Блог начинающего мага

Татьяна Дмитриева

Книга посвящена опыту познания мира через духовные практики и чувственное восприятие. Все практики реально пройдены автором книги, все опыты испробованы на себе. Роман является третьей книгой из восьми, объединенных одним героем – женщиной, практичной и романтичной, ищущей любви, свой путь в исследовании истины. Книга содержит нецензурную брань.

Невмешательство

Середина января. Позади долгие новогодние каникулы. Я решила, что бесконечная книга закончена. Точнее прекращена. Невозможно сказать все, поэтому нужно остановиться. Ощущение опустошенности. Не знаю, чем заняться. К счастью, дом все время требует внимания, и я обшиваю панелями кухню, мастерю перила, чтобы гости не падали со второго этажа. За долгие месяцы у меня впервые появилось свободное время, от новогодней премии еще осталось немного денег. Снег идет редко, и его уборка не требует много времени. Все каникулы ежедневно хожу в лес на лыжах. Давно забытое удовольствие. Солнце просвечивает сквозь сосны, на ветках молодых деревьев толстым пушистым слоем лежит снег. Я прокладываю лыжню, пыхчу и отдуваюсь, покоряя небольшие холмики, но обратно к дому еду под горку по проложенной мною же лыжне, и ощущаю себя высокой, стройной и молодой красавицей, несущейся, как стрела, навстречу летящему в лицо снегу.

Продолжаю свои опыты по изучению ауры деревьев. Мне казалось, что зимой деревья спят, и я вряд ли что-то увижу, но все оказывается совсем иначе. Мне приходит мысль, что белоснежный покров вполне может играть роль экрана, на котором покажут свои тайны спящие деревья. Я выбираю группку отдельно стоящих сосенок, за которыми простирается снежная равнина. Солнце закрыто тучами, и его слепящий свет сейчас мне не мешает. Я расслаблена после долгой пробежки, в голове не мельтешат назойливые мысли, чувство благоговения перед величием зимнего леса переполнят меня. Я перевожу взгляд с маленькой сосенки на снежное поле позади нее, смотрю как бы сквозь ветки, не замечая их, и вдруг деревце вспыхивает. Все веточки светятся, ширина светящегося контура примерно соответствует толщине ветки.

Я очень осторожно перевожу взгляд на стоящие рядом сосенки, они тоже святятся. Ну, конечно, не зря же сосны — вечнозеленые растения. Жизнь в них не останавливается ни на минуту. Но что меня поразило, так это свет, излучаемый высохшими, торчащими из-под снега кустиками шиповника, и даже просто сухими былинками. На небольшом пятачке, одновременно находящемся в поле моего зрения, в том числе и бокового, светились все растения! Это не было оптическим обманом, и солнце тоже было ни при чем, потому что деревья не отбрасывали тени. Зрелище было впечатляющим, казалось, что кто-то специально организовал подсветку именно этих деревьев. Я перевела взгляд на высокие деревья вдали, и видение исчезло. Но теперь я знала, как вернуть его, и каждый раз, катаясь на лыжах, я останавливалась перевести дух и полюбоваться идущим от деревьев светом.

К сожалению, на этом мои достижения заканчивались. Я уже давненько остановилась на пути познания тонкого мира. Я легко вижу эфирное тело, вижу бесконечный столб света, входящий в голову (или исходящий из нее), но совершенно не вижу цветов. Точнее, я не вижу их глазами. Немного больше я «вижу» руками, точнее, руками я ощущаю вибрации, и, в зависимости от них, иногда вижу цвета «внутренним зрением». Я читала про этот эффект — шишковидная железа фактически переводит вибрации в цвета. И все же мне этого мало. Мне хочется увидеть глазами, чтобы сравнить свои «видения» с тем, что можно увидеть глазами.

В книгах пишут, что научиться видеть ауру глазами может каждый, нужно только терпение, а видеть «внутренним зрением» могут единицы. У меня все наоборот. Самые «простые» вещи мне почему-то не даются. Иногда мне приходит в голову мысль, что Господь не дает мне такой возможности, зная, что я не выдержу и полезу лечить вопреки его воле. И хотя я и даю ему клятву не вмешиваться без его разрешения, в глубине души я не уверена, что смогу удержаться. Мне так хочется, чтобы все вокруг были здоровы! И мне кажется, что все этого достойны. Ведь тело каждого из нас является вместилищем единой божественной души, а она заслуживает того, чтобы обитать в здоровом и прекрасном теле.

