Венеция. Исповедь монашки

Татьяна Данилевская, 2022

Полный юмора приключенческий роман о студенческой жизни девушек из двенадцати стран, происходящей во время биеннале современного искусства 2018 года в прекрасном городе Венеция.

Посвящается моей дочери Венеции.

…до выставки осталось 80 дней

Я проснулась по будильнику. 7:50. Моя соседка по комнате уже встала и заняла душ. Как ей это удаётся? Поздно ночью она вернулась с латинской вечеринки — и уже готова к новому дню. Я поёрзала под шерстяным пледом.

У нас, в монастыре Святой Доротеи, окна на ночь закрываются на ставни, поэтому комната быстро остывает и нужно быть готовым к смене температур. В первую ночь, когда меня поселили в комнату на шесть человек, я об этом не знала и посмеялась, когда суара София пообещала меня переселить через день в комнату с кондиционером, многозначительно округлив глаза.

Я прилетела 5 июня, спустя три дня после своей свадьбы. Довольно необычный медовый месяц предстоял мне этим летом. Я приехала на обучение в Венецию в галерею “А плюс А”, где вместе с девушками из других стран к сентябрю должна была организовать выставку современного искусства.

Элиана вышла из душа и, как обычно, тихо спросила:

— О, ты проснулась! А я боялась тебя разбудить!

— Эля, мы учимся в одной школе. Пожалуйста, не бойся шуметь по утрам.

Какой ужас! Я только открыла глаза, а вынуждена включать мозг, чтобы говорить по-английски. Вообще, проект в Венеции был моим первым опытом обучения на английском. И то, что меня поселили с Элей из Аргентины, преподавателем английского, оказалось редкой удачей. Я, конечно, немного завидовала другой девочке из Москвы, чьей соседкой оказалась Зои из Бостона с настоящим американским акцентом, но Эля, очень образованный и весёлый человек, за эти три месяца поделилась со мной таким объёмом разной информации, что мне впору было выдавать сертификат по международной психологии к концу обучения.

— I’m gonna grab some breakfast and see ya in the conservatory, — сказала она привычную фразу и выбежала из комнаты.

От церкви Святого Иеронима в Каннареджио, где мы жили, было двадцать пять минут быстрой ходьбы до галереи. В дальнейшем мы все очень полюбим эту локацию и будем возвращаться из года в год именно в этот район. Каннареджио находится недалеко от вокзала Санта-Лючиа, и это очень удобно, когда, стараясь сбежать из города на выходные, уезжаешь куда-нибудь в Верону или Бользано.

Ближайший от Каннареджио район — Гетто — самый первый в мире еврейский квартал. Синагога по-прежнему замаскирована под жилой дом, а ортодоксальные евреи собираются в местном клубе по пятницам. Мало где в Европе можно увидеть такое скопление чёрных широкополых шляп, проводящих досуг вместе. Вход в Гетто напоминает туннель. Раньше он был единственный, и только при Наполеоне построили два моста, через которые теперь есть проход в Каннареджио. Символично один из мостов отлит из металла, а ведь гетто произошло от итальянского gettо — «литье». В этом районе раньше располагались литейные мастерские. В Гетто редко заходят пути туристов, хотя он и таит в себе много историй.

Здесь есть чудесная лавка, где пекут огромного размера хлеб. Однажды к нам приезжала подруга коллеги по учёбе, она купила целый каравай чёрного хлеба и перед отъездом забыла. В монастыре был просто Новый год: кусочек ароматного, мягкого внутри, с хрустящей корочкой, достался всем. Это событие обсуждали ещё неделю. А подруга была рада, что одним хлебом доставила счастье целому монастырю. Кстати, в монастыре живут и служат только сёстры и комнаты сдаются девушкам, приезжающим на обучение. Каждое утро около шести сёстры ходят на службу в церковь внутри двора, и если бы не закрытые ставни, мы вполне могли бы просыпаться под мелодичный хор. Что касается нравов, то за постоялицами никто не следил: девочки из Университета Ка' Фоскари работали над проектом вместе с ребятами, а по вечерам не отказывали себе в бутылочке светлого пива. Преподаватель философии и по совместительству муж Авроры — директора галереи — вся наша армия. Скажете, скучно? Смею вас заверить, что мужчина в этой книге всё-таки будет, и не один.

