполне способна обходиться без него.

— А я что делаю? — поинтересовалась я, заметно поскучнев. — Только Максим обзвонил всех знакомых, и теперь приличной работы мне ни за что не сыскать. Если по-честному, делать я ничего не умею, а распространять гербалайф мне не хочется.

— Ну его к черту, — согласилась Лилька. — Попробуем что-нибудь придумать… Этот гад звонил?

— Ага.

— Звал назад?

— Само собой.

— А ты?

— Что я?

— Ну… ты дала понять, что порвала с ним окончательно?

— Послала его к черту.

— Хорошо, — удовлетворенно кивнула Лилька и добавила: — Так ему и надо…

«Гадом» мой муж стал четыре месяца назад, до тех пор числился в «душках». Такая немилость объяснялась просто: мы разводились, то есть, если быть до конца откровенной, это я с ним разводилась. Максим об этом даже не помышлял, считая мой поступок глупой блажью. Впрочем, что бы я ни делала, он все считал глупой блажью, хотя я мало что делала, зато очень умело изводила свою дражайшую половину (это, конечно, мнение мужа). Максим женился на мне два года назад. Заметьте: это он на мне женился, лично я не делала никаких попыток выйти за него замуж.

Я только что закончила институт и искала работу. Искала, не особенно напрягаясь, так что дело продвигалось ни шатко ни валко. Лилька, которая старше меня на четыре года и всегда отличалась избытком жизненных сил, взялась мне помочь. С Максимом у них было шапочное знакомство через каких-то общих друзей. От них-то подружка и узнала, что ему требуется секретарша. О работе секретаря у меня было смутное представление, но Лильку это не остановило, и она, дав массу полезных советов, потащила меня к Максиму.

На работу меня не приняли, будущий супруг за пять минут смог распознать во мне профессиональную лентяйку, а так как к своей работе он относился чрезвычайно серьезно, то исключительно вежливо меня отфутболил. Однако вечером позвонил мне и пригласил поужинать. В работе мне уже отказали, и ужинать я не пожелала, недвусмысленно намекнув, что Максим интересовал меня исключительно как возможный работодатель. Надо знать характер моего мужа: он развил прямо-таки фантастическую деятельность. Настойчивые ухаживания завершились тем, что я в конце концов промямлила «да» и мы поженились.

Несмотря на молодость, муж уже в то время руководил крупной фирмой (до сих пор не знаю, чем они там конкретно занимаются), являлся членом всех городских клубов и обществ, а также считался одним из самых перспективных молодых людей в партии, в которой состоял уже несколько лет (название партии я записала на бумажке после длительных и безуспешных попыток его запомнить, но и сейчас с уверенностью назвать не смогу).

После бракосочетания с последующим венчанием в кафедральном соборе, с хором певчих, десятью «Мерседесами», одним «Роллс-Ройсом» и тремя кинокамерами, вопрос о моем трудоустройстве отпал, так и не возникнув. Я стала женой крупного бизнесмена и два года весьма успешно подвизалась в этой роли: тратила мужнины деньги, лучезарно улыбалась налево-направо и исправно трепала супругу нервы своими капризами. С некоторым опозданием он обнаружил у меня вздорный характер, поставив на вид вспыльчивость, чрезмерную избалованность, эгоизм и абсолютное нежелание считаться с его мнением. У меня были встречные претензии (с моей точки зрения, весьма обоснованные). Мы отчаянно ругались (не реже трех раз в неделю), я била посуду и топала ногами, а Максим хлопал дверью, а потом без конца звонил по телефону, на который я принципиально не реагировала. К вечеру он возвращался с огромным букетом, мы быстренько мирились, ехали в какой-нибудь ресторан ужинать с шампанским по случаю перемирия и чувствовали себя безмерно счастливыми до следующего скандала, который, кстати, мог возникнуть по любому поводу, а также без оного вообще. Мое плохое настроение в утренние часы часто способствовало этому, а поскольку с Максимом мы виделись в силу специфики его работы только утром и вечером, то, как правило, и скандалили по утрам, чтобы вечером помириться.

Такая жизнь устраивала обоих, пока в пылу полемики, возникшей из-за какого-то дурацкого костюма, который я пятый месяц не могла забрать из чистки по причине отсутствия свободного времени, так вот, пока из-за этого дурацкого костюма, рассвирепев более обыкновенного и совершенно потеряв контроль над собой, Максим вдруг не рявкнул:

— Ты без меня дня не проживешь…

Это показалось обидным, и я поинтересовалась:

— Я не проживу?

— Разумеется, — подло улыбаясь, ответил супруг. — Ты даже не знаешь, где продают хлеб. Ни за что не найдешь булочную и умрешь от голода.

— Это черт знает что такое! — решила я и запустила в мужа хрустальную вазу. Она была очень тяжелой, и, если честно, мне никогда не нравилась. Ваза упала на ковер без видимого для себя ущерба, это слегка удивило меня, и я еще немного ее побросала, причем так увлеклась, что временно забыла про Максима. Он понаблюдал за мной, покачал головой и изрек:

— Ты совершенно нелепое создание. Кактус.

Одно дело, когда тебе говорят о вздорном характере, и совсем другое, когда обзывают каким-то кактусом. Я вытаращила глаза и выкрикнула:

— Что ты сказал? — надеясь, что муж перепугается и возьмет свои слова обратно. Но он упрямо повторил:

— Кактус. — И это стало причиной нашего развода, то есть я в тот же день поехала в суд и подала на развод, воспользовавшись тем, что был вторник, а заявления как раз принимали по вторникам.

Правдиво указать причину развода я не могла, ну что же в самом деле, так и писать, что муж обозвал меня кактусом? Поэтому я немного схитрила и причиной своей немилости к супругу указала его нежелание меня понимать. Эта фраза вызвала недоумение у женщины, принявшей мое заявление, а потом и всех моих многочисленных знакомых. Но мне она казалась очень удачной, и я, чтобы придать себе уверенности, то и дело повторяла вслух: «Он меня не понимает».

Не дожидаясь возвращения Максима с работы и игнорируя дребезжащий телефон, я собрала свои вещи и отправилась к родителям. Все вещи, которые я считала своими, собрать за несколько часов я просто не могла, к тому же в грузовое такси они бы попросту не уместились, поэтому пришлось выбирать, то есть что-то оставлять в опостылевшем доме мужа, а что-то брать с собой, и я пережила несколько восхитительных мгновений, глядя на шляпки, успевшие выйти из моды, шкатулки, костяной веер из Гонконга и прочие милые безделушки, которые так трогают сердце одинокой женщины…

В конце концов я смогла покинуть дом мужа и свалилась как снег на голову своим родителям, которые, благополучно переложив заботу обо мне на плечи мужа, думать не думали, что я смогу вернуться. Пока грузчик и водитель перетаскивали вещи, папа и мама стояли в прихожей наподобие скорбных памятников.

— Я от него ушла, — заявила я сурово и сочла необходимым добавить: — Он меня не понимал.

Папа, под предлогом посещения парикмахерской, выскользнул из квартиры и от соседей позвонил Максиму. Тот явился через пятнадцать минут в сильнейшем гневе. Рявкнул с порога:

— Что ты вытворяешь?! — Но должного впечатления не произвел.

— Ты не понимал меня, — заявила я обиженно, а супруг пошел пятнами:

— Это я тебя не понимал? А кто ж тебя понимал в таком случае?

Продолжать разговор в подобном тоне я сочла неуместным и удалилась в ванную, откуда меня так и не смогли выманить, как ни старались. Все трое стояли возле двери и по очереди меня урезонивали.

Чрезвычайно довольная собой, я соорудила ложе из банных халатов и полотенец, а Максим остался ночевать, как видно, рассчитывая, что к утру я подобрею. Ничуть не бывало. Утром я твердо заявила ему из-за двери:

— Ты меня никогда не понимал. — И добавила зловеще: — А еще назвал кактусом.

— О боже! — простонал муж. — Я тебя умоляю… не можешь ты из-за такой чепухи… в конце концов, кактус очень миленькое растение… и вообще…

— Я подала на развод, — ядовито сообщила я, а Максим, чертыхаясь, не приняв душ и не побрившись, отбыл на свою работу, после чего я покинула ванную.

Родители приняли сторону супруга (подозреваю, с целью от меня избавиться), Максим продолжал свои настойчивые увещевания, и жизнь в доме родителей вскоре сделалась совершенно невыносимой.

На помощь мне, как всегда, пришла Лилька. У нее был громадный опыт разводов с мужьями, и она сразу же с головой окунулась в мои проблемы. Я переехала к ней, из квартиры выходила крайне неохотно и всегда в сопровождении Лильки и ее друзей, у Максима теперь не было никаких шансов со мной встретиться. В отместку он безобразно вел себя у судьи, трижды назвав меня избалованной, дважды «не отдающей себе отчета в своих действиях» и один раз «ребячливой», а в заключение заявил, что никогда со мной не разведется. Мне предложили все как следует обдумать, дав на это месяц.

— Он сунул им взятку! — рычала Лилька в коридоре суда и сверкала глазами. Максим изловчился перехватить меня возле машины и сказал очень серьезно:

— Кончай дурить, а? Клянусь, я больше никогда не назову тебя кактусом.

Это отвратительное слово вызвало во мне прилив ненависти, а глагол «дурить» сильнейшую обиду, я сдвинула брови и со всей ответственностью заявила:

— Ты меня никогда не понимал, — после чего устроилась в Лилькином «Фольксвагене» и отбыла, ни разу не взглянув в сторону супруга.

Максим продолжал попытки встретиться со мной, чтобы обсудить проблему. Никакой проблемы я не видела и ничегошеньки обсуждать не хотела. Супруг очень быстро смекнул, что, если я буду жить у подруги, шансы видеться со мной равны нулю. В один прекрасный вечер он заявился к Лильке и, слегка сдвинув ее в сторону, прокричал в недра квартиры, рассчитывая, что я его услышу:

— Ты имеешь право на жилплощадь!

Разумеется, я имела право, оттого незамедлительно выплыла в прихожую, а Максим повторил:

— Ты имеешь право на половину дома.

— Да, — кивнула я головкой и торопливо добавила: — Только мне от тебя ничего не надо.

— Я не могу жить сразу на трех этажах, когда ты ютишься у подруг.

У Лильки я вовсе не ютилась, жила она одна, а квартира насчитывала четыре комнаты общей площадью сто двадцать квадратных метров, но спорить я не стала и взглянула на супруга с интересом. Лилька, немного подумав, решила впустить его в прихожую. Максим посмотрел на нее сурово, перевел взгляд на меня, заметно подобрел и предложил:

— Может быть, мы где-нибудь поужинаем и обсудим этот вопрос?

Ужинать с Максимом я не собиралась, очень хорошо зная, чем может закончиться этот ужин, подумала немного, широко улыбнулась и осчастливила его:

— Хорошо. Только Лилька поедет с нами.

Муж тяжело вздохнул, а Лилька скорчила в ответ злобную гримасу, хохотнула, победно вскинула голову и уплыла переодеваться.

