Там точно есть любовь

Татьяна Ивашкина, 2022

Однажды благополучная жизнь Кати рассыпается на части. Инсульт приковывает к инвалидному креслу ее молодого мужа Костю, а семье из-за долгов приходится продать квартиру и переехать из столицы в далекое село Лисичкино, в обветшалый дом свекрови. Это новый, пугающий Катю мир, где живут странные люди: свихнувшаяся на собаководстве пара влюбленных женщин, местный колдун, продавщица с загадочным прошлым, ее сын – мужчина с мозгом трехлетки и душой юродивого, а еще обаятельный делец Андрей, возводящий здесь модный экокурорт. Катя бьется за здоровье мужа, мучительно ищет общий язык со свекровью, по капле возвращает доверие дочери Жени, от стресса потерявшей речь, и… встречает новую любовь, от которой, разумеется, пытается убежать. Она пока не знает, что впереди ее ждет еще больше переживаний и испытаний. Однако надежды и маленьких чудес тоже станет больше. Здесь у всех своя отдельная история: у Жени, у Кости, у Андрея, у Катиной свекрови и, конечно, у самой Кати. И каждая – уникальна!

Сентябрь

Глава 10.…Натальей Михайловной

Очередная расстановка бытовых приоритетов.

Кипяток с остатками имбиря и лимона, чтобы хоть каплю повысить не проснувшееся после ночи давление? Это поможет захотеть начать день. Или каша для пользы Женькиного желудка?

Совместить невозможно: электричество в Лисичкино — субстанция капризная, а зачастую даже эфемерная. Либо чайник, либо конфорка, либо интернет. Либо проигрыватель. Не смешивать, не взбалтывать, в общем. Да и оливок нет.

Еще надо успеть пожарить яйца Костику, пока он не начал обиженно подвывать (теперь по утрам сын ритуально исполняет роль привередливого голодного ребенка). Или сварить невестке кофе, который та проглотит привычно торопливо, морщась от его температуры и горечи? Не улыбнется, не поблагодарит. Скорее всего, даже не заметит, что вообще что-то пила. Разве что едва заметно с облегчением выдохнет, отставляя в раковину пустую чашку. Да слегка расслабит плечи.

На протяжении тридцати лет стращала пациентов вредностью кофеина, зная, что он может подло сбить все твои тонкие гомеопатические настройки. Особо упрямых кофеманов даже отлучала от кабинета. Где же твои принципы, милая моя?

Наталья Михайловна отходит от кухонного стола, наощупь находит спрятанную за пыльной занавеской розетку, опускает иглу на пластинку. Этот островок роскоши — новомодная аудиосистема сына — сводит на нет все потуги кухни выглядеть… ну хоть как-нибудь. Преломляясь в полировке хайтековской панели управления, солнечный луч безжалостно прыгает по обветшалым дверцам рассохшихся шкафов.

При Косте музыку включать нельзя: звуки проигрывателя чем-то раздражают сына, возможно, даже причиняют телесную боль.

Но Катя не разрешила продавать Костин музыкальный центр.

Ты же рада этому, престарелый меломан, не так ли?

Мурлыча под нос свою версию «Эха любви», Наталья Михайловна замирает у окна. С тоской наблюдает очередное Катино сражение. Какая эмоция стискивает зубы невестки? Злость или упрямство? Спотыкаясь в резиновых сапогах, не по размеру огромных, девочка перетаскивает в сарай дрова. Безуспешно пытается разгрести гору распиленных бревен, сваленную на днях к их воротам огромным грузовиком. Наталья Михайловна с Катей так и не поняли, что это было — спонсорская помощь неизвестного благодетеля или возле их участка просто сгрузили строительный мусор?

Впрочем, дрова нужны в любом случае. Зимы в Лисичкино наступают внезапно.

Избавившись от очередной ноши, Катя массирует шею. Наверняка не первый час работает. Во сколько же девочка встает? Вернее, так: когда она спит? А можно еще короче: она спит?

В небе — сверкающая клякса солнца, на улице точно не меньше пятнадцати градусов, но Катя зябко кутается в шерстяной объем кофты, длинные рукава которой безнадежно мешают любой работе. Из окна кажется, что волосы ее слиплись от пота, при этом Катя дрожит от холода.

За последние месяцы Наталья Михайловна еще ни разу не видела, чтобы невестка согрелась. Один из бесчисленных Костиных постинсультных симптомов — непрекращающийся озноб его жены.

Собственное бессилие злит Наталью Михайловну так, что даже привычный страх стыдливо прячется. На что ты вообще еще способна, развалюха старая? Думаешь, ей так уж нужны твоя пресная готовка да нелепое вязание? До колодца километр ходу, разваливается забор, ведра тяжелы, а крыша над задней спальней прохудилась. Кате нужна нормальная физическая помощь. В одиночку заброшенное хозяйство хрупкой городской малышке не вытянуть.

Но — делаю, что могу.

Хилость.

Страшно допустить, что и Костик понимает про себя…

Наталья Михайловна не хочет заканчивать мысль.

И мне до тебя, где бы я ни была, дотронуться сердцем не трудно, опять нас любовь за собой позвала. Мы — нежность, мы… Все-таки возраст впускает в душу сентиментальность. Наверняка еще и дверь забывает прикрыть. А вдруг под шумок выскользнет жизнь?

Глупости лезут в голову. Глупости гнать прочь.

Что мы пока имеем? Всего лишь — низкое давление по утрам. Совсем даже и не густо. Избыток, заставь ждать! Заставишь ведь? Да? Нет?

Наталья Михайловна вытаскивает из отвратительно шуршащего пакета последний обрубок имбиря. Отстаивая свою силу перед самой собой, размашисто насаживает корень на зубцы терки.

…Три дня назад Наталья Михайловна решилась встретиться с Витей.

С Виктором Николаевичем.

До этого, конечно, была небольшая разведвылазка. Сбор предварительной информации, так сказать. Еще удачно закончилось масло. Виктория, разбитная продавщица местного сельского магазина (если этот безумный склад вообще можно называть магазином) бодро рассказала, что Николаевич все еще живет в Лисичкино (жив!), десять лет, как овдовел (все-таки был женат), сын живет отдельно (сын…). Потрясающий старикан. Настоящий душка, умник, на любой вопрос ответ в башке найдется. Он же тут главным учителем был! Ну, когда в Лисичкино еще было кого учить. Иногда вечерами такие сказки рассказывал — взрослые оторваться не могли, чего уж про мелочь говорить. Потом, понятно, все поразъехались, нас здесь осталось-то — несколько бедолаг одиноких да красотки-лесбиянки. Успели уже настоящую бабскую страсть лицезреть? С языком прямо, а?

Надо признать, бодрящая говорливость Виктории больше смахивала на опьянение. Яркие розы щек, лихорадка блестящих черных глаз. Да и запах… Протягивая Наталье Михайловне скользкую бутылку подсолнечного, новая знакомая потеряла равновесие, завалилась пышной грудью на прилавок, тут же раскатисто рассмеялась над своей неуклюжестью.