К сожалению, это — сильно упрощенный подход, умом я это понимаю, но стоит мне увидеть страдающего, как меня так и подмывает ему помочь. Чаще всего я сдерживаюсь, иногда пытаюсь навести человека на мысль о причинно-следственных связях всего во вселенной, о необходимости постоянного преображения себя, работы над собой, бережном отношении к своей душе. Изредка это срабатывает. Чаще всего — нет. Почему-то больные люди чаще здоровых уверены, что их жизнь — безупречна, и ничего в ней менять не нужно. Вот только болезни замучили…

И все же иногда я вмешиваюсь. И не всегда правомерно.

Не знаю почему, но больные тянутся ко мне, как мотыльки к пламени свечи. Я не скрываю своего интереса к эзотерике и духовным практикам, но и не рекламирую свои успехи. Скорее всего, их притягивает моя энергетика абсолютно здорового человека. Иногда они слушают мои пространные объяснения и советы, изредка им следуют, но чаще всего просто, по их словам, черпают силу в моем энтузиазме. Я понимаю, что служу энергетическим донором, но мне не жалко, я-то умею пополнять запасы энергии.

Однажды на работе у женщины-врача, очень больного человека, случилась беда. Ее единственный, долгожданный внук вдруг заболел совершенно не понятно, чем. Никаких симптомов, кроме температуры. Малыша увезли в больницу, диагноз поставить не смогли, и он лежал пластом, безучастный ко всему, и отказывался от еды и питья. Врачи не знали, как его лечить, и не лечили никак, надеясь, что появятся дополнительные симптомы, которые дадут им ниточку. Но симптомы не появлялись. Несмотря на то, что температуру ему сбили, ситуация не менялась. Малыш ни на что не реагировал и потихоньку угасал. Бабушка, сама врач, совершенно отчаялась. Она рыдала, предполагая, что малышу грозит самое худшее. Я не выдержала, вызвала ее на кухню и отчитала. Она была готова к чему угодно: что я поплачу вместе с ней, что найду чудо-доктора, что вдруг случайно знаю подобные случаи. Но я просто запретила ей выть и пророчествовать плохой исход.

— Немедленно прекрати, ты наносишь малышу непоправимый вред. Не можешь сидеть спокойно, займись делом. Обзванивай знакомых врачей, ищи другую больницу, успокаивай дочку. Если можешь — молись.

— Я не умею.

— Тогда представляй своего внука, как он начинает улыбаться, просит кушать. Что он любит больше всего?

— Кататься на велосипеде.

— Тогда представляй, как он после больницы гоняет на велике. А мы тебе поможем. У тебя есть фотография внука?

— Конечно, на столе стоит. Пойдем, покажу.

— Подожди, сейчас принесу буклет, и мы положим в него фотографию.

Сейчас она уже не была врачом, она была просто бабушкой, испуганной и готовой на все:

— Давай, я подожду здесь.

Мы снова встретились на кухне. Я долго смотрю на фотографию, пытаясь запомнить черты лица двухлетнего пацана. Он такой славный, веселый и доверчивый. Фото почему-то сразу отпечатывается в моем мозгу, хотя у меня не развита память на лица. Мы кладем фотографию в буклет, и я внушаю:

— С этой минуты малыш начнет выздоравливать. А мы ему поможем. Ты будешь представлять, как он гоняет на велике. Я буду медитировать, девчонок подключу. Главное, чтобы ни ты, ни дочь, не паниковали. Это — самое страшное. Мы с вами должны смоделировать другую реальность, в которой все заканчивается хорошо.

Она смотрит на меня недоверчиво, но ей очень хочется верить, и она кивает.

Я захожу в свою комнату. Девчонки смотрят на меня вопросительно. Им тоже очень жаль малыша. Они знают, что я немного чудю, но вполне признают мое на это право. Может быть, потому что я стала гораздо мягче, и им со мной легче, может, потому, что я их начальник и немного в авторитете. В принципе, они доверяют мне и ждут, что я придумаю. И я прошу их:

— Девчонки, давайте поможем малышу!

