Проклятый дар

Татьяна Корсакова, 2012

Как часто счастье и беда ходят рука об руку! Ася смогла убедиться в этом, когда на костер ее внезапно вспыхнувшей любви обрушился ледяной ветер ненависти, ведь чтобы спасти своего возлюбленного, девушке пришлось заключить союз с чуждыми человеку силами. Ася прошла через многие испытания, преодолела страх, не раз рисковала собственной жизнью, и за эту смелость ей дан особый дар. Только вот принесет ли он счастье?

Ася. 1943 год

— Забыла сказать… Старая совсем стала… — Скрипучий голос змеей прокрался в Асино беспамятство. — А девка-то молодец, храбрая девка, только глупая. Молодые все глупые, просят-просят, а про цену не спрашивают…

Ася открыла глаза. Небо над головой уже не было синим, теперь на нем грязными заплатами серели тучи. Сколько же она пролежала без сознания? Как там ее летчик?

Девушка вздохнула полной грудью влажный от болотных испарений воздух и попыталась встать. Голова снова закружилась.

— Прыткая какая! — Старуха стояла на коленях перед летчиком и, как недавно неведомую травку, растирала в костлявых пальцах его русые волосы. — Очухалась?

— Что с ним? — Ася старалась не смотреть на эти страшные, своей собственной жизнью живущие руки и на затянутые бельмами глаза тоже старалась не смотреть. Она глядела только на летчика, на его бескровные губы и пропитавшуюся бурой кровью гимнастерку.

— Живучий. — Старуха пожала плечами, и гадюка на ее шее недовольно зашипела. — Думала, помрет, а он все не помирает… Ну раз до сих пор жив, так и дальше жить будет! Пойдем! — Опираясь на клюку, она встала на ноги.

— Куда? — спросила Ася испуганно.

— А ты куда хочешь? — Старуха даже не глянула в ее сторону.

— Я домой хочу.

— Домой? Ну коли домой, так туточки его брось, товарища своего.

— Как это — брось? — Ася вцепилась в рукав летной куртки. Не бросит она его, ни за что не бросит!

— А вот так. Зачем мертвяка в деревню волочь?

— Вы же сами сказали, что он жить будет! — от злой обиды перехватило горло. Да что же эта ведьма ее морочит?!

— На болоте будет жить, в другом месте — нет.

— Это почему?

— Потому что здесь я его сторожу! — Старуха обернулась, и змея уставилась на Асю внимательным, совсем человечьим взглядом.

— А мне что делать? — спросила Ася растерянно.

— А вот сажай товарища своего на закорки и за мной тащи. — Ведьма усмехнулась, змея закрыла глаза, положила треугольную голову ей на плечо. — Путь неблизкий, а я тебе в этом деле не помощница. Старая я уже…

Может, ведьма и была старой, да только скакала она по невидимой тропе так резво, что Ася за ней едва успевала. Сил не было вовсе, теперь ею двигало только упрямство и страстное желание довести начатое до конца. Несколько раз ноги подгибались, тогда девушка падала на землю, лежала так несколько минут и снова поднималась, взваливала на плечи летчика и, до крови кусая губы, уже ничего перед собой не видя из-за мутной пелены слез, шла вперед.

Наверное, именно поэтому произошедшие вокруг перемены она скорее почувствовала, чем увидела. Почва под ногами вдруг перестала пружинить, а воздух наполнился уже почти забытой свежестью. Девушка смахнула с глаз слезы, подняла голову.

Остров! Посреди Гадючьего болота возвышался самый настоящий, поросший березами и соснами остров. Большой или нет, Ася понять не могла, она, точно завороженная, не сводила взгляда с крохотной, вросшей в землю избушки, притулившейся на самом краю острова.

— Упертая! — послышался над ухом скрипучий голос. — Дотащила товарища своего. Ну раз дотащила, так и быть — помогу. Да не стой столбом, в хату неси!

В избушке было темно, сквозь мутные стекла света внутрь проникало совсем чуть-чуть. Ася постояла немного, зажмурившись, давая глазам возможность привыкнуть к темноте.

— На землю его клади, товарища своего, — скомандовала старуха. Сама она уже суетилась у печи, от которой волнами шло благословенное тепло.

— На землю? — переспросила Ася.

Пол в избушке и в самом деле был земляной. Утрамбованный, чисто выметенный, наверное, холодный.

— Вон рогожу подстели! — Старуха кивнула на припечек, где лежала небрежно свернутая и не особо чистая рогожа. — Делай, что велю! — прикрикнула она. — Ничего с ним теперича не сделается.

Придерживать летчика и одновременно стелить рогожу было тяжело, но отчего-то именно сейчас Асе не хотелось его отпускать. Она справится. И не с таким справлялась.

— За дровами сходи, — приказала старуха. — Березовые бери, от них жар лучше.

Дрова были сложены в аккуратную, почти истаявшую за зиму поленницу, рядом стояла колода с воткнутым в нее топором. Представить, что их неожиданная спасительница сама колет дрова, было сложно. Наверное, ей кто-то помогает. Вот только кто, если про этот остров никому не известно? А может… — от неожиданной догадки радостно забилось сердце — а может, старушка не одна на острове, может, именно здесь и скрываются партизаны?