Воспользовавшись моей беззащитностью, муж тут же ухватил меня за руку и невнятно пробормотал:

— Я тебя люблю. И не вздумай сказать, что ты меня — нет. Ни за что не поверю, это все глупость и притворство.

— Конечно, — усмехнулась я. — Глупость, что же еще? А я сама — кактус.

— О господи, — начал он скулить сквозь зубы, получалось довольно забавно. — Угораздило же брякнуть такое…

— Вот-вот, — поддержала я его. Он сжал мою руку с большим рвением, возвел очи к потолку и только собрался сказать что-нибудь в высшей степени впечатляющее, как в прихожей возникла Лилька, Максим скривился, опустил глазки и обреченно проронил:

— Поехали.

Ужин удался на славу, бирюзовое платье шло мне необыкновенно, любимые пирожные таяли во рту, Лилька трещала как заведенная, что позволяло совершенно не следить за разговором: вставить слово мне все равно не дадут. И вот тут Максим сказал:

— Продадим дом, а деньги разделим.

Сообразив, что он такое заявил, я довольно отчетливо икнула, выпучила глаза и, кажется, остолбенела.

— Как это продадим? — пролепетала я где-то через минуту, Максим пил кофе, а Лилька безуспешно пыталась вернуть отпавшую челюсть на ее законное место.

— Как продать? — через минуту смогла спросить и она, после чего мы с отчаянием переглянулись.

— Очень просто, — пожал муж плечами. — Зачем мне этот дом, если я живу один? Кстати, я уже неделю ночую в гостинице. Дом навевает грустные мысли, мне тяжело в родных стенах, где все напоминает о любви, которой я лишился.

— Ты сам виноват, — насторожилась я.

— Возможно, но жить в этом доме я не собираюсь. Хочешь — живи ты.

Я нахмурилась, уловив в его словах намек на хитрость. Наш дом мне очень даже нравился, и продавать его я не собиралась. Он располагался в самом центре города, но в тихом переулке, и вдобавок ко всему имел свой, хотя и небольшой, зато самый настоящий парк. Метрах в двухстах от нашего дома находилась церковь восемнадцатого века, необыкновенно красивая, и дважды в день я могла наслаждаться колокольным звоном (что было весьма благотворно для моей души). Считалось, что в прошлом веке дом этот принадлежал губернатору, человеку образованному и не чуждому культуры, оттого дом мог похвастать редким сочетанием красоты, вкуса и благородства, который придает подобным строениям солидный возраст. Конечно, внутри дом совершенно переделали, но все равно складывалось ощущение, что живешь во дворце, а в городе мой дом так и называли — «губернаторский». Он стоил безумных денег, интриг, сплетен и завистливых взглядов, и вдруг: продать. Это что же вообще такое? Именно этот вопрос я и задала Максиму.

— Я же объяснил, — пожал он плечами. — Я не могу жить в этой громадине, когда ты теснишься у подруги.

— Я не буду тесниться, — пролепетала я.

— Тогда возвращайся и живи, где тебе положено.

— А ты?

— А я буду ночевать в гостинице.

— Тогда я не смогу тесниться, то есть жить, в то время как ты…

— Мы можем жить там вместе. Не забывай, что в доме два входа, мы даже никогда не встретимся.

Пока я обдумывала, как сказать «да» с минимальным ущербом для своей гордости, Лилька рявкнула:

— Ни за что! — Рявкать она умеет, все сидящие в зале вздрогнули, словно по команде, и испуганно повернулись, а Лилька перешла на шепот: — Ни за что…

— Тебя-то кто спрашивает? — вздохнул Максим.

— Она моя лучшая подруга, — ткнув в меня пальцем, сказала Лилька. — И я не позволю превращать ее в безропотное создание, лишенное чувства собственного достоинства… — Подружка минут десять распиналась в том же духе, а я смотрела на скатерть и думала о своем доме.

— Ты его не продашь, — сказала я, как только Лилька заткнулась.

— Продам, — нахмурился Максим. — У меня уже и покупатель есть.

— Кто? — дружно ахнули мы.

— Черноусов, — ласково ответил Максим, а я позеленела от возмущения: Черноусовы были нашими извечными недругами. Что до самого Черноусова, так мне безразлично, где он и что он, но его мадам неизменно действовала мне на нервы. Крашеная стерва, которой давно стукнуло сорок, а она все прикидывалась тридцатилетней, писала маслом дурацкие картины, которые пыталась всучить всем, кто вовремя не проявил должной бдительности, считала себя интеллектуалкой и на этом основании вечно задирала нос. А однажды назвала меня «милочка». Я в ответ стала называть ее «дорогушей», и вскоре мы стали злейшими врагами. Муж ее руководил крупным банком, и она дважды смогла нанести мне серьезный удар. Сначала явилась на прием в диадеме с двенадцатью бриллиантами, а потом муж подарил ей «Лексус», в то время единственный в городе.

Конечно, я очень быстро оправилась от удара и смогла ответить по достоинству, но все равно такое не забывают. И вот теперь эта мерзавка будет жить в моем доме.

— Ты с ума сошел? — сурово сказала я, глядя в небесно-голубые глаза мужа.

— Мне не нужен этот дом, — скривил он презрительно губы, разумеется, из чистого упрямства. — Хочешь, живи в нем, не хочешь — я его продам.

— Хорошо, — улыбнулась я, призвав на помощь все свое мужество. — Продавай.

Лилька жалобно ойкнула и съездила мне ногой по щиколотке, я улыбнулась еще шире, а Максим начал покрываться пятнами.

— И продам.

— Э-э, — вмешалась Лилька. — Давайте не будем спешить в этом вопросе. Такой дом продать нетрудно, а вот купить…

— Пусть продает, — не выдержала я, достала платок из сумки и аккуратно заплакала: — Разве ты не видишь, он нарочно мучает меня.

— Садист! — фыркнула Лилька, хватая мои руки, и тоже заплакала.

— Я не стал бы его продавать, если бы ты не мыкалась по подругам, — устыдился Максим.

— Я не мыкаюсь.

— Нет, мыкаешься.

— Хорошо, я куплю себе квартиру, то есть ты мне ее купишь.

— А сам останусь в доме? На кой он мне черт?

— Ты можешь жениться, — заявила Лилька, а я нахмурилась и взглянула на мужа с подозрением.

— Чтобы жениться, надо для начала развестись. А я этого делать не собираюсь.

Подружка усмехнулась, а я кивнула не без удовлетворения.

— Все-таки с домом спешить я бы не стала, — произнесла я примирительно.

— Хорошо, — туманно согласился он. — Я покупаю тебе квартиру и каждый месяц выплачиваю алименты до тех самых пор, пока ты не устроишься на работу. Если суд нас разведет, мы продаем дом, а деньги делим пополам. Думаю, это справедливо.

— Она обойдется без твоего пособия, — влезла Лилька, и я кивнула, хотя очень сомневалась, что обойдусь.

Дома подружка сразу же взялась меня поучать.

— Где твоя гордость? — воздевая руки, повизгивала она, бегая по комнате. — Я бы на твоем месте хлопнула дверью и ни копейки не приняла от этого чудовища. Пусть бы подавился своими деньгами. Рабовладелец… Я бы лучше жила на вокзале… — Тут Лилька малость притормозила и посмотрела на меня с сомнением.

— Я не могу жить на вокзале, — на всякий случай предупредила я. — И если по закону мне что-то положено…

— О господи! — Лилька тяжко вздохнула. — Прав твой муженек, ты совершенно… — Она махнула рукой и добавила: — Кактус.

— Сама ты кактус, — разозлилась я.

— И нечего обижаться. Возвращайся к мужу. Ты из тех женщин, что без этих волосатых мерзавцев дня не проживут.

— Еще чего. Очень даже хорошо проживу, и Максим вовсе не волосатый. Он симпатичный и, когда ведет себя прилично, просто душка, а ты моя лучшая подруга и не должна называть меня всякими обидными словами, иначе придется с тобой поссориться, хотя мне этого вовсе не хочется, потому что я тебя люблю и очень уважаю за твой характер, возможно, у меня нет твоего характера, но это дела не меняет, и ты…

— Заткнись, — нахмурилась Лилька. — Короче: квартиру берем самую дешевую, этим я сама займусь. А пособие пятьсот рублей, и пусть посылает по почте, нечего ему к тебе шастать.

— Как это пятьсот? — испугалась я. — Что за глупости ты говоришь…

— Пятьсот, — отрезала Лилька. — И ты от них откажешься, как только устроишься на работу. Будешь зарабатывать сама. Решительная женщина, способная постоять за себя…

— Лилечка, а квартира? В нее же надо мебель?

— Возьмешь все необходимое из дома, только необходимое, — насторожилась она. — К тому же я сомневаюсь, что тебе потребуется много мебели.

— Почему это? — потихоньку начала впадать я в панику.

— Приличную квартиру ты купишь потом сама. А пока берем однокомнатную «хрущевку». Это будет хорошим стимулом начать новую жизнь и взяться за себя всерьез.

— Может, не стоит? — пролепетала я.

— Стоит, — ответила Лилька. — Будем делать из тебя человека.

Не знаю, что тогда имела в виду подружка, но сейчас она взирала на меня с очень постным видом, тяжело вздыхала и время от времени хмурилась.

— Ты могла бы к нему вернуться, — заявила она наконец, сверля меня взглядом.

— Ни за что, — ответила я, и Лилька успокоилась.

— Ладно, гербалайф не очень удачная затея, позвоню Арсеньеву, может, у него есть место…

— Какое? — насторожилась я.

— Господи, да какая разница, лишь бы деньги платили.

Ободренная таким образом, я отправилась домой, с облегчением подумав, что сегодня моя судьба вряд ли решится. Я покинула Лилькин кабинет, а также здание, где он размещался, и направилась в сторону кафе, на ходу заглянув в кошелек. Его содержимое меня озадачило. Два дня назад Максим выдал мне тысячу (уже четвертую в этом месяце, знай об этом Лилька, она непременно бы меня убила, но она, слава богу, не знала), но эта самая тысяча каким-то непостижимым образом опять испарилась. Я попыталась вспомнить, что я купила: тапочки, лак для ногтей, шапочку для душа (она оказалась не очень удобной, хотя шла мне необыкновенно), сухой корм для Ромео и два килограмма мяса ему же. Больше я ничего не покупала… как будто. «Придется опять звонить Максиму, — опечалилась я, вздохнула и с горя съела пирожное и выпила молочный коктейль, хотя сидела на диете и строго-настрого запретила себе сладкое. — Максим прав, — думала я при этом с грустью. — Я кактус. И Лилька права: у меня нет характера, есть только дурные привычки. Я ни на что не годное, никчемное создание». Через полчаса мне стало так жаль себя, что пришлось покинуть кафе, дабы не расплакаться.

Я брела по улице и чувствовала себя бесконечно одинокой. Ноги сами собой вынесли меня к «губернаторскому» дому, и я буквально зарыдала, так мне стало жалко себя, а потом взяла такси и поехала к мужу в офис.

