Воронье наследство

Татьяна Грач, 2022

В семнадцать лет похоронив родителей, Эстелла Баркс обнаруживает, что собственное поместье и графский титул еще придется заслужить. Доказать фамильному ворону, что достойна наследства больше, чем взявшийся из ниоткуда наглый самозванец. Разобраться, какую страшную тайну всю жизнь скрывали от нее родители. И если для этого придется выйти замуж за совершенно незнакомого человека… Что ж, быть может, все не так уж плохо, как кажется на первый взгляд. Или гораздо хуже?

Глава 4

Из-за двери доносится музыка. Тихая, романтичная. Скрипичные переливы, едва уловимый голосок флейты, становящийся все громче. Завораживающая мелодия, зовущая кружиться в танце.

Наверное.

Если иметь хоть капельку музыкального слуха.

Кусок ароматного яблочного пирога с корицей, крепко зажатый в руке, манит ничуть не меньше. Развернуть промасленную бумагу, отщипнуть маленький кусочек. Хочется слопать все целиком, но… если узнают, а узнают наверняка — по голове настучат знатно. Несправедливо, он же все равно возвращается не с пустой сумкой. Ничего, он привык. Почти.

Ритмичный топот множества ног, голоса, сдержанный смех — как подобает во время светской беседы. Это гораздо важнее. Они слишком заняты, чтобы обратить внимание хоть на что-то, кроме самих себя. Все они. Наверное, считают себя центром мира. Наверное, даже правы.

Любопытство заставляет заглянуть в замочную скважину. Всего на миг, успеть заметить лишь яркие наряды, каких раньше не видел. Мельком прикоснуться к миру, в котором нет места таким, как он.

Нельзя задерживаться. Не быть таким круглым дураком, не пропасть, как Нэйт, и другие до него.

Пробежать до конца коридора, укрыться в тени. Отдышаться. Надо же, сердце колотится почти так же, как заигравшая в зале кадриль. Улыбки сдержать не удается, а пальцы сами собой отламывают еще кусочек чудесного пирога.

Пора убираться. Сейчас же. По лестнице вниз, через винный погреб, так же как пришел сюда.

Но тогда дверь на лестницу была открыта.

Дернуть ручку посильнее. Не поддается. Судорожно перебрать в памяти ближайшие коридоры и проходы, которые успел заметить. Из головы, как назло, все вылетело напрочь.

— Как ты тут очутился, мальчик?

Появившаяся будто из ниоткуда женщина похожа на изящную фарфоровую статуэтку. Такую хрупкую и невесомую, что, кажется, достаточно оттолкнуть с дороги, и путь будет свободен.

Если бы только она была одна.

— Не очень-то вежливо молчать, когда задают прямой вопрос.

Хозяин дома. Черная птица на плече, как на их графском гербе, не обманешься. Наклонилась и вроде как нашептывает ему что-то. Ерунда, не нашептывает, конечно, это было бы очень странно. А граф стоит, приобняв женщину. Ждет ответа.

Бежать, бежать, пока можно. Если можно. Холод стены чувствуется спиной даже сквозь рубашку.

— Я… у вас такой большой дом, легко заблудиться, — как жалко звучит. С чего вообще приходится оправдываться, за что? Что не повезло родиться не там, где бы хотелось? Вот еще! — В полицию отведете, да?

Вместо ответа граф только качает головой, а графиня подходит, берет за руку. Ладонь такая теплая, неожиданно для фарфоровой статуэтки.

— У полиции найдутся дела поважнее, — понятно, сейчас охрану позовут, а это еще хуже. Но они отчего-то не торопятся. — Здесь не обижают оголодавших детей.

Спасибо пирогу, который он все еще прижимает к себе. Кажется, из-за этого они и не заметили главного. Сумку, перекинутую через плечо. Набитую под завязку их богатством. Такой маленькой его частью, они и после вряд ли заметят пропажу.

— Скажи, как тебя зовут?

А вот это уж дудки — не хватало еще самому себя выдавать. Взгляд падает на блестящий пригласительный в руке у графини:

«Первый и единственный закрытый концерт Энди Мэлоуна состоится…»

— Мэлоун, — вырывается само собой. А почему бы и нет? Имя не лучше и не хуже любого другого, так что какая разница?

Есть разница, и совсем не маленькая. Становится понятно по тому, как они переглянулись. Графиня сжимает ладонь крепче, так что уже не вырваться. Подносит пригласительный ближе.

