МилЛЕниум. Повесть о настоящем. Том 4

Татьяна Вячеславовна Иванько, 2018

Абсолютное счастье. Наши герои достигли его, но готовы они к тому, чтобы погрузившись в него с головой, наслаждаться им? Для них это благословение или тоже испытание? Как не совершить трагических ошибок? Герои, претерпевшие столько, прошедшие опасности, преодолевшие столько препятствий к тому, чтобы снова быть вместе, оценят ли то, что получили от судьбы? Или счастье утопит их в себе? Или, оскорблённое, уйдёт навсегда?.. Старые тайны, как гноящиеся раны, в конце концов прорываются наружу или убивают изнутри. Тайна, взрывающая жизнь, как вулкан или землетрясение разрушает то, что было построено с таким трудом и ценой стольких жертв… Лёля в отчаянии, устав бороться с последствиями прошлых ошибок и обстоятельств, не способная удержаться на краю пропасти, опустив руки, падает в неё. Сможет ли Лёня быть сильнее своей любимой и спасти её и себя самого.

Часть 17

Глава 1. Как часто слепы ревности глаза…

Но стоило мне только подумать о том, чтобы опять начать дежурить, как на следующий день я получил конверт. Среди прочих конвертов, что приходили на моё имя в Склиф, с документами и литературой, что я заказывал во множестве, в том числе и заграничных журналов, я быстро освоил английский, чтобы читать их, поначалу со словарём, но через пару недель в словарь я почти не заглядывал.

Раскрывать всю свою корреспонденцию я привык только дома, во-первых: на работе для этого не было времени, во-вторых: спокойно разобрать и рассмотреть, распределить по значимости можно было только дома в моём импровизированном кабинете, заваленном стопками бумаг, в которых разбирался только я, не позволяя там убираться даже Зое Васильевне.

В этом плотном сером конверте без штемпелей, только с моим именем оказались только фотографии…

У меня захлестнуло грудь горячей волной гнева. Мой отец, «взрослый мальчик» и Лёля… очень красноречиво.

…Он стоит на коленях посреди многолюдной, очень знакомой улицы, Лёля, делающая шаг к нему с испуганным почти лицом, ещё беременная тогда, но с небольшим животом. Это… весна что ли?..

Но есть ещё куда хуже, через окно снятое: они целуются на постели, она обнимает его, и она его целует… они одеты, но они целуются, и они в постели!

Лёли нет дома — она ушла гулять с Митей, как каждый вечер. Всё по расписанию, кроме кормлений, которые происходят, по-моему, вообще беспрерывно, он всё время у её груди днём и ночью. Но отец дома уже, в своём кабинете. Самое рабочее время и у него и у меня — ранний вечер.

Я вошёл к нему. Перед ним горящий монитор, а на нём очередные страшненькие картинки больной кожи.

— Алексей, взгляни, пытаются выдать обычный люэс за… — он повернулся ко мне с довольной улыбкой, собираясь поделиться сделанным им если не открытием, то интересным фактом.

— Лучше ты взгляни сюда! — я со шлепком плеснул фото на стол перед ним.

Он посмотрел, не касаясь, фотографии большие, чуть рассыпавшись, видны все, их много, но сюжет однообразен, так что сильно приглядываться не надо.

— И что? — сказал он, подняв глаза на меня, спокойный, но не улыбающийся, конечно, уже.

— «И что?»?! — я загорелся фитилём к бомбе. — Ты издеваешься?! Что это такое?! — у меня сами собой стискиваются кулаки. — Что это значит?! Вы у меня за спиной продолжаете свою связь? Ты и она?! Где это?!

— Это Арбат, — всё так же невозмутимо проговорил отец, отвечая только на последний вопрос, нарочно, чтобы взбесить меня ещё больше?.. — А что это значит… да ничего для тебя нового это не значит. Стерх делает всё, что может, чтобы вас поссорить, вот и всё. И нас с тобой заодно.

— Ничего нового?! — у меня ощущение, что у меня не то, что мозг, у меня волосы горят на моей бедной, готовой взорваться голове. — Ты издеваешься? Ты… Ты и сейчас… — я задыхаюсь. — Ты и сейчас продолжаешь это делать?!

— Охолони! — твёрдо и спокойно сказал он, продолжая смотреть на меня синеватыми глазами. — Я уже говорил, я тебе не соперник, — сказал отец, глядя на меня.

— Ты мне не соперник?! Ты сейчас насмехаешься надо мной, я не пойму?! Ты с моей женой целуешься в постели, и ты не соперник?! Ты стоишь на коленях перед ней — это что, не любовь?!