По дороге я смогла успокоиться, перестала вздыхать, а затем разозлилась на себя: следов безутешных рыданий в лице не наблюдалось, но и косметики практически не осталось, она вся была на платке. Приводить себя в порядок рядом с совершенно незнакомым мужчиной я сочла неуместным, а появляться в офисе мужа в таком плачевном виде — тем более. Поэтому на половине дороги я неожиданно передумала и отправилась домой, где выпила чаю, подкрасилась и только тогда поехала к мужу, но за это время мне в голову успело прийти столько разных мыслей, что я забыла, по какой такой нужде я к нему собиралась, и поэтому я, конечно, разозлилась.

В приемной сидела секретарша. Я подумала, что это место могло бы принадлежать мне, и с удовлетворением решила, что выглядела бы гораздо лучше этого бледного создания с неопределенного цвета волосами. Девушка хмуро посмотрела в направлении двери и тут же расцвела в улыбке.

— Здравствуйте, — пропела она, и я пропела в ответ:

— Добрый день.

— Максим Сергеевич один, проходите, пожалуйста.

— Спасибо, — скривилась я, можно подумать, если б муж был не один, я бы осталась сидеть в приемной.

Я вошла и кашлянула, а муж поднял голову от каких-то бумаг на столе.

— Привет, — сказала я и на всякий случай нахмурилась. Он поднялся, подошел, обнял меня за плечи и поцеловал, правда, вполне невинно, то есть по-братски. После чего усадил в кресло и сам пристроился рядом.

— Очень рад тебя видеть, — наконец изрек он.

— У меня почему-то кончились деньги, — вздохнула я. — Просто напасть какая-то. Только-только были в кошельке и раз… куда-то улетучились, я даже не знаю куда…

— Бог с ними, — сказал Максим. — Я рад, что ты пришла. Хочешь, куда-нибудь съездим? А можем просто погулять в парке. Сегодня хорошая погода. А потом прокатимся по магазинам.

— Я не хочу по магазинам, — запротестовала я, заподозрив мужа в намерении дать мне взятку.

— Хорошо, в магазины не поедем. Знаешь, я очень скучаю, — сказал он, а я вздохнула:

— Я тоже скучаю.

— По-моему, это глупо, — заметил Максим. — Я имею в виду скучать друг без друга, когда мы можем быть вместе.

— Ты… — нахмурилась я, но он меня перебил:

— Я знаю, что не понимал тебя. Я сожалею и приложу все старания… и мне больше в голову не придет сравнивать тебя… я имею в виду, говорить всякие глупости.

Я замерла, боясь, что он произнесет дурацкое слово и все испортит, но у Максима хватило ума вовремя прикусить язык, я перевела дух, и мы отправились в парк.

Муж был настоящей душкой, и я совсем уже решила к нему вернуться, но тут у него в кармане ожил сотовый, и я совершенно отчетливо услышала, как эта мегера из приемной назвала его Максимом. С какой стати, если для нее он Максим Сергеевич? Выяснению этого обстоятельства я и собиралась посвятить оставшееся время, а муж в очередной раз продемонстрировал все коварство своей натуры: во-первых, он нагло утверждал, что она сказала «Максим Сергеевич», а во-вторых, что у него важный разговор, именно им он и намерен заняться, а не выслушивать всякую чепуху.

Я смерила его ледяным взглядом и отправилась в сторону стоянки такси, муж бросился следом и хватал меня за руки, но делать это, одновременно разговаривая по телефону, было все-таки неудобно, и я смогла загрузиться в машину, вторично наградив его ледяным взглядом. Мне стало совершенно ясно: мы не подходим друг другу.

Размышляя об этом, я смотрела в окно и не заметила, как очутилась возле подъезда своего недавно приобретенного жилища. Расплатилась, вышла и в который раз с недоумением воззрилась на совершенно нелепое сооружение. Дом был старым, ветхим, облезлым, а еще здесь водились тараканы. Это было мне доподлинно известно, потому что три дня назад я ходила к соседям за молотком, когда у меня свалилась со стены Нефертити, и лично видела таракана, который расположился прямо над выключателем. С перепугу я забыла, зачем пришла, и попросила соли. Соль мне дали, но я сразу же выбросила ее в форточку, боясь, что в соли могут оказаться тараканьи яйца, или чем они там размножаются.

Надо сказать, что квартиру я не видела до самого своего заселения сюда. Квартирный вопрос решала Лилька и решила по своему разумению. Максим категорически возражал, что послужило веским аргументом «за», в результате мы победили, и я сюда въехала. Конечно, лучше бы мне этого не делать. Лилька хотела, чтобы у меня был стимул. Не знаю, что конкретно она имела в виду, у меня же, лишь только я переступила порог, было одно желание: сиюминутно скончаться. Однокомнатная «хрущевка», где кухня вовсе не была кухней, а прихожая прихожей. Я и одна там не смогла бы разместиться, а мои вещи — тем более. В квартире в рекордные сроки сделали ремонт, но выглядеть лучше она не стала. Ко всему прочему, находилось это чудо на пятом этаже, а так как было их всего пять, лифт отсутствовал.

Подумав об этом, я вздохнула и вошла в подъезд. Поднялась на один пролет, свирепо посмотрела на соседского кота, который не дал себя погладить, и на всякий случай заглянула в почтовый ящик. Газет я не выписывала, писем не ждала, но… В ящике лежал листок, вырванный из школьной тетради и сложенный вчетверо. Я машинально его развернула и прочитала: «Пожалуйста, в 19.00 подойди к кухонному окну». Я повертела записку в руках, скомкала, сунула в карман, потому что никогда не сорила в подъездах, и цыкнула на несчастного кота, точно он был во всем виноват. Потом стремительно поднялась на пятый этаж и вошла в квартиру, где меня, радостно виляя хвостом, встретил Ромео (Ромео — такса, ему четыре года, он ужасный трусишка и обжора, а еще он не любит гулять, что мне в нем очень симпатично, потому что я гулять тоже не люблю, особенно по утрам).

— Привет, — сказала я и поцеловала его в нос. На сегодняшний день он был единственным существом мужского пола, не вызывающим у меня отвращения.

Ромео в ответ лизнул меня и немного поскулил, продолжая вилять хвостом, это могло означать все, что угодно. Сегодня это означало, что он разбил греческую вазу и стянул скатерть с кухонного стола. За такие деяния пес заслуживал хорошей взбучки, но вместо этого я села на диван, похлопала ладонью рядом с собой, приглашая Ромео присоединиться, и решила ему пожаловаться:

— Ты не знаешь, а я знаю: на самом деле я — кактус. Самое бесполезное и нелепое создание на свете.

Ромео посмотрел на меня, моргнул, лизнул руку, а потом сунул нос в карман и извлек комочек бумаги.

— Видишь, что здесь написано? — начала я к нему приставать. — В семь часов подойти к кухонному окну. Как думаешь, что за идиот написал такое?

Ромео ничего не думал. Он спрыгнул с дивана и стал играть с бумажкой, не скажу, чтобы игра его очень увлекала, он по натуре довольно ленивый, но лапой ее шевелил и вроде бы к чему-то прислушивался, а я добавила:

— Наверное, это дети.

Почерк детским не был, хотя с уверенностью утверждать это я бы не стала, то есть, может, и детский, конечно, но похож на взрослый, скорее мужской, чем женский. Может, записка адресована прежней хозяйке квартиры? Или ее по ошибке бросили не в тот ящик? Совершенно идиотская записка. Хотя, возможно, это приглашение к свиданию? Кто-то приглашает даму своего сердца подойти к окну, а он сам ровно в семь появится под балконом с гитарой… Балкона у меня не было, это я знала доподлинно, к тому же для романтического свидания место было явно неподходящее. Дело в том, что окна моей квартиры выходили на тюрьму. Не знаю, что имела в виду Лилька, заселяя меня сюда: может, она всерьез верила, что подобное соседство сподвигнет меня на свершение трудовых подвигов, а может, решающую роль сыграла цена: за однокомнатную «хрущевку» в ветхом доме просили копейки. Я поднялась с дивана, прошла в кухню и замерла возле окна, опершись ладонями на широкий подоконник.

От тюремной стены дом отделяло метров двадцать. Метров двадцать зеленой травки без единого деревца. Стена высоченная, сложенная из кирпича, сверху колючка в несколько рядов. Тюрьма была старой и славилась на всю Россию. Из моего окна мало что разглядишь: верхние этажи здания, построенного еще при Екатерине Великой, с толстенными решетками на узких окнах, да крыша, покатая, из светлого железа, ослепительно сверкающая на солнце. Рядом с центральным зданием угадывались другие, поменьше, я видела разноцветные кусочки крыш, по вечерам там горели мощные фонари и лаяли собаки. Только псих решит исполнить мне серенаду в таком месте.

— Все-таки это странно, — сказала я и даже нахмурилась, а потом добавила: — Это чья-то глупая шутка.

Вернувшись в комнату, я взяла записку, разгладила ее руками и принялась изучать почерк. Почерк как почерк, ни о чем он мне не говорил и ни о ком не напоминал.

— Глупая шутка, — с облегчением вздохнула я и выбросила записку в мусорное ведро. Накормила Ромео и устроилась в кресле с книгой, Ромео забрался ко мне на колени, закрыл глазки и принялся сопеть, а я улыбаться. Комната показалась уютной, а вечер расчудесным.

Зазвонил телефон, я насторожилась, но трубку снимать не спешила. Это скорее всего Максим, так и оказалось: автоответчик был включен, и я услышала голос мужа.

— Я знаю, что ты дома, — заявил он. — Заеду часиков в девять. Привезу деньги. Я тебя люблю. Давай мириться, а?

Шестьдесят секунд кончились, и ему пришлось заткнуться, я показала телефону язык, пропела дурашливо: «Давай мириться, а?», подражая мужниной интонации, поцеловала Ромео и углубилась в чтение. Однако где-то через час стала поглядывать на часы. Сначала время от времени и как бы между прочим, но чем ближе стрелка перемещалась к отметке «7», тем настойчивее я за ней наблюдала.

— Глупость какая, — презрительно фыркнула я и даже попыталась читать вслух, но как только старинные часы отбили один удар из положенных семи, переложила Ромео на диван и выскользнула в кухню, осторожно подобралась к окну и выглянула.

На зеленой лужайке внизу никого не было. Я стояла, пялилась на свежую травку и стала злиться по-настоящему. Стою у какого-то дурацкого окна из-за какой-то дурацкой записки. Да надо мной просто посмеялись, никто и не думал появляться под окнами. Однако шутка довольно глупая. Что же имел в виду этот самый шутник? В конце концов он должен был проверить, удалась его шутка или нет, то есть появиться и посмотреть, торчу ли я возле окна или совершенно не обратила внимания на записку.

Я простояла не меньше десяти минут, таращилась то направо, то налево, но никакого подобия человека не заметила. Дом наш был последним в ряду, напротив него, как я уже сказала, располагалась тюрьма, а чуть дальше старое кладбище. Хоронить там перестали еще лет сорок назад, так как кладбище уже давно оказалось в черте города. Оно было обнесено невысокой кирпичной стеной, и если шутник, к примеру, на нее взобрался, то вполне мог различить в окне мой силуэт. Должно быть, хохочет от души. А если у него есть бинокль, то он прекрасно видит выражение моего лица. Надо полагать, выгляжу я сейчас очень глупо.