Вернёмся в Каннареджио. Если посмотреть на карту и согласиться с тем, что Венеция похожа на рыбку, то Каннареджио находится в темени её головы. От ближайшей станции вапоретто Сант-Алвис можно добраться без пересадок к островам Сан-Микель, Мурано, Бурано и Торчелло.

Сан-Микель — остров-кладбище. Я очень долго старалась избегать его, но, признаюсь, что в какой-то момент идеи по прогулкам иссякли — и я отправилась туда. Хотя место и популярное, людей там практически нет. Шутка ли, поехать на кладбище, откуда уйти можно только по расписанию вапоретто. Известно, что на кладбище есть могилы композитора Игоря Стравинского, писателя Иосифа Бродского и театрального деятеля Сергея Дягилева. Но никто не говорит вслух о множестве дворянских особ российской империи, похороненных на Сан-Микеле. Было бы странно запоминать их имена и читать потом их биографии. Не для того они забрались в такую даль, на приватный остров.

В ту поездку я старалась не задерживаться. Воспоминания до сих пор весьма отчётливы: путь к могиле Стравинского лежал через современные захоронения — две высокие стены с сейфами, закрытыми на специальный ключ. Моя итальянская подруга Лина показывала мне в родном Монтефьоре-дель-Азо семейный «сейф» её мужа, где самым свежим было имя свёкра с многозначительными пустыми строчками ниже. Несмотря на то что они с мужем развелись, он обещал ей там местечко. Итальянская щедрость.

Мы часто ездили на вапоретто: в поездках на экспресс-корабликах была романтика, да и, пользуясь им рационально, можно было действительно сэкономить кучу сил. Неосознанно и гонимая инстинктом выживания, сама того не ведая, я стала профи по логистике в Венеции. Девочки, кто хотел сэкономить силы или разгрузить мозги, присоединялись ко мне по пути в школу. Забавно, но некоторые так и не выучили дорогу до галереи!

Сегодня нам предстояло занятие в консерватории Бенедетто Марчелло. Когда Эля ушла, я воткнула наушник и пошла умываться. В Москве было на два часа больше, мой муж Дима уже был в офисе и звонил мне из переговорной. Через две недели в России должен был начаться Чемпионат мира по футболу 2018 — значимое событие для фанатов и местных. Быть может, чемпионат даже оттянул на себя ряд туристов из Венеции, облегчив наш путь до галереи. В Москве все были в нетерпении, многие взяли отпуска. Дима тоже взял. Вообще-то, путешествие по родине мы планировали вместе, и с лёгким страхом я ждала этой поездки. Но как-то неожиданно вмешалась судьба со своей Венецией. Я даже представляю, как моё жгучее желание донесли ангелы до рабочего стола Всевышнего, и вот 14 марта он акцептовал печатью мою заявку на обучение, перевернув немного нашу жизнь. На чемпионат в результате поехали друг семьи и Димин сын. Благодаря стечению обстоятельств я стала Госпожой Удачей для парней. В Венеции же футбол почти никто не смотрел. Италия не прошла отборочные матчи, и сплочённые горячие южане негласно сошлись в едином мнении — проигнорировать все трансляции. В кафе, где есть телевизоры, упорно показывали клипы.

Дима рассказывал о последних приготовлениях на пути Москва — Нижний Новгород — Казань с катером на прицепе. Перемещения близких и друзей внутри страны не казались чем-то существенным, а то, что происходило здесь и сейчас в Венеции, будоражило все внутренности с раннего утра до самого вечера.

Как всегда, я не успела позавтракать, и, забежав на кухню конвента, захватила несколько абрикосов, помидоры с салатом и бутылку воды. Завтракать мне предстояло через два часа в первый кофе-брейк. Солнце в 8:30 было уже высоко, и запас двух литров воды — не прихоть, а необходимость в жарком и всё же туристическом городе.

Первое время занятия проходили в консерватории — во дворце на площади Санта-Стефана. Шикарное здание с хрустальными люстрами и расписанными потолками. Несмотря на летний период, здесь занимались ребята на музыкальных инструментах, и, порой сбегая проветриться с занятий, можно было забрести на других этажах в репетиционные залы. В консерваторию не пускали без пропуска, и, каждый раз входя и выходя, приятно было ощущать на себе налёт резидентства.