Чего Наталья Михайловна точно не собирается делать, так это осуждать местных жителей. Всякое бывает. Она вот почти ребенком сбежала из расслабляющей ограниченности Лисичкина. А кто-то, наоборот, выбрал домом эту безоценочную глушь, возможно, сбежав откуда-то еще. Алкоголь размывает само понятие бегства, дарит сознанию передышку. Непонятно только, где бойкая Вика раздобывает спиртное — на полках сельпо бутылок не наблюдалось. Наверное, для продажи не хватает какой-то специальной лицензии, хотя какие проверки в Лисичкино?

Другая загадка, когда это Наталья Михайловна успела стать такой терпимой к чужим слабостям.

А продавщица, кстати, протрезвела к концу разговора. Услышав, что Наталья Михайловна знает Виктора Николаевича еще с детства и собирается навестить старика, Вика нахмурилась, явно стараясь призвать свои мысли к дисциплине. Прервала поток разухабистых шуток и вполне серьезно попыталась предупредить.

— Старость-то сильно людей меняет, вы ж понимаете? Всякое происходит…

Наталья Михайловна хмыкнула в ответ, мол, да, кое-что в этом понимаю, из-за некоторой близости темы, так сказать. А в целом не придала осторожным эвфемизмам Виктории никакого значения, кивнула на прощание приунывшей работнице торговли и понесла масло домой.

Пластик бутылки треснул — пятно на плаще, скорее всего, не отстирается.

Собиралась с духом еще какое-то время, а потом просто пошла в гости; в конце концов, Виктор Николаевич — их ближайший сосед, если не считать жителей возведенных между ними уродливых ангаров собачьего питомника.

Она четыре раза поменяла прическу…

Смешно.

Дом Виктора почти не изменился: добротное крыльцо, массивная дверь. В огромных поленьях сруба маловато изящества, зато они прекрасно выдержали схватку со временем: ни трещин, ни перекосов, лишь краска потемнела да облезла местами. А ведь прошло не меньше сорока лет.

Собственной зависти Наталья Михайловна даже не удивилась.

Виктор Николаевич разулыбался искренне, обрадованно захлопотал, провожая гостью на кухню, выставил на стол пять видов чая (откуда в Лисичкино ароматизированный чай?), галантно отодвинул стул.

— Располагайтесь, милая! Скрасьте досуг старика. Радость невероятная, что у нас появились соседи. Давайте знакомиться?

— Виктор, вы не узнали меня? Неужели все настолько грустно?

Боже, откуда она только взяла это пошлое хихикающее кокетство? Не исключено, что она еще и волосы взбила пальцами — состарившаяся девица на выданье. Глаза Виктора смешали боль, растерянность, испуг и стыд. Старик смутился. Забормотал ненужное.

— Что вы, что вы. Конечно, узнал. Конечно, узнал. Шучу. Мы же вчера… То есть на прошлой неделе, да? Вы… Да, точно. Я пойду пирог принесу, Вика приготовила, принесла. Сейчас. Он в сенях. Сейчас.

Торопливо вышел, сбегая.

Наталья Михайловна разглядывала фотографии на стенах. Почти на каждой Виктор в окружении стайки детей: возле школьной домки, на мостике у холма, в лесу, в маленьком спортивном зале. Дети, разные, как и возраст их учителя, хитро улыбающегося в камеру. Сколько же у тебя было учеников? И почему ты не смог убедить их остаться? Деревня-то вымерла.

Виктор Николаевич мог бы заниматься с Женей. Она за своими романтическими мечтаниями упустила очевидное, не сложила два плюс два: внучке надо как-то проходить школьную программу, Виктор — бывший школьный учитель. Вот и причина ее визита. Она и не рассчитывала, что за морщинами и страхом можно разглядеть бывшую возлюбленную. Главное, пограциозней обернуть в шутку случившуюся неловкость. Поглаживая пальцами перламутр сахарницы, Наталья Михайловна перебирала в голове словосочетания. Что нас вывезет сегодня? Ирония? Отстраненная вежливость? Благодушие?

Виктор Николаевич вернулся минут через пятнадцать-двадцать. Насвистывая вальс, бодрым шагом вошел на кухню, в руках — пара начищенных сапог. Убирая сапоги в духовку, заметил в отражении стоящего на плите чайника Наталью Михайловну. Испуганно развернулся. Даже попятился, но быстро с собой совладал.

— Э-э-э… Здравствуйте! Как вы вошли? Я что — забыл закрыть дверь? А впрочем, я рад гостям. Меня зовут Виктор Николаевич.

С улыбкой замер в ожидании ответной вежливости.

— Наталья Михайловна.

— Наташа, значит. А вы знаете, мою последнюю ученицу звали Наташей, ох и попила она мою кровь. Впрочем, умница редкая была. Такая, знаете ли, вечный экспериментатор. Зародыш ученого. А не попить ли нам с вами, Наташенька, чайку? У меня разный есть. Ой, а вот же они, на столе уже. Мне тут соседка Вика чудный пирог испекла. Вот мы с вами и попробуем. Вы как у нас в деревне оказались? Проездом?

Викин пирог был удивительно вкусным: перетертая с сахаром черника, хрустящая паутинка слоеного теста. Продавщица оказалась искусным кулинаром. За два часа дружелюбной беседы про школу, детей и жизнь в деревне Виктор Николаевич и Наталья Михайловна опустошили тарелку.

С неохотой старик простился с новой знакомой, проводил до дверей, уже на пороге вдруг встрепенулся:

— Как же хорошо, что ты все же решила вернуться, Наташка! Я вчера, когда от тебя уехал, расстроился было, а потом понял, что ты не всерьез от нас в город сбежала. Так, меня помучить слегка. Дурака влюбленного…

От имбиря осталась тонкая корочка. Боясь поранить пальцы, Наталья Михайловна выбрасывает ее в мусорку, ополаскивает терку водой.

Как там окрестила деменцию продавщица Вика? «Старость сильно людей меняет»? Не поспоришь.

Наталья Михайловна прикрывает глаза. Возвращаясь от Виктора Николаевича, она не плакала. В ее возрасте ничего глупее слез не придумаешь. Плачут семнадцатилетние девочки, прощающиеся со своими возлюбленными. Если в семнадцать плакать не захотела, то сейчас уж точно не стоит начинать.

Хлопает входная дверь. Через пару секунд обрывается нежный голос Анны Герман.

Катя. Звонкая от усталости и гнева.

— Наталья Михайловна! Хорошо, что вы уже встали. Я еще вчера хотела с вами поговорить. Прекратите тайком подсовывать Косте гомеопатию! Я видела вечером. Мы сто раз уже говорили. Ему это не нужно! Не поможет! Есть лекарства, он их принимает. Ситуация стабильна. Стабильна, понимаете? Ничего не поменяется уже. Ни от ваших шариков, ни от чего! Все уже произошло!

— Катюша!

— Наталья Михайловна!

Каждый раз, сталкиваясь с подобной яростью невестки, Наталья Михайловна с трудом сдерживается, чтобы не обнять несчастную девочку. Не по силе ноша. Не по силе.

А впрочем…

Наталья Михайловна включает плиту, вытаскивает из нижнего шкафа турку для кофе, отмеряет из пачки две ложки коричневой ароматной пыльцы.

Делаю, что могу.