Я отпрянула от окна и опустила жалюзи. Потом юркнула в комнату и отыскала театральный бинокль, не бог весть что, но все-таки. Вооружившись биноклем, я попыталась рассмотреть кладбищенскую стену. Под таким углом это оказалось нелегким делом и потребовало времени. Самое обидное, что ничего я углядеть не смогла, ну ничегошеньки. Если не считать двух ворон. Они сидели, нахохлившись, и в мою сторону даже не смотрели.

— Мальчишки озорничают, — твердо заявила я и убрала бинокль.

Вот тут и позвонили в дверь. Я вдруг испугалась и в прихожую вышла на цыпочках, посмотрела в «глазок» и увидела мужа. А может, это он так шутит? С него станется. Ромео, заметив мою нерешительность, робко выглянул из комнаты, а потом залез под стол.

— Трус несчастный, — прошипела я и открыла дверь.

Муж сунул мне в руки букет и быстро вошел, пока я не передумала.

— Ты оставлял записку в почтовом ящике? — спросила я, глядя на него с подозрением.

— Я? Нет. А что за записка?

— А… Глупость, одним словом. Ужинать будешь?

— Буду, — обрадовался муж, как выяснилось, преждевременно. В доме не было даже хлеба. Я развела руками и вроде бы устыдилась. — Ерунда, — отмахнулся Максим. — Сгоняем в универсам и все купим.

Уже в машине я, понаблюдав за мужем несколько минут, спросила:

— Ты хотел приехать в девять, а приехал в начале восьмого. Почему?

— Я нарочно сказал, что заеду в девять, чтобы ты не успела сбежать.

— С какой стати мне сбегать из собственной квартиры?

— Ну… например, для того, чтобы со мной не встретиться.

— Мне нечего бояться и вообще…

— Переезжай в наш дом, — вздохнул супруг. — У тебя никуда не годная квартира. А твоя Лилька чокнутая, и не возражай. Только чокнутая могла выбрать такое место. На улице ни единого фонаря, на кладбище бомжи… Я беспокоюсь за Ромео, он ведь гуляет один…

— Ну и что? — нахмурилась я.

— Ничего. Боюсь, как бы его не сожрали.

— Кто? — выпучила я глаза.

— Бомжи. Говорю, их полно на кладбище.

— Они могут сожрать Ромео? — пролепетала я.

— Конечно. Он трус и за себя постоять не сможет. Давай хотя бы его переселим в наш дом. Ты будешь заходить и кормить его, а он будет бегать в саду, там совершенно безопасно.

— Не могу поверить, что такое возможно… — все еще тараща глаза, сказала я.

— Ну, моя дорогая… открой любую газету. Этот район крайне неблагополучный. Такой женщине, как ты, здесь совершенно не место.

— Ты думаешь? — Я нахмурилась и стала смотреть в окно. Может, стоит рассказать Максиму о записке? Нет, не стоит. Выходит, я из-за любого пустяка должна обращаться к мужу. С дуралеями, которые так непонятно шутят, я разберусь и сама.

Ужин прошел в теплой и дружеской атмосфере, чему немало способствовала моя задумчивость. Половину из того, что говорил Максим, я попросту не слышала, на вторую половину не обращала внимания, должно быть, поэтому мы так и не поругались. Муж всучил мне деньги на текущие расходы и отбыл с некоторым сожалением после неоднократных намеков, что в гостинице ему страшно одиноко, а в моей квартире, весьма неудачно расположенной, женщине опасно оставаться одной.

Проводив мужа, я устроилась в кресле и немного поразмышляла. Очень похоже, что это происки супруга. Он хочет, чтобы я к нему вернулась и… Что «и»? Вот если бы в записке содержалась угроза — тогда понятно, а там какая-то дурацкая просьба. Я вышла в кухню и немного постояла возле окна, не зажигая свет. Зеленая травка внизу была ярко освещена, да и в кухне было довольно светло из-за прожекторов на тюремной стене.

Я нахмурилась и категорически запретила себе думать о записке. Потом позвонила Лильке.

— Как ты думаешь, бомжи могут съесть Ромео? — спросила я.

— Какие бомжи? — обалдела Лилька.

— Те, что живут на кладбище.

— А что, Ромео пропал?

— Слава богу, нет, но когда он пропадет, будет поздно. Так могут или нет?

— С чего ты взяла, что они живут на кладбище?

— По-моему, это очень удобное место, — безо всякой уверенности заявила я.

— А по-моему, ты говоришь глупости. И не вздумай вернуться к мужу. Если ты уступишь, я перестану тебя уважать.

— О чем ты думала, черт возьми, когда засунула меня в эту дурацкую квартиру? — разозлилась я и бросила трубку. А потом отключила телефон, легла в постель и позволила несчастному Ромео лечь у меня в ногах. То, что животное в опасности, стало совершенно ясно.

Утром пес скулил и легонько покусывал меня за руку. Часы показывали восемь, и Ромео пора было идти на прогулку. Еще вчера это не доставляло хлопот, я распахивала входную дверь и отправлялась досыпать, открывать дверь подъезда было без надобности, в ней имелась дыра таких выдающихся размеров, что Ромео без труда оказывался на улице. Но сегодня, открыв глаза, я сразу же вспомнила про бомжей и опасность, нависшую над любимым существом, быстренько оделась, уговаривая пса не волноваться, подумала и прихватила газовый баллончик.

К моему удивлению, во дворе было довольно многолюдно: сразу три женщины развешивали белье, бабульки стояли возле подъезда с хозяйственными сумками, должно быть, собрались в магазин, а несколько мальчишек катались на скейте. Признаться, такая бурная жизнь меня удивила, ранее полудня мне не приходилось появляться на улице, и я слегка растерялась, а потом обрадовалась: вряд ли при таком обилии народа кому-нибудь придет в голову напасть на нас с собакой.

Я поздоровалась с соседками и не спеша пересекла двор, поглядывая на Ромео, тот нехотя плелся сзади, поражаясь переменам в привычном распорядке дня.

— Все-таки я не могу отпустить тебя одного, — сказала я, извиняясь, пес посмотрел на меня, вильнул хвостом, и мы пошли веселее. Ноги сами понесли меня к кладбищу, и вскоре мы оказались перед калиткой из металлических прутьев. Я толкнула ее, раздался жуткий скрежет, и мы вошли на кладбище. Ромео на всякий случай прятался за моими ногами. — Тут никого нет, — разозлилась я. — Нельзя же быть таким трусишкой.

Кладбище было небольшое, с заасфальтированными дорожками и чистенькими тропинками, в центре стояла церковь, возле которой на скамейке сидели три старушки и чинно беседовали. Обойдя все кладбище, я не смогла обнаружить ни одного бомжа.

— Надо же придумать такое, — покачала я головой, решив задать мужу хорошую трепку, и отправилась домой.

Поднимаясь к себе на пятый этаж, я задержалась возле почтового ящика. В ящике явно что-то было, клочок белой бумаги виднелся вполне отчетливо. Ключ был в сумке. Я стрелой поднялась в квартиру и через пару минут держала в руках сложенный тетрадный листок, для верности подколотый скрепкой. Посоветовав себе проявлять терпение и твердость, я вернулась в квартиру и только тогда развернула записку. На пол, плавно кружа, опустилась банкнота. Я подняла ее, повертела в руках и даже рассмотрела на свет. Сотня выглядела совершенно настоящей.

Я торопливо прочитала записку: «Спасибо (восклицательный знак). Сегодня в это же время».

— Черт знает что такое! — развела я руками. Шутка перестала быть просто чьей-то шуткой, а стала шуткой сторублевой. Мальчишек можно смело выбросить из головы. — Это Максим, — зло прошипела я и кинулась к телефону.

Максим уже был в офисе.

— Это ты, — заявила я.

— Конечно, — ответил он, а я перевела дух и уточнила:

— Твои шуточки?

— Что ты имеешь в виду? — переспросил муж и вроде бы даже испугался.

— Ты оставлял записку, говори честно, иначе… сам знаешь.

— Записку? — Нет, он не притворялся, уж я-то своего мужа хорошо знаю. — Что за записка? Ты вчера спрашивала про записку и сегодня. В чем дело? Тебе угрожают? Я сейчас приеду, дверь никому не открывай.

Я вздохнула и сказала:

— Ты соврал про бомжей. Сегодня утром я обследовала кладбище и никого не нашла.

— Сегодня утром? — не поверил Максим. — Хочешь сказать, что встала в семь утра?

— Хочу. И на кладбище вообще никто не живет. Только вороны.

— Ты в самом деле гуляла с Ромео?

— Конечно. Почему это тебя так удивляет? Я не хотела, чтобы моего друга сожрали, и пошла проверить. Ты меня обманул.

— Давай вернемся к запискам.

— Нет, к бомжам. Ты все это выдумал?

— Ничего подобного. Посмотри сегодняшние «Ведомости» и сама убедишься.

Второй раз за утро я покинула квартиру, чтобы купить газету. Ромео, который отправился вместе со мной, был поражен моим поведением, то и дело забегал вперед и поглядывал на меня вопрошающе.

Газету я купила и на первой же странице увидела заголовок «Зловещая находка». Плюхнулась на скамейку и, леденея душой, начала читать. Очень скоро мне стало ясно: Ромео грозит серьезная опасность. Бомжи на кладбище жили и действительно поедали несчастных животных. Возле старинного склепа были обнаружены останки более десяти собак разных пород, а жители окружающих кладбище кварталов уже давно жаловались на исчезновение своих питомцев.

— Боже мой! — пролепетала я, схватила Ромео и прижала его к груди. Он перепугался и начал скулить. Ромео обжора, а потому очень походит на колбасу с ножками, вид у него аппетитный и если бы он попался на глаза кому-нибудь из этих чудовищ с кладбища… Однако я сегодня утром никаких чудовищ не обнаружила. Опять же это не решает главной проблемы: кто мне пишет записки? Явно не бомжи, сотня для них сумасшедшие деньги, с чего бы им так шутить? Это не дети, и надо признать, не мой муж. Про опасность, грозящую Ромео, он не солгал, следовательно, ему можно доверять и в остальном.

В голову не пришло ничего заслуживающего внимания, и, держа на руках своего толстого друга, я зашагала домой.

Возле почтового ящика притормозила и, помедлив, проверила его еще раз. Он был пуст, что неудивительно. Постояв в замешательстве, я поднялась к себе и весь день размышляла, не обращая внимания на телефон. После обеда еще раз сходила на кладбище, нашла склеп, сверила с фотографией в газете и, убедившись, что он тот самый, принялась рыскать рядом. Ничего подозрительного не обнаружила, впрочем, это не удивило: останки животных, конечно, успели убрать. «А бомжи испугались и где-то спрятались», — решила я и немного успокоилась. Однако влезла на кладбищенскую стену и оттуда попыталась рассмотреть свое кухонное окно. Конечно, я его видела и даже без бинокля, но определить, что за человек стоит у окна (если бы он там, к примеру, стоял), было бы невозможно, между тем это самое удобное место, если переместиться чуть дальше, окно и вовсе не увидишь. Кто бы ни написал мне эти дурацкие записки, к кладбищу, точнее, к кладбищенской стене он отношения не имеет.