Сегодня нам предстояла встреча с директором маркетинговой службы в Музее Пэгги Гуггенхайм Коллекшн. Не секрет, что Пэгги Гуггенхайм, племянница известного коллекционера и мецената Соломона Гуггенхайма, тоже отличалась любовью к Венеции. Она, как, впрочем, и я, очень хотела найти такое место на каком-нибудь канале, с красивым видом, садиком, большой территорией и, конечно же, террасой и собственным причалом, где она сможет принимать гостей, собирать арт-коллекции своих современников и отдыхать с любимыми собачками. Теперь это место на Гранд-канале известно широкой публике как музей-усадьба Пэгги Гуггенхайм. И каждый в мире искусства стремится туда попасть минимум как посетитель, но лучше как сотрудник. Десятки специалистов и экспертов проходят жесточайший отбор на стажировки, волонтёрство и позиции экскурсоводов. Мощь музея и его команды неоспорима, а представительница руководства на встрече в консерватории воспринималась как единственная лекция Тони Робертсона в Москве в Олимпийском.

Зайдя в зал за несколько минут до начала встречи, я оглядела состав. Вторая неделя, а я до сих пор не всех узнаю. Девочка из Сирии очень похожа на Александру из Греции, только об этом нельзя говорить вслух — обидятся. Обе невысокого роста, улыбчивые, с большими зубами. Этот международный состав — хорошая селф-прокачка. Когда долго живёшь в коконе, зашоренно, по одному сценарию, начинаешь мыслить очень однообразно, один день напоминает другой, и создаётся впечатление, что, кроме людей определённого круга, вокруг больше никто иначе не живёт. Впрочем, даже когда считаешь себя вполне открытым к новому общению, зачастую бываешь не в курсе, что кто-то в другой стране тоже живёт похожей энергичной жизнью. Я, например, считала, что только у меня такой тернистый путь к славе успешного куратора, что только в России проблемы с бюджетом на культурные мероприятия, что только у нас публику не затащишь на событие, если огромный билборд не будет висеть напротив рабочего офиса в центре города. Каково же было моё удивление уже на первой встрече с девочками, что так работают и живут все: в Греции, Аргентине, Германии, Турции…

Джорджи из Берлина, высоченная австралийка, приветливо помахала большой рукой:

— Татья-я-я-на, садись рядом, с первого ряда лучше видно!

Оно, конечно, правда, что лучше, но природная застенчивость не позволяет мне быть настолько смелой. Стоит позавидовать Джорджи: всегда громкая, яркая, она привлекает внимание, и английский для неё родной. Я думала, в работе она будет одной из старших лидеров. Но, как это часто бывает на больших проектах, как ни лидируй, слабые стороны всё равно раскроются. Мы потом узнали, что у Джорджи не было высшего образования, в искусстве она была очень слабенькая, а в Берлин приехала из Австралии, надеясь начать новую жизнь после резкого снижения веса аж в два раза. Впрочем, если человек проявлял интерес к учёбе, это было только похвально. Она ещё и затыкала паузы неловкого молчания после классического: «Ваши вопросы?». Джорджи не постеснялась попросить у сестёр в конвенте номер на двоих с двумя кроватями для себя одной, потому что не помещалась на монашеских одиночных. Любимый вопрос Джорджи на кухне за безглютеновым ужином был: «Что ты думаешь о?..». Такая постановка вопроса противоречила моему пониманию общения, поэтому я пожимала плечами и быстро набивала рот пастой, чем, наверное, вскоре сформировала мнение о себе, как о неразговорчивой замужней особе.