— Можешь это прочесть?

Обидный вопрос.

— Думаете, раз беднее, значит совсем неграмотный? Конечно, я умею читать!

Снова переглядываются, и от этого уже становится не по себе.

— Иногда мало просто уметь читать, — медленно произносит граф.

Надо было сразу послать подальше Шина и всю его банду. «Ты погляди на тот дом, там же озолотиться можно, если умеючи». И родителей заодно, за то, что не остановили.

— Пожалуйста, покажи, что в твоей сумке.

Мягкость, с которой графиня это сказала, нисколько не успокаивает. Ничего не остается, только протянуть сумку и смотреть, как они с графом в ней роются. Ничего, кроме как попробовать сбежать. Сейчас, пока отвлеклись. Незаметный шаг в сторону…

— Карр! — угрожающе раскрытый клюв, взмах крыльями. Никаких шансов, это ясно читается в янтарных глазах, будто видящих насквозь.

— Эй, пошутил я, пошутил, — остается только отмахнуться с испуга.

— Осторожнее с Гарушем, он шуток не любит.

Это и без напоминания графа, как ни в чем не бывало продолжающего обыскивать сумку, ясно. Да и им самим кое-что уже должно быть ясно: там, в сумке, только их вещи. Забрали бы уже все да отпустили. Ожидание — наказание гораздо хуже любого другого. Может, потому и медлят?

— А ведь здесь не все, — графиня захлопывает сумку, перебирает в руках вынутые оттуда четки из розового жемчуга.

— Не все? — собственный голос кажется чужим, испуганным и совсем детским. И только после вспоминается, а рука сама тянется к карману под строгим взглядом птицы. — Вот, случайно прихватил. Разве это важное?

Черное, отливающее серебром перо. Легкое и такое шелковистое. Он ведь и вправду не мог объяснить, зачем решил забрать такую безделушку. Сувенир на память?

— Попробуй теперь прочесть, — граф с хитрым прищуром кивает на пригласительный.

— Что за?.. — приходится крепко зажмуриться, но и это не помогает: на листе, все таком же ярком и блестящем, странные каракули. — Фокусы какие-то, что ли?

Граф с графиней снова переглядываются.

— Как думаешь? — первым спрашивает граф, а графиня пожимает плечами.

— Почему бы и нет?

Протягивает перо обратно, но в последний момент отнимает.

— Не так быстро. Хочешь его оставить себе — мы не против, но только себе. Поможет о нас не забывать. Это тоже сможешь забрать, — она указывает на четки. — Думаю, ты сумеешь их выгодно продать. Мы и еще поможем, если позже понадобится. Не стесняйся обращаться к нам, и больше не придется воровать.

Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Но и отказаться — потом сильно пожалеть.

— И что я за это буду должен?

— А мальчик неглупый, — искренне удивляется граф, и это удивление больно задевает. Приходится крепко стиснуть зубы, чтобы смолчать и не испортить все.

— Всего лишь одно обещание, — графиня перебирает четки, дразня. — Ты ведь умеешь держать слово?..

… — О, явился, ну надо же, — произнес знакомый до боли в скулах женский голос. Мэлоун так надеялся, что хотя бы теперь его не услышит.

— О, а у тебя сегодня и язык не заплетается, надо же, — скопировал он ее интонацию. Попытался вспомнить, сколько раз за свои двадцать лет видел ее трезвой. Три, четыре? Пожалуй. Только после этого он задвинул кровать на место и обернулся. Поморщился от досады: придется подыскивать новое место для тайника.

К счастью, перо — то самое, не позволяющее и на миг позабыть о данном когда-то слове, оказалось на месте и теперь было спрятано в самое надежное место: внутренний карман сюртука.

— Ты как с матерью разговариваешь? — а вот папаша уже заметно пошатывался, несмотря на раннее утро.

— Да он поди знаться-то с нами не хочет, — фыркнула та, кого приходится называть матерью, хотя кровное родство в этом мире почти ничего не значит. — Ты глянь, вырядился-то как.

Еще лет пять назад Мэлоуна задели бы эти слова. Теперь же он ощутил лишь раздражение.

— Вы бы тоже могли так одеваться, — он окинул брезгливым взглядом лохмотья, в которые превратилась когда-то весьма неплохая, наверное, модная в свое время, родительская одежда. — Если бы с умом тратили то, что я приносил. Может, и жили бы уже не в этой помойке, переехали бы в город.