Глава 11. Катя

Катя осторожно выбирается из своего сомнительного укрытия. С отвращением смотрит на прицепившиеся к кофте высохшие репьи. Ужасно раздражает глухой треск, который приходится слушать, бесконечно отлепляя их от одежды. К тому же колючки царапают пальцы. Катя чертыхается, в ответ с соседнего участка тут же раздается глухое рычание. Будь прокляты эти дурацкие псы.

Напугали.

Сегодняшнее утро — настоящий шпионский детектив. Проснуться затемно, прокрасться во двор, затаиться за забором — успеть все это до Женькиного пробуждения. А затем, не дыша, наблюдать, как девочка уверенно выскальзывает за калитку, быстрым шагом устремляется в сторону дальнего луга.

Слежка за собственной дочерью.

Не стыдно. Нет.

Сама Женька ей ничего не расскажет. Хотя бы потому, что последнее время вообще ни о чем не разговаривает в присутствии мамы. Наверняка обиделась. Не простила переезд. Переходный возраст крайними в любых ситуациях делает родителей. Самое примечательное во всей это истории то, что с Натальей Михайловной, истинной зачинщицей всех жилищных перемен, дочурка каждый вечер премило болтает на кухне. Упрямо замолкает, стоит лишь Кате появиться на пороге.

Ладно.

Если она хочет разобраться, куда уже третью неделю по утрам тайно сбегает ее дочь, надо поторопиться — тоненькая фигурка девочки маячит в самом конце поселковой дороги.

Ускоряя шаг, Катя с невольным удовольствием вдыхает рассветную прохладу. Как все-таки странно пахнет в Лисичкино. Суматошное смешение аромата осенних трав, терпкости хвои и незнакомого едкого запаха животных. Из-за этой насыщенности воздух становится более плотным, превращается из абстракции в реальную материю, ощутимо поглощаемую ее ноздрями.

В голове крутится слово «нектар». Опять она пытается играть в чужую игру жонглирования существительными. Катя грустно усмехается: неисправима ты, детка. Губы саднит, Катя отвыкла улыбаться.

Женька скрывается за поворотом; впрочем, волноваться не стоит. Насколько Катя помнит со дня приезда, там заросшая полынью равнина, вплоть до самой реки у подножья холма. Куда бы девочка ни спешила, в просторах луга она не затеряется.

Катя набирает полную грудь воздуха и порывисто выдыхает, смущая утреннюю тишину. Физическое удовольствие. Вот что Кате дарит эта вынужденная торопливая прогулка. Давно надо было вырваться из тюрьмы их участка, размять ноги размашистым шагом, почувствовать жизнь в легких, убедиться, что сердце все еще исправно гоняет кровь по венам. Убежать от бесконечных попыток победить деревенское хозяйство. От дров, колодца, сломанного забора, неподъемных ведер, протекающей крыши. От всегда правой свекрови, не умеющей скрывать сочувствие. От бесконечного злобного собачьего лая из-за забора. От инсульта Кости.

От Кости.

Сегодня ночью, когда Катя, привычно перемолотая дневными делами, без сил свалилась в кровать, муж, не просыпаясь, неловко повернулся, забросил тяжелую руку, привалил к ее бедрам холод безвольных ног. Замычал сквозь сон.

Да-да. Ты не могла ошибиться. Это была эрекция. Твой любимый Костя парализован ниже пояса, забыл почти все человеческие слова, и по ночам у него эрекция.

Что, филолог-самозванец? Понятие «невыносимо» открылось для тебя с новой стороны?

Или ты пока еще не разобралась с коннотацией слова «любовь»?

Добравшись до поворота на луг, Катя переводит дыхание, крутит головой, торопясь вновь заметить дочь. С удивлением вглядывается в крохотные фигурки людей, медленно взбирающихся на далекий Лисий холм. Восемь человек. Если зрение ее не обманывает, старухи: платки на головах, широченные юбки, что-то вроде мешков на согнутых спинах. Опираются на палки или костыли. Совершенно необъяснимое зрелище. Зачем пожилым женщинам лезть на холм, на склонах которого ничего, кроме травы, не растет? Восемь! Получается, Лисичкино — гораздо более населенный поселок, чем предполагает Наталья Михайловна.

И в ту же секунду все мысли вылетают из Катиной головы, потому что она, наконец, видит Женьку. Раскинув руки в стороны, задрав к небу переполненное счастьем лицо, девочка плывет над серо-желтой травой — крошечная тростинка на спине огромной белой лошади.

Завороженно любуюсь дочерью.

Этот отрезок жизни — совершенен. Солнце, окончательно победившее вчерашнюю ночь, осеннее стрекотание насекомых, дружеское единение девочки и животного, восторг в глазах ребенка.

Твердость воздуха.

Желтое на синем, белое на серо-желтом.

Следом за кобылой Женьки — еще одна лошадь. И второй всадник: крупный светловолосый мужчина, чье лицо отражает Женину радость. Склонившись к уху лошади, мужчина несколько раз нежно хлопает животное по шее. Катя с трудом отрывает взгляд от его руки.

— Мама! Ой…

Затолкнуть возглас обратно девочка уже не может. Лошадь пугается пронзительной внезапности звука — дергает крупом, скидывает юную наездницу в высокую траву. Катя бросается к дочери, страх столь всеобъемлющ, что не ощущается вовсе. Ноги застревают в полыни, Катя бежит через поле.

Впрочем, Женькин спутник ее опережает. Ловко поднимает девочку с земли, отряхивает штаны, куртку. При этом добродушно смеется, передразнивая Женино неуклюжее падение. Дочь доверчиво и смущенно улыбается ему в ответ. Продолжая веселиться, оба поворачиваются к подлетевшей Кате.

Страха она не почувствовала, но злость осязаема до покалывания в пальцах. Так вот что испытываешь, мечтая избить человека?

— Немедленно уберите руки от моего ребенка!

— Здравствуйте! Не волнуйтесь! С Женьком все в порядке! Мы научились падать.

— Отойдите! От! Жени! Сейчас же!

— Спокойно-спокойно. Вот. Отошел. Вы Катя? Женек все время про вас. Я Андрей. Местный будущий — как это красиво сказать? — отельер. Там, возле реки, моя стройка. Ну Женя наверняка вам уже рассказала.

Не удостаивать ответом.

А через пару секунд самой столкнуться с игнорирующей тишиной: на все тревожные расспросы мамы Женька лишь опускает голову. Впрочем, Катя и так видит, что дочка в полном порядке.

— Женек, успокой меня! Ты же говорила маме, что занимаешься? Чего молчишь-то? Чего-то я тебя, мелкая, не понимаю. Катя, поверьте, я был полностью уверен, что вы в курсе Жениных… э-э-э… уроков Высокой Школы. Видите? Мы тут практикуем выездку без седла и поводьев как таковых. Только шнурок на шее. Это вам, конечно, покажется странным, но, поверьте, опасности никакой практически.

— Нет! «Женек», как вы именуете мою дочь, маме ничего не говорила. И, вообще-то, взрослому человеку неплохо было бы самому пообщаться с родителями несовершеннолетнего ребенка, прежде чем сажать его на малоуправляемое агрессивное животное! А что касается опасности — вы что, совсем идиот? Женю только что сбросила лошадь!