Замужем я была одна. У меня даже закралось подозрение, что по этому критерию отбирали учениц, но на момент заполнения анкеты я и вправду была не замужем. Хотя признаюсь, что замужество весьма отвлекает от учёбы. Историю своей любви я рассказала за то лето не меньше десяти раз. Все хотели всё знать, и в ответ вздыхали, охали и ахали, как чеховские сёстры. То, что для меня стало историей, девочки воспринимали как романтическую сказку и мечтали о том же. По российским меркам я поздно вышла замуж, в 28, прямо-таки «в последний вагон», но для девочек со всего мира я была удивительным счастливым исключением, нашедшим своё счастье так скоро. Вырвавшись из кокона одноклассниц, одногруппниц и коллег в бесконечных декретах, в интернациональном сообществе талантливых творческих девушек вдруг стала молодой женой. А после моего первого прогула «по семейным обстоятельствам» Аврора, директор галереи, очень удивилась: «У Тани муж? Какой муж?».

— Меня зовут Александра Македонская, — представилась милая девушка лет сорока, положившая жизнь на алтарь карьеры, но не отпускавшая молодость изо всех сил. На ней был синий льняной костюм и лёгкая белая блузка без рукавов: день в Венеции, несмотря на ранний час, разогревался.

— Я — руководитель маркетингового направления в Пэгги Гуггенхайм Коллекшн.

Маркетинг в музее почему-то был мне близок. Никогда специально его не изучая, я была в курсе о подходах музея к изучению аудитории, привлечению новой, об организации спецсобытий и программ членства. Не говоря уже о необходимости ведения страниц в социальных сетях. В Москве все задачи по организации выставки лежат на плечах кураторов, поэтому на подкорке всё было знакомо. Я сразу прониклась симпатией к Александре: имея отношение к творческому сообществу, она сохраняла бизнес-хватку, имела чёткий план действий и несла ответственность за своих сотрудников и работу. Она не придумывала туманных текстов, не пускала пыль в глаза слушателей и не питала финансовых иллюзий к безнадёжным художникам.

Все смотрели на Александру затаив дыхание. Кто-то надеялся остаться в Венеции любым способом, кто-то хотел нахвататься иностранных штучек и с гордостью презентовать их на родине, кто-то задавал «хоть какие-нибудь» вопросы, надеясь на внимание Авроры с дальнейшей протекцией. Один пример истории успеха был у нас перед глазами: основным менеджером и главным ассистентом по организаторской работе была девушка с мужским именем Франческа и мужской причёской. Невысокого роста, одетая очень по-венециански, она была нашим проводником, особенно в первые дни, по тайным местам и по учебным встречам и локациям. Не имея личной жизни с утра и до «последнего гостя», Фран проводила с нами время в барах с аперолем, в секондах у Арсенале и на всех биеннальных точках.

Франческа тоже жила в монастыре, но в той части, куда проход для нас был закрыт. Наверное, каждый задал бы ей вопрос: в чём смысл её жизни и куда она двигается? И задающий вопрос, и отвечающий на него не хотели говорить очевидного: Франческа избрала одну из моделей построения карьеры в галерейном бизнесе, при которой спустя десятки лет на должности «девочки на побегушках» тебе «в наследство» переходит управление как самому доверенному лицу. Она отшучивалась, что набирается опыта. Но работа отнимала у неё всё время и лишала даже возможности закончить образование, а творческие поручения миновали её стороной. Зарплаты хватало в ноль. Правда, из нас тринадцати у неё хотя бы была зарплата.

Большинство девочек увольнялись с работ, кому-то повезло взять летний перерыв, кто-то, как и я, находился в поиске. Например, моя соседка Эля говорила, что она продолжает работать в двух организациях: в мировом содружестве музеев и на музей, созданный её родителями в маленьком родном городке. В моей голове это укладывалось с трудом, но она действительно порой уделяла учебное время работе.

Девушка Раня, лет тридцати пяти, ливанка по происхождению, но проживающая в Арабских Эмиратах, чудом урвала эту стажировку у работодателя! Галерея решила повысить квалификацию сотрудника и, сняв ей квартиру, отправила учиться. Наконец, это объяснило, почему до последнего Раня не пропустила ни одного занятия! В гостях у Рани побывать не удалось. Как ни крути, но девочки поделились на группки отчасти и по национальной приближённости, и лучшей подругой Рани стала Апурва, пухленькая индианка, готовившая, вопреки всем законам Италии, курицу карри и креветки масала на обед. Где она находила специи, ума не приложу. Может, привезла с собой. У Апурвы был молодой человек, по-восточному кардинально обратных пропорций: худощавый, высокий, осунувшийся и очень молодой. По глупости я даже один раз спросила: это твой брат? Смешливая по характеру Апурва не приняла вопрос всерьёз и только посмеялась.