— Учить нас решил, да? — папаша завелся с пол-оборота, но это совсем не пугало. — Где б ты был, если б не мы?

Плюнул, сложил руки на груди и демонстративно отвернулся.

В кои-то веки он оказался прав. Спорить даже из принципа не захотелось. Не отправляй они его тогда «на заработки» — отличное оправдание для совести — он бы никогда не приблизился к тому дому. Слишком большому. Слишком богатому. Дому, который может стать его, если повезет. Очень-очень повезет.

— К ним ходил, да? — мать обреченно вздохнула. — Опять? Сладким тебя там приманивают, что ли?

Уточнять, о ком речь, не потребовалось. Уже столько раз повторялся этот разговор, не сосчитать. Результат все равно один.

— Не нравится, что им я благодарен больше, чем вам, — Мэлоун сел на край кровати, которая жалобно скрипнула под ним. — А когда подачки принимали, они вам были хороши.

— От них бы не убыло. А вот отнимать у меня сына не позволю.

«Поздновато ты опомнилась», — Мэлоун хотел выпалить это ей в лицо, но в последний момент сдержался.

— Можешь больше об этом не волноваться. И не ревновать. Теперь не к кому.

Так странно: стоило произнести это вслух, как по-настоящему пришло осознание. Придавило своей тяжестью, не давая пошевелиться.

— Хочешь сказать…

— Да! — голос сорвался, и каждое слово давалось с трудом, царапая горло. — Их больше нет, довольна? А теперь уйди, оба уйдите, дайте одному побыть.

Но мать не спешила выполнить просьбу. Присела рядом, взъерошила ему волосы на затылке.

— Что ты делаешь? — Мэлоун отвел ее руку.

— Одному побыть — плохо. Хуже не придумаешь.

— Тоже мне, горе великое, — папаша, наконец, перестал играть в молчанку. На удивление недолго продержался. — Понятия не имею, что там с ними стряслось, и знать не хочу. Только заслужили они это, попомни мое слово.

— Не смей, — процедил Мэлоун сквозь зубы. — Никогда не смей так говорить о них.

Он уже поднялся, но не успел сделать и шагу, как мать вцепилась ему в рукав.

— Сейчас же прекрати!

Тот же не позволяющий ослушаться жалобно-просительный тон, как в детстве. Пришлось плюхнуться обратно и от бессилия сжать край подушки.

Может, и правда это заслужили. До сих пор он так настырно гнал эту мысль прочь от себя, но больше не мог. Не после того, как они поступили с собственной дочерью. Но это ничего не меняло.

— Я им кое-что задолжал.

Мэлоун произнес это тихо, самому себе, но сидящая рядом мать все равно услышала. Покачала головой.

— Мы чем-нибудь можем помочь?

Подавить нервный смешок удалось не сразу. Помочь? Очень вряд ли. Не хотят даже позволить побыть одному, куда уж просить о большем?

Мэлоун молча вышел из комнаты, не став оборачиваться. Ничего не замечая вокруг. Проходя через двор, запнулся о валяющееся на пути ведро, с грохотом отпнул его подальше. Шел все вперед и вперед, давно знакомой дорожкой, на которой помнил наизусть каждый поворот. Пока не поднялся на поросший лютиками холм. Дошел до лиственницы, растущей тут, по слухам, уже не первый век.

Скрывавшемуся в ее тени тонкому изящному тополю было всего одиннадцать. Мэлоун обхватил его крепко-крепко, прижался щекой к стволу. Если закрыть глаза, так легко представить…

— Ты бы назвал меня круглым идиотом, — он горько усмехнулся. — И правильно назвал бы, так мне и надо. Если бы только я осмелился тебе все рассказать. Но ты ведь так ничего и не узнал, а то подсказал бы, как быть. Наверное. Нашел бы выход, всегда находил. Даже тогда нашел.

Словно все силы были отданы с этими словами. Ноги подкосились, и Мэлоун опустился на траву. Прохладное дуновение ветра погладило по щеке, пытаясь утешить. Тщетно.

Вряд ли брат услышит сквозь два метра земли, глупо надеяться. Нужно самому решать свои проблемы. Как всегда.

Мэлоун привалился спиной к покрытому буграми стволу, достал письма из кармана.

«Дорогая Несс», — начиналось верхнее из стопки. Адрес был смазан от попавшей на конверт воды. — «Ума не приложу, зачем тебе это понадобилось. Надеюсь, нам придется прервать свадебное путешествие ради чего-то действительно важного. Сообщи, когда назначат время встречи».