Неизвестно чему порадовавшись, я вернулась домой. Приготовила себе ужин, то и дело глядя на часы и изо всех сил стараясь не думать о записке.

Ровно в семь я была возле окна. На этот раз открыла створку и даже высунулась, надеясь, что таким образом смогу хоть что-нибудь да увидеть. Вблизи дома не было ни одного живого существа. Даже кот, посидев немного на углу, лениво поплелся в сторону кладбища, игнорируя зеленую лужайку.

Через десять минут я в большом гневе захлопнула окно, опустила жалюзи и вооружилась биноклем. Никого.

— Черт знает что такое! — выругалась я, швырнула бинокль на подоконник и ушла в комнату. Потом еще раз проверила сотенную купюру. Она была настоящая, сомнений нет, это не шутка: кому-то очень надо, чтобы я подошла к окну. Кому и зачем? За вчерашнее стояние возле окна мне сказали «спасибо» и даже прислали деньги. Сегодня я очень надеялась, что смогу разобраться с шутником, и вот, пожалуйста, ничего не произошло. Изводя себя все теми же мыслями, я отправилась на прогулку с Ромео, а вернувшись, непривычно рано легла спать.

Утром, как только меня разбудила собака, я бросилась вниз и заглянула в почтовый ящик. Ничего. «Ага», — сказала я себе, взяв Ромео под мышку. Гуляли мы дольше обычного, и пес на обратном пути даже задремал на моих руках, домой я не спешила, а войдя в подъезд, сразу же проверила ящик. Он был пуст.

— Что это такое, в самом деле? — разозлилась я. Весь день я размышляла, стоит ли подходить к окну, и периодически проверяла почтовый ящик. Никаких указаний.

Время стремительно приближалось к семи, а я так ничего и не решила, но, как только часы начали отбивать положенные семь ударов, бросилась в кухню и замерла возле окна. Ни души.

— Да что же это такое? — вторично возопила я с отчаянием и на этот раз стояла не меньше двадцати минут, надеясь, что неизвестный шутник себя проявит. Потом со злости хлопнула кухонной дверью, решив, что ноги моей там больше не будет.

Ночью я спала плохо, а утром вышла на прогулку, игнорируя почтовый ящик. Возвращаясь уже ближе к десяти, сразу же заметила, что в нем что-то есть, сердце стремительно скакнуло вниз, а я досадливо поморщилась, но поспешила открыть ящик. Сотня и записка: «Сегодня в 8.15. Ты очень красивая».

— Удивил, — скривилась я. Ясно, записку писал мужчина, женщине ни к чему делать мне комплименты. — Это шуточки Максима, — кивнула я, ни на секунду в это не поверив. Максим, конечно, иногда ведет себя довольно глупо, но он точно не псих, уж я-то знаю, а когда я спросила его о записках, он очень удивился и даже испугался. Нет, это не он, это какой-то другой сукин сын, которому нечем заняться…

Весь день прошел в размышлениях. На звонки я по-прежнему не отвечала, а когда Максим оставил сообщение, что после работы заедет, я, подхватив Ромео, спешно покинула жилище: «после работы» это вовсе не значило после работы, он мог появиться в любой момент, а встречаться с ним я сейчас не хотела.

Ближе к восьми я возвращалась домой и замерла на углу в крайней досаде: возле моего подъезда стоял очень хорошо мне знакомый «Мерседес», а в нем сидел муж. «Какое свинство!» — гневно подумала я и решила отчитать его как следует, но в последний момент свернула в соседний двор и устроилась там на скамейке.

— Уезжай немедленно, — шипела я, очень надеясь, что обладаю хоть небольшим даром телепатии. — Уезжай…

Как бы не так. Мой муж — человек совершенно невозможный, ему надоело сидеть в машине, он ее покинул и начал прогуливаться возле дома, проскочить незамеченной не удастся, а время поджимало… Я взглянула на часы и охнула: 8.25. Даже удивительно, как меня это раздосадовало. Я кинулась к своему подъезду, совершенно не обращая внимания на Максима.

— Аня! — крикнул он и даже пробежал несколько метров веселой рысью.

— Что ты здесь делаешь? — сдвинула я брови.

— Жду тебя, — удивился он. — Я звонил. Ты проверяла автоответчик?

— Нет. У меня еще не было времени.

— А чем ты занята? — удивился муж.

— Как будто у меня нет дел, — проворчала я, косясь на часы. Можно было не торопиться, хотя… — Ладно, пошли, — вздохнула я и зашагала к подъезду.

Утром записки не было. Я топнула ногой, а потом устроила нагоняй Ромео за то, что он ленив и еле двигается. Пса стало жалко, и я взяла его на руки.

День выдался какой-то нервный, читать не хотелось, а все предметы непостижимым образом валились из рук. Около шести я задумалась, стоит ли подходить к окну? Почему бы и нет? Что я, к собственному окну не могу подойти? Например, в семь, а потом и в восемь пятнадцать. Мое окно, хочу — подхожу, хочу — нет… Я подумала о почтовом ящике и решила еще раз его проверить. До сих пор записки приходили утром, но кто знает… Записка была вместе с неизменной сотней, но почерк другой. Это насторожило, и я прочитала записку несколько раз: «Что случилось? Сегодня в 8.15. Ладно?»

— Ладно, — кивнула я и поднялась к себе, Ромео стоял на пороге и взирал на меня с непониманием.

В восемь пятнадцать я была возле окна и пялилась в никуда не менее получаса, но так и не приблизилась к разгадке происходящего. Потом села за стол и начала писать письмо или ответную записку, это уж кому как нравится. «Кто вы? — старательно выводила я на дорогой бумаге розового цвета. — Что означает эта странная шутка? Перестаньте посылать мне деньги, я в них совершенно не нуждаюсь. Если вы не пожелаете объяснить мне, в чем дело, я перестану выполнять ваши непонятные просьбы». Перечитав записку несколько раз, я осталась довольна, подколола к ней деньги скрепкой и спустилась к своему почтовому ящику. Положила в него записку, а дверцу прикрыла не очень плотно.

— Он должен это заметить и поинтересоваться, — решила я и удалилась.

Он не поинтересовался, записка три дня пролежала в ящике никому не нужная. Даже деньги никто не свистнул… Шутник никак себя не проявил, моей записки взять не пожелал и своей не оставил.

Я разозлилась и два вечера подряд ходила в театр одна. Ромео в театр не возьмешь, а видеться с кем-нибудь мне не хотелось. Наконец утром четвертого дня пришла записка. Я открыла ящик, увидела свое послание, стиснула зубы и тут заметила тетрадный лист. Почерк прежний. «Извини. Были проблемы. Жду ровно в семь».

— Вот и жди, — отрезала я и подумала, а не сходить ли еще разик в театр, но ровно в семь стояла возле окна, впрочем, опять-таки безо всякого толку.

В половине восьмого я заварила чай покрепче и сказала, глядя на собаку, за неимением другого собеседника:

— Хорошо. Он не желает показаться, но эти записки каким-то образом попадают в мой ящик? Мы выследим этого типа…

Утром я разбудила Ромео, и мы вышли гулять. Пес зевал и смотрел на меня без одобрения. Кроме нас, в такую рань на прогулку отправился только соседский кот, хотя, возможно, он с нее возвращался. Я села на скамейку возле подъезда и раскрыла книгу, предложив Ромео побегать по двору. Бегать он не любил, поэтому забрался под лавку и уснул. Где-то через час стали появляться люди. Я продолжала увлеченно читать, а Ромео спать. Ближе к обеду он выбрался из-под лавки и принялся застенчиво скулить. За время сидения я познакомилась с тремя соседками и их животными, но ничего полезного для себя не узнала. Проверила почтовый ящик: пусто, что неудивительно, личности подозрительной наружности в подъезд не входили.

Наспех перекусив и накормив пса, я вернулась на скамейку, предварительно проверив ящик. Сидела я до десяти вечера, объяснив любопытным старушкам, что накрасила в квартире полы и спасаюсь от запаха.

На скамейке в окружении старушек меня и обнаружил Максим. Мы поднялись в квартиру.

— Что ты там делала? — не выдержал он.

— Где?

— На скамейке.

— Дышала свежим воздухом. После статьи в газете я не отпускаю Ромео одного, это просто чудо, что его до сих пор не съели.

Муж долго меня разглядывал и безуспешно пытался что-то понять, совершенно напрасно, между прочим, я и сама себя не понимала.

Три дня я просидела на скамейке. За это время услышала потрясающие комментарии к последним политическим событиям, но к разгадке тайны, так занимавшей меня, не приблизилась даже на полшажочка. Почтовый ящик был пуст, а я, как частный детектив, терпела полное поражение.

Утром четвертого дня я спала до восьми и перед выходом на прогулку ящик принципиально игнорировала, но через час заглянула в него и ахнула: листок в клетку, скрепочка и на этот раз две сотни. «Что случилось? — вновь вопрошал неизвестный. — Сегодня в восемь. Хорошо? Очень прошу».

— Нет, ты полюбуйся! — всплеснула я руками, обращаясь к любимому животному. — Как, по-твоему, эта дрянь сюда попала? — Ромео начал скулить, преданно глядя мне в глаза, тряхнул ушами и тяжело вздохнул. Я стала подниматься по лестнице, рассуждая вслух, а Ромео неловко запрыгивал на ступеньки и поглядывал на меня с сочувствием. — Должно быть, он за нами следил и видел, что мы дежурим у подъезда. А сегодня ночью прокрался и оставил записку. Ужасно хитрый тип, ты не находишь? Пожалуй, сидение на скамейке нам ничего не даст. Тут требуются меры посущественнее.

Ближе к вечеру я стала размышлять, стоит ли подходить к окну. Три вечера подряд я сидела на скамейке и сторожила своего корреспондента, а он, видимо, надеялся меня увидеть… Черт возьми, откуда он за мной наблюдает?

Я придвинула телефон и принялась обзванивать всех знакомых, надеясь, что у кого-то найдется полевой бинокль. Он нашелся, но в настоящее время был довольно далеко, на даче моей подруги Наташки. Завтра она обещала его привезти, а вот сегодня нет — и все тут. В пустых разговорах время пролетело незаметно, часы начали бить восемь, а я бросилась в кухню, замерла, глядя в окно, пытаясь уловить хоть какое-то движение, и шептала побелевшими от злости губами: «Где же ты, черт тебя возьми? Ну давай, покажись мне!»

В половине девятого я покинула кухню в состоянии, близком к истерике. Так подло со мной еще никто не поступал. Устроилась в кресле, поразмышляла, глядя в потолок, и твердо решила: завтра же найму частного детектива. Он этого шутника мигом выведет на чистую воду. Утром куплю газеты и буду осваивать объявления.