Межнациональные вопросы всплывали регулярно. К счастью, я выступала в них только слушателем, ну а какие могли быть ко мне вопросы: лучшей подружкой стала Лина из Крыма. А вот австралийке Фенди Па не раз доставалось. В том, может, и её собственная вина. К чему отстаивать так жёстко своё место жительства и паспорт, если вся родня — выходцы из Китая? Я с гордостью рассказывала бы венграм, если бы в девяностых отцу продлили контракт, что мы — русские… Но куда денешь внешность? Фенди на момент стажировки было двадцать три — слишком молодая межнациональная душа, не готовая к жестоким европейским нравам.

После окончания лекции мы вывалились в маленький садик около Палаццо Франчетти. Там можно было удобно присесть на ступеньки и тем самым помешать туристам пройти внутрь. На заборчике висела красно-чёрная афиша действующей выставки. Кажется, на неё так никто и не зашёл.

Учёба дала нам много интересных привилегий: я оформила проездной на вапоретто на пять лет с льготным проездом. С удостоверением студента мы получали скидки на посещение таких крупных выставок, как Биеннале, например. В ходе учёбы у нас с группой было множество встреч с видными в Венеции деятелями культуры, что стоит очень и очень дорого.

Лина достала из сумки сэндвич и предложила мне половину:

— Будешь? — спросила она.

Я, в свою очередь, не осталась в долгу:

— Сегодня у меня только помидоры, — сказала я, и мы засмеялись.

С Линой нам придётся провести очень много часов этим летом.

Подлетела Джорджи: как-никак, она была соседкой Лины и кем-то вроде её приятельницы.

— Что вы думаете про Александру? — заговорщицки спросила она.

Мы пожали плечами.

— Мне она нравится — сказала я. — Маркетинг — это круто, объясняет понятно.

— Всем бы такого менеджера в команду, — добавила восторженно Лина.

Лина всегда мечтала создать себе команду из профессионалов. Очень скромная, талантливая и работящая художница-мозаист, она могла бы добиться высот, если бы имела грамотных менеджеров. Но в её команде был муж-итальянец, который вздумал с ней развестись за полгода до нашей встречи, поэтому она и оказалась здесь: муж помогал ей получить квалификацию, с которой она сможет себя обеспечить. Потрясающе красивая, не по годам с гладкой светлой кожей, она запросто привлекала внимание мужчин на улице, но говорила, что в ближайшее время не заинтересована в отношениях. Как же она ошибалась! Через полгода, когда я поссорюсь с мужем на новогодние праздники, она будет ждать меня в Венеции в своей собственной мастерской, подаренной пожилым ухажёром Августо.

Джорджи была удивлена:

— Вы не считаете, что она говорит вздор? Что она ничего не понимает в искусстве?

Тут мне стало понятно: вот в чём дело. Когда не держишься стада, невольно вываливаешься из общественных движений. Та компашка, что осталась на ступеньках Палаццо, рьяно поддержала чьё-то категоричное оппозиционное мнение.

— Да нет, нормальный менеджер. А потом, она явно прошла жёсткий отбор на эту должность.

Джорджи сверкнула глазами и ушла.

— Не думаешь ли ты, что теперь все будут считать нас сумасшедшими, Лин?

— Ты знаешь, Тань, я столько лицемерия за свою жизнь пересмотрела, что мне, честно, всё равно. Лишь бы нас действительно чему-то научили, чтобы я смогла заработать на хлеб.

Фраза «заработать на хлеб» возвращает меня мыслями в 2008-й. Мама тогда отказывалась слушать мои хотелки про «стать журналистом» и говорила: «Сначала ты пойдёшь в банковский колледж, и потом я тебя устрою на работу. Так я буду знать, что ты сможешь заработать себе на хлеб с маслом, а то и с икрой». Мне не очень хотелось есть только хлеб с икрой, а с маслом он тем более не казался пределом мечтаний, но было что-то угрожающее в маминых доводах, и я тогда согласилась. В общем-то, мама оказалась права. В девятнадцать у меня была хорошая работа в офисе, пресловутый хлеб, который первый год я радостно спускала на развлечения, а изучив снизу доверху всю эту банковскую кухню, оплатила «хлебом» второе образование — искусствоведческое. И теперь, глядя на Лину, которая, кстати, была старше меня на двенадцать лет, думала, что мама-то была права, несмотря на то, что мы сошлись в одной точке в Венеции, но с абсолютно разными ожиданиями. Лине нужны были идеи для обретения финансовой независимости, а мне… Год назад я просто загадала пожить в Венеции несколько месяцев.

