Не жизнь без тебя

Татьяна Лисицына, 2016

С тех пор, как Кристина с мамой бежали из родного города, жизнь изменилась. Пришлось выстоять и научиться бороться. Любовь ворвалась, когда ей удалось получить свой дом и встать на ноги. Но жизнь снова посмеялась над ней: чужой муж влез в голову и завладел сердцем. Удастся ли ей примириться с ролью любовницы и не потерять всё, что достигла?

Глава 8

Мамина болезнь развивалась быстро. Если раньше мама легко поднималась на четвертый этаж — у Петровича мы жили в старинном доме без лифта — то теперь стала останавливаться на каждой площадке. Жаловалась на головокружение, несколько раз падала. Ела удивительно мало. Дома, при любой возможности, ложилась на диван. Петрович уговаривал ее пойти к врачу, но мама отмахивалась, ссылаясь, на последствия гриппа. В ее движениях появилась неуверенность, словно она выпила лишнего. Конечно, мама перестала участвовать в вечеринках Петровича и все чаще оставалась дома.

И вот однажды, когда утром она не смогла самостоятельно встать с постели, Петрович вызвал врача. После постановки диагноза наш так называемый благодетель впервые не вернулся домой на ночь. Мы поужинали вдвоем и устроились на диване перед телевизором. Я держала маму за руку, стараясь делать вид, что ничего не случилось. На экране показывали фильм, содержание которого я не могла уловить, поскольку в голове крутился один и тот же вопрос: что делать дальше? Мама, словно услышав его, тихо сказала:

— Боюсь, нам придется уехать. Ни один мужчина не станет жить с больной женщиной.

Сможет тот, кто любит. Папа бы смог. Я об этом сказала. Мама только покачала головой. Что, мол, она и в нем не уверена. Я как-то немного обиделась за отца, но не стала спорить, только положила голову на мамино плечо и прошептала, как она мне тогда, возле подвала: «Мы как-нибудь справимся». Теперь это ложилось на меня. Я чувствовала себя здоровой и сильной, но не меня никто не возьмет на работу. Две проблемы: мамина болезнь и мои дурацкие четырнадцать лет. Ну почему кукольнику не угодно было подождать хотя бы до восемнадцати?

Всю неделю Петрович нас избегал. Возвращался, когда мы уже спали, уходил, когда еще спали. Обстановка накалялась. И вот как-то, когда я, пытаясь отвлечься, читала, в замке повернулся ключ. Мама поехала сдавать очередные анализы и вернуться должна была нескоро. Я съежилась на диване, предчувствуя неизбежный разговор. Петрович разделся и прошел на кухню. Всю эту неделю готовила я. Под четким маминым руководством. На обед у нас был суп с фрикадельками и овощная запеканка. Я, несмотря на то, что выходить ужасно не хотелось, пересилила себя и решила подать Петровичу обед вместо мамы. Когда я вошла, он стоял у окна, переплетя пальцы за спиной. Я видела его коротко постриженные, обрамляющие лысину волосы и сутулую спину. Он обернулся. Увидев меня, нахмурился.

— Где мать?

— У врача.

— Похоже, она теперь все время будет ходить по врачам.

— Я могу разогреть вам обед, — быстро сказала я. — Есть суп с фрикадельками и запеканка.

Петрович пристально меня рассматривал. Я и раньше ловила его заинтересованные взгляды. Другие мужчины тоже глазели на меня. С моей большой грудью и округлыми формами я выглядела, как говорили, на все семнадцать. Сегодня на мне была футболка в обтяжку и легкие свободные брючки

— Ты опять готовила обед? — с нажимом спросил Петрович, не отрывая взгляда от моей груди.

— Мама не очень хорошо себя чувствовала.

— Понятно.

Петрович опустился на маленький кожаный диванчик, жестом показывая на табуретку напротив. Я поставила на плиту суп и села. Поднять глаз не решалась. Боялась, что он услышит, как колотится мое сердце. Сейчас он скажет, чтобы мы убирались. Сейчас он… но он молчал. В кухне раздавалось шипение газа, булькал суп, чирикала за окном птичка. Мне вдруг вспомнился наш подвал, и как тетя Галя убеждала маму переспать с этим ничтожеством. Я тогда заболела, не оставив маме выбора.

Мысль появилась в моей голове так быстро, что я даже не успела испугаться и как следует ее обдумать.

Моя очередь. Моя очередь спать с этим типом, потому что это единственный выход остаться в тепле и получать от него деньги. Мой взгляд упал на его пухлые короткие пальцы, уткнулся в перстень с бриллиантом. Бриллиант полыхнул голубым светом и погас. Иногда украшения еще больше подчеркивают уродство. Я представила, как его руки скользят по маминым покатым плечам, и мне стало тошно. Ему нужно было выбрать какую-нибудь толстуху с двойным подбородком, а не мою мамочку с ее неземной красотой.