— Вы еще скажите, на полном скаку сбросила. Катя, ну правда, не сердитесь. Просто недоразумение вышло. Я был уверен, что с вашего разрешения! Женек, то есть Женя ваша обожает лошадей, я в детстве такой же был. А тут в Лисичкино… Ну чем ей еще заняться? Детей-то других нет. Вы по уши в хозяйстве, я знаю.

— Не ваше дело, в чем я по уши.

Муть усталости обрушивается внезапно. Извечная Катина расплата за вспышку эмоций. Скулы напрягаются в преддверии зевоты. Вязкая тяжесть сползает по рукам и ногам. Ругаться больше не получится. Катя знает себя: через пару минут ее воля (да, впрочем, и тело) превратится в склизкую медузу. Надо поскорее увести Женьку подальше от этого огромного уверенного в себе человека с его тупыми зверюгами и показным добродушием.

Да и самой поскорее укрыться от сочувствующего блеска чужих глаз.

— Дочь, пойдем.

Из последних сил Катя распрямляет плечи, очень крепко сжимает руку Жени, вынуждая нахмурившуюся девочку следовать за собой.

— Катя, подождите! Так не годится! Мы же соседи, давайте мировую? Как это говорится? Назначьте мне епитимью какую-нибудь, да и дело с концом! Женя рассказывала, у вас беда с забором? Моим парням это — полчаса работы. Завтра же пригоню к вам.

Катя вздрагивает. Оборачивается.

Ей не показалось? Он ведь так сказал? «Я пригоню»?

А голос при этом истекал ленивой благостью господина жизни. Похожим тоном с Катей все это лето общались Костины кредиторы: развалившись в дизайнерских креслах, они — олицетворенное милосердие — предлагали бедненькой жене бывшего партнера унизительную рассрочку долговых выплат.

Спасибо свекрови за возможность послать уродов с их псевдоблаготворительностью куда подальше.

Брезгливость успешно оттесняет усталость.

— Андрей, да? А вы, Андрей, со своими людьми тоже бесконтактную выездку практикуете?

— Простите?

— Ну, людьми. Такой двуногий скот, знаете? Который вы собираетесь милостиво ко мне пригнать. С ними как? Тоже без уздечек? Гуманно?

Сказала, как яд выплюнула.

Лицо Андрея размывается обиженной растерянностью. И Катю тут же ошпаривает хлесткая пощечина стыда: умеешь ты, милая моя, поблагодарить за предложенную помощь. Не этот же здоровяк у тебя последние деньги забрал да в глухомань выслал. Что же ты окрысилась?

Сердитым рывком выдергивает ладошку Женька. Ударяет Катю яростным взглядом, делает робкий шаг к учителю и вдруг стремительно разворачивается и убегает в сторону деревни.

Не вынесла момента.

Катюш, а дочке-то совестно за тебя.

Знаю. Давно знаю.

— Ну вы даете, Катя. В самом деле.

Андрей, нахмурившись, смотрит вслед девочке. Огрубевшие от работы на конюшне пальцы машинально перебирают гриву белой лошади.

Замерев в тягучести этой секунды, Катя разглядывает руки мужчины. Огромные ручищи. Такие бы без усилий крутили колеса любой инвалидной коляски.

Но — нет.

Этот человек — не инвалид вовсе. При любом движении перекатываются бугры мышц под серой, промокшей от пота рубашкой, пульсируют жилы на мощной шее. Тело исправно гоняет жизнь по венам — идеальный механизм.

Подняв глаза выше, Катя наталкивается на озадаченный взгляд Андрея.

— Катя, с вами все в…

— Идите к черту.

Будь проклят этот веселый живчик. Она даже выругаться не смогла. Так, проскулила жалостливо.

Окончательно смешавшись, Катя повторяет кульбит дочери — скоропалительное бегство.

Затылком чувствует, как Андрей провожает ее глазами.

Доверчивого малыша обидели. Ай-яй, как нехорошо кричать на доброго богатого дядюшку. Он меценатом хотел побыть, а ты все благие намерения растоптала. Катя раздраженно впечатывает в дорожную пыль рельефные подошвы сапог. От осознания собственной неправоты она злится в разы больше.

Катя уже и не знает, чем ее так задел новый знакомый. Лошади тут, похоже, ни при чем.

Чувствуя, что не готова еще вступить в зону осуждения дочери, Катя быстро проходит мимо своего участка.

Надо, наконец, решиться на экскурсию по Лисичкину. Посмотреть местный сельпо хотя бы.

Весь прошлый месяц за продуктами ходили либо Женька, либо Наталья Михайловна. Линия Катиного фронта не сдвигалась дальше двора да колодца. Там кровопролитных боев вполне хватало: Катины руки никогда еще не были такими мускулистыми, как теперь. Хочешь, в армрестлинге участвуй. Впрочем, возможно, Катино заточение было добровольным. Обманчиво казалось, не узнаешь жизнь деревни — значит, не подчинишься судьбе, сделавшей тебя частью этой богом забытой дыры.

Глупости все это.

На лавочке перед магазином лузгает семечки его колоритная хранительница. Кажется, свекровь как-то на днях называла ее имя. Виктория? Катя замедляет шаг. Удивленно щурится.

Увиденное впечатляет.

Кривобокая скамейка выкрашена в ярко-лимонный цвет такой интенсивности, что кажется флюоресцирующей. По всей поверхности ее изрядно потрескавшейся спинки широкими мазками разбросаны синие и розовые цветы: гигантские васильки-мутанты вперемежку с небрежно прорисованными пионами. Бревна, служащие опорой лавочки, густо, но не очень аккуратно, замазаны красным. Свежая краска блестит на солнце, бросая вызов скуке. И все это на фоне совершенно обычной серой бревенчатой стены старого дома. Замыкая на себе щедрое буйство красок, скамья словно высасывает цвета из близлежащих предметов: бледно-коричневых ставен, тусклых ступеней, почти стершейся вывески «МАГАЗИН ВЕСНА».

Примечательней артхаусной лавки разве что восседающая на ней женщина: густая черная шевелюра кое-как собрана в узел, скреплена гигантской розой; сверкают крупные серьги, декольте изумрудного платья почти не скрывает отменную грудь; солнечные зайчики пляшут на поверхности длинных лакированных ногтей; вызывающе покачивается острый нос туфельки. Нога закинута на ногу.

Буйство плоти. Только зачем все это в Лисичкино?

Катя подходит к продавщице.

На вид женщине не меньше сорока. И она, без сомнений, совершенно пьяна: на щеках алеют пятна, тело грузно растеклось.

Эффектная иллюзия стремительно разъедается реальностью. Черные волосы Виктории щедро сдобрены сединой, бархат платья в некоторых местах протерт до сетки, а ткань слишком сильно обтягивает расплывшуюся фигуру. Цветок, выполняющий роль шпильки, давно завял. Облупился лак на ногтях.

Только серьги даже вблизи остаются совершенством. Катя давно не видела такой изысканной ювелирной работы: серебряные кленовые листья, плоть которых состоит из сотни едва различимых глазу ромашек. Даже страшно предположить, сколько может стоить такое украшение.

— Насмотрелась, роднуля? Ну и как? Вердикт?