— Любовь, — невозмутимо подтверждает он, спокойно глядя на меня. Убить его, может?.. — Это любовь, Алексей. Благословение и проклятие одновременно. Если бы я не узнал Лёлю… Тебя и её, моя жизнь так и осталась бы жизнью среднестатистического удачливого паразита…. Я бы никогда даже и не понял как я жил… Но… это моя любовь, не её. Будь у меня хотя бы один шанс против тебя, Алексей, ты никогда не увидел бы Лёлю… Но ты мой сын… Ты мне дорог настолько, что я не встану между вами, — он вздохнул и улыбнулся немного, — и я имею достаточно этой любви, чтобы не брать, а давать. Я даю Лёле жить так, как хочет она. Только с тобой она счастлива и только тебя она любит…

В его глазах тёмное облако, ноябрь, вот этот самый, что завывает за окнами холодным мокрым ветром, гнетёт низким беспросветным небом, в моих такого и не бывало никогда…

— Послушай меня, Алёша, — продолжил он, — не играй по правилам и на доске Стерха. Он обыграет, у него все фигуры, у тебя только одна — но самая сильная, единственная способная противостоять его хитрости, не отдавай её в руки противника. Лёлина любовь только у тебя.

— Лёлина любовь… Господи, если бы это было так!

— Побойся Бога призывать! — отец повысил голос, сверкнув глазами. — Мозги включай, хотя бы иногда! Как можно быть таким умным и таким дураком вместе!

Я не мог не выматериться, выходя из кабинета этого наглого и уверенного чёрта, который заделался моим отцом.

— Не вздумай устроить Лёле сцену на эту тему, — сказал отец мне в спину.

Я даже вернулся:

— Что?! Промолчать? — почему я ещё не расквасил ему лицо?

— Меня послушай! Я скажу Лёле. Я сумею сказать так, что не поздоровится Стерху, а ты только оттолкнёшь её ещё. Только промолчи, остынь. Послушай меня хоть раз.

— «Остынь»?! — я ударил кулаком по шкафу, что был возле двери, так, что отворилась дверца с жалобным скрипом.

Он посмотрел на шкаф нарочито внимательно:

— Шкаф из дуба, выстоит, можешь колотить, сколько влезет, — невозмутимо сказал отец, — а лучше, прогуляйся пойди или подежурь, подмени кого-нибудь, сделай доброе дело и себе и коллеге. И Лёле.

— Лёле?.. А ты её пока тут в оборот возьмёшь? — докипаю я.

— Я не дам это сделать Стерху. И тебе стать его орудием не дам. Всё иди, давай. Надоел, Отелло белобрысый.

Он развернулся на своём стуле опять к столу.

Отелло, Боже… Я был Отелло даже во времена, когда ничего и ничего серьёзного не маячило на нашем с Лёлей горизонте… А сейчас… Конечно, я не послушался. Я готов был убить и его, и Лёлю, и хотя уйти сейчас, может быть, было самым правильным и разумным, я не мог быть разумным… Я мог только пойти встретить Лёлю с прогулки. Только когда Алёша вышел из комнаты, я позволил себе рассмотреть фотографии. Я сохранил бы их, это красивые кадры. И дорогие для меня моменты…

Стерх прокололся. С его стороны ошибка присылать эти фото Алексею. Ясно, что Лёля увидела бы их и поняла, кто мог нас снять и кто переслал её мужу. И может она не разозлиться после этого? Если до сих пор Стерх вёл себя очень хитро, просто идеально, то этот поступок… это свидетельство, что он потерял контроль.

Мне легко понять его. Мне проще. Я рядом с ней. Он не может отказаться от неё. Я думал из-за Мити только, но, этот его поступок свидетельствует, что Митя для него только повод притянуть её к себе, заставить её видеться с собой. Но если Митя мой сын?.. Тогда какого лешего я терплю вообще его присутствие в нашей жизни?! Эта жизнь впятером, действительно, начинает доставать. И если Алёша бесится открыто, выпускает пар, то я вынужден скрывать свои чувства. Я вынужден видеть и слышать, как они счастливы, но это плата за то, чтобы просто быть рядом с ними, с Алёшей, и с Митей и, особенно, с ней, с Лёлей…

Всё так хрупко. Я терял Лёлю столько раз, я знаю, каково без неё, и рисковать потерять её опять… я готов на что угодно, только бы она была рядом.