— С удовольствием бы, но мы не знаем, как.

— У нас сейчас как раз нет клиентов, нам бы минут двадцать тишины! Я попробую направить к нему поток энергии. Люда, я знаю, ты можешь. Молись за него. У тебя молитвенник с собой?

Людмила, веселая, добрая фантазерка, иногда не слишком усердная в работе, всегда носит с собой молитвенник и вполне серьезно относится к религии. Она достает молитвенник и находит молитву на исцеление больных детей. Все, Людмила при деле. Надежда и Леночка хором заявляют:

— А нам что делать? Мы не молиться, не медитировать не умеем!

— А вы будете призывать к постели больного Архангела Рафаила. Он в ангельской иерархии — главврач. Как призыв он воспринимает изумрудно-зеленый цвет. Попробуйте мысленно окутать малыша изумрудно-зеленым светом и удерживайте эту картинку как можно дольше.

Леночка легко согласилась:

— Это мы запросто.

Я улыбнулась. Для меня это совсем не просто. Надежда засомневалась:

— Я попробую.

В комнате стало тихо. Лена с Надей сидели с закрытыми глазами, Люда шевелила губами. Я расслабилась, наполняя свою душу любовью ко всему сущему, к земле и вселенной, к людям и животным. Я унеслась мысленно на планету Бога и поместила образ малыша в пространство мира. Я еще не знала многих, чисто технических приемов исцеления, наработанных веками, но я искренне посылала любовь малышу и видела, как золотой свет окутывает голову ребенка. Я умоляла Господа послать свою любовь, свою энергию сотворения, мать всего сущего, к постели малыша. Слезы лились градом, малыш улыбался мне, золотой свет окутывал его уже со всех сторон. Это энергия любви Господа пришла ему на помощь. Я просто знала это. И была здесь больше не нужна.

Я оставила маленького человека на попечение Бога и вернулась в офис. Быстро вытерла слезы, пока девчонки не открыли глаза и не заметили моей слабости. Через пару минут начали заходить клиенты. В том, что нам никто не помешал, я тоже видела хороший знак. И еще много раз в течение дня я возвращалась мысленно к постели больного и видела его улыбку. Удивительно, но его фотография навсегда врезалась в мою память.

На следующий день довольная и успокоенная бабушка сообщила, что болезнь ушла так же внезапно, как и появилась. Малыш ест, пьет и улыбается, будто и не было этого ужаса. Еще через пару дней их выписали, и ребенок продолжил осваивать свой крошечный велосипедик.

Интересно, что в этом случае я была абсолютно уверена, что не сделала ничего, не угодного Богу. Но бывало и иначе.

Через пару недель пришла молодая бабушка и просто сказала:

— А теперь помолитесь за меня. В понедельник я должна лечь на операцию, и это будет не самая простая операция в моей жизни.

Была пятница, операция назначена на понедельник. Вчера она сдала анализы. От их результата зависело, возьмут ли ее на операцию. Как почти всякий врач, она все еще верила только в возможности медицины, и не верила в свои. Сроки почти были упущены, к тому же врач, которому она безгранично доверяла, должен был уехать далеко и надолго. Ей очень нужен был хороший анализ крови и эта операция. Ей уже дважды удаляли опухоли, и каждая операция была сложнее предыдущей. Результат анализов был крайне важен. И оказался никуда не годным.

Через несколько часов мы снова сидели вместе в пустом кабинете. Ее настроение можно описать двумя словами: все пропало.

— Подожди, не паникуй. До понедельника еще два дня. В субботу еще можно сдать анализ?

— Можно, но что это изменит? Кровь не может улучшиться за сутки настолько!

— Может!

— Не забывай, что я — врач. И я знаю, что это невозможно.

— Не правда. Возможно все. А то, что ты — врач, только мешает. Забудь все, чему тебя учили. Вас учат лечить тело таблетками. А человек — не только тело. И совсем не тело. Скажи, ты очень хочешь эту операцию?

