Муаровая жизнь

Татьяна Нимас, 2019

Муаровая жизнь – это великолепная история о маленьком мальчике, родившемся в 30-м году ХХ столетия. Это правдивая история, которая, подобно сериалу, увлечет Вас за собой в пучину событий, описанных в книге. Книга о выживании и достижении целей. На ее страницах Вы найдете многое, что сокрыто в архивах и до сих пор умалчивается. Вы никогда об этом не слышали ранее и не найдете этому подтверждение или опровержение в открытых источниках. Книга полна необычайными сюжетными поворотами, которые не дадут Вам с ней расстаться ни на минуту. Одесский колорит, герои, которые станут для Вас родными. Вместе с ними Вы преодолеете беды и невзгоды, будете вместе с ними смеяться и сопереживать их утратам. Читая эту книгу, Вы полностью погрузитесь в их мир, на описанные события будете смотреть их глазами. Прочитав МУАРОВУЮ ЖИЗНЬ, Вы еще долго будете обсуждать ее отдельные главы. Она оставит неизгладимый след в Вашей душе.

Глава 7

Общежитие

Факультетский сын. Так меня называли среди студентов, я был единственным ребенком, имеющим привилегию жить в общежитии, поэтому баловали меня все.

Пока был мал, хлопот доставлял немного. Точнее, заботы были в основном со стиркой. Вначале комната, в которой жила мама и ее девять подруг, наполнилась веревками, которые были причудливо натянуты от стены к стене в хаотичном порядке. На них постоянно висели и сохли мои пеленки, чуть позже добавились ползунки.

По мере моего роста эта небольшая комната с пятью кроватями наполнялась все новыми и новыми моими атрибутами. Через несколько месяцев от рождения меня уже нельзя было оставить на кровати без присмотра. Ребята с курса придумали, как быть. Пробравшись внутрь женского общежития через комнату Зинки, смастерили для меня манеж. Они раздобыли где-то два гамака, которыми обтянули одну из кроватей, и опасность моего падения была устранена.

К годику под кроватью вместе с корытом для стирки и моего купания красовался эмалированный голубенький горшочек с крышечкой. Его предназначение мне объясняли всем общежитием, потому что стирка и глажка, думаю, утомила всех. Теперь с появлением горшка образовался небольшой просвет в пеленках, которые вывешивали. Но забот добавилось. Я пошел и заговорил. Пол походил на минное поле. Все несли мне всё, что, по их мнению, могло бы стать игрушкой, а я радостно разбрасывал это по комнате. Ночью, после смены, добраться тихонько до своей кровати никто не мог: срабатывали мои игрушки-ловушки. Но ни одна из жительниц комнаты ни разу не возмутилась. Каждую ночь схема была одна и та же: темная комната, кто-то крадется к кровати на цыпочках, шум от падения, смех девушек, мой плач, а потом снова меня убаюкивают.

В 1933 году Анастасия закончила филологический факультет и получила назначение на работу учителя в Рашевскую среднюю школу, на западе Украины. Попрощавшись с подругами, которых также направили преподавать в другие районы страны, мама взяла меня за руку, и мы двинулись в путь.

В кабинет к директору мама зашла почти сразу, как приехала в земскую школу. Выпускаясь из института, Анастасия очень просила руководство деканата распределить ее в Херсонскую область, поближе к родным, но получила отказ, и отправили ее «куда требует Родина».

Зайдя в кабинет, подала документы об окончании института на стол директору и направление на работу. Я стоял рядом, держа ее за руку. Директор вышел из-за рабочего стола, поздоровался за руку с мамой, представился:

— Михаил Григорьевич, ваш непосредственный руководитель.

Снова присел за стол. Мама осталась стоять, присесть ей не предложили. Бегло изучив поданные документы, сказал:

— Рад, что в нашем коллективе появился новый молодой преподаватель. Но есть небольшая проблема, как я вижу, — и он посмотрел на меня, — но я сразу же напишу прошение в детскую колонию. Согласно Указу правительства, Вы как преподаватель и агитационный работник будете круглосуточно находиться в школе и должны полностью отдаться работе, а он, — директор рукой показал на меня, — будет отвлекать. Поэтому я Вам даю несколько часов разложить вещи и организую, чтобы Вас с сыном сопроводили в колонию. Это недалеко, пятьдесят километров от села, на выходных сможете навещать.

Мама молчала, не возразила, потому что время такое было. Никто не мог возразить, если так решено правительством. Кто перечил власти, оказывался в северных лагерях, или без суда расстреливали. Она даже заплакать в присутствии директора побоялась. Только в момент, когда руководитель школы произнес слово «колония», она сильно сжала мою руку, наверное, в тот самый момент так же сильно сжалось ее сердце. Мне сделалось немного неприятно, но я остался стоять смирно, как меня учила мама.

Учителя жили прямо в школах, в классах. Но не это оказалось самым страшным препятствием. Правительство приняло решение, что преподаватели — это лучшие агитаторы власти. Они образованы, начитаны, грамотны. Народ сильно сопротивлялся коллективизации. Поэтому на обязательных для всех в городах и селах вечерних занятиях, где учениками было взрослое население, преподаватели вели пропаганду правительственной программы. Для работников школы ввели казарменное положение без возможности отлучаться из зданий школ, за исключением выходного дня и лишь по письменному разрешению директора. Для тех учителей, которые имели ребенка, был приказ: «Забрать! И в колонию на обучение». Сложно себе сейчас представить, чем руководствовались люди, управлявшие страной. По их мнению, меня лучше воспитают в колонии, нежели родная мать-педагог. И я же был не единственным таким ребенком. По всей стране множество сирот, чему поспособствовал голод и разруха. Но больше всего сирот было искусственно созданных, потому что лагеря наполнялись репрессированными заключенными. К этому списку еще добавили и детей учителей.

О чем говорили взрослые я, конечно, не понял, мал совсем был. Не понял также, почему мамины глаза начали темнеть, как в моменты, когда ей становилось грустно.

— Вы единственный преподаватель с высшим образованием в нашей школе. Дети нуждаются в хорошем педагоге, — проговорил директор, когда мы выходили из кабинета, тем самым стараясь ее приободрить, затронув тему обучения.

Вот так странно — дети нуждались в моей маме, а я ее потерял. Они проводили с ней так много времени, как же я им потом завидовал! Я жил с чужими воспитателями, а она учила чужих детей. Но мама любила свою работу, которая ее отвлекала от боли и тоски по родному ребенку. Всегда надеялась, что где-то там, в нескольких десятках километров, есть учитель, который так же учит меня.

Что происходит, не осознавал, и, увидев повозку и лошадь во дворе школы, обрадовался еще одному приключению с мамой. Как же я ошибался! Я расстался с единственным близким и дорогим мне человеком.