Катю обдает перегаром. Главное, не поморщиться. Хватит на сегодня обижать местное население.

— Доброе утро! Мы ваши новые соседи, месяц назад приехали, вот только добралась.

— Ай, перестань, Катюня! Мне все-все про тебя, крошка моя, известно! Мамаша-то каждый день заходит.

— Нет-нет. Наталья Михайловна мне не ма…

— А, да неважно, кто кого родил, поверь мне. Тебя там, мужа твоего… Какая разница? Че купить-то хотела? Или так? Поглазеть? Семечек будешь? Или повеселее чего?

— Нет. Точно нет!

— Прям вот точно, Катюнь? Трезвенница, да?

От отвращения даже подташнивает — всю жизнь Катя не переваривает пьяных. Яркая злость детства: юная нарядная мама, задорно хохочущая над шутками пришедших в гости друзей. Ароматный запах праздничного стола, назойливый треск бобинного магнитофона и торопливые скороговорки подвыпивших людей, беспечно перебивающих друг друга. Красивая веселая женщина неловко и настойчиво затаскивает к себе на колени пятилетнюю Катюшу, размашисто целует дочку в висок. Демонстрирует свою красотку окружающим: хвастается. От женщины пахнет вином, она совсем чужая. И малышка вырывается из маминых рук; из всех своих наивных детских сил пытается наказать ее злым взглядом. Убегает из комнаты. А гости добродушно смеются девочке вслед.

Слегка повзрослев, Катя кое-как нащупала в себе объективность: праздничные посиделки в их семье были редким событием; на них никто не напивался сверх меры; в обычной жизни мама не пила вовсе. Не было ни единой причины волноваться или злиться. Родители имеют право расслабляться время от времени. Все эти здравые рассуждения улетучивались, стоило Кате-подростку увидеть бокал в любимых руках. Наивную улыбку, возбужденный блеск глаз…

Неприязнь к нетрезвым людям — часть Катиной сути. Это страх перед потерей предсказуемости мира. Алкоголь подменяет знакомых людей случайными чужаками, размывает границы ожидаемого. Катя ненавидит случайности, сбои программы ее эмоционально уничтожают.

А мама… Мама. Сколько раз после ее смерти Катя мечтала перенестись в любой момент жизни до. В любой: тогда за праздничным столом не вином пахло от мамы — духами. Смех ее был наполнен жизнью.

— Зря ты меня, Катюня, сейчас презираешь. У тебя ж на личике все твое омерзение светится. Думаешь, это моя жизнь? Не это. Другая была. Тебе и не снилось, курочка моя. Только я сейчас так хочу! Имею право! А что? У меня, между прочим, обеденный перерыв. Сынулю уже покормила. Кстати, доче твоей тоже борщ дала. Тощая она, как и ты! А борщ у меня на баранине, Андрюша подкинул.

— Что, простите?

— На баранине. А что?

— Моя Женя сейчас у вас?

— Ну да. Обедает. С сыночком моим. Там они, — Вика не спеша поводит подбородком в сторону дома.

Опешившая Катя поднимается по ступеням магазина, открывает дверь, выпуская во двор густой запах вареного мяса и овощей. За широким прилавком магазина обедают двое: спиной к Кате — грузный мужчина со стриженым затылком и покатыми плечами, напротив него — Женька, жадно поглощающая сметану прямо из банки. Мужчина оборачивается, привлеченный звуками улицы. Его желтоватое, плохо выбритое лицо напоминает блин, челюсть странно выдвинута вперед, в глазах растерянность трехлетнего ребенка. Мужчина с туповатым интересом разглядывает Катю, не замечая, как по подбородку стекают остатки красного супа. Женька торопливо обегает прилавок, по ходу ловко оторвав кусок бумажного полотенца; очень бережно вытирает перепачканное лицо мужчины. Тот простодушно улыбается девочке, широко разинув губы. Женька бросает на Катю встревоженный взгляд и вдруг, словно испугавшись за своего приятеля, делает шаг вперед, пытаясь отгородить его от маминого страха. Мужчина встает, немедленно заполняя собой все близлежащее пространство, над плечиком девочки тянет Кате огромную ручищу.

— Я Антон! Здрасте! Я Антон! А это мой друг! Женя. Женя мой лучший друг! Я люблю Женю. А я Антон.

Катя беспомощно оглядывается назад, ища объяснение у Виктории.

Вика крепко спит, подставив лицо солнцу и безвольно вытянув перед собой ноги.

Глава 12.…Женькой

Женька не сомневается: Лисичкино — это Ее Место. Волшебная точка в пространстве, выкристаллизованная Высшей Справедливостью специально для маленькой девочки, растоптанной бедой. Для нее, для Жени творятся все чудеса по эту сторону Лисьего холма.

Для нее хрупко вздрагивают чуткими ушами огромные белоснежные лошади.

Для нее утренняя роса собирается в хрустальные шары, грани которых сверкают изумрудами и солнечными лучами.

Стремительно разливается теплым золотом невероятно душистая осень.

Восторженным лаем празднуют наступление нового дня соседи-собаки.

Неделю назад Виктор Николаевич рассказал Женьке прекрасную сказку, которая наверняка была реальностью, такой же, как и все другие чудноватые истории доброго старика.

Будто из века в век живет на вершине холма Призрачная Лисица, исполняющая истинные Чаяния тех, кто способен увидеть ее. Ни для кого Лисица не делает исключений, щедро дарит счастливцам радость и покой. Но приметить рыжее золото ее хвоста среди разнотравья может лишь житель этих мест. В самых дальних городах и селах рождаются люди, носящие в сердце частичку Лисичкино, и всегда рано или поздно Великая Сила выносит «своих» к бурной реке, притягивает к холму, открывает их глазам Лисицу. А дальше дело только за мечтой. Хозяйка холма никогда не ошибается; перекинется парой взглядов с Душой: подарит именно то, о чем действительно грезит человек.

Ох, как бы Женька хотела встретить эту лису! Уж она-то не сомневается в стопроцентности своего желания. Ничего другого ей не надо. Никогда-никогда! Ничего-ничего больше! Правда!

Не попрошу!

Только пусть…

По утрам, занимаясь на лошадях Андрея, она нет-нет и вскинет глаза ввысь: не мелькает ли рыжее среди дальних ветвей? И порой почти видит бусинки умных глаз среди маскировки пожелтевших листьев. Хорошо, не то чтобы физически видит. Но чувствует, что лиса где-то рядом, неслышно скользит вдоль Женькиных нехитрых маршрутов.

Женька — чувствует. Понимаете?

Или верит.

Разве вера — не чувство?

Пересказала легенду о Призрачной Лисице Андрею.

За последний месяц смешливый любитель лошадей превратился для Женьки в настоящего товарища и наставника.

Он стал учителем во всем, что касалось осторожной беседы с красивейшими из животных, величественными лошадьми. Лишь уважительный разговор на равных создает ошеломительное взаимопонимание между всадником и его четвероногим другом, так объяснял притихшей Жене Андрей. Едва заметно он дотрагивался до шеи своей Фортуны, та доверчиво опускалась на колени, заваливалась на бок: не лошадь — пузатый простодушный щенок. Чешите живот! Или же другое: соглашаясь с уважительным давлением коленей наездника, белоснежная кобыла Андрея взмывала в небо в непостижимом каприоле. От восторга Женька замирала, не завершив вдоха: эти двое отрицали тяготение планеты.