— Да, это — последний шанс.

— Стоп. Поставим вопрос иначе: ты хочешь выздороветь или отрезать лишний кусок?

— Сначала отрезать!

— Тяжелый случай. Не твоя болезнь, а ты. Хорошо, тогда давай работать над улучшением анализов. Ты слышала о целебных свойствах воды?

— Ну, слышала. А при чем тут вода?

— Ты же медик, не будешь же ты спорить, что состоишь из воды?

— Не буду.

— Тогда нужно перекодировать воду в твоем организме. У тебя есть буклет. Между прочим, его создал врач, не хуже тебя. Ставь на него стакан с водой и пей каждые сорок минут. Эта вода насыщена энергией и информацией о правильном функционировании всего живого. Это же не трудно, можно делать это прямо на работе. И дома. Анализы к утру изменятся.

— Мне бы твою уверенность.

— Так возьми ее.

— Легко быть уверенной, когда тебя это не касается.

— Если бы это меня не касалось, я бы здесь не сидела. Тоже мне, удовольствие — стучать в закрытые двери. Ты же сама во всем виновата!

— В чем это? Я что, желала себе этого?

— Кстати, а ты желала? Вспомни, не было ли в твоей жизни минуты, когда ты вслух, в отчаянии выразила нежелание жить?

Она задумалась, и вдруг воспоминание испугом отразилось на ее лице.

— Было?

— Было.

— Ты сама запустила программу самоуничтожения. Быстро бери свои слова обратно! Так же страстно, вслух, проси прощения у Бога за свое нежелание жить!

Она уперлась:

— Я не могу.

— Жить хочешь — сможешь.

— Никогда.

— Слушай, не темни. Если ты не повернешь ситуацию, никакой хирург не поможет. Давай, колись, что-нибудь придумаем!

— Понимаешь, дочь очень долго не могла выносить ребенка, и когда в очередной раз у нее случился выкидыш, я крикнула Богу:

— Возьми мою жизнь в обмен на жизнь моего внука! Следующая беременность проходила нормально, родился Лешка, а я начала болеть еще до его рождения. Как же я могу взять свои слова обратно!

— Ни фига себе! Знаешь, нет неразрешимых ситуаций! Благодари Господа за своего внука и проси прощения за то, что в минуту отчаяния отказалась от жизни. Честно признайся, что вера твоя была настолько слаба, что ты не рассчитывала на его бескорыстную щедрость. Проси прощение за то, что предложила обмен. Что сейчас ты понимаешь, что нет никакой связи между его щедрым даром и твоим уходом из жизни. Благодари его за то, что он дал тебе познать любовь через твоего внука. Любовь к малышу и к Богу, подарившему его. Отдайся в руки Господа. Скажи ему, что готова принять все, что он сочтет нужным тебе послать. Но, если он хочет знать твое мнение, то ты выбираешь жизнь для себя и своего внука. В общем, почти не важно, что ты скажешь. Главное, открой себя и будь искренней. Поверь, что Господь может все. И ты можешь все. Потому что он и в тебе тоже.

— Я подумаю над этим.

— Некогда думать. Трясти надо. Давай, пей воду, верь и молись. А анализы — самое простое.

Я, конечно, немного переигрывала. Я предполагала, что анализы могут измениться за сутки, опыт моей сестры подсказывал мне это. Но на медика можно было воздействовать только силой своей уверенности, и я ее демонстрировала на полную мощь.

Мы не виделись несколько месяцев. Я не входила в число ее близких подруг, но знала, что операция состоялась в понедельник, а значит, анализы изменились. Операция была очень тяжелой, выход из нее — долгим и мучительным, с депрессией, неверием и верой. Но сейчас она снова с нами. Надеюсь, что она начала свой долгий путь Любви.

Несчастья не обходят нашу компанию стороной. Мало того, что у нас двое онкологических больных, которые честно и достойно борются со своей болезнью. Но иногда у человека нет шансов изменить себя. И я не знаю, как поступать в таких случаях. Имеем ли мы право вмешиваться в Божий промысел? Да и в чем он? Я всегда предполагала, что Господь посылает человеку болезнь, чтобы дать ему шанс преодолеть ее, увеличив количество любви в душе. А если ему не дан и такой шанс? А, может быть, это проверка нам, близким? Может быть, это нам дана возможность увеличить любовь в своей душе?