Частный сыщик не понадобился. Возвращаясь с прогулки, я решила обследовать лужайку перед домом. Вдруг удастся обнаружить нечто, способное подтолкнуть меня к разгадке? Я совсем было собралась со всей тщательностью осмотреть каждый сантиметр лужайки, завернула за угол и совершенно неожиданно столкнулась с рослой брюнеткой неопределенного возраста, в бикини. Она обильно смазывала себя маслом для загара и что-то напевала под нос.

В том, что женщина решила позагорать, конечно, не было ничего особенного, но я-то привыкла видеть лужайку абсолютно необитаемой и, обнаружив здесь человека, смутилась и даже растерялась.

— Какая собачка, — сказала женщина, заметив Ромео, и перевела взгляд на меня, а я улыбнулась и поздоровалась.

— Решили позагорать? — спросила я, хотя можно бы и не спрашивать: чем еще может заняться женщина в бикини, если у ее ног разложено полотенце, а в руках баночка с маслом? Но женщина не сочла мой вопрос глупым и охотно кивнула:

— Погодка самая подходящая, у меня утро свободное, а на речку ехать далеко.

— Да… — неопределенно кивнула я, силясь что-нибудь придумать для объяснения вспыхнувшего интереса к лужайке перед домом.

— А вы, значит, с собачкой гуляете? — спросила женщина. Как видно, она не прочь была поболтать.

— Ромео потерял здесь мячик, вот хотела посмотреть…

— Посмотрите, только вряд ли чего найдете, все утро детвора бегала.

Женщина устроилась на полотенце, а я стала тщательно обследовать лужайку. Не знаю, что я ожидала обнаружить, но не нашла абсолютно ничего. Ромео с несчастным видом помогал мне изо всех сил, но успехом похвастать тоже не мог.

Я злобно посмотрела на свое кухонное окно и от души пожелала ему провалиться. Правда, быстро одумалась и попросила Провидение не принимать мои слова буквально, тем более что произнесены они были в сердцах и по большому счету на них вовсе не стоило обращать внимания. Женщина приподнялась на локте и крикнула:

— Нашли?

— Нет. Должно быть, действительно дети взяли…

— Конечно, дети… Костер задумали разжечь, в такую-то жарищу. Тетя Клава их прогнала, так они пререкаться начали. Из соседнего дома детня, все как на подбор шпана. Так через забор и просятся, — кивнула она на каменную стену тюрьмы, в погожий летний денек выглядевшую особенно мрачно.

Я слушала женщину, кивала и ждала, когда можно будет проститься и уйти.

— А вы из двадцать девятой квартиры? — без перехода спросила она. — Меня Машей зовут. А вас?

— Аня. Да, я из двадцать девятой.

— Недавно переехали?

— В общем, да…

— С мужем?

«Господи, какая любопытная».

— Я живу одна, — ответила я с достоинством.

— А окна сюда выходят?

— Да…

— Повезло, — вздохнула Маша с заметной печалью. — Пятый этаж, окна сюда выходят, и без мужа… А у меня три окошка и все во двор.

Я немного растерялась, не видя особого повода для переживаний, но разговор меня вдруг заинтересовал, я присела рядом и спросила:

— Чем же вам двор не нравится? Окна у вас на светлую сторону, и дворик, по-моему, очень симпатичный.

— Оно, может, и так, — согласилась моя собеседница, — только ведь от этого двора никакого проку.

— А какой прок от моего окна? — проявила я любопытство. Женщина посмотрела с озорством, хихикнула и спросила:

— А то не знаете?

— Нет, конечно, — растерялась я.

— Да? — она вроде бы тоже растерялась. — Ну… скоро узнаете…

— А нельзя узнать сейчас? — нерешительно сказала я, чувствуя, что нахожусь на пороге разгадки своей тайны. — Вы меня так заинтриговали… Так что ж хорошего в моих окнах?

Она хохотнула, покачала головой и задала очередной вопрос:

— Вам записки не передавали?

Тут меня просто оторопь взяла, и я с трудом промямлила:

— Да. Странные такие… Просили подойти к окну…

— А вы подходили?

— Да, — в этом месте я неожиданно пунцово покраснела.

— А раздеться просили?

— Как это? — опешила я.

— Ну… раздеться… стриптиз, одним словом?

— Нет…

— Странно… А деньги оставляли?

— Оставляли…

— Чего ж тогда раздеться не просили? Чудно…

— Да кто просил-то? — не выдержала я. — Я имею в виду, чьи это дурацкие шутки?

— Хороши шутки, — обиделась Маша. — Да у нас полдома на эти «шутки» живут. И как живут. Припеваючи. Вот Верка Тюлькина машину купила, а пятый год безработная.

— Как же она машину купила? — окончательно обалдев, спросила я.

— Так вот на эти деньги. Подойдет к окну, разденется, покрутится малость, и всех делов. Это не на фабрике возле станка горбатиться, да еще задаром…

— Конечно, задаром горбатиться ужасно, — согласилась я. — Только вы так и не объяснили, кому надо, чтобы эта Тюлькина так себя вела, раздевалась у окна и все прочее…

Маша посмотрела на меня так, точно я ляпнула величайшую в мире глупость, я даже глаза опустила и растерянно кашлянула, а она покачала головой, потом ткнула пальцем в стену напротив и спросила:

— Это что, по-вашему?

— Что? — испугалась я.

— Тюрьма, — вздохнула Маша. — Мужики сидят. Бывает, и подолгу. А тут дом совсем рядом. Свет включи, шторы не задергивай, и все как на ладони. В их-то положении и журнальчик полистать за радость, а тут живая баба…

— Боже мой! — простонала я, на этот раз бледнея. — Какая низость…

— Что? — нахмурилась Маша, а я решила прояснить еще кое-что:

— Но если человек в тюрьме, как же записки и деньги попадают к женщинам?

— А я почем знаю? Может, дружки на воле или еще чего… были бы деньги, а придумать можно что угодно… В вашей квартире раньше бабенка жила, так один тип ей пять лет письма писал. Она уж привыкла и вроде ждать его начала. Освободился и сразу к ней. И такой мерзавец оказался, не чаяла от него избавиться. Так и уехала в деревню к матери… Но ей просто не повезло. Остальные очень довольны. Акимова из двадцать восьмой квартиры с мужем, а тоже подрабатывает. Свой-то у нее пьяница, зенки зальет и на диване дрыхнет, а она по комнате бродит, вроде дело у нее какое, а шторы-то не задергивает. Так этот дурак, муж то есть, до сих пор ничего не знает. А у меня мужа нет, зато все окна во двор…

— Не повезло, — брякнула я, подхватила Ромео и зашагала к подъезду.

Моему возмущению не было предела. Боже мой, я, как последняя дура, торчала у окна, без конца думала об этих записках, и вдруг… Какой-то гнусный тип меня использовал… посмел прислать деньги… да я мужу нажалуюсь… Негодяй… Он у меня из этой тюрьмы не выйдет…

Я влетела в квартиру и опустила жалюзи на окнах. Потом вдруг вспомнила, что примерно месяц назад, когда отопление было включено, а на улице царила жара, я, вернувшись домой, целый вечер бродила нагишом, а жалюзи тогда у меня еще не было. Были тюлевые шторы, а вот свет горел… Боже, какой стыд… Должно быть, этот мерзавец заметил меня и решил, что я все делаю нарочно, вот и прислал деньги… Нет, я не переживу такого позора… Сколько их там на меня смотрело? Ужас какой… Я, дура несчастная, гадаю, кто этот странный тип, а все так просто, некрасиво и лишено романтизма.

Я совсем было собралась звонить Максиму, но вовремя одумалась. Да если он узнает, я со стыда сгорю. Максим прав, я — кактус. Только человек, начисто лишенный мозгов, мог забыть, что у него под окнами тюрьма. А я-то подозревала кладбище… Не думать об этом, немедленно забыть, а главное — переехать! Повод есть: статья в газете, я не хочу, чтобы Ромео съели.

Выпив три чашки кофе, я еще немного пострадала, а потом решила написать письмо. Человек должен понять, как оскорбительно его поведение и сама мысль о том, что меня использовали. И пусть заберет свои деньги.

«Я не знаю вашего имени и не хочу знать, — так начала я. — Вы совершили отвратительный поступок…» — и далее в том же духе, письмо не очень длинное, но очень эмоциональное. Надеюсь, оно отобьет охоту совать в мой почтовый ящик всякую дрянь.

Закончив свои труды, я отнесла письмо вниз: у окна появляться не буду, в конце концов этому типу надоест швырять деньги на ветер, и он будет вынужден обратить внимание на мое письмо.

Я с облегчением вздохнула и, взяв с собой Ромео, поехала на речку, день чудесный, и погреться на солнышке будет приятно, а заодно избавиться от скверных мыслей.

Неделю ничего не происходило, то есть кое-какие незначительные происшествия были: к примеру, я потеряла ключи от квартиры, и пришлось менять замки, только-только их поменяли, как ключи сразу же нашлись, и не где-нибудь, а в моей сумке.

Еще я оставила Ромео в кафе. Он умудрился уснуть под столом, а я забыла, что вышла из дома с ним. Так как в квартире собаки не оказалось, я решила, что Ромео похитили, позвонила в милицию, а затем мужу. Милиция проявила равнодушие, а супруг примчался с какими-то подозрительными типами и решил вновь менять замки, я вспомнила про кафе, мы поехали туда и обнаружили Ромео, он тихо-мирно продолжал спать под столом.

Я немного поскандалила с хозяином кафе, указав на невнимательное отношение к клиентам, то есть к их собакам, мы вернулись домой, замки менять не стали, и слава богу — у меня уже скопилось столько ключей…

Еще за эту неделю я трижды ссорилась с Максимом, потому что ощущала некоторую нервозность, а он всегда некстати оказывался под рукой. Жалюзи на окнах я не поднимала, в почтовый ящик не заглядывала и, проходя мимо него, принципиально отворачивалась.

Поздно вечером в воскресенье я возвращалась от Лильки. С Максимом мы поссорились накануне, и он уехал к своим родителям в соседний губернский город. Родителям он о предстоящем разводе не сообщил и очень настойчиво звал меня с собой, я отказалась, он разозлился и в результате уехал один, а я все воскресенье провела у Лильки на даче, где совершенно не знала, чем себя занять, потому что шел дождь, а подружка без конца приставала ко мне с расспросами о работе, вконец подрывая мою нервную систему.

Я подумывала, может, стоит рассказать ей о записках и деньгах, но не решилась и даже покраснела при мысли, что кто-то узнает о моем позоре. В общем, выходные прошли скверно, и, возможно, именно поэтому, возвращаясь от подружки, я заглянула в почтовый ящик. Он был пуст. Не меньше минуты я созерцала эту самую пустоту и вдруг начала злиться. То, что мое письмо прочли и вняли доводам разума, конечно, хорошо, но приличные люди в таких случаях извиняются. «Странно ожидать от подобного типа хороших манер», — мудро рассудила я, захлопнула ящик и быстро поднялась наверх, причем дважды умудрилась наступить Ромео на лапу, что говорило о некотором волнении.