И всё же, я радуюсь, эгоизм никогда не умрёт в человеке, Стерх этим посланием сдал мне козыри в руки. Как до сих пор каждой своей придиркой Алёша подталкивает её ко мне. Они оба сделали больше, чем могли сделать все мои мольбы и любые ухищрения. Как Лёле не любить меня, когда с двух сторон её осаждают ревнивец и интриган… Мне стало даже весело. Хороший сегодня день.

Сегодня сухо, подморозило за ночь, под ногами похрустывает ледок — вчерашний дождь замёрз, впитавшись с асфальт, в его трещинки и поры. Пахнет влажным холодным дымом, висящим в воздухе по всему городу — жгут последние листья. Большие и маленькие кучки могилками прошедшего лета дымятся, сообщая атмосфере особенный неповторимый аромат поздней осени. Я люблю этот запах, запах угасающей жизни перед наступлением кристальной зимы…

Со мной гуляла сегодня Люся, обычно немногословная и спокойная, обычно она рассказывала о работе, о Стёпе, иногда мы шутливо обсуждали Милу или наших мужей и их проделки. Но сегодня вдруг расплакалась:

— У Юрки роман с медсестрой!

Оставив ручку, коляски я обняла Люсю:

— Это, может быть сплетни, Люся, не верь! — сказала я, понимая, что Люся не стала бы говорить, если бы не была уверена. Это Мила могла болтать, Люся — другое дело. Поэтому я сказала: — Ты поговори с ним, в вашей паре всегда было взаимопонимание и любовь…

— Взаимопонимание? — Люся посмотрела на меня, переставая плакать. — Это мы такое впечатление производим?! — она усмехнулась кривовато своими красивыми губами. — Это не взаимопонимание, это моё понимание и снисходительность к его «мелким слабостям», как он говорит. И я мирилась бы и дальше, если бы… Ох… — Люся отвернулась, хмурясь и бледнея. — Она звонит мне и требует, чтобы я отпустила Юру, чтобы они могли быть счастливы вдвоём! Так нагло не вела себя ещё ни одна!

— Ни одна? — удивилась я. Получается их много?..

— А ты что думаешь? — спокойно сказала Люся, слёзы уже высохли совсем, она смотрит на меня взросло, будто она старше меня на несколько лет. И смотрит так, будто злится, будто я виновата в чём-то перед ней… — Ты думаешь, только Лютер знаменит тем, что перетрахал всех шлюшек и нешлюшек в Склифе?!.. Один Серёжка Милкин приличный ещё тип, может и позволяет себе, но всё по-тихому… Все они, хирурги… — она небрежно махнула рукой, — тем более скоропомощные, как твой, что ты хочешь… стрессы и ощущение себя богом очень способствует разврату. Это они не выступали давно… — она будто потухла. — Я так устала, Лёль…

— Причём тут хирурги? Я тоже хирург… — я попыталась оборонить сразу всех.

— Ты… да это совсем другое. И что ты сравниваешься, Господи?! Тоже мне… — скривилась Люся пренебрежительно, намекая, конечно на мой пол.

Я слушала её и не верю ушам. Запертая в свои переживания и проблемы я не замечаю мира вокруг. В то, что Лёня так же ведёт себя, как говорит Люся мне трудно поверить, но, может быть, я не вижу, потому что не хочу видеть?

— Я уйду от него, — продолжает Люся. — Пусть она получит его со всеми его проблемами. Она думает, он подарок небес? Вот и пусть ест его теперь с кашей…

— Боже мой, Люся… а ты…

— У меня ещё год ординатуры, доучусь и поеду до дому, как у нас говорят. А пока пойду жить в общагу, в ясли устрою Стёпу. В свою комнату пустишь меня?

— Господи, Люся…

— А кстати, чем у Лёньки кончилась та история с Олей и ребёнком? Он алименты платит или участвует? Как ты простила-то его?.. хотя вы тогда… Я не смогла бы, наверное, так гулять — одно, а ребёнок…

— С ребёнком… — я даже забыла, так давно это всё было, так далеко сейчас от меня. — Не его ребёнок. Она обманывала. Замуж вроде вышла уже.

Люся рассмеялась невесело:

— Во как! Уметь надо! А мы-то лохушки провинциальные…

И вот тут появился Лёня. Он шёл к нам, немного бледный и, очевидно, во власти каких-то пока мне непонятных злых эмоций, потому что прятал сверкающие глаза, он сверкал ими издали, когда только увидел нас, но приблизившись, погасил взгляд. При Люсе не хочет ругаться или просто передумал? Или мне мерещится, что он хотел ругаться?..