Беда пришла, откуда не ждали. Молоденькая девчонка, бухгалтер в одной из фирм в нашем здании, вышедшая замуж лет пять назад, наконец-то ждала ребенка. Все эти годы они с мужем любили друг друга, но не имели своего жилья. Свекровь приняла ее неважно, так, терпели друг друга. И вот — своя квартира, хотя и не без кредита. И долгожданная беременность. Девчонка преобразилась. Из маленькой ворчуньи, вечно чем-то или кем-то недовольной, она превратилась в цветущую, улыбающуюся будущую маму. Она больше не курила и совсем отказалась от спиртного, перестала ворчать и имела здоровый и довольный вид. И вдруг, когда срок беременности был уже достаточно большим, чтобы об этом знали все, но еще не достаточным, чтобы родить здорового ребенка, у будущей мамы ранним утром случилось обширное кровоизлияние в мозг. К моменту приезда скорой, которая прибыла невероятно быстро, картина была уже практически безнадежной.

У впавшей в кому матери удалили плод. Шансов у него не было. Матери тоже врачи не давали и одного шанса из тысячи. И все же муж надеялся и не давал согласия на отключение аппарата искусственной вентиляции легких. Ей сделали операцию, но она могла только немного продлить жизнь тела. Если бы начались улучшения, ей бы сделали еще одну операцию, но особых подвижек не было. Пока же даже формулировка «состояние стабильно тяжелое», казалось нам, не медикам, обнадеживающей. Ухудшений не было, и муж надеялся на чудо.

Именно так сформулировали перспективу выздоровления наши врачи. Но я-то твердо знаю, что чудеса случаются. Когда ее отвезли на операцию, наша комната приготовилась к акции поддержки. Мы раньше не слишком-то любили Наташку, но сейчас, потерявшая ребенка, больная, она вызывала в нас такое сострадание, такое желание помочь хоть чем-нибудь, что я точно могу сказать, что мы искренне любили ее. Я попыталась посмотреть ее в момент операции, попытаться послать ей энергию и любовь. Я представила ее лицо, и не смогла. Вернее, оно практически сразу затянулось багровым светом. Я видела только багровый свет перед своим мысленным взором.

Иногда сквозь этот свет прорывались яркие оранжевые всполохи. Вдруг сильная острая боль пронзила голову, и я отключилась от этого кровавого зрелища. Что я видела? Возможно, боль и борьбу за жизнь. Жизнь пока еще теплилась, работали нижние чакры. Ни голова, ни сердце в процессе не участвовали. И все же она боролась. Но мне не разрешено было вмешиваться. Девчонки тоже не преуспели. Изумрудно-зеленый цвет отказывался подчиняться и располагаться вокруг больной. И все же мы надеялись. Меня осенило:

— Девчонки, мы не можем вмешиваться. Нам запрещено, не знаю, почему. Но никто в мире, никто во Вселенной не может запретить нам посылать ей свою любовь. Давайте, попробуем. Хуже не будет.

Врачи, которые работают у нас и все время находились на связи с больницей, не верили в чудо, и просто ждали скорого конца. Муж надеялся, ждал, плакал и пил. По его просьбе наш директор финансировал почти безнадежное мероприятие. Если бы не он, аппараты бы давно отключили.

Мы с девчонками каждый день узнавали недобрые новости и не знали, что еще делать. У меня оставался один неиспользованный буклет доктора Коновалова, но мы не знали, имеем ли право его использовать. После короткого совещания мы все же вложили фотографию больной в буклет. Нам не дано вмешиваться, но ведь доктору даны гораздо большие права. И мы решили, что если кто-то и может вмешаться, так это Божественная энергия, призываемая Посвященным к постели больного через свой буклет. Как будто великий доктор просит Господа помочь. И, если Он разрешит, — чудо свершится.