Крохотная квартира вызвала раздражение, гора грязной посуды в мойке, оставленная со вчерашнего дня, — отвращение, а в целом жизнь казалась начисто лишенной смысла.

Я забралась в кресло, включила телевизор и попробовала посмотреть какой-то детектив, убийцу узнала за сорок минут до конца картины и начала злиться на непонятливость персонажей, а потом на глупость режиссера и сценариста. Положительно, мир сегодня ни на что не годился.

С горя я решила лечь спать. Вот тут и зазвонил телефон. «Максим», — подумала я, соображая, включить автоответчик или не стоит. В любом случае муж все равно приедет, чтобы лично убедиться в том, дома я или нет, так что хитрить не имело смысла. Я сняла трубку и без намека на любезность сказала:

— Слушаю.

— Привет. — Голос звучал хрипловато: то ли мужчина был простужен, то ли просто взволнован.

— Привет, — растерялась я, но тут же взяла себя в руки и спросила: — Кто вы?

— Какая разница, ты все равно меня не знаешь.

— В таком случае всего доброго, — отрезала я, собравшись повесить трубку, но он вдруг попросил:

— Пожалуйста, подожди… — причем голос звучал так, что отказать я не смогла и трубку не повесила. — Что-нибудь случилось? — помедлив, спросил он.

— В каком смысле? То есть что вы имеете в виду?

— У тебя жалюзи опущены…

Я хлопнулась в кресло от неожиданной догадки, отдышалась, прикрыв трубку ладонью, и сурово спросила:

— Так это вы?..

— Я, — очень просто ответил он.

— Вот что… не знаю вашего имени, впрочем, не имеет значения. Я хочу, чтобы вы знали: вы совершили бесчестный поступок. Это отвратительно. Это черт знает что такое. Мне рассказала соседка, что за гнусности у вас здесь творятся. Не смейте мне звонить и писать не смейте, не то я нажалуюсь мужу, он известный человек в городе, он вас…

— Я знаю, — вздохнул тип на том конце провода. — Он меня превратит в лягушку. Точно?

— Ну, в общем, да…

— Что гнусного в том, чтобы постоять у окна…

— Прекратите, — рассвирепела я. — И не считайте меня идиоткой. Ваши деньги у меня, скажите, куда их отправить?

— Можешь их просто выбросить, — посоветовал он, вздохнул и попросил: — Подойди к окну, пожалуйста… Очень прошу.

— Нет, это даже странно, — возмутилась я. — Я вам как будто бы все объяснила…

— Просто подойди к окну, что в этом плохого? И это совсем не трудно. Так ведь?

Тут я кое-что сообразила, нахмурилась и выпалила:

— Но вы не можете звонить, то есть не можете вы звонить из тюрьмы?

— Могу, — порадовал он.

— Такого не бывает, — разозлилась я. — Вы меня дурачите. Это вообще глупость какая-то и дурацкий розыгрыш.

— Это не глупость, — сообщил он, голос приобрел странное звучание, я бы сказала: он завораживал. — Если бы ты знала, чего мне стоил этот звонок… Я неделю тебя не видел. А здесь один день тянет на десять. Извини за эти деньги. И подойди к окну, пожалуйста.

— Сейчас подойти? — кашлянув, спросила я.

— Нет, через полчаса.

— Ваши окна напротив, то есть я хотела сказать…

— Примерно так, — хохотнул он. — Тебя зовут Аня?

— А это совершенно не ваше дело, — рассвирепела я, но тут же устыдилась и добавила спокойнее: — Я подойду к окну, если вы пообещаете, что прекратите все это, то есть что с подобной просьбой обращаетесь в последний раз.

— Не люблю я обещания, ты уж извини. А этот высокий парень твой муж?

— Муж, — ответила я. — А откуда… — Господи, сколько же времени этот тип следил за мной, а я, совершенно не обращая внимания на окна, то есть на отсутствие на них плотных штор, жила себе как ни в чем не бывало…

— Симпатичный, — заявил мой собеседник, в трубке на мгновение возник еще чей-то голос, и он торопливо со мной простился, скороговоркой попросив: — Через полчаса, ладно?

Я повесила трубку и уставилась на Ромео, он вильнул хвостом, а потом залез под стол и больше не показывался, между прочим, правильно сделал.

А я позвонила Максиму.

— Ты вернулся? — поинтересовалась я для приличия и спросила: — Скажи, а из тюрьмы можно позвонить?

— В каком смысле? — растерялся муж.

— В буквальном.

— Что-то я не понимаю…

— Чего ж не понять? К примеру, меня посадили в тюрьму. Я могу позвонить?

— Кому?

— Хотя бы тебе?

— О господи… Что ты натворила? Что за странные мысли?

— Я ничего не натворила, я просто пытаюсь узнать, можно ли позвонить из тюрьмы, а ты начинаешь спрашивать всякие глупости…

— По-моему, это ты спрашиваешь глупости. И почему это вообще пришло тебе в голову? Немедленно расскажи, что случилось… Ты дома? Я сейчас приеду.

«Черт знает что такое!» — швырнув трубку, в сердцах подумала я.

Максим появился где-то через полчаса, я в это время как раз стояла у кухонного окна, так что ему пришлось немного понервничать. Он долго звонил, а потом принялся стучать в дверь, и я пошла открывать, пока он не разбудил весь подъезд. Максим влетел в квартиру, вцепился в мои плечи и спросил:

— Все в порядке?

— Ты же видишь, — нахмурилась я, опомнилась и опустила жалюзи.

Мой странный интерес к тюрьме не давал мужу покоя, несколько раз он подозрительно таращился на стену, а еще чаще на меня, хмурился и приставал с вопросами. Потом очень сурово заявил:

— Тебе здесь не место. Сначала чуть не сожрали Ромео, а теперь ты задаешь странные вопросы. Тебе кто-нибудь звонил? — помедлив, добавил он. А я подняла брови:

— Из тюрьмы?

— Не делай из меня идиота, почему-то этот вопрос пришел тебе в голову?

— В мою голову иногда приходят очень странные мысли.

С этим муж вынужден был согласиться, но все равно призадумался и все чаще и настойчивее стал повторять, что я должна переехать, то есть вернуться в наш дом. Если честно, я и сама об этом подумывала, но тут произошло нечто такое, что с возвращением пришлось повременить.

Шел двадцать четвертый день с того памятного звонка по телефону, я собиралась отдохнуть в Турции, но потеряла загранпаспорт, пока его выправляли, к Максиму приехал двоюродный брат из Германии. Отпускать меня на отдых одну муж не хотел, и перед родственником было неудобно, в общем, поездку отложили, и мы по этому поводу немного повздорили. Я целую неделю жила у Лильки, на звонки не отвечала и, так как была сильно расстроена, забыла о дате, на которую был назначен наш развод. Максим о нем тоже не вспомнил, и это меня очень разозлило. Хождение по инстанциям кому хочешь испортит настроение, а про меня и говорить нечего. Все складывалось просто из рук вон плохо, Лилька допекала с работой, мама советовала немедленно вернуться к мужу, и я сбежала на свою квартиру, чтобы никого из них не видеть и не слышать. Так как погода стояла скверная, шли дожди и столбик термометра не поднимался выше пятнадцати градусов, я запаслась провизией, купила пять любовных романов, десять детективов и намертво засела в доме.

Затворничество действовало на меня самым благотворным образом: я жила в ладу со всем миром, а главное, сама с собой. Существовало лишь одно неудобство. Надо было гулять с Ромео, следовательно, покидать жилище и встречаться с людьми. Чтобы до минимума сократить это общение, мы выходили очень поздно, когда двор пустел. Я садилась на скамейку и ждала, когда Ромео надоест общаться с природой. Ромео не любил дожди, поэтому много спал и прогуливался с заметной неохотой. В общем, мы прекрасно понимали друг друга.

В тот вечер разразилась настоящая гроза, молния сверкала так, что хотелось забраться под одеяло и не высовывать оттуда носа. Дождь бил в окно, а в комнате стало так темно, что свет пришлось включить в шесть часов вечера.

Ближе к десяти дождь чуть приутих, меня клонило в сон, но тут заволновался Ромео, и мы решили с ним немного пройтись.

Двор был совершенно пуст, даже машин на стоянке не было, мы шлепали с Ромео по лужам, он посматривал на меня, а я улыбалась. Возникло чувство, что во всем мире существуют только он и я, и это в те минуты казалось приятным.

Мы дошли до кладбища и, свернув, преодолели еще несколько кварталов. Не только мне, но и Ромео не хотелось возвращаться домой. Капли по моему зонту застучали чаще и настойчивее, вновь начался ливень, и мы бросились домой со всех ног, причем, я, хохоча, а пес, жалобно поскуливая.

Дома я вымыла Ромео и сама полежала в горячей воде, затем мы выпили по стакану теплого молока и легли спать. Ромео мгновенно заснул и начал похрапывать, я блаженно вздохнула и выключила настольную лампу.

Мне снилось море и белые яхты, сквозь этот сказочный сон до меня отчетливо доносилось тихое поскуливание. Ужасно не хотелось просыпаться, но пришлось.

Я открыла глаза и тихонько позвала:

— Ромео…

Затем села в постели. Пса в ногах не было, я позвала громче, и он откликнулся, высунул нос из-под кровати, стыдливо потупив глазки.

— Что ты там делаешь? — удивилась я и попробовала его вернуть на законное место, раз уж у меня хорошее настроение.

Пес заскулил громче и жалостливее, но из-под кровати не вылез.

— Ну и сиди там, — обиделась я. — И не вздумай меня разбудить, запру в ванной.

Я устроилась поудобнее, натянула одеяло по самые уши, и тут… Шорох, легкий ветерок, словно открылась дверь. Ромео жалобно всхлипнул, а я вдруг испугалась. Сердце запрыгало в ребрах, спина похолодела, а волосы вроде бы встали дыбом. «Что за чушь? — попробовала я урезонить себя. — Я не верю в привидения, а если этот мерзавец не прекратит скулить, в самом деле запру его в ванной».

— Ромео, — позвала я, но почему-то шепотом, потом приподнялась, осторожно повернулась и замерла, выпучив глаза. Рядом с постелью кто-то стоял, точнее, сидел на полу. Говорю «кто-то», потому что в первое мгновение в темноте, да еще с перепугу, я не поняла, что за чертовщина происходит, лишь почувствовала: совсем рядом, буквально в нескольких сантиметрах от моего лица, кто-то есть. Я даже чувствовала дыхание и смутно различала очертание головы. — Это что еще за глупость такая?! — собравшись с силами, крикнула я и протянула руку, чтобы включить лампу. Теплая ладонь легла на мои пальцы, и мужской голос тихо попросил:

— Пожалуйста, не включай свет.

«Вот это да», — мысленно ахнув, я дважды моргнула, а потом попыталась разглядеть лицо человека напротив, потому что голос я узнала сразу. Хрипловатый, точно мужчина был простужен, но звучал он нежно и даже умоляюще, должно быть, поэтому я перестала бояться и разозлилась на Ромео, который, забившись под кровать, продолжал жалобно скулить.