Ася, как и было велено, набрала березовых поленьев, плечом толкнула дверь избушки, вошла внутрь.

Старуха суетилась у печи, а на Асино появление отреагировала новой командой:

— Ведро бери и за водой иди.

Ведро стояло тут же, у двери, но вот никакого колодца Ася перед домом не видела.

— А где…

— На озеро иди! — Старуха не дала ей договорить. — Навошта на болоте колодец?! За хатой — озеро.

Озеро было маленькое, почти идеально круглой формы, с лаково-черной поверхностью. Глубокое, наверное… Ася спустилась к берегу, зачерпнула в ведро воды и поспешила обратно к избушке.

— Тебя только за смертью посылать. — Старуха с неожиданной для ее тщедушного тела силой подхватила полное ведро, перелила воду в большой чугун, чугун сунула в печь. — Скоро уже, — сказала, вытирая руки о юбку. — Что стоишь? Телогрейку скидай, упаришься!

В протопленной избушке и в самом деле было жарко. Ася сняла телогрейку, пристроила ее на стоящую вдоль стены лавку, вопросительно посмотрела на хозяйку.

— Как зовут-то? — вдруг спросила та, и гадюка на ее шее с любопытством вскинула голову.

— Ася. Анастасия. А вас?

— А меня? — Старуха усмехнулась. — А не помню! Называй Шептухой, я не обижусь.

Шептуха — это, наверное, потому, что она такая же, как та, васьковская бабка-знахарка. Но неловко как-то…

— Тогда вообще никак не называй, — ответила на ее невысказанные сомнения хозяйка. — В этом месте по имени звать — беду накликать. Теперь вот что, раздевай-ка своего товарища. Вымыть его нужно.

Старуха подхватила стоящий в углу ухват, вытащила из печи чугунок поменьше, бросила в него горсть каких-то трав. По избушке тут же разнесся дурманящий дух багульника и еще чего-то Асе незнакомого. Девушка закатала рукава кофты, встала на колени перед летчиком. Он уже не казался мертвым, скорее спящим. На высоком лбу и на коротко стриженных, но все равно завивающихся волосах поблескивали капельки пота. Ася не знала, хорошо это или плохо, но интуиция подсказывала, что сейчас самое время довериться старушке со странным именем Шептуха.

…Голых мужчин Ася никогда раньше не видела, оттого, наверное, пока стаскивала с летчика исподнее, сама покрылась потом. А может, это от жары, а не от смущения? Чего ж смущаться-то, когда он одной ногой в могиле и нет ему никакого дела до ее детского стыда.

— Покажь-ка! — Бабка Шептуха присела рядом с Асей, коснулась пальцами запекшейся раны. Гадюка, всего секунду назад мирно дремавшая у нее на плече, серой лентой обвила руку, зависла над лицом летчика.

Ася испуганно ахнула.

— Не бойся, — прошамкала старуха, — пока я не велю, она не обидит. Мне посмотреть нужно…

Значит, так и есть, смотрит она змеиными глазами. Но как такое вообще может быть?..

— А это оттого, что ты молодая и глупая. — Гадюка соскользнула летчику на грудь, обвернулась кольцом вокруг раны. — Веришь тому, что скажут, и не веришь тому, что видишь.

— Так не бывает, — прошептала Ася.

— Так, может, обратно в топь пойдешь, если так не бывает? — усмехнулась старуха, обнажая пеньки гнилых зубов. — Или перестанешь болтать и поможешь мне наконец?! — Она протянула Асе смоченную в горячей воде тряпицу, скомандовала: — Оботри его пока, а я на полатях постелю, — а потом добавила каким-то другим, непонятным, тоном: — Хороший он у тебя, ладный. Жалко будет, если…

— Что — если? — вскинулась Ася. — Он не умрет! Я не позволю!

— А может, оно и плохо, что ты не позволишь? — сказала старуха совсем уж непонятное и снова протянула руку к гадюке. Та послушно, будто дрессированная, заползла обратно на плечи, обернулась вокруг шеи…

* * *

Матвей себя ненавидел. Для мужика, с детских лет взращивавшего в себе самоуважение, это было очень странным и очень болезненным чувством. Поднять руку на женщину… нет, даже не на женщину, а на это беспомощное и безропотное существо… И тот факт, что он всего лишь следовал инструкциям и не сделал ничего плохого, не позволял вздохнуть полной грудью и наполнял рот горечью.

— На, курни. Глядишь, полегчает. — Петрович протянул ему пачку сигарет.

— Спасибо. — Матвей сунул одну в рот, прикурил от протянутой зажигалки.

Они сидели на облюбованной с первого дня скамейке в тени старой яблони: Матвей — с одного края, Петрович — с другого; свернутый в трубочку старый журнал лежал между ними разделительной полосой.