Прошло пару недель. Состояние больной не стало лучше, но врачи увидели проблеск надежды. Состояние стабилизировалось настолько, что они сочли возможным сделать вторую операцию. Операция прошла успешно, насколько это было возможно. Спустя месяц стали дрожать веки, и мы, не медики, воспрянули духом. Врачи нашего оптимизма не разделяли: слишком обширным было повреждение, слишком долго больная находилась на аппарате искусственного дыхания, что усиливало кислородное голодание мозга, слишком хрупкими оказались сосуды. Слишком мало надежды, что это не повторится в любой момент. Все было слишком. Но девочка была жива. Постепенно, на час, на два, ее стали отключать от аппаратов, и она дышала сама. Собственно говоря, дыхание было единственной функцией, которая к ней вернулась. Прогноз врачей был не утешительным: максимум, что она сможет лет через десять, так это держать ложку. И то при очень хорошем уходе. Муж сходил с ума, почти не спал, мотался между работой и больницей, пил горькую и надеялся на чудо. Мать, услышав приговор врачей, сказала:

— Лучше бы она умерла.

Девчонки передавали эти слова шепотом, и я почувствовала в этих словах осуждение. Еще бы! Мать желает смерти своей дочери. Я высказала свое мнение:

— Ее мать очень мужественная женщина. И, скорее всего, верующая. Поддерживать жизнь тела, из которого, возможно, ушла душа, значит, продлевать его мучения и мешать душе совершить свое окончательное путешествие в другие миры. Только мать, любя искренне и бескорыстно, может так сказать. Я понимаю, как ей было тяжело и больно. Но она думала, прежде всего, о дочери. Смотреть годами на разлагающееся тело и не верить, что оно снова может быть молодым и здоровым, и наделенным разумом и душой, для матери нестерпимо. Возможно, мать чувствует то, чего не чувствуем мы.

Самая молодая из нас, Леночка, вяло попыталась возразить:

— Муж тоже любит ее, но ведь он делает все, чтобы она выжила.

— Мужчины любят по-другому. Более эгоистично. Он пока не представляет себя без нее. И чувство долга требует от него бороться до конца. Но где он, тот конец, на котором заканчивается долг?

Надежда, взрослая и пережившая не одну жизненную утрату, рассудила, как всегда практично:

— Скоро ее выпишут, не могут же ее держать в больнице вечно. И что он будет делать? Она даже есть не может. Нужна опытная сиделка. Медики говорят, что внутривенное питание обойдется тысяч в сорок в месяц, и сиделка столько же. Муж зарабатывает хорошо, тысяч тридцать. И кредит за квартиру. Даже если он устроится еще на две работы, его на долго не хватит.

Людмила, как всегда, не поддержала ни одну из сторон. Она просто предложила:

— А давайте снова попробуем ее посмотреть? Вдруг сможем!

Мне было страшно, но я ее поддержала:

— Давайте. Вдруг нам уже можно? Не может быть, чтобы столько мучений она прошла зря. Попробуем ее представить, и, если получится, будем посылать ей любовь.

В комнате наступила полная тишина. Я попыталась представить, но перед мысленным взором стояла непроглядная темень, изредка перемежаемая багровыми сполохами. Тогда я попробовала визуализировать радостную картину будущего, я хотела увидеть, как она улыбается. Черный свет сменился на белый. Он был ровным и холодным. Лица я не увидела, как ни старалась. Девчонки тоже не сильно преуспели. Им удалось воскресить в памяти картины прошлого, но это было не совсем тем, чего мы хотели добиться. Все приуныли.

Младшая, принимавшая все слишком близко к сердцу, разговаривала почти сама с собой:

— Не понимаю, за что ее так.

Я тоже не все понимала:

— Обычно я ставлю вопрос иначе: для чего все это? Возможно, тяжелая болезнь дается человеку, чтобы он смог почувствовать жажду жизни, благодарность к Создателю за то, что она так прекрасна, и любовь ко всему, что может потерять. То есть изменить свое сознание. Но в случае, когда человек лишен сознания, он не может меняться, не может работать над собой. Тогда и смысл ускользает. Не понимаю.

Людмила, смахивая навернувшиеся слезы, предположила:

— Значит, медицина насильно удерживает ее тело. Раз Бог не дал ей сознания, значит, он и не предполагал ее менять.