— Прекрати сейчас же и вылезай оттуда, просто невероятно, что ты такой трус.

— Как его зовут? — спросил мужчина.

— Ромео, — ответила я и добавила: — Если вам не трудно, подайте мне халат.

Халат он подал, для этого ему пришлось подняться и сделать несколько шагов в сторону кресла. По тому, как он двигался, я сделала вывод, что мужчина, должно быть, молодой, и сосредоточилась на его лице, изо всех сил пытаясь хоть что-то разглядеть.

— Это вы? — на всякий случай поинтересовалась я, надев халат.

— Я, — он вроде бы улыбнулся.

— И как вы считаете, это нормально, вот так, среди ночи, без приглашения заявиться сюда, напугав до смерти мою собаку?

— Чего уж тут нормального, — вздохнул он. — Но у меня вроде нет другого выхода.

— Что за выход вы имеете в виду? — подняла я брови.

— Видишь ли, я сегодня уезжаю… далеко. И мне хотелось попрощаться.

— Со мной? — несказанно удивилась я.

— С тобой.

— Даже не знаю, что на это ответить. Но если это так важно для вас, хорошо, прощайте. И не забудьте запереть входную дверь, ключи у вас, наверное, с собой, раз вы смогли войти.

Он ничего не ответил, взял мою ладонь и легонько сжал. Глаза понемногу привыкли к темноте, и теперь я смутно различала его лицо. Парень сидел на полу, привалившись спиной к тумбочке, и смотрел на меня.

— И долго вы будете прощаться? — нахмурилась я.

— Ты очень красивая, — заявил он в ответ.

— Должно быть, зрение у вас, будто у кошки, я вот ничего не вижу.

— Можно включить лампу, — заметил он. — Но это опасно, наверняка обратят внимание…

— Кто? — не поняла я, и тут до меня наконец дошло: — Вы что, сбежали? — разом перешла я на зловещий шепот.

— К сожалению, отпуска там не положены, — мотнул он головой в сторону окна.

— Что, в самом деле сбежали? — Кажется, я совершенно неприлично вытаращила глаза, хорошо, что в темноте он меня плохо видел. — Да вы с ума сошли. А если поймают?

— Я сейчас уйду. К тому же им в голову не придет искать меня здесь.

— Вы сумасшедший, — покачала я головой. — Вас могут поймать и, наверное, накажут. Зачем же ухудшать свое положение?

— Я не видел тебя месяц, — заявил он. — То есть двадцать четыре дня. Жалюзи всегда опущены, а угол дома мне не виден. Раньше ты ходила гулять со своим Ромео и шла в сторону «Гастронома», тогда я успевал тебя увидеть. Пара секунд, но и это здорово. А всю эту неделю ты там не показываешься, я подумал, вдруг ты уехала?

— Но ведь не поэтому же вы сбежали? — растерялась я.

— Мне там, в принципе, не нравилось, — заявил он. — А за эти дни вовсе тошно стало, хоть волком вой, вот я и решил…

— Что за чепуху вы говорите? — Он все еще держал мою ладонь в своей, и это начинало тревожить.

— Какая уж тут чепуха, — вздохнул он, усмехнулся и добавил: — Не гони меня, ладно? Я сам уйду. Пару минут, не больше. Мне давно пора рвать когти из города, но уж очень хотелось тебя увидеть.

— Да? — сказала я неопределенно, теряясь в догадках, как следует относиться к его словам. С одной стороны, это, конечно, безобразие: является среди ночи какой-то сумасшедший и говорит глупости, с другой стороны, выходит, в том, что он удрал из тюрьмы, есть и моя вина. — Слушайте, как вас зовут? — додумалась спросить я.

— Сергей, — ответил он, выпустил мою руку, приподнялся, обнял меня за плечи и поцеловал.

Ромео завизжал, тонко и жалобно, а я прямо-таки обалдела. Не в том смысле, что поцелуй произвел потрясающее впечатление, впечатление произвела чужая наглость. «Это что вообще такое?» — хотела спросить я, но не успела, мой новоявленный воздыхатель поднялся с пола и всецело сосредоточился на мне. Я попыталась высвободиться и даже сказать, что я об этом думаю, но говорил по большей части он, причем, надо признать, сумел-таки произвести впечатление. Хотя далеко не все выражения я безоговорочно могла бы причислить к средневековой любовной лирике. Нет, некоторые слова слегка настораживали и даже смущали, наводя на размышления, а его поведение уже не просто настораживало, оно, черт побери, просто никуда не годилось. Но каждый раз, когда я собиралась заявить об этом, оказывалось, что сделать сие невозможно, в том смысле… ну, вы понимаете. Потребовалась вся сила воли, чтобы прекратить все это.

Я смогла освободиться, отодвинуться и даже сказать:

— Немедленно перестань. Я тебя знать не знаю. Твое поведение ни на что не похоже.

Я сидела в постели, тоже ни на что не похожая, растрепанная, растерянная, щеки пылали, дыхание не восстанавливалось, а голос предательски дрожал. Ответил он мне своеобразно, то есть словесно вовсе не стал отвечать и вообще очень беспокоил, поэтому я решила напомнить о насущном.

— Слушай, тебе опасно здесь находиться. Ты же сам говорил, что пора рвать ноги, или что там обычно рвут. Я думаю, самое время.

Неожиданно он включил настольную лампу, отчего я зажмурилась, а открыв глаза, наконец увидела его: он сидел напротив, щурился и смотрел на меня. Я захлопала ресницами и, запинаясь, произнесла:

— У меня есть муж. Правда, мы сейчас живем отдельно, но все это ерунда, просто у меня скверный характер и мне нравится портить людям жизнь.

Сергей протянул руку и коснулся пальцами моей щеки, коснулся так нежно, что я неожиданно для себя заревела, хотя лить слезы занятие глупое, я его очень не люблю и реветь могу лишь в исключительных случаях, причем только от обиды.

— Уходи, — попросила я. — Уходи, я боюсь…

Через полминуты я открыла глаза, он кивнул, подхватил с пола одежду и вышел из комнаты.

Я накинула халат и выскользнула следом. Включив в ванной свет, он торопливо одевался, а я ахнула:

— Ты не можешь идти в таком виде.

Он улыбнулся и пожал плечами, а я стрелой метнулась в комнату. В шифоньере были кое-какие вещи Максима, он их оставлял, вроде бы по забывчивости, а я делала вид, что этого не замечаю. На самом-то деле ему хотелось постоянно присутствовать в моей жизни, а я ничего не имела против.

Через несколько минут я появилась в ванной с ворохом одежды.

— Думаю, это подойдет, — произнесла я шепотом.

Одежда в самом деле подошла. Было странно видеть в джинсах и свитере мужа совершенно чужого человека.

Чтобы не забивать себе голову подобными соображениями, я вновь метнулась в комнату, отыскала шкатулку, в которой хранила деньги, и вернулась к Сергею.

— Вот, возьми. Тебе пригодится.

— Не надо, — он покачал головой, надевая куртку.

— Что значит не надо? — разозлилась я. — У тебя ведь нет денег? А у меня сколько угодно. И я совершенно не знаю, что с ними делать, так что бери, не стесняйся… К тому же здесь есть твои, те, что ты присылал.

— Этого добра у меня полно, — вдруг заявил он.

— Какого? — не поняла я.

— Денег, — пожал он плечами и добавил совершенно неожиданно: — Поедем со мной, а?

— Куда это? — растерялась я.

— Какая разница? Мир большой. Поедем? Клянусь, ты не пожалеешь…

— Да ты с ума сошел… — Я вздохнула и покачала головой. Как еще продемонстрировать удивление чужой бестолковостью, я не знала и, должно быть, поэтому нахмурилась, кашлянула и поинтересовалась: — Как ты собираешься покинуть город?

— Не беспокойся… — в ответ нахмурился он.

— Как это не беспокоиться? — удивилась я. — Я имею в виду… Черт знает, что я имею в виду… У тебя есть машина?

— Найду, — усмехнулся он.

— Это не годится. — Я еще немного побегала туда-сюда и заявила: — Я быстро.

Оделась я действительно в рекордно короткое время. Из-под кровати вылез Ромео и поплелся к двери, решив, наверное, что я собралась на прогулку.

— Чего тебе надо, несчастный трусишка? — возмутилась я, но вдруг передумала, взяла зонтик и подхватила на руки собаку. — Идем, — сказала я Сергею.

— Куда? — вроде бы удивился он.

— Куда-куда, за машиной. Не собираешься же ты рвать свои когти ногами? По-моему, это очень глупо и к тому же опасно.

— Слушай, не стоит тебе влезать во все это, — поморщившись, сказал он.

— Разумеется. Только когда ты вломился в квартиру, поинтересоваться моим мнением забыл, а теперь я уже влезла, так что держи Ромео, и пошли. Мужчина поздней ночью под руку с женщиной, да еще с собакой, выглядит не так подозрительно, а машина у меня на стоянке, здесь недалеко.

Сережа взял собаку на руки, и мы покинули квартиру. До стоянки шли молча, чему я очень радовалась, так как совершенно не знала, о чем можно говорить в такой ситуации. На стоянке горели прожектора, лениво лаяла овчарка, а сторож не показывался, должно быть, спал в будке.

— Тебе лучше остаться здесь, — шепнула я Сергею и пошла за машиной.

Появился заспанный сторож и, накрывшись курткой, стал отпирать ворота, а я с трудом выехала на дорогу, стоянка была буквально забита машинами. Убедившись, что сторож не сможет нас увидеть, я посигналила и затормозила. Из темноты вынырнул Сергей с Ромео на руках, сел рядом, а Ромео привычно устроился на заднем сиденье.

— Куда? — спросила я.

— Прямо, — засмеялся он и пояснил: — Придется заехать в одно место.

Место оказалось очень и очень странным, мы спустились к городскому парку, слева было здание кукольного театра, которое уже лет пятнадцать безуспешно реставрировали, а чуть дальше глухой забор. Туда Сергей и направился, попросив остановить машину.

Отсутствовал он минут двадцать, я уже начала волноваться и даже вышла, намереваясь его позвать, но он как раз вынырнул из темноты откуда-то слева и бегом припустился к машине.

— Высади меня возле универмага и поезжай домой, — сказал он.

— А ты? — испугалась я.

— За меня не беспокойся.

Я подумала и заявила:

— Не беспокоиться у меня не получается. Может, ты скажешь, куда хочешь попасть, и я отвезу тебя туда?

— Аня, — улыбнулся он, глядя в мои глаза, — я ведь сбежал из тюрьмы. Не хочу, чтобы у тебя были неприятности.

— Вот еще, — возмутилась я. — Тебе надо покинуть город, так ведь? А на посту ГАИ могут остановить, ночью часто останавливают.

Он хотел что-то возразить, но я уже не слушала.

Из города мы благополучно выбрались, миновали поселок Первомайский и оказались на шоссе республиканского значения.

Конец ознакомительного фрагмента.