Заплакал Митя и я затрясла, качая, коляску, глядя на мужа:

— Ты что?

— Темно почти, решил встретить вас, — сказал он, но, будто, сквозь зубы. — Привет, Люсинда.

— Привет-привет, — блёкло улыбнулась Люся. — Я пойду, ребята, замёрзла. Да и свекровь не любит, если я вовремя не прихожу домой.

— Люсь… ты… не руби с плеча, не спеши! — беспомощно сказала я, немного недовольная, что Лёня помешал нам закончить разговор.

Люся только улыбнулась в ответ, обернувшись через плечо.

— Что ей не рубить с плеча? — спросил Лёня, когда Люся уже порядочно отдалилась.

— Юрка… в общем, у них третий лишний, Люся думает, что она.

Лёня пожал плечами:

— Я давно не видел Юрку, — немного рассеянно проговорил Лёня, не глядя на меня. — Как отпраздновали после приезда рождение Мити, так и… Что он… но это несерьёзно я уверен, он Люсю любит… А может, вообще ничего нет, а ей наврали? — кажется, он рад говорить о чужих проблемах. Хорошо, что они не только у нас…

— Я тоже надеюсь. Не хотелось бы, чтобы они разошлись, — мы смотрели вслед уже почти не видной в сумерках Люсе. — Почему вы не играете давно? — спросила я.

— Все заняты, работа, семьи… Может, стареем?

Я засмеялась:

— Конечно!

— Давай возьму его на руки, может, не будет так орать? — сказал Лёня, не смеясь, подходя к коляске сбоку. Чем он так озабочен, не могу понять…

— Да домой надо, что уж…

— Вот я и понесу. — Лёня посмотрел на меня, словно хочет увидеть что-то, что я прячу от него.

А я смотрела, как он достаёт Митю, в виде пухлого орущего кулька, на его руках малыш сразу начал успокаиваться. Митя любит его руки даже больше, чем мои.

Митя молчит и смотрит на меня из глубин тёплого кокона одеяльца и конверта, из-под отворота шапочки. Я нарочно взял его на руки, чтобы унять бушующую во мне злость и ревность. Что умиротворяет лучше, чем вот это взаимодействие с ребёнком? Маленьким, тёплым, смотрящим на тебя блестящими глазами? Милым и любимым, что растёт у тебя на глазах, чьё дыхание ты привык слышать по ночам и чей плач узнаешь из сотен?.. Мое сердце потеплело.

— А вообще я вспомнил, Юрка звонил как-то, спрашивал про Склиф, есть ли вакансии. Может перейти к нам хочет? — сказал я, хотя, может, это я сейчас выдумал?

— Ужин есть у нас? Я не помню что-то, — говорит Лёля и дальше мы болтаем о насущных делах, подгузниках и детском шампуне, о том, что послезавтра Мите четыре месяца, а значит снова идти в поликлинику, мы всегда ходим вместе, а значит, для этого мне надо освободить день, поликлиника недалеко от дома, поэтому мы ходим пешком, заодно и гуляем.

Я держусь мирного русла нашего разговора, стараясь не воспроизводить в памяти картинки, что мне прислали сегодня…

— Ты давно видела Стерха? — спросил я, когда мы вошли в подъезд.

— Дня… четыре назад, — сказала Лёля, оставляя коляску на привычном месте на нижней площадке, где было предусмотрено место для этого, для велосипедиков и санок, в том числе, и где я за все эти годы ни разу не видел, ни одного из перечисленных предметов. Ни в подъезде, ни во дворе давно не было маленьких детей. — Слушай, Лёнь… только, как говориться, «без сердца», надо закончить этот конфликт…

Думаю, Лёля по моему лицу поняла, что разговор бесполезен и замолчала.

Ещё бы, у него побелели костяшки пальцев рук, которыми он держал Митю…

Но как я хочу закончить конфликт? Заставить Лёню признать отцовство за Игорем?

Но если отец Кирилл? Отнять сына у него?

Не надо ничего решать. Лёня прав. Митя его, потому что он мой, вот и всё решение… мне вдруг стало необыкновенно легко:

— Ладно, извини, — проговорила я.

И всё же разговор этот закончить надо. Надо, чтобы Игорь получил то, на что он считает себя вправе, иначе, если его терпение лопнет… Но что значит, он считает себя вправе?.. А Кирилл? Он ни разу не заикнулся о том, чтобы требовать прав на Митю. Ради Лёни он будет молчать всю жизнь, но если отнимут Митю?..

Конец ознакомительного фрагмента.