В остальном Андрей успешно исполнял роль Жениного наперсника: сочувственно выслушивал рассказы про папу, уплывающего от родных в тоскливую закрытую даль; в голос хохотал над детскими «приколами» — никого раньше так не смешили Женины спотыкающиеся пересказы анекдотов; серьезно советовался про инфраструктуру будущего отеля (попутно объяснил и значение слова «инфраструктура»).

Когда Женька первый раз увидела Андрея, он разучивал с Фортуной «испанский шаг». В тот день, исследуя поселок, она случайно забрела на поляну, где происходило чудесное: огромная белая лошадь, будто дрессированный пудель, послушно вытягивала в воздух то одну, то другую ногу, подчиняясь неуловимым для глаза приказам всадника. Женька была покорена, моментально и бесповоротно. Подойти ближе она, конечно, не решилась — любовалась из-за деревьев, боялась пошевелиться. Всю следующую неделю Женька прибегала смотреть удивительные тренировки. Андрей наверняка почти сразу заметил, что у них с Фортуной появилась тайная поклонница, но виду долгое время не подавал. Возможно, его развлекало безоговорочное восхищение юной зрительницы.

А однажды он просто взял и обернулся к кустам, в которых пряталась Женька: вылезай уже, давай знакомиться! Женька впервые в жизни погладила лошадь. Фортуна дохнула теплом в ее шею.

Жене было интересно с Андреем.

Но…

Без исключения все часы их общения она, не задумываясь, променяла бы на минуту внятного разговора с папой.

Когда вчера мама ни за что ни про что обидела Андрея, Женя готова была ее…

Что?

Ну что?

Да ничего. Просто ей было очень-очень обидно за своего друга. До слез. Очень злых слез.

Выслушав сказку про Призрачную Лисицу, Андрей фыркнул что-то вроде: «извечный наш инфантилизм ожидания чуда», но, заметив разочарование в Женькиных глазах, тут же спохватился:

— Да всякое, Женек, бывает! Физики тут как-то еще покруче штуку доказали. Электроны меняют направление под действием присутствия наблюдателя! Вдумайся только! А лисица — ну что ж… Не думаю, правда, что я эту рыжую животину увижу когда-нибудь! Я как-то сам привык. Вот.

В общем, Женя поняла, что в волшебную Хозяйку холма Андрей не верит.

Дождавшись очередного визита Виктора Николаевича, попыталась выведать у него, возможно ли, что она (просто девочка Женя, недавно поселившаяся в поселке) вот-вот встретит Ту Самую Лису?

Виктор Николаевич смутился. Неловко почесал затылок. Тщательно проверил, все ли пуговицы пиджака застегнуты надлежащим образом. С надеждой повертел головой, будто пытаясь мысленно уговорить окружающий мир стать более надежным.

— Малыш, я не совсем понимаю, о чем ты.

— Ну, Виктор Николаевич! Призрачная Лисица! Которая является только-только жителям наших мест. Вы же сами рассказывали. Она мечты исполняет! Настоящие! Вы же тоже ее видели? Да?

— Ну что ты, девочка. Ничего подобного я не говорил. Зачем ты придумываешь? Давай лучше я тебя научу корзины плести. Я даже ивовые ветки захватил. Они в сентябре лучше всего для этого дела подходят. Тебе понравится. Изумительной красоты вещи получаются. Наташенька, милая, поможете разложить? Нам побольше места надо. Там пять стопок.

Подошла бабушка. Ласково обняла Женьку за плечи. Прошептала на ухо:

— Конечно, он Ее видел, родная. Просто забыл немного. Но обязательно вспомнит. И ты увидишь когда-нибудь. Обязательно увидишь, ты своя тут.

— А ты, бабушка? Видела Лисицу?

— Да, конечно. Когда-то очень давно. Я тогда была не старше тебя, Женечка. Потом уже — нет. Ну да ладно, что мы о прошлом-то? Виктор, какие прекрасные ветви вы насобирали, друг мой! Можно я с вами тут поплету? Ноги отдохнут — сердце порадуется…

Виктор Николаевич — давний бабушкин приятель. Бабушка рассказывала. Они росли здесь вместе, носились в догонялки по лисичкинским лугам, на спор опускали ноги в ледяную воду реки, кто дольше выдержит, прятались друг от друга в буреломе оврага. А потом выросли и потерялись. Но уже совсем не в овраге, просто жизнь закрутила. В подробности бабушка не вдается, но ощутимо расстраивается, приближаясь к этой части воспоминаний. Женька понимающе молчит — взрослая уже, чтобы хороших людей дотошными допросами расстраивать.

Но наблюдать за стариками забавно. В дни, когда Виктор Николаевич чувствует себя нормально, они с бабушкой часами хихикают и шушукаются на кухне, напоминая Женьке расшалившихся одноклассников из ее школьного прошлого.

Кокетство — вот какое слово приходит Женьке на ум, когда она слушает их болтовню. Женька отбрасывает легкомысленное словечко за ненадобностью. Какое кокетство в таком возрасте?

Глупость какая!

И все же. Все же.

Приходя в гости, Виктор Николаевич обязательно захватывает с собой пачку сложных кроссвордов, а потом добродушно подсмеивается над «милой Наташей», которая «о простейших вещах» не догадывается. Странно, что бабушка, которая всегда, сколько Женя помнит, гордилась своими энциклопедическими знаниями обо всем на свете, во время этих кроссвордных баталий внезапно глупеет, забывает очевидные факты и бурно радуется, когда верный ответ выдает ее состарившийся друг детства.

Но еще более странно то, что, оказывается, Виктор Николаевич совсем не помнит своей детской дружбы с бабушкой, думает, что впервые познакомился с соседкой буквально несколько недель назад; а бабушка почему-то не пытается его в этом разубедить.

Когда Женька захотела выяснить, почему нельзя освежить память Виктора Николаевича, бабушка лишилась интонаций, серым голосом затараторила непонятные слова: деменция, альцгеймер, катализатор негативных застреваний, а потом оборвала себя на полуслове и торопливо ушла в дальнюю комнату.

Каждый день, приходя к ним в гости, Виктор Николаевич вслух витиевато благодарит судьбу, что она познакомила его с такой милой женщиной и ее чудесной семьей. Женьке же остается без лишних расспросов только радоваться за вдруг помолодевшую бабушку. А еще — за папу, с которым старик частенько играет в шахматы.

Провозглашается борьба равных гроссмейстеров (словечко Виктора Николаевича), никаких поддавков. Сидя за шахматной доской напротив папы, его противник почти перед каждым своим ходом кряхтит, хмурится, ворчит что-то шутливо-возмущенное. Женька не сомневается, что в эти секунды папа счастлив: торопливо вдыхает свежий воздух сквозь форточку, распахнувшуюся в мир здоровых людей.