Наш учебный день делился на две части. До обеда мы слушали приглашённых гостей или лекции, а после перерыва посещали какую-нибудь арт-локацию. В тот день это была галерея известной в узких кругах женщины Донателлы Манини. Она занималась тем, что успешно продавала современное искусство за большие деньги, между делом устраивая очень громкие ужины и мероприятия для гостей. Посещение предвещало быть информативным. Я потирала ручки: сейчас нам откроют все секреты. Мы будем богаты!

Внутри нас встретила девушка, которая принялась вкратце рассказывать о галерее. Кто-то не дождался окончания вводного слова и спросил:

— А вы здесь куратор?

Девушка засмеялась и покачала головой.

— Нет, куратор в нашей галерее другая девушка, её сейчас нет на месте. Она только руководит монтажом и уезжает на другие проекты.

Мы сникли. Нам надо общаться с настоящими профессионалами. Что нам даст общение с администраторами-экскурсоводами? Кто-то удалился из зала. Девушка-гид, потеряв с нами контакт, предложила перейти к осмотру экспозиции. Все работы, представленные на стене, были сделаны из бумаги.

Моё внимание особенно привлёк нарисованный синим карандашом телефон — такими пользовались в нулевые — с большими, наклеенными сверху пластиковыми кнопками и настоящей трубкой, которая торчала из холста и лежала под стеклом.

— Сколько такой? — спросила я.

— Телефон? — задумалась девушка-администратор. — Восемь с половиной тысяч евро. Но художник — новый для галереи, совсем молодой. Цены на него пока низкие.

Все заржали.

— Купить собралась? В Москве повесишь? — заголосили коллеги.

— Нам, кураторам, надо знать всё, — я пожала плечами. — Вроде, взрослые все люди.

В центре зала стояла имитация ванны, подсвеченная крошечными неоновыми огнями по периметру чаши. Я подошла к Лине, внимавшей смыслу этой туалетной чаши.

— Они это что, серьёзно? — произнесла моя подруга-искусствовед. — За тысячи они продают неоновую ванну? Куда её вешать, то есть ставить?

— Лина, камон, ты знала, на что шла. Это контемпорари и оно не имеет отношения к твоим эталонам и кумирам из Академии.

Мы улыбнулись друг другу и вышли. На улице кто-то громко разговаривал. Маленькая Фран ругалась прокуренным голосом и отчитывала нашу девочку с Кипра — Элеонору. Элеонора появилась из ниоткуда через две недели после начала занятий и сразу обозначила свою сверхзанятость на родине: она работала архитектором и преподавателем архитектуры в Университете Никосии. На занятиях она больше спорила, чем соглашалась, и не стеснялась выражать своё несогласие со всем, что её касалось, — от программы обучения до мнения окружающих. С Элеонорой мы были добрыми приятелями. К этому времени мы с мужем суммарно пробыли на Кипре около года в его частых и долгих командировках. Мы были в курсе политической ситуации, выборов, перемены погоды, настроения переехавших сюда русских, цен на продукты и прочего. Мы здоровались за руку с президентом Николасом и знали добрую часть русских, обитавших там. Элеонора считала меня земляком, но периодически рассказывала, как местные ненавидят русских и почему.

Было странно, что Фран позволила себе такую вольность с Элеонорой. Я даже боялась, что после этого назреют контры между двумя лагерями, а опошлять Венецию конфликтом ну совсем не хотелось.

Оказалось, что выходить из галереи в середине презентации не следовало. Что ради нас большие связи поднимали. Что госпожа Манини может обидеться и больше нас не пустят смотреть на ванны. Конечно, Элеонора объяснила свою позицию относительно этой бытовой выставки, но кого волнует, что выставлено, когда были задействованы связи Авроры. Самой Авроры не было на этом посещении, всем управляла Фран, которая, видимо, хотела выглядеть очень ответственной перед итальянским руководством.