— Ты особо не переживай, паря. — Петрович теребил в руках свою любимую связку. Ключи нервно побрякивали, не позволяя Матвею сосредоточиться. — Это первый раз так все вышло… — Он немного помолчал, а потом добавил: — Это она, наверное, с непривычки. Она с непривычки, и ты с непривычки. Оба…

— Плакала она тоже с непривычки? — спросил Матвей. Прощать самого себя он не собирался и в индульгенции от Петровича тоже не нуждался.

— А вот что плакала, так это очень даже хорошо! — сказал напарник уверенно. — Это добрый признак, можешь мне поверить, я в психиатрии уже больше сорока лет…

— И что же в этом хорошего? — Матвей затянулся сигаретой, прищурившись из-за пробивающегося сквозь ветки солнца, с интересом посмотрел на Петровича. — Что хорошего в том, что я довел беспомощного человека до слез?

— Что хорошего? — Петрович заграбастал журнал, помахал им над головой, прогоняя назойливую мошкару. — А то, что это проявление эмоций. Понимаешь? Раньше у Алены Михайловны никаких эмоций не было. То есть она боялась чего-то, кричала, отбивалась. Но все это объяснялось ее болезнью.

— А сейчас?

— А сейчас она отреагировала не на свои кошмары, а на тебя. На внешний мир отреагировала, вот что! Нет, вот что ни говори, а главврач — хороший специалист. Может, человек не самый хороший, но как врач… Сначала-то все надеялись, что Алена Михайловна из этого состояния быстро выйдет, а прошел месяц-другой, и надеяться перестали.

— И ты?

— Не обо мне речь. — Петрович нетерпеливо отмахнулся. — Все, кроме Егора Васильевича. Этот не сдался. Этот вообще никогда не сдается, насколько я успел заметить. И вот видишь — слезы! — Он улыбнулся, но как-то криво, неуверенно.

— А что у нее с волосами? — спросил Матвей, просто чтобы не видеть эту улыбку. — Это она сама себя так?

— Это ее санитарка. — Петрович тут же помрачнел.

— Зачем?

— Чтобы хуже не вышло. Это началось почти сразу, как Алену Михайловну привезли. Так-то у нее волосы роскошные были, длинные, красивые…

— Она их вырывала? — догадался Матвей и от догадки своей поежился.

— Ну, как сказать… — Чувствовалось, что разговор этот Петровичу неприятен, он даже закурил, чтобы не отвечать как можно дольше. — Можно и так сказать. Вырывала, а потом в жгут сплетала.

— А зачем? — спросил Матвей обалдело.

— Эх, паря, если бы я знал зачем, то сейчас бы сидел в кабинете главврача, а не с тобой на лавочке. — Петрович вздохнул. — Ее по-всякому пытались остановить, даже на ночь к койке привязывали. Пока привязывали, все нормально было, а как только развязали, все по новой начиналось. Тогда Егор Васильевич и приказал волосы остричь. Радикальная мера…

— Что ж криво-то так остригли? — проворчал Матвей. — Изуродовали девку.

— А тут у нас не салон красоты! — вскинулся Петрович. — Это психиатрическая клиника. Как умели, так и стригли, — добавил он уже более спокойно. — Она же сопротивлялась. Мы ж ее вдвоем с напарником держали, чтобы не поранилась или ножницы, не дай бог, не выхватила.

— Помогло? — спросил Матвей, носком ботинка впечатывая окурок в землю.

— Отчасти. Как волосы остригли, другое началось. Стены и окна видал? И знаешь, что самое интересное? — Петрович понизил голос до заговорщицкого шепота, придвинулся к Матвею поближе. — Они ведь и в самом деле к ней летят, мотыльки эти. Ну вот как будто бы она светится, а они этот свет видят. И сегодня вот тоже налетели. Из вентиляционной шахты, наверное. Надо будет марли у сестры-хозяйки попросить.

— Зачем марля? — не понял Матвей.

— Чтобы вытяжное отверстие занавесить. Чтобы не летели.

— Думаешь, поможет?

— Думаю, не навредит! — Петрович зашвырнул окурок в урну, сунул связку ключей и журнал в карман халата и с кряхтением встал со скамейки. — Вечерние лекарства я ей выдам.

— Нет. — Матвей тоже встал. — Я сам.

— Сам? — Петрович посмотрел на него со смесью удивления и уважения, а потом кивнул на перевязанную руку: — А не боишься совсем без пальцев остаться?

— Я с ней договорюсь. Попробую договориться…

— Думаешь, получится?

— Думаю, стоит попробовать…

— Пробовать он будет. — Санитар отвернулся, и ворчание его теперь было едва слышно. — Естествоиспытатель нашелся. А она, между прочим, человек, а не кролик подопытный.

— Я знаю. — Матвей обошел Петровича, заглянул в глаза. Выцветшая желто-зеленая радужка, прошитые кровеносными сосудами белки, набрякшие веки — глаза типичного алкоголика. Что такому доказывать? А вот он доказывает и изо всех сил старается, чтобы ему поверили.

Он уже приготовился к долгим спорам и препирательствам, но вместо этого Петрович коротко сказал:

— Делай как знаешь, паря. Только чтобы больше мне Алену Михайловну пальцем не тронул.

— Не трону, — пообещал Матвей без тени иронии. Пальцы ему еще пригодятся…