В той жизни, до инсульта, вызванного Женькиным криком, папа играл в шахматы регулярно, даже, помнится, ездил на какие-то соревнования. Почти никогда не проигрывал. Вряд ли он сейчас играет так же хорошо. Порой Женька подозревает, что плохая память не мешает хитрому Виктору Николаевичу слегка лукавить про сложность их регулярных интеллектуальных поединков.

Вечерами, провожая Виктора Николаевича, бабушка на пороге едва слышно шепчет ему: спасибо.

Но обычно дома все плохо. Безрадостно.

Без радости.

Радость не выдерживает конкуренции со льдом, окончательно сковавшим мамин взгляд. Мама стремительно скользит по дому и двору, подчиняясь некоему ритму, исключающему дочь, мужа и свекровь из зоны ее внимания.

Без остановки разгребая хозяйство, мама смотрит сквозь Женьку. Не может простить ей папину болезнь? Да Женька и сама не может.

Впрочем, вчерашнее утро было ярким исключением: упав с лошади, Женька удара не почувствовала — потрясла ее не встряска соприкосновения с землею, а вызванный этим мамин неподдельный страх.

Так испугаться за дочку?

Хоть каждый день падай.

Потом мама начала кричать на ни в чем не повинного Андрея — и все волшебство рассеялось…

Рядом с мамой папа превращается в капризного истеричного ребенка, обиженно визжит что-то малопонятное, когда мама не угадывает его желаний. Раньше Женя никогда не видела у него такого выражения лица: злость вперемежку с испугом. Бабушка объясняет, что подобная папина раздражительность — это ожидаемая постинсультная стадия, которую члены семьи должны принять и пережить.

Мама новое поведение мужа никак не комментирует.

Похоже, маме все равно.

Когда становится совсем тошно, Женька подробно рассказывает о родителях Андрею и Антону. Так из прыщей выдавливают гной — смешивая боль с удовлетворением.

Андрей все понимает и сочувствует, но редко комментирует Женькины исповеди. Старается поскорее переключить ее внимание на мир вокруг. Дурашливые белые морды лошадей — беспроигрышный в этих случаях объект.

Антон, скорее всего, вообще ничего не понимает, но, внимательно выслушав Женины торопливые монологи, каждый раз серьезным голосом дает ей какой-нибудь замысловатый совет. Советы редко связаны с тем, о чем Женя говорит. Важно нахмурившись, Антон басовито выдает очередную житейскую мудрость, его огромная башка набита пословицами по самую крышечку. И не беда, что при этом Антон нещадно картавит, глаза его гордо сверкают; он — оратор:

— Делай добро и жди добра! Браниться бранись, да не дерись. Мир не без добрых людей!

Порой выходит смешно. Как-то, наслушавшись Женькиных жалоб на мамино невнимание, Антон выдал, ничуть не смущаясь:

— Добрый друг лучше ста родственников.

Женька от неожиданности расхохоталась:

— Антошка, ты сам-то понял, что сказал?

— В большом горе и маленькая радость велика.

А вот над этим можно было бы и задуматься…

Женя любит проводить время с Викиным сыном, она уже давно не обращает внимания на несоответствие его роста уму. Такой вот в Лисичкино появился у нее маленький огромный младший братик. Даже у собак дети бывают разных пород: многокилограммовые щенки какого-нибудь гигантского сенбернара — все равно несмышленыши. Так и у людей встречаются «антоны», детишки, помещенные во взрослые тела. Женька привязалась к простодушному Антону, а уж его преданность Женьке вообще не имеет границ. Вика сказала Жене, что до этой осени ее сын еще никого никогда так не любил.

Вчера, ведя Женьку из магазина домой, мама спросила только:

— Ты же не перестанешь с ними общаться, что бы я сейчас ни сказала?

Женька помотала головой.

Больше мама не произнесла ни слова до самого дома.

Каждый день после обеда Женька подсматривает за соседями. В заборе, разделяющем их участки, давно обнаружена годная для наблюдений дыра. Хозяйки собак боготворят режим: в четырнадцать ноль-ноль «принцесса» Наташа всегда выводит подопечных на тренировку. И это время Женька ценит почти так же, как утренние, «лошадиные», часы с Андреем.

Сегодня Наташа занимается только с одной собакой, лохматой серой борзой. Они настойчиво разучивают сложную последовательность движений, напоминающую медленный парный танец. Голос Наташи тихий, интонации уважительные: не с тявкающей болонкой общается, с герцогиней минимум. Имя у борзой подобающее, Жозефина. Собака ни капли не интересуется угощением, спрятанным в Наташиной поясной сумке, работает за идею. Благосклонно принимает похвалу: изящный наклон головы, едва заметный взмах хвостом. Женька жадно запоминает Наташины жесты. Незначительные на первый взгляд движения рук девушки побуждают Жозефину то замереть с поднятой лапой, то склониться в поклоне, то стремительно подняться на задние лапы.

Волшебство.

Лишь бы во двор не вышла Анна! Симпатия, которую при первой встрече Женька почувствовала к суровой великанше, давно исчезла, уступив место непониманию и, пожалуй, страху. Даже на расстоянии, спрятавшись в кустах по другую сторону забора, Женька при появлении Анны обычно сжимается в тревожный клубок — так резко и зло звучит голос этой женщины. Брови Анны всегда сурово сведены, она никогда не улыбается, не дурачится с псинами. Исключение Анна делает только для своего питбуля, пятнистой Джерси. Три дня назад Женька видела, как они играли в догонялки: похожий на крупного поросенка пес с разбега неуклюже напрыгивал на ухмыляющуюся хозяйку.

Собаки слушаются Анну беспрекословно. Как и Наташа.

Понятное дело, боятся.

Чего Женька не могла понять, почему они все при этом еще любят ее.

И эти поцелуи.

Не успевая вовремя отвернуться, Женька часто успевает заметить, как уверенно, по-хозяйски, Анна сгребает в охапку свою хрупкую безропотную подругу. Припечатывается твердыми губами к нежному приоткрытому рту.

Всегда первой начинает Анна.

Не смотреть.

Наверное, мама убила бы Женьку, узнай она про такой «досуг» дочери. Хотя кому она врет? Мама давно уже ни за что ее не ругает. Лишняя трата эмоций.

— Ты Женя, да? Привет!

Паралич от неожиданности.

Женькин пункт наблюдения безнадежно рассекречен. В дыру просовывается длинный любопытный нос Жозефины; борзая торопливо втягивает в себя запах нового человека. Через мгновение на месте собачьей морды — Наташино улыбающееся лицо.

— Мы на самом деле давно знаем, что у нас тайный поклонник появился! Хватит уж прятаться. Иди к нам! Поможешь Жози дрессировать, пока Анечка не пришла. Хочешь?

Хочет ли Женька?

Ну что здесь ответить?

Глава 13.…Анной

Девчонку Анна прогоняет не сразу. Какое-то время с порога наблюдает, как Наташа обучает мелкую азам дрессировки. Похоже, ее Принцесса еще столь наивна, что любит возиться с детьми.

Пока никто не видит.

Позволим себе. Просто смотреть…

…Нежность.

Анна с любовью разглядывает подругу. От общения с ребенком Наташино лицо расплавилось, смягчилось, в глазах пляшут озорные чертики — девушка упоенно подшучивает над соседкой. И вдруг подхватывает девочку за талию, отрывает от земли, кружит вокруг себя. Восторженный визг — и вот уже обе повалились на землю. «Отдышиваются», отбиваясь от взволнованной собаки.