Учебный день кончился поздно. Мы с Линой не хотели проводить вечер в конвенте, да и контакт был налажен хорошо. Только мы почти не знали ничего друг о друге.

Очень близко от монастыря располагалась оживлённая набережная Ормесини. Сюда ходили, в основном, студенты и местные экспаты. Друг за другом шли рестораны и бары разной специфики, и посетители, не помещаясь внутри, выпивали чаще всего снаружи. Одним из таких мест был ресторан “Тимон”. По своей вегетарианской неопытности я до последнего думала, что он так назван в честь кабана из диснеевского мультика “Король Лев”. Небольшое расхождение в названиях меня не смущало. В “Тимоне” можно было заказать мясо и получить огромное деревянное блюдо с горой мясных кусочков и небольшим количеством овощей гриль — скорее, для красоты. Можно было также взять бокал вина и пару бутербродов и насладиться ими на пришвартованной у ресторана лодке на канале. Эта реклама работала безотказно. В лодке хотели сидеть все. Несмотря на дискомфорт, качку и то, что ноги затекали уже через десять минут такого сидения, желающих было много. Лина заказала нам два бокала белого вина, один зажаренный шарик, шпажку с оливками и креветками и кусочек булочки с измельчёнными маслинами и вяленым помидором.

Тем временем я заняла место в лодке. Когда Лина вышла из ресторана, я помахала ей:

— Сюда!

Подойдя ближе к краю, Лина остановилась:

— Я не перелезу! У меня два бокала и закуски!

Не успела она даже подумать над решением ситуации, как появились два молодых человека милой наружности и вызвались помочь. Один передал мне вино, второй взял Лину в охапку и перенёс с берега в лодку. Вечер был спасён.

— Грация, грация, — твердила Лина на итальянском.

— Смотри-ка, от мужчин отбоя нет!

— Слишком молоденькие! — хмыкнула Лина.

— Да, я тоже люблю постарше, — промямлила я, приближаясь к откровениям вечера. — Моему сорок четыре, мне — двадцать восемь.

Лина засмеялась.

— Правда? Я другое имела ввиду. Мне самой сорок уже, а этим парням от силы двадцать пять. О чём мне с ними говорить? О компьютерных играх?

Я осмотрела лицо Лины. Очень гладкое, без морщин. Длинные русые волосы. Идеальная фигура с высокой грудью и тонкой талией. Ногти на руках и ногах покрыты тёмно-бордовым лаком. Я думала, мы с ней ровесницы…

— С ума сойти, — не выдержала я. — Ты прекрасно выглядишь!

— Спасибо, — она засмеялась. — Это всё потому, что у меня нет детей.

— Да будут ещё, — я сняла маслину со шпажки.

— Боюсь, что нет… Наверное, поэтому мы с Энзо и разошлись. Молодой запал ушёл, нам стало скучно вместе. Он ещё стал пенять мне, что я мало работаю, не реализовалась. А пасту ему кто к обеду будет подавать, как приучила мама? Почему-то по молодости его не смущала моя карьера. Я ведь работала, когда мы с ним ещё в Киеве жили. Ездила в обед в свой рабочий перерыв с одного конца города на другой обеды готовить. Невозможно это было.

Мне стало ясно, что пора разговор куда-то уводить.

— А правда, что итальянцы едят пасту на закуску, а потом уже — основное блюдо?

Вопрос явно был удачный. Лина немного выдохнула:

— Да, на первое у них салат. И не такой: помидоры, огурцы, лук… А чтобы гора зелени была и сверху немного овощей. Итальянцы верят, что зелень продлевает жизнь. На второе у них паста. С томатами, песто, базиликом или овощами.

— Моя любимая — болоньезе, когда фарш и вкусный мясной соус.