И ничего, казалось бы, особенного, обычная дружеская переписка. Но, будь это так, послание не понадобилось бы зашифровывать. Причина может быть только одна.

Он покрутил конверт в руках, провел кончиком пера по бумаге, посмотрел на просвет в надежде разглядеть подпись.

Безрезультатно.

Оставалось только отложить письмо и взяться за следующее. Чернила побледнели от времени — несколько лет, не меньше, но даже так легко удалось прочесть:

«Черные крылья над вами, и скоро они накроют не только вас двоих», — было выведено почти каллиграфическим почерком. — «Мне очень жаль. Вы знаете, что делать, чтобы род не прервался. Надеюсь, еще не поздно. Никому ни слова, никому из Совета нельзя доверять. Удачи».

Черные крылья? Покойная старушка, кажется, была не так безумна, как казалось. Мэлоун нахмурился. Стоит заглянуть на огонек к ее семье, раз уж Вейн приглашал. Но это позже. А пока Мэлоун вынул следующее письмо, на этот раз из середины пачки. Не письмо даже: без конверта, на плотной мелованной бумаге.

«Протокол собрания № 345, день 2050918 от рождения Земли».

Мэлоун крепче стиснул листок, стал вчитываться в каждую букву. Хотя бы на миг ощутить себя причастным к таинству, которое такому, как он, не было доступно.

«Рассвет — изобилия пора. Двенадцать лун скроются за горизонтом, дав Солнцу дорогу.

Полдень — равновесия мера. Половину скверны выжжет светом своим, освободит для всходов место.

Вечер прохладу несет и свободу. Но забывать нельзя о том, что грядет следом. Крыльев темных взмах карающий накроет всех, кто о свете позабудет.

И будет так, чтобы ночь никогда не настала».

Слова отдались внутри эхом. Чем — то далеким, смутно знакомым. Не припомнить. Следом — пять строк из инициалов вперемешку с гербовыми печатями. Мэлоун с удивлением узнал несколько, о чьем участии в собраниях не подозревал. И в самом начале, второй в этом списке — раскинувший крылья ворон Барксов. Кому принадлежал первый, переливающийся серебром контур пчелы, Мэлоун не знал.

Судорожный вдох. Он только теперь обнаружил, что читал документ, задержав дыхание. Быстро просмотрел всю пачку в поисках еще хотя бы одного такого «протокола», но не обнаружил. На миг почувствовал облегчение, тут же понял, насколько это глупо. Как часто проходили подобные собрания? Раз в месяц, по меньшей мере, и это лишь те, о которых ему было известно.

Как же мало ему было известно.

Только крепко стиснув зубы удалось не взвыть от отчаяния. Они не только от собственной дочери скрывали, это еще можно было бы понять. Но и его они держали за… кого? Смешную зверушку, за которой так забавно наблюдать? Столько лет! Даже после того обещания. А значило ли оно для них вообще хоть что-то? Или только для него?

«Сомнения посещают каждого хотя бы раз в жизни», — вспомнились давние слова графа. — «В этом нет ничего страшного. Главное — не позволить им дать верх».

Если бы это было так просто.

Словно окутанный пеленой тумана, Мэлоун открыл письмо, оказавшееся теперь поверх остальных. Пришлось хорошенько зажмуриться, чтобы строки вновь обрели четкость.

«Надеюсь, ты никогда не прочтешь этого», — размашистый, неразборчивый почерк очень взволнованного человека. — «Но если читаешь, значит нам не удалось довести все до конца. Жаль перекладывать на твои плечи такую ношу. Очень жаль, правда. Но я знаю, ты поймешь. Не могу открыть все прямо. Сложи ноты в мелодию, ты справишься.

Надеюсь, простишь. Когда-нибудь».

— Я вас не подведу, — прошептал Мэлоун и лишь затем опомнился: вовсе не обязательно, что послание предназначалось ему. Но первым прочел он, а значит пришло время доказать, что умеет держать слово.

Он убрал стопку писем обратно в карман. Всю, кроме последнего. Одним своим существованием обжигающего ладонь. Порвать его на мелкие кусочки. Да, так будет правильно. Они бы не хотели, чтобы прочел тот, кому не следует.

Помешал шелест травы за спиной. Быстрые шаги, почти бег. Это Мэлоун определил, еще не обернувшись. Смял письмо в руке, поспешно сунул в карман.