Мы были шокированы. Иногда устами верующего человека может прозвучать истина, которую все чувствовали, но не допускали в свое сознание. Я вспомнила прочитанное:

— Я читала, что у каждого есть своя программа пребывания на земле и свой срок. Если программа выполнена, человек уходит, и ничего сделать нельзя.

Леночка не хотела соглашаться:

— Да она ничего не успела, какая там программа!

Мне не хотелось вдаваться в философские дискуссии, у всех из нас была слишком разная подготовка, но и промолчать было бы не хорошо, фраза звучала как вызов Создателю.

— Программа, возможно, распространяется не на одну жизнь. Возможно, душе не хватало именно этого опыта. Но, скорее всего, срок пребывания души на Земле закончился именно сейчас, и никто ни в чем не виноват. А наше человеческое сознание не дает с этим смириться. Медицина у нас лечит тело. А тело подает признаки жизни. Значит, нужно их поддерживать.

Надя сказала то, о чем я уже давно думала, но боялась произнести:

— А вдруг это не медицина, а мы насильно удерживаем остатки жизни в безнадежно больном теле?

Все посмотрели на меня. Что это? «Ты начальник — ты и решай?» Они давно уже могли обойтись по работе и без меня, и обращались ко мне только в нестандартных ситуациях. Ситуация была, конечно, нестандартная. Но было в их ожидании значительно большее. «Ты — старшая». «Тебе принимать решение». «Интересно, как ты поступишь». И «мы здесь ни при чем» тоже было. И безграничное доверие.

Я смотрела на них, а они на меня. Они ждали и не отводили взгляды. Я встала и подошла к окну. Буклет с вложенной в него фотографией лежал в углу на подоконнике. Я стала молиться. Господи, прости меня за то, что не могу понять волю твою. Будь милосерден! И если милосердие твое совершит исцеление, да будет так! Если ты считаешь, что милосерднее прервать мучения плоти, пусть будет по-твоему. Прошу, если это так, пошли мне знак. Я взяла буклет и почувствовала жар в державшей его руке. Господи, принимаю волю твою! Я достала из буклета фотографию. Девушка улыбалась. Она была счастлива и красива необычайно. Но это была фотография мертвого человека. В ней не было энергии. Я взяла буклет и выбросила в мусорное ведро. Им нельзя больше пользоваться.

А вдруг кто-нибудь на помойке подберет? Или уборщица, увидев молитву на листке бумаги, не выбросит? Лучше бы его порвать на мелкие куски. Но рука не поднималась. Было в этом действии что-то ритуальное. Как будто я добивала больную. Я закидала буклет макулатурой, взяла фотографию и, уже собравшись с силами, подошла к девчонкам, сгрудившимся у Ленкиного стола. Все настороженно молчали. Я положила на стол фотографию.

— Смотрите, какая хорошая фотография. Она здесь такая красивая. И абсолютно счастливая. Некоторые люди ухитряются прожить жизнь и ни разу не почувствовать себя счастливым. Запомним ее такой.

Людмила заплакала:

— А что с фотографией делать?

Лена предложила отдать ее мужу:

— Это с компьютера, снимали на Новый год. У него такой может не быть.

Ее все поддержали. Больше на эту тему мы не разговаривали. Вообще долго не разговаривали. Все чувствовали себя соучастниками и переживали, каждый в одиночку.

Через два дня она ушла из жизни окончательно. И никто из нас не вспоминал вслух о том, что мы сделали. Возможно, девчонки никогда до конца не верили в связь наших действий с происшедшим, возможно, — щадили меня. Скорее всего, — второе. Потому что ответственность всегда лежит на том, кто принимает решение. Я горевала вместе со всеми. И все же мне было легче, потому что я знала: такова воля Божья. Я не стала акцентировать на этом внимание остальных. Люда понимает это не хуже меня, а для других и так мистики предостаточно. Нельзя слишком сильно давить на окружающих своими представлениями о жизни и смерти, когда они к этому еще не готовы.

Мы долго пытались найти смысл в несчастье, которое уже не может изменить сознание человека, на которого оно свалилось. А, может быть, это испытание дано не ей, а всем нам, ее близким? И перемены должны были произойти в нас?