Так вот какой она может быть, ее робкая Наташа?

Чертов мир.

Чего еще не хватает любимой девочке?

И почему так испугалась ты, о бесстрашная Анна?

Ты так давно не видела детей. Малолюдное Лисичкино надежно обеспечивает душевную безопасность. Вернее, обеспечивало. До приезда этой семейки. Теперь же — вот. Терпи, любуйся.

Впрочем, в навязчивой девчонке все же есть толк. Ни капли не боится строгую Жозефину. Быстро сориентировалась, что с борзой закреплять успех надо не лакомством, а льстивыми восторгами. Лишнего не болтает, Наташкины просьбы по ходу занятия исполняет четко, старательно. А главное, никаких сю-сю-сю. Анна совершенно не переваривает, когда во время тренировок с собаками начинают ворковать умилительными голосами. Напрочь сбивая при этом псов с идеи работы.

Мелкая многому могла бы научиться у них.

Да и не такая уж она и маленькая. Подросток скорее, чем ребенок. Лет одиннадцать-двенадцать, да?

Принцесса была бы доволь…

В эту секунду чужая девочка закидывает голову назад и смеется над какой-то шуткой Наташи.

Звонко, заливисто, безудержно.

Он разрывает сердце Анны — смех.

Смех хрупкого детеныша, наивно уверенного, что с ним никогда не произойдет никакой беды.

Идиотка малолетняя.

Смертная малолетняя идиотка.

— Уверена, твой участок находится ЗА забором! Будь добра, не лезь к нашим собакам. Я не готова огребать истерики твоей мамаши!

— Аня, да ты что? Это я Женю позвала! Зачем ты ее пугаешь? Она мне очень сегодня помогает.

— Наташа, не тупи! Не хватало нам еще обвинений в несоблюдении техники безопасности! Какие дети в питомнике? О чем ты? Давно говна на форуме не хлебала? Я вот — по горло!

Наташа быстро уходит в дом. Анна успевает заметить, как внезапно заострились ее скулы. Психует. Ясное дело.

Девчонка же сбежала к себе еще при первом звуке Анниного голоса.

Жозефина смотрит на хозяйку.

— Место.

…Сколько ей было лет тогда? На дискотеке в баре ЗЕД? Четырнадцать, наверное. Может, меньше. Разноцветные огни сливались с запахами тел. Музыка выколачивала мысли. Высвобождала инстинкт. Анна впервые оказалась в таком насыщенном месте. За возможность спасибо Дане, студенту-первокурснику с десятого этажа. Его приличные очки и вечный словарь под мышкой — надежное алиби для побега профессорской дочки во взрослую жизнь. Аннины родители обожали инфантильного и застенчивого соседа-книгочея. Хорошее будущее для их грубоватой дочки-пацанки.

Стараясь не задохнуться, Анна покачивалась в такт толпе. И да, она бесконечно наслаждалась терпким ароматом разгоряченной людской плоти.

Даня протянул кружку пива. Она отхлебнула.

Грубо сколоченная сцена ЗЕД неуклюже возвышалась над танцующими. Шест был заляпан и почему-то испачкан снизу зеленой краской. Высокая женщина в наброшенной на голое тело черной рубашке вдруг прижалась к шесту лобком, змеиным движением изогнулась назад, отбросила влажные волосы. Ненужная рубашка соскользнула на доски.

Стриптизерша подмигнула окостеневшей Анне.

И развела ноги.

Воспитанный Даня нервно хрюкнул, беспомощно обернулся к юной подруге.

— Анют, прости! Тебе, наверное, тут совсем не интересно. Я не знал. Должен был быть концерт…

Анна смотрела на женщину. Та вспотела: бисер влаги собрался в выемке ее шеи.

А между бедер?

Давило солнечное сплетение — Анна не вдыхала слишком долго. Танцовщица медленно провела по соскам кончиком указательного пальца. Тягостная боль прорезала низ Аниного живота. Обосновалась там надолго, по-хозяйски.

Они ушли с дискотеки. До самого дома бедный Даня не услышал ответа ни на один свой сбивчивый вопрос.

От следующего свидания Анна отказалась.

Она взрослела. Играла с парнями в футбол и баскетбол, избегала общества одноклассниц. Ночами касалась живота, вспоминая выемки и тени тела женщины у шеста. Пыталась умиротворить ноющую сладкую боль.

Как-то приловчилась жить, не истязая себя вопросами.

Но и пряталась, конечно. То ли ото всех, то ли — от себя.

А потом, в конце десятого класса, к ним привели новенькую.

Сашеньку Кирову.

Именно Сашеньку — никто и не думал обращаться к девочке без уменьшительно-ласкательного суффикса. Видимо, не только Анне хотелось приласкать белокурого ангела. Сашенька улыбалась доверчиво, неизменно пробуждая доверие в ответ. Нежный румянец часто вспыхивал на щеках Кировой, окрашивал ее лицо в непередаваемо-прекрасный оттенок Анниного счастья.

Новенькой плохо давалась геометрия. Выпускные экзамены приближались, и Анна не смогла удержаться, вызвалась помочь однокласснице. После уроков девушки оставались в классе; зашторивали окна, дисциплинированно пряча от себя теплый апрель; зубрили формулы. В рюкзаке Сашеньки всегда было припасено спелое яблоко. Они съедали его на двоих: по очереди откусывали сладко-кислую мякоть.

Сок блестел на Сашенькиных губах. Она застенчиво смотрела на Анну, готовая в любую секунду улыбнуться подруге.

Господи, на что ты тогда надеялась, тупая идиотка? Скажи, на что?

Когда Анна поцеловала Сашеньку, та откинулась назад с таким омерзением на хорошеньком лице, что…

Неважно.

Анна что-то еще лепетала про любовь, про счастье просто быть рядом, потом извинялась, потом плакала. Просила лишь дружбы.

Потом просила забыть.

На следующее утро Кирова всем в классе рассказала, что Анна лесбиянка. В красках описала, как эта извращенка домогалась ее, как стонала, хрюкала, как хватала ее своими грязными ручищами.

Анну вызвали к директору. В кабинете уже сидели ее оторопевшие родители. Мама комкала салфетку, папа смотрел в пол.

Анну отвели к психологу. С третьего сеанса она сбежала: слишком уж смаковал детали лысый пыхтящий мужик за столом напротив.

На Анну накричали. Дома. Ей показали валерьянку на маминой тумбочке, рассказали о подскочившем давлении отца.

Скажите, что она могла ответить?

Ну а в школе. Там просто был ад. И Сашенька Кирова.

Кстати, школу Анна так и не закончила: не доучилась три недели. Администрация охотно закрыла глаза на такой пустяк — отдали диплом, не скрывая облегчения.

Однажды в июне, прослушав весь вечер молчание родителей, Анна лихорадочно натянула на себя давно заброшенное обтягивающее платье, густо намазала кирпичным губы и — боясь передумать — побежала на десятый этаж. За три года Даня вполне возмужал, но, открыв соседке дверь, привычно смутился, занервничал.

Конец ознакомительного фрагмента.