— Ты привидение? — робко спросил тоненький голосок.

Девчонка лет семи. Цветастое платье все в серой земляной пыли, на локтях заплатки, коленки в еще не успевших зажить ссадинах. Уставилась на Мэлоуна огромными глазищами. Но читался в них вовсе не испуг, скорее любопытство.

— С чего ты так решила? — удивился Мэлоун. На всякий случай окинул себя быстрым взглядом, но ничего особенного не заметил.

— Тут привидения водятся, мама говорит, — девчонка растерянно накрутила на палец выбившийся из растрепанной косы локон. Склонила голову набок. — Не, не похож ни чуточки.

— Это хорошо, что не похож, — фыркнул со смеху Мэлоун.

Могло быть и хуже. Как там его Эстелла назвала, когда впервые увидела? Аспри, или как-то так, кажется, что бы это ни значило. Переспросить теперь — вряд ли вообще вспомнит, почему все пыталась прогнать его в тот день. Хотя, надо признать, видок у него тогда был не очень. Не испугалась, и то ладно.

Эта малявка тоже.

— Хочешь, секрет открою? — спросил он заговорщическим шепотом. Девчонка еще сильнее вытаращила глаза, кивнула. — Родители просто пугают тебя, чтобы не бегала сюда одна. Но не очень помогает, да?

— Я их не боюсь, привидений этих.

— И правильно, взрослые любят рассказывать сказки. Люди гораздо страшнее всяких там привидений.

Девчонка вздохнула, уселась на траву напротив Мэлоуна.

— А мне папа с мамой сказок не рассказывают.

«Мне тоже, вообще-то», — подумалось с горечью.

— В сказках нет ничего хорошего, — заверил он. Давно убедил себя в этом. С тех пор, как повзрослел. — Правдивые истории — дело совсем другое.

Мэлоун поднялся, собрался уже уходить, но был остановлен требовательным:

— А расскажи историю. Ты же привидение, ты их много знаешь.

— Эм… вообще-то, нет, — от такой неожиданной наглости Мэлоун растерялся. — Не очень много.

— Расскажи, расскажи, — девчонка запрыгала от нетерпения, чем вызвала у Мэлоуна демонстративно тяжелый вздох.

— Ладно уж, только одну.

«Это уж точно лучше, чем вернуться домой за очередным скандалом».

Собственно, только одну он и мог сходу припомнить. Не историю, сказку. Думал, позабыл, но знал в ней каждое слово, пусть и прошло уже одиннадцать лет.

Любопытно, а дочери своей граф ее тоже рассказывал?

— Случилось это в те времена, когда прадедов наших не было еще и в помине, — начал он, усаживаясь обратно. — Прямо средь бела дня накрыла Солнце тьма, и ни звездочки нельзя было разглядеть на небе.

Девчонка поежилась, будто от холода. Мэлоун невольно улыбнулся, вспомнив, что в первый раз отреагировал точно так же.

— Страшно? Вот и всем тогда стало страшно. Решили тогда люди, звери, птицы — все, кто жил тогда на земле, выбрать самых мудрых, чтобы понять, как поступить.

— И бабочки тоже?

— Бабочки, жуки, жабы, кто есть сейчас, и кто был тогда. Собрали они Совет, но никак не могли договориться между собой. И чем дольше спорили, тем сильнее становилась тьма.

— Но солнышко же светит, — прервала Мэлоуна девчонка.

— Ты такая нетерпеливая. Да, понял Совет, что от раздора тьма становится только сильнее. И назначили главного, кому все они доверяли, чьим трудолюбием восхищались. Маленькую пчелку, которая в спор почти не вмешивалась, лишь жалила ненароком, успокаивая тех, кто переходил всякие границы. Воцарилось согласие, и вновь выглянуло Солнце, вернув живым свет. Решил тогда Совет: чтобы не случилось больше такой беды, будут они всегда на страже. А если кто посмеет нарушить договор, того покарает крыло безжалостного и справедливого ворона…

Мэлоун вдруг замолк: перед глазами вновь возник тот странный протокол. Черные крылья. Гербы с пчелой и вороном первые в списке.

Это и правда не просто сказка.

Он вскочил, на ходу бросил девчонке:

— Беги домой, и больше не броди тут одна.

— А ты куда? — девчонка сморщила курносый нос, вот-вот заревет.

— Нужно предупредить кое-кого.

«Если еще не поздно».