Лина засмеялась:

— Слышала про эту мутную историю с пастой из Болоньи, но открою тебе секрет: не существует в Италии болоньезе! Итальянцы это не едят. В Болонье вообще паста не популярна. Там больше мяса различного. Эмилия-Романья — мясной регион. После пасты итальянцы едят рыбу или мясо уже как самостоятельное блюдо. Но меня обычно не хватает на третье. Ломаюсь на пасте. Моя свекровь отлично готовит! Однажды я сделала ей куриный суп. Она заболела, и мне выпало за ней ухаживать. По привычке я приготовила бульон с мелкими макарошками и половинкой варёного яйца. Ну, знаешь, стол номер один, диетический вариант. Свекровь не поняла. Здесь вообще с супами как-то не очень. Но я всё ещё готовлю. У меня микс между украинской и итальянской кухней.

«Пожалуй, стоит с ней сходить в магазин, посмотреть, что выбирает знающий итальянский кулинар», — подумала я.

— А про внешность мне мои подруги любили говорить, что я ведьма. Мы когда сидели на патио на вилле их мужей, они всё спрашивали рецепт.

— Итальянки?

— Бельгийка и русская. Это в Бельгии было. Там у мужа были рабочие связи, и мы часто ездили. Мне приходилось общаться с жёнами его коллег. Хочешь не хочешь, а вечером нужно нарядиться, накраситься и при параде спуститься в зал, где принимают гостей. Так я устала от той жизни.

— Кем работает Энзо?

— Он дипломат. По туристическим вопросам. В вечных командировках. Мы пять лет в Сирии прожили, можешь представить! Я помню, выхожу на прогулку. Оделась — как обычно в жару, только закрыла плечи и шорты длинные купила, ушла куда-то далеко, жара безумная, солнце в зените и вокруг сплошная пустыня. Вдруг меня за плечо берёт мужчина в платье до пят и говорит: «Вы совсем неправильно оделись для наших краёв». Тут и родилась идея сделать портреты местных жителей. У меня в мастерской много работ мозаичных хранится на сирийскую тему, когда-нибудь я их выставлю. Моя любимая серия.

— А как выглядит вообще твоя мозаика? Ты на холсте её делаешь? Или в храмах?

— В монастырях тоже было, но это давно, ещё в Киеве. А потом, когда ездить стали, — больше как самостоятельные картины. Они тяжёлые такие выходят. Один раз друг захотел, чтобы я ему райский сад выложила во всю стену пять на три в его особняке в Испании. Думал, я готовые куски привезу, но оказалось проще меня привезти и обеспечить всем необходимым. Я жила там четыре месяца. Но работа, действительно, самая лучшая за мою карьеру. Они там меня развлекали, возили везде, пока эскиз рисовала, а потом оставили на сложные работы одну. У нас же, мозаистов, как: пока размышляешь над идеей, обсуждаешь с заказчиком, рисуешь, подбираешь цвета для материала, — всё очень творчески и романтично, а потом начинается жёсткая стройка с бетоном, пылью и грязью. Оборотная сторона художника. У меня были помощники, но они плохо понимали, что делают. Им нужно было продолжать начатый мной рисунок выкладывать, а они будто в дальтоников все превратились. Брали неправильные оттенки.

— А как ты покупаешь материал? Кто его делает? Я мозаику в Спасе-на-Крови в Питере только видела и в ванной, честно говоря.

— Не поверишь, лучшее стекло делают на острове Мурано, — сказала и засмеялась.

Это было так очевидно! Все знают, чем славится второй по популярности остров в Венеции, — стекольными мастерскими. Современному человеку впору бы засомневаться: кто знает, что там продают, может, китайское? Но Лина заверила, что им дешевле своё продавать, чем из Китая везти. Мурано кишит небольшими стекольными фабриками, где изготавливают материал, в том числе и для мозаики.

— Я обычно покупаю несколько пицц разных оттенков и там же прошу мне их порезать на кусочки нужного размера.

— Пицц? — переспросила я. — В смысле стекольные пиццы?

— Да, вот такой огромный круг стекла, — она очертила в воздухе здоровенный диаметр и невозмутимо продолжала: — называется пицца. Могу стандартные квадраты попросить, могу — разные неровные кусочки. Цвета выбираю по каталогу заранее. Меня уже знают. Да и я в курсе, где и цены хорошие, и профессионалы работают. И уезжаешь оттуда с пакетиками. Но можно и почтой заказать.

Конец ознакомительного фрагмента.