— Кристина, я чувствую себя подлецом, но не могу больше молчать, — необычно тихо заговорил Петрович. — Я ведь не виноват в болезни твоей матери. Я делал для вас все, что нужно. Ведь у тебя же лучшая школа, хорошая одежда и еда? — Он заглянул мне в глаза. Я кивнула. — Но мы не женаты, и я не могу… — Петрович остановился. — Я буду честен, я не готов жить с больной женщиной. — На лбу у него выступили капли пота. Я по-прежнему молчала. — Есть ли у вас какие-нибудь родственники в Москве, которые могли бы о вас позаботиться?

— Нет, — коротко ответила я и подняла голову. Удивительно, но мой страх прошел. Сердце выровняло свои удары, а мне стало жарко от злости. Ты заботился? За все было уплачено. Животное с поросячьими глазками смотрело в стол, разглядывая лежащие на нем собственные руки. На плите закипел суп. Я поднялась и выключила его, а потом уперлась руками в стол, немного нависая над Петровичем. — Я предлагаю вам сделку. — Наверно, здесь сработал его инстинкт торговца и в его глазках, сменяя удивление, загорелся интерес. — Я буду спать с вами вместо мамы, если вы не выгоните нас на улицу.

— Ты?! — его взгляд опять уперся в мою грудь, нависающую на уровне его лица. — Должна ли я снять футболку для пущей убедительности? Тоненький голосок в мозгу запищал, что я гублю себя. — Нет, я не могу, — глухо отозвался Петрович. — Потом еще посадишь меня. За растление малолетних.

— Зачем мне это? — Я опустилась на стул и спокойно продолжила. — Кроме этого, я еще буду готовить и убирать в квартире. Моя единственная просьба, чтобы мама ни о чем не узнала. Вы скажете ей, что любите ее и пообещаете о ней заботиться. — Петрович все еще ощупывал меня глазами, пытаясь понять, стоит ли со мной связываться, когда я предложила поесть супчику.

Он хрипло попросил меня подойти. Я остановилась перед ним. Он положил руки мне на грудь и начал мять ее волосатыми толстыми пальцами.

— Сними футболку. Я хочу на них посмотреть.

— Только посмотреть, — удивительно спокойно объявила я. — Все остальное будет после того, как вы дадите обещание. — Он кивнул.

Момент, пока я снимала футболку и лифчик, показался мне очень долгим. Растянутым во времени. Я осознавала, что еще могу успеть убежать и вернуть все назад. Сказать, что пошутила. Но также остро я понимала, что не могу позволить нам снова оказаться беженками. Обнаженная до пояса, словно на приеме у врача, я встала перед ним. Искаженное от похоти лицо Петровича стало еще безобразнее, чем обычно. Он рывком расстегнул брюки и вытащил маленький толстый член.

— Возьми его в руку, — прохрипел он. — Я больше не могу.

Кухню, перебивая запах мясного бульона, заполнил запах пота. Как только мои пальцы коснулись его горячей и склизкой плоти, я чуть не умерла от накатившей волны отвращения. Петрович протяжно застонал. Кухню заполнил резкий, еще более тошнотворный запах. Оказывается, так пахнет сперма. Его член обмяк, лицо расслабилось. Мне показалось, что впервые этот считающий себя пупом земли человечек почувствовал себя неудобно. Я видела, что он смотрел на меня, но сосредоточилась на пятнышках капнувшей на синюю плитку спермы. Так и не застегивая штаны, он протиснулся мимо меня в ванную. Я растерла пятна тапком и стала надевать лифчик. Похоже, я все-таки волновалась, потому что никак не могла застегнуть крючки. А мне не хотелось, чтобы он увидел меня поспешно одевающейся, испуганно прячущей свою слишком большую для моего возраста грудь, которой я стеснялась. В ванной послышался шум воды, и я поняла, что Петрович принимает душ. Справившись с лифчиком, я натянула футболку и опустилась на стул. В голове теснились разные мысли, но одной из них была та, что я не смогу лечь с ним в постель. Скорее умру от отвращения. Но мама-то смогла. Ради меня. Значит, и я должна ради нее. Я опустила руки и села прямее. Потом встала и, открыв окно, высунулась. Морозный воздух обжег лицо, напоминая, что на улице слишком холодно, чтобы покинуть спасительное тепло и снова превратиться в беженок. Я все еще смотрела в окно, когда услышала его шаги. Петрович переоделся в банный халат. Я повернулась. Некоторое время мы молчали, глядя друг друга.

— Так мы можем остаться? — тихо, но внятно спросила я.

Он вздохнул.

— Ты, наверно, считаешь меня животным. Но ты очень сексуальна. Тебе не дашь твоих четырнадцати. У тебя еще э — э — э никого не было?

Я нетерпеливо кивнула, ожидая ответа на мой вопрос.

— Как же ты любишь мать, Кристина.

— Так же как и она меня, — парировала я.

Повисла пауза. Наконец, Петрович шумно выдохнул воздух.

— Вы можете остаться.

Я прижалась лбом к стеклу, когда он ушел к себе в комнату. Если бы у меня были силы, я пошла бы в душ. Но в то же время я отчетливо понимала, что мне не смыть следов его рук. Грязь навсегда прилипла к моему телу.